25ИСТОРИОГРАФИЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ
ББК 63.3(2)5-283.2
В. В. Возилов
ПРОБЛЕМА ПОДРАЖАНИЯ ЕВРОПЕ В СПОРАХ РУССКИХ ИНТЕЛЛИГЕНТОВ XIX ВЕКА
Проблема «европейничания» (подражания Европе) русской интеллигенции не теряла своей актуальности на протяжении всего XIX века и занимала важное место в общественных дискуссиях, являлась отражением отдельных элементов других общественных споров: о патриотизме интеллигенции, путях развития страны, роли интеллигенции в преобразовании русского общества.
Анализируя общественные дискуссии XVШ века, следует признать то, что проблема подражания Европе не рассматривалась интеллигентами этого времени. Усвоенное европейское образование и образ жизни были приняты интеллигенцией как данность, не требующая обоснования. По мнению Л. Д. Троцкого, русская интеллигенция в начале ХVШ века стала новым слоем, «национальным щупальцем, продвинутым в европейскую культуру» 1. Петровские преобразования создали условия для замены религиозного мировоззрения научно-философским, привели к усилению светского сознания и проникновению на русскую почву европейских идей (вначале европейского рационализма, позже идей Просвещения).
Важным этапом развития русской интеллигенции стало появление отряда либеральнозападнической интеллигенции, увлеченной идеями европейского Просвещения. Однако патриотизм, желание возвысить свое Отечество, любовь к родине были одинаково близки как масонам-западникам, так и русским традиционалистам того времени. Ссылки же на опыт европейских стран являлись исключением. В конце XVIII века в России либеральнозападническая и традиционалистско-консервативная интеллигенция не имели определенных идеологических концепций. Как внутри, так и между ними по некоторым вопросам существовали и противоречия и единство. Например, личность Петра Великого имела непререкаемый авторитет (и только кн. М. М. Щербатов указывал на некоторые недостатки его преобразований), а развитие России не противопоставлялось европейскому (но уже М. В. Ломоносов отмечал алчный характер буржуазного развития) и т. п.
Отношение к Европе показательно в мировоззрении консервативной интеллигенции. Князь М. М. Щербатов предопределил основные положения русского консерватизма: противопоставление двух этапов исторического развития (до Петра I и после), возврат к традиционной вере, особое видение возможных преобразований, возражение против безоглядного заимствования у Запада и т. п. В начале XIX века Н. М. Карамзин — издатель, редактор и автор «Вестника Европы» неоднократно обращался к актуальным проблемам своего времени, например негативно оценил результаты Французской революции. В записке «О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях» (1811 г.) он отрицал любую возможность конституционных реформ, поскольку в России нет механизмов для подобных преобразований.
Отношение к опыту европейского развития меняется в начале XIX века. М. С. Лунин в «Разборе донесения тайной Следственной комиссии государю императору в 1826 году» отмечал, что становление общества декабристов происходило исключительно в рамках конституционных идей, чему способствовали события в Европе и позиция Александра I2. По мнению советских исследователей, декабристское движение самым тесным образом связано с европейским
© Возилов В. В., 2011
Возилов Владимир Владимирович — кандидат исторических наук, директор МУК «Шуйский историкохудожественный и мемориальный музей имени М. В. Фрунзе» г. о. Шуя, депутат Думы г. о. Шуя 5-го созыва. [email protected].
освободительным движением первой четверти XIX века, хотя по характеру оно было национальным («патриотическим»)3. Это не помешало декабристам, большинство из которых отрицали опыт Французской революции, ориентироваться на военную революцию в Испании, а строительство общества вести по образцу тугендбунда, карбонариев и масонских лож.
Изменение общественно-политической ситуации в России во второй четверти XIX века привело к тому, что в 1830—40-е годы оформились два основных направления общественной мысли, именуемые западничеством и славянофильством. Понятия эти в целом достаточно условные, поскольку обозначают социально-философские течения мысли, включавшие людей разных убеждений. Так, к западнической интеллигенции принадлежали как радикалы (А. И. Герцен, В. Г. Белинский и др.), так и либералы (Н. В. Станкевич, Т. Н. Грановский, Н. Ф. Павлов и др.).
