CC BY
20Принцип сверхобезьяны: модификация темпорально-антропологических оснований
Александр Прохоров
Балтийский федеральный университет им. И. Канта (БФУ), Калининград, Россия, eisensarg@mail.ru.
Ключевые слова: Уильям Берроуз; Фридрих Ницше; Тарзан; «Голый завтрак»; сверхчеловек; сверхобезьяна.
Сопоставление художественных образов из книг «Тарзан, приемыш обезьян» Эдгара Берроуза и «Голый завтрак» Уильяма Берроуза позволяет вывести принцип «сверхобезьяны» как своего рода структурную противоположность «сверхчеловека» Ницше, а также на материале «Голого завтрака» продемонстрировать, как этот принцип действует в современном обществе, подспудно модифицируя его темпорально-антропологические основания. Для решения этой задачи в статье анализируется взаимообратимость наркотической зависимости, сексуальности, власти и клинической медицины на уровне гиперхаоса. Сверхчеловек является в человеческом обществе только затем, чтобы совершить подвиг и исчезнуть, обеспечивая тем самым функционирование системы нравственных идеалов. В противоположность ему сверхобезьяна не является и не исчезает, но укореняется на трансфеноменальном уровне. Она использует социальные институты, главным из которых следует считать человеческую плоть, чтобы затормозить время и вытеснить творческий синтез, определяю-
щий человека как вид, подменяя его механизмами дегуманизации и депер-сонификации. Превращая человека в безвольную питательную среду, не приобщённую более ни к логосу, ни к полу, сверхобезьяна заселяет заново отформатированный гомогенный мир представителями своего галлюцинаторного бестиария: обезьянами, комарами, жуками, змеями, рыбами, многоножками и их промежуточными формами, доселе не существовавшими в природе.
Раскрывая в образе сверхобезьяны подмену трансцендентальных оснований самой человечности, автор вступает в дискуссию с некоторыми направлениями современной мысли последних лет, среди которых философии искусственного интеллекта и нового материализма, радикальные формы темной антропологии и метафизика высших приматов. Вместе с тем, принцип сверхобезьяны может быть использован в качестве инструмента литературоведческого анализа главной книги Уильяма Берроуза, считающейся одной из самых сложных в авангардистской литературе ХХ века.
В 1912 году была опубликована книга Эдгара Райса Берроу-за «Тарзан, приемыш обезьян» (Tarzan of the Apes). Мальчик-сирота знатного происхождения, выращенный обезьянами на лоне африканской природы, становится образцом героического человеческого типа: он силен, проворен, статен и недурен собой. Однажды он возвращается из джунглей в человеческое общество. Благодаря сочетанию наследственного благородства и воспитания в стае обезьян Тарзан становится обладателем редкого нравственного дара: он способен на активное вмешательство в общественную жизнь, направляя все свои силы на защиту слабых и торжество справедливости. Он — один из первых в блистательной череде супергероев американской культуры. Глядя на нравственное подвижничество Тарзана, не только свободное от тяжелой рефлексии, но полностью укорененное на автоматически-безотказном уровне инстинкта, закрадывается мысль, что американскому Тарзану удалось намного ближе других героев ХХ века приблизиться к ницшеанскому идеалу сверхчеловека.
У Эдгара Райса Берроуза (1875-1950, далее — Эдгар) есть небезызвестный однофамилец — Уильям Сьюард Берроуз (19141997, далее — Уильям), тоже американский писатель и тоже фантаст. Разумеется, такое совпадение не могло остаться незамеченным. Прецеденты сопоставления их творческого наследия известны. Этим, например, занимался литературовед Сэмюэль Дилэни, исследовавший язык современной фантастической литературы1, а писатель-фантаст Майкл Андре-Дриусси даже написал небольшой рассказ-пародию Under the Moons of Jizma2, где попытался совместить элементы художественных миров обоих Берроузов.
Исследование выполнено в Балтийском федеральном университете им. И. Канта за счет гранта Российского научного фонда № 22-18-00214, https://rscf.ru/project/22-18-00214/.
1. Delany S. R. The Jewel-Hinged Jaw: Notes on the Language of Science Fiction. Wesleyan: Wesleyan University Press, 2011.
