CC BY
868
УДК 347.1
Бибиков Александр Иванович
доктор юридических наук, профессор Ивановский государственный университет aibibikov@yandex.ru
ПРИНЦИП ДОБРОСОВЕСТНОСТИ В ЦИВИЛИСТИЧЕСКОЙ ДОКТРИНЕ И СУДЕБНОЙ ПРАКТИКЕ: ПРОБЛЕМЫ ТОЛКОВАНИЯ
Принцип добросовестности, закрепленный в Гражданском кодексе РФ, призван обеспечить ограничение автономии воли сторон и социализацию гражданских правоотношений. В этой связи в статье анализируются высказанные в литературе взгляды на понимание этой правовой конструкции, указывается на недостаточность и неэффективность оценки добросовестности как нравственного явления. Обращение к судебной практике показывает, что суды в толковании принципа добросовестности исходят из материально-правовых критериев оценки добросовестного поведения, которое не должно входить в противоречие с балансом интересов сторон в гражданском правоотношении. Все проанализированные случаи в качестве общего знаменателя имеют под собой такую реализацию частноправовой свободы, которая ведет к нарушению принципа равенства и, как следствие, извлечению необоснованных преимуществ, вызванных таким поведением. Исходя из этимологии римской bona fidei, где bona означает имущество, благо, ценность, а fidei - веру, доверие, удостоверение, в статье дается новое понимание добросовестности, содержание которого выражено в тех же ценностных измерителях, что и измерители свободы поведения контрагентов гражданских правоотношений. Это дает возможность рассматривать добросовестность (Ьопа fidei) не только в виде нравственной категории, но и как категории гражданско-правовой, выраженной в требовании признания ценности прав и законных интересов контрагента как своих собственных. В таком понимании требование добросовестного поведения выступает объективным фактором поддержания сбалансированности в проявлении принципов равенства и частноправовой свободы. С субъективной же стороны недобросовестное поведение придает окраску действию лица, как действию неправомерному и требующему соответствующей реакции со стороны права.
Ключевые слова: автономия воли, как мера возможного, ценность благ контрагента, разумный баланс интересов.
Среди новелл Гражданского кодекса РФ, введенных ФЗ от 30.12.2012 г. №» 302-Ф3, наиболее значимым и резонансным стало законодательное закрепление принципа добросовестности в ст. 1 ГК РФ и связанное с этим последовательное проведение его в жизнь в качестве критерия определения злоупотребления правом (ст. 10 ГК РФ) и применения правила эстоппель, лишающего сторону спора права на возражение по причине ее предшествующего поведения или соглашения (п. 2 и 5 ст. 166, п. 3 ст. 173.1, п. 1 ст. 183, п. 2 ст. 431.1 ГК РФ) и выступающего в качестве своеобразной санкции за нарушение принципа добросовестности.
Суть принципа изложена в п. 3 и 4 ст. 1 ГК РФ: при установлении, осуществлении и защите гражданских прав и при исполнении гражданских обязанностей участники гражданских правоотношений должны действовать добросовестно. Никто не вправе извлекать преимущества из своего незаконного или недобросовестного поведения. Из этого положения следует, что, во-первых, принцип добросовестности распространяется на все стадии поведения участников гражданских правоотношений (и на установление прав, и осуществление и на защиту), и, во-вторых, выступает ограничителем (пределом) проявления автономии воли участников гражданских правоотношений, формой выражения которого выступает запрет на такое незаконное или недобросовестное поведение, которое может привести к извлечению преимуществ, вызванных этим поведением.
Именно эта, вторая составляющая принципа добросовестности была достаточно давно известна частноправовому порядку. В частности, в римском праве предметной основой применения iudiciae bonae fidei выступали те формы злоупотребления автономией воли, которые в качестве меры возможного предоставлялись стороне старым позитивным правом (ius strictum). Так, недобросовестному использованию формального инструментария цивильного права была противопоставлена претор-ская защита, опирающаяся на выработанные ею эксцепции (exceptio doli) и иски доброй совести (actio bonae fidei). Претором выявлялись те или иные формы недобросовестного проявления воли в сделках, ответом на которые стали такие пре-торские способы защиты, как ввод во владение -mission possessionis и реституция. Таким образом, принцип добросовестности и раньше, и теперь используется в гражданском праве как естественный противовес (ограничитель) принципа частноправовой свободы (автономии воли) участников гражданских правоотношений.
