CC BY
75
Вестник ПСТГУ I: Богословие. Философия
2011. Вып. 6 (38). С. 30-44
Притчи Септуагинты
КАК ДИДАКТИЧЕСКИЙ ТЕКСТ И. С. Вевюрко
В системе иудео-эллинистической пайдейи притчи сохраняли свою традиционно высокую для восточного образования роль, как видно из 2-й книги Ездры, «Письма Аристея» и других источников. При том, что притчи включались в состав Священного Писания, отношение к ним как преимущественно к устному жанру обуславливало большую вариативность, чем та, что допускалась для других каналов передачи Слова. Греческий перевод книги Притчей Соломона предоставляет нам уникальный материал, сохраняющий следы живой работы над притчей, которая имела, по мнению автора, главным образом характер образовательного процесса.
То, что притча рассматривалась в среде формирования Септуагинты как важная, если не ключевая, часть образования, видно из передачи самого слова «притча» термином «лшб^а» (Прит 25. 1)1. Характерен и контекст употребления термина: «Это притчи (а[ лшбааО Соломона неупорядоченные, которые переписали друзья Езекии, царя Иудейского». Аналога греческому слову «неупорядоченные» (а[ &б1&хр1Т01) нет в еврейском тексте этой фразы, но в Пешитте на этом месте стоит гйнзад- во мн. ч. («глубокие», «возвышенные») — видимо, другая интерпретация термина, когда-то бывшего перед глазами греческого переводчика2. Утверждение, что некоторая часть сборника не была приведена в порядок самим премудрым Соломоном, важно для нашего понимания того восприятия богов-
1 В данном контексте: «наставление». Иудеям-эллинистам было, без сомнения, знакомо и широкое значение слова «naiSeia» — «образование» (см.: пролог Премудрости Иисуса сына Сирахова 29). В Прит 1. 2 наряду с «премудростью» (ooф^a) «образование» перечисляется в составе основных задач изучения этой книги. Об античной и эллинистической интерпретации термина см.: Йегер В. Пайдейя: Воспитание античного грека. М., 2001. Т. 1. С. 21—24. Ошибочность взгляда Йегера на употребление термина «naiSeia» в Септуагинте исключительно в значении «наказания грешника, которое ведет его к перемене ума», выявляется на материале книги Притчей, особенно на примере процитированного стиха 25. 1 (см.: Jaeger W. Early Christianity and Greek Paideia. Cambridge, 1961. P. 24).
2 По словарю Бруна, ійаси. значит то же, что 6iaxpioig. Видимо, сирийские переводчики нашли там слово со значением 5iaxpiTOi («превосходные»). О соотношении текстов Притчей Септуагинты и Пешитты см.: Cook J. The Relationship between the Peshitta and the Septuagint (Proverbs) // Textus. 1994. № 14. P. 117—132.
зо
дохновенности, которое имело место в эпоху перевода3. Соломон, по историческому сообщению, непосредственно «изрекал» свои притчи (3 Цар 4. 32), но есть и косвенное свидетельство, согласно которому он «старался... найти желанные слова и точную запись — истинные слова» (Еккл 12. 10 LXX)4.
Такими свидетельствами оправдывалось эвристичное отношение к тексту — не «творческое» в том смысле, который получил идеал творчества после Ренессанса, но такое, которое предполагает поиск возможно более полной формы откровения в словах мудрых и сохранившей их традиции. (В христианскую эпоху, когда канон Священного Писания будет закрыт, подобное отношение вполне органично будет проявляться к Священному Преданию.) Отсюда возможность изменения композиции5, объясняющаяся, с точки зрения религиозного сознания, не фривольностью, которая иногда приписывается критической наукой составителям Библии вместе с разного рода ангажированностью, но именно статусом самого священного текста как незавершенного, находящегося в процессе собирания.
Вероятно, такой взгляд можно считать этапом в становлении концепции «пророк как переводчик» и «переводчик как пророк», нашедшей развитие в трудах Филона Александрийского (О наградах и наказаниях 3; О жизни Моисея II. 5) и затем воспринятой блж. Августином (О граде Божием XVIII. 43). Переводческий принцип блж. Иеронима «ne verbum e verbo, sed sensum de sensu» (Паммахию, письмо LVII), умеренность применения которого самим автором засвидетельствована его Вульгатой, тоже имеет к этому некоторое отношение. Вероятно и то, что традиция эпохи II Храма, склонная приписывать, например, Ездре восстановление по памяти утраченных во время пленения библейских книг (см.: Климент Александрийский. Строматы I. XXII. 148—149), могла в каких-то случаях усваивать боговдохновенность не только писателям, но и хранителям Божественных речений. Трудно сказать, насколько распространялись такие представления и на другие книги Библии; возможно, некоторый свет на это проливает различная мера свободы, которой пользовались переводчики при работе над ними6. Сам греческий перевод Притчей иногда приближается к парафразу, а иногда создается даже впечатление, что переводчик берет исходное
3 Т. е., согласно Теккерею, немногим позднее 100 г. до Р. Х. (Thackeray H. A Grammar of the Old Testament in Greek according to the Septuagint. Cambridge, 1909. Vol. 1. Р. 16).
