CC BY
434
УДК 316.235
Л.Н. Ляхова, Н.В. Галанина
ПРОБЛЕМА ОБЪЕКТИВНЫХ ЗАКОНОВ ИСТОРИИ В ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКЕ.
В статье обсуждается проблема существования объективных законов истории в исторической науке и объясняется, что эта проблема может быть решена на уровне философии истории.
Ключевые слова: история, философия истории, наука, общество, закон,
детерминация, система, структура.
Вопрос о том, существуют ли объективные необходимые законы, определяющие ход человеческой истории, в наши дни актуален так же, как и двести лет назад, пожалуй, даже ещё в большей степени, потому что почти общепризнанным является мнение, что человечество сейчас идёт по пути, который ведёт к глобальному кризису, который положит конец современной цивилизации, а возможно, и всему виду homo sapiens. Казалось бы, поиск ответа на данный вопрос должен быть прост - обратиться к самой науке истории. Ведь о существовании объективных законов природы мы знаем из конкретных наук, изучающих природу; эти науки открывают законы либо на ступени эмпирического исследования, либо выводят их теоретически и затем доказывают их существование опытным путём. Правда, после этого неизбежно встаёт вопрос об онтологическом статусе этих законов, но в данном случае важен тот факт, что конкретные науки, изучающие определённые предметные области, такие законы формулируют, и законы эти находят практическое применение и выполняют весьма эффективно эвристические и методологические функции в дальнейшем развитиии этих наук. Что же касается исторического знания, то ситуация здесь иная. Все помнят марксистскую концепцию истории, которая утверждает
существование необходимых законов, регулирующих жизнь и развитие общества, и сформулировавшую ряд таких законов, в частности, основной закон истории - о переходе от одной общественно-экономической формации к другой, который определял даже порядок формаций. Но, даже если не обсуждать вопрос истинности этой концепции, трудности здесь в том, что она сформулирована в рамках философии истории (и соответствующими методами), а отнюдь не как конкретно-научная концепция, выстроенная конкретно-научными методами и соответствует современным принципам научности [6]. Хотя история возникает в Древней Греции к IV веку до н. э., конкретной наукой общепризнанного типа она становится к XIX столетию, а по мнению некоторых исследователей, не стала таковой и до сих пор [8].
Современные исследователи, такие как Репина Л.П., Зверева В.В., Парамонова М.Ю., выделяют в истории ряд ступеней развития и «пластов».
История - это и «историческая память», и «историческое сознание», и «историческая наука». Историческая наука есть только там, где историческое знание выстроено и обосновано в соответствии с критериями научной рациональности. Идеалы и этапы научной рациональности формируются в
XVII начале XVIII в в. в естествознании, прежде всего в классической механике Галилея - Ньютона, после чего начинаются более или менее успешные попытки переноса их в науки о человеке. Можно спорить о том, когда именно историческое знание становится корректной наукой - во второй половине XVIII века или уже в XIX столетии. Для нас важно то, что со второй половины XVIII века начинает интенсивно развиваться философия истории, где была поставлена проблема существования объективных исторических законов и предложены варианты её решения. Прежде определяющую роль в ходе человеческой истории отводили Божественному провидению, теперь мыслители ищут новые формы объяснения. Именно в
XVIII столетии рождается концепция исторического прогресса, не забыта и возникшая ещё в древности концепция исторических циклов. В середине XIX столетия разработан достаточно широкий спектр исторических концепций, и среди них явно преобладают учения, обосновывающие существование необходимого, закономерного характера хода истории. В эпоху просвещения, благодаря трудам Монтескье, Вольтера, Гольбаха и других закономерный характер общественной жизни становится почти общепризнанной истиной, но законы, управляющие жизнью людей, мыслились как законы природы, зачастую как законы механики.
