CC BY
175
ДОКЛАДЫ НА ПЛЕНАРНОМ ЗАСЕДАНИИ
В.М. Баранов
Баранов Владимир Михайлович — доктор юридических наук, профессор, заслуженный деятель науки Российской Федерации, академик Российской академии юридических наук, помощник начальника Нижегородской академии МВД России по инновационному развитию научной деятельности, президент Нижегородского исследовательского научно-прикладного центра «Юридическая техника», заместитель декана факультета права Нижегородского филиала Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики»
Принцип демократизации современного российского правотворчества: сущность, ценность, технико-юридические проблемы реализации
Парадоксально, но факт: не только в массовом общественном сознании, но и в профессиональном правовом мышлении укоренился стереотип — нормативная правовая регламентация любой деятельности в большей или меньшей степени есть ограничение, «урезание», «засушивание» демократии. Крайне редко в правотворчестве граждане, должностные лица, юристы, как практики, так и ученые, фиксируют демократические начала и еще реже эти начала связывают с прочностью правопорядка.
Многолетний «крен» научных исследований в сфере правотворчества в сторону резкой, разносторонней и зачастую необоснованной критики законодательства, законотворческого процесса привел к малоприятному результату — в современном российском государстве и гражданском обществе нет необходимого для эффективного функционирования государственной власти доверия и уважения к закону. Наоборот, законодательство стало ассоциироваться с антидемократической узкокорыстной политикой экономически и политически властвующих элит. Например, Н.В. Витрук посчитал необходимым отметить тенденцию ослабления демократических начал принимаемых в России законов1.
Поразительно быстро исчезло «чувство законности», внедряемое с определенными идеологическими перегибами в советские времена, когда законодательство реально признавалось и, можно констатировать, пропагандировалось демократической ценностью, а не антидемократической силой. Не только в социально-политической жизни, но и в правотворческом процессе ныне решающей является антиномия «демократия—авторитаризм». Маятниковые качания и «пульсация» между этими двумя энергетическими центрами происходят (усиливаясь либо ослабляясь) во всем правотворческом поле.
Государственная власть — симбиоз демократичности и авторитаризма. Все дело в мере и потребности в авторитаризме. И здесь опасны любые крайности. В России всегда были, есть и, боюсь, долго еще будут приверженцы государственного авторитаризма.
Вот лишь одна иллюстрация: «Ранее нужно было думать о демократии, а теперь нужно просто спасать страну, — и это не должно восприниматься как нонсенс, — авторитарными методами. Погоня за демократией, попытка реформировать нашу жизнь по евро-американским стандартам — пустая трата времени и сил, более того, вредная политическая затея»2.
Демократия — реальное право граждан государства непосредственно участвовать в принятии правовых решений (в том числе и в электронной форме3) и контролировать их исполнение.
Если существование и развитие демократии невозможно без подлинно демократических институтов, то архиважно выявить отсутствующие либо слабодействующие ныне в России структуры, которые
1 См.: Витрук Н.В. Конституция Российской Федерации как основа развития правовой системы // Правовая система общества: проблемы теории и практики: труды Международной научно-практической конференции (Санкт-Петербург, 12 ноября 2010 года) / сост. С.В. Волкова, Н.И. Малышева. СПб., 2011. С. 70.
2 Гущин В. Какое политическое будущее ждет Россию? // Литературная газета. 2012. № 40. 10—16 октября.
3 Подробнее об электронной демократии см.: Федосеева Н.Н. Институты современной демократии в условиях информатизации // Государство в меняющемся мире: материалы VI Международной школы-практикума молодых ученых-юристов (М., 26—28 мая 2011 года). М., 2012. С. 544—554.
выступают индикатором демократизма. Например, трудно признать распространенной и тем более эффективной практику представления альтернативных законопроектов по социально значимым проблемам. Между тем для начального этапа законотворчества это свидетельство демократичности.
