CC BY
149
Подводя итогу сказанному, можно сделать следующие выводы:
1) Трудности перевода рассказов В.М. Шукшина на немецкий язык обусловлены богатством лексических средств, функционирующих в языке писателя: наличием разговорно-просторечной и диалектной лексики, сибирских вариантов фразеологизмов, разнообразных оценочных суффиксов:
- использование просторечной и диалектной лексики является маркером местной культуры. Подобная лексика - средство индивидуализации персонажей, выражение оттенков шутливости, непринужденности, пренебрежительности, ироничности, грубости. Диалектизмы придают контексту живость, особый местный колорит, художественную достоверность;
- употребление лексем с оценочными суффиксами придает ситуации большую экспрессию, а сибирские фразеологизмы - речи героев В.М. Шукшина образность.
2) Частичная эквивалентность значений слов при переводе приводит к потере коннотативной составляющей, что в свою
Библиографический список
очередь является причиной «утечки информации», и соответственно, «сдвигов» в содержательно-смысловом плане переводного текста. Переводческие трудности, возникающие на этапе постижения оригинала, ведут к фактическим ошибкам в тексте перевода.
3) При переводе не учитывается социокультурный контекст немецкоязычного читателя, транслитерация реалий русской деревни 60-х годов, без дополнительных комментариев, является малопродуктивным способом перевода.
4) Перевод прозы Шукшина на немецкий язык предполагает длительный предпереводческий период, во время которого переводчик знакомится с реалиями русской деревни, особенностями русской просторечной и диалектной речи, творчеством автора. На этапе послепереводческого анализа переводного текста необходимо сравнение коммуникативной ситуации (внетекстовые и внутритекстовые факторы), представленной в исходном тексте, с коммуникативной ситуацией, созданной переводчиком в переводном тексте.
1. Лотман, Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек - текст - семиосфера - история. - М., 1999.
2. Gerzymisch-Arbogast, H. bbersetzungswissenschaftliches Prc^deutikum. - Tbbingen: Francke., 1994.
3. Reiss, K. Grundfragen der bbersetzungswissenschaft. - Wien: Facultas Universi^tsverlag, 1995.
4. Брандес, М.П. Предпереводческий анализ: учеб. пособие / М.П. Брандес, В.И. Провоторов. - М., 2001.
5. Nord, C. Textanalyse und bbersetzen. Theoretische Grundlagen, Methode und didaktische Anwendung einer bbersetzungsrelevanten Textanalyse. - Heidelberg: Julius Groos Verlag, 1995.
6. Linke, A. Studienbuch Linguistik/ A. Linke, M. Nussbaumer, P.R. Portman. - Max Niemeyer Verlag. Tbbingen, 2004.
7. Проничев, В.Н. «Новый звательный» в рассказах В.М. Шукшина // В.М. Шукшин. Жизнь и творчество. Труды краевого музея истории литературы, искусства и культуры Алтая. - Барнаул, 1992. - Вып. 2.
8. Байрамова, Т.Ф. Нелитературная эмоционально-оценочная лексика в рассказах В.М. Шукшина // В.М. Шукшин - жизнь и творчество. Труды краевого музея истории литературы, искусства и культуры Алтая. - Барнаул, 1992. - Вып. 2.
9. Schn^der, I. Mein Schwiegersohn hat eine Fuhre Holz geklaut. In: W. Schukschin. E^hlungen. Berlin: Verlag Volk und Welt, 1984.
10. Виноградов, В.С. Введение в переводоведение (общие и лексические вопросы). - М., 2001.
11. Ожегов, С.И. Толковый словарь русского языка / С.И. Ожегов, Н.Ю. Шведова. - М., 2009.
12. Мокиенко, В.М. Большой словарь русских поговорок / В.М. Мокиенко, Т.Г. Никитина. - М., 2007.
13. Лейн, К. Большой русско-немецкий словарь / К. Лейн, Д.Г. Мальцева. - М., 2002.
14. Девкин, В.Д. Немецко-русский словарь разговорной лексики. - М., 2002.
15. Ефремова, Т.Ф. Новый словарь русского языка. Толково-словообразовательный. - М., 2000.