2. Andre-Driussi M. Under the Moons of Jizma (A Scientific Romance) // Interzone. August 1996. № 110.
274 Логос • Том 32 • #6 • 2022
Самое известное произведение второго Берроуза, в котором писатель предстает во всеоружии — книга «Голый завтрак» (The Naked Lunch, 1959). Если взять две книги, «Тарзан, приемыш обезьян» и «Голый завтрак», и, минуя литературоведение, попытаться выйти в их сопоставлении на предельное философское обобщение, то оно может предстать в виде следующей формулы: если у Эдгара обезьяна взращивает сверхчеловека, то у Уильяма происходит нечто противоположное: человек взращивает сверхобезьяну.
Смысл первой части этого выражения в контексте некоторой традиции европейского философствования, считывает-ся сравнительно легко. Сверхчеловек есть то, что гарантирует сущность человека. Человек остается человеком, пока он только то, что «должно превзойти»3, пока он то, «чем он не является»4. Обезьяна в данном случае — мифическая прабабка человека, которая сберегает его от тлетворного влияния сообщества родителей. Она не дает тому первозданному благородному хаосу5, который достался ему в наследство по крови, преждевременно раствориться в говорливой суетности das Man6, не дает ему стать жертвой полчищ «кровососущих насекомых»7. Обезьяна как некий лесной демон способна убаюкать и возлелеять чудесное видение мира, необходимое человеку для сверхчеловеческого доступа к бытию. Она удерживает будущего человека в том опасном и спасительном уединении, которого искал Заратустра. Она сберегает способность будущего сверхчеловека видеть мир непосредственно — до тех пор, пока она не окрепнет настолько, чтобы выстоять под напором мелкобуржуазной морали, перекрывающей доступ к «самим вещам». Сверхчеловек, вышедший из леса, отделен от мира людей. Его абсолютная свобода и абсолютная ответственность — это две опоры, на которых стоит сцена, где он исполняет танец звезды8, чтобы, свершив его, исчезнуть, не дав толпе
3. Ницше Ф. Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого / Пер. с нем. Ю. М. Антоновского, пер. комм. А. Г. Жаворонкова, науч. ред. Е. В. Ознобкиной // Полн. собр. соч.: В 13 т. М.: Культурная революция, 2005. Т. 4. С. 37.
4. Сартр Ж. П. Бытие и ничто: Опыт феноменологической онтологии / Пер. с фр., предисл., прим. В. И. Колядко. М.: Республика, 2000. С. 579.
5. См.: Ницше Ф. Указ. соч. С. 17.
6. См.: Heidegger M. Sein und Zeit. Tübingen: Max Niemeyer Verlag, 1967. S. 126-130.
7. См: Ницше Ф. Указ. соч. С. 53-55.
8. См.: Там же. С. 17.
испачкать свой образ грязными руками. Совершив подвиги, Тарзан удаляется в джунгли.
Первое, что нужно сказать про вторую часть предложенного утверждения («человек взращивает сверхобезьяну»), — это что его мотивация не является односторонней, то есть только со стороны Эдгара, книга которого построена на буквальном взаимодействии человека и обезьяны. Сопоставление Берроузов через обезьяну интересно в силу центральной роли этого образа в «Голом завтраке», появляющегося уже во введении:
Наркоману требуется все больше и больше джанка, чтобы сохранять человеческий облик... откупаться от Обезьяны (Monkey)9.
Под «Обезьяной» Уильям подразумевает героиновую зависимость. Зависимость человека от наркотика — один из двух лейтмотивов книги, вокруг которых строится повествование. Зависимость входит в нарратив на правах главного героя: она не только служит фоном, на котором развиваются события, именно она служит активным генератором калейдоскопа историй, разбросанных по книге, всегда оставляя в них свой след в виде повторов или самоназываний. И обезьяна—один из излюбленных способов ее манифестации. Войдя в текст в качестве жаргонизма, обезьяна начинает быстро прогрессировать. Вот она уже функционирует как элемент метафорического ряда:
Подобно тому как беременная женщина теряет зубы, вскармливая своего незнакомца, джанки теряют желтые клыки, кормя свою обезьяну10.