Демократизация правотворчества должна быть такой, чтобы не было возможности кому-либо обвинять государство в асоциальное™. Речь идет о ситуациях, когда в вину государству ставят появление тех или иных побочных вредных последствий при общей верной демократической направленности нормотворчества. Так, законодательное закрепление рыночных механизмов хозяйствования объективно привело к резкому расслоению общества на сверхбогатых и очень бедных. Децильный коэффициент, то есть соотношение доходов 10% наиболее и 10 наименее обеспеченных в России уже много лет непозволительно высок и составляет 40:1. Для сравнения — в СССР в 1985 году он составил 5,3:1.
Мировая практика рассматривает десятикратную разницу между крайними децильными группами населения как предел, за которым социальный антогонизм становится взрывоопасным1. Но означает ли это неспособность власти ослабить популяризацию недемократичности и ненужности принятых рыночных законов?
Одной из существенных причин сложившегося положения является отсутствие обоснования в юридической науке и признание правовой практикой реального действия демократизации правотворчества в качестве общеправового принципа. В основе многих политико-правовых провалов современной России лежит нарушение выработанного собственным опытом принципа демократизации правотворчества.
21 декабря 2012 года при закрытии осенней сессии 2012 года Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации С.Е. Нарышкин отметил: «...За постоянно подгоняющей нас «текучкой», мы не вправе забывать про неуклонное повышение качества нашей работы, про соблюдение фундаментальных принципов законотворчества. Системный подход, связь с наукой, отточенность юридической техники — это не абстрактные вещи, а обязательные условия деятельности»2.
Заслуживает всяческой поддержки стремление В.В. Ершова привлечь внимание юридической научной общественности и практикующих юристов к месту и роли принципов в системе форм международного и внутригосударственного права. По его убеждению, «принципы права» — теоретическое обобщение наиболее существенного, типичного, находящегося в основе системы форм международного и внутригосударственного права, реализуемых в России»3.
Выделенные мною прерывистой чертой термины из приведенной дефиниции вызывают сомнение и нуждаются в специальном обсуждении.
Принципы, думается, представляют собой не только и даже не столько результат теоретического обобщения. Это в значительной степени продукт разноплановой юридической, практики и даже вне-научного, обыденного мышления и правосознания. «Наука возникает из ненауки, из контекста, который наукой не является, но наукой формируется»4, — доказательно отмечается в новейшей философской литературе. Если бы принципы права были только теоретическим обобщением, то вряд ли они смогли когда либо «превратиться» в действенные реальные регуляторы. Между тем «общие принципы права, в том числе воплощенные в Конституции Российской Федерации, — установил в своем Постановлении от 27 января 2004 года № 1 «По делу о проверке конституционности отдельных положений пункта 2 части первой статьи 27, частей первой, второй и четвертой статьи 251, частей второй и третьей статьи 253 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации в связи с запросом Правительства Российской Федерации» Конституционный Суд России, — обладают высшим авторитетом и являются критерием и мерой оценки правомерности всех нормативных актов»5. По верному замечанию Е.В. Скурко, «принципы права в силу своей природы и назначения определяют практические границы (курсив мой — В.Б.) действия норм права, соотношение их со сферами действия других норм»6.
Вряд ли есть резон в определении принципа права упирать на системность форм права. Такой системы пока нет и вряд ли она сложится в ближайшей перспективе.
Некоторые формы права (доктрина, прецедент) действуют фактически, но не признаны юридически. Десятилетиями идут дискуссии относительно правовой природы многих форм права. «Конфликты» форм права — достаточно частое явление, чтобы вести речь о согласованном, гармоничном их взаимодействии, то есть о системной «поддержке» их друг другом.
1 См.: Сухомлинов А. Богатые и бедные. А что власть? // Литературная газета. 2012. № 42. С. 2.
2 Нарышкин С.Е. Сессия политической модернизации // Парламентская газета. 2012. 28 декабря 2012 года — 17 января 2013 года. С. 11.
3 Ершов В.В. Правовое и индивидуальное регулирование общественных отношений как научные категории // Российское правосудие. 2013. № 4 (84). С. 12.
