CC BY
103
ПРОБЛЕМА ГЕРОИЧЕСКИХ СИМВОЛОВ В ОБЩЕСТВЕННОМ СОЗНАНИИ РОССИИ: УРОКИ ИСТОРИИ
Е.С. СЕНЯВСКАЯ
Центр политологии и Институт российской истории РАН Москва, 117036, ул. Дм. Ульянова, 19.
Любая, а тем более крупномасштабная война является экстремальной для общества ситуацией, нарушающей привычное течение жизни, подвергающей испытанию существующую систему ценностей, моральное здоровье общества, его психологическую устойчивость. Регулирование морально-психологического состояния’ общества является одним из важнейших факторов мобилизации его ресурсов в чрезвычайных военных условиях. Достигается это различными регулятивными механизмами, в которых зачастую определяющую роль играют воздействия со стороны властных структур.
Одним из ключевых идеологических инструментов воздействия на психологию общества в целом (и личного состава вооруженных сил - в частности) является формирование героических символов - феномена массового, во многом мифологизированного сознания. В этой связи актуален вопрос о соотношении символов, целенаправленно и искусственно формируемых властью, с символами, возникающими в общественном сознании спонтанно, которые условно можно назвать «народными».
Что же такое героические символы и для чего они нужны обществу и власти в экстремальных военных условиях? СИМВОЛЫ - это обобщенные, очищенные от второстепенных деталей социальные образцы индивидуального, группового, массового поведения, на которые общество ориентирует своих членов в аналогичных, «типовых», значимых в данный исторический момент ситуациях. Символы приобретают значение самостоятельной социальной ценности, становятся предметом подражания в жизни и идеологическим инструментом широкого профиля: агитации, пропаганды и даже воспитания.
Наибольшее число устойчивых символов возникло в период Великой Отечественной войны, причем каждому ее этапу соответствовали символы, отвечающие очередным на данный момент задачам пропаганды. Для превращения в символы использовались следующие типы подвига, которые могли стать примером для подражания:
1) единоборство с превосходящими силами противника, удержание боевых позиций ценой собственной жизни (с гранатой под танк; вызов огня на себя; подрыв гранатами себя и врагов при угрозе плена);
2) массовый героизм, коллективный подвиг (стойкость целых подразделений);
3) акты самопожертвования, спасение товарищей ценой собственной жизни («грудью на амбразуру»);
4) мученическая смерть под пытками в плену у врага, верность долгу и присяге перед лицом смерти;
5) уничтожение врага таранным ударом при отсутствии иных средств ведения боя (воздушный таран); нанесение максимально возможного ущерба врагу ценой собственной жизни, отказ от возможности спастись (огненный таран);
6) единство и дружба советских народов (подвиги многонациональных воинских коллективов; героизм бойцов разных национальностей);
7) спасение боевого знамени и другой воинской и советской символики.
Таковы основные типы подвигов, явившиеся содержанием героических символов «первого порядка», т.е. общегосударственного масштаба. Для их формирования власть использовала такие методы, как создание стереотипа героя; целенаправленное возвеличивание одного при умалчивание о других; персонификация подвига, и др. Так, основными индивидуальными образцами-символами в годы войны служили Александр Матросов, Зоя Космодемьянская, Виктор Талалихин, Николай Гастелло, Юрий Смирнов; а герои-панфиловцы, «молодогвар-дейцы»-краснодонцы являлись групповыми символами.
Героические символы порождали феномен массового подражания, «тиражирования» образца-подвига. История знает сотни «матросовцев», «талалихинцев», «гастелловцев» и др. Это не значит, что аналогичное поведение было всегда и исключительно подражательным: десятки людей совершали подобные подвиги, даже не зная об «образце», многие - еще до него, да и в любом случае каждый подвиг был индивидуален и неповторим.