Вместе с тем ключевым остается вопрос: как следует толковать добросовестность применительно к поведению субъектов в рамках гражданского правоотношения? К сожалению, в доктрине единообразного подхода к ее определению нет. Для понимания этой конструкции и необходимости ее использования следует обратиться к онтологическим корням появления категории добросовестности в гражданском праве. Прежде всего, следует констатировать, что добросовестность не является
© Бибиков А.И., 2015
Вестник КГУ им. H.A. Некрасова № 2, 2015
195
универсальной конструкцией гражданского права, поскольку таковыми в нем выступают правовые конструкции рыночных отношений. Добросовестность же является нравственной категорией, которую участники рыночных отношений не могут ставить в основу своего поведения в качестве всеобщего, универсального критерия.
Добросовестность, как и ранее, квалифицируется как «неопределенное» [11, с. 256-257], «неуловимое, несмотря на его "соблазнительную простоту"», понятие [15], вносящее в гражданское право не свойственные ему нравственные начала и несущее в себе одновременно объективное требование соблюдения определенного стандарта поведения и субъективный критерий оценки поведения участников гражданских правоотношений.
Действительно, добросовестность в новой редакции ГК РФ, с одной стороны, возводится в принцип, то есть позиционируется в качестве общего требования к поведению (п. 3-4 ст. 1, п. 2 ст. 6, п. 1 ст. 10 ГК РФ), имеющего универсальный характер. С другой стороны, добросовестность используется во множестве норм ГК РФ в качестве критерия поведения лица, установленного законом в данном конкретном правоотношении, то есть специального, особого предписания (ст.ст. 51, 53.1, 60.2, 145, 167, 220, 234, 302 ГК РФ и др.). Именно в такой двойственной конфигурации добросовестность и выступает теперь как естественный ограничитель частноправовой свободы участников гражданских правоотношений. Как справедливо отмечает Д.В. Дождев, добросовестность выступает дополнительным требованием, присутствие которого свидетельствует, что данная нормативная система не чужда нравственности, и правовая форма принимает известные содержательные ограничения, способные если не снять, то смягчить ее абстрактный уравнивающий характер [6, с. 97].
В этой связи возникает главный вопрос: одинаково ли понимание добросовестности в этих двух конфигурациях ее закрепления и применения в законе?
Добросовестность, как специальное предписание закона, уже давно и в литературе, и в судебной практике понимается как субъективное извинительное состояние лица, свидетельствующее о незнании существования юридического факта, придающего собственному действию данного лица или действию его контрагента значение действия противоправного [10, с. 125; 7, с. 91-93; 1, с. 535]. В этом смысле, как верно замечает В.И. Емельянов, понятие добросовестности совпадает с понятием невиновности [7, с. 91], используемом, например, в п. 1 ст. 234, ст. 302 ГК РФ, и в значительной степени отражающем этимологию слова «совесть», как «совместное знание чего-то» [14, с. 184].
Напротив, добросовестность как общее объективное требование, во многих случаях обращенное
законом ко всем субъектам гражданского права вообще (ст.ст. 1, 6, 10 ГК РФ) или лишь к участникам данного конкретного гражданского правоотношения (п. 3 ст. 53; п. 3 ст. 53.1; п. 4 ст. 62; п. 3 ст. 602; ст. 662 ГК и др.), в своем понимании как ограничителя частноправовой свободы и, главное, механизма его действия в доктрине трактуется не однозначно.
По мнению большинства авторов, введение принципа добросовестности свидетельствует о социализации гражданского права и направлено на укрепление нравственных начал правового регулирования гражданских отношений [2, с. 34], в которых доминирующим началом все же является воля контрагентов. Как нравственная категория добросовестность корректирует свободу воли на формирование модели эталонного поведения, в основе которого лежат представления о честности, правдивости, почтительности, вежливости и доброты, должном проявлении уважения к справедливым интересам окружающих, допустимой степени проявления эгоизма в правовом поведении [10, с. 125; 3, с. 10-12; 9, с. 17-24].
Другая группа авторов полагает, что принцип добросовестности как критерий оценки поведения субъекта, осуществляющего право, не должен носить нравственной нагрузки и по существу должен все равно сводиться к оценке знания или незнания субъектом фактов, недопустимых с точки зрения закона [4, с. 532]. Если право разумно и признается гражданским оборотом, уточняет К.И. Скловский, то ему нет нужды апеллировать к доброй совести. Добрая совесть вытесняется из строя позитивных прав и занимает место среди общих предпосылок механизма правового регулирования (свободы воли, разумности, осмотрительности и проч.), где нравственный фон, сопровождающий добрую совесть, уже не составляет ее существа. И как следствие, делает вывод автор, действие добросовестности не может быть автоматическим и тотальным [12, с. 81-83]. Последовательное развитие этих идей, в конечном счете, приводит некоторых авторов к отрицанию существования добросовестности как принципа гражданского права. Добросовестность, пишет, в частности, А. В. Ульянов, - это этически нейтральная категория. Как субъективное состояние добросовестность относится к области формирования воли субъектов в правоотношении и встраивается в юридический состав (структуру юридических фактов) по воле законодателя [13, с. 133-140].