4 Маркова Л.А. Наука на грани с ненаукой. М., 2013. С. 5.
5 Собрание законодательства РФ. 2004. № 4, ст. 403.
6 Скурко Е.В. Принципы права. М., 2008. С. 75.
В литературе верно отмечается, что надо отличать принцип правотворчества от принципов правовой политики1. Еще более остра потребность в различении тождественных по названию, но неодинаковых по содержанию и форме принципов демократизма правотворчества и принципов демократизма правовой политики. Конечно, эти принципы взаимосвязаны и взаимообусловлены. Лишь находясь в гармонии, они способны дать эффект, обеспечить оптимальную (на каждый данный момент) правовую регламентацию. «Конфликт» между этими принципами чреват комплексом правотворческих и правоприменительных ошибок. Принцип демократизма правовой политики, естественно, доминирует над принципом демократизма правотворчества, определяет сферы, направления, приоритеты демократического правотворчества. Но существует и «обратная связь»: при определенных условиях резкая демократизация правотворчества может привести к корректировке демократических начал правовой политики.
Малоплодотворно «привязывать» принципы права и к их реализации и реализуемости. Сама по себе реализация принципов права, как и иных форм права, не означает их действенности и нужности. Нереализуемые принципы права тоже существуют и они нужны.
В.В. Ершов предлагает выработать своеобразные «дорожные карты» международного и национального права и принять два документа: «Декларацию “Об основополагающих (общих) принципах международного права” и Договор “Об основополагающих (общих) принципах российского права”»2.
Полагаю, что два документа, по сути «разрывающих» систему принципов действующего права, принимать не стоит. Как предварительный этап работы подготовку их можно принять, но в итоге разработать необходимо один акт. Пусть это будет Декларация либо Договор с предельно конкретным наименованием — «О действующих принципах российского права». Указывать в названии, что принципы «основополагающие» или «общие» нет нужды — это предполагает сама природа принципов права. Не зря же в другом фрагменте своей статьи В.В. Ершов констатирует: «Принципы права характеризуются фундаментальностью, высшей степенью обобщения, стабильностью, устойчивостью, максимальным освобождением от конкретики и частностей, универсальностью и объективным характером»3.
Но главное состоит в том, что в этом едином документе должны быть такие принципы, которые относимы как к международному, так и к внутригосударственному праву. Без этого образуется параллельная жизнь этих принципов и часть 4 статьи 15 Конституции в значительной степени будет декларативной.
Логико-гносеологический статус демократизации правотворчества юридической наукой и практикой до сих пор с достоверностью не определен и не обоснован. Принцип демократизма правотворчества, по представлению М.Н. Марченко и Е.М. Дерябиной, «предполагает активное участие представителей различных слоев общества и всех ветвей власти в правотворческой деятельности»4.
Многие исследователи демократизацию правотворчества относят к закономерностям, тенденциям либо свойствам политико-юридической действительности. На первый взгляд, это привлекательный и выигрышный плюралистический подход. Но он вряд ли реален. Скорее, наоборот, от него «отдает» оптимистической идеологической конъюнктурой.
Демократизация правотворчества — именно принцип, ибо несет в себе активное (иногда опережающее), деятельное начало, отражает вектор движения нормосозидания. Представление демократизации правотворчества в качестве закономерности, тенденции или свойства означает своего рода «разоружение» творцов права: для чего нужны некие особые усилия, если закономерность неизбежна, в определенном смысле непобедима, непреодолима и непременно «пробьет» себе дорогу и правовая картина мира приобретет нужные демократические свойства. По всей видимости, это идеализация существующего положения.
Не вступая в дискуссию о разновидностях закономерностей, действующих в политико-правовой сфере, отмечу: я исхожу из того, что у государства и права имеются собственные, отличные друг от друга закономерности. И потому — в правовой системе в целом и в каждом из ее элементов возникают, функционируют и развиваются самые различные закономерности. При этом некоторые из них на каком-то этапе «жизни» государства и права могут «спать», а затем — активизироваться. Но, если они — закономерности, то исчезнуть совсем не могут и рано или поздно «победят».