Нужно различать прототип героического символа и сам символ. Для социального бытия символа не имела особого значения ни реальность обозначенных в нем и «канонизированных» общественным сознанием событий, ни тот факт, что другие люди совершали аналогичные подвиги, часто проявляя еще больший героизм, но оставаясь неизвестными. Далеко не на каждого героя находился свой «летописец». «Повезло» немногим. Так, благодаря писателю Б. Полевому стал всенародным символом летчик Алексей Маресьев, а совершивший такой же подвиг Захар Сорокин известен только специалистам. В то время как многие подпольные комсомольские организации, например, «Партизанская искра» в украинском селе Крымка1, оказались почти забыты, краснодонская «Молодая Гвардия» превратилась в один из главных символов Великой Отечественной,, в создании которого исключительная роль принадлежит А.Фадееву.
В советском обществе литература выполняла не только художественную, но и идеологическую функцию. В этой связи актуален вопрос о моральной ответственности писателя, не изменившего в художественном произведении имена реальных людей, послуживших прототипами его героев, вследствие чего произошла подмена исторической действительности литературным вымыслом в сознании народа. О молодогвардейцах судили не по документам и свидетельствам очевидцев, а по роману, который, по словам самого А. Фадеева, не претендовал на документальную точность.2 Так, на долгие годы была брошена тень на доброе имя комиссара «Молодой Гвардии» Виктора Третьякевича. Нескольким невиновным жителям Краснодона были навешаны ярлыки предателей, они и их семьи подверглись репрессиям.3 Этот перечень можно продолжить.
Обращение к героическим примерам, целенаправленно представляемым как образец для массового подражания, является важным моментом в поддержании духа войск. Это распространенное в истории явление. Но особенностью его в той войне была беспрецедентная роль в формировании символов самого государства, обладавшего монополией на СМИ. Поэтому созданные символы являлись сочетанием реальных фактов и вымысла, подлинных событий и их отражения в кривом зеркале пропаганды.
Механизм формирования героических символов относится к сфере идеологии и пропаганды, а их содержание - к категории социального мифотворчества. Последнее могло осуществляться как сверху (через СМИ, литературу, кино и т;д.), так и снизу, на уровне фольклора. Но чтобы стать феноменом массового сознания, эти уровни должны были сомкнуться: «спущенный сверху» символ нередко становился популярным в народе, а «рожденный в массах» - получал подкрепление со стороны пропаганды. «Дом Павлова» и «редут Тараку-ля» в Сталинграде, «сопка Тюрпека» в Карелии служат тому подтверждением. Возникшие среди солдат как дань уважения героям, не сдавшим позиций, названия эти перебрались на
военные планы и карты, были использованы властью в пропаганде. Одновременно существовали символы «глобального» и «местного» масштаба. Для создания первых система, как правило, выбирала яркие примеры самопожертвования. В то же время для местных символов («Герои нашей части», «Герои нашей Армии» и т.п.), возникавших непосредственно на фронте без участия главных политических структур, наиболее характерными чертами являлись солдатская находчивость, смекалка, боевое мастерство, позволявшие наносить урон врагу с собственными минимальными потерями, т.е. те качества, которые в первую очередь определяли исход боя. Кстати, именно таким художественным символом русского солдата, близким к народному пониманию героизма, является литературный персонаж Василий Теркин.
Символами могли стать реальные факты, соответствующие нужным системе требованиям, и факты, прошедшие обработку, чтобы им соответствовать. Умолчание об одном, вымысел о другом, особое внимание третьему - и событие приобретало нужное звучание и идеологические акценты. Необходимость отрапортовать к очередной дате, система разнарядок на награды, «социалистическое соревнование» между подразделениями - все это вело к припискам в донесениях, а часто и к бессмысленным жертвам, когда ппурм «высотки» был вызван не требованиями ситуации, а, например, днем рождения Верховного Главнокомандующего. Отбрасывались или замалчивались подвиги, расходившиеся с официальной версией. Так случилось с бойцами 2-й Ударной армии, когда тень от предательства генерала Власова легла на тысячи людей, до конца выполнивших свой долг. Действовал такой критерий, как недоверие к окруженцам, отнесение всех пленных к числу предателей. Не потому ли так долго оставались безвестными защитники Брестской крепости, тысячи других героев первых дней и недель войны? Их мужество вступало в противоречие с политическими установками, с объяснением поражений начала войны не предвоенными просчетами высшего руководства, а происками «врагов народа», предательством командиров, нестойкостью бойцов. Система стремилась переложить ответственность на других, приписав свои ошибки тем, кто расплачивался за них кровью.
