CC BY
0
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕРИЯ 7. ФИЛОСОФИЯ. 2024. Т. 48. № 3. С. 78-94 LOMONOSOV PHILOSOPHY JOURNAL. 2024. Vol. 48. No. 3. P. 78-94
ФИЛОСОФИЯ ПОЛИТИКИ ш
Научная статья
УДК 81:1
doi: 10.55959/MSU0201-7385-7-2024-3-78-94
ПРОБЛЕМА ПРОИСХОЖДЕНИЯ ЯЗЫКА В ФИЛОСОФСКО-ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ КОНЦЕПЦИЯХ Н.Я. МАРРА И Л. НУАРЕ
А.В. Никандров
Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова,
119991, Ленинские горы, д. 1, учебно-научный корпус «Шуваловский»,
г. Москва, Россия
Аннотация. Статья посвящена малоизученной странице из истории философии языка в СССР и из истории языкознания в целом. На основании анализа гипотезы о происхождении языка, являющейся частью «Нового учения о языке» Н.Я. Марра, автор приходит к выводу, что эта гипотеза имеет концептуальные основания в идеях немецкого философа XIX в. Л. Нуаре, автора фундаментальных трудов по философии языка. Отправным положением концепции Нуаре является принцип трудового происхождения языка, который предполагает признание исключительной роли орудий труда в формировании языка и мышления. Автор раскрывает и анализирует ряд ключевых тезисов теории Нуаре, которые были приняты и развиты Марром в его «Новом учении о языке». Исходя из этого автор показывает, что именно идеи Нуаре подтолкнули Марра к формулированию важнейших гипотез, в частности гипотезы о ручном языке, об эпохе ручного языка и о переходе от ручного языка к звуковому, которые составили существо и оригинальность концепции глоттогенеза Марра.
Ключевые слова: Л. Нуаре, Н.Я. Марр, «Новое учение о языке», глоттогенез, труд, орудия труда, ручной язык, звуковой язык
© А.В. Никандров, 2024
PHILOSOPHY OF POLITICS
Original article
THE PROBLEM OF THE ORIGIN OF LANGUAGE IN PHILOSOPHICAL AND LINGUISTIC CONCEPTIONS OF NIKOLAI MARR AND LUDWIG NOIRE
A.V. Nikandrov
Lomonosov Moscow State University, Leninskie Gory, Moscow,
Teaching and Scientific Building "Shuvalovsky", 119991, Russia
Abstract. The article is devoted to a little-studied page from the history of the philosophy of language in the USSR and from the world history of linguistics. Nikolai Marr in the 1920-1930s developed the "New doctrine of language", which he introduced into Soviet linguistics as a Marxist linguistic concept. Based on the analysis of the hypothesis about the origin of the language, formulated by Marr in the framework of his "New doctrine of language", the author of the article comes to the conclusion that this hypothesis has a conceptual basis in the ideas of the German philosopher of the 19th century Ludwig Noire which was the author of fundamental works on the philosophy of language. The initial postulate of the Noire's concept is the principle of the labor origin of language, which implies the recognition of the exclusive role of tools in the formation of language and thinking. Further, the author reveals and analyzes the important points of the Noire's theory, which were accepted and developed by N. Marr in his "New doctrine of language". Based on the results obtained during the studythe author shows that it was the ideas of L. Noire that led N. Marr to formulate a number of important hypotheses within the framework of his theory. First of all, these are hypotheses about manual language, about the whole prehistoric era of manual language, and about the transition from manual language to sound language (the so-called "sound revolution"), which constituted the essence and deep novelty of Marr's conception of glottogenesis.
Keywords: Ludwig Noire, Nikolai Marr, "New doctrine of language", glottogenesis, work, tools, manual language, sound language
Введение
История «Нового учение о языке» Н.Я. Марра — от намеченного им около середины 1920-х гг. синтеза яфетидологии и марксизма до превращения результата этого синтеза в императивную для советской лингвистики теорию, продлившаяся с начала 1930-х гг. и закончившаяся 20 июня 1950 г., то есть в день выхода в свет первой работы И.В. Сталина из серии его трудов по языкознанию, — эта яркая история и по сей день представляет большой интерес для представителей самых разных отраслей гуманитарной науки, вплоть
до философии политики (о политических причинах сталинского выступления по вопросам языкознания см.: [1]). Эта история уже обросла большой литературой; однако хотя отдельные ее аспекты исследованы глубоко, иные же, в свое время вызывавшие острые споры, специально не были проблематизированы. Причины прозрачны: само выступление Сталина и события, развернувшиеся после его аиСюгИайв МегрозШо в языкознание, ввиду своей яркости и значимости, во-первых, заставили исследователей сконцентрировать свои усилия только на разгроме марризма, во-вторых, настроили всю исследовательскую оптику на критическое восприятие всех идей Марра и всего «Нового учения о языке», которое стало восприниматься как одна большая ошибка, поток нелепостей и сплошной «аракчеевский режим» в языкознании.