1 См.: Исаков Н.В., Мазуренко А.П. Принципы и приоритеты современной российской правотворческой политики // Правотворческая политика в современной России: курс лекций / под ред. А.В. Малько. Саратов, 2013. С. 55—56.
2 Ершов В.В. Правовое и индивидуальное регулирование общественных отношений как научные категории // Российское правосудие. 2013. № 4 (84). С. 15.
3 Ершов В.В. Правовое и индивидуальное регулирование общественных отношений как научные категории // Российское правосудие. 2013. № 4 (84). С. 15.
4 Марченко М.Н., Дерябина Е.М. Теория государства и права. Схемы с комментариями: учебное пособие. М., 2012. С. 139.
О демократизации правотворчества при любых оговорках такое констатировать нельзя. Одним из моментов, характеризующих современное (постклассическое) мировоззрение, его сторонники называют отказ от бинарных оппозиций (материальное/идеальное, должное/сущее, бытие/мышление) в пользу дополнительности (от принципа или/или к принципу и/и)1.
Применительно к нашей проблеме это означает «расширение» содержания рассматривать принцип на основе углубления его сущности. Задача — сократить оторванность, «разрыв» этого принципа от реально протекающих в политико-правовой сфере демократических, недемократических либо антидемократических процессов. И.Л. Честнов призывает так «переинтерпретировать» все категории теории государства и права, чтобы они наполнились практическим содержанием и стали соотносимы с юридическими практиками людей.
Речь идет о том, что демократизация правотворчества представляет собой деятельностную сторону, форму связи, аспект, момент сущности всей правовой системы. Иными словами, демократизация правотворчества как общеправовой принцип есть существенное, общее, необходимое отношение, существенная обязательная линия связи со всем юридическим пространством, со всей функционирующей правовой деятельностью, с каждой правовой практикой. Совершенно очевидно: далеко не всякий акт правотворчества «работает» на демократизацию, на законность. Но конкретный, единичный, случайный, второстепенный результат правотворчества не в состоянии «поломать» главное сущностное начало, базовую основу, связывающую нормосозидание и демократичность, не в состоянии «разрушить» систему реальных требований, образующих принцип демократизации правотворчества. Одна из непростых задач юридической науки и практики заключается в определении существенного и несущественного в демократизации правотворчества. Демократизация правотворчества как общеправовой принцип не предполагает «охват» всех актов, создаваемых уполномоченными субъектами. Устойчивые и повторяемые в разных ракурсах и разных отраслях права стандарты прав человека «крепко оседают» в качестве «кирпичиков» демократии и тем самым образуют в итоге принцип верховенства права.
Демократизм процесса правотворчества и демократичность его результатов (законодательства и иных юридических актов) — главная целевая и при этом итоговая характеристика этих феноменов. С сожалением приходится констатировать, что далеко не все исследователи осознают и признают эту важнейшую не только теоретическую, но и практическую и, конечно, дидактическую, реальность.
Калинин П.А. исходя из того, что «принципы права являются смыслообразующими идеями права, а принципы законодательства2 — системообразующими», в качестве отправных начал организации законодательства выделяет: 1) иерархичность; 2) федерализм; 3) отраслевую и функциональную дифференциацию нормативных предписаний; 4) взаимодействие системы российского законодательства и международного права; 5) правовую определенность законодательства; 6) научную обоснованность законодательства3.
Не дискутируя с автором относительно определения понятия «принцип законодательства» и субъективности в выборе его отправных начал, отмечу, что при любой научной позиции не объявить доминирующую цель формулирования и функционирования отстаиваемых им руководящих идей организации элементов законодательства, нельзя. Я имею в виду, что П.А. Калинин не только «не включил» в число основополагающих идей законодательства принцип демократизма, но даже нигде не сделал оговорку, объясняющую авторское умолчание о столь высокозначимой ценности, к которой стремится любое современное государство и зрелое гражданское общество — демократизации. Рассуждая о соотношении принципов законодательства и принципов правотворчества, автор избирает следующий научный подход. В качестве основного отличия между ними он указывает на то обстоятельство, что «первые характеризуют правовое явление в статичном состоянии — систему законодательства, а вторые — характеризуют динамичный процесс создания нормативно-правового акта». И далее он продолжает: «Принципы законодательства являются продолжением принципов правотворчества, реализация последних влияет на реализацию принципов законодательства, а значит, влияет и на качество законодательства, его оптимальное строение»4.