После этого обезьяна уже может отделиться от прямой контекстуальной связи с наркозависимостью:
Латахи с обезьяньим бесстыдством подражают прохожим. Группа ревущих обезьянопатов раскачивается на фонарях, балконах и деревьях, испражняясь на прохожих11.
Обезьянопатия здесь, согласно Уильяму, — психическое расстройство, свойственное исключительно военнослужащим, когда они
9. Берроуз У. Голый завтрак / Пер. с англ. В. Когана. М.: АСТ, 2010. С. 7.
10. Там же. С. 36.
11. Там же. С. 61.
мнят себя человекообразными обезьянами12. Далее в тексте можно найти, например, сравнение людей с «лиловозадыми мандрилами»13 или «горными гориллами»14. Но вот, наконец, обезьяна оживает. Доктор Бенвей рассказывает:
.моя ассистентка-бабуин набросилась на пациента и разорвала его в клочья. В потасовке бабуины всегда нападают на слабейшую сторону. И они совершенно правы. Нам не следует забывать наших славных обезьяньих традиций15.
Чем ближе к концу книги, тем ужаснее становятся ипостаси, в которых является Обезьяна. Вот, например, отрывок из эпизода про Лейфа-неудачника:
.однажды в Каире он свалился с заворотом кишок, прободной язвой и перитонитом, а больница была так переполнена, что его положили в отхожем месте, и хирург-грек накачался нембуталом и зашил в нем живую обезьяну.16
Зашитая в брюшную полость в одном эпизоде, Обезьяна рождается в другом:
А та лесбиянка, что претендовала на непорочное зачатие, рожает через пупок шестиунциевую паукообразную обезьяну.17
Теперь это уже какое-то карликовое, совершенно неестественное существо, нечто среднее между млекопитающим и насекомым. Бе-стиарий Уильяма богат сущностями, которые снуют подле человека и пробираются в его внутренности и мысли, образуя новые формы, доселе не существовавшие в природе. Это комары, жуки, черви, змеи, рыбы и, конечно, многоножки. Но все они — ипостаси одной и той же Обезьяны, основные свойства и повадки которой: сила, агрессия, захватничество, навязчивость, вмешательство, искажение, изнурение, неутолимость, сочетание влечения к человеку и вражды по отношению к нему.
Вторая из направляющих осей, обрастающих плотью повествования, наравне с наркоманией, — это гомосексуальность. Обе-
12. См.: Там же. С. 62.
13. Там же. С. 64.
14. Там же. С. 69.
15. Там же. С. 52.
16. Там же. С. 226.
17. Там же. С. 277.
зьяна пробирается и в эту область. Профессор читает студентам лекцию, где рассказывает, как более слабые бабуины выражают свою покорность сильным, отдаваясь им18. Упоминание бабуина в лекции очень символично для книги: здесь сходятся в одной точке такие темы, как наркозависимость, сексуальность, клиническая медицина и власть. Мы видим, что все эти элементы во многом не только связаны исторически и институционально, но в некоторых формах даже взаимообратимы. Это ветви одного древа, по которым прыгает Обезьяна. Остановить ее в момент прыжка, раскрыв ее сущность в качестве принципа взаимообратимости регионов ее пребывания, и будет означать истолкование сверхобезьяны Уильяма.
Если для Ницше человек — мост от обезьяны к сверхчеловеку (для Эдгара это уже буквально так), то у Уильяма можно вычитать другое положение вещей. У него «Человек» (с большой буквы, The Man) — это жаргонное слово, которым обозначают продавца наркотика, «дилера». Именно он соединяет наркомана с его Обезьяной. Героиновый наркоман как бы движется вспять по ницшеанскому мосту, проваливается в свою Обезьяну и останавливается по ту сторону зеркального стекла как раз там, где, по законам оптики, должен был бы отразиться ницшеанский сверхчеловек. Метафора зеркала здесь не случайна, именно так характеризует свое состояние один из героев книги: «Оказавшись по ту сторону мирового зеркала...»19 Человек Берроуза — это мост, ведущий к внутренней обезьяне, чья абсолютная власть, утверждаемая во всех иерархиях вывернутого наизнанку химического мира, делает ее сверхобезьяной. Она — это принцип вытеснения человеческой сущности из человека, издевательское пародирование принципа «человек есть то, чем он не является», утверждение дарвинизма на трансцендентальных началах и глумление над убеждением Алексея Лосева, что «не человек происходит от обезьяны, но обезьяна — от человека»20. Задолго до изобретения героина мистическая основа этого процесса была схвачена в латинском выражении «Дьявол — обезьяна Бога» (Diabolus est simia Dei).