4 Септуагинта в данном случае несколько иначе понимает еврейский текст, чем Синодальный перевод, и это понимание ближе к контексту рассматриваемого Прит 25. 1 — «ЛйК П37 HZP 31ЛЭ1 ^ЗП ’"т KSXb rfrnp wp> (яоАМ eZfTnoev Ёхх^поьаотлд той eupetv XoYoug 9еЦ|Што£ xai YEYpa^evov ейЭйтлтод, ^OYOUg aXr|9dag). Относится ли это к Соломону или к Екклесиасту как идеальному образу религиозного учителя, не важно, т. к. в любом случае санкционирует собирание как одну из форм создания священного текста.
5 И в действительности Септуагинта в главах 24—31 значительно расходится с традиционным еврейским текстом по композиции. Йоханн Кук объясняет это целенаправленной деятельностью переводчика, склонного к тематической гармонизации материала (Cook J. To the Reader of Proverbs // A New English Translation of the Septuagint. Oxford, 2007. P. 623). Однако не исключено, что уже в древности существовало несколько разных редакций оригинала, как в случае с книгой пророка Иеремии.
6 Об особенностях разных переводов LXX см.: Thackeray. Op. cit. Р. 13. Новейший комментарий в предисловиях к NETS во многом дополняет этот классический труд.
высказывание для составления противоположного ему7. В рамках настоящего исследования нас интересуют две проблемы: какие антропологические представления отражают «свободные» переводы и какая дидактическая программа за ними усматривается.
А. С. Десницкий в статье, включающей несколько ярких примеров из книги Притчей, перечисляет следующие типы инструментов художественного перевода, которые были задействованы при создании Септуагинты: реструктурирование (приведение в соответствие с грамматическими требованиями языка читателя), нарративизация (изменение стратегии повествования, которое может быть и частным случаем реструктурирования), дополнение параллелизма (его переосмысление в контексте эллинистической риторики), «культурный перенос» (подбор эллинистических эквивалентов для непонятных эллинскому читателю варварских реалий), изменение метафоры (частный случай «культурного переноса»), стилистическое «тонирование» текста (коррекция оригинала путем усиления одних и ослабления других смысловых акцентов), идеологическая коррекция текста, подбор созвучных слов, ритмизация текста8. В новейшем словаре под редакцией Лонгмана дается другое перечисление особенностей перевода именно книги Притчей: использование абстракций вместо метафор (например, Прит 12. 6), усиление акцента на моральных и спиритуалистических воззрениях, увеличение доли риторических противопоставлений, модернизация теологического языка (в соответствии с взглядами эпохи II Храма), эвфемизация образов плотской любви, преобразование притчей, касающихся лени и усердия, в более духовные наставления9.
Все элементы этих классификаций могут рассматриваться в контексте решения задачи воспитания и образования, стоявшей перед еврейской диаспорой в культурно богатой языческой среде. Однако разные уровни смысловой содержательности делают их неравноценными10. Можно было бы дополнить эти ряды таким перечислением, которое имеет в виду работу только со смыслом текста и располагает на одной логической плоскости элементы, позволяющие оценить богатство приемов переводчика — прежде всего как учителя юношей — в этой области. Рассмотрим несколько таких, несводимых друг к другу приемов переводчика, использование которых может быть объяснено дидактическими задачами: 1) перевод-интерпретация, 2) перевод с комментарием, 3) вариация, 4) парафраз, 5) аналитический перевод, 6) развитие темы, 7) перестановка.
7 Последняя особенность, впрочем, связана с наличием оригинала, не совпадающего с Масоретским текстом; реконструкции см. в подстрочнике: Biblia Hebraica Stuttgartensia; филологический комментарий см.: De Lagarde P. Anmerkungen zur Griechischen Ubersetzung der Proverbien. Leipzig, 1863.
8Десницкий А. Септуагинта как художественный перевод // Библия: литературоведческие и лингвистические исследования. 1999. Вып. 3. С. 157—186.
9 Garrett D. Proverbs: History of Interpretation // Dictionary of the Old Testament / T. Longman, P. Enns, eds. Downers Grove, 2008. T. 3. P. 567.
10 Одноуровневая, чисто филологическая классификация дана в книге: Clifford R. J. Proverbs: A Commentary. Louisville, 1999. P. 29.
1) Перевод-интерпретация
В еврейском языке термин «притча», машал (^й), подразумевает разнообразие жанров: от пословицы «Кто наблюдает ветер, тому не сеять» (Екк 11. 4) — до целого иносказания, с которым приходит, например, пророк Нафан к царю Давиду (2 Цар 12). По-гречески первому значению больше соответствует слово «паримия» (парома), тогда как второму — «парабола» (яаравоХ'ф11. Хотя вообще в Септуагинте возможно и обозначение поговорки как «параболы»12, именно в переводе книги Притчей Соломоновых эти понятия различаются, по всей видимости, как род и вид. Если в целом книга названа сборником «изречений», т. е. паримий (Пар01ща1 ХоХоцЙУтод), то польза, которую извлечет учащийся из работы над ними, обрисована следующим образом: «будет понимать притчу (яаравоХ^у) и темное слово, речи мудрецов и загадки» (Прит 1. 6).
