CC BY
53
ОБЩЕСТВО.
ИСТОРИЯ.
СОВРЕМЕННОСТЬ
УДК 947 081 2 Т. А. САБУРОВА
Омский государственный педагогический университет
ПРОБЛЕМА МОДЕЛИ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ И ВЛАСТИ В РОССИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА
Статья посвящена проблеме моделирования взаимоотношений интеллигенции и власти в России второй половины XIX столетия, которые во многом определяли социальную и культурную ситуацию в стране, являлись важным фактором общественного развития. Эти сложные и противоречивые отношения притяжения - взаимоотталкивания между властью и интеллигенцией имели маятниковый характер, отражаясь в системе ценностных ориентаций, стратегиях поведения, закрепляясь в особом интеллигентском дискурсе.
Вы узники своих же лабиринтов! дисциплинарного синтеза, способствующего соз-
Вы - мертвецы заклепанных гробов! данию модели, наиболее полно учитывающей и
Вы - суеверы, мечущие бомбы отражающей изменения социальной действитель-
В парламенты, и в биржи, и в Аворцы, носги. Особое значение в этом отношении при-
Вы мыслите разрушить динамитом обретает взаимодействие на уровне теории и иссле-
Все то, что прорастает изнутри - довательской практики между социальной фило-
Из вас самих с неудержимой силой! софией, социологией, социальной психологией,
М. Волошин историей. В рамках же исторической науки важным представляется сформировать общее исследова-Моделирование взаимоотношений интеллиген- тельское пространство между социальной, культур-
ции и власти представляет сооои проолему, решение ноя, интеллектуальной историей, позволяющее
и 3
которой находится в исследовательском поле раз- изучать взаимоотношения между властью и интел- \ о личных научных дисциплин. Успешное решение лигенцией не только как факт общественной жиз-этой проблемы может быть обеспечено на пути меж- ни, но и как факт общественного сознания и фактор
социокультурных изменений в обществе. Модель взаимоотношений между интеллигенцией и властью включает в таком случае элементы социальной реальности (политико-правовые, социально-экономические), элементы интеллектуального пространства (теории, представления), а также элементы того смыслового пространства, которое образуется в результате их взаимодействия. Не случайно возникло определение общества как системы событий, связанных смыслами. «Жить и тем более добиваться успеха в таком мире, значит постоянно его интерпретировать, осмыслять, включать свои смыслы в смыслы других групп, тем самым пытаясь повлиять на них, на их программы поведения, деятельности, реагировать осмыслением на получаемые извне смыслы».[1]
Именно динамика смысловых значений, которые формируются и изменяются в процессе взаимодействия интеллектуального поля и социальных структур, составляет основу для моделирования социокультурной динамики взаимоотношений интеллигенции и власти. «Любая модель или схема, как известно, является лишь условным аналогом реальных процессов. Ее выбор определяется как вкусами и знаниями исследователя, так и задачами его работы. Бессмысленны угверждения о том, что какая-то модель является более правильной. Более того, даже говорить о том, ч то одна модель лучше или хуже другой, можно с очень большой долей условности. Ведь речь может идти лишь о том, насколько та или иная модель внутренне непротиворечива, какие из наблюдаемых явлений и процессов могут быть объяснены с ее помощью, насколько она удобна и операбельна и т.д.» (2)
Выделение в качестве объекта моделирования взаимоотношений интеллигенции и власти представляет особый интерес, так как интеллигенция непосредственно связывает сферу культуры и социальных о тношений, выступая как субъект (и один из основных объектов) критического осмысления действительности, призванную реализовывать медиативную функцию в обществе. Позиционирование интеллигенции в пространстве и культуры и социальных отношений позволяет ярко показать специфику этого диалога. Кроме того, интеллигенция представляет собой социальную группу, самоидентификация которой тесно связана с властью, и отношения интеллигенции и власти моделируются как на уровне определения стратегий социального поведения, так и формирования представлений. Таким образом, например, конфликт во взаимоотношениях интеллигенции и власти может рассматриваться как конфликт представлений и конфликт поведенческий, которые взаимосвязаны, но не обязательно конфликт представлений приводит к конфликту поведенческому, план содержания не всегда переходит в план выражения.
