Принципы художественной актуализации психологизма в рассказах Ивана Мележа Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

УДК 821.161.3

принципы художественной актуализации психологизма в рассказах ивана мележа

В статье рассматривается вопрос о типологии форм художественного воплощения психологизма в рассказах белорусского писателя И. П. Мележа. Исследовательское внимание обращено на эстетическую соотнесенность русской литературной традиции и принципов передачи авторского психологизма, что прослеживается на уровнях портретной характеристики литературных героев, пейзажа и сюжетного развития.

Ключевые слова: Мележ, психологизм, читатель, текст, персонаж.

Д. А. Бестолков D. А. Bestolkov

principles of artistic AcTuALiZATioN of psychologism in the stories of ivan melezh

The article deals with the typology of the forms of artistic expression of psychologism in the stories of Belarusian writer I. P. Melezh. Research attention is drawn to the aesthetic correlation between the Russian literary tradition and the principles of the transfer of author's psychologism which can be traced at the following levels: portrait characteristics of literary characters, landscape and plot development.

Keywords: Melezh, psychologism, reader, text, character.

Смена эпох часто приводит к изменению оценок исторических фактов, трансформации приоритетов в области научных исследований, особенно гуманитарных. Однако даже в этих условиях в российском литературоведении XXI века продолжает сохраняться стойкий академический интерес к изучению психологизма большой и малой прозы не только отечественных, но и зарубежных писателей. Об этом свидетельствует немалое количество работ [1; 2; 3; 4; 5; 6], посвященных обозначенной теме. Интересный материал в этой связи представляет наследие белорусских прозаиков ХХ столетия, многие из которых (в том числе И. П. Мележ) прошли путь творческого становления в русле развития традиций Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского, А. П. Чехова, М. А. Шолохова, Я. Колоса, К. Чорного, М. И. Горецкого и других классиков [7, с. 12]. Психологизм как элемент поэтики всегда являлся неотъемлемой частью произведений как русской, так и белорусской литературы, поэтому обсуждение вопроса о психологизме малой прозы (конкретно - рассказов*) Ивана Мележа представляется нам вполне обоснованным.

Как на это указывает А. Б. Есин, психологизм представляет собой «принцип организации элементов художественной формы, при котором изобразительные средства направлены в основном на раскрытие душевной жизни человека в ее многообразных проявлениях» [8, с. 31]. В малой прозе Ивана Мележа этот «стилевой принцип» получил развитие, прежде всего, через сюжетную ситуацию. Например, в рассказе «Встреча» (1942) сам ход событий предопределил интенсивное раскрытие внутреннего мира героев. Медсестра Оля, утаившая от пожилого врача известия о сложном ранении его сына (молодому летчику оторвало часть ноги), хотела уберечь старого хирурга от тяжелых переживаний. Однако узнав о том, что сын рядом, в госпитале, Цулукид-

* Допускаем, что применительно к более масштабному исследованию типология жанров малой прозы в художественном наследии И. Мележа может быть охарактеризована значительно шире, однако установленные объемы настоящей работы не позволяют нам этого сделать.

зе-старший не смог оставаться спокойным. «"Где он?! Вы слышите?" Девушка посмотрела на него. Лицо старика побледнело, глаза запали глубже, потемнели, и она почувствовала, что пережил он за эти несколько секунд. "Покажите мне его!.. Сейчас же!" Он говорил тревожно, с той же болью, нетерпеливо и решительно» (с. 32) (здесь и далее: цит по [9] с указанием страницы в тексте).

Неожиданная встреча отца и сына наполнила обоих искренней радостью. Семейное единение стало главным средством эмоционального преображения (внутреннего обновления) персонажей: «"Жора... Мой мальчик... ", -Цулукидзе поцеловал сына в щеку, что была в темных пятнах, и стал с горем и любовью разглядывать его лицо. На глаза отца набежали слезы. Это были слезы горя и слезы жалости... "Папа, я еще много сделаю. У меня столько силы. У меня - целая жизнь", - ответил Георгий Цулукидзе отцу. "Жизнь, целая жизнь, мой мальчик", - поддержал его отец и с чувством переполняющего счастья заметил: "А мама и не знает, что у нас сегодня такой дорогой гость. Как она будет рада!"» (с. 33).

