CC BY
23
Вестник Самарской гуманитарной акалемии. Серия «Право». 2015. № 1-2 (17)
ПРОБЛЕМЫ УГОЛОВНОГО ПРОЦЕССА И КРИМИНАЛИСТИКИ
ПРИЗНАНИЕ КАК ДОКАЗАТЕЛЬСТВО В ПАМЯТНИКАХ ГРУЗИНСКОГО ПРАВА
© Г. Э. Бахтадзе
В статье обосновывается необхолимость пере-смот-ра утверлившегося в грузинской историко-правовой науке мнения о том, что лревнегрузинское законола-тельство, за исключением Сулебника царевича Аавила, составленного на рубеже ХУ!!1-Х1Х веков, не знает признания в качестве сулебного локазательства. Аоказа-но, что Законы Вахтанга V!, созланные в 1703-1709 голах, то есть ешё в начале XV!!! века, солержат в себе косвенные, но лостаточно убелительные ланные, бесспорно свилетельствуюшие о значимости признания в грузинской процессуальной лействительности тех времён как сверхважного локазательства, фактически ре-шаюшего исхол сулебного рассмотрения лела, и как обстоятельства, смягчаюшего ответственность.
Ключевые слова: институт признания, пытки, памятники грузинского права, Законы Вахтанга V!, Сулебник царевича Аавила, сулебные локазательства, лучшее свилетельство, локазательство вины, сулебные решения, лобровольное признание в совершённом преступлении.
Институт признания, победно прошагавший многовековый путь, в разных эпохах и государствах имел различную законодательную значимость и регламентацию, обусловленную эволюцией типов и видов уголовного судопроизводства, систем судебных доказательств и правоприменительной практики на фоне исторических наслоений и общеизвестного желания правителей и законодателей всех стран усматривать в нём во все времена доказательственное значение. Причём эти константы обусловленности формировались в зависимости от уровня социально-
Бахтадзе Гия Эдуардович кандидат юридических наук полковник юстиции запаса (г. Самара)
экономического, политического и умственного развития каждого народа в разные периоды его исторического возраста. При этом одним из важнейших критериев определения младенчества и немощи, взросления и зрелости любого демоса можно считать его отношение к телесным истязаниям — пытке как главной обеспечительной мере признания подозреваемым (обвиняемым, подсудимым) своей вины и достоверности данных им показаний. Притом степень её распространённости при раскрытии, расследовании и судебном разбирательстве уголовных дел является надёжным катализатором уровня демократизации общества, соблюдения прав и свобод человека и гражданина в исторической ретроспективе эпох от «кровной мести» до суда присяжных.
Не секрет, что в стародавние времена признание, которому придавалось исключительное значение, считалось:
^ «...лучшим доказательством уголовного процесса, "царицей доказательств" (regina probationum)...» [32, с. 267];
^ «.суррогатом судебного решения, самоосуждением обвиняемого, превращающим спорное дело в бесспорное» [24, с. 176].
Не случайно, например, в § 1146 гл. 39 «О доказательствах, фальшивых свидетелях и т. д.» памятника французского права XIII века «Кутюмов Бовези»1 указано, что по обычаям Франции первое место из восьми видов доказательств занимает признание, представляющее собой «... доказательство наилучшее, наиболее простое и наименее дорогостоящее из всех» [33, с. 584].
По сути, вся система доказательств держалась на двух несущих «балках» её хлипкой конструкции — собственных признаниях и показаниях свидетелей, а посему утверждалось, что «...достовернейший из свидетелей — это сам сознающийся виновным (optimus testis confitens reus)» [24, с. 197].
Причём шаткость доказательственного значения этих «балок», обусловленная возможностью дачи-получения ложных признаний и показаний под воздействием многочисленных причин (физического или психического принуждения, желания избавить от преследования и наказания виновное лицо, в порядке отвода от обвинения в совершении более тяжкого преступления и др.), в расчёт не принималась. Не учитывалось, что само по себе признание как таковое не должно устранять потребности в доказывании удостоверяемого им события, в связи с чем проблема актуализации его обязательного и тщательного судебного исследования, как правило, даже не рассматривалась. Не ставился и знак равенства между признательными и иными показаниями подозреваемого (обвиняемого, подсудимого) как оправдывающего, так и уличающего свойства, а необходимость их объективной проверки, подтверждения и подкрепления другими обстоятельствами дела в основном игнорировалась.