16. Gdovska, B. Jazykovye sredstva predstavlenija emocij v poezii: na materiale liriki A. S. Puskina i russkich poetov XX veka. Uniwersytel im.Adama Mickiewicza w Poznani. - Poznan, 2006.
17. Langenscheidts GroBworterbuch Deutsch als Fremdsprache. - Berlin/Munchen, 2002
Bibliography
1. Lotman, Yu.M. Vnutri mihslyathikh mirov. Chelovek - tekst - semiosfera - istoriya. - M., 1999.
2. Gerzymisch-Arbogast, H. Ubersetzungswissenschaftliches Propadeutikum. - Tubingen: Francke., 1994.
3. Reiss, K. Grundfragen der Ubersetzungswissenschaft. - Wien: Facultas Universitatsverlag, 1995.
4. Brandes, M.P. Predperevodcheskiyj analiz: ucheb. posobie / M.P. Brandes, V.I. Provotorov. - M., 2001.
5. Nord, C. Textanalyse und Ubersetzen. Theoretische Grundlagen, Methode und didaktische Anwendung einer ubersetzungsrelevanten Textanalyse. - Heidelberg: Julius Groos Verlag, 1995.
6. Linke, A. Studienbuch Linguistik/ A. Linke, M. Nussbaumer, P.R. Portman. - Max Niemeyer Verlag. Tubingen, 2004.
7. Pronichev, V.N. «Novihyj zvateljnihyj» v rasskazakh V.M. Shukshina // V.M. Shukshin. Zhiznj i tvorchestvo. Trudih kraevogo muzeya istorii
literaturih, iskusstva i kuljturih Altaya. - Barnaul, 1992. - Vihp. 2.
8. Bayjramova, T.F. Neliteraturnaya ehmocionaljno-ocenochnaya leksika v rasskazakh V.M. Shukshina // V.M. Shukshin - zhiznj i tvorchestvo. Trudih kraevogo muzeya istorii literaturih, iskusstva i kuljturih Altaya. - Barnaul, 1992. - Vihp. 2.
9. Schroder, I. Mein Schwiegersohn hat eine Fuhre Holz geklaut. In: W. Schukschin. Erzahlungen. Berlin: Verlag Volk und Welt, 1984.
10. Vinogradov, V.S. Vvedenie v perevodovedenie (obthie i leksicheskie voprosih). - M., 2001.
11. Ozhegov, S.I. Tolkovihyj slovarj russkogo yazihka / S.I. Ozhegov, N.Yu. Shvedova. - M., 2009.
12. Mokienko, V.M. Boljshoyj slovarj russkikh pogovorok / V.M. Mokienko, T.G. Nikitina. - M., 2007.
13. Leyjn, K. Boljshoyj russko-nemeckiyj slovarj / K. Leyjn, D.G. Maljceva. - M., 2002.
14. Devkin, V.D. Nemecko-russkiyj slovarj razgovornoyj leksiki. - M., 2002.
15. Efremova, T.F. Novihyj slovarj russkogo yazihka. Tolkovo-slovoobrazovateljnihyj. - M., 2000.
16. Gdovska, B. Jazykovye sredstva predstavlenija emocij v poezii: na materiale liriki A. S. Puskina i russkich poetov XX veka. Uniwersytel
im.Adama Mickiewicza w Poznani. - Poznan, 2006.
17. Langenscheidts GroBworterbuch Deutsch als Fremdsprache. - Berlin/Munchen, 2002
Статья поступила в редакцию 18.01.14
УДК 81-26
Provatorova O.N. THE PROBLEM OF IMAGE AND SEMANTICS OF THE EARLIEST CHINESE HIEROGLYPHICS.
The article describes and analyzes the image and semantics of the earliest Chinese hieroglyphics. Determined that the earliest Chinese hieroglyphics of all detected are those which are recorded prophetic Scriptures on the bones of the times of the Shang dynasty (about 1500-1050 BC). It is proved that the important condition at all stages of analysis of the image and semantics of the earliest Chinese hieroglyphics is the consideration of the cultural and historical context in which there is composing his sign. It is proved that the graphical structure and values of some Shan Yin «hieroglyphics» are quite comparable with the signs of modern Chinese literature.