Гипотеза о ручном языке и труд-магическая теория происхождения звукового языка — эти стороны марровского учения редко кем принимались всерьез из-за своего явного несоответствия общепринятым представлениям о глоттогенезе; у многих они вызывали крайнее неприятие. Впрочем, и с позиций здравого смысла даже благожелательных исследователей смущала гипотеза Марра, суть которой состояла в том, что до появления звукового языка (то есть языка в общепринятом смысле) люди общались с помощью рук, наподобие того, как общаются глухонемые. Протоязык был языком жестов рук, а мимика и иные телодвижения были первыми по репрезентативности сопровождающими элементами этого языка, звуки же были лишь вторичными способами передачи того, что выражалось тогда руками. Такие понятия, как «общение», «язык», «речь», «смысл», «абстракция» и т.п., без специальных оговорок не могут быть применены к тому, что у Марра называлось ручным языком, назначение которого изначально состояло не в коммуникации, не в передаче смыслов, а в производстве, труде. Этим языком выражались не понятия, а образы и чувства, события и ситуации, подавались команды в процессе коллективного труда. Звуковой язык вместе с первичной классовой дифференциацией появился в результате распространения искусственных орудий труда — в этой «диалектической палеонтологии языка» (выражение Марра) и состоял своеобразный марксизм его учения.
Эскиз концепции эволюции языка Н.Я. Марра
Первым языком человечества, по Марру, был ручной язык, «язык линейных символов и линейных образов» [2, 357], который ученый синонимично называет также линейным или кинетическим. Ключевая идея этой гипотезы состояла в том, что «первая человече-
ская речь не звуковая. Она не только не была звуковой, но не могла быть, так как первобытное человечество осознавало и воспринимало окружающий мир в образах, для передачи которых звуки не годились бы и в том случае, если бы они были в его распоряжении, между тем они не были еще приспособлены» [2, 200], то есть ручной язык изначально обладал исключительной репрезентативностью и являлся единственно возможным на тот момент способом передачи смысла, сообщения. Марр описывает этап в развитии человечества, когда не было классов и соответствующих отношений, поскольку не было еще орудий труда, кроме рук и тех естественного происхождения вещей, которые могли быть в них вложены: ветка, камень и т.п. Рукой можно много сделать в области безорудийной трудовой коммуникации: показать что-либо, выразить эмоцию, описать ситуацию и пр., не говоря уже о просьбах и приказах. Коммуникативная функция за пределами труда подключилась позднее: изначально с помощью ручного языка осуществлялось производство в смысле жизнеобеспечения, так как настоящее, то есть орудийное производство необходимым образом ведет к звуковому языку.
«Работающая рука была организующим началом, был ручной разум» [2, 85]. Каков язык, таково и мышление: ручному языку соответствовало и ручное мышление, локализованное в правой руке. При этом, надо сказать, Марр обрисовывает и состояние до ручного языка, который, как и революционно сменивший его звуковой язык, по отношению к предшествовавшей стадии также был переворотом, благодаря которому был «революционно преодолен» еще более древний язык, как бы «нулевой», основанный на мимике, телодвижениях и звуках и напоминавший «язык» животных. Поэтому ручной язык никак не может быть назван примитивным, ведь он «предполагает технически развитость регулирующего мозгового аппарата и связь с ним, идеологически общественность, хотя и примитивную, и ее отражение в образах, указывавшихся рукой с дополнительной линейной изобразительностью посредством лица, мимики. Ручной язык не только давал возможность выражать свои мысли, образы-понятия и общаться с коллективом, но и развивать представления, как средства общения и с чужим, и своим племенем...» [2, 202]. Ручной язык отодвигает на второй план мимику, звуки и телодвижения («пантомиму») предшествовавшего языка, делая их вспомогательными, дополнительными средствами выражения и передачи образов. Роль «трудовой руки» (Марр иногда использовал этот термин) в «ручную эпоху» таким образом становится определяющей: «Роль руки как основного объединяющего или организующего орудия громадна. Рука в центре языковой жизни человечества так же, как в центре
производства его трудовой жизни. На руке лежали все те функции, которые впоследствии отправлялись "камнем", "металлом"» [2, 6].
Появление звукового языка одновременно с развитием первичной классовой дифференциации и с классообразованием было, по Марру, огромным скачком, взрывом в развитии человека, общества, языка. Эта революция совершалась очень долго и медленно, так что два языка — ручной и звуковой — существовали бок о бок, но звуковая речь была куда как более эффективна (и, следовательно, революционна): «Появление звуковой речи было революциею. Громадно революционное значение замены "руки" и "глаза" аппаратом, целиком сосредоточенным в головной части тела, в непосредственной связи с мозгом, в его окружении — с полостью рта и ушами» [2, 87].
Генезис звукового языка и, соответственно, абстрактного мышления связан с появлением искусственных орудий труда, путь к которым был довольно непрост, но именно они, можно сказать, породили звуковой язык и звуковую речь, которая, по словам Марра, «возникла в результате усиления трудового процесса и усовершенствования его форм: звуковая речь возникла после того, как человек изобрел искусственное орудие производства и в широкой мере использовал все выгоды этого изобретения» [2, 7]. Орудия труда как предметы первой технологии человечества первоначально были принадлежностью коллектива, однако поскольку орудие труда — вещь ценная, с трудом добываемая или производимая, постольку здесь уже присутствовала возможность отчуждения, присвоения. Так орудия труда подвергаются «приватизации» некоторыми членами прото-коллективов, которые постепенно расслаиваются на группы: тех, кто обладает, и тех, кто не обладает орудиями.