Одним из ярких представителей российского западничества считается медиевист Т. Н. Грановский (1813—1855), политическим идеалом которого была конституционная монархия, воплощенная в английском политическом строе. Т. Н. Грановский, являвшийся признанным лидером русских западников, не был поклонником «европейских» порядков и «европейской» культуры. При этом он не разделял идей славянофилов. По его мнению, Россия должна идти вперед, с равным презрением внимая «и клеветам иноземцев, которые видят в нас только легкомысленных подражателей западным формам, без всякого собственного содержания, — и старческим жалобам людей, которые любят не живую Русь, а ветхий призрак, вызванный ими из могилы, и нечестиво преклоняются перед кумиром, созданным их праздным воображением»4.
Одним из представителей русского западничества традиционно считается И. В. Киреевский, который в 1832 году начинает издавать журнал «Европеец», закрытый после выхода второго номера. В центре внимания журнала оказался вопрос о просвещении России, характере европейской образованности, возможности западного влияния на русскую жизнь. Свои идеи Киреевский изложил в программной статье «Девятнадцатый век». Во второй части статьи, так и не опубликованной, он писал, что просвещение России только начинается, а главный недостаток образованности происходит от недостатка связи с классическим миром. Для него просвещение — в истинном смысле этого слова — есть не отдельное развитие отечественной особенности, но участие в общей жизни просвещенного мира: «Вот отчего просвещение каждого народа измеряется не суммою его познаний, не сомкнутым развитием его национальности, не утонченностью и сложностью той машины, которую называют гражданственностью, но единственно участием его в просвещении всего человечества, тем местом, которое он занимает в общем ходе человеческого развития»5. И. В. Киреевский выступал против мнения, что Петр дал ложное направление русской образованности, заимствуя ее из просвещенной Европы, а не из развития отечественного быта. Еще более резко свой взгляд на заимствование европейской образованности Киреевский выразил в статье «Горе от ума»: «Там, где общеевропейское совпадается с нашею особенностью, там родится просвещение истинное русское, образованнонациональное, твердое, живое, глубокое и богатое благодетельными последствиями»6. Столь прямолинейные высказывания стали причиной закрытия журнала. Следует отметить, что идеи Киреевского, как и ранее идеи Чаадаева, были слишком прямолинейно истолкованы многими современниками.
В последующие годы, несмотря на определенные разногласия, начинается сближение Киреевского со славянофилами; в 1845 году он возглавит «Москвитянин». В статье «В ответ А. С. Хомякову» на статью Хомякова «О старом и новом» (1839 г.) Киреевский писал: «Сколько бы мы ни были врагами западного просвещения, западных обычаев и т. п., но можно ли без сумасшествия думать, что когда-нибудь, какою-нибудь силою истребится в России память всего того, что она получила от Европы в продолжение двухсот лет». При этом, не Россия достигнет образованности, заимствуя ее на Западе, а наоборот: Запад, если бы он «изучил нашу церковь поглубже», пришел бы к убеждению, «что в ней совсем неожиданно открывается именно то, чего теперь требует просвещение Европы»7. Эти идеи сближают Киреевского с позднейшими умозаключениями Чаадаева. Таким образом, Иван Киреевский займет важную в эволюции русской интеллигенции идейную позицию: оставаясь русским мыслителем, он искал сближения традиций европейской образованности и особенностей отечественного исторического развития.
Концепция славянофилов предполагала самостоятельное развитие России и видела особую роль славянского мира в историческом развитии Европы. Она противостояла идеям либеральной и радикальной интеллигенции 1830—40-х годов, ориентировавшейся на достижения современной ей европейской цивилизации и новейшие социально-экономические и философские теории Запада.
А. И. Кошелев писал, что идеи славянофилов «должны были возвратить нашу отчасти слишком высоко и отчасти слишком униженно о себе мыслящую интеллигенцию на настоящую родную почву»8. Славянофилы не столько противостояли Западу, сколько призывали пользоваться достижениями Европы с учетом российских национальных особенностей; русские мыслители восставали против тех идей, которые, по их мнению, никогда не могли укорениться в России9.
Нельзя забывать о большом значении для развития русской идеологии ряда официальных концепций этого времени, предложенных Л. В. Дубельтом и С. С. Уваровым. Одним из главных для интеллигентов-государственников стал вопрос об истинном и ложном просвещении. Л. В. Дубельт, обращаясь к своим сыновьям, просил: «Не заражайтесь бессмыслием Запада — это гадкая помойная яма, от которой, кроме смрада, ничего не услышите. Не верьте западным мудрствованиям; они ни вас и никого другого к добру не приведут... Для нас одна Россия должна быть самобытна, одна Россия должна существовать; все иное есть только отношение к ней, мысль, привидение»10.