Key words: hieroglyphic writing, semantic letter, sign, image and semantics of the earliest Chinese hieroglyphics, the cultural and historical context.
О.Н. Проваторова, канд. филол. наук, ст. преп. каф. русской филологии и методики преподавания русского языка Оренбургского гос. университета, г. Оренбург, E-mail: pyakimov@mail.ru
ПРОБЛЕМА ОБРАЗА И СЕМАНТИКИ РАННИХ КИТАЙСКИХ ИЕРОГЛИФОВ
B статье рассмотрены и проанализированы образ и семантика ранних китайских иероглифов. Определено, что самыми ранними китайскими иероглифами из всех обнаруженных являются те, которыми записаны пророческие писания на костях времен династии Шан (около 15GG-1G5G г.г. до н.э.). Доказано, что важнейшим условием на всех этапах анализа образа и семантики ранних китайских иероглифов является рассмотрение культурно-исторического контекста, в котором существует составляющий его знак. Обосновывается, что графическая структура и значения некоторых шань-иньских «иероглифов» вполне сопоставимы со знаками современной китайской письменности.
Ключевые слова: иероглифическая письменность, смысловое письмо, знак, образ и семантика ранних китайских иероглифов, культурно-исторический контекст.
Письмо играет важную роль в развитии человеческого общества и относится к величайшим культурным ценностям человечества.
Китайская система письма является уникальной не только потому, что это одна из древнейших письменностей. Исследованию иероглифики посвящены работы О.И. Завьяловой, Т.П. Задоенко, B.C. Колоколова, А.Ф.Кондрашевского, В.М. Солнцева, М.В. Софронова и других исследователей. Первыми к этой проблеме обратились китайские ученые. Важнейшим трудом в этом плане стал словарь Сюй Шэня «Шовэнь Цзезы» -объяснение простых и толкование сложных иероглифов» (первый век нашей эры). В своем словаре Сюй Шэнь дал определения шести категориям иероглифов, которые и являются способами их образования. В работах современных китайских исследователей письменности основным направлением является изучение происхождения и эволюции иероглифа, издан ряд монографий (Су Пэйчен. Основные положения современной китайской иероглифики. - Пекин, 2001; Ван Хуин. Введение в происхождение иероглифов. - Пекин, 1997 г. и другие). В России проблемы взаимодействия значимых единиц, лексических значений иероглифов нашли отражение в работах И.М. Ошанина, Н.Н. Короткова, В.М. Солнцева, А.Л. Семенас, А.Я. Шера и других. Исследованию китайской письменности и ее связи с этнокультурными особенностями посвящены работы Б. Карлгрена, Ю.В. Бунакова, С.Е. Яхонтова, А.М. Карапетьянца, М.В. Софронова, Н.П. Мартыненко, А.А. Пруцких, А.Я. Шера и других исследователей.
Уникальность китайской письменности заключается и в том, что она отражает мировосприятие человека китайской культуры и его философию. Вне сомнения, китайская философия, будучи частью мировой философии, имеет в тоже время яркий национальный характер. Специфика заключается в том, что китайская философская мысль выражена в иероглифических текстах. Возможно, именно многовековая иероглифическая система письменности, древнейшая в мире, концептуально отличает китайскую письменную культуру от других. «Знаки иероглифической письменности вносят дополнительный элемент знаковой информации, так как иероглифы несут в себе дешифровку смысла понятия на образном уровне», - считают исследователи [1]. Несмотря на то, что исследованию китайской письменности и ее связи с этнокультурными особенностями посвящены работы Б. Карлгрена, Ю.В. Бунакова, С.Е. Яхонтова, А.М. Карапетьянца, М.В. Софронова, Н.П. Мартыненко, А.А. Пруцких, А.Я. Шера и других исследователей, мы считаем, что исследований, рассматривающих образ и семантику китайских иероглифов, недостаточно. А проблема является неоднозначной, требующей привлечения лингвистического, исторического, этнокуль-турологического материала. Актуальность проблемы исследования определяется необходимостью дальнейшего изучения свойств китайского иероглифического письма для понимания ментальности, мировосприятия китайцев. По мнению исследователя В.С. Колоколова, будущее письменности - за иероглифической формой письма. А также изучение этой уникальной письменной формы дает возможность понять мировосприятие народа, создавшего эту письменность [2, с. 222-229].
