CC BY
20Status rerum
Проблема «историчности историзма»
О кризисе общенаучной методологии и перспективах выхода из него
© Горюнков С. В. © Goryunkov S.
Проблема «историчности историзма». О кризисе общенаучной методологии и перспективах выхода из него
The problem of historicity of historicism. About crisis of general scientific methodology and about prospect of an output from it
Аннотация. Проблема историчности историзма — следствие кризиса современной трактовки принципа «историзма». Кризис связан с радикальной переменой угла зрения на ранние формы культуры: оказалось, что эти формы представляют собой не заблуждения и предрассудки неразвитого сознания, а чрезвычайно сложную и целостную систему мифологических представлений, давшую начало всем позднейшим проявлениям культуры, в том числе исторической науке. Обнажена тавтологичность подхода, пытающегося объяснить происхождение мифов тем же, что от них произошло.
Annotation. The problem of historicity of historicism is a consequence of the crisis of the modern interpretation of the principle of "historicism". The crisis is associated with a radical change in the angle of view of the early forms of culture: it turned out that these forms are not delusions and prejudices of an undeveloped consciousness, but an extremely complex and integral system of mythological representations, which gave rise to all the later manifestations of culture, including historical science. At the same time, the tautology of the thought that tries to explain the origin of myths by the same thing that came from them was revealed.
Ключевые слова. Фикция идеи «прогресса», методологическое «зависание», эмпирический подход, «программное обеспечение культуры», проблема «круга», методика «черного ящика».
Key words. Fiction of the idea of "progress", methodological "hang-up", empirical approach, "software of culture", the problem of the "circle", the "black box" method.
Что такое исторический материализм и почему, имея целую рать профессоров истмата, "мы не знаем общества, в котором живем"? Ведь это не шутка — услышать такое признание от генсека, да еще многолетнего председателя КГБ (имеется в виду Ю. В. Андропов. — С. Г.). Ясно, что истмат почему-то оказался как метод негоден для познания нашего общества» [25. С. 267—268].
Такая же по сути оценка исторического материализма1 дана в предисловии к справочнику «Теория и методология исторической науки» (отв.
1 Здесь и далее под «историческим материализмом» автором подразумевается не сам исторический материализм как творческая, балансирующая на грани искусства и постоянно обновляющаяся практикой дерзкая наука об изменении обществом правил своего собственного функционирования, а его догматическое схоластическое вырождение, памятное последнему поколению советских людей (Примеч. ред).
ГОРЮНКОВ Сергей Викторович — член Союза писателей России и Союза художников России, график, член Международной академии социальных технологий, автор научных публикаций по проблемным аспектам общенаучной методологии и спорным вопросам теории и истории культуры.
ред. академик А. О. Чубарьян): «Процессы снижения статуса исторической науки, девальвация ремесла и соответственно профессионального языка историка, общие для мирового научного сообщества, для отечественной историографии оказались отягощены самими условиями ее бытования в последние три десятилетия» [46].
При всей сдержанности второй оценки в ней угадывается признание глубокого кризиса методологических оснований исторической науки. А поскольку стержень этих оснований, «историзм», выполняет функцию принципа познания, общего для представителей и гуманитарных, и естественных наук, то в той же оценке придется увидеть признание того, что кризис является общенаучным. Объяснима и сдержанность оценки: никому не хочется обнажать свою теоретико-методологическую несостоятельность. Потому-то истинный масштаб кризиса и не афишируется.
Проявляет себя кризис дистанцированием многих ученых от методологии исторического материализма. На него указывает появление словарей, в которых нет ни статьи «Историзм» [51; 52], ни статьи «Исторический материализм» [39]. А там, где второе понятие сохраняется, ему иногда дается уничтожающее определение: «Амбиции теоретиков и апологетов исторического материализма на придание ему статуса универсальной парадигмы социальной философии и социологии, основанной на позитивистских методологиях, натурализме в трактовке общества и причинно-механической модели мирообъяснения, были опровергнуты достижениями общенаучных и гуманитарных дисциплин ХХ столетия — новейшими макроэкономическими моделями, общей теорией систем, представлениями о нелинейных процессах, данными наук о массовых коммуникациях. Одновременно крушение социализма в Европе... продемонстрировало... преимущества неортодоксальных социологических, политологических, психоисторических и прочих. методик адекватного отображения и перспективной реконструкции хода исторического процесса... Сомнения. в правомерности концепции неограниченного социального прогресса (сердцевины и "души" исторического материализма) также содействовали закату этой некогда модной идеологической доктрины социально-философского толка» [40. С. 450].
Корни и суть проблемы
Что конкретно не так с научностью в истматовской теории?
«Сердцевина и "душа"» исторического материализма — концепция неограниченного социального прогресса. Корни ее восходят к библейской фразеологии: «из тьмы над бездною к свету», «из царства зверя к благодатному тысячелетнему царству», «из мрака язычества к спасению». Библейские трактовки прогресса были облечены в светскую форму идеологами Нового времени: Фонтенелем, Тюрго, Кондорсэ и др. Отсюда берут начало светские варианты идеи прогресса: «от дикости к цивилизации», «от мрака невежества к свету знания», «от худшего жизнеустройства к лучшему».
