CC BY
265
ЛИЧНОСТЬ И ПОЛИТИКА
ПРОБЛЕМА ИНДИВИДА КАК АКТОРА МИРОВОЙ ПОЛИТИКИ В УСЛОВИЯХ РАЗВИТИЯ ПРОЦЕССОВ ГЛОБАЛИЗАЦИИ
Ю. С. КОНОПЛИН, О. В. КРАСИНА
Кафедра политологии и социологии Московский педагогический государственный университет проспект Вернадского, 88, Москва, Российская Федерация
Основным объектом рассмотрения в данной статье является анализ влияния процессов глобализации на изменение роли индивида в современной мировой политике. При этом хотелось бы обратить внимание на то, что в процессе анализа используется понятие актора, а не субъекта, поскольку именно понятие актора как “лица действующего”, “участника дискурса” (Хабермас, 1995, с. 21) дает нам основание говорить о проблеме индивида в рамках мировой политики. Задаются рамки исследования, когда главный акцент обращен на так называемых непосредственных субъектов, то есть тех, кто непосредственно осуществляет действие. Однако данная установка не означает отрицания роли и значения других акторов мировой политики или, говоря словами Г. Мэйна, анализ самого феномена мировой политики как “состоящей исключительно из индивидов”. Тем не менее, именно анализ роли индивида как “целеполагающего актора” (Политическая наука.., 1999, с. 36), изучение которого есть “конечный вопрос политики” (Ильин, 1995, с. 26), вероятно, составляет антропологическое измерение мировой политики, что и является, в свою очередь, основным объектом нашего исследования.
Собственно постановка проблемы индивида как актора мировой политики возможна только лишь во второй половине XX века. В ее развитии можно выделить ряд этапов. Интерес исследователей к проблематике индивидуального измерения мировой политики присутствовал и раньше, однако он концентрировался в основном на изучении деятельности “творцов политики”, причем если изначально предполагалось, что “политик должен одиноко идти дорогой ответственного официального лица, который при принятии решения на первое место должен ставить безопасность народа, от имени которого он выступает” (ТЬотрБОп, 1958, р. 4), то позднее Б. Рассет и X. Старр предлагают рассматривать “творца политики как “фокус приложения бесчисленных давлений и ограничений” (Рассет, Старр, 1982, с. 29-30).
Таким образом, индивид действует в силу своей роли, которую он играет в обществе и политической системе. Находясь во главе той или иной организации, он берет на себя ответственность за деятельность этой организации и защиту ее интересов, но вместе с тем учитывает интересы других людей и организаций, то есть является центром различных разнонаправленных влияний и, что очень важно, заняв определенный пост,
индивид надевает на себя “ролевую маску” и, таким образом, слышит и видит только то, что по его мнению должен был бы видеть и слышать человек на его месте.
Очевидно, что в основе данного подхода лежат социологические и бихевиоралистские принципы. Однако “человек с улицы” проявляется здесь лишь опосредованно и пассивно. Он не рассматривается в качестве самостоятельного актора мировой политики, но учитывается лишь в той мере, в какой он оказывает влияние на “творца политики”. Причем это влияние может быть как непосредственным (например, группы давления), так и косвенным, когда “творец политики” соизмеряет свои действия с возможными оценками своей референтной группы (“мои избиратели”, “наш народ” и т.п.). Однако в целом в рамках традиции реализма и возникших на ее основе течений приоритет отдается анализу государства, транснациональных корпораций, межправительственных организаций, за рамками которых не видно индивида (см., напр.: Киссинджер, 1997).
Возможно, здесь следует обратить внимание еще на один момент: индивид в роли “творца политики” выступает скорее как символ, будь то президент государства или видный политический деятель международного масштаба, как проекция института или группы, которую он представляет, и именно в данном контексте мы можем говорить об индивиде как производной той структуры, которая за ним стоит. Кроме того, сложность процесса принятия решений в современном мире резко возросла, что также ограничивает возможности “творца политики”. Его роль все более сводится к роли английской королевы, которая “царствует, но не правит”. Реальную власть получают эксперты, чье мнение заслушивается при принятии того или иного решения, группы интересов, которые пытаются повлиять как на сам процесс, так и на его результат с целью добиться решения, благоприятствующего данной группе, различного рода общественные движения и неправительственные организации, которые также если и не принимают непосредственного участия в данном процессе, то пытаются через средства массовой информации донести свою точку зрения до лиц, ответственных за то или иное решение. Вместе с тем, при принятии самого решения не может не учитываться такой феномен как общественное мнение.
Наконец, сами творцы политики уже не обладают более монополией на реализацию властных полномочий. Скорее, по выражению О. Тоффлера, мы оказываемся свидетелями “эры смещения власти”, которая в то же самое время означает не просто перераспределение властных полномочий, но трансформацию самого феномена власти (Тоффлер, 1995, с. 333). Как одно из проявлений данного феномена выступает зарождение новых властных структур, которые как внутри государства, так и в мировой политике в целом принимают форму не неких узлов или “вершин”, в которых концентрируется власть, но имеют сетевую структуру и вовсе не обязательно представляют собой производные государственных структур. Скорее наоборот, это структуры альтернативные государственным, логика действия и развития которых в большой степени определяется акторами, их составляющими. Это видение власти аналогично той концепции, которую предлагает Таити Сакайя, анализируя современную Японию: он выделяет так называемые “власти, не предусмотренные законом” (Таити, 1992, с. 297).