Научная новизна исследования определяется культурноисторическим и/или социальным подходом к изучению образа и семантики ранних китайских иероглифов, критериями, положенными в основу методики анализа образа и семантики ранних китайских иероглифов. Теоретическая и практическая зна-
чимость: изучение образа и семантики ранних китайских иероглифов в аспекте исторических и культурных традиций китайской письменности позволит углубить и расширить современные представления о китайской иероглифике, уточнить ее специфику.
История формирования китайской письменности и ее дальнейшего развития говорит о том, что важнейшая семиотическая особенность древнекитайских текстов заключается в том, что знаки этой письменности в самом начале своего возникновения были рисунками. Рисунок - это вид запечатления, дающий другим увидеть то, что увидел его создатель. Указание на его значение закреплено его прямым изображением, которое транслирует содержание сознания без слов. Письменность и письменный текст в китайском языке именует одно слово - «вэньцзы». Вэнь - изначально - простые пиктограммы, «цзы» - сложносоставные идеограммы. Знатоков письменности и культуры называли знатоками «вэнь». К «вэнь» относятся истоки китайской письменности, а также культуры - «вэнь-хуа», что дословно переводится как «превращения вэнь».
Изучение культурно-исторического и языкового контекстов может содействовать воссозданию истории развития представлений, возникших в процессе осмысления семантики древних рисунков, которые использовались в китайской культуре на протяжении тысячелетий и наполнились немалым количеством смысловых связей. Можно сказать, что в глазах древних китайцев письменность не была отображением предметов, а была отражением их теней и следов, то есть, превращенных, измененных образов, в итоге - самого деяния преображения бытия, которое раскрывает грань всех вещей.
Для китайского языка (и ряда других) наглядно воспринимаемой сущностью стал иероглиф как знак, фиксирующий и транслирующий информацию независимо от времени и пространства. Ранняя история китайской письменности начинается с насечек на керамических сосудах, обнаруженных при раскопках всех неолитических культур Китая. Насечки на керамике неолитических культур по форме представляют собой линии, пересекающиеся под разными углами. По технике исполнения это черты, нанесенные заостренным предметом на необожженные, иногда на обожженные керамические изделия.
Традицию нанесения знаков-насечек на сосудах можно рассматривать как объективацию развития системы китайской письменности. Свое дальнейшее развитие эта традиция получила в надписях на гадательных костях, а также на бронзовых изделиях, относящихся к периоду правления династии Шан. С этого периода возникает новый этап формирования письменности, в котором она явлена уже в своем развитом виде.
Надписи на гадательных костях представляют собой древнейшие китайские тексты, написанные иероглифами, отчетливо сохранившими черты пиктографии и рисуночного письма. Обладают они ритуальным предназначением, а также касаются самых разных сторон жизни и деятельности общества и в общем дают весьма ценную подборку материалов. Наряду с археологическими находками эти надписи стали основным историческим источником об обществе Шан-Инь. Эти «самые первые иероглифы», по сути, являются самыми обыкновенными простыми рисунчатыми изображениями обычных предметов. Естественно, они по виду иногда слегка, иногда значительно отличаются от современных. Однако графическую структуру и значения некоторых иньских «иероглифов» вполне можно сопоставить со знаками современной китайской письменности. Как и древ-
ние наскальные рисунки в период своего зарождения пиктограммы гадательных надписей могли быть лишь истинным и детальным отражением реального мира. Поэтому верно понять и интерпретировать изображения можно лишь сравнивая их с реалистическими прообразами.
Мы считаем, что при анализе образа и семантики ранних китайских иероглифов следует выделить следующие этапы:
1. Исследование начертания иероглифов с целью восстановления и понимания того, что они изображают. Важно, на наш взгляд, воссоздать рисунок, лежащий в его основании.
2. Обнаружение смысла знака в определённом социальном контексте.
3. Изучение упорядоченности знаков в конкретном тексте для понимания присущего ему контекста и смысла.
Важнейшим условием на всех этапах анализа образа и семантики ранних китайских иероглифов является рассмотрение культурно-исторического контекста, в котором существует составляющий его знак.