Немецкая классическая философия начала освобождение наук о человеке от натуралистического детерминизма. Кант и Фихте показали что человек подчиняется законам природы лишь в той мере в какой он принадлежит миру явлений. Как существо ноуменальное он подчиняется лишь нравственным законам, которые общезначимы и не зависят от времени, а власть их имеет трансцендентный характер. Далее, от Канта к Гегелю трансцендентные структуры всё более и более отделяются от своего истока -конструктивной деятельности субъекта - и обретают независимость от неё, превращаясь в некие объективные связи и общезначимые принципы. Гегель трактует мировое целое как сложную систему, подобную организму и развивающуюся по объективным необходимым законам, не зависящим ни от произвола индивидов, ни от случайностей. Мировая история у Гегеля раскрывается как процесс саморазвития мирового духа, который достигает своего максимального самораскрытия именно в человечестве. Основным содержанием исторического процесса выступает развитие понятия свободы, которая имеет чисто логический характер. Стадии исторического процесса определяются логикой развития понятия, которое носит диалектический характер. Результаты здесь получаются с такой же необходимостью, как и из условий математической задачи, каждый этап исторического процесса детерминирован законами диалектической логики, преломлёнными через историческую конкретику. Поэтому в каждой сфере бытия - в природе, обществе, мышлении, истории, праве и т. д. - действуют свои специфические
Проблемы объективных законов.
СОЦИОЛОГИЯ И ФИЛОСОФИЯ
129
2006.№3
законы которые познаваемы для человеческого разума и познаются конкретными науками. Исторический процесс, согласно Гегелю, идёт от форм менее совершенных ко всё большему совершенству как в этическом, так и в логическом плане, поэтому разум, направляющий исторический процесс осуществляет себя во всё более полной и зрелой форме.
Марксизм формировался под сильнейшим влиянием гегельянства и историческая концепция Маркса в основе своей есть перевод философии истории Гегеля на язык материализма. Речь уже идёт о саморазвитии не понятия, а реального социального мира, также представляющего собою органическую систему, и детерминирующий фактор развития найден в этом мире; это - производство средств существования человека. Человек, сущность которого, по Марксу есть «совокупность общественных отношений», пребывает во власти диалектического процесса смены общественно-экономических формаций, который подчиняется действию объективных законов. Все остальные составляющие социального и исторического процесса детерминированы развитием экономического базиса и подчиняются действию своих специфических законов.
Если марксизм подчёркивал специфику общественных законов (в том числе и законов истории), их несводимость к законам природы, то позитивизм, сформировавшийся к 40-м годам XIX века, шёл по иному пути. Ориентируясь на идеал «позитивной науки», эталон которой они усматривали в естествознании, позитивисты ищут в жизни общества устойчивые, повторяющиеся связи и отношения, но прежде всего факты -точные, проверенные, достоверные. Общественный строй, его институты, традиции и культура рассматривались как совокупность естественных связей, которые формируют человека и к которым он должен приспосабливаться. При исследовании исторического процесса упор делался на выявление естественных законов, общих для человека и природы (например, концепция «социального дарвинизма» Г. Спенсера).
И марксизм и позитивизм ориентировали историю на изучение не индивидуального и неповторимого, но всеобщего, постоянно действующего. И это не могло не вызвать реакцию, ведь история с древности развивалась как повествование о людях и событиях во всей их уникальности и неповторимости. И наука истории, формирующаяся именно в это время, усваивая сложившиеся нормы научной рациональности, сосредотачивает своё внимание именно на историческом факте, во всех его деталях и подробностях, которые и делают этот факт уникальным. Поэтому совершенно закономерно со второй половины XIX века в философии истории возникают концепции индетерминистского толка. Например, Ф.Ницше отвергает любые формы объективной и необходимой детерминации человеческой жизни, выдвигая на первый план ничему не подвластную волю индивида. Вечно изменчивая жизнь неподвластна никаким законам и потому открыта для любой воли, способной осуществить себя. Эта линия развивается и углубляется представителями, так называемой, «академической»
философии жизни В. Дильтея и Г. Зиммеля. Они полагали, что в
естествознании, изучающем природные тела и процессы, возможно применение методов абстрагирования и выведения общих законов, что же касается наук о духе, то есть гуманитарных наук, то их предметом является жизнь, понять которую можно, лишь повторно пережив это, поэтому понимание, в отличие от естественнонаучного объяснения, иррационально. Исторический процесс имеет такой же индивидуальный, неповторимый характер. Дильтей писал, что каждая действующая в истории связь имеет в себе самой свой закон, а каждая эпоха - свои действующие связи; в историческом движении господствует «иррациональная фактичность», безосновная воля, которая творит из самой себя. Г. Зиммель на место всеобщего закона ставит «индивидуальный закон», который он называет судьбой. Всеобщее в жизни, по Зиммелю, невозможно потому, что она по сути своей индивидуальна, поэтому в сфере социального знания невозможны никакие общие принципы и законы; всякие утверждения, претендующие на подобный статус, ошибочны, и ошибка состоит в том, что «либо частную истину обобщают, придавая ей абсолютную значимость, либо из наблюдения некоторых фактов делают заключение о целом, что было бы невозможно, если бы наблюдение продолжалось дольше» [7. С. 306 ]. Зиммель допускал, что каждый элемент общества движется по естественным законам, но что для целого законов нет.