Но едва ли «Голый завтрак» можно отнести к религиозной литературе. Элементы религиозной жизни в ней встречаются,
18. Там же. С. 117-118.
19. Там же. С. 267.
20. Лосев А. Ф. Диалектика мифа / Сост., подг. текста, общ. ред. А. А. Тахо-Го-ди, В. П. Троицкого. М.: Мысль, 2001. С. 99.
но существуют наравне с остальными феноменами культуры, сверзаясь в жернова сверхобезьяны и перемалываясь в них. Искренняя молитва звучит на страницах книги лишь однажды: сидя в кафетерии, герой молит Господа, чтобы дилер доставил товар без задержки21. Но присутствие дьявола, которое тут напрашивается почти само собой, на самом деле помыслить в художественном мире Уильяма нельзя. В нем нет ничего выше «джанка», и, как категорично заявляет Уильям, «никто и никогда не допускал мысли о том, что священен джанк. культов опиума не существует»22. В мире, претерпевшем героиновую перестройку (в мире романного повествования, в данном случае), сверхобезьяна настолько равномерно распределена, соприсутствуя каждому атому, что действует, как закон гравитации, все подчиняя себе, но оставаясь невидимой. Сверхобезьяна нигде не засиживается: она проворно переходит из наркомании в гомосексуальность, оттуда — во власть, затем — в клиническую медицину, и наконец обратно. Она все время движется по кругу, всегда оставаясь только принципом их свободной конвертации. Ее обезличенность — это особенность, которая Уильяму была понятна вполне. «Лик „зла" — это всегда лик тотальной потребности»23. Это «лик», не имеющий лица, и потому полновластно говорящий от имени любого лица, способного появиться в тексте книги. В этом его главная цель — полная деперсонификация. Сверхобезьяна не может стать объектом культа, так как не видима никакому глазу, даже мистически одаренному, но эта невидимость происходит оттого, что она обезличивает и повергает в равнодушную однородность все, к чему прикасается. Глаз, который мог бы узреть ее, не принадлежит уже никому.
Длань Господня владеет творящей силой сочетать в себе разделение и установление: вот небо и вот земля, вот день и вот ночь, вот мужчина и вот женщина. В обезьяньих руках дьявола принцип творения превращается в ужасную пародию, разделяющую все и вся до состояния однородной массы. Это тотальный релятивизм, свергающий всякий членораздельный логос. В мире Берроуза стратегия сверхобезьяны может быть продемонстрирована в рамках следующего трехступенчатого дви-
21. См.: Берроуз У. Указ. соч. С. 264.
22. Там же. С. 7.
23. Там же. С. 8.
жения. Во-первых, снятие оппозиции полов, выраженное в гомосексуальности. Во-вторых, бесконечное деление однородной плоти. Эту ступень в книге хорошо выражают две «партии Интерзоны» — ликвифракционисты («программа ликвифрак-ции предусматривает постепенное слияние всех в Одного Человека с помощью процесса протоплазменной абсорбции»24) и дивизионисты:
Дивизионистами они называются потому, что делятся в буквальном смысле слова. Отрезая крошечные кусочки своей плоти, они выращивают в эмбриональном бульоне точные копии самих себя. Представляется вероятным, если только не приостановится процесс деления, что в конечном счете на планете останется лишь одна копия одного пола: то есть один человек на свете с миллионами отделенных от него тел...25
И наконец, в-третьих, установление примата плоти перед голосом (слом логоцентризма): только плоть имеет значение и способна транслировать смыслы, голос же — бессмысленные колебания воздуха, случайно наполняющие пространство, свободное от пропитанной джанком плоти.