Ясно, что и светские варианты идеи прогресса, будучи продуктом традиционно ориентированного образа мышления, а не опытно выверенного знания, не имеют к науке никакого отношения. Но почему тогда в теории исторического материализма за идеей прогресса до сих пор сохраняется статус основной тенденции исторического развития — его определяющего и направляющего вектора, инструмента, обеспечивающего (якобы) строгую научность подхода к изучению прошлого?
Ответ шокирующе прост. В XVIII—XIX вв. эта идея была оснащена вульгарно-механистической схемой развития «от простого к сложному, от низшего к высшему» и в таком виде использована для обоснования самых первых из претендующих на научность моделей исторической динамики. Решающий вклад сюда внесла теория Ч. Дарвина, хотя ее автор изначально осознавал ущербность дивергентной схемы развития («Знаю, что едва ли возможно определить ясно, что разумеется под более высокой или более низкой организацией»; «это область очень запутанного вопроса» [23. С. 359, 659]). Да и профессиональные оппоненты Дарвина из числа его современников тоже понимали, что дарвинизм — не столько биологическое, сколько философское учение, вершинное проявление механистического материализма [22. С. 7—10].
Тем не менее, именно дарвинизм лег в основу дальнейшего развития историко-материалистической мысли и с помощью разного рода «диалектических» натяжек, отвлекших внимание от примитивной схемы развития, был преподнесен общественности в качестве естественнонаучной предпосылки для создания модели исторической динамики «прогрессистского» толка. К. Маркс писал Ф. Энгельсу 19 декабря 1860 г.: «эта (дарвиновская. — С. Г.) книга дает естественноисторическую основу для наших взглядов» [34. С. 102]. Аналогично — в письме Ф. Энгельса П. Л. Лаврову: «В учении Дарвина я принимаю теорию развития.» [35. С. 245]. А в XX в. истматовская теория, дополненная гипотезами абиогенеза (Опарина—Холдейна) и Большого взрыва (Фридмана), обрела статус общенаучного эволюционно-исторического мировоззрения. При том, что критика дарвинизма не угасала и в ХХ в.: «Эволюция, по Дарвину, требовала дивергентной схемы, и все филогении строились в форме деревьев; параллелизм явился неожиданностью, которую сейчас хотят как-то замазать, вернее подпудрить в духе селекционизма» [33. С. 194].
Дело не только в дарвинизме. Сегодня ни одно из звеньев цепочки «Большой взрыв ^ абиогенез ^ эволюционное усложнение видов ^ антропо- и культурогенез ^ социальный прогресс» не является строго доказанным научным фактом. Наоборот, вся цепочка выглядит как следствие подгонки недоказанных гипотез под «эволюционистский камертон» и начинает осознаваться как умозрительная философская конструкция: как попытка объяснить природу исторической динамики с помощью понятий «простоты» и «сложности» [11. С. 158]. Но «впечатление сложности или простоты зависит. от того, какая "разрешающая способность" ума интуитивно принимается за достаточную для решения задачи, — пишет А. Леви. — Сложность или простота любого предмета или явления зависят только от нашего к ним подхода, произвольного
или вынужденного, от того, какие задачи мы ставим». В самой же природе «нет ничего сложного и ничего простого, равно как все сложно и все просто. Камень прост, если нам надо поднять его и кинуть, и сложен, если мы хотим постичь его кристаллическую структуру... Человек как причинно-следственная система бесконечно сложен для психолога и. прост для бюрократа, который смотрит на посетителя сквозь уменьшительное стекло. Микроскописты знают, что такое "разрешающая способность" прибора. Под лупой пылинка. Дать увеличение посильнее, и. оказывается, что это живой организм, какая-то инфузория. Еще сильнее — и это безмерно огромный агрегат органических молекул...» [28].
Умозрительная философская конструкция, основанная на вульгарно-механистической схеме развития, и представляет собой предельно наглядное в своей полноте воплощение принципа «историзма» — научно-материалистической, или эволюционно-исторической, точки зрения на происходящие в природе и обществе процессы. Конструкции при ее изготовлении постарались придать товарный вид, засунув грубую механистическую болванку в рекспектабельную «диалектическую» упаковку. И не имеет теперь значения критика отдельных элементов конструкции, когда кто-то не принимает всерьез теорию Дарвина, кто-то отвергает учение Маркса, а кто-то не верит в абиогенез или в Большой взрыв. Исторический материализм в его глобальном эволюционистском воплощении давно уже живет собственной жизнью бессознательной предпосылки, задающей все остальные следствия: от объяснения мировых процессов и оправдания глобальных социально-экономических экспериментов до «само собой разумеющихся» штампов научного и массового образа мышления.
Методологическое «зависание»
В массовом сознании историко-материалистическое мировоззрение обрело характер символа «науки вообще». Хотя в действительности оно является не более чем законченным выражением направления научной мысли, основы которого заложили деятели эпохи Просвещения и в котором поэтому уместно усматривать не воплощение «науки вообще», а лишь обусловленный временем и местом зарождения «просвещенческий проект». А кризис теоретических основ этого проекта оборачивается возвратом к тому пониманию «развития», которое скрыто заложено в самой этимологии данного понятия.