Основой для возникновения подобной системы стало наличие единого информационного пространства, которое связывает все японское общество и выступает как совокупность сетей коммуникации, та характеристика, которую чаще всего применяют при анализе мировой политики, чтобы подчеркнуть возросшую взаимозависимость современного мира. Главным моментом в рамках нашего исследования выступает та идея, что в независимости от того, какое место в служебной иерархии занимает тот или иной человек, степень его влияния и участия в том или ином решении зависит от других факторов, таких как возраст, старшинство, семейное происхождение и так далее. По сути дела, главными оказываются не объективные характеристики, описывающие систему распределения власти в корпорации или
ведомстве, но субъективные, личностные качества индивида, причем не то место, которое он занимает определяет его статус, но его статус определяет то место, которое он займет. Более того, политические институты, обеспечивающие возможность участия индивида в политическом процессе, в том числе и международно-политическом, никогда не обладали “ни формальным, ни легальным статусом” (АоЫ, 1990, р. 23-24). Но их встроенность в сети коммуникации представляется более значимой, чем их значение в соответствии с буквой закона. В этой связи Таити Сакаия ссылается на высказывание авторитетного политика Ватанабэ Митио, согласно которому “В либеральнодемократической партии Японии есть более десяти человек влиятельнее, чем премьер-министр” (Таити, 1992, с. 202).
Система подобной власти задает поле для личностной активности субъекта, поскольку суть здесь состоит в том, что власть как таковая должна основываться на “истинных намерениях”. Индивид получает возможность самостоятельно действовать в конкретной ситуации, просто исходя из своего понимания того, что этим “истинным намерениям” соответствует. В результате в процессе взаимодействия с гражданами других государств, особенно европейских, где основой для деятельности рассматривается либо личная инициатива, если речь идет о неофициальном контакте, либо официальная инструкция, может возникнуть ситуация недопонимания. Но если для Японии характерно то, что властные полномочия распределены в обществе и все тем или иным образом оказываются включены в этот процесс и хотя каждое ведомство, даже министерство иностранных дел, преследуют свои сугубо личные цели, существует общее информационное поле, которое конструирует и координирует все эти замкнутые сообщества. Помимо этого, роль играет и то, что индивид одновременно принадлежит к нескольким сетям коммуникации, а потому его поведение также направлено на координацию их деятельности и бесконфликтность их совместного развития. Но в сфере международной политики мы оказываемся в ситуации, где изначально отсутствует единый признаваемый всеми центр власти или некая идея, которая может связать воедино все эти сети коммуникации. Вряд ли в качестве такового можно рассматривать Организацию Объединенных Наций, деятельность которой скорее подобна консультационному совету, точно также как и отдельные государства или сверхдержавы. Но даже если ранее они рассматривались в качестве центров власти, то на настоящий момент констатируется уход власти из традиционных центров, что признается не только Тоффлером, но и другими учеными, среди которых можно указать Таити Сакайя, Друкера П., Розенау Дж. и др.
Особенность же именно современного периода, с точки зрения того же Тоффлера, связана с тем, что мы являемся свидетелями не какого-то частного перемещения власти, но, что случается крайне редко, “...приходит в движение вся мировая система власти и... изменяется весь порядок осуществления власти и трансформируется сама природа власти” (Тоффлер, 1995, с. 336). Это создает новые условия на мировой арене, когда не только меняется роль и значение традиционных ее субъектов, но и появляются новые возможности для раскрытия негосударственных акторов, и в первую очередь индивида.
Однако собственно определение индивида как актора мировой политики первоначально дается Э. Линклеттером, который в своей работе “Люди и граждане в теории международных отношений” предпринимает попытку анализа международных отношений как особого типа отношений между политическими сообществами, концентрирующихся на взаимодействии, которое может рассматриваться как “взаимоотношения между людьми и гражданами”. Мы сталкиваемся в рамках данной концепции именно с “людьми с улицы”, когда автором выделяются те, кто является гражданами, и те, кто ими не является в мировой политике. Рассмотрение этой проблемы Э. Линклеттер тесно связывает с пересмотром оснований теории международных отношений как таковой. Он пытается построить концепцию альтернативную направлению Реализма, а потому утверждает, что “... именно в рамках тех теорий, которые стремятся к пониманию природы индивида как исторического субъекта, как
саморазвивающегося и самотрансформирукнцегося существа, осознающего условия своей свободы”, следует искать основания современной теории международных отношений. Если мы согласимся с данным утверждением, то тогда очевидно, что появляется возможность рассматривать индивида не только как одного из акторов, но и как основного актора. Естественно, что здесь есть некоторое преувеличение, однако утверждение Линклеттера, что “... большая часть современной теории международных отношений концентрировалась на той проблеме, которую можно обозначить как взаимоотношения между людьми и гражданами” (Linkletter, 1982, р. X-XI), возможно, имеет под собой основания. Две составляющие этой проблемы включают в себя сочетание анализа взаимодействия индивидов, как представителей рода человеческого между собой, и взаимодействие граждан, определяемое принадлежностью их к тем или иным сообществам. Важным моментом является то, что индивид, который является одновременно и гражданином, и человеком, может потерять свой статус гражданина, например, оказавшись в роли беженца. Может возникнуть и такая ситуация, при которой формально он обладает статусом гражданина, но таковым себя не считает. Этот феномен “не-идентификации”, о котором речь пойдет ниже, можно наблюдать во многих частях света, в частности и на территории бывшего СССР. Являясь формально гражданином вновь возникшего независимого государства, человек не воспринимает себя как такового, но идентифицирует себя как гражданина государства, которое уже не существует. Это вызывает не только чувство ностальгии по прошлому, но и может привести к состоянию социальной анемии.
Очевидно, что те выводы, которые можно сделать на основе концепции, предложенной автором, создают основания для того, чтобы действительно признать важную роль подобных исследований для современной теории международных отношений и мировой политики.
