CC BY
116
Рулев А.И.
Приоритет прав и свобод человека - принцип судебного
толкования права
Толкование права, представляя собой разновидность юридической деятельности, притом одну из основных, должно базироваться на некоторых устойчивых основаниях. Это тем более касается судебного толкования как деятельности органов государственной власти, подвергаемой правовому регулированию. Если неофициальное толкование может основываться на принципах и правилах, имеющих приблизительный и рекомендательный характер, то можно выдвинуть предположение, что в отношении судебного толкования права должны существовать принципы, обладающие юридически обязательной силой.
Принципы в сфере права обычно понимаются как стратегические руководящие идеи, которые определяют общую концептуальную направленность и конкретное содержание правового регулирования общественных отношений, или «основополагающие суждения о праве, на которых строятся большие группы правовых норм» [1, с. 172]. Правовые принципы могут рассматриваться как особый вид нормативно-правовых предписаний, который имеет определенные специфические черты, в частности: они обладают опосредованной формой реализации через конкретные правовые нормы; правовые принципы по сравнению с декларациями отличаются большей степенью конкретизации, формализованности требований; по сравнению с другими частями, положениями нормативного акта они представляют собой веления наибольшей степени общности [2, с. 26-27].
Применительно к толкованию права чаще всего выделяются не столько принципы, сколько «приемы», «правила», «каноны» и т.п. Например, различными авторами исследуются и формулируются правила грамматического (языкового, словесного, филологического) толкования права [3, с. 42-45; 4, с. 77-80]. Однако данные правила едва ли могут претендовать на роль общих принципов толкования права, в том числе судебного, поскольку имеют отношение только к одному из способов толкования, а следовательно, обладают скорее частным, специальным характером. То же самое относится к иным конкретным правилам толкования, поскольку они связываются обычно с отдельными способами и приемами интерпретации.
Ближе по своему содержанию к принципам такое понятие, как «каноны толкования». Они определяются как правила правового рассуждения, имеющие рекомендательный характер и устанавливающие единообразные критерии понимания и анализа нормативно-правового текста [5, с. 89]. В качестве примеров такого рода канонов приводятся, в частности, следующие: «для того чтобы статут достиг своей цели, при его толковании можно выйти за пределы его текста»; «у судов есть полномочие вдаваться в истинную цель, отличную от мнимой»; «там, где статут содержит правило толкования, это правило должно применяться» [5, с. 97-100]; «тому, что установлено против смысла права, мы не можем следовать как юридическому правилу», «в наименьшей степени следует изменять то, что постоянно толковалось в определенном смысле» [6, с. 111-113; 7, с. 21-22] и др.
Следует согласиться с Н.Н. Вопленко, что эти каноны представляют собой «стандартизированные правила поиска смысла правовых норм и юридически значимых ситуаций правового регулирования, сложившихся в виде интерпретационных обыкновений применительно к определенным типизированным жизненным обстоятельствам. Это не просто "правила правового рассуждения", навязанные юриспруденции лингвистикой, но сформировавшиеся на основе интерпретационного опыта стандарты мышления и вкладывания смысла в слова и выражения правового текста в определенных типичных правовых ситуациях» [7, с. 21].
Действительно, по уровню обобщения каноны толкования значительно превосходят те правила, которые формулируются применительно к отдельным способам толкования. Они отражают не только филологическую составляющую нормативного текста, но представляют собой достаточно определенные интерпретационные установки, задаваемые юридическим опытом и задачами правового регулирования.
Вместе с тем каноны толкования в том их виде, как они приведены выше, не могут отождествляться с правовыми принципами. Хотя их роднит то обстоятельство, что они «стандартизуют» правоприменительную деятельность, но способы этой стандартизации существенно различаются. Дело в том, что каноны толкования чаще всего имеют доктринальное происхождение, т.е. фиксируются и обосновываются в рамках юридической науки, бытуют в юридической практике в качестве обычаев или «обыкновений», не имеющих четко выраженного официального санкционирования. Это порождает ситуацию известной неопределенности, отсутствия строгого перечня и точно установленного содержания данных канонов. Например, приведенный выше канон: «для того чтобы статут достиг своей цели, при его толковании можно выйти за пределы его текста», сформировался в рамках
англосаксонской правовой традиции. Мотивы, вызвавшие его появление, достаточно ясны, и особых сомнений в его разумности не возникает. И все же в какой степени можно принимать этот канон как руководство к действию в условиях современной российской правовой системы? Каков будет источник его легитимности, на какой авторитет можно будет ссылаться при наличии разногласий? Наличие этих и других проблем несколько затрудняет внедрение канонов толкования в юридическую практику.
