CC BY
28РУССКО-ВИЗАНТИЙСКИЙ ВЕСТНИК
Научный журнал Санкт-Петербургской Духовной Академии Русской Православной Церкви
№ 2 (5) 2021
Н. Н. Лупарева
Проблема национальной самобытности в трудах российских консерваторов первой четверти XIX в.
УДК 329.11(470):94(470):1(470) DOI 10.47132/2588-0276_2021_2_166
Аннотация: Статья посвящена становлению понятия национальной самобытности в русской консервативной мысли первой четверти XIX в. Фактором, повлиявшим на начало процесса самоидентификации русского образованного общества, стало агрессивное западничество, нашедшее выражение в галломании русской аристократии и либеральных реформах Александра I, проходивших на фоне наполеоновских войн и европейской реакции на Французскую революцию. Такие мыслители и общественные деятели, как А. С. Шишков, Ф. В. Ростопчин, С. Н. Глинка и Н. М. Карамзин, впервые вдумчиво и последовательно стали популяризовать идеи обращения к национальной традиции, необходимости создания системы национального воспитания, основанного на изучении русского языка, отечественной истории, на ценностях православной религии и незыблемости национальной политической системы — самодержавия. Выступая как антизападники, ранние русские консерваторы в значительной мере испытали влияние идей европейского просвещения, романтизма и нарождающегося национализма.
Ключевые слова: национальная самобытность, ранний русский консерватизм, А. С. Шишков, Ф. В. Ростопчин, С. Н. Глинка, Н. М. Карамзин, патриотизм, традиционализм, самодержавие.
Об авторе: Надежда Николаевна Лупарева
Кандидат исторических наук, доцент, младший научный сотрудник Музея-усадьбы Д. В. Веневитинова.
E-mail: nadezhda.lupareva@yandex.ru ORCID: https://orcid.org/0000-0002-1268-7714
Для цитирования: Лупарева Н. Н. Проблема национальной самобытности в трудах российских консерваторов первой четверти XIX в. // Русско-Византийский вестник. 2021. №2 (5). С. 166-182.
RUSSIAN-BYZANTINE HERALD
Scientific Journal Saint Petersburg Theological Academy Russian Orthodox Church
No. 2 (5) 2021
Nadezhda N. Lupareva
The problem of national identity in the works of Russian conservatives of the first quarter of XIX century
UDC 329.11(470):94(470):1(470) DOI 10.47132/2588-0276_2021_2_166
Abstract: The article is devoted to a problem of national identity in Russian conservative thought of the first quarter of XIX century. The provocative factor of the search of Russian self-identity was an aggressive westernism, which was translated in Russian aristocracy's Gallomania and Alexander's I liberal reforms conjoined with Napoleonic wars and European reaction on the French revolution. A. S. Shishkov, F. V. Rostopchin, S. N. Glinka and N. M. Karamsin were among first conservatives, who thoughtfully and consistently popularized an idea of appealing to national tradition, creation of Russian educational system, based on learning Russian language, national history, on the values of the Orthodox religion and inviolability of the national political system — autocracy. Rose in opposition to westernization, Russian conservatives of the first quarter of XIX century in a large measure were under the influence of the ideas of European Enlightenment, Romanticism and growing European nationalism.
Keywords: National identity, Russian conservatism, A. S. Shishkov, F. V. Rostopchin, S. N. Glinka, N. M. Karamsin, patriotism, traditionalism, autocracy.
About the author: Nadezhda Nikolaevna Lupareva
Candidate of Historical Sciences, Associate Professor, Junior researcher, Estate-turned-museum
of D. V. Venevitinov.
E-mail: nadezhda.lupareva@yandex.ru
ORCID: https://orcid.org/0000-0002-1268-7714
For citation: Lupareva N. N. The problem of national identity in the works of Russian conservatives of the first quarter of XIX century. Russian-Byzantine Herald, 2021, no. 2 (5), pp. 166-182.
Проблема национальной самобытности в русской мысли — вопрос одновременно и много обсуждавшийся, и в то же время не имеющий целостного осмысления и даже методологии исследования. Между тем именно в современных условиях глобализации, цифровизации и, как следствие, всеобщей унификации эта проблема становится особенно актуальной в связи с угрозой сохранению цивилизационного разнообразия человеческих обществ.
Несмотря на отсутствие более или менее системного подхода к заявленной тематике, все мыслители, так или иначе обращавшиеся к ней, сходились во мнении, что исходным пунктом поиска самобытности было признание извечного противостояния России и Запада1. Но в вопросе о времени постановки проблемы национальной самобытности единой точки зрения не сложилось. «Тысячелетие продолжалось русское бытие, но русское самосознание начинается с того лишь времени, когда Иван Киреевский и Алексей Хомяков с дерзновением поставили вопрос о том, что такое Россия, в чем ее сущность, ее призвание и место в мире»2, — писал по этому поводу Н. А. Бердяев. Таким образом, он считал, что фактором, актуализировавшим русско-европейское противостояние, явилось знаменитое «Философическое письмо» П. Я. Чаадаева. Но ни это скандальное выступление Чаадаева, ни даже агрессивная европеизация, сопровождавшая все XVIII столетие российской истории, не могут быть признаны достаточными основаниями для зарождения глубокой рефлексии по поводу национальной идентичности.
Скорее прав был В. Г. Белинский, утверждавший, что «национальное сознание пробудилось в ней (России. — Н.Л.) не дальше как с великого 1812 года»3. Действительно, накануне Отечественной войны Россия столкнулась сразу с рядом угроз, порожденных или ассоциировавшихся с западно-европейской цивилизацией: во-первых, это разрушительная Французская революция с последовавшим за ней террором и кровопролитием внутри страны; во-вторых, — производные от этой революции наполеоновские войны, в орбиту которых оказалась втянута и Россия; в-третьих, — либеральные реформы Александра I и его молодых друзей, разработанные в рамках просветительского проекта, в сознании современников тесно связанного и предварившего революционные события во Франции; и, в-четвертых, — галломания русского дворянства, т.е. его ориентация на французские культурно-поведенческие модели во всех сферах жизни. Таким образом, русское общество рубежа XVIII-XIX вв. было небезосновательно встревожено угрозой как внешнего, так и внутреннего порабощения западно-европейской цивилизацией, которая после событий 1789 г. уже не выглядела столь привлекательной. Закономерно, что выразителями этой тревоги и создателями национального дискурса стали представители консервативного спектра общественно-политических сил.