Ник издал короткий осуждающий смешок, который он применял как знак препинания, как нечто вроде извинения за то, что вообще разговаривает в телепатическом мире наркоманов, где лишь количественный фактор — сколько долларов? сколько джанка? — требует словесного выражения26.
Сверхобезьяна любит плоть как совершенную материю, послушную рукам умелого хирурга и дилера, материал, достаточно сырой и плотный, чтобы в его темноте смог укрыться от света разума и выжить любой представитель галлюцинаторного бестиария.
Сверхобезьяна — это бесплодная имитация, обладающая бесконечным упорством. Рассматривая эту сверхобезьянью псевдоигру только в рамках «Голого завтрака», можно вполне определенно указать на фундаментальный принцип ее активности в мире и на ее конечную цель. Ее активность базируется на невозможности воспроизвести устойчивый количественно-качествен-
24. Там же. С. 186.
25. Там же. С. 206-207.
26. Там же. С. 265.
280 ЛОГОС • ТОМ 32 • #6 • 2022
ный переход, на место которого ставится бесконечное количественное умножение, позволяющее компенсировать появление новых форм либо уродующей модификацией старых, либо сокрытием такого отсутствия путем избыточной копирующей имитации уже существующего. В области эмпирии это проявляется в виде пандемии серийности и штамповки, шаблонности и бесконечного конструктивистского комбинирования. В области теории — это возобладание внимания к количественным показателям, развитие способов редуцирования и взаимопереходов между разными системами исчислений, вторжение количественных измерений в область культуры и духа. Сверхумножение, проводимое по всем направлениям, скрадывает смысл всякого индивидуального явления и делает неразличимыми сами эти направления. Индивидуальность, единичность и просто случайность («В джанковом мире случайностей не бывает»27), всё это — лишь топливо исчисления, лишенное других функций. Внутренний хаос танцующей звезды заменяется сверхмассивным гиперхао-сом28 гомогенного релятивизма.
Цель сверхобезьяны — управление временем и его остановка («.в мире джанка НИЧЕГО Никогда Не Происходит»29). Время — это невозможность абсолютного контроля, оно всегда оставляет шанс свободе и позволяет феноменам жизненного мира ускользнуть от инструментов исчисления. Бухгалтерия сверхобезьяны претендует на разрешение фаустовского сценария в два действия: а) отчуждение души через вытеснение (в сверхобезьяньем мире этот товар, не имеющий цены и определения, не имеет конкретного получателя); б) остановка мгновения (времени как пространства творческих синтезов): «ГОЛЫЙ завтрак — застывшее (frozen) мгновение, когда каждый видит, что находится на конце каждой вилки»30. Все, что находится между пунктами «а» и «б» тонет в тумане гиперхаоса. Мир, в котором «ничего не происходит», не имеет времени, даже если часы на стене исправно длят свой ход. Это имитация времени, отсекающая запертую в ней плоть от синтезов смысла, неподконтрольных исчисляющей машинерии, даваемых подлинным временем
27. Там же. С. 11.
28. Пример современного прочтения понятия «гиперхаос» см.: Мейясу К.
После конечности: Эссе о необходимости контингентности / Пер. с фр.
Л. Медведевой. Екатеринбург; М.: Кабинетный ученый, 2015. С. 91.
29. Берроуз У. Указ. соч. С. 14.
30. Там же. С. 5.
и выступающих условием всякой живой мысли. Одурманенная плоть, подконтрольная сверхобезьяне, стремится к тому, чтобы не воспринимать и не понимать, но плыть в бурлящем потоке искусственно репродуцируемых воспоминаний, большая часть которых никогда не имела реальных воплощений. Время поворачивается вспять и постепенно замедляется, чтобы наконец замереть в бесконечно малом трепетании, неуловимом для грезящей наяву плоти. Райский сад сверхобезьяны, путь к которому лежит через остановку времени — это онемевшее в ледяной судороге бескрайнее море плоти, над которым немым призраком парит искусственный интеллект, углубленный в бесконечные самодовлеющие исчисления.