Вместе с тем использование орудий постепенно способствует зарождению абстрактного мышления (пока что прото-мышления, то есть диспозиции к зарождению мышления). Этот момент очень удачно излагает А.М. Деборин, в свое время увлекшийся «Новым учением», ставший его убежденным последователем и написавший книгу «Новое учение о языке и диалектический материализм» (1935): «Орудие есть, с одной стороны, конкретная, единичная вещь; с другой стороны, это общий предмет, т.е. предмет, выполняющий множество разнообразных функций. Орудие выявляет в деятельности человека свой генерализующий характер» [3, 41]. Генерализация же требует адекватного способа своего осуществления — и на этом этапе возникает звуковой язык с отвлеченными понятиями: «Общие действия, производимые первобытным коллективом при коллективном орудии труда, постоянная повторяемость определенных действий и сознание повторенных действий — привело человечество
к отвлеченным понятиям» [3, 42]. Ясно, конечно, что значение имеет не орудие само по себе, но орудие труда, помещенное в «трудовую руку» и находящееся в трудовом процессе. Звуковой язык был изначально, по Марру, особым орудием труда, как бы перехватившим, заместившим и далее развивающим орудийную функцию.
Итак, звуковой язык в «Новом учении о языке» — это одно из орудий труда, сначала даже нечто вроде вспомогательного орудия, вещь подчиненная, несамостоятельная, идущая как бы в комплекте с тем или иным обычным орудием, но постепенно становящаяся необходимой для работы со всеми орудиями и превращающаяся, наподобие руки как «орудия орудий», во второе, а затем первое по значимости «метаорудие». Стало быть, логика развития языка вытекает из логики развития орудий труда, то есть одновременно из собственно языковой логики генерализации и из социальной логики «приватизации», логики собственности. Звуковой язык сам по себе становится универсальным и высокоэффективным орудием труда, и ясно, что поначалу принадлежать всем он не может. Первые его обладатели — это, по Марру, класс («пра-класс») магов. — В изложении Деборина, «звуковой язык многие сотни веков, если не тысячелетия, имел функцию орудия производства согласно мировоззрению людей тех эпох, и в отличие от орудий из природного материала мы словесное или звуковое орудие вынуждены были называть магией. В свете этих соображений становится более ясной роль магии, как части примитивной техники, где слово имеет функцию орудия производства, когда магическое мышление считает возможным воздействовать на трудовой процесс, на внешнюю природу при помощи слова» [4, 43].
Таково, в схематичном изложении, происхождение языка, абстрактного мышления, классов, так конструируется марровская теория глоттогенеза. Относительно марксистской релевантности много говорить нет смысла, поскольку на эту тему было пролито немало чернил: ученый подвергался нападкам не только со стороны критиков, но и адептов, причем даже во времена господства его «марксистского языкознания». Марр реагировал на это примерно так же, как и на замечание о том, что ручная речь не может реали-зовываться в темноте, то есть не обращал никакого внимания, сам находясь под чарами своих прозрений. Впрочем, гипотеза о ручном (или жестовом) языке, правда, без влияния Марра и почти без упоминаний о его трудах, в начале 1970-х гг. получает распространение и серьезных сторонников в западной лингвистике. Из этих ученых в первую очередь следует назвать Г. Хьюза, который был одним из немногих, углублявшихся в историю языкознания и хотя бы изредка
обращавшихся к работам как Марра, так и Нуаре. Однако для Хьюза учение Марра было скорее иллюстративным, «подсобным» материалом для подсвечивания своих идей: к примеру, в своем концептуально важном очерке «Отношение орудий и языка в истории мысли» (1993), обнаруживая истоки возрождаемой им теории первичности языка жестов даже в Античности и приписывая самому Нуаре «сим-патизирование жестовой гипотезе происхождения языка» [4, 26], об идеях Марра он не пишет вовсе.
Итак, недифференцированное состояние мимико-звукового-телодвигательного языка (пантомимический язык, «нулевой этап» дозвуковой речи), затем ручной, или собственно дозвуковой язык, затем звуковой язык и наконец звуковой письменный язык — такова «палеодинамика» языка Марра. Может ли подчеркнутая, ярко выраженная неординарность идей ручного языка не заставить более серьезно присмотреться к его гипотезам, пусть и фантастичным, не подтолкнуть к вопросу об источниках его концепции? Одним из самых значимых предшественников Марра был Л. Нуаре, благодаря деятельностной трудовой палеоантропологии языка которого Марру во многом удалось создать глубоко оригинальное учение, представляющее собой хотя и фантастический, но единственный в своем роде вариант марксизма в языкознании, проработанный до конца.