С помощью данной методики мы проанализируем образ и семантику иероглифов «небо» Ж и «человек» А, которые считаем концептуально значимыми для китайской культуры. Для анализа нами были выбраны иероглифы, обнаруженные исследователями на гадательных костях периода Шань-Инь.
Например, иероглиф «небо» Ж йап состоит из двух частей: человек (с расставленными в сторону руками и ногами), а над ним горизонтальная планка, что и означает превышающее человека и находящееся над ним «небо».
Образ неба является одной из важнейших составляющих культуры Китая, что определило и название страны -«Поднебесная». Для китайских правителей отождествление с Небом означало принятие на себя ответственности за весь мир, в который они включали собственно Китай и окружающую его варварскую периферию, явно тяготеющую, по их представлениям, к центру - к китайскому властителю Поднебесной, сыну Неба [1]. При таком представлении образа Неба усиливалась антропологическая линия: боги словно спускались на землю, а человек, осознавший свою мировую ответственность, свою нравственную природу, вознесся над миром духов. А.А. Маслов в своей работе «Китай: укрощение драконов. Духовные поиски и сакральный экстаз» отмечает, что этот иероглиф изображался как человек с широко расставленными ногами, разведенными в сторону руками и большой головой.
Представляется, что в этом случае речь также идет о человеке в большой маске (ритуальной), а собственно само священное Небо здесь дано в виде его «земного представителя» - медиума.
t г А
Ученый говорит о том, что «В этой символико-сакральной культуре лишь правитель-медиум рассматривался как человек воистину. Не случайно, как видно из гадательных надписей, правители говорили о себе: «я - единственный из людей» или «я - единственный человек» (у и жэнъ), что указывает на то, что само понятие А «человек» (жэнъ) по своему смыслу заметно отличалось от современного значения. «Человеком» считался тот, кто опосредует связь между Небом и землей, и таким образом перед нами в виде правителя выступает знакомый образ медиума. Не случайно во всех иероглифах, связанных с обозначениями магов, медиумов, Неба и правителя присутствует компонент «человек»» [3, с. 117]. Попутно автор замечает, что на древних надписях люди как таковые, не изображались - достойными зарисовывания или записывания считались только духи и их земные представители. В древних
письменных памятниках человека изображали как человека: ^
В принципе, иероглиф «человек» - один из тех иероглифов, который почти не изменился со времени шанских
пиктограмм, и мало отличается от современного. Посмотрим на современные значения слов «небо» и «человек» и сочетаний слов с ними, зная первоначальные сакральные значения иероглифов:
[Аап] (Большой китайско-русский словарь (по русской графической системе) / под ред. проф. И.М. Ошанина. -М., 1983- 1984).
йЩША поднять голову и смотреть на небо
А @ очи неба (обр. о солнце и луне); АЖ небо и земля
2) рел. небо (как местопребывание бога); бог, божество (первоначально: обожествлённый предок); божественный
АйЖФ® до неба — высоко, до царя — далеко; А^#! бог весть!; АШШ! слава богу!
3) незыблемое начало; верховная власть; непререкаемый авторитет; твёрдая основа - А-#А^АШ, А-#^^АШ отец -высший авторитет для сына, муж - для жены
4) день; сутки - ^^А однажды и т.д.
[Аап] (А.В. Котов. Новый китайско-русский словарь. - М., 2009).
1) небо; небесный - #А qTпgtiaп - синее [голубое] небо
2) день; сутки - МА Иапд йап - два дня
3) время
4) сезон, пора - ^А 1ёпдйап - холодная пора
5) погода; климат - АФ йап 1ёпд - погода холодная и т.д.
[геп] (Большой китайско-русский словарь (по русской
графической системе) / под ред. проф. И.М. Ошанина).
1) человек; род человеческий; человечество; человеческий вЦРШ^А все мы - люди
2) каждый человек; все (данные) люди (часто безлично) -А#Т все прибыли полностью
3) люди, другие (не я); некоторые; кто-то
ААЖЙ, ЙАЖА (если) другие меня не задевают - и я не задеваю никого
4) взрослый; солидный (достойный, способный) человек; персона, особа
{Й,ёЙ^11апдс11ёпд)АТ он стал взрослым
5) человек, уроженец (данной местности) - Й^АША он уроженец Шанхая, он - шанхаец и т.д.