Таким образом, с незапамятных времён за признанием, как главнейшим доказательством вины, был закреплён бесспорный приоритет. Обосновывалось это тем, что «... было бы неестественно, чтобы человек вопреки правде делал невыгодные для себя разоблачения.» [32, с. 267], ибо он «... по природе своей
1 «Кутюмы Бовези» — сборник обычного права северо-восточной части средневековой Франции, составленный в 80-х годах XIII века известным французским юристом Филиппом де Бомануаром.
избегает вредных для себя последствий, поэтому ... не может взять на себя вину, грех, который не совершал. И если кто-либо, сознавая вредные для себя последствия, признаёт, что совершил инкриминируемое деяние, то это надо считать пробуждённым, посредством божьего вмешательства, голосом совести, который просит искупления за совершённый грех» [30, с. 223].
Позже этот же постулат получил диаметрально противоположную интерпретацию. В признании, как правило, чреватом для человека негативными последствиями, которых он по своей натуре всегда стремится избегать, стали усматривать специальный умысел, направленный на обман правосудия [30, с. 223].
Правда, и в первой половине XIX века в некоторых ведущих странах Европы оно продолжало считаться «лучшим свидетельством во всём мире и совершенным доказательством» [5, с. 203], зафиксированным в чеканных народных изречениях и афоризмах, закованных, например, в булат широко известной пословицы русского народа: «Признание паче всякого свидетельства» [11, с. 168].
Однако во второй половине XIX века и в XX столетии об институте признания, не утратившем своей остроты и актуальности даже в наше время [4; 13; 22; 23], стали говорить более сдержанно и не так открыто.
В советское время А. Я. Вышинский, например, указывал, что «... в делах о заговорах и других подобных делах вопрос об отношении к показаниям обвиняемого должен быть поставлен с особой осторожностью как в смысле их признания в качестве доказательства, так и в смысле отрицания за ними этого качества. При всей осторожности постановки этого вопроса нельзя не признать в такого рода делах самостоятельного значения этого вида доказательств» [9, с. 181].
Что скрывал за собой такой подход к делу, мы уже знаем. Он являлся обоснованием незаконных методов следствия, применение которых ЦК ВКП(б) до декабря 1934 года всячески пресекалось, но после убийства С. М. Кирова и особенно с началом следствия по делу о «заговоре военных» мнение И. В. Сталина к применению физического воздействия в отношении противников режима, а следовательно, его врагов резко изменилось. Об этом свидетельствует, например, следующая шифрограмма, направленная на места 10 января 1939 года.
«Шифртелеграмма. Секретарям обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартии, наркомам внутренних дел, начальникам УНКВД.
ЦК ВКП стало известно, что секретари обкомов — крайкомов, проверяя работников УНКВД, ставят им в вину применение физического воздействия к арестованным как нечто преступное. ЦК ВКП разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП. При этом было указано, что физическое воздействие допускается как исключение и притом в отношении лишь таких явных врагов народа, которые, используя гуманный метод допроса, нагло отказываются выдать заговорщиков, месяцами не дают показаний, стараются затормозить разоблачение оставшихся на воле заговорщиков, — следовательно, продолжают борьбу с советской властью также и в тюрьме. Опыт показал, такая установка дала свои результаты, намного ускорив дело разоблачения врагов народа. Правда, впоследствии на практике метод физического воздействия был загажен мерзавцами Заковским, Литвиным, Успенским и другими, ибо они превратили
его из исключения в правило и стали применять его к случайно арестованным честным людям, за что они понесли должную кару. Но этим нисколько не опорочивается сам метод, поскольку он правильно применяется на практике. Известно, что все буржуазные разведки применяют физическое воздействие в отношении представителей социалистического пролетариата, и притом применяют его в самых безобразных формах. Спрашивается, почему социалистическая разведка должна быть более гуманной в отношении заядлых агентов буржуазии, заклятых врагов рабочего класса и колхозников. ЦК ВКП считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружающихся врагов народа как совершенно правильный и целесообразный метод. ЦК ВКП требует от секретарей обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартии, чтобы они при проверке работников НКВД руководствовались настоящим разъяснением. Секретарь ЦК ВКП(б) И. Сталин» [20, с. 475, 476].