Тем не менее, возвращение индивида в теорию международных отношений, прежде всего, связано с публикацией работы Розенау “Мировая политика в движении” (Rosenau, 1990). Говоря об изменениях, происходящих на мировой арене, он обращает внимание на явление “бифуркации мира”, его разрыва, что приводит к одновременному существованию как минимум двух уровней мировой политики, первый из которых представляет собой традиционные межгосударственные отношения, а второй полицентричный мир “постмеждународной политики”, который распадается в свою очередь на множество уровней. Это вызывает лавинообразный рост количества акторов мировой, или постмеждународной, в терминологии Розенау, политики. В этом полицентричном мире различных, относительно равноправных акторов особую роль играет индивид. В результате изменений, имеющих место на макроуровне, происходят значительные изменения и на микроуровне, и, как следствие этого, мы имеем дело с новым типом индивида, который является активным, образованным и политически компетентным (Розенау, 1992, с. 7-8).
Очевидно, что Розенау здесь делает выводы на основе анализа, прежде всего поведения граждан западных государств. Однако современное развитие средств массовой коммуникации, изменение функций государства, нерешенность глобальных проблем и т.п. вызывают определенные изменения и среди граждан других стран. Но очевидно, что мы можем анализировать процессы, происходящие на макроуровне и без учета конкретных действий граждан. Возникает, следовательно, вопрос о целесообразности использования данного подхода. По мнению Розенау, существует, по крайней мере, три фактора, которые оправдывают его использование: во-первых, граждане в последнее время приобрели более высокие аналитические способности, что “...находит выражение в их склонности к разработке детальных сценариев, в стремлении к более точному определению причинно-следственных связей и в явной готовности признать сложность нашего мира, независимо от объема информации, которой располагают индивиды”.
Таким образом, не настолько важно, каков реальный объем знаний конкретного индивида по истории или экономике, например, Китая, сколько его мнениео том, что там происходит и какое отношение это имеет к нему лично. Естественно, что речь здесь не идет о целерациональном характере и разумной обоснованности позиции индивида. Он легко может оказаться объектом манипуляции. Более того, подчас сами опросы общественного мнения, которые претендуют на то, что дают полную картину мнений, распространенных в обществе, являются способом манипулирования общественным сознанием. Но важен сам факт того, что у него есть определенное мнение и он стремится его выразить в своей деятельности или отказе от деятельности.
Во-вторых, “... посредством восприятия и обобщения граждане оказывают ныне все возрастающее влияние на формирование общей картины международной политики”.
Наконец,в-третьих, сам неустойчивый характер современной мировой политической системы делает ее более уязвимой для микрополитического влияния (Розенау, 1996, с. 101).
Таким образом, постановка проблемы индивида как актора мировой политики представляется вполне обоснованной в рамках концепции Розенау и наиболее важным является тот момент, что анализ индивида как актора Розенау проводит не только с позиций поведенческого аспекта, но и большое значение уделяет учету изменений во внутреннем мире индивида, который оказывается все более изолированным от традиционных центров власти, одновременно оказываясь включенным в новые центры власти, и все более зависимым от событий, происходящих на мировой арене. Все это вызывает изменение внутренней самооценки и самоидентификации. Эта тема становится основной для ряда теоретиков международных отношений, а фундаментальный вопрос, ответ на который они пытаются дать звучит как “Кто ты?” или “Кто я такой?”, причем речь здесь идет не только о национальной идентичности, хотя в первую очередь исследования затрагивают именно эту проблему, но и о религиозной, этнической и других типах идентичности, то есть речь идет о разработке проблемы идентификации как таковой (O’Neill, 1994, р.77).
Следовательно, мы можем охарактеризовать понятие “идентичности”, используемое западными политологами, как процесс осознания индивидом себя как части некоего сообщества, принятие системы ценностей, предлагаемой этим сообществом и деятельность, направленная на поддержание его (сообщества) существования. В роли объекта идентификации может выступать любое объединение людей, как то: малая группа, этническая общность, нация и даже мир в целом. Более того, процесс идентификации может носить символический характер, если речь идет, например, об идентификации с референтной группой, в роли которой также могут выступать различные объединения людей.
Однако необходимо учитывать, что самоидентификация практически не имеет ценности, если индивид не получает признания среди тех, к кому он хотел бы присоединиться, и, особенно, если это люди пользующиеся авторитетом. Эта потребность принадлежать к определенной общности является одной из самых сильных в индивиде (Boucher, 1998, р. 379). Следовательно, для индивида принципиально важным является наличие обратной связи с той общностью, с которой он себя идентифицирует. Таким образом, проблема идентификации выводит нас на восприятие индивидом мира, себя в этом мире и на оценку событий, происходящих в нем, что обуславливает, в конечном счете, его поведение. Учитывая же влияние процессов глобализации на изменение роли индивида как актора мировой политики, и в том числе их влияние на проблему построения идентичности, мы выходим на новые перспективы.
Однако прежде чем приступить к рассмотрению собственно влияния процессов глобализации на изменение в трактовке индивида как актора мировой политики, необходимо выделить, что же мы понимаем под глобализацией и какие из ее процессов оказывают наибольшее влияние на изменение характера связей и отношений, в которые
оказывается включен индивид в сфере мировой политики и каким образом это меняет как его объективное положение в данной области, так и самовосприятие индивида.
Существует огромное количество подходов к определению данного понятия, большинство из которых исходят из этимологии слова: глобальный - относящийся к территории всего земного шара, охватывающий весь земной шар, всемирный либо всесторонний, полный; всеобщий универсальный (Словарь иностранных слов, 1986, с. 135).