Первой проблемой, обратившей на себя внимание патриотических кругов, стала галломания русского дворянства. В 1803 г. был опубликован ставший по сути «манифестом» нарождающихся консервативных сил трактат адмирала А. С. Шишкова «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка»4. Очевидно, что сочинение Шишкова явилось важной вехой языковой полемики так называемых архаистов во главе с автором «Рассуждения» и новаторов во главе с Н. М. Карамзиным. Этому эпизоду культурной жизни российского общества начала XIX в. посвящен большой массив исследовательской литературы, но, пожалуй, наилучшим образом его суть отражена О. Проскуриным: «И Карамзин, и Шишков намеревались упорядочить,
1 Стенник Ю.В. Об истоках славянофильства в русской литературе ХУШ века // Славянофильство и современность. СПб., 1994. С. 5.
2 Бердяев Н.А. Избранные труды. М., 2015. С. 166.
3 Белинский В.Г. Полное собрание сочинений: В 13 т. Т. 5. М., 1954. С. 558-559.
4 Минаков А. Ю. «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка» А. С. Шишкова — первый манифест русского консервативного национализма // Проблемы этнической истории Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в новое и новейшее время. Воронеж, 2002.
Казнь Людовика XVI [21 января 1793 г.; главное событие Французской революции].
Немецкая гравюра на меди, 1793 г.
кодифицировать „послеломоносовскую" языковую стихию. В этом смысле Шишков (субъективно ощущавший себя охранителем и восстановителем) был реформатором в неменьшей степени, чем Карамзин. Только направленность их реформаторских устремлений была принципиально разной. Шишков стремился упорядочить литературный язык именно как язык книжный: его главная задача — очистить язык от наслоений устной речи, в первую очередь от всех форм заимствований, разрушающих внутреннюю структуру языка, его „мудрость". Карамзин мечтает о создании универсального языка европейского типа, который мог бы быть равно пригодным и для изящной словесности, и для разговора в хорошем обществе, приблизить книжный язык к языку разговорному»5. С этой точкой зрения перекликается мнение Б. Гаспарова, представляющего архаистов во главе с А. С. Шишковым «радикальным движением, остро откликающимся на современность, — если понимать под современностью не частный вопрос о том, как адаптировать русский язык к новейшим литературным и публицистическим жанрам, а более широкую перспективу идеологических и эстетических сдвигов, связанных с кризисом идеалов Просвещения и первыми шагами романтизма на европейской культурной сцене»6. Иными словами, для Шишкова в пылу этой полемики речь шла не только о литературном, но — шире — об общекультурном развитии, о том, «каким должно быть слово этой культуры — западным, нейтральным, общечеловеческим или исконно русским, своеобычным, националь-ным?»7. Выбирая и отстаивая последний вариант, Шишков, по мнению И. Б. Гаврило-ва, вполне может считаться «предтечей славянофильства»8.
5 Проскурин О. Литературные скандалы пушкинской эпохи. М., 2000. С. 40.
6 Гаспаров Б. История без телеологии: (заметки о Пушкине и его эпохе) // Новое литературное обозрение. 2003. № 1 (59). С. 275-276.
7 Альтшуллер М.Г. Беседа любителей русского слова: У истоков русского славянофильства. М., 2007. С. 28.
8 Гаврилов И.Б. К характеристике философии образования А.С. Шишкова // Христианское чтение. 2019. № 3. С. 187-188.
Исходным пунктом языковых воззрений А. С. Шишкова можно считать утверждение о том, что «язык по свойству своему есть тело и дух; тело его есть звук, дух же соединенный с ним разум; один токмо дух языка дает разверзающемуся понятию человеческому соразмерную духовным потребностям его пищу»9. Язык каждого народа имплицитно включает в себя «принятые издревле правила и понятия» выражения мысли, «многие веки возраставшие и укоренившиеся в умах»10. Иначе говоря, национальный язык содержит в своей структуре совокупность морально-нравственных норм, выработанных на протяжении всей истории существования народа и имплицитно проникающих в сознание носителя языка, обуславливая «традиционный» характер его реакций и действий11. Таким образом, языковые заимствования карамзинистов и просто злоупотребление французским языком в обиходе российского дворянства с точки зрения Шишкова грозили усвоением русской аристократией чуждых культурно-исторических ценностей и полным попранием национальной традиции12.
Пристрастие современников к французскому наречию для Шишкова было необъяснимо и удивительно, т.к. русский язык превосходил его во всех отношениях: «Древний Славенский язык, отец многих наречий, есть корень и начало Российскаго языка, который сам собою всегда изобилен был и богат, но еще более процвел и обогатился красотами, заимствованными от сроднаго ему Эллинскаго языка, на коем витийствовали гремящие Гомеры, Пиндары, Демосфены, а потом Златоусты, Дамаскины, и многие другие Християнские проповедники»13. Таким образом, Шишков утверждает, что основой возникновения русского языка явился церковно-славянский язык, а источником его развития и обогащения — древнегреческие и христианские мыслители, и уже в XII в. славенский язык «столько процветал, сколько Француской язык стал процветать во времена Людовика XIV, т.е. в седьмом надесять веке. По красоте, с какою предки наши переводили славных Греческих проповедников, и по высоте слов и мыслей, каковыми повсюду в переводах своих гремят они и блистают, достоверно заключить можно, колико ужо и тогда был учен, глубокомыслен народ Славенский»14.
Здесь важно заметить, что Шишков не проводил водораздела между славенским и русским языком: «чтоб Славенской и Руской язык были два языка, т.е., чтоб можно было сказать это Славенское, а это Руское слово, сего различия в них не существует»15. Отсюда, по словам М. Альтшуллера, «характерное для русско-византийской православной культуры благоговейно-уважительное отношение к слову, восходящее еще к библейской ветхозаветной традиции», — для Шишкова «в слове воплощался дух
9 Шишков А.С. Рассуждение о старом и новом слоге российского языка // Его же. Собрание сочинений и переводов адмирала Шишкова. СПб., 1824. Ч. II. С. 28.
10 Там же. С. 14.
11 Киселева Л.Н. К языковой позиции «старших архаистов» (С.Н. Глинка, Е.И. Станевич) // Ученые записки Тартуского государственного университета. 1983. Вып. 620. С. 24.
12 Минаков А.Ю. «Рассуждение о старом и новом слоге...» С. 240.
13 Шишков А. С. Рассуждение о старом и новом слоге. С. 1-2.
14 Там же. С. 251.
15 Там же. С. 9.
народный, материализовалась идея, способная и созидать и разрушать»16. О. Проскурин отмечал, что в концепции Шишкова «язык мыслился заряженным своеобразной религиозной энергией не в меньшей степени, чем собственно религиозная вера в ее церковно-канонической оформленности»17. И в этом контексте французский язык также уступал русскому, т.к. «Французы не могли из духовных книг своих столько заимствовать, сколько мы из своих можем». Позже последователями Шишкова эта мысль будет доведена до своего логического завершения: если русский язык обогащен достижениями цивилизации Античной Греции — создательницы высочайших образцов культуры и православной цивилизации Византии — источника высочайшей нравственности, то французский язык имеет «низкое» происхождение, т.к. «изник из развалин языка Латинского, который пал от развращения нравов народа, на нем говорившего»18.