Отношение Н.Я. Марра и марристов к идеям Л. Нуаре
Людвиг Нуаре (1829-1889) — немецкий философ и филолог XIX в., создатель теории трудового происхождения языка, автор ряда работ, в числе которых «Происхождение языка» (1877) и «Орудие труда и его значение в истории развития человечества» (1880). Прославился он именно своими языковедческими изысканиями. В сфере философии языка Нуаре во многом опирался на труды Л. Гейгера (1829-1870), родоначальника лингвистической археологии. Интересное развитие мысли Нуаре получили в трудах немецкого экономиста и политэконома К. Бюхера (1847-1930), в свою очередь повлиявшего на А.А. Богданова. Нуаре был знаком с трудами Фейербаха. По всей видимости, ни К. Маркс и Ф. Энгельс не знали о Нуаре и не были знакомы с его работами, ни сам Нуаре не знал ничего об этих мыслителях и политических деятелях. Лингвистические идеи Нуаре высоко ценили Г.В. Плеханов и А.А. Богданов.
В 1925 г. в русском переводе вышла книга Нуаре «Орудие труда» со вступительной статьей и примечаниями И.Л. Давидзона [5], в которых, как это ни странно, нет ни одного упоминания Марра, хотя к тому времени яфетидология была уже хорошо известна (но идеи, о которых идет речь, еще не были разработаны им). Не ис-
ключено, что к изданию был причастен Богданов, давний поклонник творчества немецкого философа, особенно книги «Происхождение языка», в которой Нуаре развивал концепцию происхождения языка из первичных трудовых криков. В «Орудии труда» Нуаре дополняет свою концепцию глоттогенеза, доводя ее до полной версии и как бы собирая воедино весь механизм происхождения языка. Книга вскоре стала обширно цитируемой у Марра и в его кругу. Для «Нового учения о языке» она явилась, без преувеличения, главным источником разработок в области проблемы происхождения языка. Как представляется и далее будет показано, именно Нуаре подтолкнул Марра к созданию «марксистского языкознания». Однако дело не только в этом: идеи Нуаре оказались удивительно созвучны отношению Марра к труду вообще. Биограф Марра В.А. Миханкова рассказывает: «Его работоспособность была поразительна, а рабочий день равнялся 18 часам. Лучшим отдыхом для него была работа» [6, 14]. Она приводит выдержку из школьного выпускного сочинения Марра на тему «Значение труда в жизни человека» (написанного в 1880-е гг.): «Роль труда в жизни человека настолько велика, что его отсутствием исключается и сама жизнь» [6, 14].
Нуаре — не самый цитируемый в марризме ученый (в отличие, допустим, от Л. Леви-Брюля), ведь Марр не был склонен признавать идейно-теоретическое влияние немецкого кантианца и не хотел, чтобы это влияние было заметно. Возможно, дело здесь не только в научных интенциях, но в большей степени в обстоятельствах, имеющих отношение к идеологии: в советской практике признавать какое-либо влияние, помимо классиков марксизма-ленинизма, мягко говоря, не приветствовалось. В случае с Нуаре (именно с ним и исключительно с ним) данная установка в марризме проводилась довольно-таки тонко, причем поначалу не столько самим Марром, сколько его сторонниками. В «Общем курсе учения об языке» Марр приводит сжатое изложение идей своего «Нового учения о языке», сделанном в виде тезисного доклада «Марксизм и яфетическая теория» историком Античности С.И. Ковалевым, очень хорошо знавшим марксизм и выступившим с этим докладом в Яфетическом институте в 1927 г. Марр, включив этот текст в свой «Общий курс учения об языке» [2, 23-126], не забыл похвалить докладчика за то, что тот выступил «без никому не нужного панегиризма» [2, 119] (что не вполне соответствовало действительности).
Тезисы доклада Ковалева представляют собой одновременно катехизис учения Марра в том виде, как оно на тот момент было разработано, и формулировку задач по его дальнейшему выстраиванию, то есть по синтезу яфетидологии и марксизма, который будет
осуществлен к 1929-1930 гг. С доклада Ковалева можно с точностью отсчитывать историю «Нового учения о языке» как марксизма в языкознании. — «С тех пор, — говорит В.М. Алпатов, — особенно с 1928 г., Марр оснащает свои работы цитатами из К. Маркса, Ф. Энгельса, В.И. Ленина, а позднее и из Сталина, причем их число из года в год возрастает» [7, 68]. В тезисе № 65 Ковалева говорится: «Яфетической теории необходимо открыто признать марксизм, как свою общефилософскую и социологическую базу, марксизму необходимо принять яфетическую теорию, как свой специальный лингвистический отдел. Гениальная догадка Нуаре не может играть такой роли, поскольку она является только гипотезой, и поскольку она оперирует материалом и методами индоевропейской лингвистики. Ряд основных утверждений Нуаре, совершенно независимо от него, развивается Н.Я. Марром с полной научной убедительностью и исчерпывающей полнотой» [2, 118].
Позиция Марра-Ковалева ясна: не показывать открыто исключительное влияние Нуаре, а в качестве отправного и единственного источника представить марксизм (прежде всего работу Энгельса «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека»), к которому Марр пришел сам, «совершенно независимо» от Нуаре, который, в свою очередь, ко всему прочему находился во власти индоевропеистики (то есть, по терминологии марризма, любого лингвистического учения, отличного от яфетидологии). Впрочем, и к марксизму его отношение если и было почтительным, то только внешне и то не всегда: Марр неоднократно говорил, что яфетическое учение встретилось с марксизмом, специально не готовившись к этой встрече, и выяснилось, что у них много общего, причем настолько много, что оно «неожиданно и без подготовки для себя оказалось утверждающим положения учения об историческом материализме, т.е. в методе скрестилось с марксистским учением» [8, 328]. Иными словами, даже марксизму Марр, по сути дела, отказывает в праве считаться отправным источником «Нового учения».