С последней точкой зрения можно было бы полностью согласиться, если бы не было новой редакции ст. 1 ГК РФ, которая все же называет добросовестность в качестве важнейшего начала гражданского законодательства. И это требует, с одной стороны, оценки данного принципа с точки зрения его места в системе гражданско-правовых
категорий, и с учетом этого, с другой стороны, выработки возможных подходов к законодательному закреплению механизма применения принципа добросовестности в тех или иных гражданских правоотношениях.
На наш взгляд, трактовка принципа добросовестности как чисто нравственной категории несовместима с природой отношений, регулируемых гражданским правом. Такой механистический перенос данной этической категории на почву экономических отношений ничего не меняет в существе этих гражданско-правовых отношений и в характере их реализации. Материальные объекты, по поводу которых формируются эти отношения, и тот материальный интерес, который выступает движущей силой их развития, предопределяют доминирующее положение автономии воли как ведущего начала в возникновении, реализации и прекращении гражданских правоотношений. Такая свобода воли, сколько бы мы ее не пытались идеологизировать призывами о честности и правдивости, вежливости и доброте, почтительности и справедливости, не может изменить своей эгоистической материальной ориентации. Следовательно, категория добросовестности для достижения целей социальной ориентации в реализации гражданских правоотношений должна приобрести ту же материальную окраску, какую имеют сами эти правоотношения.
В этом плане небезынтересен опыт судебного толкования понятия добросовестности. Трактовка принципа добросовестности как частноправового инструмента ограничения чрезмерного проявления автономии воли контрагентами гражданских правоотношений в конкретных судебных решениях, как можно увидеть, совершенно лишена какой-либо нравственной окраски.
Так, Президиум ВАС РФ, передавая дело на новое рассмотрение, указал, что суды не дали оценки добросовестности поведения банка, который должен был действовать в допустимых пределах осуществления гражданских прав. В ситуации, когда участниками кредитного договора являются, с одной стороны, предприниматель, а, с другой, - крупный банк, в силу положений ст.ст. 1 и 10 ГК РФ должна быть исключена возможность кредитной организации совершать действия по наложению на контрагентов неразумных ограничений или по установлению необоснованных условий реализации контрагентами своих прав (в деле - одностороннего изменения банком размера процентной ставки с 14% до 24,5% в случае изменения ставки рефинансирования в 2008 г.). Односторонне изменяя условие кредитного договора, банк должен был доказать наличие оснований, с которыми по условиям договора связана возможность одностороннего изменения банком размера платы (процентов) за кредит. Своими действиями банк нарушил
разумный баланс прав и обязанностей сторон, что противоречит устоявшимся деловым обыкновениям, нарушает основополагающие частноправовые принципы разумности и добросовестности (Постановление Президиума ВАС РФ от 06.03.2012 г. № 13567/11 по делу № А71-10080/2010-Г33).
Анализируя разрешение споров, возникших между сторонами договора выкупного лизинга, об имущественных последствиях расторжения данного договора Пленум ВАС РФ, в частности, указал, что расторжение договора выкупного лизинга, в том числе по причине допущенной лизингополучателем просрочки уплаты лизинговых платежей, не должно влечь за собой получение лизингодателем таких благ, которые поставили бы его в лучшее имущественное положение, чем то, в котором он находился бы при выполнении лизингополучателем договора в соответствии с его условиями (пп. 3 и 4 ст. 1 ГК РФ) (П. 3 Постановления Пленума ВАС РФ от 14.03.2014 г. № 17 «Об отдельных вопросах, связанных с договором выкупного лизинга»).