Язык, унаследовавший «развращение нравов», сообщит их людям, говорящим на нем. Неудивительно в этой связи, что именно во Франции свершилась ужаснувшая современников революция, и, скорее всего, опасность революционного инфицирования имеет ввиду Шишков, говоря: «Молодому человеку, наподобие управля-ющаго кораблем кормчаго, надлежит с великою осторожностию вдаваться в чтение Француских книг, дабы чистоту нравов своих, в сем преисполненном опасностию море, не преткнуть о камень»19. В тексте «Рассуждения» Шишков не говорит о революционных событиях во Франции от своего лица, но сочувственно цитирует речь А. В. Суворова: «Се страна изобильная, совокупная, многолюдная, просвещенная, <...> сия страна расточена, растерзана, без власти, без законов, без подчинения. <...> Тамо царствуют днесь неистовые, неблагословенные кровопийцы. <...> Воззри великий, но не благоусмотрительный, писатель Фернейскш! воззри, прославленный, но не истинный, друг человечества, гражданин Женевы, возмневший искати славы от замысловатых, и чрезъестественных, и неожидаемых писаний паче, нежели от твердых, созидающих сердце! Воззрите, <...> совращено и разрушено собственное отечество ваше!»20 Очевидно, что помимо революции в данном отрывке критически осмысливается роль европейского Просвещения как фактора, спровоцировавшего ее. В расшатывании общественных основ Суворов обвиняет конкретных мыслителей — Вольтера и Руссо. Об опасности чтения сочинений этих авторов упоминает и Шишков21. Таким образом, обращение русского общества к французскому языку, а тем более реформа отечественного наречия по его лекалам, означает не просто обеднение родного языка, но и прямую опасность усвоения «развратных» идей.
На вопрос о том, почему же тогда современное ему дворянское общество так «прилепилось» к чуждому наречию, Шишков дает прямой ответ: «Начало онаго происходит от образа воспитания: ибо какое знание можем мы иметь в природном языке своем, когда дети знатнейших бояр и дворян наших от самых юных ногтей своих находятся на руках у Французов»22. «Мы кликнули клич, кто из Французов, какова бы роду, звания и состояния он ни был, хочет за дорогую плату, сопряженную с великим уважением и доверенностию, принять на себя попечение о воспитании наших детей? Явились их престрашныя толпы; стали нас брить, стричь, чесать. Научили нас удивляться всему тому, что они делают; презирать благочестивые нравы предков наших, и насмехаться над всеми их мнениями и делами. Одним словом, они запрягли нас в колесницу, сели на оную торжественно и управляют нами — а мы их возим с гордостию, и те у нас
16 Альтшуллер М.Г. Беседа любителей русского слова. С. 27.
17 Проскурин О. Новый Арзамас — Новый Иерусалим: литературная игра в культурно-историческом контексте // Новое литературное обозрение. 1996. № 19. С. 102-103.
18 Киселева Л.Н. К языковой позиции «старших архаистов». С.26; Лупарева Н.Н. «Отече-стволюбец»: общественно-политическая деятельность и взгляды Сергея Николаевича Глинки. Воронеж, 2012. С. 84.
19 Шишков А. С. Рассуждение о старом и новом слоге. С. 9-10.
20 Там же. С. 329-330.
21 Там же. С. 10.
22 Там же. С. 5-6.
Wm
r 1
в посмеянии, которые не спешат отличать себя честию возить их!»23
Шишков одним из первых русских мыслителей обозначает проблему: «Руской, воспитанной Французом, всегда будет больше Француз, нежели Руской»24. Для ее преодоления он предлагает простое и понятное решение: «доколе не возлюбим мы языка своего, обычаев своих, воспитания своего, до тех пор во многих наших науках и художествах будем мы далеко позади других»25. Таким образом, первым и самым главным для Шишкова средством изживания галломании является обращение к родному языку, которому надо «хорошенько научиться, вникнуть в него, почувствовать всю его красоту, обогатиться знанием слов»26. Для этого необходимо обращаться к «Священным книгам», помогающим «вникнуть в знаменование коренных слов наших, при-
тт , , „ „ мениться к свойственному нам слогу»27.
Портрет графа Ф.В. Ростопчина. „„„., ^
Худ. О. А. Кипренский, 1809 г. Уже позже, в 1811г., в «PfW™
о любви к Отечеству» Шишков сформулирует свою известную патриотическую формулу: Вера, воспитание и язык, — и обогатит, систематизирует свои взгляды. Но так или иначе, основное ядро его представлений о национальной самобытности было сформулировано уже в 1803 г.: именно язык Шишков определил в качестве «субстанции народности, квинтэссенции национального самосознания и культуры»28. Это была первая, четко артикулированная попытка противостояния агрессивному западничеству, наметившая и другие актуальные проблемы, озвученные позже последователями Шишкова: народность культуры, традиционализм, приоритет национальной истории и интерес к ней, православная религиозность, патриархальность общественных отношений, специфика национального характера.
Следующим громким и знаковым заявлением русских консерваторов-патриотов стала публикация в 1807 г. памфлета Ф. В. Ростопчина «Мысли вслух на Красном крыльце российского дворянина Силы Андреевича Богатырева». Он был написан после известия о «победе под Прейсиш-Эйлау»29 и во многом продолжал мысли, несколькими годами ранее высказанные А. С. Шишковым, отличаясь при этом «громкой националистической риторикой»30, неудивительной в условиях войны России с Францией. Ростопчин начинал с жесткой критики галломании: «Господи помилуй! да будет ли этому конец? долго ли нам быть обезьянами? <...> Чему детей нынче учат! Выговаривать чисто по-французски, вывертывать ноги и всклокачивать голову. Тот умен и хорош, которого француз за своего брата примет. Как же им любить свою
23 Там же. С. 252-253.
24 Там же. С. 253.
25 Там же. С. 287.
26 Там же. С. 257-258.
27 Там же. С. 285.
28 Минаков А. Ю. Русский консерватизм в первой четверти XIX века: монография. Воронеж, 2011. С. 368.
29 Ростопчин Ф. В. Мысли вслух на Красном крыльце российского дворянина Силы Андреевича Богатырева // Его же. Мысли вслух на Красном крыльце. М., 2014. С. 420.
30 Мещерякова А. О. Ф. В. Ростопчин: У основания консерватизма и национализма в России. Воронеж, 2007. С. 81.
Французский вороний суп. Худ. И. И. Теребенев, 1813 г.
землю, когда они и русский язык плохо знают? Как им стоять за веру, за царя и за отечество, когда они закону Божьему не учены и когда русских считают за медведей? <...> Только и видишь, что молодежь одетую, обутую по-французски; и словом, делом и помышлением французскую. Отечество их на Кузнецком мосту, а царство небесное — Париж»31.