Глобализация рассматривается как процесс роста взаимозависимости современного мира, переход от регионального и цивилизационного развития к развитию глобальному, что связано с рядом аспектов. И прежде всего это связано с выявлением влияния процессов научно технического прогресса на развитие современного мира и так называемых глобальных проблем, в первую очередь проблем экологических, поскольку мир впервые оказался в ситуации, когда границы перестали иметь значение. Происходит осознание того, что проблемы развития современного мира, в том числе и мировой политики, с одной стороны, не могут быть решены в рамках национального государства, а, с другой стороны, интернационализация и возникновение глобальных проблем, приобретают антропологическое измерение, поскольку “постановка глобальных проблем” может осуществляться только лишь как постановка “проблем общечеловеческих” (Шестопал, 1997, с. 9).
Главным моментом здесь может быть то, что глобальные проблемы воспринимаются не только как проблемы, касающиеся лично всего человечества, но, и это на наш взгляд имеет принципиальное значение в свете развития нашей темы, рассматриваются как проблемы личностно-значимые, то “что касается меня лично”. Одновременно тот же Шестопал A.B. констатирует, что в своей совокупности эти проблемы требуют “общепланетарного подхода”, что выводит нас на понимание мира как “единого и многообразного феномена” (Тимофеев, 1998, с. 98), где следовательно позиция индивидов по признанию за той или иной проблемой ее первоочередного значения является новым фактором формирования политики. Данная тенденция имеет различное измерение: от учета мнения конкретного индивида и до формирования обще цивилизационной идеологии, одной из попыток которой является конструирование концепции культуры мира, разрабатываемой сейчас в Юнеско. Но утверждения и Тимофеева Т.Т, подробно анализирующего этот концепт, и Шестопала A.B. основываются на признании ими универсального характера глобальных проблем, их общечеловеческой значимости, что подразумевает также и наличие неких общечеловеческих ценностей, которые определяют как отношение к проблеме, так и ту степень значимости, которая придается ей индивидом. Вместе с тем, часть исследователей рассматривает данные глобальные проблемы, к числу которых в рамках именно мировой политики следует в первую очередь отнести проблему соблюдения прав человека, проблему войны и мира, роль экологии и, наконец, проблему выживания человечества, как проблемы исключительно западной цивилизации, которые, с одной стороны, явились логическим следствием ее развития, а, с другой, и попытки их решения, и их интерпретация также осуществляются в терминах именно западной цивилизации. Но стремление описать процессы размывания национальных границ и включения населения государства в единое мировое сообщество исключительно как процесс вестернизации создает больше вопросов, чем дает ответов. Более того, по мнению Хантингтона большая часть подобных исследований путает процессы модернизации и “вестернизации”, ошибочно воспринимая за подрыв ценностей национальных культур то, что является популяризацией американского образа жизни (Хантингтон, 1997). Однако в рамках нашей темы большее значение имеет тот факт, что индивид, давая определение глобальным проблемам и соответственно как методам их решения, приемлемым с его точки зрения, так и их роли в его собственной жизни, тем самым определяет и степень своего личного участия в их решении.
По сути дела, поскольку мы уже ранее давали определение глобальным проблемам как проблемам, связанным с развитием цивилизации и решаемым в сфере мировой политики, это означает определение индивидом степени своего политического участия в мировой политике. Естественно, что степень этого участия может варьировать, однако принципиальным моментом здесь является то, что если ранее индивид рассматривал себя исключительно в рамках национального государства и через национальное государство, то современный индивид уже получает возможность мыслить себя, исходя из транснациональной перспективы. Однако, с одной стороны, это предполагает некое глобальное видение мира в целом, частью которого себя воспринимает индивид, но, с другой стороны, наличествует “дефицит образа всемирности” (Аснер, 1999, с. 342) (действительно, несмотря на усиление процессов глобализации отсутствует некая общая или универсальная идея, которая определяла бы это развитие, по сути дела, получается, что глобализация происходит просто потому, что происходит потому, что это выгодно).
Если учесть размывание традиционных понятий, таких как государство, нация, демократия и так далее, что констатируется не только П. Аснером, но и такими авторами как Т. Сакаия, М. Жираром, Э. Гуэхенно и др., то возникает проблема самоидентификации современного индивида, определения того, частью чего он себя видит. По сути дела, исследования в этой области зачастую выступают как попытка ответить на главный вопрос современности с точки зрения Р. Рорти, а именно: “Кто я такой?”, ответ на который современный индивид пытается дать в течение всей своей жизни и, что принципиально, ответ этот не определен заранее и его невозможно вывести из неких объективных характеристик индивида. Так, если ранее самоидентификация индивида во многом зависела от позиции, занимаемой им в обществе и по большей части определялась от рождения, то в настоящем мы уже не можем однозначно утверждать, что индивид, являясь гражданином данного государства, и воспринимает себя как гражданин, поскольку одновременно он может являться членом общественного движения, служащим транснациональной корпорации и т.д. Мы уже не можем утверждать, что именно государственная принадлежность индивида является для него основополагающей.
Можно согласиться с предположением, что происходящая трансформация государства, связанная с уменьшением его влияния и изменением его структуры и функций, создает некий вакуум, который может быть заполнен новыми негосударственными акторами мировой политики. Однако сложно принять тезис о необходимости рассматривания мировой политики только через призму корпораций, поскольку по утверждению Джеффри Понтона и Питера Гилла “индивидуум является основным актором политики на всех уровнях”, включая и международный уровень, где он действует по мнению авторов не столько непосредственно, сколько в рамках и через такие институты как собственно государство и “огромное количество транснациональных организаций как общественных, так и частных”. Данное утверждение особенно интересно в той связи, что оба автора причисляют себя к традиции, в рамках которой “национальное государство рассматривается как основной фокус нашего обсуждения политической деятельности” (Ponton, Gill, 1996, p. 19). Именно проблема политического участия людей во множестве общественных движений задает новые рамки реализации их политической активности, выходя за пределы государственных границ.