Не только парабола, но и паримия может нуждаться в интерпретации. Давид, когда обращается к Саулу — «Как гласит древнее изречение, от беззаконных исходит беззаконие» (1 Цар 24. 14), — может вкладывать в эту незамысловатую фразу даже не одно, а два толкования: во-первых, он убеждает царя в своей невинности путем умозаключения от меньшего к большему: если бы Давид был беззаконником, он убил бы Саула в темной пещере (см.: 1 Цар 24. 12); во-вторых, он пророчествует о наказании Саула, которое должно произойти не от руки его раба, но от руки Бога, так как беззаконник сам производит грех и вызывает на себя его последствия (см.: 1 Цар 24. 13). Таким образом, человек библейской эпохи верит в то, что даже самое простое меткое изречение может содержать в себе глубокий или, во всяком случае, требующий интерпретации смысл. В переводе Притчей Септуагинты толкование дается различными способами. Первый — наиболее очевидный — заключается в придании самому переводу характера интерпретации путем введения дополнительных слов и прояснения смысла фразы, как правило, путем ее грамматического усложнения. Особенность этого способа перевода, отличающая его, например, от приемов 5 и 6, в том, что предполагается сохранение объема содержания раскрываемой мысли.
Введение дополнительных слов может быть техническим (исходя из норм греческого синтаксиса), и в таком виде оно встречается в Септуагинте бесчисленное количество раз, а может быть интерпретативным, как видно из следующего примера (Прит 17. 17):
£15 я&ута хафбу фйод йяарх^ш 001, &б£Хфо1 6£ йу&ухак; хр^ощоь ёотюоау^ тойтои у&р хФ^ 'Уеууйутш. 7*71’ тЛ ПХ15ПЛ ГШ Л5?
На всякое время друг да будет тебе [другом], братья же да будут полезны в нуждах: для того ведь и рождаются. Друг любит во всякое время и сделается братом во время бедствия (Венский перевод 1888 г.).
11 В отличие от пословицы — простой народной метафоры, — Аристотель объясняет параболу как аналитическое сравнение, метод которого восходит к Сократу (Риторика 1393Ь4).
12 См.: 1 Цар 24. 14.
Притча явно требует интерпретации, поскольку о брате буквально сказано лишь то, что он «на бедствие родится». В отличие от переводов XIX в., Пешитта и Вульгата представляют ее как сопоставление друга и брата13. Но только в Септуа-гинте это сопоставление доведено до контраста, посредством чего притча приобретает дидактическое звучание: она одновременно учит верности в дружбе и сдержанности в использовании родственных связей. Последние следует сберегать на случай нужды, когда обращаться к другу как раз неправильно: ведь братья рождаются для того, чтобы выручать братьев14.
В следующем примере (Прит 18. 17) переводчик практически обходится без введения новых слов, довольствуясь возможностями литературного перевода:
б^хашд ёа'ито'О хат^уород ярютоХо^а, йд б’ ёяф&Х'р 6 йут^бмос; £Х£ух£таи тут тп кт чзпз ■рютл рпх
Праведный сам себе обвинитель в начале речи, а как выступит его противник, изобличается. Первый в тяжбе своей прав, но приходит соперник его и исследыва-ет его (Синодальный перевод).
Притча довольно темна и неоднозначна. Так, иное понимание от современного дают блж. Иероним, согласно которому к праведнику для «исследования» его самоукорений приходит вовсе не противник, а друг (возможный перевод слова «ПУ“1»)15, и Лютер, который переводит ее в духе учения о внутренней убежденности верующего в своем оправдании16. То, что стих выдерживает различные интерпретации, в древности считалось, по всей видимости, его достоинством. Но в LXX на место двусмысленности формы ставится многослойность содержания: в ее греческом варианте притча учит первым признавать свою вину, чтобы тем самым лишить противника обвинительной инициативы и оказаться праведным, изобличив его в клеветническом рвении17. Нетрудно заметить, что на сходной логике построена одна из притч — призывов к покаянию в пропо-
13 См. современный перевод РБО: «Любовь друга — на все времена, и брат рожден, чтобы с братом беду разделить».
14 Толковник достигает своей цели, вводя выражение «xpfoi^oi eoTMoav» («да будут полезны») для более полной передачи обладающего богатой семантикой предлога -Ъ и давая развернутый литературный перевод конца фразы вместо буквального. Императив «да будет» (шархётм) на месте «любит» (2ПК), возможно, восходит к другой редакции оригинала. Мн. ч. «братья» вместо ед. ч. «брат» еврейского текста, по всей видимости, есть интерпретация: друг как самый близкий человек противопоставляется «родственникам» вообще. Здесь, как и в Премудрости Сираха, можно видеть развитие учения о дружбе. В канонических книгах Библии тема дружбы так широко не осмыслялась, хотя история Давида и Ионафана представляет глубокий психологический портрет дружбы.
15 «Iustis prior est accusator sui, venit amicus eius et investigavit eum». В Пешитте приходит «товарищ» (mi=»>).
16 «Der Gerechte ist seiner Sache zuvor gewifi; kommt sein Nachster, so findet er ihn also».
17 Для получения такого результата толковник меняет порядок слов, литературно переводит словосочетание «первый в тяжбе его» (ТЧП !И?К~1П) — «обвинитель в начале речи», вводит конструкцию «М£ б’ av» для контрастного перехода между двумя частями притчи, переводит слово «ПрП» (букв. «проникает его») в пассивном залоге без местоимения.