Наиболее полное и последовательное развитие такой подход получил в философии истории О.Шпенглера, который отрицал закономерный характер исторического процесса и, вследствие этого, возможность построения истории как подлинной науки. Он утверждал, что наука всегда есть естествознание, что же касается истории то она тем значительнее, чем менее она принадлежит собственно науке. Пафос концепции Шпенглера составляет категорическое неприятие переноса на историю схем научного объяснения, выработанных и апробированных естествознанием. Причина и закон, по его мнению, имеют место лишь в мире неживого, ставшего. Но Шпенглер не желает и того, чтобы исторический процесс рассыпался на хаос несвязанных случайных событий. Он желает сохранить целостность истории хотя бы в рамках отдельного социального организма, каковым у него является культура переходящая в цивилизацию. Выражением моментов единства целостности и внутреннего самоопределения жизненного пути культур у него является судьба. В отличии от Зиммеля, для которого судьба всегда индивидуальна, у Шпенглера судьба определяет ход истории больших социальных организмов, для каждого из которых она уникальна и неповторима. Нет культур с похожей судьбой. Судьба чужда причинности и детерминизму, но она также чужда и случайности, ибо она неотвратима и обладает некоей своей логикой - логикой жизни, коренящейся в прафеномене культуры и недоступной рациональному мышлению. Шпенглер писал, что логика истории, направленная, трагическая необходимость бытия, властвующая в этой области, это не логика природы, это не число и закон, это не причина и действие, вообще не что-то осязаемое и познаваемое. Шпенглер говорил о, так называемой, логике пластической группы, совершенного
стихотворения, мелодии, орнаменте - это имманентная логика всех религий. И здесь мы видим, с одной стороны, нежелание принять детерминистскую модель научного объяснения, а с другой - потребность как-то выразить единство и самообусловленность исторического процесса, обозначив некое активное начало («интенция» Зиммеля, «судьба» Шпенглера), которые определённым образом конструирует и жизнь человека, и историю целого народа, направляя её к некоей предзаложенной и рационально непостижимой цели. Разумеется, в той форме, как это выражено у Шпенглера, это иррационализм, идеализм и телеология. Но и отдельные люди, и целые народы живут в истории, ставя перед собою какие-то цели и выражая их в идеологических системах, которые вносят весомый вклад в детерминацию исторического процесса.
Наиболее последовательно отрицали закономерный характер истории представители баденской школы неокантианства, которая в своей философской рефлексии решительно связывает себя с науками о культуре, где центральную роль играют человек и история, а «всякий человеческий интерес и всякая оценка, все, имеющие значения для человека, относится к едниничному и однократному» [1. С.213 ] . Поэтому концепция закона совершенно не совместима с понятием истории. Г.Риккерт писал, что там, где действительность должна быть постигнута в ее индивидуальности и конкретности, бессмысленно подводить ее под общие законы или устанавливать законы исторического. Однако и здесь полный индивидуализм и всё, относящееся к истории, соотносится с трансцендентальным, вневременным царством ценностей. Ценности у Виндельбанда и Риккерта выступают как интегративная форма культуры, ее кристаллизация. Они функционируют как своего рода вечный масштаб для оценки истории, но сами по себе полностью не зависимы от истории, пребывают вне ее и противостаят реальному человеку и реальной истории как должное - сущему.
Здесь, наряду с отрицанием закономерной причинной связи в истории мы видим настойчивые поиски некой «органической логики», «логики жизни», которые должны внести в науку о человеке новое содержание, не выразимое средствами детерминизма XVII-XIX столетий. Но поскольку эта логика объявляется принципиально не выразимой средствами рациональной науки, тем самым программируется весьма малая продуктивность поиска в этом направлении. Но, так или иначе, мы имеем здесь острое ощущение ограниченности формы научной рациональности, сложившейся в XVII столетии, в сфере науки о человеке, и стремление восполнить эту ограниченность хотя бы средствами художественной культуры, как в философии жизни.