[геп] (А. В. Котов. Новый китайско-русский словарь).
1) человек; люди - НАА sange гёп - три человека
2) словообразовательный элемент существительных, обозначающих национальность, профессию и т.п. - ^дА ЬёцТпдгёп - пекинец; ФИА zhбnggu6rёn - китаец
5) черты характера; человеческие свойства - ЙА®Й ta гёп Ьюп 1пао - он очень хороший человек и т.д.
Таким образом, графический образ иероглифов «небо» и «человек» дошел до наших дней почти в неизмененном виде, тем не менее, во многом первоначальный, сакральный смысл иероглифов во многом утрачен.
На основе рассмотрения выбранных нами для анализа иероглифов мы делаем вывод о том, что проанализированные нами иероглифы в известной степени сохранили свой образ и семантику в современной иероглифике. В то же время иероглифы А и А частично свой древний, первоначальный, сакральный смысл утратили. Чем древнее знаки китайской письменности, тем более они изобразительны, т.е. включают достаточно зримую информацию.
Китайская письменность продолжает оставаться смысловым письмом, письменностью идеографического типа. За длительную историю существования китайской письменности эволюция знаков имела графический характер, и они остались принципиально устойчивыми с точки зрения принципа передачи значений, частично утратив свой древний, первоначальный, сакральный смысл. Наиболее убедительным доводом в пользу этого положения является множественность систем иероглифической письменности в современном Китае.
Библиографический список
1. Мартыненко, Н.П. Специфика семиотического изучения древнекитайских текстов: автореф. ... д-ра филос. наук. - М., 2007.
2. Колоколов, B.C. Некоторые соображения о китайской иероглифической письменности и языке // Страны и народы Востока. -М., 1971. - Вып. XI.
3. Маслов, А.А. Китай: укрощение драконов. Духовные поиски и сакральный экстаз. - М., 2006.
Bibliography
1. Martihnenko, N.P. Specifika semioticheskogo izucheniya drevnekitayjskikh tekstov: avtoref. ... d-ra filos. nauk. - M., 2007.
2. Kolokolov, B.C. Nekotorihe soobrazheniya o kitayjskoyj ieroglificheskoyj pisjmennosti i yazihke // Stranih i narodih Vostoka. - M., 1971. - Vihp. XI.
3. Maslov, A.A. Kitayj: ukrothenie drakonov. Dukhovnihe poiski i sakraljnihyj ehkstaz. - M., 2006.
Статья поступила в редакцию 20.01.14
УДК 821.161.1
ShunkovA.V. THE IMAGE OF DEATH IN THE EPISTOLARY TRADITION TRANSITION (BY THE EXAMPLE OF EPISTLES OF TSAR ALEXEY MIKHAILOVICH). The article is devoted to considering of two variants of the image of the person's death in the literary tradition of ancient Russia by the example of the two Epistles of Tsar Alexey Mikhailovich. This images show two different types of Heroes: the righteous man and the sinner. It was described the productivity of traditional stylistic, linguistic techniques of heroes model's creation and their dynamics in the development's transition of Russian literature.
Key words: Russian literature of transition, the literary work of Tsar Alexei Mikhailovich, epistolary genre, literary tredition and innovation.
А.В. Шунков, канд. филол. наук, доц., проректор по научной и инновационной деятельности Кемеровского
гос. университета культуры и искусств, г. Кемерово, E-mail: alexandr_shunkov@mail.ru
СМЕРТЬ «ЧИННАЯ» И «БЕСЧИННАЯ» В ЭПИСТОЛЯРНОЙ ТРАДИЦИИ ПЕРЕХОДНОГО ВРЕМЕНИ (НА ПРИМЕРЕ ПОСЛАНИЙ ЦАРЯ АЛЕКСЕЯ МИХАЙЛОВИЧА)
В статье на примере двух посланий царя Алексея Михайловича рассматриваются два варианта изображения смерти человека, существовавшие в литературной традиции Древней Руси и демонстрировавшие два разных типа героев: праведника и грешника. Отмечается как продуктивность традиционных стилистических языковых приемов создания моделей героев, так и их динамика в переходный период развития русской литературы.