В 1841 году в журнале «Москвитянин» появились статьи «Взгляд русского на современное образование Европы» С. П. Шевырева и «Возможна ли у нас германская философия?» И. И. Давыдова. Эти статьи были направлены против «западного просвещения» и немецкой философии (в том числе гегельянства). По мнению Шевырева, просвещение определяется религией, а когда наука и просвещение порывают с ней, то неизбежно обрекают себя на гибель. Воплощением «разврата мысли» Шевырев считал немецкую философию, он призывал русское общество противостоять «тлетворному влиянию» гегельянства и «политическому разврату», идущему из Франции. Для этого, исходя из присущих каждому русскому человеку «трех коренных чувств, в которых семя и залог нашему будущему развитию» — «чувства религиозного», «чувства государственного единства России» и «сознания нашей народности», — предстояло выработать «истиннорусское», христианское мировоззрение11.
Русские интеллигенты — сторонники теории официальной народности («защитники русского начала», как они сами себя называли) — М. П. Погодин, С. П. Шевырев, И. И. Давыдов, М. А. Максимович отталкивались от идеи единства всего человечества, взаимосвязи народов, которые, осуществляя только им свойственную национальную идею, вносят свой вклад в развитие мировой цивилизации. Россию они рассматривали как часть Европы, связанную с развитием европейской цивилизации, но отмечали недостатки такого развития, выражающиеся в подражательности национального развития. Поэтому они выступали за самобытное народное развитие, которое позволило бы России выполнить свою историческую миссию. Поскольку в Европе, по их мнению, начали наблюдаться признаки политического и духовного кризиса, то именно Россия должна была стать великой мировой державой и осуществить общечеловеческие цели.
В 1830—50-е годы оригинальную теорию исторического развития России предложил П. Я. Чаадаев. Созданная им историософская концепция является важным вкладом в историю русской общественной мысли. Противоречия в оценке творческого наследия Чаадаева связаны с тем, что известность получило только первое «Философическое письмо». Между тем уже в начале письма Чаадаев закладывает основную идею: его предметом является религия, он отмечает, что «учение, основанное на высшем начале единства и непосредственной передачи истины в непрерывном преемстве ее служителей, только и может быть самым согласным с подлинным духом религии, потому что дух этот заключается всецело в идее слияния всех, сколько их ни есть в мире, нравственных сил — в одну мысль, в одно чувство и в постепенном установлении социальной системы или церкви, которая должна водворить царство истины среди людей»12. Именно эта этическая установка лежит в центре историософской концепции Чаадаева и его оценки исторического пути России и европейских революций: «Все политические революции были там по сути революциями нравственными. Искали истину и нашли свободу и благоденствие»13. По мнению Чаадаева, Россия должна войти в семью зрелых, высококультурных и нравственных народов, проделав путь, который прошли европейские страны. Он признавал, что «в странах Европы не все исполнено ума, добродетели, религии, совсем нет. Но все там таинственно подчинено силе, безраздельно царившей на протяжении столетий; все является результатом того продолжительного сцепления актов и идей, которым создано теперешнее состояние общества»14. Под этой таинственной силой мыслитель понимал христианское учение.
Историософская концепция Чаадаева, заложенная в «Философических письмах», получила развитие в «Записке графу Бенкендорфу» (1832 г.) и «Апологии сумасшедшего» (1837 г.), в которых он сближается с русскими консерваторами. Печально известная «Записка графу
Бенкендорфу» представляет собой сложное произведение, наполненное двойными смыслами, а отдельные фразы в нем звучат как издевательство над адресатом («посудите сами, генерал, возможно ли, чтобы, говоря о цивилизации и разуме, я подразумевал свободу и конституцию»). Несмотря на резкие выпады в адрес декабристов, критику европейских революций и реверансы в сторону русского самодержавия, Чаадаев остается верен собственным взглядам15. Мыслитель предлагает правительству встать во главе преобразований, конечная цель которых заключается в том, чтобы ввести Россию в число ведущих держав мира, придерживаясь при этом собственного пути развития. В «Апологии» Чаадаев все более сближается с консерваторами, пристально всматриваясь в опасность, грозящую обществу со стороны революционеров. В его заметках встречаются резкие замечания в адрес набиравших популярность в Европе и России идей утопического социализма.