И если Шишков в качестве антитезы галломании и губительности ее последствий выдвигал язык, то Ростопчин обратился к категории национального характера. Французов он изображал в «лубочном» стиле, в духе карикатур И. И. Теребенева32: «Да что за народ эти французы! Копейки не стоит! Смотреть не на что, говорить не о чем. Врет чепуху; ни стыда, ни совести нет. Языком пыль пускает, а руками все забирает. За которого ни примись — либо философ, либо римлянин, а все норовит в карман; труслив как заяц, шалостлив как кошка; хоть немного дай воли, тотчас и напроказит. Вить что, проклятые, наделали в эти двадцать лет! Все истребили, пожгли и разорили. Сперва стали умствовать, потом спорить, браниться, драться; ничего на месте не оставили, закон попрали, начальство уничтожили, храмы осквернили, царя казнили, да какого царя! — отца. Головы рубили, как капусту; все повелевали — то тот, то другой злодей. Думали, что это будет равенство и свобода, а никто не смел рта разинуть, и суд был хуже Шемякина. Только и было два определения: либо в петлю, либо под нож»33. Таким образом, революция представлялась закономерным итогом развития и воплощения национального облика французов.
31 Ростопчин Ф.В. Мысли вслух на Красном крыльце. С. 420-421.
32 Минаков А.Ю. Русский консерватизм в первой четверти XIX века. С.112.
33 Ростопчин Ф.В. Мысли вслух на Красном крыльце. С. 423.
Внутри России ситуацию усугубляло то, что образование дворянских детей находилось в руках французов не вполне внятного или низкого социального статуса. Чтобы рельефнее очертить парадоксальность такого положения дел, Ростопчин приводит следующий пример: «Ну не смешно ли нашему дворянину покажется, если бы русский язык в такой моде был в иных землях, как французский; чтоб псарь Климка, повар Абрашка, холоп Вавилка, прачка Грушка и непотребная девка Лушка стали воспитывать благородных детей и учить их доброму!»34 К сожалению, в очень многих случаях, особенно в провинциальном дворянстве, этот пример Ростопчина не был преувеличением.
Так же, как и для Шишкова, пристрастие к развращающему французскому образованию непонятно Ростопчину: «Владыко мой! Да чего отцам и матерям хочется? чего у нас нет? Все есть или может быть. Государь милосердный, дворянство великодушное, купечество богатое, народ трудолюбивый. Россия известна лет с полтораста. А какие великие люди в ней были и есть! Воины: Шуйский, Голицын, Меншиков, Шереметев, Румянцев, Орлов и Суворов; спасители Отечества: Пожарский и Минин; Москвы: Еропкин; главы духовенства: Филарет, Гермоген, Прокопович и Платон; великая женщина делами и умом — Дашкова; министры: Панин, Шаховский, Маркин; писатели: Ломоносов, Сумароков, Херасков, Державин, Карамзин, Нелединский, Дмитриев и Богданович»35. Одни из них «знали и знают французский язык, но никто из них не старался знать его лучше русского»36. Другие вообще «жили без французского языка, а служили верой и правдой Государю и Отечеству, не жалели крови своей, оставляли детям в наследство имя честное и помнили заповеди Господни и присягу свою»37. Таким образом, главными составляющими русского национального характера, «обеспечивающими целостность нации», становятся «православие и самодержавие, которые и составляют содержание народности»38.
Характерно, что в отличие от Шишкова, апеллировавшего к истории русского языка, Ростопчин обращается к национальной истории. А. Ю. Минаков считает, что список исторических деятелей, упомянутых Ростопчиным, «предвосхитил пантеон русских национальных героев, созданный чуть позже на страницах „Русского вестника" С. Н. Глинки»39. В отличие от пространного «Рассуждения» Шишкова, доступного узкому кругу русских аристократов, ростопчинские краткие «Мысли вслух» не были отягощены сложной интеллектуальной рефлексией, были написаны «народным», понятным представителям всех сословий русского общества языком. А. О. Мещерякова отметила, что «стиль публицистических сочинений Ростопчина, отличающихся афористичностью изложения и образностью живого русского языка, испытал на себе влияние А. В. Суворова, с которым в течение нескольких лет Ростопчин вел оживленную переписку»40. Памфлет был издан огромным по тем временам тиражом в 7 тыс. экземпляров, был с восторгом принят в среде купечества, мелкого дворянства и чиновничества и таким образом фактически стал первой попыткой объединения всех сословий русского общества нарождающейся национальной идеей.
Во многом вдохновившись опытом Ф. В. Ростопчина, в январе 1808 г. приступил к изданию журнала «Русский вестник» Сергей Николаевич Глинка. По словам Л. Н. Киселевой, это было издание, «для которого идея национальной самобытности культуры была четко выраженной программной установкой»41. Действительно, «Русский вестник»
34 Там же. С. 422.
35 Там же.
36 Там же.
37 Там же. С. 421.
38 Живов В. Чувствительный национализм: Карамзин, Ростопчин, национальный суверенитет и поиски национальной идентичности // Новое литературное обозрение. 2008. № 3 (91). С. 130.
39 Минаков А.Ю. Русский консерватизм в первой четверти XIX века... С. 113.
40 Мещерякова А. О. Ф. В. Ростопчин. С. 87.
41 Киселева Л. Н. Идея национальной самобытности в русской литературе между Тильзитом и Отечественной войной (1807-1812): автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук. Тарту, 1982. С. 8.
обобщил, систематизировал и развил основной круг вопросов, поднятых А. С. Шишковым, Ф. В. Ростопчиным и их последователями. Исходным пунктом концептуальных построений С. Н. Глинки также стала угроза западноевропейской цивилизационной экспансии и критика галломании русской аристократии. Но мы не будем останавливаться на них в данном исследовании, они вполне созвучны соответствующим инвективам предшественников Глинки; а сконцентрируемся на наиболее оригинальных воззрениях издателя. Т. к. он был и основным автором своего журнала, то вполне целесообразным будет рассмотрение всех его материалов как единого текста.
«Каждый народ», — говорит Глинка, — «должен иметь воспитание, приличное первообразному его свойству»42, потому что «есть отличительное свойство, Богом и природой каждому народу назначенное: с изменением сего свойства удаляемся от цели бытия своего, от отечественных добродетелей, склонностей и нравов, словом, от истинного счастья, представленного каждому человеку в недрах родной его страны»43. Причем, если первоначально «нравы и свойства» оказывают влияние на формирование системы национального воспитания, то впоследствии второе начинает определять облик первых, а также политической системы общества44. Так, уже поляне, утверждает Глинка, ссылаясь на летопись Нестора, обладали такими чертами, как «кротость, тихость, уважение к родству, благоговение к обычаям отец своих, <...> стыдение или благонравие»45, уже «в отдаленнейшей древности» русским были известны «две полезнейшие истины для рода человеческого: бессмертие души и воздаяние по делам, или суд Божий»46. Именно они составили основу русского «особого воспитания» и быстрого утверждения на Руси христианской веры, в свою очередь ставших «душой Русского правительства»47. Поэтому Глинка заявляет, что «воспитание отечественное» составляет «могущество, верность и власть держав»48.