Равный по значимости подвиг оценивался неодинаково. Частыми были случаи, когда командир представлял подчиненного к одной награде, а вышестоящее начальство награждало его другой, более низкой по статусу, исходя из своих соображений, иногда просто из-за отсутствия в наградном отделе нужного количества орденов. Если же дело касалось не простых героев, а выбранных на роль символа, то в силу вступал механизм персонификации подвига, в результате чего все «лишние» герои просто «отсеивались». Даже в легендарном экипаже Н. Гастелло высшей наградой - званием Героя Советского Союза - отмечен только он сам, а его товарищи Г. Скоробогатый, А. Бурденюк и А. Калинин награждены орденами Отечественной войны 1-й степени, и то лишь через 17 лет после гибели. Судьба одна, а слава разная, даже у людей из одного экипажа.
Поднимая одного героя до уровня символа, система уже не интересовалась другими, потому что лишь символ мог выполнять определенные идеологические функции, а для этого над ним требовалось немало потрудиться, отбрасывая неугодные факты, шлифуя биографии, чтобы превратить человека в памятник, в лозунг, в легенду. И уже не имело значения, кто был первым. Главное, кого первым заметила система и насколько он соответствовал нужному ей стереотипу героя. Только в 1996 г. присвоено звание Героя России капитану Александру Маслову и членам его экипажа, которые были однополчанами Гастелло и погибли в том же бою 26 августа 1941 г., как и он, пойдя на таран. Их останки в 1951 г. были обнаружены на предполагаемом месте его гибели. Но тогда сведения об этом засекретили, а в 1964 г. личное дело А.С. Маслова в Центральном архиве Министерства обороны было уничтожено вместе со всеми документами, подтверждающими обстоятельства подвига. Копии чудом сохранились в личном деле стрелка-радиста Г.В. Реутова, что позволило спустя 55 лет, с огромным трудом преодолев сопротивление системы, добиться награждения героев. А подлинное место захоронения экипажа Н. Гастелло до сих пор остается неизвестным.4
Держа под своим контролем процесс награждений, система могла отсеять и неугодную ей личность. Существовали разные ограничения, которые не позволяли тому, кто совершил
выдающийся подвиг, но в силу ряда причин не устраивал систему, подняться до высшей ступени - звания Героя. Например, принадлежность к репрессированной национальности, родственные связи с «врагами народа», собственная судимость по политической статье, неподходящее социальное происхождение и т.п'. Показательна судьба легендарного подводника А.И. Маринеско, 31 января 1945 г. потопившего крупнейший немецкий лайнер «Вильгельм Густлоф», на борту которого было более 6000 гитлеровцев. За этот подвиг его представили к званию Героя Советского Союза, но конфликты моряка с начальством стали причиной того, что этой награды он тогда не получил. Звание Героя было присвоено ему лишь в канун 45-летия Победы, уже посмертно.
Превращение героя в символ зависело не только от прихоти системы, но и от ряда случайностей, в частности, своевременного отражения подвига в донесении или яркой журналистской статье. Ведь даже самый выдающийся подвиг, совершенный вдали от начальства и политотделов, мог так и остаться неизвестным.
Героические символы не являются статичным социально-психологическим образованием. Общественно значимые ситуации могут меняться, придавая и символу иное общественное звучание. Поведение, важное и полезное в одних условиях, через некоторое время может оказываться бесполезным и даже вредным. Соответственно, и отношение к символам общества в целом и власти в частности претерпевает радикальные изменения. Так, в начале Великой Отечественной в условиях тяжелых оборонительных боев, громадных людских потерь, когда врага нужно было остановить «любой ценой», в качестве героических символов приобрели известность подвиги летчиков, совершавших различные виды таранов (воздушные, «огненные», ночные), отождествлявшиеся в основном с именами Виктора Талалихина и Николая Гастелло. Позднее, в условиях перелома в ходе войны, когда советская авиация получила господство в воздухе, а острый дефицит опытных военных кадров был преодолен, воздушные тараны стали анахронизмом и перестали быть предметом массовой пропаганды. Более того, все чаще стала звучать мысль: «Сколько же можно гробить технику?».