веди Господа Иисуса Христа (Мф 5. 25; Лк 12. 58). Общее условие для перевода-интерпретации, которое отличает его, например, от аналитического перевода (см. ниже), — это «темнота» оригинального текста, которая может быть связана с архаичностью языка, но может быть и преднамеренной двусмысленностью.
2) Перевод с комментарием
В этом случае, в отличие от первого, смысл притчи сам по себе полагается очевидным, а дополнение служит как бы ремаркой учителя, что сообщает всему речению нарочито дидактический характер. Примером такого перевода может служить фрагмент речи персонифицированной Премудрости (Прит 1. 22—23)18.
бооу йу хр^оу йхахоь ёхюутаь трс; бмашой^, ойх а1охиу0^ооута1^ о[ б£ йфроу£д, тл? ^Рр£юд бут£д ёя10ицлта1, йофад ■угубцгуоь ёщопоау а1'о9по1У ха1 ^я£^9иуо1 £у£уоуто Шухоь?, 1бой яро^ооцш йцГу яуол? ^ло1/У, бьбй^ю б£ йцад тбу ёцбу Хбуоу. пп*7 пап п^1?! ’лэ 1зпхл а’лэ ’ла “ту тт аэ1? пгзх п:п ’лпглл1? шнул :лт п’Уоэ! оэлх пзт лутх
Во все то время, пока незлобивые держатся правды, они не постыдятся; безумцы же, будучи желающими дерзости, став нечестивыми, возненавидели чувство и сделались достойны упреков; вот, я изведу вам [от] моего дыхания речь и научу вас моему слову. Сколько можно простакам коснеть в простоте, наглым — наглостью тешиться, глупцам — ненавидеть знание? Обернитесь на мой упрек — изолью на вас мой дух и поведаю вам мое слово (Перевод РБО).
Прежде всего надо заметить, что греческий переводчик изначально понимал еврейский текст не так, как он понимается в новых переводах: а именно слова петаим (О’ЛЗ) и пети (’ЛЗ) он истолковывал в положительном смысле — не как «невежда», «глупец» и «невежество», «глупость» соответственно, а как «незлобивый» (йхаход), «младенец» ("У^тод в ст. 32) и «праведность» (бмашойуп). Употребление слова «младенец» говорит о том, что своеобразие этого истолкования было преимущественно контекстуальным. Переводчик отдавал себе отчет в том, что пети — простак, может быть даже малоумный, но в то же время он опирался на примеры положительного употребления этого слова. Так, в Пс 114. 5 Давид говорит о простаках, которых хранит Господь, в том числе подразумевая себя, а LXX переводит петаим как «младенцы» (фиХйооюу тй "У^яю 6 Кйрюд: Л1Л’ й’ХЛЗ “1й№). Й. Кук указывает на «антитетическое расположение религиозно-
18 Курсивом в тексте русского перевода выделяются комментаторские ремарки.
этических категорий» как на одну из ключевых особенностей перевода Притчей LXX19. Здесь эта тенденция выдержана: Премудрость разделяет людей на две категории, причем следует отметить, что в один род с праведными попадают «простые» и «младенцы» (предвосхищаются сразу две новозаветные заповеди: «блаженны чистые сердцем» и «будьте как дети»).
Исходя из такого понимания, «подстрочник» перевода был примерно таким: «Доколе незлобивые держатся незлобия? А безумцы дерзости вожделеют? Нечестивые возненавидели чувство и подпали обличению. Вот, я изведу вам свое дыхание и научу вас моему слову». Стремясь к законченности, содержательной и формальной полноте речи, — в чем, возможно, сказывается влияние греческой риторики, — толковник дает вместе с переводом притчи ее комментарий. Во все то время («5oov ftv xp^vov» — первое комментаторское добавление), пока незлобивые держатся своей правды20, они не постыдятся («ойх aloxuvG^oovxai» — второе комментаторское добавление), в отличие от безумцев, которые возжелали дерзости. Фраза «ЛУТ □’У’ОЭ! ПП1? Т7йП ТИЛ □,Х171» перестроена в сле-
дующем порядке:
безумцы ЙфpOV£g О’Ъ’ОЭ
возжелавшие дерзости тле йвр£юд £m0'u^nTai пап ns Ъ
нечестивые йо£вад О’ХЪ
возненавидели чувство ^fonoav aio0noiv луч im’
Глагол со значением «оборачиваться», «отвращаться» истолкован21 как определение факта вины (единственный раз в Библии употреблено слово «'On£'60'uvo£»)22, поскольку безумцы сами «стали» нечестивыми (третье комментаторское добавление), а в целом середина притчи вырастает в определение безумия, его причин и последствий. Понятно, что в таком контексте «излияние дыхания» может быть предназначено только для «незлобивых», и притча разворачивается в хиазм: незлобию и праведности соответствуют дыхание Премудрости и ее слово, а безумцам с их дерзостью — ненависть к чувству («ai'o0noi£», высшая способность познания в Притчах LXX) и справедливые упреки; смысловую ось образует собирательное понятие «нечестивые», смысл которого подробно раскрывается в оставшейся части главы. Кроме композиции, переводчик обращает внимание и на детали: для передачи еврейского ПП вместо слова «дух» (nvE'O^a), ассоциирующегося с пророческим даром, он выбирает «дыхание» (nvof|), которое в рассказе о сотворении Адама (Быт 2. 7) также имеет Божественный источник, но больше ассоциируется с даром жизни. Обещание Премудрости «извести
19 Cook. To the Reader of Proverbs... P. 622.
20 Как представляется, «6ixaioouvn» и «axaxia» для переводчика — очень близкие понятия, различающиеся лишь акцентами (на правоте и невинности соответственно), для выражения которых он жертвует поэтическими преимуществами созвучия, имевшего место в оригинале.