Палеоантропология языка Л. Нуаре
В работах Нуаре находится основной источник идей Марра о роли руки, о роли орудия труда и о роли руки как орудия труда. Эти три плана процесса труда аналитически могут быть разделены, разнесены в пространстве труда — как до известной степени самостоятельные «сущности». В рамках категории труда они пребывают в концептуальном единстве. Энгельс, в отличие от Нуаре, не сосредоточивается на конкретном механизме формирования человека в процессе труда как целесообразной его деятельности, ему достаточ-
но констатировать, что «мы в известном смысле можем сказать: труд создал самого человека» [9, 134], — и было бы странно ожидать от него чего-то вроде палеогенезиса труда. Формирование коллектива (общества), специфически человеческих связей происходит в процессе разделения труда, лежащего в основе и являющегося стимулом глотто- и логогенеза, или, лучше сказать, «лого-глоттогенеза». Роль руки как орудия труда, равно как и роль искусственных орудий признает и Энгельс, однако его мысль сосредоточена на общественных отношениях; рука и орудие у него не были, да и не могли быть представлены «самостоятельно» (до известной степени). Производственные отношения и их диалектическое развитие в единстве с производительными силами — вот что интересует его. Нуаре же дает «пошаговую реконструкцию» именно начального этапа процесса «созидания человека»: проточеловек имеет зачатки разума и языка, с их помощью его руки обретают орудия труда, которые «пересоздают» руку в качестве «метаорудия» труда, «орудия орудий» (Нуаре часто использовал это выражение Аристотеля) и стимулируют развитие разума и языка.
Нуаре не был первым, кто обратил внимание на роль руки в трудовом процессе формирования разума; не он первым сформулировал тезис о роли орудий труда в процессе антропогенеза (так, Л. Гейгер принимал формулу "tool-making animal" Б. Франклина); не он первым заметил, что не только рука «создает» труд, но и труд «создает» руку (Энгельс отмечал, что рука «является не только органом труда, она также и продукт его» [9, 135]). Но только Нуаре воссоздал историю руки как органа разума в детальной концептуализации этапов и в точных зарисовках динамики последовательности их переходов. Немецкий философ отправляется от постулата о неразрывной взаимосвязи речи (языка) как тела мысли («Язык — это тело мысли» [5, 39]) и коллективной деятельности, или коллективного труда (эти понятия у него тождественны): «Я вывожу начало разума или, что то же, начало человеческой речи, из коллективного чувства (сочувствия, симпатии), вытекающего из коллективной деятельности» [5, 41]. Работа первобытного коллектива — это работа при помощи орудий труда, которые имели свое развитие в процессе усложнения, совершенствования и усиления многообразия, начиная от камня, взятого в руку, до создания орудий для создания других орудий. Главным творением коллектива был сам человек с его разумом и речью, то есть, по сути, совокупностью общих понятий и способов их выражения. Проблемы социальной и тем более классовой дифференциации Нуаре не ставились и не рассматривались, некоторое внимание он уделяет разделению труда, которое, однако, по
его словам, есть «первая ступень усовершенствования социального организма, относится к гораздо более позднему времени» [5, 41], а столь поздние события остаются вне его исследовательского фокуса.
Общие понятия формировались именно в процессе развития труда с помощью орудий, точнее, с помощью рук-орудий, в котором мыслитель раскрывает две стороны: «Влияние орудия труда на мышление проявляется преимущественно в двух направлениях: во-первых, благодаря разрешению и разъединению элементов каузального соотношения, отчетливому сепаратному выступлению причины и следствия, средства и цели, эта каузальность приобретает все большую, все возрастающую ясность в человеческом сознании. Во-вторых, это влияние проявляется в объективации и проекции собственных органов человека, до того действующих лишь при наличии смутного сознания индивидуумом своих инстинктивных функций» [5, 69]. Поскольку «орудие труда... имеет характер универсальной или всеобщей идеи» [5, 184], то отсюда ясно, что оно «вступает в сферу абстракции, и только через абстракцию вещи, как родовые понятия, и возникают для человеческого мышления» [5, 71].
Как у Нуаре конструируется роль руки в развитии разума, точнее, развитие разума как развитие руки? Философ представляет следующую схему «истории руки», три основные ступени ее развития: «1) рука, как орган движения, 2) рука, как хватательный орган, и 3) рука, как орган производительный (инструментальный)» [5, 129]. На третьей ступени рука «упражнялась сначала на одном объекте, затем на другом, таким образом, она приобретала отличительный для нее характер универсальности» [5, 125]. Подчеркнем мысль Нуаре, особо важную и для Марра, о том, что «руки являются conditio sine qua non развития разума, а с другой стороны, развитие разума составляет необходимую предпосылку совершенной формы и многосторонней деятельности руки» [5, 124].