Судьба героических символов столь же разнообразна, как и судьба их героев-прототипов. Символы не оставались неизменными в общественном сознании. Одни из них исчезали почти без следа, другие видоизменялись, развивались, обогащались новыми деталями или получали новую оценку, третьи - канонизировались, становились «историческими символами» - знаками эпохи. И здесь происходил весьма сложный отбор, в котором власть отнюдь не оставалась в стороне. Особенно значим и регулируем этот процесс был в советском обществе, где история имела не только и не столько научное, сколько идеологическое значение. При этом отбор фактов для «массового потребления» был весьма сложным и жестким.
Так, один из наиболее ярких «функциональных» символов, широко известный в период Великой Отечественной войны, - Юрий Смирнов, участник танкового десанта в тыл врага летом 1944 г., раненым захваченный в плен, но не выдавший под пытками военную тайну и распятый немцами на стене блиндажа, - после войны был фактически забыт, хотя и стал посмертно Героем Советского Союза. Иначе сложилась судьба других символов: партизанки Зои Космодемьянской, рядового Александра Матросова и юных подполыциков-краснодонцев. О них были написаны не только журналистские статьи, но и литературные произведения, сняты художественные фильмы, их имена вошли в школьные учебники.
Следует отметить и другой феномен: некоторые героические символы становились сразу историческими знаками эпохи, минуя собственно «функциональную» стадию. Так, о героях Брестской крепости стало широко известно уже спустя много лет после войны. И это не случайно: в период «оттепели» происходило переосмысление многих исторических событий, в том числе и трагического периода начала Великой Отечественной войны, о котором в послевоенных условиях сталинского правления старались «забыть». Не мог массовый героизм Брестского гарнизона стать символом при Сталине, который вину за собственные военно-стратегические просчеты в начальный период войны пытался переложить на действующую армию и ее командиров. Немногие из оставшихся в живых защитников Бреста после освобождения из немецких лагерей сразу же попали в сталинские... Напротив, в условиях
«оттепели» сложилась особая политическая конъюнктура, в соответствии с которой нужно было ярче высветить промахи сталинского руководства, что, в частности, позволял сделать пример с героями «бессмертного гарнизона». Историческое расследование и книга Сергея Смирнова пришлись весьма кстати.
Становясь «историческими», героические символы из преимущественно «служебных», утилитарно-функциональных превращаются в ценностные, входят в устойчивую структуру народного сознания - «исторической памяти».
Когда-то в древности основным механизмом закрепления в памяти поколений были не столько летописи (написанные придворными летописцами и известные лишь правящей элите), сколько народный фольклор (песни, былины). В XX в. таким инструментом стала массовая культура в соединении со средствами массовой информации и системой образования. Именно поэтому власть, контролирующая прямо или опосредованно все три сферы, получила преимущественные возможности управлять не только текущим состоянием общественного сознания, но и его «опорными точками», каковыми, в частности, являются героические символы. Новые возможности вмешательства «сверху» в глубинные структуры общественного сознания, в том числе ценностные ориентации, породили ситуацию, когда они могут быть как очень быстро заново созданы, так и трансформированы и даже разрушены. По крайней мере, у власти может возникнуть такой соблазн, о чем свидетельствует практика массированного воздействия на психологию российского общества в «перестроечный» и постсоветский периоды. Массированная атака на «систему», на основные устои советского общества затронула и ценности, являющиеся безусловным фундаментом исторической памяти народа, разрушение которого может подорвать не только второстепенные формы его существования, но и самые основы его жизнеспособности. Однако Александр Матросов -символ иного порядка, нежели «отцепредатель» Павлик Морозов. Поэтому героические символы Великой Отечественной по-прежнему остаются основой не только народной памяти о той войне, но и ценностным ядром национального самосознания в целом.
Поэтому общество должно извлечь определенные уроки не только из периода, непосредственно породившего героические символы, т.е. самой Великой Отечественной войны, но и из последовавших затем периодов их бытования в общественном сознании уже в качестве исторических символов. И здесь нужно разделить проблему на две части - утилитарноприкладную роль символов как инструмента морально-психологической мобилизации общества в экстремальных военных условиях, и их ценностно-функциональную роль в исторической памяти как опорных точек национального самосознания. При этом основным камнем преткновения в оценках героических символов, даваемых различными социальными силами, становится соотношение фактической основы «символизируемого» события и элементов мифологизации в его канонической версии, то есть степень соответствия символа его реальному историческому прототипу.