Подобные воззрения отражали состояние исторической науки второй половины XIX - начало XX века. Если для исотрической науки середины
XIX века, именуемой ныне классической, характерна умеренность своих познавательных возможностей, “характерно убежденность в научности истории, стремление представить историческое знание как объективное и достоверное, базирующееся на критике источников и наличии критериев познания прошлого ...”, то “в конце XIX - первой половине XX века на первый план
выступает противостояние по проблеме квалификации истории как науки, возникает стремление акцентировать внимание на специфических проблемах гуманитарного знания, усиливается интерес к единичному, индивидуальному и неповторимому, к деятельности исторических личностей и событийности истории” [7. С.178 ]. Свою роль сыграло здесь методологическое влияние позитивизма, объявившего себя философией науки и разрабатывавшего социологию как позитивную науку об обществе. История в позитивисткой трактовке являлась суммой отдельных, изолированных друг от друга событий. Констатацией такого события был факт, устанавливаемый на основе критики источников. Историческое исследование понималось как единство двух моментов: выявление как можно большего числа фактов и, во-вторых, разработка законов посредством индуктивного обобщения фактов. При этом обязательными считались беспристрастие исследователя и исключение всякого рода оценочных суждений. Такая установка способствовала лавинообразному росту исторических фактов, что порождало новые методологические проблемы, в первую очередь - что брать за основу при построении исторического исследования, обобщающего и объясняющего исторические факты.
Так, ряд исследователей, в том числе Л. фон Ранке, в истории видели прежде всего историю государств, то есть для них история была прежде всего политическая история. Я. Бурихардт на первый план выдвигает историю материальной и духовной культуры. Рядом с этими направлениями возникает ещё одно, во главу угла поставившее экономическую историю (которая трактовалась иначе чем в марксизме). Школа культурно-исторического синтеза, основанная К. Лампрехтом, рассматривает развитие так называемых состояний человеческого духа, то есть говоря современным языком, фактор социально-психологический, определяющий и экономику, и другие стороны общественной жизни. Само по себе исследование проблем политической, экономической, культурной, социально-психологической истории была, конечно, достижением, но это означало также дифференциацию науки истории, всё большую её специализацию, это приводит в конце концов к утрате как предмета исследования единого исторического процесса и выдвижении на первый план каких-то его сторон, компонентов и т. д., с весьма проблематичной и всё более отделяющейся перспективой синтеза всех этих направлений в единую историческую концепцию. Но когда внимание сосредоточено на какой-то одной стороне исторической жизни, вырванной из целостного исторического процесса, сформулировать исторический закон на основе изучаемых факто можно лишь в двух случаях: 1) когда изучаемая компонента исторической жизни является относительно самостоятельной и самоопределяющейся и 2) когда эти процессы являются определяющей стороной социального процесса, его базисом, по выражению Маркса, и конституируют как себя, так и зависящие от них другие процессы. Мы знаем, что в марксистской концепции эта определяющая роль отводится материальному производству. Но такое понимание в марксизме (мы здесь не останавливаемся на вопросе о его истинности) проистекает не из конкретно - исторического исследования, опирающегося на анализ исторических фактов, а привносится в историческую
науку извне, из философии истории.Вне марксизма также идея закономерного характера исторического процесса принималась или отвергалась исследователями не в результате конкретно-научного исследования (как выводили свои законы физика или биология), а в зависимости от исторических воззрений истории. Понимание этого к концу XIX века приводит к философии истории и появлению философии жизни и неокантианства, отрицавших (с разных позиций) закономерный характер исторического процесса, а в исторической науке - дискуссию о природе и методе исторического познания.
Эти дискуссии под влиянием событий начала XX века перерастают в настоящий кризис исторической науки, который развеял веру в поступательное прогрессивное развитие человечества (или, по крайней мере, западной цивилизации) и в познавательность хода истории. Наряду с широко известной революцией в естествознании, приведшей к формированию новой, неклассической науки, менее драматично и шумно протекает кризис в исторической науке, который, в отличие от естествознания, не привёл к рождению новой общепризнанной парадигмы. Под вопрос была поставлена сама основа исторической науки - возможность существования неких объективных фактов, существовавших независимо от исследователя. Подчёркивалась относительность исторического знания от исследователя, который отбирает, интерпретирует и систематизирует факты сообразно своим представлениям и не познаёт прошлое как оно было, а конструирует некий его образ. Тем не менее и в XX столетии многие историки продолжали видеть своё профессиональное предназначение в адекватной реконструкции прошлого, а потому, как замечает Репина Л.П., отстаивали объективность фактологической основы исторической науки и эта установка историков - практиков находила философское обоснование в неопозитивистских концепциях, которые признавали наличие в исторических процессах общих социологических и психологических факторов. Особенно успешной эта установка оказалась в так называемой экономической истории, которая развивалась в теснейшей связи с экономической наукой. Часть исследователей этого направления были марксистами и признавали существование объективных законов; в рамках неопозитивистской методологии сформировались широко известные теории экономического роста и индустриального общества. В этих теорих признаётся существование исторических законов, правда, не всеобщих, а действующих только в рамках конкретного этапа экономической истории.