21 При этом очевидно, что в еврейском оригинале Септуагинты глагол «31^» стоял в форме 3, а не 2 л.
22 См.: Cook J. The Septuagint of Proverbs: Jewish and/or Hellenistic Proverbs? Leiden, 1997. Р. 335.
от своего дыхания» он поясняет как «изречение» («^роі£» — четвертое комментаторское добавление), тем самым возвращая читателя или ученика к основной теме книги — притче. Завершается текст литературным переводом заключительных слов, причем глагол «возвещать» (УЧІЛ) передан словом «учить» (бібйохю), в соответствии с общим смыслом отрывка, который построен в версии LXX на противопоставлении учащихся и не желающих учиться.
3)Вариация
За переводом притчи следует как бы другой вариант этого же перевода или другая притча, составленная «по мотивам» первой23. В Прит 15. 18, например, два перевода подряд:
й'уф 9'ицйб'п? яараох£ий^£1 ц&хад, цахр69ицод 6£ ха1 т^у ц£ХХоиоау хатаяраша. цахр69ицод й'уф хатаоР£оа хр^оад, 6 6£ йо£в^5 ёу£1рв цаХХоу. зп в'рвр гак 11X1 тпй тлт пап вгк
Муж гневливый уготовляет брани, долготерпеливый же и возникающую укрощает. Долготерпеливый муж угашает суды, а нечестивый возбуждает паче. Вспыльчивый человек возбуждает раздор, а терпеливый утишает распрю (Синодальный перевод).
Зеркальность композиции этого дублета производит впечатление преднамеренной и не связанной с коррекцией перевода. При том что положительный и отрицательный персонажи меняются местами, обмениваются созвучными словами от разных корней («ц^ХХошоу» и «ц&ХХоу»), смысловой осью притчи остается «ТЛй», которое переводится, в соответствии с двумя значениями своего корня, то как «брань», то как «суд». В результате получаются две нравственные рекомендации: не ссориться и не судиться24.
Другой пример представляет Прит 17. 5, где исходные два утверждения дополняются третьим: «Кто ругается над нищим, тот хулит Творца его; кто радуется несчастью, тот не останется ненаказанным: [а милосердый помилован будет]» (Синодальный перевод). Нетрудно заметить, что последняя фраза — даже не умозаключение, а просто «изнанка» первых двух: кто же будет помилован, кроме милосердного, если жестокосердные будут наказаны? При этом, возможно, на данную вариацию повлиял стих 14. 31.
23 Современные комментаторы насчитывают до 76 таких «doublets» и считают их следствием коррекции первоначально свободного перевода по еврейскому оригиналу, причем, «в отличие от современных критиков текста, переписчики тщательно копировали старые варианты вместе с новыми» (Clifford. Op. cit. P. 29). Почему такая скрупулезность проявлена предполагаемыми древними редакторами практически только в отношении книги Притчей, неясно, однако нельзя отрицать несомненного педагогического эффекта от повторения одной мысли «на разные лады».
24 Сходным образом на двух значениях слова «ЛИХ» («истина» и «верность») построена вариация Прит 14. 22.
4) Парафраз
Один из самых распространенных переводческих приемов древности, в Септуагинте вообще парафраз занимает сравнительно скромное место, притом его доля в глазах исследователей постепенно уменьшалась по мере того, как становилось ясно, что многие своеобразные чтения LXX восходят к более ранней редакции оригинала25. Тем не менее в книге Притчей можно найти хорошие образцы этого жанра. Например, Прит 17. 10.
ЕигтрСРа йяаХ^ харб^ау фроущои, йфрюу б£ цаот1ую9£1д ойх а1о9йу£таи лха 'гоэ тэла гзаз л"ш лпл
Угроза сокрушает сердце мудрого, а неразумный не чувствует побоев (перевод Юнгерова). На разумного сильнее действует выговор, нежели на глупого сто ударов (Синодальный перевод).
В этом парафразе немного смещены акценты: больше внимания уделено мудрому, который тоже как бы получает «побои», но в сердце, тогда как глупец лишен основной когнитивной способности — чувствительности. Однако в целом притча остается по смыслу тождественной себе; парафрастичность, не внося нового смысла, обучает изяществу речи.
5) Аналитический перевод
В отличие от вариации, которая повторяет сказанное «на разные лады», аналитическим можно назвать перевод, смысл которого логически соотносится со смыслом оригинала как посылка с выводом или наоборот, причем это достигается, в отличие от перевода с комментарием, без прибавлений к тексту. Он представляет собой, таким образом, результат размышления над притчей и намеренный (в отличие от перевода-интерпретации) шаг вперед по сравнению с ее непосредственным содержанием. Оба направления логической связи представлены в следующем примере (Прит 13. 4).