Этот феномен участия оказывается тесно связан и другим аспектом анализа тенденций глобализации, которым является экологическое измерение мировой политики и, соответственно, его соотношение с антропологической интерпретацией мировой политики. Осознание того, что экологические проблемы имеют исключительно глобальное измерение, что последствия экологической катастрофы, произошедшей к примеру в Европе, могут ощущаться и ощущаются в Латинской Америке, заставило обратиться к анализу мира как единой системы. Данные процессы во многом изменили как подход к анализу естественнонаучных процессов, так и изучение политических
последствий усиления экологических проблем. Причем, если первоначально речь шла исключительно об экологических проблемах как проблемах обеспечения безопасности, то сейчас подход к ним именно как к проблемам политическим становится приоритетным. Теория сложной системы, долгое время разрабатывавшаяся в сфере математики, позволила вывести так называемый “эффект бабочки”: “затейливая, но математически жесткая (и экспериментально доказанная) теория показывает, что бабочка, машущая крылышками в дождевых лесах Амазонки, может оказать - и действительно оказывает - влияние на погоду в Чикаго через несколько недель или месяцев”, что может означать, что “по отношению к погоде, то есть по отношению к краткосрочным явлениям, не может существовать какой бы то ни было системы. Здесь существует лишь хаос” (Друкер, 1994, с. 241).
В рамках данной темы это предполагает как минимуму два утверждения: во-первых, утверждение о том, что решение глобальных проблем должно быть личностно-значимым делом каждого, является уже не просто красивым речевым оборотом, но приобретает всемирное значение, поскольку, если взмах крыльев бабочки может изменить погоду в Сиэтле, то точно также действия горстки людей, которые стремятся очистить тот ручей, что протекает возле их дома, могут повлиять на общую экологическую обстановку. Мы уже не можем отмахиваться от анализа поведения этих людей как чего-то несущественного, но должны признать, что утверждение X. Арендт, что на земле действуют и существуют в первую очередь люди, вероятно, должно приниматься за исходную точку любого политологического исследования, поскольку даже такие категории, как государство, социальные институты и т.п., выступают прежде всего как некие абстракции, интеллектуальные конструкции, созданные самими людьми для организации их совместной жизнедеятельности. Более того, подобное рассмотрение традиционных субъектов мировой политики позволяет обогатить наше понимание их деятельности, поскольку рассматриваемые через призму индивидуального подхода они выступают в первую очередь как ценности, что дает возможность высветить их сущностные черты. Их существование возможно лишь до тех пор, пока мы в состоянии дать четкое определение тому или иному субъекту мировой политики, но именно здесь заключается одна из ключевых проблем современности. Уже упоминалось о дефиците образа всемирности, но и образы таких традиционных акторов мировой политики, как государство, нация, гражданство и т.п., меняют свое значение.
Многие исследователи, и в частности Р. Жирарде, обращают внимание на то, что, как следствие процесса глобализации, происходит создание единого глобального общества, что связано в первую очередь с ростом количества коммуникаций и интеракций, а также изменения их качественного характера, в результате чего упрощается процесс общения между представителями различных этносов и групп, происходит, особенно в Европе и Северной Америке, но не исключительно в этих регионах, размывание национальных границ, которые становятся более прозрачными и открытыми.
Помимо этого наблюдается рост взаимозависимости современного мира, что проявляется не только в сфере экономики, но, что может быть имеет еще большее значение и в сфере культуры, а в результате происходит размывание национальных идентичностей. Индивид “ощущает” существование глобального общества, но он не рассматривает себя как часть этого глобального общества. Жители этого общества выступают для него не как “мы”, частью которых он мог бы считать себя, но как “они”, которые могут быть для него не просто представителями чуждого сообщества, но и врагами. “Иными словами, социальная группа [также как и отдельные индивиды]... вместо ощущения включенности в существующие нормы глобального общества чувствует себя отличной от этого общества и болезненно переживает эту свою непохожесть и отличия, она переживает “драму отчуждения”. Этот феномен, который характерен для развитого общественного сознания, получил название “не -идентификации” (Цит. по: Федоров, 1997 , с. 171).
Возможно, как следствие подобного процесса мы можем рассматривать попытки возрождения своих национальных традиций в том виде, в каком они якобы существовали раньше, также как и замыкание внутри некоей локальной общности. Индивид, поддаваясь патерналистским настроениям, сознательно или неосознанно пытается спрятаться от враждебного мира. Ощущая ослабление влияния на него его собственной национальной идентичности и не будучи в состоянии рассматривать себя как часть глобального сообщества, он пытается изолироваться от окружающего его мира, создавая свои собственные мифы, и главным из которых является его миф о той прекрасной родине, которую он потерял и которой более не существует. Как следствие возникновения данного мифа в некоторых обществах наблюдается не только стремление к воссозданию национальных традиций, но и установка на изоляционизм. Более того, этот же феномен вызывает возникновение таких стихийных массовых протестов, которые направлены против различного рода международных организаций, как, например, МВФ, с чьей ролью индивиды и связывают само возникновение и развитие глобального общества. Другой стороной данного процесса может служить стремление индивида к замыканию в рамках малой общности или корпорации, представители которой являются для него “своими”, в противовес “чуждому миру”.