В художественных пределах одного произведения Мележу удалось изобразить не только психологически пограничные состояния героев («слезы горя и слезы жалости»), но и, главное, показать внезапность перехода одного состояния в другое. Чувство радости близких родственников от взаимного обретения посреди войны поглотило горестное чувство осознания физического увечья, сделало его второстепенным. «Внимание писателя, - подчеркивает С. А. Андраюк, - сосредоточено на исследовании внутреннего состояния человека, выявлении его духовной сущности» [10, с. 6]. Так, глубокий анализ пережитого (выполненное боевое задание) и переживаемого (гибель товарищей-партизан) характеризует «внутреннее состояние» Засмужца из рассказа «В метель» (1944): «Он ничего не говорил, не клялся. То, что он переживал, было таким большим, сложным и тяжелым, что слова ничего не значили. Засмужцу хотелось действовать, стрелять, а не говорить. Его большое чувство требовало великого, героического» (с. 61-62).

Психология героического поступка заинтересовала Ивана Мележа еще в самом начале творческого пути, поэтому в целом ряде произведений он уделил значительное внимание психологическому портрету человека военного времени, который был непосредственным участником партизанской войны («В метель») либо оказался на оккупированной территории («Конец разговора», 1943) или прифронтовой местности, как это показано в «Последней операции» (1942— 1943). В этом рассказе поступок главного героя - хирурга (спасение тяжело раненной женщины, обернувшееся для самого врача трагической гибелью) представлен художником в качестве повода для диалога с читателем, диалога через общую историческую память о Великой Отечественной войне. «Для Мележа антигуманность войны представлена конкретными потерями и событиями», - полагает А. А. Березовская [11, с. 5]. Разделяя позицию исследователя, подчеркнем, что писателя также волнует психологическая составляющая моральной оценки событий и фактов. «Стиль Мележа, - указывает В. В. Гниломедов, - позволял ему отразить ... свои морально-эстетические взгляды на жизнь» [12, с. 26]. Описав в финале жестокое убийство врача фашистами, писатель констатирует: «Последнюю операцию Василий Денисович не закончил» (с. 41). Как мы полагаем, преданность профессиональному долгу и ненависть к врагу, оказавшись главными чертами психологического портрета доктора Бацюни, должны были получить по замыслу автора моральную оценку в сознании читателя после «проживания» художественного произведения. Таким образом, главная и самая сложная работа должна быть проведена не столько в процессе чтения текста, сколько за его визуальными, графическими пределами. Мележ предлагает читателю задуматься над возможным вариантом дальнейшего развития событий, дописать в своем воображении их исход. Таким образом, происходит воздействие авторского психологизма через «заражение» «читателя чувствами и мыслями персонажей» [8, с. 139].

Проявление психологизма в прозе И. П. Мележа также осуществляется через актуализацию межнациональных связей белорусского и русского народов, о чем свидетельствует, к примеру, упоминание книги А. Н. Толстого «Русский характер» в руках маленького Миколы из рассказа «Ночью» (1945). Для Мележа эта этническая, историческая, ментальная связь естественна и имеет большое значение. Более того, во многом именно она объясняет психологию героев художника, поведенческие модели персонажей.

Безусловно, «система форм психологического изображения» [8, с. 98] в малой прозе И. П. Мележа не исчерпывается инерцией сюжетного поворота событий, психологическим портретом, поведением персонажей, инициированием автора диалога с читателем, она также включает в себя внутренний монолог, пейзаж и непосредственно диалоги героев. Например, в рассказе «Павел приехал» (1947) вернувшийся в родную деревню фронтовик признается земляку: «Красиво у нас, Мартин, - ширина, простор... Там, в Германии... как-то тесно, узко, тяготит все... Каждый отделяется каменною стеной. Только за свой уголок и свой тесемку дрожит - дико мне все это было... Приехал домой, так легче вздохнул. Ширина, простор!..» (с. 114). Пребывание в родных местах, встречи с близкими людьми, соседями наполнили Павла радостью.