Имеется в виду «развитие» как «развивание» (развертывание, раскручивание, расплетание), предполагающее изначально сложную свитость (свернутость, скрученность, сплетенность) того, что развивается (см., например, определение в Толковом словаре В. Даля [21]). Пониманием «развития» как изначально сложного процесса объясняются сегодня многие наблюдаемые как в природе, так и в обществе, явления. Так, предпо-сылочная основа трудов В. И. Вернадского сводится к идее вечности и безначальности жизни: «Начала жизни. мы не знаем и нигде указаний на его существование не видим» [5. С. 27]. В междисциплинарной сфере
исследований на ту же ситуацию указывает Общая теория систем, в центре внимания которой находятся проблемы изначального порядка, организации, целостности, телеологии, «демонстративно исключавшиеся из рассмотрения в механистической науке» [1. С. 37—38]. А гуманитарные науки представлены целым рядом моделей мышления, не имеющих отношения к «усложнению». Это и перевод бессознательно-мифологических форм коллективного мышления в их осознанно-рефлексивные формы (Г. Юнг), и перебор вариантов инварианта (В. В. Иванов, В. Н. Топоров), и диалогические модели (М. М. Бахтин, А. Тойнби). Не говорю уже о вероятностной теории смыслов В. В. Налимова, согласно которой «нельзя сказать что-либо серьезное о сознании, не постулировав изначальное существование непроявленной семантики». «Драма, совершающаяся в вечности, сейчас предстает перед нами как некий гигантский эксперимент, направленный на распаковку изначально существующих смыслов Мира» [38. С. 299, 325].
Тем не менее, эмпирически оправданные модели исторического развития так и не обрели под собой методологической опоры в форме «мировоззрения изначальной сложности», альтернативного «просве-щенческо-усложненческому мировоззрению». И понятно, почему. Продолжительное преобладание эволюционно-исторических установок образовало в коллективном научном сознании «натоптанную колею» бессознательно проявляемого убеждения, будто «прогрессистский» взгляд на развитие является единственно научным и безальтернативным. Убеждение это никогда не основывалось на фактах — оно выросло из допущений, которым в свое время оказали доверие авансом, надеясь, что затем факты их подтвердят. Факты, однако, доказали обратное. Но выбираться из «натоптанной колеи» штампов никто не собирается: про аванс забъли, допущения незаметно обрели имидж и статус глобально-интегральной Аксиомы (эволюционно-исторической картины мира), и в результате вся научная мысль оказалась вынужденной бессознательно делать выбор в пользу Аксиомы, а не противоречащих ей фактов.
Появляется, скажем, генетика — и сразу же ставится в зависимость от эволюционной генетики [56]. Возникает теория самоорганизации, — но лишь как повод для попыток доказать, что «эволюционный характер Вселенной должен отражаться в контексте фундаментальных законов физики» [42. С. 31]. Создается Общая теория систем — и начинается подгонка собственно системных идей к самоорганизационным (теория самоорганизации в ее эволюционистской трактовке выдается за дальнейшее развитие общего системного анализа) [55. С. 361]. Обнаруживается различие между «первичными» и «вторичными» знаковыми системами, — и тут же возможность понимания сути этого различия блокируется утверждением, что «вторичные системы» (условное, ничем не оправданное название. — С. Г.) произошли от «первичных» [26. С. 65].
Все это говорит о ситуации зависания в методологической недоду-манности. Имеется даже научная формула, оправдывающая такое зависание; А. Н. Уайтхед, говоря о «методе, порождающем значимое знание», пояснил его как необходимость опоры на «связную логическую
и необходимую систему идей, в терминах которой можно было бы интерпретировать каждый элемент нашего опыта» [50. С. 272].
Между тем намного более актуальными представляются сегодня «формулы» В. И. Вернадского, писавшего, что связные представления о мире вошли в науку «не из наблюдений фактов, а из готовых, чуждых науке, представлений религиозных и философских, что мы можем научно точно доказать, исходя из истории научной мысли» [7. С. 313—314]. «Звучит парадоксом, однако это так: распространение научного мировоззрения может даже иногда мешать научной работе и научному творчеству, так как оно. закрепляет научные ошибки данного времени, придает временным научным положениям большую достоверность, чем они. имеют. Оно всегда проникнуто сторонними науке построениями философии, религии, общественной жизни, художественного творчества. Такое распространение временного — и часто ошибочного — научного мировоззрения было одной из причин не раз наблюдавшихся в истории науки местных или всемирных периодов упадка» [4. С. 431—432]. Вот почему «правильным является. стремление, все более и более преобладающее в научных исканиях. подходить к изучению явлений жизни чисто эмпирически, считаться с невозможностью дать ей "объяснение", т. е. дать ей место в нашем абстрактном космосе, научно построенном из моделей-гипотез» [2. С. 237].