Как Нуаре конструирует роль орудий в процессе антропогенеза? Он выделяет три направления развития орудия труда как «принадлежности» руки (Марр сказал бы «трудовой руки»): «1) Специализация формы орудия труда. 2) Специализация функции или способа употребления этого орудия труда. 3) Специализация формы пользования орудием труда и связанная с ней специализация способа действия или направления действия человеческой руки; далее, происходящая вследствие постоянных напряженных упражнений трансформация хватательного органа» [5, 359-361]. Анализируя существо орудия труда как отдельно выделенного «актора», Нуаре определяет и те изменения, которые вносятся орудиями труда в природу человека трудящегося, развивая и тем самым, по сути, созидая
его, переводя мышление и язык из состояния сумеречной потенции доорудийной эры в состояние актуальности орудийной эпохи. Таким образом, заключает Нуаре, «орудие труда, это особого рода среда, это посредствующая среда между субъектом и объектом, она словно маятник между субъектом и объектом, имея в одно и то же время свою долю участия и в том и в другом. Благодаря этому орудие труда стало плодотворнейшим ферментом в процессе образования мысли и настоящим фундаментом расцвета человеческого могущества» [5, 166].
Как Нуаре выстраивает схему порождения речи, языка? «Разнообразнейшие звуки, вырывавшиеся у человека по различным поводам, еще не были словами. Только тогда, когда определенный звук связывался преимущественно с определенной деятельностью, только тогда мы имеем дело с человеческими словами. Ибо и здесь звук только тогда становится осознанным достоянием» [5, 205]. Как видно, ключевым и определяющим моментом, «двигателем», здесь является труд. Далее мыслитель зарисовывает такую динамику: «Трудом достигаемые модификации внешнего мира роднятся с теми звуками, которые сопровождают работу, и таким путем эти звуки приобретают определенное значение. Так возникли корни языка, те элементы или первичные клеточки, из которых выросли все нам известные языки» [5, 41]. Первичные основные звуки образовывались от действий, сопровождающих социально-трудовой процесс, то есть от трудовых криков, равно как и от звуков, производимых орудиями труда, — они соответствовали будущим понятиям вроде «копать», «сверлить», «резать» и пр., то есть «трудовым глаголам» (идея, очень близкая Марру). В этом состоит механизм образования языка, но вовсе не суть, то есть глоттогенез не сводится к трудовым крикам, на чем настаивали российские интерпретаторы Нуаре начиная с А.А. Богданова.
При реконструкции процесса зарождения орудий труда-языка-человека Нуаре вынужден признать, что «орудие труда не только глубоко связано с разумом, но оно также предполагает функционирование разума» [5, 183]. Нуаре доказывает это положение и выдвигает тезис о доорудийном мышлении и речи: «Как бы ни противилась тому наша фантазия, мы все же должны принять, что между первобытной мглой, окружающей беспросветное существование многих поколений наших предков при совершенном отсутствии языка и разума, и начавшимся впоследствии человеческим развитием, лежала полоса едва освещенных редкими проблесками сумерек, в которых человек уже владел языком и разумом, но не владел еще орудиями труда» [5, 57].
Положение об этой предпосылке существования разума и языка делает теорию Нуаре достаточно уязвимой. Орудийный труд — источник разума и языка, но для своего осуществления он требует некоторой толики разума, без чего весь процесс не может начаться. Происхождение разума человека остается под вопросом. Энгельс легко мог уйти от такого рода проблем, и дело состояло не в том, что, поскольку он не был лингвистом, он был и не обязан реконструировать предысторию языка: Энгельсу было достаточно признания наличия мышления у животных (это положение несколько смущало советских марксистов). Нуаре же полагал язык «рубиконом», отсекавшим человека от животного мира (формулировка о том, что язык — это рубикон, отделяющий человека от животных, принадлежит М. Мюллеру). Марр хорошо разглядел эту брешь и недоработку теории и решил как бы прийти на помощь своему коллеге из XIX в. и устранить ее, увязав историю материальной культуры с языком более прочным и необходимым образом.
«Нулевой этап» глоттогенеза Марр заполняет ручным языком, что не противоречит постулату Нуаре о руке-орудии-речи, с одной стороны, и позволяет включить «нулевой этап» в энгельсовскую картину развития труда — с другой, и не требует признавать наличие мышления у животных — с третьей. Получается более непротиворечивая конструкция: труд был, но доорудийный, равно как были язык и речь, но — ручной язык, ручная речь, базовой функцией которого было производство, труд. Затем к идеям Нуаре Марр добавляет марксистские «ингредиенты»: классовую дифференциацию, порожденную собственностью, и классы. Такое развитие, надо сказать, весьма логично, ведь речь идет об орудиях труда — предметах, по представлениям той эпохи, важных и ценных, общее же решение Марра, по праву сказать, не лишено известной элегантности.