Болезненное восприятие русскими интеллигентами проблемы «европейничанья» начинается со второй половины XIX века, когда особым влиянием среди молодежи стал пользоваться нигилизм. Анализируя русский нигилизм, Н. Н. Страхов дал самое общее определение данного явления: «Нигилизм есть отрицание всяких сложившихся форм жизни, отрицание, которое мы, в силу особенного нашего развития, заимствовали из Европы преимущественно перед многими другими и которое, в силу тех же особенностей развития, стало у нас хроническим»16. По мнению Страхова, нигилизм возник под влиянием Запада, а именно — левой гегелевской школы, Прудона, Фурье и других, и представляет по своей сути крайнее западничество. В то же время он указывал, что в нигилизме следует видеть чисто русское явление. Интеллигенции при «ложной образованности недостает действительно настоящего образования». Общий вывод Страхова звучал так: «...нельзя не видеть, что нигилизм хотя развился под влиянием Запада, но главные свои условия нашел в особенностях нашего внутреннего развития. Самая лучшая и самая важная его сторона есть попытка освобождения ума от тех уз, которые тяготеют над русским человеком»17.
В одно время со Страховым к этой проблеме обратился Н. Я. Данилевский. В известном труде «Россия и Европа» (1868—1869 гг.) основными недостатками русской интеллигенции он считал подражательство Западу, или «европейничанье», интеллигентское подражание Западу как выражение слабости и немощи народного духа в высших образованных слоях русского общества, а также идущие отсюда западничество, либерализм, нигилизм, в которых виделась угроза интересам общеславянского дела. По его мнению, нигилизм есть пример русского лжедемократизма и «последовательного материализма». Он выступал против приписывания русскому нигилизму «доморощенного» происхождения. Н. Я. Данилевский считал, что нигилизм заимствован, а следовательно, карикатурен: это новейшее направление немецкой науки, основателями которой являются Фогт, Молешотт, Фейербах, Б. Бауэр, Бюхнер и Штирнер. Причину распространения нигилизма он видел в отсутствии самобытного развития18.
Н. Я. Данилевский предлагал интеллигенции отказаться смотреть на все европейскими глазами и исходить прежде всего из собственных российских интересов19. Он считал, что интеллигенция должна работать на благо идеи создания славянской федерации, идеи, которая для каждого славянина должна быть выше науки, свободы и просвещения20. Упрекая интеллигенцию в подражательстве Европе, он называл ее представителям в качестве ближайшей цели борьбу с европеизмом. «.Самый процесс этой неизбежной борьбы, а не одни только ее желанные результаты. — писал он, — считаем мы спасительными и благодетельными, ибо только эта борьба может отрезвить мысль нашу, поднять во всех слоях нашего общества народный дух, погрязший в подражательности, в поклонении чужому, зараженный тем крайне опасным недугом, который мы назвали европейничаньем»21. Предназначение русской интеллигенции Данилевский видел в содействии сохранению и развитию того культурно-исторического типа, к которому она принадлежит.
Наряду с «европейничаньем» русская интеллигенция обвинялась еще и в «обезьянничаньи» по отношению к Западу. Наиболее ярко критическое отношение к интеллигенции было сформулировано К. Н. Леонтьевым, назвавшим интеллигентов «обезьянами прогресса». Говоря о русской интеллигенции, К. Н. Леонтьев в книге «Восток, Россия и Славянство» отмечал, что дворяне, т. е. русские европейцы, «выросли на общеевропейских понятиях XIX века, т. е. на понятиях смутных, на основах расшатанных, на чтении таких книг и газет, в которых все критикуется и многое отвергается, а непреложными аксиомами считаются только принципы либерально-эгалитарного прогресса»22. По мнению К. Н. Леонтьева, до национального
своеобразия и национальной самобытности интеллигенции дела нет, а своим идеалом она видит европейского буржуа23.
В «Третьей речи» в память Достоевского (1883 г.) В. С. Соловьев писал, что «в царствование Александра II закончилось внешнее, природное образование России, образование ее тела, и начался в муках и болезнях процесс ее духовного развития»24. К вопросу о предназначении российской интеллигенции В. С. Соловьев обратился в работе «Три силы», в которой писал: «.мы, имеющие несчастье принадлежать к русской интеллигенции, которая вместо образа и подобия Божия все еще продолжает носить образ и подобие обезьяны, — мы должны же, наконец, увидеть свое жалкое положение, должны постараться восстановить в себе русский народный характер, перестать творить себе кумира изо всякой узкой ничтожной идейки, должны стать равнодушнее к ограниченным интересам этой жизни, свободно и разумно уверовать в другую, высшую действительность. Конечно, эта вера не зависит от одного желания, но нельзя также думать, что она есть чистая случайность или падает прямо с неба. Эта вера есть необходимый результат внутреннего душевного процесса — процесса решительного освобождения от той житейской дряни, которая наполняет наше сердце, которая наполняет нашу голову. Ибо отрицание низшего содержания есть тем самым утверждение высшего, и, изгоняя из своей души ложных божков и кумиров, мы тем самым вводим в нее истинное Божество»25.