Несмотря на эту крайность, применение пыток для получения признательных показаний в Советском Союзе в законодательном порядке не регламентировалось, что нельзя сказать, например, о царской России, где, как и во многих других странах мира, физическое принуждение в своё время было даже узаконено [18; 19; 26].
С вынужденной законодательной отменой в российском праве под натиском гуманистических идей Просвещения этого института (секретным указом Екатерины II от 8 ноября 1774 г., официально подтверждённым указом Александра I от 27 сентября 1801 г.) вся система уголовных доказательств тогда серьёзно пошатнулась, но всё-таки устояла, не претерпев каких-либо радикальных изменений.
Аналогичное положение дел сложилось и в других странах многополярного мира, законодательно заявивших об отмене института пытки, предметно рассмотренного в работах отдельных авторов [1; 2].
Однако даже в наши дни в печатных и электронных средствах массовой информации отнюдь нередко встречаются сообщения о случаях применения в разных странах физического воздействия в отношении лиц, подозреваемых (обвиняемых, подсудимых) в совершении всевозможных государственных и общеуголовных преступлений. Не так давно большой общественный резонанс вызвала, например, информация о пытках, которые применялись американцами на военной базе в Гуантанамо (Куба) и в тюрьме Абу-Грейб (Ирак).
К сожалению, эти и многие другие подобные им факты позволяют полагать, что все государства современного мира, вынужденно провозгласив законодательный запрет на применение пыток в уголовном судопроизводстве, продолжали и продолжают оставаться машинами «... в руках господствующего класса для подавления сопротивления своих классовых противников» [25, с. 114], в связи с чем негласно всё-таки не желали и не желают полностью исключать их из своего арсенала. В результате при молчаливом попустительстве властей и «близорукости» подавляющего большинства простых людей физическое принуждение, подменяющее интеллигентность и профессионализм органов уголовного преследования, перешло на нелегальное положение и обрело подпольную, самостоятельную жизнь, став индикатором уровня правовой
культуры и правового воспитания, демократии или тирании, обрядившейся в демократическую тогу.
В любом случае, во многом мнимая трансформация взглядов на институт признания как на доказательство вины подкреплялась его правовой регламентацией, заслуживающей отдельного рассмотрения в историческом срезе с увязкой на конкретные страны. Видное место среди них занимает законодательный опыт древней Грузии, изучая который М. М. Кекелиа заключил, что «ни один грузинский судебник, за исключением проекта царевича Давида, не знает признания в качестве судебного доказательства» [14, с. 278].
Да, действительно, Судебник царевича Давида, составленный на рубеже XVIII-XIX веков в Картлийско-Кахетинском царстве в порядке подготовки к реформе законодательства, придаёт признанию первостепенное значение, так как фактически выделяет его среди других судебных доказательств. В частности, в статье 40 этого незаурядного законодательного памятника:
^ указано: «... судья должен ведать о видах доказательств, которых четыре... первое — добровольное признание виновного; второе — свидетельское показание; третье — письменный документ и четвёртое — присяга» [28, с. 29];
^ подчёркнуто явное преимущество признания перед другими доказа-тельствами: «Если признал преступление, то к чему иные доказательства?» [28, с. 29].
Однако не только данный свод картвельской законодательной мысли свидетельствует о том, что признание в грузинской действительности имело статус архиважного доказательства, решающего исход дела.
В подтверждение сказанного обратимся к другому монументальному памятнику грузинского права — Законам Вахтанга VI2, составленным в 17031709 годах [12] и действовавшим на территории Грузии даже после её присоединения к России (1801) [31, с. 781—786]. Попутно обратим внимание:
^ на спорное мнение М. Ш. Леквейшвили о том, что в этом законодательном памятнике ничего не сказано о признании обвиняемым своей вины как о судебном доказательстве [15, с. 96];
^ на новую интерпретацию его отдельных положений [6; 7], свидетельствующую о том, что возможности исследования Законов Вахтанга VI ещё не исчерпаны.