1 См.: Честное И.Л. Имеет ли право на существование постклассическая юриспруденция // Правоведение. 2012. № 5. С. 14.
2 «Принципы системы законодательства, — пишет автор, — это обусловленные системой государственнотерриториального управления, структурой системы права, взаимодействием внутригосударственного и международного права основополагающие идеи организации системных связей между структурными элементами законодательства (как между нормативно-правовыми актами в целом, так и между составляющими их нормативноправовыми предписаниями)». См.: Калинин П.А. Принципы российского законодательства: автореф. дис. ... канд. юрид. наук. Саратов, 2013. С. 13—14.
3 См.: Калинин П.А. Принципы российского законодательства: автореф. дис. ... канд. юрид. наук. Саратов, 2013. С. 8, 14, 15—18.
4 Калинин П.А. Принципы российского законодательства: автореф. дис. ... канд. юрид. наук. Саратов, 2013. С. 20. Все эти тезисы продублированы в учебном пособии: Кожокарь И.П., Калинин П.А. Принципы российского законодательства. Саратов, 2013.
Полагаю, что это упрощенная трактовка проблемы, идеализация существующего в российском законотворчестве положения ради достижения поставленных исследователем доктринальных задач либо гиперболизации предмета анализа в силу увлеченности им.
Принцип демократизации правотворчества (как, кстати, и сама демократия) не выступают неким «венцом», «потолком», «вершиной», «пиком»: Это все-таки инструмент, средство достижения благополучия (в самом глубоком смысле понятия) граждан, гражданского общества, личности.
Важно понимать, что политико-правовая и социальная стабильность — разные феномены. Социальная стабильность в значительной мере основывается на экономико-финансовых результатах, а политико-правовая — на развитости и достижениях демократии. По верному замечанию Г ригория Голосова, «демократия ведь есть не только в благополучных странах, но и в неблагополучных»1. При этом порой в институты демократического правового государства может вкладываться недемократическое и неправовое содержание. Но в идеале, в перспективе у демократии нет альтернативы — именно она способна через законодательство расширить экономическую свободу, повысить производительность, внедрить лучшие, эффективные хозяйственные практики. Есть, однако, и «обратная связь»: «Именно промышленный переворот, а позже — научно-техническая революция приводят к распространению политических свобод и демократических институтов»2.
О демократичности либо недемократичности процесса и результата правотворчества как факторов его эффективности или малоэффективности можно и нужно делать выводы с учетом сферы правового регулирования, характера и направленности юридической регламентации, числа заинтересованных противников, количества субъектов, подпадающих под государственное воздействие и т. п.
К примеру, «демократические волны» модернизации миграционного законодательства после определенных протестных движений сменяются его «недемократическими импульсами». По всей видимости, так будет до тех пор, пока миграционная политика не станет результатом демократического компромисса, своего рода общественного договора между государственной властью, институтами гражданского общества, включая националистические объединения, мигрантами. «Преобразовать» этот общественный договор, если он состоится, в четкий межотраслевой принцип законодательства труда не составит.
Эта и многие другие иллюстрации показывают: развитие демократизма правотворчества как общеправового принципа нельзя представлять как динамичное, прямолинейное позитивное восхождение и совершенствование. В демократизации правотворчества не исключены периоды консервации, стабилизации, торможения и даже повороты назад. Рассуждая о циклах правового развития Ю.А. Тихомиров, верно упоминает об отклонениях от установленных целей, принятых концепций и юридических моделей, о циклах правового бездействия3. Все это без труда можно обнаружить в широкой исторической ретроспективе при анализе демократизации правотворчества. Можно бесконечно дискутировать о преимуществах либо отсталости западной, азиатской, американской, австралийской, мусульманской, католической и тому подобной демократии, в том числе и в правотворчестве. Совместить даже на основе «малого набора» универсальных ценностей эти разноплановые разновидности демократии вряд ли возможно. Плодотворнее искать приемлемые, разумные пределы, границы демократизации правотворчества как единого цивилизационного направления развития.