£я10ицСа1£ £от1 яас; Й£ру6д, Х£ф££ б£ йубр£1юу ёя^Ма. ■ргтл п’зпл Ъху ■мэ: •рю лжла
В похотях пребывает всякий бездельник, руки же мужественных в прилежании. В желаниях тщетных душа ленивого, а душа прилежных насытится.
Безупречная по лаконизму и стилистическому изяществу, греческая притча как бы отвечает на два вопроса, вытекающие из еврейской: а) что следует из тщетности желаний ленивого? б) почему насытится душа прилежных? Хотя ответы кажутся самоочевидными, толковник все же находит в тексте некий ресурс для развития мысли: отрицательное, неисполненное желание (евр. «рХ! Л1ХЛ» — букв.: «желание, и нет»), само по себе нравственно нейтральное, превращается в положительное и нравственно порочное явление страсти, похоти («^ni0u^ia»,
25Albright W. F. New Light on Early Recensions of the Hebrew Bible // Qumran and the History of the Biblical Text. Cambridge, 1975. P. 142.
которая будет составлять основную проблему для этического трактата начала н.э., известного под названием 4 книги Маккавеев). Выводится известный психологический закон: праздность есть причина дурных желаний. В то же время, понятие о насыщении, положительно и недвусмысленно присутствующее в еврейском тексте («1^ЧА» — «насытится», «утучнится»), аналитически устраняется его причиной — прилежанием, которое оказывается противоположно похоти. Эта замена естественна, если учесть, что первое понятие перестало быть нравственно нейтральным: оно должно быть уравновешено также морально значимой противоположностью.
В следующем примере (Прит 13. 10) переводчик вводит в притчу философское содержание:
хахбд ц£9’^Рр£юд ярйооа хахй, о[ б£ ёаитюу ёя^уйцоу^ оофои лаэп a'ssna лет гаю рг inn рл
Злой с дерзостью творит зло, знающие же себя мудры. Только раздоры приносит гордость, а советующимся [дается] мудрость.
Аналитичность этого перевода заключается в том, что вместо совета, в значении принятия обдуманного решения, вводится его причина — знание самого себя. Й. Кук, скептически относящийся к эллинским влияниям в Притчах LXX, переводит: «мудры те, кто судьи самим себе». Но непонятно, почему нужно предпочитать это буквальному смыслу. Призыв к самопознанию настолько универсален для греческого мира, что неудивительно его «просачивание» в такой эпохальный труд, как Септуагинта (см.: Песн 1. 7).
Наиболее интересный вид аналитического перевода, который можно назвать «разложением» высказывания, представлен в Прит 17. 23.
ЛацРйуоутод бюра йб^хюд хбХяои; ой хат£шбо,0ута1 6бо(, йоф^д б£ ёххМт ббойд б1хашойуп£. лтлк тип1? пр’ чип рпа что
Принимающему дары неправедно в пазуху не будут благоуспешны пути [его], ибо нечестив отклоняющий пути правды. Нечестивый берет подарок из пазухи, чтобы извратить пути правосудия (Синодальный перевод).
На первый взгляд, в греческом тексте введено несколько дополнительных слов, и можно говорить в этом случае о переводе с комментарием. Но в действительности здесь нет комментаторских добавлений — текст сам как бы «двоится» и представляет собой два перевода одной фразы, неровно наложенных друг на друга:
Принимающий дары в пазуху
неправедно неблагоуспешные пути
нечестивый отклоняющий пути
правды
В разложенном виде высказывание обретает новый смысл: отклоняя пути правосудия, ты извращаешь (делаешь неправым, неблагим) собственный путь; поступая неправедно, ты становишься нечестивым. Помимо того что такая притча сама по себе нагружена этическим содержанием, можно предположить значительный дидактический эффект от перевода, если толковник работал над еврейским текстом вместе с учениками.
6) Развитие темы
Нельзя исключать, что переводчик подходил к своей задаче и как поэт, на что специально указывает Герхард Таубершмидт в своих исследованиях о параллелизме. Но мы будем настаивать на том, что это дидактическая поэзия, иначе трудно было бы объяснить дерзновение, с которым простой переводчик-ремесленник (не дидаскал) дополнял бы своими виршами речения «мудрых». Похоже, что этот дидаскалический метод был задействован в некоторых местах, где текст существенно расширяется за счет новых слов и целых предложений. Во всяком случае, по сравнению с доступным нам сегодня еврейским текстом, здесь (например, Прит 9. 12) имеет место настоящее развитие заданной идеи.
иі£, £йу оофб? оєаитф, оофб? ёол каї тої? яХпоіоу^ £йу б£ какб? йповр?, ц6уо? йу йутХ^оєі? какй. 8? £рєібєтаі ёт ^єйбєоіу, ойто? яоіцаїуєі йу£цои?, 6 б’ айтб? бій^єтаі бруєа яєтбцєуа^ йя£Хшє уйр 6бой? той ёа'итой йцяєХйуо?, той? б£ й^оуа? той Ібіои 'уєюруїои яєяХйУлтаї^ біаяорєйєтаї б£ бі’ йуйброи ёр^цои каї біатєта'уц^'У^ £у біфйбєоіу, оиуйуєі б£ Хєроіу йкаряіау. тп1? Л2Л>11*7 лтзэп лаэп ах
Сын! если ты мудр для себя, то мудр и для ближних; если же окажешься зол, то один почерпнешь зло. Кто утверждается на лжи, тот пасет ветры, и он же гоняется за птицами летающими: ибо он оставил пути своего виноградника, искривил тропы своего поля: проходит же он безводной пустошью и землею, обреченной на жажду; собирает же руками бесплодие. Если ты мудр, то мудр для себя; и если буен, то один потерпишь (Синодальный перевод).