При этом подчеркнём, что точка зрения М. М. Кекелиа и М. Ш. Леквейшвили, видимо, основана на отсутствии в этом блистательном Судебнике прямых данных и специальных правовых норм, посвящённых институту признания. Ведь статья 6 Вахтанговых законов провозглашает наличие в Грузии шести «судебных порядков (и доказательств), посредством которых можно оправдать себя» [12, с. 52], — присяги, калёного железа, кипятка, поединка, свидетеля и принятия греха, обстоятельно рассмотренных в отдельных статьях Судебника (ст. ст. 7-14), что нельзя сказать о признании, которое в указанной норме даже не упомянуто.
Как видим, в анализируемой статье Законов Вахтанга VI приведён перечень только судебных порядков (доказательств), позволяющих оправдаться, а значит, включение в него признания, носящего изобличающий, но отнюдь не оправдывающий самого себя характер, было бы алогичным.
К этому добавим факт присутствия в Вахтанговых законах немногочисленных, но достаточно убедительных косвенных данных, позволяющих однозначно утверждать, что признание в грузинской действительности имело ранг сверхважного доказательства, предопределяющего исход судебного рассмотрения дела.
Не случайно в некоторых статьях Законов Вахтанга VI почёркнута значимость получения признательных показаний.
Так, например, в статье 3 сказано: «Может статься, при случае и гнев будет надобен, (надобно будет) постращать вора или разбойника, или лжеосведомителя, или лжесвидетеля, чтобы тем добиться признания3 или не дать говорить ложь» [12, с. 50].
Статья 37 регламентирует: «Если убийца не будет явен и некоего человека обвинят посредством осведомителя или оговором, судья должен порасспросить окрест, каким путём винят его и что за причина, как совершили (убийство), каким образом убили, — пусть заставят сказать обо всём этом. ... Если этим не добьются от него признания..., тогда пусть оправдывает себя в том или кипятком или калёным железом» [12, с. 71].
В статье 2361 (рукопись К)4 указано: «... Осведомителем зовётся тот, кто видел (собственными) глазами, как (вор) украл или припрятал, (и) ему (потерпевшему) обо всём расскажет; когда вора приведут к судье и он не признается, выйдет на очную ставку с ним и вынудит его признаться.
Это надобно хорошо рассмотреть, — как бы осведомитель или вражды не питал, или неверным не был и из вражды того не сказал.
Если осведомитель окажется прав и вынудит вора признаться, ему полагается дать осведомительское.
Если же он не сможет вынудить вора признаться и сам окажется неправ, пусть подвергнут его побоям, взимут с него пеню и так прогонят» [12, с. 199, 200].
Особенно интересна статья 249, в которой признанию отведена даже роль смягчающего вину обстоятельства: «Буде человек обвинит (кого-либо) в каком-нибудь воровстве, (в краже) коня, скотины или (иного) имущества, — если вор признается, попросит прощения, то пусть ему простятся три части семерицы5, а четыре взыщутся.
2 Более точное наименование этого незаурядного памятника грузинского права, составленного в бытность Вахтанга царевичем, — «Законы царевича Вахтанга». Однако в юридической литературе укоренилось другое его название — «Законы грузинского царя Вахтанга VI» (в сокращённом варианте — «Законы Вахтанга VI»). Широкому распространению данного названия среди юристов способствовало воцарение Вахтанга на грузинский престол, в результате которого названные Законы фактически обрели высшую юридическую силу, а также всеобщее признание его заслуг в законотворческой деятельности. В обиходе данный законодательный корпус часто именуется «Вахтанговым судебником», «Вахтанговым уложением», «Вахтанговым сборником законов», «Вахтанговыми законами» или «Уложением царя Вахтанга».
3 Здесь и далее курсив наш. — Г. Б.
4 Рукопись Законов Вахтанга VI под литером К. выполнена при царе Картли Теймуразе II в 1746 г. [12, с. 32].
(Но) если он запрётся и утрудит патрона (хозяина украденного), пусть даст и семерицу и осведомительское6» [12, с. 207].
Нельзя сбрасывать со счетов и принадлежность Грузии, государственность которой уходит своими корнями в конец II — начало I тысячелетия до н. э., к христианскому миру7, бесспорно почитающему институт признания, который в этой связи просто не мог не получить своё естественное специфическое продолжение в соответствующей грузинской законодательной и судебной практике. Не зря же в Библии, представляющей собой священную для христиан книгу, например, сказано: «Скрываешь свой грех — добра не жди; признаешь его и отвергнешь — помилован будешь» (Книга притчей Соломоновых, 28:13) [8, с. 719].