Для определения характера взаимоотношений между интеллигенцией и властью необходимо учитывать местонахождение интеллигенции в координатах семантического пространства и пространства социального. Идентификация интеллигенции со второй половины XIX века тесно связана с дистанцированием от власти, поэтому важно учитывать степень и характер этого дистанцирования, который определяет соответствующие стратегии поведения. Дистанция между интеллигенцией и властью начала образовываться вместе с формированием интеллигенции как социальной группы, так как наличие такой дистанции необходимо интеллигенции для
реализации своей социальной функции. Поэтому уже с начала XIX века (это время можно считать временем начала формирования русской интеллигенции вследствие выделения достаточно независимой интеллектуальной элиты как ядра интеллигенции) вплоть до второй половины XIX века, когда интеллигенцию как группу можно считать сформированной, дистанция между интеллигенцией и властью определяется как один из группообразую-щих факторов для интеллигенции. «Интеллигент — это интеллектуал, не вполне включенный в сложившуюся систему власти и иерархических отношений, а напротив, стремящийся сохранить автономию от них или вообще освободиться от попечения власти. Но если он и состоит на службе, то не ограничивает себя только «государевым делом». [3] По мнению Л Г. Березовой, сохранение дистанции между властью и интеллигенцией обеспечивает устойчивость общества, нарушение этой дистанции, как правило, в революционные эпохи, может привести к соглашению между интеллигенцией и властью, исчезновению взаимного сдерживания и уграте интеллигенцией своей объединяющей функции в обществе. [4)
Вывод о социальном дистанцировании интеллигенции от власти подтверждается историей русской интеллигенции XIX века, но главной проблемой выступает не собственно дистанцирование, а формы этого дистанцирования, обусловленные восприятием власти в рамках определенной модели мира, и способы взаимодействия интеллигенции и власти. Последнее особенно важно, так как, дистанцируясь от власти, интеллигенция получает объективную возможность для развития диалогических отношений с властью, и тогда дистанцирование приобретает позитивный, конструктивный характер. Если же дистанцирование ведет к прекращению диалога, появлению неадекватных форм взаимодействия интеллигенции и власти, то оно приобретает негативный, деструктивный характер. Важно отметить связь негативного дистанцирования с традиционной моделью мира и связь позитивного дистанцирования с утилитарно-либеральной моделью.
В семантическом пространстве важно позиционирование интеллигенции по отношению к власти в системе координат «свое — чужое», «сакральное — профанное». Двоичный код культуры в этом случае является вполне оправданным, так как двоичная (бинарная) система лежит в основе любой культуры, представляя полюса оппозиций. Ю.М. Лотман подчеркивал принципиальную полярность, выражающуюся в дуальной природе русской культуры до конца 18 века [5], что имело огромное значение для последующих периодов в развитии русской культуры и общества. Осмысление власти в рамках такой системы координат предполагает движение интеллигенции между полюсами оппозиций, выбор соответствующей стратегии поведения. Ось «свое — чужое» определяет движение от партисипации к власти до полного отчуждения от власти, от взаимопроникновения до взаимоотталкивания. Ось «сакральное — профанное» определяет границы возможностей критического осмысления власти и соответствующих форм диалогического взаимодействия. При сакральном восприятии власти вместо критического ее осмысления происходит смена полюсов бинарной оппозиции, власть из «своей» легко становится «чужой», такая эмоционально окрашенная инверсия, присущая традиционному сознанию, приводит к необходимости либо отделиться.
обособиться от такой власти, либо уничтожить ее. Обратное движение к полюсу «своего» приводит к необходимости соединиться с властью, оказать ей безоговорочную поддержку, отказаться от критики власти, и даже войти во власть. Тогда традиционная оппозиционность власти русской интеллигенции второй половины XIX века объясняется исходя из смысловых значений, располагающихся в такой системе координат. Кроме того, возможно выделить центр и периферию в представлениях интеллигенции о власти, диктующих те или иные образцы поведения, а также проследить изменения в смысловых значениях, отражающих как конфликт репрезентаций, так и конфликт поведенческий.