В то же время представляется, что в действующем нормативном материале возможно найти интерпретационные установки, аналогичные по своей направленности, но имеющие легально санкционированный характер и по этой причине не порождающие неуверенности в своих регулятивных возможностях. Именно такого рода нормативные установления, как представляется, могут претендовать на роль принципов толкования права.
Итак, в дальнейшем под принципами судебного толкования права будут пониматься нормативно закрепленные в источниках права общие идеи и положения, определяющие уяснение и разъяснение судебными органами нормативно-правовых предписаний.
Необходимость обращения к проблематике принципов (канонов, правил) толкования права обусловлена более общими методологическими соображениями, вытекающими из философской герменевтики. В частности, один из классиков герменевтики Г. Гадамер в своей концепции «круга понимания» исходит из того, что субъект-интерпретатор никогда не подходит к тексту, выступающему объектом толкования, абсолютно беспристрастно, без всякого предварительного представления о том, к какому результату он стремится: «проблеск смысла в свою очередь появляется лишь благодаря тому, что текст читают с известными ожиданиями, в направлении того или иного смысла. И понимание того, что "стоит" на бумаге, заключается, собственно говоря, в том, чтобы разрабатывать такую предварительную проекцию смысла, которая, впрочем, постоянно пересматривается в зависимости от того, что получается при дальнейшем вникании в смысл» [8, с. 75]. Это предварительное ожидание, именуемое у Гадамера «предмнением», может и должно корректироваться в ходе толкования, но обойтись без него нельзя: «Вполне оправдано то, что толкователь не устремляется прямиком к "тексту", - напротив, питаясь сложившимся в нем предмнением, он проверяет живущее в нем предмнение на предмет его правомерности, то есть его источника и применимости» [8, с. 76].
Специфика юридического толкования вообще и судебного в частности такова, что оно протекает в среде общеобязательных нормативных требований. Поэтому резонно предположить, что среди «предмнений», которыми может обладать толкователь юридического текста, могут быть и такие, которые сами по себе имеют официальное юридическое значение, являются частью правового порядка и поэтому требуют неукоснительного выполнения в процессе толкования.
В данном случае мы не ставим перед собой задачи дать сколько-нибудь полный перечень принципов судебного толкования права. Речь идет лишь об одном из них, наличие которого с достаточной степенью очевидности вытекает из содержания действующего законодательства, а именно - о принципе приоритета прав и свобод человека.
Согласно ст. 2 Конституции Российской Федерации человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Лаконичная конституционная формулировка, разумеется, сама по себе оставляет достаточно широкий простор для толкований. Прежде всего, возникает вопрос: в каком смысле и по отношению к чему человек провозглашается высшей ценностью? По всей вероятности, речь не идет о ценности в социокультурном или философском смысле, поскольку конституция, равно как и любой иной юридический документ, не может давать окончательных ответов на вопросы мировоззренческого характера, относящихся к сфере познания. Даже в тех случаях, когда конституция содержит те или иные чисто идеологические положения, по своим задачам они в конечном счете являются регулятивными, то есть направлены на то, чтобы оказывать правовое воздействие на деятельность людей.
Положение о правах и свободах человека как высшей ценности, таким образом, должно иметь конкретных адресатов и применяться в тех или иных юридически значимых обстоятельствах. Как известно, проблема ценностей актуализируется главным образом в ситуациях выбора, когда необходимо остановиться на одном из альтернативных вариантов поведения и необходим критерий для того, чтобы отдать одному из них предпочтение. Именно таким критерием и является ценность.
По существу, определяя систему ценностей, конституция тем самым указывает, на что следует ориентироваться законодателю и правоприменителю при возникновении неопределенных с юридической точки зрения ситуаций, требующих принципиального выбора.
Поскольку в судебной интерпретационной практике постоянно возникают вопросы, не имеющие очевидного и однозначного решения, то ясно, что судебное толкование права подпадает под действие конституционной декларации о высшей ценности прав и свобод человека. Интерпретационная деятельность суда, будучи неотъемлемой составляющей судебного правоприменения, не может быть выведена из сферы воздействия данного общеправового принципа.