Нашу точку зрения фактически подтверждают и многочисленные судебные документы по уголовным и гражданским делам [14, с. 278-280; 15, с. 96, 97], дошедшие до наших времён из грузинской действительности далёкого XVIII века. В них признание фигурирует в разных словах и словосочетаниях, отражающих его суть. В одних случаях оно значится как «бдообАд&б » (агиа-реба) — признание, в других — как «от<зоЪ ЗоАоот <£Ю<:>Ад& » (тавис пирит агиареба) — признание своими собственными устами, в третьих — как «от<зЪ фд&<» или « от<зЬ ф<фд&<» (тавс деба или тавс дадеба) — взять на себя, а в четвёртых — как (гаткда) — сломался (в значении признался).
Так, например, в судебных решениях:
^ от 8 июня 1771 года подчёркнуто, что по уголовному делу о ранении «... Ростом Хидирбегишвили в суде собственными устами признал и взял на себя вину за это преступление» [16, с. 620];
^ от 24 апреля 1775 года отмечено, что «...Китес Берукашвили встал в суде и своими устами признал, что является крепостным Луарсаба Гараканидзе...» [16, с. 671];
^ от 11 июля 1785 года указано, что соблазнитель служанки «.взял на себя вину...в прелюбодеянии.» [10, с. 520], в связи с чем и был наказан судом.
Таким образом, в Грузии тех времён, как и в других государствах христианского, мусульманского и языческого мира [21, с. 137—139; 29, с. 186, 187, 216, 228; 30, с. 223—225], признание было возведено в ранг «царицы доказательств» и имело исключительную безусловную силу.
При другом подходе, вопреки логике и здравому смыслу, придётся безосновательно утверждать существование в той грузинской действительности замкнутой правовой системы, развивавшейся в полной изоляции от влияния и правового опыта иных стран, что само по себе, даже с учётом хотя бы территориального месторасположения Грузии, в корне алогично.
5 Семерица — частно-публичный семикратный штраф за воровство.
6 Осведомительское — вознаграждение осведомителя, выплачиваемое по соглашению.
7 С IV века, когда христианство в Картли (исторической области Восточной Грузии — средоточия грузинской государственности и культуры, известного в античных и византийских источниках под названием Иберия) стало государственной религией.
Что же касается отсутствия в Законах Вахтанга VI прямых данных и специальных правовых норм, посвящённых институту признания, то ничего удивительного и чрезвычайного в этом нет. В подтверждение данных слов приведём мнение автора монографического исследования о судебных доказательствах по древнерусскому праву Семёна Пахмана, который применительно к российскому законодательству канувших в Лету эпох, в частности, пояснял: «По своей несомненности и безусловной силе. признание считается суррогатом судебного решения; но так как оно исключает необходимость дальнейшего доказывания, то и само считается доказательством. — Нет сомнения, что в древнейшем нашем судопроизводстве признание имело также безусловную силу, и потому оканчивало разбор всякого дела и делало доказательства в собственном смысле излишними. Эта безусловная сила признания была, конечно, причиною, почему в древних наших юридических памятниках о нём или вовсе не говорится, или упоминается как бы мимоходом.» [17, с. 36, 37].
Фактически идентичным образом регламентирован институт признания и в ярких памятниках армянского права — Судебниках Мхитара Гоша (1184) и Смбата Спарапета (1265), — в которых отдельных, специально ему посвящённых статей просто нет, но разрозненные упоминания о нём встречаются [3; 27].
Как видим, именно такой законодательный подход к признанию, как доказательству вины, был характерен для тех времён, отнюдь не свидетельствуя о несовершенстве законодательства и сбоях в законодательной технике.