Данному направлению исторической науки противостояли прежде всего последователи Шпенглера, отрицавшие какую-либо закономерную обусловленность исторического процесса, прежде всего А. Тойнби, по мнению некоторых, крупнейший историк минувшего столетия. Он полагал, что историей правит Божественная идея, которую мы можем познать лишь частично, путём интуитивного постижения. Отрицал исторический детерминизм и возможность предсказания в истории и Й Хейзинга, автор знаменитой книги “Осень средневековья” и создатель так называемой истории ментальностей. История для него не наука, а интегрирующий элемент культуры. Ис-
торическое знание, по его мнению, и есть культура, точнее, самосознание культуры.
Возрождение истории как науки связывают часто с французской “Школой Анналов” (М.Блок, Л.Февр), выдвинувшей программу междисциплинарной “тотальной жизни” с привлечением представителей общественных наук - экономики, социологии, социальной психологии и т. д. Речь шла о целостной, систематической истории, реализуемой не во всемирном масштабе, а в рамках конкретных образований, вплоть до отдельной городской общины или деревенского прихода, взятых в конкретных временных рамках. Л.П. Репина отмечает, что историки школы “Анналов” не делят жизнь людей на политическую, хозяйственную, религиозную и другие сферы, как не делится она для каждого человека в его реальной жизни. Их исследование воссоздаёт по - настоящему стереоскопическую, многоуровневую и “очеловеченную” картину человеческого прошлого. Предметом исторического исследования стал человек в истории во всей полноте своих жизненных проявлений. Но при этом “новая историческая наука” выступала против объяснения событий прошлого некими универсальными законами, как это делает марксизм. Продолжая традиции “Анналов”, Ф. Бродель формирует программу “тотальной истории”, “ Бродель ищет некий инвариант человеческого сознания и социального поведения, присутствующий во всех формах бытия, обмена, брака и семьи, религиозного культа и политической организации”[ 7. С. 229]. Путь к поиску этих инвариантов он искал в идеях структурализма.
В настоящее время наиболее плодотворными направлениями исторической науки признаны социальная история и историческая антропология. К началу 70-х годов XX века в социальной истории преобладает установка на изучение общества как целостности. «Наряду с классами, сословиями и иными большими группами людей она сделала предметом своего изучения социальные микроструктуры: семью, общину, приход, разного рода другие общности и корпорации, которые были столь распространены в доиндустри-альную эпоху. Принципиальной исходной установкой стал взгляд на общество как целостный организм, в котором все элементы взаимодействуют в сложной системе прямых и обратных связей, исключающий возможность редукции и нахождения какого-либо одного, пусть даже независимого фактора, способного определять всё историческое развитие» [7 С. 232 ]. Это направление развивается в тесной связи с социологией, используя ряд её идей. Характерен здесь прежде всего интерес к наследию М. Вебера. Вебер полагал, что в гуманитарном знании возможна не только фактология, но и теория, сопоставимая с естественнонаучной, где роль идеализированной модели играет так называемый идеальный тип. Идеальный тип, по Веберу, есть аналитическая конструкция, создаваемая исследователем не произвольно, а путём мыслительного усиления определённых черт действительности. Вебер, нацеливал исследование на поиски тех характерных черт действительности, которые несут элементы повторяемости. Историки не воссоздают прошлое фотографически, они его творчески конструируют, создают его научную модель, опираясь на её наиболее реальные черты. Разумеется, на эмпирическом ба-
зисе фактов, относящихся к определённому явлению прошлого, можно создать не одну такую теоретическую конструкцию, а несколько, характерных для разных методологических установок. “Веберовский идеальный тип выступает в познавательном процессе в качестве научной модели, которая не схематизирует научный материал, а напротив, в зависимости от этого материала сама может видоизменяться или даже вовсе быть отброшена исследователем” [7. С.192]. М. Вебер, как и другие западные социологи, не ставят под вопрос принцип детерминизма и наличие повторяемости в социальном процессе, они выступают именно против марксизма с его жёсткой детерминацией всех сторон жизни людей экономическим фактором. В отличие от Маркса они выдвигают на первый план свободную волю человека, ориентированную на нормы и ценности культуры.