Уже в начале ХХ века некий итог дискуссии о подражательности русской интеллигенции подвел Л. А. Тихомиров. К вопросу о сущности интеллигенции Л. А. Тихомиров обратился в труде «Монархическая государственность» (1905 г.), где он рассматривал интеллигенцию как часть образованного класса. Отмечая, что Россия за двести лет прославилась на весь мир своим «обезьяничаньем» Европы, он писал: «Сверх того, хотя у нас проблески самосознания проявились очень рано, но подавляющее влияние европейской культуры породило в образованном классе — особенно в так именующей себя “интеллигенции” последнего периода — совершенно рабское усвоение и форм и духа “общечеловеческой культуры”, яркий космополитизм, и даже отрицание всего своего. Эта обезличенная часть образованного класса численно стала постепенно преобладающей, и если она не успела до сих пор совершенно упразднить русское своеобразие, то исключительно по трудности такой задачи»26. Этой интеллигенции на всем протяжении ее существования (отсчет которого исследователь ведет с начала XVIII века) противостоит «национальная часть образованного общества» или, как ее именовал в кавычках сам Тихомиров, — «национальная интеллигенция»27.
Российскую интеллигенцию часто и в определенной степени оправданно обвиняли в необоснованном подражании другим культурам, в частности в европеизме: «Правящий слой (правительство и интеллигенция) дорого расплатился за свою науку у Европы, необходимую для самого существования России, ибо Европа технически ее опередила и ей угрожала. Этот слой настолько европеизовался, что почти потерял свою русскую душу, не приобретя, впрочем, и европейской. Он сохранял русские свойства, и даже часто специфически русские дарования, но без организующей их русской идеи»28. Между тем, человек, являясь членом определенной семьи, не перестает быть членом всего человечества. Позитивной является не только позиция человека, защищающего свой дом и собственную семью, но и человека, который помнит, что есть общечеловеческие ценности, которые он должен защищать.
Примечания
1 Троцкий Л. Д. Об интеллигенции // Троцкий Л. Д. Литература и революция. М., 1991. С. 263—264.
2 И дум высокое стремление. М., 1986. С. 159—162.
3 Пантин И. К. и др. Революционная традиция в России: 1783—1883. М., 1986. С. 80—117.
4 Цит. по: Очерки истории исторической науки в СССР. Т. 1. М., 1955. С. 428.
5 Европеец : журнал И. В. Киреевского. 1832. М., 1989. С. 303—320.
6 Там же. С. 108—109.
7 См.: Фризман Л. Г. Иван Киреевский и его журнал «Европеец» // Там же. С. 466—467.
8 Русское общество 40—50-х годов XIX в. М., 1991. Ч. 1 : Записки А. И. Кошелева. С. 87.
9 Там же. С. 90—92.
10 См.: Левандовский А. А. Время Грановского: у истоков формирования русской интеллигенции. М., 1990. С. 18.
11 Там же. С. 110—113.
12 Чаадаев П. Я. Полное собрание сочинений и избранные письма. М., 1991. Т. 1. С. 320—321.
13 Там же. С. 328—329, 335.
14 Там же. С. 335—336.
15 Там же. С. 517—518.
16 Страхов Н. Н. Литературная критика. М., 1984. С. 79.
17 Там же. С. 81.
18 Данилевский Н. Я. Россия и Европа : взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому. М., 1991. С. 291—293.
19 Там же. С. 441.
20 Там же. С. 360.
21 Там же. С. 435—436.
22 Леонтьев К. Н. Восток, Россия и Славянство. М., 2007. С. 490.
23 Там же. С. 471, 493.
24 Соловьев В. С. Сочинения : в 2 т. 2-е изд. М., 1990. Т. 2. С. 307.
25 Соловьев В. С. Избранное. М., 1990. С. 59—60.
26 Тихомиров Л. А. Монархическая государственность. СПб., 1992. С. 304—305.
27 Там же. С. 309, 381.
28 Евразийство : опыт систематического изложения (1926) // В поисках своего пути : Россия между Европой и Азией. М., 1997. С. 588.