Марр и марристы сделали ошибку, не включив имя Нуаре в свой канон в качестве первоисточника. Нуаре был идеалистом, хотя в области философии языка и выдвигал вполне материалистические идеи, близкие к марксизму, что признавал и Плеханов, и Богданов, и Марр, и Деборин. Впрочем, по тем временам самопредставление буржуазного мыслителя как идеалиста автоматически снижало его значение. При всем этом нет оснований сказать, что концепция Марра была вторичной и не имеющей оригинальности. Как ясно из вышеизложенного, это не так. Однако в западной литературе о Марре можно найти именно такого рода мнения. Так, влиятельный марровед Л. Томас в большой монографии «Лингвистические теории Н.Я. Марра» (1957) утверждает, что многие постулаты своей концепции Марр фактически заимствует в работах Нуаре: это каса-
ется тезиса о возникновении языка на основе общей деятельности людских протоколлективов, тезисов о роли орудий труда и руки [10, 111]. Утверждая это, Томас, хотя и с оговорками, но признает оригинальность марровской гипотезы о ручной речи. Однако одновременно он не оставляет попыток лишить Марра авторства этой гипотезы, приписав ее Нуаре. Томас апеллирует к тому, что последний «подчеркивал роль человеческой руки в первую очередь как орудия [труда], а не как орудия речи» [10, 113], и тем самым, по сути, в неявном виде формулировал идею ручного языка. На деле Томас несколько утрирует идеи Нуаре, подгоняя их под Марра, который как раз именно так и понимал суть дела, прямо связывая руку и язык, чего Нуаре не делал и делать не мог. Приводимые Томасом тезисы, конечно, не доказывают наличия у немецкого философа идеи ручного языка, однако демонстрируют симптоматичность попыток западных авторов «лишения оригинальности» советских ученых. Впрочем, идею о том, что автором концепции ручного языка был Нуаре, мы обнаруживали и у Хьюза, который в этом явно следовал по стопам Томаса.
Л. Нуаре и Н.Я. Марр и трудовая гипотеза
происхождения языка
И.Л. Давидзон начинает свое предисловие к первому русскому изданию Нуаре так: «Habent sua fata libelli. И предлагаемая книга Нуаре имеет свою исключительную, немилостивую судьбу. Особенно странно немилостива судьба была к книге Нуаре в России: ее просто не заметили» [5, 3]. Увы, судьба книги после ее издания в СССР не изменилась. На Западе мыслитель практически не имел, да так и не обрел известности, в СССР его книга почти не вызвала реакции, хотя ее основная идея очень хорошо ложилась в контекст и 1920-х гг., и отчасти последующих лет. В трудах Марра и в марризме его идеи не были должным образом подсвечены (хотя цитировались достаточно), сам марризм в своей содержательной части после выхода сталинских работ по языкознанию был предан забвению.
Актуальность концепции Марра, равно как и идей Нуаре, состоит не только в оригинальности их постановки проблемы глоттоге-неза, но прежде всего в том, что, помимо Ф. Энгельса, они являются крупнейшими представителями трудовой теории происхождения языка, в наши дни, увы, практически ушедшей из философско-линг-вистического дискурса. Однако если взглянуть на историю советской лингвистики и философии языка, то выяснится, что и в советское время трудовая теория была отнюдь не на переднем плане науки. Вина в этом во многом лежит на И.В. Сталине: разгромив марризм,
он, по сути дела, вытолкнул трудовую теорию за пределы переднего края науки. Сравним два кратких определения языка — Сталина и Марра. Сталин: «Язык есть средство, орудие, при помощи которого люди общаются друг с другом, обмениваются мыслями и добиваются взаимного понимания» [11, 12]. Марр: «Язык есть орудие общения, возникшее в трудовом процессе, точнее — в процессе творчества человеческой культуры, т.е. хозяйства, общественности и мировоззрения» [2, 127]. В сталинском определении выпадает труд — что же удивительного, что он выпал и из фокуса дальнейших лингвистических исследований. То самое «ценное и поучительное», что, по Сталину, «должно быть взято у Н.Я. Марра и использовано» [11, 41], а это труд и его языкообразующая роль, было оставлено вместе с многочисленными фантазиями и несообразностями «Нового учения о языке».
Принято считать, что трудовая теория представляет собой по большей части идеологическую конструкцию марксистского толка, обладающую сугубо идейной убедительностью и малоперспективную в научном плане, в итоге она является примером того, насколько идейная, идеологическая основа может искажать или вообще влиять на конкретное теоретическое наполнение той или иной концепции. При этом упускается из вида, что в истории лингвистики, в философии языка сложно найти такую теорию происхождения языка, в которой, открыто или имплицитно, не было бы конкретной идейно-политической основы: сама эта проблема обладает настолько явным идейным и политическим зарядом, что любая теория этого плана требует соответствующей постановки вопроса. К примеру, практически все современные глоттогенетические концепции по большей части неявным образом опираются на неолиберализм, на неолиберальное видение общества и истории, так что возникает впечатление, что многие из современных био- и зоолингвистов, когнитивистов и лингвоприматологов в своих исследованиях вдохновлялись небезызвестной концепцией «Зоополиса» У. Кимлики и С. Дональдсон. Но с трудовой теорий и с ее философскими и философско-полити-ческими основами в этом плене возникают серьезные проблемы.