В какой-то степени это вписывается в попытки снять последствия глобализации за счет упрочения национальной идентичности. Являясь все более прозрачной, нация стремится обрести хоть некоторую опору в заключении договоров со своими ближайшими соседями, создавая региональную структуру, с которой индивиды могли бы идентифицировать себя. Вновь возрождаемый миф о братских народах, о единой цивилизации может использоваться как объект самоидентификации индивидов в противовес идентификации с глобальным обществом или, как часто называют этот феномен в последнее время, с “глобальной деревней”. Это своего рода попытка оказаться среди “своих” в противовес “чужим”, в качестве которых теперь уже не может выступать только какое-то конкретное государство или цивилизация, так как зачастую они не в состоянии справиться с этой ролью, поскольку изменяется само понимание понятий “государство”, “нация” и т.п., что не дает индивиду возможности “замкнуться” в рамках некой четко определимой структуры или образования. Более того, содержание этих понятий не только размывается и становится более расплывчатым, но уже “...недостаточно сказать “государство”, “суверенность”, “политика”, чтобы оживить эти реалии”. Этот процесс не является чем-то новым или только вчера возникшим. Уже в 1944 г. К. Тарбер утверждал, что период между двумя войнами показал, что “национальное суверенное государство превратилось в опасный анахронизм” (ТЬигЬег, 1994, р. 34).
По сути дела, процессы качественного изменения и самой сферы мировой политики, о которых мы говорим сейчас, просматриваются в некоторой степени уже по окончании второй мировой войны, но возникшее блоковое противостояние сверхдержав как бы законсервировало ту систему акторов, которая существовала на данном этапе развития.
Вместе с тем для индивида естественно стремиться к самоидентификации на уровне исторически значимых образований, что вынуждает его к реконструированию дефиниций нации и государства. Но эта самоидентификация осуществляется скорее на эмоциональном уровне, а потому и нация, и цивилизация воспринимаются индивидом как большие группы людей, с которыми у него есть нечто общее, что является важным лично для него и настолько же важно для этих людей, в противовес всем другим. Это не так уж сложно, если учесть, что современный мир, являясь единым, не является в то же время единообразным и представляет собой многоголосицу, в которую вплетаются голоса представителей различных культур.
Другой стороной данного процесса выступает конструирование идентичности в границах некоего локального образования, в рамках которого представляется возможной реализация тенденции “к образованию замкнутых кругов общения” (Политическая культура.., 1994, с. 283), в какой-то степени и огромное количество международных
неправительственных организаций тоже может быть объяснено, исходя из данного стремления. Но наличие средств современной коммуникации, прозрачность границ, увеличение количества контактов между представителями различных государств и т.п., приводят к резкому увеличению не только влияния внешнего мира на то, что происходит внутри общества, но, что, возможно, для индивида более важно, к увеличению присутствия внешнего мира, а чем неизбежнее присутствие внешнего мира, тем больше у людей порыв к идентичности и тяга замкнуться в своем коллективе.
Однако в виду растущей взаимозависимости мира подобное присутствие не только не исчезнет в будущем, но и еще более усилится, что неизбежно приведет к изменениям собственно внутри нации, следствием которых может стать и тенденция к унификации культур, и к американизации образа жизни, что явит возможность существования действительно единого унифицированного мира.
Здесь мы сталкиваемся с замкнутым кругом: чем сильнее будут идти процессы унификации, тем слабее будет становиться национальная и культурная идентичность. Но поскольку наличествует “дефицит образа всемирности”, индивид окажется в ситуации, когда возможность его самоидентификации как “глобального гражданина” будет минимальна и необходимость найти способ размежевания, отделения себя от всего остального мира станет для него насущной и появление новых объектов идентификации окажется лишь делом времени, а возможность существования унифицированного мира оказывается под вопросом. При этом, утрачивая национальную идентичность, он утрачивает понятие авторитета, за которым признается право в определении идентичности индивида. Ни общество, ни государство не выполняют уже этой функции, а потому “отсутствует иная легитимность, кроме легитимности индивидуалистической или экономической”. Но так как понятие нации или гражданственности постепенно размывается, то индивид утрачивает чувство общей идеи, объединяющей его с другими во имя чего-либо. Поскольку собственно возвращение к понятию гражданственности нуждается прежде всего в определении того, кто является гражданином. Причем речь идет уже не только о гражданстве в его традиционном понимании, но вводится и понятие “глобального гражданства”. В результате, “люди больше не знают, что они возводят вместе, но знают, что они все вместе ненавидят” (Аснер, 1999, с. 331, 333).
Все это является основой для усиления напряженности и враждебности в мире в целом. Описание мировой политики с точки зрения рядового гражданина, вероятнее всего, приобретает в первую очередь черты кризисности, неопределенности, хаотичности, а значит и заведомой потенциальной угрозы.
Все предыдущие рассуждения исходили из понимания мировой политики как глобального феномена, охватывающего весь мир, в то время как собственно становление ее в данном направлении также связано с процессами глобализации.
Если принять ту точку зрения, что мировая политика не есть исключительно лишь совокупность политик отдельных ее акторов, будь то государства, международные организации, как правительственные, так и неправительственные, общественные движения либо просто группы индивидов или даже отдельные индивиды, но есть некое образование, имеющее свою собственную специфику, то ее изучение представляет собой анализ сложной системы, чье поведение также непредсказуемо, как и поведение погоды (о котором говорилось выше). И здесь индивид может оказаться в роли той самой бабочки, чье поведение не учел ни один из экспертов при прогнозировании дальнейшего развития событий, что привело к ошибочным оценкам. Более того, если изучать роль индивида в мировой политике, исключительно исходя из данной концепции, то мы действительно оказываемся в ситуации хаоса, когда невозможно предугадать влияние кого из акторов предопределит дальнейший ход событий, также как и нельзя утверждать, что мы приняли во внимание абсолютно всех акторов.