Эмоциональное преображение персонажа стало рубежом, разделившим его жизнь на два периода: период испытания войной и период без войны, приносящий мир и душевную гармонию. В целом, обретение душевной гармонии у героев Ивана Мележа часто становится сюжетообразующим фактором: оно может быть связано с чувством удовлетворения от выполненной в срок работы («Перед грозой», 1947), преодолением одиночества («Одна», 1947) либо с осознанием того, что у близкого человека устраивается жизнь благодаря новой профессии («На перекрестке», 1954) и т. д. Не менее разнообразными обстоятельствами у мележевских персонажей бывает вызвано состояние противоположное описанному - внутренняя дисгармония. Порой она обусловлена собственной неуверенностью героев, ошибками в отношениях с людьми («Свидание за городом», 1955), отсутствием вестей о близком родственнике («Ночью») и т. д. Как правило, подобные обстоятельства провоцируют внутренний монолог: скрытый он других лиц поток мыслей. «Одним словом, -почеркивает И. Д. Воюш, - И. Мележ дает право своим героям ... искать свое счастье, ошибаться, исправлять ошибки, находить новую любовь, заживлять душевные раны» [13, с. 4]. Сама жизнь во всем ее событийном многообразии подталкивала героев Ивана Мележа к идейно-нравственный исканиям. Психологизм, как полагает А. Б. Есин, это «форма утверждения высоких идейных и нравственных норм» [8, с. 29]. Проза белорусского автора, в которой «память войны ассоциируется... с тем хорошим, что открывалось в человеке во время суровых испытаний, с идеалами фронтового братства и самопожертвования» [11, с. 6] доказывает это положение в полной мере. Более того, в описанной творческой проекции раскрывается многогранная «психологически убедительная» [10, с. 6] характерология персонажей писателя. Особенно контрастно это представлено в произведениях «Что он за человек», «Встреча», «В метель», «Одна», «Конец разговора», «В горах дожди» и др. Заметим, что в последнем из упомянутых рассказов актуализирована одна из самых сложных «форм психологического изображения» - пейзаж.

«День был хмурый, невеселый. В синих вершинах гор, что темнели поодаль в пройме долины, собирались, дымясь, грозовые тучи. Щетина лесов на вершинах, на высших склонах то там, то здесь тонула в клубах дыма, исчезала с глаз. Раз от разу оттуда доносились глухие грозные раскаты... Чувствовалось, что скоро пойдет дождь. Но дождь словно не торопился. Вот уже и занятия закончили, расседлали и накормили лошадей, а облачность какая была, такая и осталась. Маковчик, который под вечер заступил дневалить на конюшню, глядя в сторону окутанных тучами гор, произнес задумчиво: "Смотри ты, там льет, как из пропасти, а тут -тихо... И ветер пошел оттуда, а дождя не несет..."» (с. 153). Не являясь отвлеченным описанием природы, пейзаж в произведении («эстетически значимый центр художественного мышления» [14, с. 9]) помогает почувствовать тревогу героя. Созданное художником в описаниях природы «определенное настроение» в итоге «воспринимается читателем как настроение персонажа» [8, с. 100].

Таким образом, психологизм (в комплексе всех его форм) в прозе И. П. Мележа представляет собой очевидную композиционную доминанту - ведущий «принцип организации

Гуманитарные исследования • 2017 • № 1 (14)

71

художественных элементов в некое единство» [8, с. 30-31], творческое развитие которого стимулирует инерцию домысливания и, главное, осмысливания текста читателем.

1. Барабаш О. В. Психологизм как конструктивный компонент поэтики романа Л. Н. Толстого «Анна Каренина» : автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 2008. 23 с.

2. Гареева Л. Н. Субъектная организация произведений И. С. Тургенева как способ психологического изображения человека : автореф. дис. ... канд. филол. наук. Ижевск, 2009. 26 с.

3. Ефременков А. С. Особенности психологического анализа в рассказах В. С. Маканина 1970-1990-х годов : автореф. дис. ... канд. филол. наук. Тверь, 2006. 20 с.

4. Федорова И. Г. Мастерство психологизма Э. Уортон. Роман «Век невинности» : автореф. дис. ... канд. филол. наук. Воронеж, 2012. 22 с.

5. Ханинова Р. М. Своеобразие психологизма в рассказах Всеволода Иванова: 1920-1930-е гг. : автореф. дис. ... канд. филол. наук. Ставрополь, 2004. 24 с.