Социальное дистанцирование интеллигенции от власти как группы во второй половине XIX века во многом становится возможным вследствие развития областей деятельности, не связанных непосредственно с государственной службой. Хотя основная часть интеллигенции существует в этот период в рамках «служивого сословия» и поэтому ограничена в своих правах критики власти. Для нее власть чаще всего находится в поле между сакральным и профанным, своим и чужим. Та же часть интеллигенции, которая исходит из представления о власти как о чужом, сакральном явлении, как правило, обращается к подпольной деятельности, составляя группу революционно настроенной интеллигенции
В середине XIX века изменение традиционного восприятия власти, уход от архаических отношений между властью и обществом, ясно фиксируется самой интеллигенцией. При этом основное внимание сосредоточено на взаимоотношениях власти и парода, власти и интеллигенции. Показательно, что изменение отношений мыслится, прежде всего, как результат определенных действий власти, ее позиция является приоритетной, вызывающей ответные действия и народа, и интеллигенции. «Нынешнее царствование очень важно: оно полагает конец патриархальному быту. Общество перестает верить в отеческий характер своих правителей. Так и должно быть. Что за несообразность семейство, состоящее из пятнадцати миллионов детей? Где тут семейное право? Глава народа прекрасно понял эту истину. Он с негодованием отталкивает от себя изъявление приторных нежностей: «Батюшка наш» и пр. Он говорит: «Я хочу царствовать». Великое слово, ибо из него логически вытекает другое, которое произнесет народ: «Я хочу быть народом». [6]
Основной дилеммой для интеллигенции по-прежнему остается сотрудничество или оппозиция власти. Важно отметить, что обоснование стремления к сотрудничеству с властью носит достаточно утилитарный характер, превалирует идея пользы, служения обществу, в котором интеллигенция может выполнять функцию своеобразного буфера между властью и народом. Но утилитаризм по отношению к власти совмещается с сохранением традиционной системы нравственных ценностей интеллигенции, поэтому сотрудничество с властью мыслится возможным только при условии внутренней непротиворечивости, действия власти должны совпадать, или, по крайней мере, не противоречить моральным, нравственным ценностям интеллигенции. В противном случае интеллигенция чаще всего переходит в оппозицию, либо внутреннюю, либо внешнюю. Формирование диалога между интеллигенцией и властью сталкивается со значительными трудностями, связанными с наличием традиционного ядра семиосферы интеллигенции, которое обусловливает
возможность либо слияния с властью, либо ее свержение, неприятие идеи диалога с властью как способа постепенного развития отношений, осуждение общественным мнением попыток сотрудничества с правительством, которое воспринимается как «чужое» интеллигенции и, соответственно, враждебное.
Но в любом случае государство представляется интеллигенции медиатором между должным и сущим, отношения с властью мыслятся ей в рамках бинарной оппозиции. Интеллигенция не видит себя вне определенных отношений с властыс, возможности реализации функции интеллектуализации пространства, формирования и развития институтов гражданского общества. Таким образом, представления о власти в модели мира интеллигенции ограничивают возможное поле ее деятельности, определяют строго линейную стратегию поведения.
Нарастающее отчуждение от власти в то же время обусловливало стремление к единению с народом, а отчуждение от народа вызывало определенные действия в отношении власти, либо попытки слияния, отождес т вления себя и влас ти, либо попытки уничтожения власти как не соответствующей должному. Так постепенно формировался замкнутый круг в отьошениях власти, интеллигенции и народа, обусловленный традиционной сущностью власти как института и соответствующим механизмом принятия решений, традиционным ядром модели мира интеллигенции и традиционным сознанием русского народа.