Это подтверждается также положением ст. 18 Конституции РФ, которая гласит, что права и свободы человека и гражданина являются непосредственно действующими, определяют смысл, содержание и применение законов, деятельность законодательной и исполнительной власти, местного самоуправления и обеспечиваются правосудием. Поскольку правосудие, несомненно, включает в свое содержание и деятельность суда по толкованию правовых предписаний, то приоритет прав и свобод человека должен в полной мере распространяться и на эту интерпретационную деятельность.
Таким образом, толкование права, произведенное без опоры на приоритет прав и свобод человека, может считаться некорректным на основании ст. 18 Конституции Российской Федерации.
Вполне очевидно, что само понятие «приоритет прав и свобод человека» указывает на некоторую конфликтную или близкую к ней ситуацию, поскольку любой приоритет означает верховенство одного явления над другим, необходимость пожертвовать чем-то одним ради другого, более ценного и значимого. Следовательно, при толковании права «приоритет» означает существование конкурирующих вариантов интерпретации одной и той же юридической нормы, в противном случае (при наличии единственного варианта) нет необходимости для установления какого-либо приоритета.
Представляется, что содержание приоритета прав и свобод человека как принципа судебного толкования права может быть представлено в виде следующих элементов:
1. При наличии двух или более вариантов толкования одной правовой нормы суд выбирает тот из них, который в большей степени способствует защите прав и свобод человека.
В данном случае следует иметь в виду, что речь идет о таких вариантах понимания одной и той же правовой нормы, которые действительно вытекают из ее текста. Иначе говоря, действие данного принципа фактически распространяется лишь на толкование двусмысленных или недостаточно ясных норм права.
Существование данного принципа косвенно проявляется в том, что Конституционный суд Российской Федерации по многим делам вместо признания той или иной нормы законодательства не соответствующей Конституции РФ предлагает такое официальное толкование этой нормы, которое не нарушает права и свободы человека.
2. Если конкурирующие варианты толкования правовой нормы способствуют защите прав различных субъектов, то суд выбирает тот вариант, который способствует защите прав субъекта, более слабого в социально-экономическом отношении.
Этот принцип частично уже закреплен в интерпретационной практике Конституционного суда Российской Федерации. Так, в своем постановлении от 23 февраля 1999 года № 4-П «По делу о проверке конституционности положения части второй статьи 29 Федерального закона от 3 февраля 1996 года "О банках и банковской деятельности" в связи с жалобами граждан О.Ю. Веселяшкиной, А.Ю. Веселяшкина и Н.П. Лазаренко» Конституционный суд РФ применительно к сфере банковской деятельности сформулировал правовую позицию, согласно которой законодатель не вправе ограничиваться формальным признанием юридического равенства сторон и должен предоставлять определенные преимущества экономически слабой и зависимой стороне [9].
В случае же, если лица, чьи права и интересы затрагиваются при толковании права, не находятся в неравном положении по своим социально-экономическим возможностям, для выяснения смысла правовой нормы используются иные критерии. Например, в постановлении от 15.03.2005 № 3-П «По делу о проверке конституционности положений п. 2 ст. 278 и ст. 279 Трудового кодекса РФ и абз. 2 п. 4 ст. 69 Федерального закона от 26 декабря 1995 г. № 208-ФЗ "Об акционерных обществах" в связи с запросами Волховского городского суда Ленинградской области, Октябрьского районного суда города Ставрополя и жалобами ряда граждан» Конституционный суд Российской Федерации признал, что право работодателя досрочно расторгнуть трудовой договор с руководителем организации не нарушает конституционных прав и свобод человека [10]. В данном случае вступили в конкуренцию, с одной стороны, право на труд и защиту от дискриминации (работник), с другой стороны, право собственности и свобода экономической деятельности (работодатель), причем приоритет был признан за последним. По мнению судьи Конституционного суда С.П. Маврина, такое решение было связано в том числе с тем, что суд не счел руководителя организации слабой стороной в правовых отношениях и по этой причине не распространил на него общий подход, применяемый к работнику: «Появление довольно многочисленной группы высокооплачиваемых топ-менеджеров следует рассматривать в качестве доказательства необходимости отказа от универсального подхода ко всем лицам, формально считающимся работниками, как к слабой экономически стороне трудового правоотношения, - подхода, влекущего признание их неким единым объектом социально-правовой защиты, осуществляемой в том числе средствами трудового права. Такая защита, как, впрочем, и любая другая, должна сегодня распространяться только на тех, кто в ней действительно нуждается. Руководители коммерческих организаций, способные самостоятельно реализовать все свои трудовые права, в число адресатов данной защиты входить не должны...» [11, с. 44].