Эта итоговая картина, навеянная применением образа сверхобезьяны к интерпретации книги Уильяма Берроуза, суммирует попытки выявить некоторые базовые интуиции, данные писателю благоволением гения и благоприятием его эпохи, позволившие ему использовать в качестве художественно материала31 те процессы, которые, все более изощряясь, постепенно вошли под кожу действительности, чтобы ныне воздействовать на нас изнутри, подспудно, пребывая там в качестве тончайшей, но могущественной прослойки, сулящей великие испытания человеческому роду. В таком же виде, но относительно безопасно для нас, они пребывают в самой книге, созидая ее художественный каркас, драпированный сверху шокирующими образами и сценами, снискавшими книге ее скандальную славу.
31. «Писатель может рассказать только об одном: о том, что непосредственно воздействует на его чувства в тот момент, когда он пишет... Я всего лишь записывающий прибор...» (Там же. С. 271).
282
ЛОГОС•ТОМ 32•#6•2022
Библиография
Берроуз У. Голый завтрак / Пер. с англ. В. Когана. М.: АСТ, 2010.
Лосев А. Ф. Диалектика мифа / Сост., подг. текста, общ. ред. А. А. Тахо-Годи,
B. П. Троицкого. М.: Мысль, 2001.
Мейясу К. После конечности: Эссе о необходимости контингентности / Пер.
с фр. Л. Медведевой. Екатеринбург; М.: Кабинетный ученый, 2015. Ницше Ф. Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого / Пер. с нем. Ю. М. Антоновского, пер. комм. А. Г. Жаворонкова, науч. ред. Е. В. Ознобкиной // Полн. собр. соч.: В 13 т. М.: Культурная революция, 2005. Т. 4.
Сартр Ж. П. Бытие и ничто: Опыт феноменологической онтологии / Пер. с фр.,
предисл., прим. В. И. Колядко. М.: Республика, 2000. Хайдеггер М. Бытие и время / Пер. с нем. В. В. Бибихина. СПб.: Наука, 2006.
C. 126-130.
Andre-Driussi M. Under the Moons of Jizma (A Scientific Romance) // Interzone.
August 1996. № 110. Delany S. R. The Jewel-Hinged Jaw: Notes on the Language of Science Fiction. Wesleyan: Wesleyan University Press, 2011.
SUPERAPE PRINCIPLE: MODIFICATION OF TEMPORAL AND ANTHROPOLOGICAL FOUNDATIONS
Alexander Prokhorov. Immanuel Kant Baltic Federal University (IKBFU), Kaliningrad, Russia, eisensarg@mail.ru.
Keywords: William Burroughs; Friedrich Nietzsche; Tarzan; The Naked Lunch; superhuman; superape.
Juxtaposition of fictional images in Edgar Burroughs' Tarzan of the Apes and William Burroughs' The Naked Lunch opens a way to articulate the "superape principle," some kind of a structural antipode to Friedrich Nietzsche's "superhuman." The following analysis of The Naked Lunch demonstrates how this principle affects modern society, modifying implicitly its temporal and anthropological foundations. The exploration of this problem includes the analysis of interconvertibility of drug addiction, sexuality, power and clinical medicine at the level of hyper-chaos. A superhuman appears to the human society only to perform the heroic act. Then he disappears, thereby providing the functioning of the moral ideals system. As opposed to him, the superape does not appear and does not disappear. It takes roots on the transphenomenal level. It treats social institutes, the main of which is human flesh, to freeze time and to supersede the creative synthesis, which defines the human species, displacing it by dehumanization and depersonification mechanics. Transforming the human being into the limp nutritious mass, which is no more attached neither to logos nor to sex, the superape populates the newly formatted homogenous world by the habitants of its hallucinatory bestiary — monkeys, mosquitoes, bugs, snakes, fishes, centipedes and their interjacent forms, those who never existed hitherto.
Using the superape figure, the author attempts to show the displacement of the transcendental foundations of humanity itself. By the means of this he joins the discussion with some movements of contemporary philosophy, including the philosophies of artificial intelligence, the new materialism, radical forms of dark anthropology and metaphysics of the higher primates. At the same time the superape principle may be treated as an instrument of structural analysis in the literal studies of William Burroughs' main book, considered as one of the most difficult in avantgarde literature of the 20th century.
DOI: 10.22394/0869-5377-2022-6-273-283
284 joroc • tom 32 • #6 • 2022