Естественно, что данная концепция выступает как крайняя точка зрения и, тем не менее, она также оставляет возможности для анализа развития ситуации, поскольку предполагается, что если нельзя предсказать события ближайшего времени, то можно, по
крайней мере, попытаться выделить наиболее вероятные тренды в развитии современной мировой политики.
Однако в рамках данной темы более важным является осознание мировой политики как качественно отличного феномена, обладающего многоуровневой структурой, причем эти уровни оказываются тесно взаимосвязаны, что выражается в том, что события, происходящие на микроуровне тесно зависят от того, какие процессы разворачиваются на макроуровне, в то же самое время мы можем проследить и обратную взаимосвязь. Это несколько противоречит традиционной установке, когда рассмотрение событий мировой политики предполагало разделение той деятельности конкретных акторов, которая фиксируется на ее поверхности и выявлении наиболее вероятностных трендов ее развитии в целом. Попытка анализа мировой политики на высшем уровне абстракции, что в частности просматривается в работах Чешкова М.А., отнюдь не отрицает внимания к процессам на микроуровне, но скорее наоборот.
Вторым выводом из данной концепции, который позволяет нам выйти на проблему индивида как актора мировой политики, является признание ее всемирного характера, анализ современного мира как “мирообщности” (Чешков, 1994, с. 75-76). Однако подобный подход не всегда применялся по отношению к мировой политике. Боле того, по мнению большинства историков и политологов долгое время мировая история и мировая политика рассматривались как, и собственно так и было на самом деле, история и политика Запада. Переход к подлинно мировой истории связывается лишь с такими событиями, как восстание в Индии и реставрация Мэйдзи (Друкер, 1994, с. 42).
Но и в этом случае длительное время как политические элиты, так и общественное мнение рассматривали новые государства и их население, соответственно, включаемые в мировую политику, как арену для реализации своей собственной политики, но не как самостоятельных акторов.
Интересно, что для восточных государств было характерно абсолютно противоположное восприятие. В частности, уже в эпоху Мэйдзи при анализе международных отношений обращается внимание на их качественное изменение, что выражалось в форме перехода от единичных взаимодействий между государствами, причем государствами не только европейскими, но и азиатскими, определяющихся исключительно сиюминутными выгодами и настроениями, владеющими политической элитой и теми целями, к реализации которых на мировой арене она стремилась, к собственно системе международных отношений, в которых основное внимание уделялось союзам и коалициям: “ ...благодаря колоссальному развитию путей и средств сообщений и тесному взаимодействию мировых интересов, картина международных сношений совершенно изменилась... Словом, сфера международных отношений настолько расширилась, что малейший инцидент может задеть интересы всего мира”. Одной из причин подобного изменения граф Окума рассматривает “колоссальное развитие путей и средств сообщения и тесное взаимодействие мировых интересов” (Японцы о Японии, 1904, с. 207). Тем не менее, говорить о мировой политике в современном ее понимании можно лишь, когда речь идет о XX веке.
Другим аспектом процессов глобализации, на который необходимо обратить внимание, является ее связь с научно-техническим прогрессом (НТП). Интересно в этой связи, что если первоначально НТП выступил одним из факторов, вызвавших глобализацию и интернационализацию в первую очередь экономики, то впоследствии именно развитие процессов взаимозависимости современного мира стимулировало НТП, особенно в сфере развития средств массовой коммуникации.
Таким образом, произошедшие кардинальные изменения в мировой политике не в последнюю очередь связаны с процессами глобализации. Одним из следствий данного процесса явился лавинообразный рост акторов мировой политики, среди которых мы выделяем и индивида.
Естественно, что подобный лавинообразный рост акторов сопровождается и столь же лавинообразным ростом информации, которая превращается в самостоятельный фактор
глобализации. Владение информацией и ее распространение создают дополнительные сети коммуникации, изменяя собственно понятие глобализации, когда ее всемирность уже не является ключевой характеристикой.
С точки зрения Э. Гидденса, например, глобализация рассматривается как процесс, в результате которого вступают во взаимодействие два локальных сообщества, находящихся на значительном расстоянии друг от друга. Причем, это взаимодействие носит характер длительный и приводит к созданию устойчивой связи и взаимозависимости между данными сообществами, а также сопровождается интенсификацией их взаимоотношений, что приводит не только к количественному росту контактов между представителями обоих сообществ, но и качественному их изменению (Цит. по: Levin, 1999, р.380).
Происходит создание новых сетей коммуникаций, что ведет в свою очередь не к унификации мира, но скорее к его усложнению. В рамках данного исследования интерес представляет тот момент, что тенденции глобализации связывают не только и не столько государства, но любые типы локальных сообществ. Так как индивид может одновременно являться гражданином государства, участником общественного движения, в том числе и когда речь идет о движениях, явно имеющих международных характер, частью экономической корпорации и т.д., то он одновременно оказывается включен в различные сети коммуникаций, развитие которых может как дополнять друг друга, так и противоречить.