На страницах своего издания С. Н. Глинка предложил «реконструировать» систему «отечественного воспитания». С точки зрения организации она ориентировалась, прежде всего, на пристальное внимание родителей к условиям обучения своих детей49. Так же «Русский вестник» ратовал за создание национальных педагогических кадров, сети отечественных училищ и пансионов, составления национальных учебной литературы и непременного использования русского языка в процессе преподавательской деятельности50.
42 Глинка С. Н. Мнение известнейших русских писателей о воспитании отечественном и о иноземцах // Русский вестник. 1808. № 1. С. 44.
43 Его же. О свойствах россиян и замечания о изменении героического свойства народов // Там же. № 7. С. 59.
44 Там же. С. 51.
45 Его же. О воспитании русских до времен Петра Великого // Там же. № 3. С. 279.
46 Его же. Древние русские книги и предания // Там же. 1809. № 1. С. 177.
47 Его же. О воспитании русских до времен Петра Великого. С. 363.
48 Его же. Опыт о народном нравоучении // Там же. 1812. № 6. С. 45.
49 Его же. Краткие выписки из «Кормчей книги» и замечания на оные // Там же. 1808. № 8. С. 190.
50 Его же. Разбор записки министра народного просвещения гр. Разумовского, поднесенной Государю, о воспитании, напечатанной в «Северной Почте» // Там же. 1811. № 7. С. 125-134.
Портрет С. Н. Глинки. Худ. В. П. Лангер, ок. 1820 г.
С точки зрения содержания системы образования исключительную роль приобретало изучение русской истории — «истории о добродетельных деяниях и благотворных заведениях»51, как средоточия позитивных моделей поведения, которым родители должны были обучать своих детей.
В качестве основы нравственности предков С. Н. Глинка предложил триединую формулу «Бог. Вера. Отечество»52. Он был убежден в глубокой религиозности «старинных русских», в их вере во всемогущество Бога и предначертанность земной жизни Божественным Провидением. Отсюда непреложность исполнения предками божественных законов и следование уставам Веры. Вера представлялась Глинке краеугольным камнем системы ценностей предков, силой, обеспечивавшей гармоничное развитие русского общества на протяжении многих веков. Вера, «учиняющая всех чадами Отца небесного»53, во-первых, уравнивала всех людей перед Богом, во-вторых, превращала русское общество в братский союз. Поэтому «наши предки» не акцентировали внимание на издержках социального неравенства, они осознавали свое равенство перед Всевышним, т.е. свою принадлежность к высшему «християнскому равенству». С точки зрения Глинки, социальная иерархия в сознании предков приравнивалась к различному положению членов семьи. Они осознавали, что «малое семейственное владычество есть образец всех других владычеств. В Державе обширной и благоустроенной все то же, что и в тесном кругу семейства. Владыка есть отец-наставник, судия и распорядитель; подданные суть чада»54. Сословность в их понимании являлась органичным продолжением установленного на земле Богом природного неравенства. Поэтому «всякое старшинство было для них священно»55. Глинка был убежден, что наличие общественного начальства и подчинение ему предки воспринимали как гарант устойчивости и безопасности государства. Поэтому русские люди всех сословий, как любящие и послушные дети, служили своим монархам-отцам. Только монархический строй виделся им легальным и возможным, а потому «наши предки» «лучше желали умереть, нежели жить самоуправно и без главы законной»56. Также и русские монархи «могущества своего не отделяли от щастия и великости своего народа», равно заботились обо всех сословиях57, «старались о распространении правил, необходимых для счастия человеческого и гражданского»58. Патриархальная опека государей над подданными являлась нравственным примером отношения всех начальников к своим подчиненным. Потому русские бояре и дворяне были любящими, милосердными отцами своим подданным и подвластным им крестьянам59, они «учреждали общенародные празднества, угощения и сближались с простолю-димством, не умаляя ни сана, ни достоинства своего»60. Таким образом, во взглядах Глинки Вера являлась гарантом самобытного стройного и бесконфликтного общественного строя праотеческой Руси.
Такое устройство транслировалось из поколения в поколение благодаря Вере, являвшейся основой воспитания предков, которые обучались по священным и духовным книгам61. «Любовь к Богу, к ближнему и к Отечеству» составляла «нравствен-
51 Его же. Вступление // Там же. 1808. № 1. С. 4.
52 Его же. Краткие выписки из «Кормчей книги». С. 71.
53 Его же. Опыт о народном нравоучении // Там же. 1812. № 6. С. 86.
54 Его же. Правила русского воспитания, или нравственное рассмотрение духовной князя Владимира Мономаха // Там же. 1815. № 2. С. 16-17.
55 Его же. Опыт о народном нравоучении // Там же. 1812. № 6. С. 78.
56 Там же. № 5. С. 64.
57 Его же. Император Александр Первый, любитель отечественной древности // Там же. 1808. № 6. С. 267.
58 Его же. Напоминание о Екатерине II // Там же. № 4. С. 29-30.
59 Его же. О свойствах русских бояр: боярин Феодор; Ив. Кир. Нарышкин; замечания о боярине Матвееве // Там же. № 9. С. 365.
60 Его же. Боярин Арт. Серг. Матвеев // Там же. № 2. С. 130.
61 Его же. Выписка из разговоров о словесности, сочиненных А. С. Шишковым, о русских пословицах, с некоторыми прибавлениями издателя // Там же. 1811. № 7. С. 22.
ное воспитание»62. Оно дополнялось «воспитанием физическим», заключавшимся в том, что предки «жили сообразно природе, употребляли здоровую, простую и отечественную пищу: привыкали с младенческих лет к трудам и непогодам»63. Старинное воспитание готовило русских людей к «бытию гражданина», способного пожертвовать своим личными интересами во имя общих, т.к. осознает, что первые обеспечиваются вторыми64.
Очень значимым для Глинки был общенародный характер праотеческого воспитания, которое было одинаковым «для земледельцев от сохи и бояр от теремов княжеских»65. Причем Россия — единственная и «в древних», и «в новых областях» страна, где со времени принятия христианства образование получали как высшие общественные слои, так и простонародье66. Поэтому в стародавней Руси не было того социокультурного разрыва, который характеризовал современную Глинке эпоху, и «голос России для всех<.> был равно понятен»67.