Ключевые слова: русская литература переходного периода, литературное творчество царя Алексея Михайловича, эпистолярный жанр, литературная традиция и новаторство.
Вторая половина XVII века в истории русской культуры и литературы традиционно определяется как начало переходных процессов, приведших к серьезным сдвигам и изменениям в области словесного творчества. Масштабы этих процессов подробно представлены в солидном корпусе специальной исследовательской литературы как отечественных, так и европейских медиевистов. Признаки переходных процессов проявили себя в жанровой динамике, изменении законов создания книжного текста, раскрепощении авторского сознания и ряде других моментов, традиционно приводимых как показательные для литературного процесса второй половины XVII века. Нестабильность и подвижность границ переходной эпохи заметны в изменении понимания человеком вопросов бытия, взаимоотношения его с Богом, позволении себе индивидуального подхода в интерпретации традиционных, с точки зрения Средневековья, правил жизни. Также одним из признаков переходной эпохи можно назвать стремление книжника найти и зафиксировать в условиях века потрясений ту основу, которая предала бы миру в целом стабильность, прочность и позволила бы человеку жить и поступать по «чину» и «урядству». В сложившихся условиях описание жизни и смерти человека в книжных текстах переходного времени приобретало динамичный характер.
Сами исторические события «бунташного века» не могли не актуализировать апокалипсические настроения, связанные с ожиданием конца света, общей и личной ответственностью за свои земные поступки на Страшном Суде. Именно по этой причине тема смерти становится ведущей в творчестве книжников переходного времени, приобретая особое звучание в сочинениях как анонимных авторов, так и принадлежащих известным историческим государственным деятелям эпохи. Тема смерти найдет свое особое воплощение и в эпистолярном творчестве царя Алексея Михайловича.
Знание жанровых требований средневековой книжности, прекрасное владение литературной техникой составления «высокого» книжного текста позволяло Алексею Михайловичу как автору в полной мере применять их во всех сферах своего писательского творчества, в том числе и дружеском послании, беллетристическом по своей природе, ярко заявившем о себе
в литературном процессе переходного периода. Одним из примеров таких посланий, принадлежащих перу монарха является широко известный «Статейный список 1652 года» («Повесть о преставлении патриарха Иосифа»), ранее уже неоднократно становившийся предметом специального изучения. Сочинение, написанное по случаю смерти патриарха Иосифа, как уже установлено, по своим формальным признакам вписывается в традицию особой жанровой формы древнерусской литературы -«повести о преставлении» [1]. Данный жанр был близок к житию, с той только разницей, что в «повести о преставлении» изображалась кончина не святого, а иерарха церкви или князя, не отличившегося какими-либо великими подвигами во славу веры и Церкви. Однако это обстоятельство не означало, что автор был свободен в использовании приемов и средств, изображающих событие смерти героя. Положение и статус героя требовали соблюдения соответствующего этикета, выражавшегося в создании идеального портрета христианина. Таковыми, например, предстают Василий III в «Повести о смерти Василия III» [2], Скопин-Шуйский в «Повести о преставлении и погребении М.В. Скопина-Шуйского» [3].
«Повесть о преставлении патриарха Иосифа» демонстрирует новую модель построения текста, в сюжетной основе которого лежит событие, традиционное для духовной книжности Древней Руси и требовавшее соблюдения канонических правил его описания. Однако при воссоздании в послании Никону события кончины патриарха, «обязанного умирать по законам, предписанным ему канонам» [4, с. 17], Алексей Михайлович, имевший «достаточно ясное представление о том, как подобает писать о смерти иерарха» [4, с. 10], создает текст, не вписывающийся в средневековую книжную традицию. Каждое действие, совершаемое патриархом Иосифом как накануне кончины, так и в последние моменты жизни, изобличает его греховность, несоответствие титулу святейшего патриарха. Описываемая в «Повести...» ситуация болезни и смерти Иосифа диссонирует со временем Великой Седмицы (Страстной недели) и последующей Пасхи, тем самым исключая патриарха из времени и пространства и намекая на его тяготение больше к земному миру, нежели святости.