Динамика смысловых связей
Сегодня настало время признаться, что испытания временем и фактами не выдержало не только представление о сущности «развития», но и многие другие, производные от него. Так, неожиданностью для приверженцев историко-материалистического взгляда на развитие духовной культуры явились эмпирические данные по ранним формам мышления. Долго они воспринимались как «заблуждения, «тупики», «предрассудки» и прочие издержки неразвитого сознания. В лучшем случае трактовались как проявления «сакральных» («ритуальных», «магических», «культовых», «обрядовых») сторон общественной жизни, но по факту приравниваются к тем же предрассудкам и на общее понимание прошлого не влияют. А между тем в научной литературе накопилось огромное количество данных, свидетельствующих, что странности смысловой организации древних культур связаны не с отклонением от «смысловой нормы», а с неприменимостью самого понятия «нормы» к истории смыслов [16. С. 160].
Сначала этот ход мысли был зафиксирован в тезисе Л. Леви-Брюля о «дологическом» мышлении древних людей. Затем вскрылась еще более интересная картина: К. Г. Юнг показал, что прежний человек «не более логичен или алогичен, чем мы, просто он думает и живет, исходя из совсем других предпосылок по сравнению с нами»; «различаются. только исходные предпосылки (курсив мой. — С. Г.)» [57. С. 159—161]. К аналогичным выводам подвели работы К. Леви-Стросса, показавшие, что «логика мифологического мышления так же неумолима, как логика
позитивная и, в сущности, мало чем от нее отличается»; разница же между древним и современным типами мышления заключается «не столько в качестве логических операций, сколько в. природе явлений, подвергаемых логическому анализу» [30. С. 206].
О какой природе явлений говорит Леви-Стросс, видно не из малоубедительной гипотезы его самого [10. С. 193], а из того, что логика применима к любым, даже самым абсурдным, смысловым конструктам (вспомним приписываемый Л. Кэрроллу силлогизм: все змеи крылаты, автор книги — змей, следовательно, у него есть крылья). Поэтому сведение главных проблем истории культуры к одному лишь их логическому аспекту изначально устраняет из поля исследовательского внимания эмпирически оправданное представление об изменчивости смысловой организации культуры в историческом времени.
Начало изучению изменчивости языка духовной культуры положил
B. Гумбольдт: «Время благодаря ускоренному развитию идей, нарастанию мыслительной силы и углублению и утончению чувственности часто придает ему [языку] черты, которыми он раньше не обладал. В прежнюю [языковую] оболочку вкладывается тогда другой смысл (курсив мой. — С. Г.), под тем же чеканом выступает что-то иное, по одинаковым законам связи намечается иначе градуированный ход идей» [20.
C. 106]. А в XX в. взгляд на языковые смыслы как на исторически изменчивые поддержали В. И. Вернадский и А. Ф. Лосев: первый заметил, что идея неизменности разума не отвечает действительности [6. С. 75], а второй увидел в истории мысли ее смысловое «самопеределывание» [31. С. 151].
Признание исторической изменчивости смысловой структуры естественных языков проливает свет на очень многое в загадках исторического смысловыражения. Например, объясняет огромное разнообразие характеров и типов коллективной ментальности в истории мировой культуры. Объясняет, почему одни и те же слова наполняются в различные эпохи различным смыслом. Объясняет, почему тексты тех или иных исторических эпох облекаются обычно не в «протокольные» языковые формы, а в такие, которые обусловлены мировоззренческой спецификой этих эпох, «родимыми пятнами» их смыслового поля, их неповторимого речестроя. И, разумеется, объясняет, почему мифы — древнейшие формы смысловой организации культуры — производят на современных людей впечатление «абсурдных россказней» [29. С. 100].
Древнейшая смысловая организация культуры
Эмпирические данные по истории ранних форм мышления вынуждают считаться с тем, что в истоках человеческой культуры лежит не «зародышевое», постепенно усложняющееся, языковое сознание, а необычайно сложное и целостное мировоззрение в его наиболее ранних, мифологических, формах. Оказалось, что именно оно, это мировоззрение, и дает начало абсолютно всем позднейшим проявлениям культуры [47. С. 14—15], в том числе и науке, продолжающей поэтому оставаться
в огромной своей части «научной мифологией». («Наука. не может разрушить мифа. Она лишь его осознает и снимает с него некий рассудочный, напр., логический или числовой план» [32. С. 29—34].)
Как следствие — в мифах стало возможным видеть не отдельную специфическую ветвь языкового смысловыражения, а саму ментально-языковую реальность в ее наиболее ранних и непонятных нам формах — древнейший способ ее смысловой организации. Что и отметила уже О. М. Фрейденберг: «Рядом с мифом не могло быть в сознании не-мифа, какой-то непосредственно данной реальности; неверно, что существовали мифы сами по себе, только в одной области — в области воображения, а в другой, практической, человек трезво осознавал опыт и житейские акты, ел ради утоления голода, женился ради семьи и потомства, защищался от холода одеждой и выбирал правителей для охраны своих интересов» [53. С. 39].