Появление утилитарных элемен тов в отношении к власти ярко показывает позиция A.B. Никитенко. «Возможно, многие станут меня упрекать за то, что я решился с моим чистым именем заседать в трибунале, который признае тся гасительным, но в том-то и дело, господа, что я хочу парализовать его гасительные вожделения. Будет возможность действовать благородно — буду, нельзя - пойду прочь. Во всяком случае я твердо намерен до последней крайности противиться мерам стеснительным. Но в то же время я убежден, что и литература в данную минуту не может, не должна расторгнуть всякую связь с правительством и стать открыто во враждебное ему положение. Если я прав, то необходимо, чторы кто-нибудь из нас явился представителем этой связи и взял на себя роль, так сказать, связующего звена. Попробую быть этим звеном». [7]
В то же время сохраняется традиционное отношение к фигуре императора, несмотря на постепенное размывание традиционных представлений о власти в целом. Интеллигенция в своей модели мира воспроизводит ядро традиционных представлений о власти и государе как олицетворении этой власти, свойственных народной культуре. Эта близость народным представлениям проявляется, прежде всего, в разделении власти на чужое и свое начало, сущее и должное, мирское и сакральное. Причем воплощением первого выступает правительство, правительственные чиновники, а воплощением второго — государь император. Но в отличие от народных представлений, в представлениях интеллигенции фигура императора постепенно начинает утрачивать сакральность, и он начинает восприниматься только как первый среди правительственных чинов, между императором и правительством в представлениях интеллигенции начинает разрушаться жесткая граница, различие принимает личностный, а не типологический характер. В 1862 году A.B. Никитенко запишет в своем дневнике: «Во всей
нашей администрации есть только один человек, честности и патриотизму которого можно доверять, — это Александр Николаевич». [8] Через четыре года эта запись повторится: «Если между нашими правительственными лицами есть кто-нибудь, искренно желающий блага для России, то это один государь». [9] Комплекс традиционных представлений о власти включает не только позитивные, но и негативно окрашенные представления, формирующие идею борьбы с властью вплоть до ее уничтожения, соответственно, непринятие диалога, сотрудничества во взаимоотношениях с властью. Если консервативно настроенная часть интеллигенции соединялась с властью или стремилась слиться с ней, то революционно настроенная часть интеллигенции стремилась к уничтожению этой власти. «Они как будто захотели бросить перчатку правительству, вызвать его на бой, вместо того чтобы соединить свои прогрессивные стремления с лучшими его видами — в которых нельзя же отказать ему вовсе - и таким образом сделать его, так сказать, своим помощником, со своей стороны помогая ему во всем благом и не стараясь вдруг, одним ударом, сломить его ошибки и старые предания. Они притом смешали людей, стоящих около центра, с самим центром, и то, что в отсталых прежних правителях было дурного, они отнесли к самой идее правительства». ¡10]
Таким образом, Никитенко отмечает принципиально важное изменение в представлении о власти русской интеллигенции, исчезло разделение фигуры императора и бюрократического аппарата, окружения, разделение личности самодержца и образа самодержавной власти. Десакрализация образа власти приводит к постепенному разрушению образа самодержавия как воплощения устойчивости, единства, процветания страны, делает возможным критику императора, причем не только как личности, не соответствующей должному, начинается переосмысление самой сферы должного в отношении императорской власти. Критика императора в этом случае легко может перейти в критику самодержавия как института власти, сформировать требования ограничения или ликвидации самодержавия. Но для интеллигенции важно в этом процессе осмысления самодержавия, формирования нового образа власти, в движении от полюса взаимопроникновения, не совершить инверсионный прыжок к полюсу взаимоотталкивания, приводящий к отрицанию любой власти, воспроизводящий архаичные представления. Примером такого взаимоотталкивания служит русский анархизм. Кроме того, возможно не десакрализация образа власти, а смена сакральности с позитивной на негативную, что также приводит к осознанию необходимости ликвидации такой власти или ее носителей. Таким образом, изменение традиционного образа власти может происходить в двух направлениях. Одно направление отражает движение от ценностей традиционного общества к утилитарно-либеральным, процесс модернизации, а другое направление связано с движением от традиционных ценностей к архаичным, процессом архаизации. Дуализм русской культуры и модели мира интеллигенции определял возможность реализации и того и другого направления трансформации образа власти.