Идейной основой трудовой теории происхождения языка принято считать марксизм с его отношением к труду как источнику антропо- и социогенеза. Однако впервые трудовая теория, как это было показано, была разработана и предложена идеалистом Нуаре, который был достаточно далек от марксизма (хотя потенциальные точки соприкосновения имелись). «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» Энгельса, написанная в 1876 г. (формально — на год раньше работы Нуаре), была опубликована впервые
лишь в 1896 г., а известной стала только после появления в составе «Диалектики природы», которая впервые увидела свет в СССР в 1925 г. Статья Энгельса представляла собой по сути идеологический памфлет, а по факту — скорее философский эскиз, чем научный труд, хотя бы и краткий, поэтому «опираться» на нее можно было разве что риторически, что и делал Марр, который отправлялся в большей степени от работы Нуаре «Орудия труда», вышедшей в СССР, напомним, в том же году, что и «Диалектика природы». Поэтому-то и необходимо восстановить ход мысли советского ученого: в чем и как он следовал за Энгельсом, а в чем и как — за Нуаре, равно как и заново проследить всю историю развития трудовой гипотезы глоттогенеза в трудах трех ее главных представителей — Нуаре, Энгельса и Марра.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ
1. Никандров А.В. Лингвистика и политика: Политические мотивы и цель «свободной дискуссии по вопросам языкознания» 1950 г. // Дискурс-Пи. 2023. Т. 20, № 1. С. 46-70.
2. Марр Н.Я. Избранные работы: В 5 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1936. Т. 2. 524 с.
3. Деборин А.М. Новое учение о языке и диалектический материализм. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1935. 66 с.
4. Hewes G.W. A History of speculation on the relation between tools and language // Gibson K.R., Ingold I. (eds). Tools, language and cognition in human evolution. Cambridge: Cambridge University Press, 1993. Р. 20-31.
5. Нуаре Л. Орудие труда и его значение в истории развития человечества / Пер. с нем. с предисл и прим. И. Давидзона. [Харьков]: Гос. изд-во Украины, 1925. 396 с.
6. Миханкова В.А. Николай Яковлевич Марр: Очерк его жизни и научной деятельности. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1948. 452 с.
7. Алпатов В.М. История одного мифа: Марр и марризм. М.: УРСС, 2018. 284 с.
8. Марр Н.Я. Избранные работы: В 5 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1935. Т. 5. 668 с.
9. Энгельс Ф. Диалектика природы. М.: ОГИЗ, Госполитиздат, 1940. 338 с.
10. Thomas L.L. The linguistic theories of N.Ja. Marr. Berkely; Los Angeles: University of California Press, 1957. 457 р.
11. Сталин И.В. Марксизм и вопросы языкознания. М.: Госполитиздат, 1953.
56 с.
REFERENCES
1. Nikandrov A.V. Lingvistika i politika: politicheskie motivy i tsel' "svobodnoi diskussii po voprosam yazykoznaniya" 1950 g. Diskurs-Pi. 2023. Vol. 20, N 1. Р. 46-70. (In Russ.).
2. Marr N.Ya. Izbrannye raboty: V 5 vol. Moscow; Leningrad: Izd-vo AN SSSR, 1935. Vol. 2. 524 р. (In Russ.).
3. Deborin A.M. Novoe uchenie o yazyke i dialekticheskiy materialism. Moscow; Leningrad: Izd-vo AN SSSR, 1935. 66 р. (In Russ.).
4. Hewes G.W. A History of speculation on the relation between tools and language. In: Gibson K.R., Ingold I. (eds). Tools, language and cognition in human evolution. Cambridge: Cambridge University Press, 1993. Р. 20-31.
5. Noire L. Orudie truda i ego znachenie v istorii razvitiya chelovechestva. I. Davidzon (ed., transl.). [Kharkov]: Gos. izd-vo Ukrainy, 1925. 396 p. (In Russ.).
6. Mikhankova V.A. Nikolai Yakovlevich Marr. Ocherk ego zhizni i nauchnoi deyatel'nosti. Moscow; Leningrad: Izd-vo AN SSSR, 1948. 452 p. (In Russ.).
7. Alpatov V.M. Istoriya odnogo mifa: Marr i marrizm. Moscow: URSS, 2018. 284 p. (In Russ.).
8. Marr N.Ya. Izbrannye raboty: V 5 vol. Moscow; Leningrad: Izd-vo AN SSSR, 1935. Vol. 5. 668 p. (In Russ.).
9. Engels F. Dialektika prirody. Moscow: OGIZ, Gospolitizdat, 1940. 338 p. (In Russ.).
10. Thomas L.L. The linguistic theories of N.Ja. Marr. Berkely; Los Angeles: University of California Press, 1957. 457 p.
11. Stalin J.V. Marksizm i voprosy yazykoznaniya. Moscow: Gospolitizdat, 1953. 56 p. (In Russ.).
Информация об авторе: Никандров Алексей Всеволодович — кандидат политических наук, старший научный сотрудник кафедры философии политики и права философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, тел.: +7 (903) 626-48-03; bobbio71@mail.ru
Information about the author: Alexey V. Nikandrov — Candidate of Political Science, Senior Researcher, Department of Philosophy of Politics and Law, Faculty of Philosophy, Lomonosov Moscow State University, tel.: +7 (903) 62648-03; bobbio71@mail.ru
Поступила в редакцию 15.12.2023; принята к публикации 05.03.2024