Итак, резюмируя сказанное, можно заключить:
1) утвердившееся в грузинской историко-правовой науке мнение о том, что древнегрузинское законодательство, за исключением Судебника царевича Давида, не знает признания в качестве судебного доказательства, не соответствует действительности и подлежит пересмотру;
2) Законы Вахтанга VI, созданные значительно раньше Судебника царевича Давида, содержат в себе косвенные, но зато достаточно убедительные данные, бесспорно свидетельствующие о значимости признания в грузинской процессуальной реальности тех времён как сверхважного доказательства, фактически предопределяющего исход судебного рассмотрения дела, и как обстоятельства, смягчающего ответственность;
3) эти данные представляют собой законодательные требования о необходимости добиться признания (вынудить признаться) в суде (ст. ст. 3, 37 и 2361) и воспринимать признание как смягчающее вину обстоятельство (ст. 249);
4) в отличие от Законов Вахтанга VI, фактически закрепивших в законодательном порядке широко использовавшуюся тогда в грузинской процессуальной практике формулу существенности фиксации признания, в Судебнике царевича Давида задействован более продуманный и прогрессивный законодательный ход, суть которого сводится к формулировке: «добровольное признание виновного» в совершённом преступлении.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Абрамян, С. К. Пытка, как уголовно-правовая категория / С. К. Абрамян, Е. И. Должникова // Новый университет. Серия «Экономика и право». 2015. № 7 (53). - С. 45-48.
2. Анисимов, Е. В. Дыба и кнут. Политический сыск и русское общество в XVIII веке / РАН, С.-Петерб. фил. Ин-та рос. ист. РАН. Москва : Новое лит. обозрение, 1999. 720 с.
3. Армянский судебник Мхитара Гоша / пер. с древнеарм. А. А. Паповяна ; ред., вступ. ст. и прим. Б. М. Арутюняна ; отв. ред. Л. С. Хачикян // Памятники древнеармянской литературы. Т. II / Ин-т ист. АН Арм. ССР. Ереван : Изд-во АН Арм. ССР, 1954. 270 с.
4. Барабаш А. С. Доказательственная ценность признания обвиняемым своей вины вчера, сегодня // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 5: Юриспруденция. 2015. № 1 (26). С. 15-24.
5. Баршев Я. Основания уголовного судопроизводства, с применением к российскому уголовному судопроизводству. Санкт-Петербург : Тип. II Отделения Собственной Е. И. В. Канцелярии, 1841. 326 с.
6. Бахтадзе Г. Э. Решение судебно-баллистологических задач в Законах Вахтанга VI // Вестник Саратовской государственной академии права. 2011. № 3 (79). С. 127-130.
7. Бахтадзе Г. Э. Спорные страницы приоритета постановки и решения судебно-баллистологических задач в контексте законодательного опыта Грузии 1703-1709 годов // Вектор науки Тольяттинского государственного университета. 2013. Вып. 2 (24). С. 239-243.
8. Библия: книги священного писания Ветхого и Нового завета: канонические / сов. рус. пер. Москва : Российское библейское общество, 2011. 1407 с.
9. Вышинский А. Я. Теория судебных доказательств в советском праве / Ин-т права АН СССР. Москва : Юриздат НКЮ СССР, 1941. 220 с.
10. Грузинские древности. Т. III / под ред. Е. Такайшвили ; Груз. о-во ист. и этнограф. Тифлис : Электро-печатня С. Лосаберидзе, 1910. 612 с. На груз. яз.
11. Даль В. И. Пословицы русского народа : сб. в 2 т. Т. 1 / вступ. слово М. Шолохова. Москва : Худож. лит., 1984. 383 с.
12. Законы Вахтанга VI / перевод, введение, примечания, глоссарий и указатели Д. Л. Пурцеладзе. Тбилиси : Мецниереба (Наука), 1980. 336 с. [Памятники грузинского права : серия].
13. Касаткина С. А. Признание обвиняемого / Ин-т государства и права РАН. Москва : Проспект, 2010. 224 с.
14. Кекелиа М. М. Древнегрузинское законодательство, суд и судебный процесс: (вторая половина XVIII — первая половина XIX в.). Тбилиси : Изд-во Тбил. ун-та, 1986. 316 с.
15. Леквейшвили, М. Ш. Судебный процесс в Восточной Грузии XVII-XVIII веков. Тбилиси : Изд-во АН Груз. ССР, 1962. 112 с. На груз. яз.
16. Памятники грузинского права. Т. IV: Судебные решения (XVI-XVIII вв.) / текст изд., примеч. и указат. снабдил И. С. Долидзе ; АН Груз. ССР. Тбилиси : Мецние-реба (Наука), 1972. 786 с. На груз. яз.