В рамках своей исторической концепции Глинка обозначил основные характеристики самобытного национального развития России: сильное монархическое государство, коллективный интерес которого превалирует над интересами отдельных индивидуумов, но в то же время и гарантирует последние; патриархальный характер всех социальных связей; наличие общественной иерархии, в которой каждый человек обладает справедливо установленными в соответствии с его социальным статусом правами и обязанностями. Это общество защищено от социально-напряженных ситуаций, т. к. основой общественного взаимодействия является разделяемая всеми христианская этика. Таким образом, эта модель обладала ярко выраженной нравственной природой и утверждала господство над жизнью законов морали. Также важно отметить антипросветительский и антиреволюционный характер создаваемой Глинкой национальной самобытности. Журнал С. Н. Глинки, вызванный к жизни предчувствием грозы 1812 г., сыграл важнейшую роль в подготовке общественного мнения к войне.
С нашей точки зрения, квинтэссенцией рассматриваемых идейных поисков русских консерваторов первой четверти XIX в. стала историческая концепция Н. М. Карамзина, в которой в качестве основы самобытного и творческого исторического движения России предстало русское самодержавие68.
Строго говоря, поиски национальных основ, в том числе и политического свойства, Н. М. Карамзин начал даже раньше А. С. Шишкова. Так, уже в 1802 г. в «Вестнике Европы» он утверждал, что признание исторического опыта и традиции социального и политического развития гарантом стабильности государства стало одним из важных позитивных итогов Французской революции: «Мы увидели, что гражданский порядок священ даже в самых местных или случайных недостатках своих, <.> что учреждения древности имеют магическую силу, которая не может быть заменена никакою силою ума»69. Статья Карамзина «О любви к Отечеству и народной гордости», также появившаяся в одном из номеров издания в 1802 г., проникнута ярким патриотическим пафосом: «Я не смею думать, чтобы у нас в России было немного патриотов; но мне кажется, что мы излишне смиренны в мыслях о народном своем достоинстве, а смирение в политике вредно. Кто самого себя не уважает, того, без сомнения, и другие уважать не будут»70. Однако основное ядро его взглядов очевидно
62 Его же. О воспитании русских до времен Петра Великого. С. 294.
63 Там же.
64 Там же. С. 295.
65 Его же. Опыт о народном нравоучении // Там же. 1812. № 5. С. 45.
66 Там же. С. 45-48.
67 Его же. Замечания на слова одной французской принцессы // Там же. 1808. № 6. С. 288.
68 Русская социально-политическая мысль XIX — начала XX века: Н. М. Карамзин. М., 2001. С. 60.
69 Карамзин Н. М. Приятные виды, надежды и желания нынешнего времени // Его же. О любви к Отечеству и народной гордости. М., 2013. С. 181.
70 Его же. О любви к Отечеству и народной гордости // Там же. С. 197-198.
оформилось лишь к 1811г., т.к. именно к этому времени были написаны первые пять томов «Истории государства российского» и «Записка о древней и новой России». Последняя носила секретный характер и была предназначена для ознакомления императора Александра I с мнением консервативной общественности относительно его реформ. «Записка» была обоснована широким, лапидарно, но емко изложенным историческим материалом71.
Лейтмотив всех исторических работ Карамзина — мысль о том, что «самодержавие есть палладиум России»72. Уникальность российской истории заключается в том, что «Славяне добровольно уничтожают свое древнее правление и требуют Государей от Варягов. <...> Везде меч сильных или хитрость честолюбивых вводили Самовластие, <...> в России оно утвердилось с общего согласия граждан, <...> и рассеянные племена Славянские основали Государство»73. Таким образом, «Карамзин обосновывал мысль об отсутствии в социальном строе России каких бы то ни было зачатков будущих общественных или политических конфликтов», в отличие от западноевропейских государств, к началу XIX в. прошедших через горнило Нидерландской, Английской и Французской революций74. Этот тезис Карамзина позже будет блестяще развит М. П. Погодиным. Важно отметить, что если приведенная цитата и не опровергает норманнизм Карамзина, то хотя бы акцентирует его уважение к русскому народу у самых истоков его государственного становления. Историк особо отметил высокий уровень развития политико-правового сознания восточнославянских племен, самостоятельно пришедших к мысли о благодетельности единой государственной власти.
Согласно Карамзину, «Россия основалась победами и единоначалием, гибла от разновластия, а спаслась мудрым самодержавием»75. Самодержавие явилось итогом многовекового развития русской государственной власти и «достохвальных усилий Князей Московских, от Калиты до Василия Темного»76. Однако «первым, истинным Самодержцем России» стал Иван III77, самый выдающийся с точки зрения Карамзина государь, историческая роль которого имеет не только всероссийское, но и всемирное значение. Иван III явился на политической арене «в то время, когда новая государственная система вместе с новым могуществом Государей возникала в целой Европе на развалинах системы феодальной, или поместной»78.
71 Минаков А.Ю. Записка о древней и новой России // Русский консерватизм середины XVIII — начала XX века: энциклопедия. М., 2010. С. 188-190.
72 Карамзин Н.М. О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях // Его же. О любви к Отечеству и народной гордости. С. 323.
73 Его же. История государства Российского. М., 1988. Ч. 1. С. 67.
74 Русская социально-политическая мысль. С. 64.
75 Карамзин Н.М. О древней и новой России. С. 240.
76 Его же. История государства Российского // Там же. С. 656.
77 Там же. С. 658.
78 Там же. С. 654.
Портрет Н. М. Карамзина. Худ. А. Флоров, с оригинала В. А. Тропинина, 1815 г.
Именно с правления Ивана III «История наша приемлет достоинство истинно государственной»79. Именно Иван III, «наблюдая во всем достоинство Монарха», стремился приучить своих подданных к «благоговению пред его священным саном», «умножал внутреннюю силу России строгим действием Самодержавной власти»80. Именно Иван III стал образцом государственного ума и мудрости, правителем, не нарушавшим границ своих полномочий. Так, борьбу с гибельной для вновь объединенной России удельной системой Иван III проводил без «явного нарушения торжественных условий, без насилия дерзкого и опасного, верно и прочно: одним словом, с наблюдением всей свойственной ему осторожности»81.
Таким образом, согласно Карамзину самодержавный монарх «в высшей степени связан нравственными требованиями, <...> поскольку эти требования превратились в течение веков в прочные и глубоко укорененные традиции. Для Карамзина именно эти традиции, а не формальные правовые установления и внешнее государственное устройство, — подлинная гарантия того, что в государстве будут преобладать право, справедливость и добро, и что подданные будут счастливы. Если монарх царствует добродетельно в согласии с этими традициями, то он остается на правильном нравственном пути, на пути справедливости, и не только сам он, он и наследника своего вынуждает идти по тому же пути.»82 Соответственно, самодержавие в понимании Карамзина — это «не столько неограниченность, сколько неделимость власти»83, и существуют сферы общественной жизни, на которые самодержавная власть не может распространяться. Такой сферой, помимо нравов и обычаев народа, является сфера церковной жизни84. А само православие Карамзин интерпретировал как «совесть» самодержавной власти, определяющую нравственные ориентиры для монарха и народа, как в благополучные периоды, так, и особенно, в периоды потрясений85.