Применительно к первому аспекту, а именно функциональной роли символов в ходе самой Великой Отечественной войны, выводы для профессионалов вполне очевидны: независимо от соответствия героических символов их прототипам, они, безусловно, выполнили мобилизующую роль, причем весьма эффективно. Сегодня можно только удивляться, насколько типологический выбор символов со стороны власти оказался удачным, всеобъемлющим и адекватным требованиям времени, ключевым задачам конкретных периодов Великой Отечественной. С этой точки зрения, советская система пропаганды военного времени может быть оценена очень высоко.
Что касается механизмов формирования героических символов и точности отражения в них реальных событий, то, конечно, сегодня, ретроспективно, располагая временем и возможностями скрупулезного анализа документов, можно упрекать советскую пропагандистскую систему в скоропалительности, недостаточной тщательности в подборе и проверке фактов и даже в профессиональной недобросовестности ее отдельных функционеров. В этой связи историки вынуждены констатировать, что почти все героические символы Великой Отечественной войны («первого порядка») имеют очень большую мифилогизированную
составляющую в отношении фактической точности событий, обстоятельств и персоналий. Но вряд ли у нас есть моральное право осуждать рядовых бойцов «идеологического фронта»
- журналистов и писателей, давших толчок к созданию конкретных символов: перед этими людьми в экстремальных условиях войны стояли совсем иные задачи, чем у историков мирного времени.
Второй аспект, относящийся к дальнейшему, послевоенному существованию героических символов, гораздо более сложен для оценок. Речь идет об их месте и роли в таком важнейшем пласте общественного сознания, как историческая память.
Уязвимость символики Великой Отечественной с точки зрения фактической точности, несправедливость по отношению ко многим реальным, но забытым героям, совершавшим аналогичные подвиги, сразу же после войны привела к многочисленным попыткам восстановить историческую правду. Однако политико-идеологические структуры, уже располагавшие информацией о слабых местах «канонических версий», сразу же стали их тщательно оберегать от вмешательства как рядовых граждан-«правдоискателей» (в том числе родственников незаслуженно забытых героев), так и от профессиональных исследователей. Речь идет не только о закрытии доступа к архивным документам, но и в ряде случаев об их сознательном уничтожении. Естественно, любые сомнения относительно этих символов были абсолютно запретны для средств массовой информации.
Ситуация радикально изменилась во второй половине 1980-х гг., когда историческая память, включая исторические символы, стала полем политико-идеологической борьбы. В конце 1980-х - начале 1990-х гг. объект атаки демократических публицистов с классово-политических символов советской эпохи, расширяясь, переместился и на ключевые национально-государственные символы российской истории, в первую очередь - на героические символы Великой Отечественной войны.
Оценивать это явление нельзя однозначно. С одной стороны, появилась возможность ставить и обсуждать эти вопросы и даже добираться, хотя и с трудом, до подлинных архивных документов. С другой стороны, сам общественный контекст отнюдь не способствовал профессиональному и объективному исследованию такого сложного явления, как формирование, функционирование и роль героических символов. Вопросы ставились не историками-профессионалами, а журналистами в публицистических статьях, самоцелью которых являлся не поиск исторической правды, а «развенчивание символов сталинской эпохи». То есть цели были отнюдь не научные, а политико-идеологические, в связи с чем и речи не могло идти об объективности и установлении истины, не говоря уже об адекватности оценок и выводов.