Проще говоря, представление о мифах как о том, «чего нет и быть не может», оказалось еще одним вбитым в массовое сознание «прогрес-систским штампом». На самом деле мифы оказались «нашим всем»: той самой «сокровищницей смыслов», игнорирование которой равнозначно игнорированию самой человеческой культуры. Конкретная же «картина того, каким образом из практики ритуальных измерений и числового "бриколажа" возникали ранние варианты математической науки, из мифопоэтических териоморфно-вегетативных классификаций возникала зоология и ботаника, из учения о космических стихиях и составе тела — медицина, из размыкания последнего этапа в текстах об акте творения — история, а из спекуляций над схемами мифопоэтических операций и лингвистического "бриколажа" — начала логики, языка науки (метаязыка) и лингвистики, — хорошо известна и многократно описана. Во всяком случае, древнегреческая натурфилософия в лице Гераклита, Пифагора, Анаксагора, история в лице Геродота, логика и математика в лице Аристотеля и Эвклида (и того же Пифагора) сохраняют живые связи с наследием мифопоэтической эпохи». И «в еще большей степени то же самое можно сказать о том, что называют началами науки в Древней Индии или Китае» [49. С. 35].
«Программное обеспечение культуры»
Радикальная переоценка роли мифов в истории культуры оборачивается сегодня постепенным формированием взгляда на традиционный «историзм» как на поверхностно-онаученную языковую презумпцию «происхождения», унаследованную из ранних вненаучных источников позднейшей философией и наукой [12. С. 130—135]. Первопроходцами в деле нового понимания «историзма» явились Э. Кассирер и В. И. Вернадский. Первый в своем главном труде «Философия символических форм» писал: «Вместо того, чтобы подразумевать под "происхождением" мифологическую потенцию, мы начинаем видеть в нем научный принцип и именно как таковой учимся его понимать» [27. С. 32]. А второй доходчиво объяснил, что мифологическая презумпция «происхож-
дения» — в его терминологии идея «Начала Мира» — приняла в европейско-американской науке, не без влияния И. Канта, форму представления о «естественном процессе» лишь к концу XVIII — началу XIX в. [7. С. 314].
То же самое можно сказать о любых других аспектах и понятиях духовной культуры, образующих собою все разнообразие прежних и нынешних культур. Почему и приходится думать, что идея гипотетической «нулевой», пусть и сильно растянутой в историческом времени, точки отсчета, от которой якобы набирает обороты процесс усложнения духовной культуры, — не более чем умозрительный продукт «прогрессист-ского» стиля мышления. А в качестве научной альтернативы «нулевой точке отсчета» начинает постепенно выкристаллизовываться представление о предпосълочном информационном фонде культуры — о мифологическом арсенале ее изобразительных средств и мировоззренческих установок.
Ситуация выглядит так, как если бы этот предпосылочный информационный фонд выполнял в истории культуры функцию ее «программного обеспечения». Наличие такого «обеспечения» интуитивно предугадывал все тот же Гумбольдт: «Каким бы естественным ни казалось предположение о постепенном образовании языков, они могли возникнуть лишь сразу. Человек является человеком только благодаря языку; чтобы создать язык, он уже должен быть человеком» [20. С. 314]. Сегодня идее такого «обеспечения» оказываются созвучны и «предструктура понимания» [54. С. 150—151], и «доменные предпосылки» [17. С. 76—79, 458, 491, 496—497], и «дорефлексивная инфраструктура неявных допущений» [41. С. 81], и «феномен предпосылочного знания» [18], и «нераспакованный семантический континуум» [38. С. 290, 325].
Необычным обещает оказаться и потенциальное содержание «программного обеспечения» культуры. У В. Н. Топорова читаем: «Современная наука приходит к исключительно высокой оценке операционной ценности и познавательной силы первобытного знания именно в самые последние годы» [49. С. 37]. О том же — у Х.-Г. Гадамера: «Если откроешь историко-научное собрание де Врие "История исследования мифологии", то получишь то же впечатление, как и от "Кризиса историзма", — оно сказалось на новом оживлении интереса к мифологии. Достоин особого внимания тот факт, как решительно признаются Вальтер Ф. Отто и Карл Кереньи первооткрывателями нового исследовательского направления, воспринимающего мифы всерьез» [9. С. 583]. О том же — у В. В. Налимова: «Странно, но сейчас приходится задумываться над концепциями далекого прошлого» [37. С. 69]. И о том же, но в более отвлеченной форме, у М. Хайдеггера: «онтологические предпосылки историографического познания принципиально превосходят идею строгости самых точных наук. Математика не строже историографии, а просто более узка в отношении круга релевантных для нее экзистенциальных оснований» [54. С. 153].
Если же учесть еще и то, что древнейшие формы смысловой организации культуры характеризуются крайней степенью своей смысловой невероятности (абсурдности, по К. Леви-Строссу), то далеко не случайно
возникает ассоциация с главным следствием из понятия информационной энтропии К. Шеннона: чем менее вероятно сообщение, тем больше информации оно в себе содержит. Есть, правда, мнение, что строго математическое понятие «информация» в теории Шеннона не приложимо к изучению семантической информации [19]. Но оно обусловлено недостаточным пониманием специфики смысловой организации той древнейшей фазы культуры, где наличие постоянных и переменных смысловых величин явлено в особенно очевидной форме.