Новый импульс развитию исторической науки дали подходы, заимствованные из антропологии и социальной психологии, результатом чего стала так называемая историческая антропология, ориентированная на постижение субъективных ментальных миров, представителей тех или иных социальных групп, их поведения, обычаев, ценностей, верований и т. д. “Включение в исследовательский проект новой задачи реконструкции глубинной программы всех видов человеческой деятельности, заложенной в культурной традиции социального универсума, стало несомненным достижением антропологического подхода к социальной истории” [7. С. 235.].
Но при всех названных достижениях до искомого междисциплинарного синтеза в исторической науке еще далеко. Различие исследовательских программ и методолгических установок порождает яростные дискуссии. До искомого синтеза и исторической теории, формирующей объективные законы исторического процесса или убедительно доказывающей их отсутствие, еще достаточно далеко.
Большую роль в развитии методологических и историософских ориентиров исторической науки в последние десятилетия XX века сыграл структурализм, оказавший заметное влияние (правда, в различных преломлениях) и на социальную историю, и на историческую антропологию возникнув в рамках конкретных гуманитраных дисциплин (этнологии и культурологии), эта концепция трансформировалась в широкую философскую теорию, претендующую на ведущую роль в социальной философии, философии культуры, философии истории и.т.д. В структурализме человек фактически превращается из активного субъекта, действующего лица, в «действуемое» неких структур, которым человек бессознательно подчиняется. Это структуры неких универсальных знаковых систем, которыми пронизано все бытие человека, в том числе и его бессознательное, и через это бессознательное определяют все формы человеческой деятельности, культуру, социальные институты. К.Леви-Строс разъясняет, что бессознательное - это «символическая функция, разумеется, специфически человеческая, но которая у всех людей осуществляется по одним и тем же законам и фактически сводится к совокупности этих законов»[4. С. 550] Бессознательное у Леви-Строса рационально, логично и является тем скрытым механизмом,посредством которого
знаковые системы детерминируют деятельность и отдельных индивидов, и больших групп людей. Так, народы, живущие по племенным законам бытия, погружены в разнообразные знаковые системы, реализованные в мифах, ритуалах, структурах повседневности и т. д. М.Фуко, применивший методологию структурализма к исследованию истории, полагает, в отличие от Леви-Строса, что «бессознательный фундамент» меняется со сменой исторических периодов. Этот бессознательный фундамент, или «эпистеме», представляет собою определённую конфигурацию знаковых систем, некое «историческое априори», детерминирующее в далёкий период возможности и пределы не только решение, но и саму постановку научных проблем.
Структура, по существу, есть категория системного подхода, получившего очень широкое распространение в науке XX столетия и доказавшего свою продуктивность. Исследуя роль некоторых конкретных структур бессознательного в познавательной и другой деятельности человека, структуралисты часто заменяют понятие структуры понятием формы, закономерности, организации. В общем случае структуралисты считают, что в истории нет места строгим структурным закономерностям, в крайнем случае, допускают их существование, но полагают их трудно выявляемыми.