Характерно, что попытка защитить героические символы носила преимущественно тоже не научный, а политико-идеологический характер, была абсолютно непрофессиональной и опиралась скорее на эмоции, нежели на анализ документов и фактов. Речь в этом случае тоже шла о самоцели, а не об установлении истины. Понять эту позицию вполне можно, поскольку за ней стоит интуитивное ощущение фундаментальной значимости исторической памяти для народного самосознания и, в конечном счете, - национально-государственной безопасности. То, как воспринимается прошлое, особенно периоды тяжких испытаний страны и народа, во многом определяет и их будущее. Исторический оптимизм, уверенность нации в способности преодолеть любые трудности, достойно выйти из экстремальных ситуаций, во многом опирается на историческую память, на опыт предков, которыми потомки могут гордиться и в представлении о которых могут черпать свои силы. Неслучайно, в условиях исторических потрясений, испытания народа, государства и общества на прочность всегда актуализируются национальные символы прошлого - героические периоды, события и имена. Для России такими символами являются, например, Ледовое побоище 1242 г., Куликовская битва 1380 г., Отечественная война 1812 г. и др. В XX в. аналогичным символом, причем наиболее значимым для современного национального самосознания, явилась Великая Отечественная война, а в ее контексте
- персональные и коллективные героические символы.
Когда все это оказалось поставлено под сомнение и «перестроечная» публицистика предприняла попытку ниспровержения символов, был нанесен тяжелейший удар по самим
основам исторического и национального самосознания народа. По суш, утверждалось: «Все, во что вы верили, чем гордились, было неправдой. Вам не во что больше верить и нечем гордиться». Если какое-либо общество полностью примет и разделит такую позицию, у такого общества просто нет будущего. Именно поэтому точка зрения защитников героических символов является социально обоснованной. Однако защищать историческую память нужно с умом, рационально и квалифицированно.
Какой в этом контексте должна быть позиция профессиональных историков?
«Эпоха перемен», социальных потрясений - не лучшее время для постановки таких болезненных вопросов, которые имеют не только научное, но и огромное общественное значение. Однако отнюдь не историки стали инициаторами в таком заполнении «белых пятен» истории, которое потом, в современной жизни отзываются социальными катаклизмами и бедствиями. В принципе, для профессиональных историков не должно быть «запретных» тем. Но чрезвычайно опасно, когда историческая память становится предметом и инструментом политических спекуляций, а это неизбежно, когда за дело берутся публицисты, не только не разбирающиеся в методах исторического исследования, но и ставящие цели, весьма далекие от поиска научной истины.
Таким образом, историческая наука поставлена перед непростым социальным выбором: либо отдать обсуждение болезненных вопросов на откуп политическим спекулянтам и просто дилетантам, либо включиться в этот процесс с профессиональных позиций, но заслужить моральный упрек с другой стороны - в том, что она тоже «посягает на святое». Быть в стороне - проще и спокойнее. Но моральный и научный долг историков как раз и состоит в том, чтобы, опираясь не на веру и эмоции, а на документы и факты, максимальноделикатно и предельно корректно показать обществу историческую правду о военном прошлом России, которым она имеет все основания гордиться, и раскрыть все величие подвига народа, не забывая при этом о драматизме эпохи, сложностях взаимоотношений общества и государства, человека и системы. Именно такой подход необходим и при изучении проблемы героических символов.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 См.: Дружинин В. Партизанская искра. - М., 1956.
2 Фадеев А. Письма. - М., 1967. - С. 230.
5 Костенко К., Яковлева Т. На весах правды // Комсомольская правда. 1989. - 5 января; Ажгихина Н. Заложники легенды // Огонек. 1990. - № 44. - С. 25-27; Поляновский Эд. Последний поклон // Известия. 1997. -26 августа.
4 Поляновский Эд. Два капитана. Горькая правда о Гастелло, гастелловцах и о многом другом // Известия. 1997. - 28-29 января; Харитонов Э.В. Неоконченный путь к истине (О подвиге экипажа Маслова и перипетиях борьбы за признание героев героями) Н Военно-исторический архив. 2002. - № 3. - С. 130—152; № 4. - С. 102-138.
THE PROBLEM OF THE HEROIC SYMBOLS IN THE SOCIAL MENTALITY OF RUSSIA: LESSONS OF HISTORY
ES.SENYAVSKAYA
Institute of Russian History of Russian Academy of Sciences 19 Dmitry UlianavStr., Moscow, 117036 Russia
The article is devoted to the heroic symbols of The Great Patriotic war, their meaning in the extreme war and post war period conditions. There you can find the analysis of the forming process of the heroic symbols and the types of the heroic deeds, which were used for their creation by the propaganda system. Special attention is devoted to their place they occupy in the historical memory of the Russian people and in the mass mentality of the modem Russian society.