6. Шестакова Т. А. Структура персонажа и принципы психологизма в рассказах Юрия Нагибина, 1960-1970-е гг. : автореф. дис. ... канд. филол. наук. Орел, 2000. 22 с.

УДК 82-2

символика пространства в пьесе мориса метерлинка «непрошеная»

В статье рассматривается роль символики пространства во внутренней организации ранних пьес Мориса Метерлин-ка на примере пьесы «Непрошеная».

Метерлинк подходит к факту смерти с философской точки зрения. Двойной диалог помогает ему отразить свои идеи: смерть в его драмах наделена метафизической характеристикой. Она внушает тревогу, заставляет замечать то, чего раньше никто не мог увидеть, она меняет как внешнее, так и внутреннее, заполняя собой пространство. Морис Метер-линк смог талантливо отразить в своих пьесах внутреннее состояние людей, предчувствующих приближение смерти. Данная статья посвящена исследованию символов смерти во внутреннем пространстве пьесы «Непрошеная».

Ключевые слова: драматургия, статическая драма, Морис Метерлинк, символика пространства, символы смерти, двойной диалог, театр молчания.

7. Адамович А. М. Горизонты белорусской прозы. М. : Советский писатель, 1974. 318 с.

8. Есин А. Б. Психологизм русской классической литературы. М. : Просвещение, 1988. 176 с.

9. Мележ И. П. Собр. соч. : в 10 т. Рассказы, повести. Минск : Худ. лит., 1979. Т. 1. 448 с.

10. Андраюк С. А. Дорога в большую жизнь // Мележ И. П. Избранные сочинения / сост., предисл. и коммент. С. А. Андраюк. Минск : Беллитфонд, 2001. С. 5-24.

11. Березовская А. А. Осмысление войны в публицистике Василя Быкова и Ивана Мележа // Вестник Брестского университета. 2008. № 1 (9). С. 3-8.

12. Гниломедов В. В. Иван Мележ: очерк жизни и творчества. Минск : Народное просвещение, 1984. 128 с.

13. Воюш И. Д. Женский характер в творчестве Ивана Мележа. URL: http://elib.bsu.by/bitstream/123456789/18106/ 1/%D0%92%D0%BE%D1%8E%D1%88%20%D0%9 C%D 0%B5%D0%BB%D0%B5%D0%B61.pdf (дата обращения: 21.10.2016).

14. Бельский А. И. Пейзаж в белорусской поэзии (эволюция, поэтика, система образов) : автореф. дис. ... д-ра филол. наук. Минск, 1998. 63 с.

© Бестолков Д. А., 2017

Е. В. Киричук, О. А. Михайлова E. V. Kirichuk, O. A. Mihailova

SYMBOLISM OF SPACE iN THE MAURiCE MAETERLINCK'S PLAY "THE INTRUDER"

The article examines the role of the space symbolism in the internal organization of the Maurice Maeterlinck's early plays on the example of the play « The Intruder».

Maeterlinck considers the death from a philosophical point of view. Dual dialog helps him to reflect his ideas: the death in his dramas is endowed with metaphysical characteristics. It causes anxiety, makes you notice something that no one could see before, it changes both external and internal, filling the space. Maurice Maeterlinck managed to skillfully reflect in his plays the inner state of people who anticipate the approach of death. This article is devoted to the study of the symbols of death in the inner space of the play «The Intruder».

Keywords: dramaturgy, static drama, Maurice Maeterlinck, space symbols, symbolism of death, dual dialog, theater of silence.

В драматургии Мориса Метерлинка художественный язык пространства играет ведущую роль: все пьесы строятся на основе разворачивания пространственных символов, определяющих доминирование именно этой категории в тексте. Пьесы Метерлинка можно назвать «живыми» картинами. Драматург создает замкнутое пространство как

место с особой спецификой: комната («Там, внутри»), келья («Принцесса Мален»), зала («Непрошеная»), подземелье («Ариана и Синяя Борода»). Его пьесы-картины в основном статичны, но, при отсутствии какого-либо действия, скрывают целый ряд символов. Эти символы определяют смысл категории пространства, обозначенной в пьесах.