17. Пахман С. В. О судебных доказательствах по древнему русскому праву, преимущественно гражданскому, в историческом их развитии: рассуждение. Москва : Тип. Моск. ун-та, 1851. [4], VI, 212 с.
18. Пытка в России XVIII в.: обряд как обвинённый пытается. 1736-1754 // Русская старина : ежем. ист. изд. Санкт-Петербург : Тип. В. С. Балашева. 1873. Т. VIII. Июль. С. 58—59.
19. Русские пытки. Исторический очерк // Русский архив : изд. при Чертковской библиотеке. Москва : Тип. Грачева и К. у Пречистенских ворот д. Миляковой, 1867. № 7. Стб. 1139-1167.
20. Рыбас, С. Ю. Сталин. 3-е изд., испр. Москва : Молодая гвардия, 2012. 902[10] с. : ил. [Жизнь замечательных людей : серия биогр.; вып. 1547 (1347)].
21. Садагдар, М. И. Основы мусульманского права : учеб. пособие / Ун-т дружбы народов им. Патриса Лумумбы ; отв. ред. О. А. Жидков. Москва : Б. и., 1968. 154 с.
22. Соловьёва Н. А. Историко-правовой анализ института признания вины в отечественном уголовном судопроизводстве // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 5: Юриспруденция. 2011. № 1 (14). С. 210—221.
23. Соловьёва, Н. А. Эволюция взглядов на институт признания обвиняемым вины: назад в будущее // Актуальные проблемы российского права. 2014. № 12 (49). Декабрь. С. 2859—2865.
24. Спасович В. Д. О теории судебно-уголовных доказательств в связи с судоустройством и судопроизводством: публичные лекции, читанные в С.-Петербургском университете (сентябрь и октябрь 1860 г.) // Сочинения В. Д. Спасовича : в 10 т. Т. III: Статьи, диссертации, лекции юридического содержания. Санкт-Петербург : Книжный магазин Бр. Рымович, 1890. С. 161—274.
25. Сталин И. В. Об основах ленинизма: лекции, читанные в Свердловском университете // Соч. / Ин-т Маркса - Энгельса - Ленина при ЦК ВКП(б). Т. 6: 1924. М. : ОГИЗ : Госполитиздат, 1947. С. 69—188.
26. Студенкин Г. И. Заплечные мастера. Исторический очерк // Русская старина : ежем. ист. изд. Санкт-Петербург : Тип. В. С. Балашева. 1873. Т. VIII. Август. С. 201-224.
27. Судебник Смбата Спарапета (Гундстабля) 1265 г. / пер. со среднеарм., предисл. и прим. А. Г. Сукиасяна ; под ред. А. Г. Абрамяна. Ереван : Изд-во Ереван. ун-та, 1971. 209 с.
28. Судебник царевича Давида / издание текста и исследование Д. Л. Пурцеладзе. Тбилиси : Мецниереба (Наука), 1964. 393 с. На груз. яз.
29. Сюкияйнен Л. Р. Мусульманское право. Вопросы теории и практики : монография / Ин-т государства и права АН СССР; отв. ред. В. А. Туманов. М. : Глав. ред. восточ. л-ры изд-ва «Наука», 1986. 256 с.
30. Торосян X. А. Суд и процесс в Армении Х-ХШ вв. / отв. ред. С. Т. Еремян. Ереван : Изд-во АН Арм. ССР, 1985. 292 с.
31. Указ императора Александра I от 12.09.1801 № 20.007 «Об учреждении внутреннего в Грузии управления» // Полное собрание законов Российской Империи, с 1649 года. Т. XXVI (1800-1801). Санкт-Петербург : Тип. II Отделения Собственной Е. И. В. Канцелярии, 1830. 882 с.
32. Фойницкий И. Я. Курс уголовного судопроизводства : в 2 т. / общ. ред., послесловие, примечания, краткие биографические сведения А. В. Смирнова. Санкт-Петербург : АЛЬФА, 1996. Т. II. 606 с.
33. Хрестоматия по истории государства и права зарубежных стран : в 2 т. Т. 1: Древний мир и Средние века / МГУ им. М. В. Ломоносова; сост. О. Л. Лысенко, Е. Н. Трикоз ; отв. ред. Н. А. Крашенинникова. Москва : Норма : ИНФРА-М, 2010. 808 с.