В споре о размере цены в договоре возмездного оказания услуг Президиум ВАС РФ указал, что суды удовлетворили исковое требование охранного предприятия, не установив объема фактически оказанных услуг и их действительной стоимости. Между тем, представленные заказчиком доказательства указывают на то, что годовая стоимость охранных услуг превышает стоимость активов заказчика. Названное обстоятельство, подчеркнул Президиум ВАС РФ, подразумевает необходимость оценки со стороны суда действий сторон по согласованию столь высокой цены на охранные услуги с точки зрения добросовестности охранного предприятия по установлению такой цены за свои услуги и разумности заказчика по ее принятию (ст.ст. 1 и 10 ГК РФ) (Постановление Президиума ВАС РФ от 14.11.2006 г. № 8259/06 по делу № А40-38670/04-63-424).
Нетрудно увидеть, что суд в толковании недобросовестности в качестве критериев берет не нравственные, а исключительно материально-правовые ценности спорных правоотношений: нарушение разумного баланса прав и обязанностей в первом случае, нарушение баланса имущественных благ, установленных условиями договора, во втором и некоторый аналог проявления доктрины laesio enormis в третьем. Все эти случаи в качестве общего знаменателя имеют под собой такую реализацию частноправовой свободы, которая ведет к нарушению принципа равенства и, как следствие, извлечению необоснованных преимуществ, вызванных таким поведением.
Отталкиваясь от приведенного выше судебного толкования добросовестности, можно сказать, что понимание частноправовой свободы и ее границ, в том числе, очерченных требованием равенства и добросовестности поведения, может быть пра-
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова № 2, 2015
197
вильно понято только в рамках общего представления о свободе как мере возможного [5, с. 302], то есть как некой совокупности предопределенных действительными факторами предпосылок проявления воли, ведущей к возникновению новой правовой действительности. В этом смысле частноправовая свобода, присущая участникам гражданских отношений, со стороны самих обладателей этой свободы выступает важнейшим инструментом реализации их потребностей и интересов, преобразования не только их частной жизни, но и всей частноправовой среды.
Однако частноправовая свобода как мера возможного имеет и другой аспект понимания, обусловленный действительными факторами существования самого правоотношения, в котором эта свобода реализуется. Именно правоотношение, в рамках которого свобода воли реализуется, позволяют оценить свободу как меру возможного не только со стороны восприятия объективных, но и субъективных факторов действительности. В частности, со стороны контрагентов правоотношения свобода каждого такого субъекта может представлять не только благо, но и неизбежное вторжение в свободу контрагента и, как следствие, ограничение этой свободы и даже зло, представленное в виде свободы злоупотребления частноправовой свободой. Свобода одной стороны в правоотношении, следовательно, ограничена свободой другого, как и наоборот, и в этом смысле задача реализации свободы каждого состоит в познании свободы другого как необходимости познания своей свободы для блага не только своего дела, но и интересов гражданского оборота.
Добросовестность, как принцип, исторически и в контексте нового содержания ст. 1 ГК РФ используется в качестве инструмента, облегчающего процесс взаимного познания контрагентами правоотношения свободы своего поведения. Поэтому в качестве инструмента познания свободы добросовестность должна выступать как ограничитель, содержание и параметры которого выражены в тех же ценностных измерителях, что и измерители самой свободы поведения контрагентов.
В силу п. 1 ст. 2 ГК РФ, определяющего предмет гражданско-правового регулирования, частноправовая свобода наряду с равенством, выступают основой гражданских имущественных и личных неимущественных правоотношений. Однако, будучи основой этих правоотношений, сама частноправовая свобода детерминирована материальным и иным нематериальным содержанием данных отношений, то есть ценностью тех благ, по поводу которых они возникли.
При таком понимании взаимосвязи гражданско-правовых отношений и свободы их реализации частноправовой инструментарий ограничения такой свободы через принцип добросовестности
должен быть детерминирован теми же ценностными измерителями. А сама добросовестность поведения контрагента определяться как такое волевое действие, которое совершается с учетом ценности благ другого контрагента («познания свободы другого»), и в этом смысле выступающее результатом необходимости познания свободы своего собственного волевого действия, совершаемого для блага своего дела.
Следует заметить, что этимология римской bona fidei дает почву именно для такой трактовки этой конструкции. Если fides, fidei с латинского переводится как вера, доверие, честность, обещание, клятва, доказательство, удостоверение, то слова bonus, bonum, bona, имеют двойное значение: с одной стороны, они несут в себе такие нравственные характеристики, как добрый, хороший, храбрый, справедливый, честный, порядочный, а с другой, означают добро (имущество, состояние), благо, пользу. Последний смысл в понимании добросовестности (Ьош fidei) представляет ее уже не только в виде нравственной категории, но и как категории гражданско-правовой, выраженной в требовании признания ценности прав и законных интересов контрагента как своих собственных. Соответственно, явное пренебрежение ценностями прав и законных интересов своего контрагента ради ценностей исключительно своих прав и законных интересов будет характеризовать поведение как недобросовестное.