Условия действия рассматриваемого принципа многообразны и обладают неодинаковой силой. И важно уметь создавать необходимые условия, способные привести к принятию не любого и всякого, а именно демократического акта правотворчества, укрепляющего законность, а не расшатывающего ее, расширяющего демократические основы жизни, а не сужающие их. Изменение условий не должно решающим образом повлиять на существо такого акта — иначе придется признать, что он не был «в русле» функционирования принципа. При этом кардинальное изменение условий может привести (без разрушения «демократического ядра» акта) к временному сужению либо расширению сферы его действия, что, естественно, скажется на уровне правопорядка, на качестве жизни людей в государстве.
Правотворчество «обладает» рассматриваемым принципом, ибо в целом оно развивается и обусловливает динамику государственной и общественной жизни в строго определенном — демократическом направлении.
Если демократизация правотворчества — общеправовой принцип, то ее проявление должно давать строго определенные результаты. К этим результатам, прежде всего, относится качество жизни граждан государства, их безопасность, защищенность.
Рассматриваемый принцип носит объективно-субъективный характер: автоматической его реализации ожидать не приходится, требуются активные усилия по преодолению различных противодействующих сил.
1 Голосов Г. Демократия в России: инструкция по сборке. СПб., 2012. С. 29.
2 Чеснаков А. Демократия как роскошь // Российская газета. 2012. 5 декабря.
3 См.: Тихомиров Ю.А. Государство. М., 2013. С. 84—85.
Демократизация правотворчества выступает общеправовым принципом в современном российском государстве в силу следующих обстоятельств.
Отечественное правотворчество с момента принятия действующей ныне Конституции России представляет собой многосторонний процесс переплетения норм и принципов международного и внутреннего права1. И совершенно очевидно, что при совмещении национальных и международных регуляторов именно демократические, признанные многими государствами и институтами гражданского общества ценности, базовые регуляторы оказываются в центре правовой регламентации важнейших сфер жизнедеятельности.
О принципе демократизации правотворчества уместно вести речь и тогда, когда нормодатель последовательно, системно либо «точечно» исправляет ранее допущенные правотворческие ошибки. В первые годы перестройки, как известно, власть без тщательной оценки взяла на вооружение немало чужих либерального толка «руководящих» идей и «принципиальных» стандартов. Реализация некоторых из них — в сфере миграции, толерантности — привела к отрицательным последствиям. Упорядочение, в том числе и правовое ужесточение борьбы с нелегальной миграцией, экстремистскими проявлениями в этом ракурсе выступают демократическими актами.
Демократический императив предполагает, что государство с согласия либо по поручению общества берет на себя обязанность упрочения правопорядка, защиты прав и интересов человека с учетом национального менталитета, достигнутого уровня правовой культуры, действующих принципов.
«Попытка примкнуть к сложившимся пространственным объединениям в мире неизбежно поставит Россию в положение, при котором придется жертвовать либо ключевыми суверенными правами, либо основами статуса своих граждан (скорее всего, и тем, и другим)», — не без оснований констатирует А.Н. Чертков2. Ясно, что законодательные новеллы, препятствующие этим процессам, — демократические по своей сути и перспективные для обогащения правового статуса гражданина государства.