3. При толковании права должны учитываться не только его непосредственные результаты, но и отдаленные последствия, которые оно может иметь для обеспечения прав и свобод человека.
В частности, речь идет о том, что в процессе толкования следует принимать во внимание его правозащитный эффект даже в том случае, если конкретное рассматриваемое дело внешне не имеет отношения к правам и свободам человека. Иное означало бы, что действенная защита прав и свобод не обеспечивается, поскольку устранение непосредственных препятствий к их реализации сопровождалось бы созданием косвенных помех.
Отступлением от этого положения можно считать, в частности, постановление Конституционного суда Российской Федерации от 31 июля 1995 г. № 10-П*, в котором было легитимировано использование Президентом Российской Федерации Вооруженных сил во внутреннем конфликте для защиты основ конституционного строя, суверенитета и государственной целостности. В данном деле суд, как представляется, не произвел объективную оценку последствий своего толкования Конституции с точки зрения прав и свобод человека, не был достигнут необходимый баланс интересов личности, общества и государства. Результатом, как известно, стали массовые, неизбежные при вооруженном столкновении грубые нарушения основных прав и свобод граждан Российской Федерации - как мирных жителей, так и военнослужащих.
4. Содержание прав и свобод человека не подлежит ограничительному толкованию; ограничения прав и свобод человека не подлежат расширительному толкованию.
Это положение также отражается в интерпретационной практике Конституционного суда. В частности, идея о недопустимости ограничительного толкования норм, определяющих права человека, вытекает из правовой позиции Конституционного суда по вопросу, связанному с обратной силой уголовного закона. В постановлении от 20.04.2006 № 4-П по данному поводу говорится, что ограничительное толкование положений ч. 2 ст. 10 УК Российской Федерации, а именно как допускающей возможность снижения назначенного осужденному наказания только до верхнего предела санкции соответствующей статьи Особенной части Уголовного кодекса Российской Федерации, ограничивало бы гарантируемое ч. 2 ст. 54 Конституции Российской Федерации право осужденного на применение уголовного закона, смягчающего ответственность, что, в свою очередь, расценивается судом в качестве определенного, как формально-правового, так и фактического, ухудшения его положения.
Что касается расширительного толкования ограничений прав и свобод человека, то в отношении него имеется специальная правовая позиция Конституционного суда РФ. В своем постановлении от 20 декабря 1995 года № 17-П «По делу о проверке конституционности ряда положений п. «а» ст. 64 Уголовного кодекса РСФСР в связи с жалобой гражданина В.А. Смирнова» [12] Конституционный суд пришел к однозначному выводу, что ограничения прав допустимы в строго определенных ст. 55 (ч. 3) Конституции Российской Федерации целях, не могут толковаться расширительно и не должны приводить к умалению других гражданских, политических и иных прав, гарантированных гражданам Конституцией и законами Российской Федерации.
Таким образом, правовой принцип, в соответствии с которым человек, его права и свободы признаются высшей ценностью, должен распространять свое действие и на судебное толкование права. Принцип приоритета прав и свобод человека в судебном толковании права, в частности, проявляется в том, что при возникновении в интерпретационной практике ситуаций, когда смысл правовой нормы не может быть установлен однозначно, суд должен отдавать предпочтение тому варианту толкования, при котором в наибольшей степени обеспечиваются права и свободы человека.
Литература
1. Четвернин В.А. Введение в курс общей теории права и государства. М., 2003.
2. Давыдова М.Л. Нормативно-правовые предписания в российском законодательстве. Волгоград, 2001.
3. Васьковский Е.В. Руководство к толкованию и применению законов. М., 1997.
4. Черданцев А.Ф. Толкование права и договора. Екатеринбург, 2002. Ч. 1.
5. Соболева А.К. Каноны толкования в праве // Проблемы юридической техники / Под ред. В.М. Баранова. Н. Новгород, 2000.
6. Дигесты Юстиниана. М., 2002. Т. 1.
7. Вопленко Н.Н. Толкование права. Волгоград, 2007.
8. Гадамер Г.Г. О круге понимания // Актуальность прекрасного. М., 1991.
9. СЗ РФ. 1999. № 10. Ст. 1254.
10. СЗ РФ. 2005. № 13. Ст. 1209.
11. Маврин С.П. Трудовое право в решениях Конституционного суда Российской Федерации // Правоведение. 2006. № 4.
12. СЗ РФ. 1996. № 1. Ст. 54.