Главное, что нужно заметить, — все имеющиеся добавления26 не просто механически присоединены к изначальному речению, а развивают его тему: во-
26 Строго говоря, мы не можем быть уверены в том, что эти прибавления не были сделаны еще собирателями притчей на языке оригинала. Так, они наличествуют и в Пешитте, где не выглядят буквальным переводом с греческого текста. (Например, «птицы летающие» переда-
первых, мудрость с ее продуктивностью систематически противопоставляется злу с его бесплодием; во-вторых, вся добавленная часть выглядит как развитие второй половины исходной притчи, в процессе которого раскрывается новая мысль о том, что злой оплачивает свою погибель своим же трудом. Развитие темы — довольно распространенный прием в Притчах LXX.
7) Перестановка
Стихи, в оригинале разделенные другими стихами, связываются в единый текст, тем самым приобретая новое звучание. Так в Прит 17. 16 LXX соединены стихи 16 и 19 МТ с комментаторским добавлением в конце27.
[уат йялр^£ хр^цата йфроуц хт^оао9а1 уйр то оф(ау йхйрбюс ой биу^остаи 8с; й'фп^у яо1£Т тбу ёаитой оТхоу, ^ЛТ£Т оиутрф^у, 6 б£ охокй^юу той ца9£Гу ёцяшшш £1<с хахй. Т>х паэп лир1? 'гоэ та тпа пт па1?^ “□ю ^рза чплэ п’з:а пха зпх увта зпк19
Для чего имение безумному? Приобрести мудрость ведь безсердеч-ный не сможет. Кто высоким делает свой дом, тот ищет разбиться, а кто уклоняется от учения, тот впадет в беду (перевод Юнгерова). 16 К чему сокровище в руках глупца? Для приобретения мудрости [у него] нет разума. 19 Кто любит ссоры, любит грех, и кто высоко поднимает ворота свои, тот ищет падения (Синодальный перевод).
Переводчик (или редактор) соединяет две притчи в одну: богатство глупца не только бесполезно для него, но и вредно, потому что оно позволяет ему построить высокий дом, — а ведь он не будет учиться, так как у него нет сердца (букв. перевод «ГХ 3^1»), — и его ждет беда, падение дома. Стих 19 в Септуагинте тоже не остается в усеченном состоянии, но дополняется фразой, которая перекликается с тем же 16-м стихом: «Жестокосердный не найдет добра».
Все рассмотренные приемы могут комбинироваться; их дифференциация помогает оценить богатство инструментария древнего переводчика и его изо-
ны как «птицы небесные», «собирает руками бесплодие» — как «собирает ничтожество».) Но в этом случае встает вопрос о том, почему их нет в Масоретской редакции.
27 Э. Тов приводит этот стих (17. 16а) в качестве примера многочисленных «внутри-переводных прибавлений», список которых см.: Tov E. The Greek and Hebrew Bible: Collected Essays on the Septuagint. Leiden, 1999. P. 423. В то же время в целом порядок стихов в этой главе он считает признаком другой редакции оригинала (Ibid. P. 428), причем едва ли более поздней, чем масоретская. Он отмечает: «...порядок большинства высказываний в подобных главах свободен, и, поскольку каждое более или менее независимо, можно предположить за их расстановкой две разные издательские традиции» (Ibid. P. 427). Такое предположение не противоречит парадигме нашего взгляда на Притчи как дидактический текст, которую можно было бы распространить и на деятельность еврейских учителей, «притчесловивших Соломона» (4 Макк 18. 16) своим детям на родном языке; однако нужно заметить, что сама эта неустойчивость порядка фраз пока что нам известна именно из LXX, в то время как сохранившаяся гл. 15 из Кумрана (4QProb) поддерживает МТ.
бретательность как педагога. Ведь помимо того что тематика книги Притчей посвящена образованию, т. е. приобретению мудрости, ее чтение само представляло собой процесс обучения; задавание вопросов, загадывание загадок, толкование «темных» речений, составление подобий были неотъемлемыми признаками беседы мудрых. Эллинизм ставил перед еврейской диаспорой, да и перед иудейством вообще, трудную задачу — сохранить веру отцов, пользуясь благами нового строя (уже первые эпигоны Александра как в Египте, так и в Сирии предоставили евреям права граждан) и получая образование на греческом языке. «Па1б££а» — термин, который осмыслялся в произведениях, входивших в максимально широкий состав «Александрийского канона»: Псалмах Соломона и 4-й книге Маккавеев. Он представлен и в других книгах Септуагинты, но из всех древних переводов особенно заметное место занимает в книге Притчей, которая сама есть образец иудео-эллинистической пайдейи.