Такой методологический подход в познании сущности добросовестности, по сути, объясняет диалектику объективного и субъективного моментов в этой категории. Объективная сторона добросовестности основывается на принципе равенства как основополагающем начале гражданского права. Дело в том, что в системе принципов гражданского права его основополагающие идеи выстраиваются на началах иерархии, в которой принципы равенства и частноправовой свободы занимают доминирующее положение по отношению к другим принципам. Равенство основывается на частноправовой свободе, а частноправовая свобода - на равенстве. Однако если равенство сторон выступает объективной основой гражданско-правовых отношений, то автономия воли сторон в правоотношении представляет собой объективную предпосылку формирования частноправового строя, который, как писал И.А. Покровский, предполагает для своего бытия «наличность множества самоопределяющихся центров», «носителей собственной воли и инициативы», а, следовательно, и особый прием, тип правового регулирования посредством юридической децентрализации [11, с. 43-44]. При таком типе регулирования частноправовая свобода получает субъективное выражение - действовать по своему усмотрению (ст.ст. 9, 209, 421 ГК РФ и др.). Такая свобода усмотрения вместе с тем может порождать
факты злоупотребления этой свободой, а значит -нарушать объективно выраженную взаимосвязь принципов равенства и частноправовой свободы. Поэтому ведущая роль равенства как основного начала требует установления границ частноправовой свободы, сдерживающих механизмов ее эгоистического проявления. Требование добросовестного поведения и выступает объективным фактором поддержания сбалансированности в проявлении принципов равенства и частноправовой свободы.
Однако требование добросовестности, будучи объективным фактором формирования воли субъектов гражданского права, имеет и свою обратную субъективную составляющую - психическое отношение к своим действиям, несущим осознание (или неосознание) того, насколько эти действия совершаются с учетом ценности благ другого контрагента. В этом смысле добросовестность, не будучи явлением материального мира, а значит, и юридическим фактом, тем не менее, как и вина [8, с. 108], придает окраску действию лица, как действию неправомерному и требующему соответствующей реакции со стороны права.
Библиографический список
1. Белов ВА. Гражданское право. Общая часть. Т. II. Лица, блага, факты: учебник. - М., 2011. - 1093 с.
2. Богданов Е.В. Гражданское право России как регулятор экономических отношений // Законодательство и экономика. - 2008. - № 1. - С. 29-36.
3. Вороной В. Добросовестность как гражданско-правовая категория // Законодательство. -2002. - № 6. - С. 10-20.
4. Гражданское право. В 4-х тт. Т. 1. Общая часть: Учебник / отв. ред. проф. Е.А. Суханов. -М., 2004. - 720 с.
5. Диалектический материализм. Учебное пособие / под ред. А.П. Шептулина. - М., 1974. - 328 с.
6. Дождев Д.В. Добросовестность (bona fides) как правовой принцип // Политико-правовые ценности: история и современность. - М., 2000. -С. 96-128.
7. Емельянов В.И. Разумность, добросовестность, незлоупотребление гражданскими правами. - М.: Лекс-Книга, 2002. - 160 с.
8. Красавчиков О.А. Категории науки гражданского права // Красавчиков О.А. Избранные труды. В 2-х т. Т. 2. - М., 2005. - 494 с.
9. Микрюков М.А. Принцип добросовестности - новым нравственный ограничитель гражданских прав // Журнал российского права. - 2013. -№ 6. - С. 17-24.
10. Новицкий И.Б. Принцип доброй совести в проекте обязательственного права // Вестник гражданского права. - 2006. - Т. 6. - № 1. - С. 124181.
11. Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. - М.: Статут, 2003. - 351 с.
12. Скловский К. Применение норм о доброй совести в гражданском праве России // Хозяйство и право. - 2002. - № 9. - С. 79-94.
13. Ульянов А.В. Добросовестность в гражданском праве // Журнал российского права. - 2014. -№ 6. - С. 133-140.
14. Черных П.^Историко-этимологический словарь современного русского языка. В 2-х т. Т. 2. - М., 1994. - 562 с.
15. Zeller Bruno. Good Faith - The Scarlet Pimpernel of the CISG [Электронный ресурс]. -Режим доступа: http://www.cisg.law.pace.edu/ cisg/biblio/zeller2.html]2000 (дата обращения: 26.03.2015).
Вестник КГУ им. H.A. Некрасова № 2, 2015
199