Таким образом, мы видим две стороны проявления традиционных представлений о власти в модели мира русской интеллигенции, которые составляют ядро семиосферы. Утилитарные представления о
власти, формирующие отношения диалога, практической деятельности, взаимной ответственности, характерные для либеральной части русской интеллигенции, находятся в середине XIX века на периферии семиосферы интеллигенции в целом. По признанию Никитенко, его попытки изменить отношение власти к интеллигенции, участвовать в решении социальных вопросов, наталкивались на непонимание и осуждение, прежде всего со стороны интеллигенции. «Главное, у меня нет помощников. Так называемые передовые умы наши до того враждебны правительству, что и на меня даже смотрят холодно — не потому, говорят они, чтобы сомневались в чистоте моих намерений, а потому, что я будто бы содействую задержке кризиса». [11]
Традиционные и утилитарные представления интеллигенции о власти сосуществовали с традиционной сущностью самой власти, которую менее всего затронул процесс модернизации страны. Это подтверждается не только сохранением самодержавной формы правления, но и соответствующим характером действий власти, в том числе, по отношению к интеллигенции. Традиционное отношение и традиционные действия власти, с другой стороны, способствовали консервации традиционных представлений интеллигенции, не давая возможности реализации утилитарного отношения к власти, закрепляя взаимоотношения на уровне «слияние-противостояние». «Какая жалость, что дела так идут. Они разрушают возможность сближения того, кто мыслит в России, с правительством, и как мы ни привыкли к дурному управлению, как ни мало у нас средств противодействия ему, но тут неизбежно зло, и зло великое.(...) Правительство испугано движением, какое у нас с некоторого времени образовалось. Оно не хочет сидеть сложа руки, а действовать оно привыкло одним способом — способом удержания, гнета, устрашения. Оно не понимает, что действовать значит управлять, направлять». [12]
Взаимное отчуждение интеллигенции и власти, неучастие интеллигенции в управленческой деятельности, порождало оторванность интеллигенции от реальности, утопизм и догматизм представлений. Как правило, практическая деятельность интеллигенции в любой сфере общественной жизни неизбежно приводила к критическому осмыслению этой деятельности, пересмотру идейного багажа. Интеллигенция, ограниченная пространством идей, не имея возможности изменения реальности, начинала реальность конструировать. «Теории и программы, вынашивавшиеся интеллигентами бессонными ночами ... оценивались не сообразно реальной жизни, а по отношению к другим теориям и программам: критериями их ценности были логичность и согласованность. Реальность жизни воспринималась как искажение, как карикатура «истинной» реальности, которая как считалось скрывается за внешней оболочкой и ждет от революции своего высвобождения». [13]
Неизбежным следствием сложных взаимоотношений между властью и интеллигенцией, медленности изменений представлений, является особая значимость для интеллигенции вопроса о внутренней свободе, усиленная смыслообразовательной деятельностью интеллигенции, постоянной интеллектуальной и нравственной рефлексией представителей этой социальной группы. «Единственный оплот против внутренних колебаний и разных страхов, против всяких мелочей и дрязг ежедневных -
это внутренняя свобода». [14] Акцентирование внимания именно на состоянии внутренней свободы является характерным для интеллигенции, так как понятие внутренней свободы тесно связано с основной интеллектуальной функцией этой социальной группы. Свобода мысли необходима для выполнения интеллигенцией своей социальной роли, для постоянного критического осмысления действительности. С другой стороны, состояние внутренней свободы может быть не связано с социальными функциями, а быть своеобразным вариантом отчуждения от власти, способом защиты от властных структур через создание собственного внутреннего духовного пространства свободы. Такое пространство, как правило, иллюзорно и замкнуто, и может быть временным способом самосохранения в условиях внешней несвободы. Состояние внутренней свободы может воплощаться в любом из типов свободы («от», «для», «вопреки»), но для русской интеллигенции наиболее характерной оказывается внутренняя свобода как свобода либо «от», либо «вопреки».
Интеллигенция в России осознает, как трудно и медленно происходит процесс изменения общественного сознания, тем более в условиях неразвитости гражданского общества, существования экономического, политического, идеологического контроля государства. Но сама интеллигенция в немалой степени способствует как позитивной, так и негативной сакрализации государственной власти, государства Для преодоления постоянно существующих в русском обществе тенденций архаизации, закрепления социальной основы модернизации, интеллигенции необходимо преодолеть собственное традиционное отношение к власти, перейти от монолога к диалогу, создать основы для диалогиза-ции управления. Но для этого необходимо критическое осмысление как институтов власти, так и позиции интеллигенции, причем в осмыслении нуждаются власть и интеллигенция как субъекты диалога, а также само поле диалога, тип взаимоотношений, так как существует постоянная опасность смены диалога на монолог, отступления от эффективных стратегий социального поведения. Для интеллигенции важно увидеть во власти не единственного субъекта отношений, выйти за рамки бинарной оппозиции в отношениях с властью, открыть возможности для формирования гражданского общества. В этом случае интеллигенция может уйти от ситуации ограниченного выбора, или вообще его отсутствия, представить «веер» возможных путей развития отношений. С точки зрения определения задач интеллигенции представляет интерес концепция B.C. Библера, согласно которой «основная деятельность наших общественных организаций должна быть направлена не столько «вверх» — на то, чтобы исправлять и направлять правительственные программы, сколько «окрест нас» — микроструктуру обществ, укрепляя и развивая независимость общества от государства». [15]