На наш взгляд, эта концепция интересна и потенциально продуктивна. Структура - важнейшая характеристика любой системы, в том числе и социальной; это целостное единство тех связей и отношений, которые объединяют элементы и процессы в систему. Устойчивое существование системы обусловлено наличием в ней устойчивых, сохраняющихся структур. Структура, есть сохраняющееся, инвариантное в системе, тогда как элементы (будь это слово или форма в языке или отдельные люди в социальных организмах) текучи, изменчивы, преходящи. Это делает структуру близкой к закону, в каком-то смысле пересекающейся с ним
Рассматривая проблему законов истории, нельзя обойти вниманием философию постмодернизма, оказавшую сильнейшее влияние на историческую мысль последних десятилетий минувшего века. Здесь брошен вызов самому пониманию предмета исторической реальности. Если прежде, при всех разногласиях, целью исследования считалось познание прошлого так, как оно было на самом деле, по выражению Л. фон Ранке, то в новом постмодернистском толковании объект исторического познания выступает как нечто, конструируемое языком и дискурсивной практикой. История в буквальном смысле слова творится повествователем, который произвольно отбирает случайно сохранившиеся факты и столь же произвольно выстраивает из них текст исторического повествования; при этом утверждается, что любая попытка установить порядок подрывается языком, желанием, бессознательным. Утверждается изменчивость мира, господство в нём случайности, постмодернизм избавляет историю от "социальных пут истории и необходимости". Утверждая господство "теперь", постмодернисты трактуют историю как произвольно сконструированную логическую схему, задним числом прилагаемую к реальности; реальная история для них хаос совершенно случайных событий, необладающих никакой внутренней связностью и не подчиняющихся
какой-либо необходимости и логической последовательности. Фактически мы видим здесь полное отрицание установки классической философии на детерминистское понимание как жизни человека, так и его истории. Характеристики исторического процесса в постмодерне - это «случай», «игра», «свобода», «анархия», «деконструкция», «неопределённость» и т. д.
«.Постмодернистская парадигма. не ограничивалась отрицанием идеи истории как единого движения от одной стадии к другой, а также других суперидей прогресса свободы, демократии, классовой борьбы, любых генерализованных схем или метапарративов, являющихся результатом сверхобобщений (а следовательно - всяких попыток увязать историческое повествование в стройную концепцию). Данная парадигма поставила под сомнение само понятие исторической реальности, а с ним и собственную идентичность истории, его профессиональный суверенитет (стерев казавшуюся нерушимой грань между историей и литературой); критериии достоверности источника (размыв границу между фактом и вымыслом); и, наконец, веру в возможность исторического познания и стремление к объективной истине» [7. С. 246].
Не случайно большинство профессиональных историков встретили концепцию постмодернизма буквально в штыки. Но у неё нашлись и приверженцы и последователи, что свидетельствовало о том, что постмодернизм попал “в струю” определённых тенденций в самой исторической науке. Прежде всего это фактический отказ исторической науки от схем жёсткой однозначной детерминации исторического процесса как в целом, так и в рамках конкретных социальных систем. Жёсткая однозначная детерминация вообще невозможна в сложных развивающихся системах, а в истории мы имеем дело со сверхсложными системами, даже когда речь идёт об отдельном городе или сельском церковном приходе, где все связи и элементы, казалось бы, легко обозримы. Ситуация осложняется ещё и тем, что элементами этими выступают люди, руководствующиеся сложнейшими сочетаниями мотивов, интересов, планов и ценностных установок. Протест против жёсткой детерминации и выдвижение на первый план духовных факторов социального процесса проходит через методологию истории, социологии и других наук о человеке в
XX столетии (Дюркгейм, Сорокин, Вебер и др.). Всячески акцентируется то обстоятельство, что общество состоит из активных деятелей, обладающих свободой воли и определенной самостоятельнсотью в постановке целей и суждениях. Они способны активно сопротивляться властям. «Индивиды не только естественно сопротивляются властям, которые обучают их правилам, ролям, ценностям, символам и интерпретативным схемам, они также имеют тенденцию обучаться не тому, чему их учат, поскольку интерпретируют и преобразуют полученные знания и навыки в соответствии со своими потребностями, желаниями и принуждением обстоятельств. Таким образом, социализация и «окультуривание» не дают однозначных результатов» [7. С. 249]. Во-вторых, в XX веке историческая наука начала широко прибегать к построению теоретических моделей, как заимствованных из других наук, изучающих общество (экономики, социологии, социальной философии, культурологии, этнологии и т.д.), так и выстроенных самостоятельно. А теоретиче-
ская модель практически всегда полный идеальный воображаемый объект; сконструированный исследователем для решения именно этой исследовательской задачи (или достаточно широкого их класса). Естествоиспытатели давно уже освоились с этой методологией, они ясно понимают, что если эмпирическое исследование изучает объект, существующий независимо от нас, то теория относится к объекту воображаемому. Историки это обстоятельст-вол осваивали позднее и с большим трудом. Вспомним хотя бы дискуссии марксистов о том, что такое феодализм и где имеено он существовал. Еще большее смятение порождалось, когда один и тот же круг явлений объясняли разными теретическими моделями. Постмодернизм, уловив эти тенденции, довел их до предела, а как извество, любая верная идея, логически доведенная до конца, превращается в абсурд.