В данном контексте интересна проведенная Карамзиным параллель между Иваном III и Петром I, основанием для которой является масштабный характер их государственных преобразований: «Оба без сомнения велики; но Иоанн, включив Россию в общую государственную систему Европы и ревностно заимствуя искусства образованных народов, не мыслил о введении новых обычаев, о перемене нравственного характера подданных». В «Истории», доведенной Карамзиным лишь до начала XVII в., ему не удалось раскрыть весь ужас и трагедию петровских реформ, однако в «Записке о древней и новой России» он предъявил счет императору, в XVIII в. считавшемуся национальной иконой. Карамзин обвинял Петра в том, что страсть к нововведениям «преступила в нем границы благоразумия. Петр не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет нравственное могущество государств. <...> Искореняя древние навыки, представляя их смешными, глупыми, хваля и вводя иностранные, государь России унижал россиян в собственном их сердце», фактически уничтожая способность народа к великим делам86, коими так богата допетровская история Руси. Ведь именно народ, осознав пользу и выгоду самодержавия87, сохранял верность этой системе власти даже в страшнейший период опричнины88, а в 1612 г., проявив «удивительное единодушие», «Веру, любовь к своим обычаям и ненависть к чужеземной
79 Там же. С. 424.
80 Там же. С. 478.
81 Там же. С. 488.
82 Леонтович В.В. История либерализма в России. 1762-1914. М., 1995. С. 100.
83 Китаев В.А. Николай Михайлович Карамзин // Против течения: исторические портреты русских консерваторов первой трети XIX столетия. Воронеж, 2005. С. 180.
84 Там же.
85 Минаков А.Ю. Предисловие // Карамзин Н.М. О любви к Отечеству и народной гордости. М., 2013. С. 28.
86 Карамзин Н.М. О древней и новой России. С. 250.
87 Там же. С. 240.
88 Там же. С. 242.
власти», освободил Москву от польских интервентов и прекратил Смуту возведением на престол династии Романовых89.
Таким образом, Карамзин раскрывал самодержавие как «умную политическую систему», зависевшую не только от личных свойств, ума, воли отдельных правителей, но и от сложного взаимодействия национальных традиций в сфере государственных и общественных отношений90. Изменение хотя бы одного из этих элементов неизбежно влекло за собой ослабление всей системы, тем более недопустимо было посягательство на суть самодержавия со стороны самих русских монархов. Так, направление общественной жизни на путь европеизации и секуляризации в петровскую эпоху привело к трагичному социокультурному разрыву между привилегированными слоями и простонародьем, «и русский земледелец, мещанин, купец увидели немцев в русских дворянах»91; и к ослаблению положения духовенства, которое из наставников и нравственных судей превратилось в «угодников царей»92. Итогом правления Петра стала эпоха дворцовых переворотов, когда аристократия и олигархия «губили отечество»93. В конце «Записки» Карамзин критиковал реформы Александра I и говорил о неправомочности ограничения самодержавия. Известно, что принципиальная позиция Карамзина в этом вопросе стала одной из причин отказа императора от проекта реформ, реализовывавшихся Сперанским, а позже явилась основой кодификационной деятельности во главе с ним же, но уже в царствование Николая I.
Таким образом, консервативные мыслители первой четверти XIX в. актуализировали основной круг понятий, составивших смысл концепта национальной самобытности: патриотизм, национальный язык, национальный характер, историко-культурная традиция, народность культуры, национальная форма политического бытия — самодержавие.
Кажется парадоксальным, но факт, что осмысление этих понятий, происходившее в контексте противостояния западноевропейской цивилизации, во многом воспроизводило ее же логику и достижения. Так, размышления о национальном языке как носителе ментальности и факторе национального самоопределения характерны для европейского романтизма, в частности для взглядов Гердера94, понятие национального характера и идея необходимости национального воспитания активно развивались Руссо95. Обращение к народному фольклору, преданиям, традициям в это время охватило всю Европу (так, братья Гримм в Германии собирали народные сказки, а шотландские националисты «реконструировали» никогда не существовавшие «традиции» шотландских горцев)96 — это то, что Э. Хобсбаум назвал «изобретением традиции»97; так что и здесь русские интеллектуалы действовали вполне в общеевропейском русле.
В любом случае, Шишков, Ростопчин, Глинка и Карамзин в сложном интеллектуальном противостоянии и единстве с европейской мыслью начали разрабатывать идею о том, что Россия — это особый мир, особая от западноевропейской цивилизация, которую можно понять и почувствовать только русским сердцем.
89 Там же. С. 246-247.
90 Минаков А.Ю. Русский консерватизм в первой четверти XIX века. С. 333.
91 Карамзин Н.М. О древней и новой России. С. 251.
92 Там же. С. 254.
93 Там же. С. 255-256.
94 Смит Э. Национализм и модернизм: Критический обзор современных теорий наций и национализма. М., 2004. С. 168-169.
95 ЗоринА. Кормя двуглавого орла. Русская литература и государственная идеология в последней трети XVIII — первой четверти XIX века. М., 2004. С. 167-173.
96 Мартин А. «Воспоминание» и «пророчество»: возникновение консервативной идеологии в России в эпоху наполеоновских войн и «Священного союза» // Исторические метаморфозы консерватизма. Пермь, 1998. С. 89.
97 Смит Э. Национализм и модернизм. С. 240-243.
Источники и литература
1. Альтшуллер М. Г. Беседа любителей русского слова: У истоков русского славянофильства. М., 2007. 448 с.
2. Белинский В.Г. Полное собрание сочинений: В 13 т. Т. 5. М., 1954. 863 с.
3. Бердяев Н.А. Избранные труды. М., 2015. 504 с.
4. Велижев М, Лавринович М. «Сусанинский миф»: становление канона // Новое литературное обозрение. 2003. № 63. С. 186-204.
5. Вяземский П. А. Сергей Николаевич Глинка // Глинка С. Н. Записки. М., 2004. С. 435-446.
6. Гаврилов И.Б. К характеристике философии образования А. С. Шишкова // Христианское чтение. 2019. № 3. С. 181-203.
7. Гаспаров Б. История без телеологии: (заметки о Пушкине и его эпохе) // Новое литературное обозрение. 2003. № 1 (59). С. 274-278.
8. Глинка С.Н. Боярин Арт. Серг. Матвеев // Русский вестник. 1808. № 2. С. 121-145.
9. Глинка С.Н. Вступление // Русский вестник. 1808. № 1. С. 3-10.