При всей свободе, проявленной переводчиком книги Притчей, она вовсе не является примером какого-то из ряда вон выходящего свободомыслия, хотя — и именно поэтому тем более — позволяет оценить реальную свободу мышления еврейского религиозного ученого и, по всей видимости, учителя эллинистической эпохи. Мало того что как иудей своего века переводчик вполне ортодоксален, современные исследователи (Й. Кук, М. Дик) допускают и непосредственно иерусалимское происхождение этого перевода, «незнакомого с этическим словарем эллинистического периода»28. В переводческих подходах, например в наиболее универсальном из них — усилении контрастных противопоставлений (добро/зло, мудрость/безумие и пр.) по сравнению с оригиналом, Кук видит «консервативную, антиэллинистическую тенденцию», при этом соглашаясь с Никельсбергом в том, что в рассматриваемую эпоху «любой автор мог быть одновременно евреем, антиэллинистом и эллинистом»29.
В историко-религиозной перспективе представляется важным, что отраженная в Притчах LXX ярче чем где-либо нестабильность библейского текста, выражающаяся не только в возможности различных интерпретаций, но и в действительности различных редакций, — при единстве основных идей, верований, практик — в целом приветствовалась отцами Церкви первых веков. Так, например, св. Иоанн Златоуст, блж. Феодорит и другие представители Антиохийской школы охотно пользовались переводами Акилы и других «новых переводчиков» наряду с LXX, даже тогда, когда они противоречили друг другу, для выяснения оттенков смысла священных изречений. Блж. Августин допускал, что 70 толковников дополняли пророков по внушению Святого Духа (О граде Божием XVIII. 45). Высказывание св. Иакова Афраата о десяти ученых, которые могут дать десять верных толкований на один стих30, надо понимать не только в смысле признания полисемантичности текста, но и, прежде всего, в духе при-
28 Cook. The Septuagint of Proverbs. P. 327; Dick M. B. The Ethics of the Old Greek Book of Proverbs // The Studia Philonica Annual / D. T. Runia, ed. Atlanta, 1990. Vol. 2. P. 20—50.
29 Cook J. Ptolemy Philadelfus and Jewish Writing: Aristobulus and Pseudo-Aristeas as Examples of Alexandrian Jewish Approaches // Ptolemy II Philadelphus and his World / P. McKechnie, P. Guillaume, eds. Leiden, 2008. P. 205; Nickelsburg G. Ancient Judaism and Christian Origins: Diversity, Continuity and Transformation. Minneapolis, 2003. P. 152.
30 См.: Саврей В. Я. Антиохийская школа в истории христианской мысли. М., 2011. С. 64.
верженности к устному преданию, «принятому нами в тайне» (Василий Великий. О Святом Духе 27), которому текст предоставляет рамку, материальную форму для сохранения привязанных к нему Божественных, по существу невыразимых человеческим языком откровений. Античная культура со времен Платона хорошо знала, что письменность вообще сама по себе всегда чревата ошибками как в интерпретации (ср.: Федр 275е), так и в механической передаче слова.
Такую же, если не более значительную, роль стала играть устная традиция в иудаизме, однако здесь признание самой широкой полисемантичности происходило одновременно с жесткой фиксацией текста и было напрямую увязано с ней: оба процесса связаны с именем раввина Акивы и его школой31. Истолкование каждого слова как аббревиатуры, каждой буквы как числового и графического символа, текста в целом — как кода, шифра требовало прежде всего буквальной точности, хотя итогом было отвлечение от буквального смысла. Для христиан библейский текст сохранял более непосредственное значение: это живое слово живого Бога, которое, как и все живое, подвержено флуктуациям, но сохраняет в них свою ненарушимую телесность. Взгляд отцов Церкви на развитие текста, конечно, не был даже отдаленно похож на документарную теорию, экстраполирующую политические реалии Нового времени на деятельность пророков и писцов древности. В сознании библейского, архаического человека «каждая подробность живого, даже в простом наличии вещи, выразительна, возможна как прямая речь, а речь — и не речь вовсе, а самое настоящее действие: нет строгого разграничения живого и его выражения — везде сплошная говорящая действительность. Поэтому повествование и прямая речь... как вязь одних и тех же подробностей настолько схожи, что могли бы взаимно переставляться»32. Сходным образом «переставляются» отдельные буквы, слова и целые притчи — как выражение живой деятельности Бога, обогащающей разум. В первом греческом переводе Притчей Соломона мы находим не просто дидактическое использование текста, но вслушивание в него, как в живой голос, музыкальное упражнение со звучанием смыслов. Если свобода, которая проявлена здесь переводчиком, намного скромнее в других книгах Септуагинты, то это не в последнюю очередь связано с самим характером притчи как загадки, задачи для упражнения.
Ключевые слова: притча, Септуагинта, пайдейя, интерпретация, герменевтика.
31 Finkelstein L. Akiba: Scholar, Saint and Martyr. N. Y., 1936. P. 173 f.
32 Кирсберг И. В. Феноменология жизни: Ветхий Завет и первые христиане. М., 2003. С. 21.
Proverbs LXX as a Text for Didactical Purpose
I. Vevyurko
(MSU, St. Tikhon’s University)
Hellenistic Judaism has worked out its own educational system (or paideia). In that system parable preserved a traditonally important role, just as in the ancient oriental education in general. This may be concluded from such a documents as 3 Ezra, Letter of Aristeas and, particularely, Proverbs of Septuagint. The article deels with educational practices imprinted in the last book by means of variative translations of the same verses and by others more complicated methods of reading and interpretation of the hebrew parables.
Keywords: Proverbs, Septuagint, paideia, interpretation, hermeneutic.