Проблема «круга»
В свете изложенного не должно казаться странным, что «преодоление всех предрассудков, это наиболее общее требование Просвещения, само начинает разоблачать себя в качестве предрассудка» [8. С. 18]. «Истори-ко-понятийный анализ показывает, что лишь благодаря Просвещению понятие предрассудка получает привычную для нас негативную окраску. Само по себе слово "предрассудок" (Vorurteil) означает пред-суждение, то есть суждение (Urteil), вынесенное до окончательной проверки всех фактически определяющих моментов» [9. С. 322].
С осознанием предрассудков как пред-рассуждений становится окончательно ясной тупиковость традиционно понимаемого «историзма». Достоверно установленная «связь исторического начала с мифологическим» [48. С. 572] обнажает тавтологическую суть утверждения, согласно которому «причины, по которым вообще должны были возникать мифы (т. е. ответ на вопрос, почему восприятие мира первобытным человеком должно было принять такую своеобразную и причудливую форму, как мифотворчество), следует, искать в общих для того уровня культурно-исторического развития особенностях мышления» [47. С. 12], т. е. в самих же мифах! Но «научное доказательство не вправе иметь уже предпосылкой то, обосновать что его задача», — иначе мы получаем ситуацию «круга», в которой «занятие историографического толкования оказывается a priori изгнано из сферы строгого познания» [54. С. 152].
Проблема «круга» — главная, хотя не афишируемая и потому до сих пор малоосознаваемая методологическая проблема современной исторической науки, качественно меняющая традиционные представления о структурных, динамических, функциональных и сущностных аспектах культуры [15. С. 176—177]. Ее подлинный общенаучный масштаб доходит до «ушибленного прогрессизмом» массового научного сознания с трудом. Это видно из двух моментов: 1) «круг» воспринимается как следствие несовершенства доказательной процедуры; считается, что если ее усовершенствовать, то и «круг» исчезнет; 2) «круг» воспринимается в духе модного сегодня постмодернизма — как очередной, производный от «игры словами» симулякр [15. С. 149—150].
Между тем уже одной лишь фиксацией масштаба «круга» открывается возможность решения тавтологической проблемы не умозрительными, а вполне конструктивными методами. По принципу: раз мы имеем дело с феноменом неясной природы, то нужно не фантазировать на
тему происхождения феномена в духе трудовой, игровой и других подобных им теорий культурогенеза, а изучать его внутреннюю структуру в расчете на то, что она скрывает в себе ответы на все потенциальные вопросы, — о чем предупреждал еще В. Я. Пропп: «Точное систематическое описание изучаемого материала есть первое условие, предпосылка исторического изучения и вместе с тем первый шаг его» [44. С. 139].
Методика «черного ящика»
Теоретически именно так и предлагал рассматривать проблему еще М. Хайдеггер: «Решающе не выйти из круга, а правильным образом войти в него» [54. С. 153]. Первая практическая попытка «вхождения в круг» была предпринята около 30 лет тому назад [16. С. 92—95; 13. С. 16—18]. Основывалась она на принципе «черного ящика» — понятия информатики, введенного в научный обиход для решения трудностей изучения сложных систем [45. С. 592].
Представление системы в виде «черного ящика», состоящего из «входа» и «выхода», означает, что при настоящем уровне наших знаний мы не можем проникнуть внутрь системы и разобраться, каким образом «входные условия» преобразуются в «ситуацию на выходе» [45]. Но предположив, что «ситуация на выходе» (в нашем случае — странная смысловая организация древнейшей фазы культуры) причинно связана с «входными условиями» (в нашем случае — с непонятными нам причинами возникновения этой смысловой организации), мы можем по результатам анализа «ситуации на выходе» судить и о том, что на самом деле происходило на уровне «входных условий».
Под «анализом ситуации на выходе» подразумевается изучение загадочной смысловой упорядоченности древнейшей фазы духовной культуры, которая проявляет себя в так называемых повторяемостях мифологических мотивов. В ситуации «круга» эти повторяемости должны пониматься не исторически (как следствие родства по происхождению или как результат сходных условий общественного развития, или как продукт взаимовлияний и заимствований), а типологически (как проявление инварианта, сохраняющегося при любых преобразованиях). Именно такая методика «делает возможной передачу исходной схемы во времени и сохранение ее актуальности в исходных условиях» [24. С. 50].
Имеется в виду то соотношение постоянных и переменных величин в фольклорных текстах, которое было обнаружено В. Я. Проппом применительно к волшебным сказкам и изучение которого он предполагал (но не сумел) продолжить применительно к мифам [43. С. 7]. Аналогичное соотношение постоянных и переменных величин прослеживается и на мифологическом материале [11. С. 54—67], — чем создается реальная перспектива прочтения инвариантного содержания мифосимволи-ческого языка во всей его смысловой полноте и целостности.
Первые шаги в направлении такого прочтения показали, что проп-повская структура волшебных сказок, проанализированная на «более абстрактном уровне больших синтагматических единств» [36. С. 440—460],
целиком совпадает с последовательностью фазовых изменений мифологической модели мира [11. С. 213—214]. Последняя же выглядит как упрощенная форма выражения структуры самовоспроизводственного или матричного принципа [11. С. 74—79]. А это значит, что древнейшая смысловая организация мифосимволического языка наполнена многообещающим метаязыковым содержанием (метаязык в данном случае —
это язык науки, выявляющий потенциальные смыслы языка-объекта).