Мы уже говорили о том, что данные локальные общины создают замкнутый круг общения, однако эта замкнутость кардинально отличается от замкнутости, например английского клуба начала века. С одной стороны, локальное сообщество на деле может являться сообществом виртуальным, чье единство осуществляется исключительно через Интернет и члены которого могут быть даже лично незнакомы друг с другом. С другой стороны, границы этого виртуального сообщества не определены и любой может подключиться к нему, став его участником. Учитывая же различный политический вес данных сообществ (в результате значительных изменений в сфере мировой политики, с нашей точки зрения, происходит снижение роли государства как основного ее актора, и повышение в иерархии ее субъектов значения межгосударственных и международных правительственных организаций, как, например, ООН, транснациональных корпораций (ТНК), мощь которых подчас превышает мощь отдельных государств, а также международных неправительственных организаций и движений) и их конкуренцию между собой можно утверждать, что действительно происходит смещение центров власти, о котором говорил О. Тоффлер.
Вероятно, можно утверждать, что если, с одной стороны, процессы глобализации выступили как один из факторов собственно появления индивида как актора мировой политики, появления его не как теоретической конструкции, но как эмпирически наблюдаемого феномена, собственно встраивание индивида в эти процессы создает новые измерения как самой проблемы, так и ее возможной интерпретации. Исследование соотношения процессов глобализации и антропологического измерения мировой политики создает рамки, когда мы можем попытаться оценить сам феномен глобализации, исходя из призмы индивида как актора мировой политики. Это, в свою очередь, дает возможность более глубокого понимания феноменов мировой политики, речь о которых шла в данной статье.
ЛИТЕРАТУРА
1. Аснер П. Насилие и мир: от атомной бомбы до этнической чистки. - СПб., 1999.
2. Друкер П.Ф. Новые реальности в правительстве и политике, в экономике и бизнесе, в обществе и мировоззрении - М, 1994.
3. Жирар М. Индивиды в международной политике. - М, 1996.
4. Ильин В.В. Политика и жизнь: предпосылки консенсуса // Вестник МГУ. - Серия 12: Политические науки. - 1995. - Ха 6.
5. Киссинджер Г. Дипломатия. - М., 1997.
6. Политическая культура: Теория и национальные модели. - М., 1994.
7. Политическая наука: новые направления / Под ред. Е. Б. Шестопал. - М., 1999.
8. Рассет Б., Старр X. Мировая политика: меню для выбора. - М., 1982.
9. Розенау Дж. Меняющиеся индивиды как источник глобальной турбулентности // Жирар М. Индивиды в международной политике. - М., 1996.
10. Розенау Дж. Мировая политика в движении: теория изменений и преемственности. - М., 1992.
11. Словарь иностранных слов. - М., 1986.
12. Таити С. Что такое Япония. - М., 1992.
13. ТимофеевТ.Т. Становление и развитие культуры мира // Политические исследования. - 1998.-№5.
14. Тоффлер О. Эра смещения власти // Философия истории: Антология. - М., 1995.
15. Федорова ММ. Модернизм и антимодернизм во французской политической мысли XIX в. - М., 1997.
16. Хабермас Ю. Демократия. Разум. Нравственность. - М., 1995.
17. Хантингтон С. Запад уникален, но не универсален // Мировая экономика и международные отношения. - 1997. - № 8.
18. Четкое М.А. - Развивающийся мир и посттоталитарная Россия. Новые конфигурации мирового пространства. В поисках глобального и теоретического синтеза. - М., 1994.
19. Шестопал А.В. Философские основы глобалистики: деконструкция и реконструкция всеобщей истории // Глобальные социальные и политические перемены в мире: Материалы российско-американского семинара. Москва, 23-24 октября 1996 г. - М., 1997.
20. Японцы о Японии: Сборник статей первоклассных японских авторитетов собранных и
редактированных. - СПб., 1904.
21. Aoki М. Toward and Economic Model of the Japanese Firm II Journal of Economic Literature. - 1990. - № 28.
22. Boucher D. Political theories of international relations from Thucydides to the present. - Oxford, 1998.
23. Kissinger H. Diplomacy.-N. Y., 1994.
24. Levin J.S. Missions and structures: bringing clarity to perceptions about Globalisation and Higher Education in Canada // Higher education. - 1999. - Vol. 37. - № 4.
25. Linkletter A. Men and Citizens in the theory of International Relations. - McMillan Press, 1982.i
26. O’Neill O. ‘Justice and boundaries // Political Restructuring in Europe: Ethical perspectives. / Ed.: Chris Brown. - London, 1994.
27. Ponton G., Gill P. Introduction to politics. - Blackwell Publishers, 1996.
28. RosenauJ.N. Turbulence in World Politics: A theory of change and continuity. - Princeton, 1990.
29. Thompson K. Moral Choice in Foreign Affairs // World View. - Vol. 1. - 1958. - № 9.
30. Thurber C.H. The United Nations as the nucleus world organization // Global Politics. - Los Angeles, 1944.
THE PROBLEM OF THE INDIVIDUAL AS AN ACTOR OF WORLD POLITICS IN THE CONTEXT OF THE PROCESSES OF GLOBALIZATION
Y. S. Konoplin, O. V. Krasina
The Department of Political Science and Sociologyt
Moscow State Pedagogical Institute Vernadskogo pr., 96, 117606, Moscow, Russia
The analysis of the consequences of the processes of Globalization and the changing role of the individual in the modern world are seen as the main object of the article. Taking into account the changing focus of the researches in the sphere of world politics’ actors and the growing interest in the western political sciences to the problem of the individual as an actor of the modern world politics and the declining role of the state as a main actor of it, the understanding of the influence of the Globalization towards this phenomena is concerned with the new understanding of the term of globalization itself. The article is based on the notion given by A. Giddens, who describes the process of globalization as the construction of world wide communications’ networks. And the special attention is given to the problems of “virtual communities” and identity as the basis of incorporating individual into the world politics, i.e. expanding his political activity, both mental and actual, within and beyond national borders.