Учитывая массовое и резко отрицательное отношение россиян к однополым бракам, вполне демократичной профилактической мерой является установление запрета на пропаганду гомосексуализма среди несовершеннолетних. Последовательно выражаемое общественное мнение российских граждан свидетельствует о невозможности (даже в ближайшей перспективе) разрешения однополым «семьям» усыновлять (удочерять) детей. В этом деликатном вопросе, напрямую связанным с менталитетом и культурой народа, шкала демократизма должна быть гибкой и отличающейся от некоторых европейских государств, по той причине, что правовая система России зиждется на иных принципах. Кроме всего прочего, желательно четко «разводить» проблему однополых браков и проблему усыновления (удочерения)однополыми браками.
Демократизацию результатов правотворчества с определенной серией оговорок нужно отличать от их гуманизации, от принципа гуманизации правотворчества. Множество законодательных актов и конкретизирующих их нормативных документов устанавливают самые различные юридические меры, нацеленные на гуманизацию правовых статусов граждан, представляемых государством услуг. И, конечно, можно заявить: гуманизация законотворчества, гуманизм законодательного акта при строгом логическом анализе не должны отождествляться с демократизацией, но и «разрывать» гуманистическую и демократическую составляющие нельзя. Это пересекающиеся, но все-таки разные принципы правотворчества.
Гуманное государственное решение — свидетельство его демократичности. Гуманный акт власти означает внимание к человеку, что само по себе показывает ее (власти) демократичные действия. Авторитарная власть, как правило, не интересуется подлинными интересами и потребностями и не считает нужным делать «гуманные жесты», рассматривая их слабостью, «мягкотелостью».
Гуманные решения деспотичной государственной властью принимаются лишь по демагогическим соображениям и всегда активно комментируются, пропагандируются, откровенно рекламируются.
7 июня 2013 года Президентом России подписан Федеральный закон РФ № 124 «О внесении изменений в Воздушный кодекс Российской Федерации», который дополнил кодификационный документ статьей 1061 «Особенности обслуживания пассажиров из числа инвалидов и других лиц с ограничениями жизнедеятельности»3.
Детальное описание специальных услуг инвалидам при общем запрете отказа в воздушной перевозке их по причине отсутствия технических средств, будучи гуманными по своей сути, без сомнения, являются и демократическим актом. В этот ряд можно поставить часть 3 статьи 12 Уголовноисполнительного кодекса РФ, которая гласит: «Осужденные независимо от их согласия не могут быть подвергнуты медицинским, научным или иным опытам, связанным с испытанием лекарственных
1 См.: Правовое пространство и человек / отв. ред. Ю.А. Тихомиров, Е.В. Пуляева, Н.И. Хлуденева. М., 2012.
2 Чертков А.Н. Статус человека в фокусе сравнительного правоведения // Правовое пространство и человек / отв. ред. Ю.А. Тихомиров, Е.В. Пуляева, Н.И. Хлуденева. М., 2012. С. 61.
3 Российская газета. 2013. 11 июня.
средств, новых методов диагностики, профилактики и лечения заболеваний, а также проведения биомедицинских исследований»1. Не только гуманным, но и демократичным является дополнение статьи 32.8 Кодекса Российской Федерации об административных правонарушениях частью 5 следующего содержания: «Исполнение постановления об административном аресте может быть приостановлено на срок до семи суток или прекращено судьей на основании письменного заявления лица, подвергнутого административному аресту, в случае возникновения исключительных личных обстоятельств (тяжелого заболевания (состояния здоровья), смерти близкого родственника или близкого лица либо чрезвычайной ситуации, причинившей значительный материальный ущерб лицу, подвергнутому административному аресту, или его семье), а также на основании медицинского заключения о наличии у лица, подвергнутого административному аресту, заболевания, травмы или увечья, препятствующих отбыванию административного ареста. Срок приостановления административного ареста не засчитывается в срок отбывания административного ареста»2.
Пределы действия принципа гуманизации правотворчества несколько отличаются от рамок функционирования принципа демократизации правотворчества и зависят от многих факторов. Чрезмерная гуманизация тех или иных сфер юридически значимой деятельности вполне в ряде ситуаций может быть недемократичным и даже антидемократичным актом. Отмечая, что аргументацию гуманизма используют для легализации однополых браков, эвтаназии, торговли «легкими» наркотиками, проституции, перемены пола, А.И. Овчинников не без оснований констатирует: «К сожалению, современное понимание прав человека и то понимание, которое было свойственно христианским мыслителям первых веков, расходятся»3.