Растущее отчуждение от власти к середине XIX века, разрушение границы между царем и государственным аппаратом, когда царь начинает восприниматься как первый из чиновников, десак-рализация образа власти или его негативная сакрализация в сознании интеллигенции, приводит не к формированию поля конструктивного диалога между властью как институтом и интеллигенцией, а к обращению интеллигенции к народу. Отталкиваясь от десакрализованного образа власти, интеллигенция
стремится к слиянию с сакрализованным образом народа, впрочем, сохраняя значимость представлений о свободе и способах ее достижения. Принципиально то, что во второй половине XIX века в сознании интеллигенции свобода личности оказывается неразрывно связана со свободой общества, или народа. В иерархии ценностей свобода народа оказывается выше свободы личности, свобода личности может приносился в жертву народной свободе. Кроме того, попытка слияния интеллигенции с народом, изучение его представлений и быта, оказало существенное влияние на мировоззрение интеллигенции. Обратившись к народу, интеллигенция увидела архаичность его представлений о власти. «А наш народ знает, что никакая власть на всех угодить не может, что всякая власть закрепощает душу человека тому делу, к которому она приставлена; что у и. якой влас ти есть неопрятные, противные душе человеческой обязанности, и потому он от всякой власти сторонится и на всякую власть, кроме царя, смотрит с некоторым даже высокомерием, весьма ярко выражающимся в его поговорке: «Царьжалует, дапсарьнежалует». Царь ■это другое дело: Царь — власть наследственная, невольная, и народ перед ней преклоняется, как перед подвижничеством». [16] Эта архаику интеллигенция могла провозгласить либо идеалом, воплощением народной Правды, закрепляющим отчуждение интеллигенции от власти, либо объектом пропаганды, изменяющей народное миросозерцание. Но осмысление народного образа власти могло и оттолкнуть интеллигенцию от народа, осознав всю глубину и устойчивость архаичных представлений крестьянства и, следовательно, глубину разрыва между ним и европеизированной интеллигенцией.
В начале XX века произойдет очередная смена полюсов бинарной оппозиции, восприятие народа как чужого определит стратегию поведения интеллигенции, но власть, не воспринимаемая своей, должна будет ей стать вследствие вхождения интеллигенции во власть. Интеллигенция считает возможным изменение природы власти, превращение власти в свою. «Свой» характер власти должно обеспечить участие интеллигенции в формировании и деятельности институтов власти. Сохраняя понимание свободы как вну треннего состояния, интеллигенция в то же время соединяет представление о внешней свободе не столько с народом (вследствие отчуждения), сколько с властью. Полюс взаимоотталкивания в отношениях с народом обусловит стремление к полюсу взаимопроникновения в отношениях с властью. Наиболее полное воплощение этой стратегии поведения проявится с началом Первой мировой войны, а традиционная ценность государства в модели мира интеллигенции, актуализированная в условиях кризиса, усилит стремление соединиться с властью. Кризис власти 1917 года, кризис российской государственности приведет интеллигенцию опять к полюсу народа, причем во многом во имя спасения Отечества, государства. Лозунг «народной власти» даст части интеллигенции иллюзию преодоления раскола, усиливает стремление к взаимопроникновению. Вечное движение между полюсами власти и народа для интеллигенции казалось завершенным, а противоречие между соединением с властью или с народом казалось снятым. Но история советской интеллигенции стала новым циклом в движении интеллигенции в рамках оппозиции «власть-народ», и сохранение социальной дистанции позволяло и позволяет интеллигенции
реализовывать функцию критического осмысления действительности, которая утрачивается вследствие слияния с властью или народом. Но главное, необходимо учитывать при анализе взаимоотношений между интеллигенцией, властью и народом, что происходит постоянное изменение всех субъектов этого взаимодействия. Меняется интеллигенция как социальная группа, изменяются институты власти, изменяется общество в целом, а также изменяются представления субъектов взаимодействия друг о друге. Все это формирует определенные стратегии социального поведения, влияет на существование социальных систем. Интеллигенция может выступать как объект действий власти, и соответственно власть рассматривать как объект воздействия, что позволяет выделить объект — объектные отношения между интеллигенцией и властью. Также интеллигенция может выступать в качестве субъекта власти, участвуя в деятельности органов центрального и местного управления, и соответственно рассматривать власть как субъекта отношений, что приводит к формированию субъект — субъектных отношений между ними. В этом случае представления интеллигенции о власти смещаются к полюсу «своего» и «профанного» в семантической системе координат. Демифологизация власти является обязательным условием для развития диалогических отношений между интеллигенцией и властью, критического осмысления интеллигенцией деятельности власти, направленного на совершенствование институтов власти, выхода за рамки бинарной оппозиции «власть — народ» и формирования элементов гражданского общества.