И так, мы видим, что в философии истории в настоящее время есть концепции, которые прямо или косвенно признают наличие закономерного характера исторического процесса, так и такие, которые отрицают отсутствие закономерности в истории или, по крайней мере, возможность ее познаваемости. Разумеется окончательно этот вопрос может быть решен только самой исторической наукой, когда она найдет эти законы и продемонстрирует их действенность на эпмирическом материале, либо убедительно и бесспорно докажет их отсутствие. Последнее, впрочем, представляется маловероятным. Как мы знаем из другой сферы знания, теории хаоса «в основе многих исключительно сложных явлений мира лежат простые правила» [9. С. 314]. В общественной жизни до полного хаоса все-таки достаточно далеко. Мы имеем дело со сложными и сверхсложными, но в какой-то степени упорядоченными системами, способными существовать неопределенно долгое время и следовательно, способных к какой-то саморегуляции и сохранению. Далее, есть уже достаточно обширный круг наук, изучающих отдельные сферы общественной жизни (экономика, политика, промышленность, рынок, народонаселение и т. д.); эти науки достаточно успешно отрабатывают различные виды и механизм закономерностей, проявляющих себя как некие регулярности, позволяющие в сходных условиях получать тождественные результаты. На этих феноменах основывается и более или менее успешное прогнозирование, и политическая, экономическая и т. д. стратегия и тактика, и, наконец, возможность определённых моментов столь популярной в последенее время социальной инженерии. Это говорит о том, что по крайней мере в настоящую эпоху в отдельных сферах социальной жизни существуют объективные закономерности, которые можно уловить средствами науки и более или менее эффективно использовать в практике. Общество как ныне, так и в прошлом, несмотря на его сложность и наличие в нём отдельных сфер и подсистем, обладающих относительной само-
Проблемы объективных законов.
СОЦИОЛОГИЯ И ФИЛОСОФИЯ
139
2006.№3
стоятельностью - система целостная; ответ на вопрос, может ли такая система быть свободной от законосообразной детерминации в то время, когда в отдельных её подсистемах такая детерминация имеет место, на первый взгляд очевиден, но с априорными выводами спешить не следует. Тем не менее принцип детерминизма в философии истории, доведённый до признания существования объективных необходимых процессов, сохраняет и ныне свою методологическую и эвристическую ценность. Но для того, чтобы этот принцип был продуктивен в современной исторической науке, на данном этапе, который многими исследователями воспринимается как кризисный (Ранке, Феллер и др.), требуется по-новому взглянуть на концепцию исторического детерминизма, на феномен объективного закона, на способы его существования и реализации, на формы его выражения в научном знании. Эта работа уже начата, но успешное её продвижение требует совместных усилий философов и специалистов - историков.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Виндельбант В. Избранное. Дух истории. М., 1995.
2. Зиммель Г. Избранное, Т.2. М., 1996.
3. Кохановский В.П., Пржиленский В.И., Сергодеева Е.А. Философия науки. Учебное пособие. М., 2005.
4. Леви-Строс К. Структурная антропология. М., 1983.
5. Ляхова Л.Н., Галанина Н.В. К проблеме самодетерминации социальных систем // Вестник УдГУ, Ижевск,2005.
6. Поппер К. Открытое общество и его враги, ТТ. 1-2. М., 1992.
7. Репина Л.П., Зверева В.В., Парамонова М.Ю. История исторического знания. М.,2004.
8. Феллер М. Введение в историческую антропологию. М., 2005.
9. Хорган Э. Конец науки. СПб., 2001.
10. Шпенглер О. Закат Европы, Т.1. Новосибирск, 1992.
Поступила в редакцию 5.2.2006
L. N. Lyakhova, N. V. Galanina
To the problem of the objective laws of history in the science of history.
The problem of the existence of the objective laws of history in the science of history is discussed in the article. It is explained that problem can be solved on the level of the philosophy of history.
140
2006.№3
СОЦИОЛОГИЯ И ФИЛОСОФИЯ
Ляхова Людмила Николаевна Удмуртский государственный университет 426034 Россия, г. Ижевск, ул. Университетская, 1 (корп. 6)
Галанина Наталия Викторовна Ижевский филиал Нижегородской академии МВД РФ 426 021 Россия, г. Ижевск, пос. Машиностроителей 114.