* * *
Проблема «круга» — главная точка отсчета в осознании кризиса пред-посылочных оснований исторической науки. Она обнажает устарелость обвинительного уклона в отношении «идеализма», а также столетнюю запуганность массового научного сознания этим уклоном. Цена, которую приходиться платить за такую запуганность, оборачивается профессиональной обезоруженностью, — о чем и говорится уже открыто: «Все неудачи в попытке построить содержательную модель сознания кроются в страхе прослыть идеалистом. Нельзя сказать что-либо серьезное о сознании, не постулировав изначальное существование непро-явленной семантики. Это. главный вывод. размышлений над проблемой сознания» [38. С. 299].
О радикальном характере следствий этого предупреждал еще В. И. Вернадский («Мы подходим к очень ответственному времени, к коренному изменению нашего научного мировоззрения» [3. С. 417]; «То, что считалось логически и научно неизбежным, оказалось иллюзией, и явление предстает нам в таких формах, которые никем не ожидались» [2. С. 236]). Отметим лишь некоторые следствия этого. На смену пониманию человеческого мозга как генератора смыслов приходит взгляд на мозг как на их приемник и преобразователь. Соответственно, сферу духовной культуры пора понимать как смысловую реальность особого рода: «Если у нас и есть. надежда на решение самой серьезной проблемы современного мира, то она замыкается на возможности создания такой — расширенной до предела — единой теории поля, которая охватила бы обе реальности: физическую и семантическую» [38. С. 292—293].
Единая теория поля — предмет дальнейших разысканий в заявленной теме. А эту статью уместно завершить цитатой, обобщающей и подытоживающей изложенное выше:
«Наивность так называемого историзма. в том, что он, полагаясь на методологизм своего подхода, забывает о собственной историчности. Подлинно историческое мышление должно мыслить также и свою собственную историчность. Лишь в этом случае оно перестанет гоняться за призраком исторического объекта.» [9. С. 354—355].
Литература
1. Берталанфи Л. фон. Общая теория систем — обзор проблем и результатов // Системные исследования : ежегодник. М. : Наука, 1969.
2. Вернадский В. И. Биосфера. М. : Мысль, 1967.
3. Вернадский В. И. Изучение явлений жизни и новая физика // Известия АН СССР. VII серия. 1931. № 3.
4. Вернадский В. И. Начало и вечность жизни. М. : Советская Россия, 1989.
5. Вернадский В. И. Размышления натуралиста : Пространство и время в неживой и живой природе. М. : Наука, 1975.
6. Вернадский В. И. Философские мысли натуралиста. М. : Наука, 1988.
7. Вернадский В. И. Химическое строение биосферы земли и ее окружения. М. : Наука, 1987.
8. Гадамер Х.-Г. Актуальность прекрасного / пер. с нем. М. : Искусство, 1991.
9. Гадамер Х.-Г. Истина и метод : Основы философской герменевтики / пер. с нем. М. : Прогресс, 1988.
10. Горюнков С. В. К вопросу о переоснащении теоретико-методологического аппарата исторической науки // Знание. Понимание. Умение. : междициплинарный журнал Московского гуманитарного университета. 2016. № 3.
11. Горюнков С. В. Мета-коды культуры. СПб. : Контраст, 2014.
12. Горюнков С. В. На пороге новой мировоззренческой парадигмы. СПб. : Алетейя, 2020.
13. Горюнков С. В. О жизни, смерти и бессмертии как о метаязыковом содержании мифов // Жизнь. Смерть. Бессмертие : материалы научной конференции, проведенной в декабре 1993 г. в Санкт-Петербурге Государственным музеем истории религии. СПб. : Образование, 1993.
14. Горюнков С. А. О методологических проблемах изучения общественного сознания // Ученые записки СПбГИПСР. 2020. № 2(34).
15. Горюнков С. В. О проблемах изучения смысловой организации культуры // Горизонты гуманитарного знания : междисциплинарный электронный журнал Московского гуманитарного университета. 2019. № 1. — https://journals.mosgu.ru/ggz/article/view/955 (дата обращения: 18.04.2021).
16. Горюнков С. В. О соотношении мифологии и онтологии (в свете идей В. И. Вернадского) // Ноосфера и художественное творчество : сборник статей / отв. ред. Вяч. Вс. Иванов. М. : Наука, 1991.
17. Гоулднер А. Наступающий кризис западной социологии. СПб. : Наука, 2003.
18. Грибанов Н. И. Философские основания науки и феномен предпосылочного знания : дисс. ... д-ра филос. наук: 09.00.01. Самара, 1996.
19. Губайловский В. А. Бит, информационная энтропия Шеннона, код Хэмминга : Как измерить любую информацию и передать ее без потерь. — https://hightech-fm.turb0pages.0rg/s/hightech. 1т/2019/02/06/т1оттаиоп (дата обращения: 18.04.2021).
20. Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию. М. : Наука, 1984.
21. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка : в 4 т. СПб. : Диамант, 1996. Т. 4.
22. Данилевский Н. Я. Дарвинизм : Критическое исследование : в 2 т. СПб., 1985. Т. I. Ч. I.
23. Дарвин Ч. Сочинения / под общ. ред. Л. Л. Берга, А. А. Борисяка, Н. И. Вавилова и др. М. ; Л. : Изд-во Академии наук СССР, 1939. Т. 3.
24. Иванов Вяч. Вс., Топоров В. Н. Инвариант и трансформации в мифологических и фольклорных текстах // Типологические исследования по фольклору : сборник статей памяти В. Я. Проппа. М. : Наука, 1975.
25. Кара-Мурза С. Г. Оппозиция: выбор есть : Тайны современной политики. М. : Алгоритм, 2006.
26. Кармин А. С. Культурология : учебник. 6-е изд. СПб. : Планета музыки : Лань, 2011.
27. Кассирер Э. Философия символических форм : в 3 т. / пер. с нем. М. ; СПб. : Университетская книга, 2002. Т. I.
28. Леви В. Охота за мыслью. — http://knigosite.org/library/read/614 (дата обращения: 18.04.2021).
29. Леви-Стросс К. Миф, ритуал, генетика // Природа. 1978. № 1.
30. Леви-Стросс К. Структурная антропология. М. : Наука, 1985.
31. Лосев А. Ф. О значении истории философии для формирования марксистско-ленинской культуры мышления // Алексею Федоровичу Лосеву: к 90-летию со дня рождения : сборник статей / сост. В. В. Гогуадзе. Тбилиси: Изд-во Тбилисского университета, 1983.
32. Лосев А. Ф. Философия. Мифология. Культура. М. : Политиздат, 1991.
33. Любищев А. А. Проблемы формы, систематики и эволюции организмов : сборник статей. М. : Наука, 1982.
34. Маркс К. Письма. Маркс —Фридриху Энгельсу. 19 декабря 1860 г. // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. М. : Госполитиздат, 1963. Т. 30.
35. Маркс К., Энгельс Ф., Ленин В. И. О диалектическом и историческом материализме. М. : Политиздат, 1984.
36. Мелетинский Е. М. Структурно-типологическое изучение сказки // Пропп В. Я. Морфология «волшебной» сказки : Исторические корни волшебной сказки. М. : Лабиринт, 1998.
37. Налимов В. В. Непрерывность против дискретности в языке и мышлении. Тбилиси : Изд-во Тбилисского университета, 1978.
38. Налимов В. В. Спонтанность сознания : Вероятностная теория смыслов и смысловая архитектоника личности. М. : Парадигма : Академический проект, 2011.
39. Новая философская энциклопедия : в 4 т. / рук. проекта В. С. Степин, В. Г. Семигин, М., 2011. Т. 2.
40. Новейший философский словарь / под ред. А. А. Грицанова. Минск, 2002.
41. Огурцов А. П. Социальная история науки: две стратегии исследований // Философия, наука, цивилизация / отв. ред. В. В. Казютинский. М. : Эдиториал УРСС, 1999.
42. Пригожин И. Конец определенности : Время, хаос и новые законы природы. Ижевск : НИЦ «Регулярная и хаотическая динамика», 2000.
43. Пропп В. Я. Морфология сказки. Л. : Academia, 1928.
44. Пропп В. Я. Фольклор и действительность. М. : Наука, 1979.
45. Словарь по кибернетике / под ред. В. М. Глушкова. Киев : Украинская советская энциклопедия, 1979.
46. Теория и методология исторической науки : терминологический словарь / отв. ред. А. О. Чу-барьян. М. : Аквилон, 2014.
47. Токарев С. А., Мелетинский Е. М. Мифология // Мифы народов мира : в 2 т. М. : Советская энциклопедия, 1980. Т. I.
48. Топоров В. Н. История и мифы // Мифы народов мира : в 2 т. Т. I.
49. Топоров В. Н. Первобытные представления о мире (общий взгляд) // Очерки истории естественно-научных знаний в древности. М. : Наука, 1982.
50. Уайтхед А. Н. Избранные работы по философии / пер. с англ., общ. ред. и вступ. ст. М. А. Кис-селя. М. : Прогресс, 1990.
51. Философский словарь / под ред. П. С. Гуревича. М. : Олимп, 1997.
52. Философский словарь : справочник студента / под ред. Г. Г. Кириленко, Е. В. Шевцова. М. : Слово : АСТ, 2002.
53. Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. Екатеринбург : У-Фактория, 2008.
54. Хайдеггер М. Бытие и время. СПб. : Наука, 2006.
55. Хакен Г. Синергетика : Иерархия неустойчивостей в самоорганизующихся системах и устройствах. М. : Мир, 1985.
56. Четвериков С. С. О некоторых моментах эволюционного процесса с точки зрения современной генетики // Журнал экспериментальной биологии. Серия А. М. ; Л., 1926. Т. 2. Вып. 1.
57. Юнг К. Г. Проблемы души нашего времени. М. : Прогресс : Универс, 1993. ♦