Библиографический список
1. Аяиезер A.C. Специфика российской полити-ческой культуры и предмет политологии (Историко-культурное исследование) / A.C. Ахиезер// Pro et contra. - 2002, - № 3. - С. 51.
2. Савельева ИМ. Истории и время. В поисках утраченного/ U.M. Савельева, A.B. Полетаев. - М , 1997. - С. 358.
3. Усманов С М. Безысходные мечтания. Русская интеллигенция между Востоком и Западом во второй половине XIX-начале XX в. / С.М. Усманов. - Иваново, 1998. - С. 38-39.
4. Березовая Л.Г. Самосознание русской интеллигенции начала XX в. / Л.Г. Березовая. - М., 1993. - С. 342. Рукопись депонирована ИНИОН.
5. Лотман Ю.М. Роль дуальных моделей в динамике русской культуры (до конца XVIII века) / Ю.М. Лотман // История и типология русской культуры/ Ю.М. Лотман. СПб., 2002.
6. Никитенко A.B. Дневник/A.B. Никитенко.-М, 1955.Т. 1 -С. 268
7. Никитенко A.B. Дневник/ A.B. Никитенко. - М, 1955. Т. 2, С. 66.
8. Там же. - С. 306.
9. Никитенко A.B. Дневник/ A.B. Никитенко. - М., 1956. Т. 3. -С. 52.
10. Никитенко A.B. Дневник / A.B. Никитенко.-М„ 1955. Т. 2.-С. 166.
П. Там же.-С. 96.
12. Там же. - С.61.
13. Пайпс Р. Русская революция/ Р. Пайпс М., 1994. - С. 147.
14. Никитенко A.B. Дневник/A.B. Никитенко. - М„ 1956.Т.З.-С. 339.
15. Ахиезер А. С, Концепция В. Библера о месте и роли интеллигенции в современной России / A.C. Ахиезер // Культура и интеллигенция России XX века как исследо-вательскан проблема; итоги и перспективы изучения. Тезисы докладов научной конференции, посвященной 85-летию со дня рождения проф. Л.М. Зак и 70-летию со дня рождения проф. В.Г. Чуфарова, 30-31 мая 2003 г. Екатеринбург. 2003. - С. 11.
16. Кусков П. Наши идеалы (Разговор на палубе)/П. Кусков // Русское обозрение. 1893. февраль. - С. 674.
САБУРОВА Татьяна Анатольевна, кандидат исторических наук, доцент кафедры отечественной истории.
Дата поступления статьи в редакцию: 30.01.06 г. © Сабурова Т.А.
УДК 2(57)-18/1»" С. М. АНДРЕЕВ
Омская академия МВД России
КОНФЕССИОНАЛЬНЫЙ СОСТАВ НАСЕЛЕНИЯ СИБИРСКОГО КАЗАЧЬЕГО ВОЙСКА В КОНЦЕ XIX - НАЧАЛЕ XX ВВ._
Статья посвящена малоизученной проблеме истории Сибирского казачьего войска. В работе дается характеристика всех конфессиональных групп, сформировавшихся в войске к концу XIX в. Особое внимание уделено старообрядцам и сектантам. Автор рассматривает влияние массового переселенческого движения начала XX в. на динамику конфессиональной структуры войскового населения. При подготовке работы широко использованы архивные материалы.
Формировавшееся в течение всего XIX в. население Сибирского казачьего войска представляло собой достаточно сложную социальную общность, сословная и этническая пестрота которой дополнялась конфессиональным многообразием.
Ее большую часть традиционно составляли православные. В 1899 г. на их долю приходилось 63,58 % войскового населения. Долгое время почти все они принадлежали к казачьему сословию. Лишь с конца 1860 гг., когда войсковая территория была открыта