10. Глинка С.Н. Выписка из разговоров о словесности, сочиненных А.С. Шишковым, о русских пословицах, с некоторыми прибавлениями издателя // Русский вестник. 1811. № 7. С. 8-43.
11. ГлинкаС.Н. Древние русские книги и предания // Русский вестник. 1809. №1. С. 167-181.
12. Глинка С.Н. Замечания на слова одной французской принцессы // Русский вестник. 1808. № 6. С. 286-290.
13. Глинка С.Н. Император Александр Первый, любитель отечественной древности // Русский вестник. 1808. № 6. С. 261-267.
14. Глинка С.Н. Краткие выписки из «Кормчей книги» и замечания на оные // Русский вестник. 1808. № 8. С. 189-200.
15. Глинка С.Н. Мнение известнейших русских писателей о воспитании отечественном и о иноземцах // Русский вестник. 1808. № 1. С. 43-52.
16. Глинка С.Н. Напоминание о Екатерине II // Русский вестник. 1808. №4. С. 3-46.
17. Глинка С.Н. О воспитании русских до времен Петра Великого // Русский вестник. 1808. № 3. С. 278-300.
18. Глинка С.Н. О свойствах россиян и замечания о изменении героического свойства народов // Русский вестник. 1808. № 7. С. 49-64.
19. Глинка С.Н. О свойствах русских бояр: боярин Феодор; Ив. Кир. Нарышкин; замечания о боярине Матвееве // Русский вестник. 1808. № 9. С. 361-372.
20. Глинка С.Н. Опыт о народном нравоучении // Русский вестник. 1812. №5. С.1-94; №6. С. 5-106.
21. Глинка С. Н. Правила русского воспитания, или нравственное рассмотрение духовной князя Владимира Мономаха // Русский вестник. 1815. № 2. С. 3-45.
22. ГлинкаС. Н. Разбор записки министра народного просвещения гр. Разумовского, поднесенной Государю, о воспитании, напечатанной в «Северной Почте» // Русский вестник. 1811. №7. С. 115-135.
23. Живов В. Чувствительный национализм: Карамзин, Ростопчин, национальный суверенитет и поиски национальной идентичности // Новое литературное обозрение. 2008. №3 (91). С. 114-140.
24. Зорин А. Кормя двуглавого орла. Русская литература и государственная идеология в последней трети XVIII — первой четверти XIX века. М., 2004. 416 с.
25. Карамзин Н. М. История государства Российского // Карамзин Н. М. О любви к Отечеству и народной гордости / Сост., предисл. А. Ю. Минакова. М., 2013. C. 328-644.
26. Карамзин Н.М. История государства Российского: В 4ч. Ч. 1. М., 1988. 1364с.
27. Карамзин Н. М. О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях // Карамзин Н. М. О любви к Отечеству и народной гордости / Сост., предисл. А. Ю. Минакова. М., 2013. С. 233-328.
28. Карамзин Н. М. О любви к Отечеству и народной гордости // Карамзин Н М. О любви к Отечеству и народной гордости / Сост., предисл. А. Ю. Минакова. М., 2013. С. 194-203.
29. Карамзин Н.М. Приятные виды, надежды и желания нынешнего времени // Карамзин Н. М. О любви к Отечеству и народной гордости / Сост., предисл. А. Ю. Минакова. М., 2013. С. 181-191.
30. Киселева Л. Н. Идея национальной самобытности в русской литературе между Тиль-зитом и Отечественной войной (1807-1812): автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук. Тарту, 1982. 16 с.
31. Киселева Л.Н. К языковой позиции «старших архаистов» (С.Н. Глинка, Е.И. Стане-вич) // Ученые записки Тартуского государственного университета. 1983. Вып. 620. С. 18-29.
32. Китаев В.А. Николай Михайлович Карамзин // Против течения: исторические портреты русских консерваторов первой трети XIX столетия / Отв. ред. А. Ю. Минаков. Воронеж, 2005. С. 171-195.
33. Леонтович В.В. История либерализма в России. 1762-1914. М., 1995. 548 с.
34. Лупарева Н.Н. «Отечестволюбец»: общественно-политическая деятельность и взгляды Сергея Николаевича Глинки. Воронеж, 2012. 216 с.
35. Мартин А. «Воспоминание» и «пророчество»: возникновение консервативной идеологии в России в эпоху наполеоновских войн и «Священного союза» // Исторические метаморфозы консерватизма. Пермь, 1998. С. 85-102.
36. Мещерякова А. О. Ф. В. Ростопчин: У основания консерватизма и национализма в России. Воронеж, 2007. 264 с.
37. Минаков А. Ю. Записка о древней и новой России // Русский консерватизм середины XVIII — начала XX века: энциклопедия. М., 2010. С. 188-190.
38. МинаковА.Ю. Предисловие // Карамзин Н.М. О любви к Отечеству и народной гордости / Сост., предисл. А. Ю. Минакова. М., 2013. С. 5-58.
39. Минаков А. Ю. Рассуждение о старом и новом слоге российского языка А. С. Шишкова — первый манифест русского консервативного национализма / А. Ю. Минаков // Проблемы этнической истории Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в новое и новейшее время. Воронеж, 2002. С. 239-253.
40. Минаков А. Ю. Роль событий 1812 года в становлении русского консерватизма // Консерватизм в России и Западной Европе: сб. науч. работ. Воронеж, 2005. С. 7-18.
41. МинаковА.Ю. Русский консерватизм в первой четверти XIX века: монография. Воронеж, 2011. 560 с.
42. Минаков А.Ю. Франкобесие // Родина. 2002. № 8. С. 18-19.
43. Проскурин О. Литературные скандалы пушкинской эпохи. М., 2000. 368 с.
44. Проскурин О. Новый Арзамас — Новый Иерусалим: литературная игра в культурно-историческом контексте // Новое литературное обозрение. 1996. № 19. С. 73-128.
45. Ростопчин Ф. В. Мысли вслух на Красном крыльце российского дворянина Силы Андреевича Богатырева // Ростопчин Ф. В. Мысли вслух на Красном крыльце / Сост., предисл. А. О. Мещерякова. М., 2014. С. 420-424.
46. Русская социально-политическая мысль XIX — начала XX века: Н. М. Карамзин / Под ред. А. А. Ширинянца. М., 2001. 268 с.
47. Смит Э. Национализм и модернизм: Критический обзор современных теорий наций и национализма. М., 2004. 464 с.
48. Стенник Ю. В. Об истоках славянофильства в русской литературе XVIII века // Славянофильство и современность. СПб., 1994. С. 5-22.
49. Шишков А.С. Рассуждение о старом и новом слоге российского языка // Шишков А. С. Собрание сочинений и переводов адмирала Шишкова. СПб., 1824. Ч. II. С. 1-352.