И это касается не только российской действительности, и не только христианских традиций. Вспомним правовую позицию ряда лидеров Великобритании, когда Большая палата Европейского суда по правам человека приняла решение объявить «негуманным» действующее в Соединенном Королевстве правило лишать права освобождения тех, кто приговорен к пожизненному заключению за наиболее жестокие и извращенные убийства. Европейский суд по правам человека считает необходимым раз в 25 лет пересматривать дела пожизненно заключенных и по возможности освобождать их. В итоге правительство Великобритании объявило о своем намерении выйти из 133 норм Евросоюза, касающихся сотрудничества в области охраны законности4.
Принцип демократизации правотворчества предполагает бесконфликтность юридического общения, сведение к минимуму правовых коллизий.
В этой связи одно предложение. Взяв за основу конкретную правовую позицию Конституционного Суда Российской Федерации5, есть резон повысить уровень ее абстрактности и предложить следующий доктринальный тезис: «Именно на федеральном законодателе, связанном в своей правотворческой деятельности производными от принципа правовой государственности требованиями верховенства права, правовой определенности и поддержания взаимного доверия во взаимоотношениях личности и публичной власти, лежит обязанность не допускать в правовом пространстве возникновения юридических коллизий».
Законодательное закрепление этого императива могло бы послужить прочной техникоюридической базой упрочения демократического правопорядка любого государства на каждом данном этапе его развития.
Каждый правотворческий шаг, любое правотворческое решение, ведущее к реальному полновластию народа (хотя это вряд ли достижимый идеал) — есть демократизация, есть проявление рассматриваемого принципа нормодеятельности. В этом ключе конструкция «суверенная демократия» малоплодотворна: все государственные нормосозидательные деяния призваны содержательно отражать и технико-юридически выражать суверенитет народа. По аналогии — скорее негативный, чем позитивный оттенок, имеет понятие «управляемая демократия». Как публицистический штамп, по всей видимости, он может с определенными оговорками использоваться. Но к технико-юридическим процедурам законодательной деятельности его применять нежелательно.
Трудно не согласиться с С.А. Авакьяном, когда он пишет: «Государственный суверенитет произ-воден от народного суверенитета и является его логическим продолжением, служит тому, чтобы ни-
1 Российская газета. 2009. 22 июля.
2 Российская газета. 2013. 24 апреля.
3 Овчинников А.И. Миланский эдикт и его роль в формировании ценностей современного права // философия права. 2013. № 3 (58). С. 18.
4 См.: Дмитриева О. Убийцы обскакали Лондон. Суд по правам человека довел Британию до «точки кипения» // Российская газета. 2013. 12 июля.
5 По делу о проверке конституционности положений частей 3 и 10 статьи 40 федерального закона «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской федерации» и пункта 3 части первой статьи 83 Трудового кодекса Российской федерации в связи с жалобами гражданина А.В. Дубкова: постановление Конституционного Суда Российской федерации от 27 июня 2013 года № 15 // Российская газета. 2013. 12 июля.
какие внутренние и внешние силы не препятствовали выражению воли народа; тем самым государство становится защитником интересов народа, в том числе и на международной арене»1.
«С точки зрения фундаментальных русских ценностей демократия, — полагает В.В. Кочетков, — есть не что иное, как совокупность государственных институтов, обеспечивающих реализацию права граждан на частную и публичную автономию, а также набор определенных процедур приведения к власти государственных управленцев, способных к осуществлению справедливой политики»2.
Ясно — для полновластия народу недостаточно декларативного законодательного разрешения: надо предоставить (либо помочь приобрести) ему социально-экономические, политические, культурно-воспитательные, духовно-нравственные средства для реального управления. «Народный суверенитет, — верно подчеркивается в литературе, — заключается в том, что в России нет власти выше власти народа и все институты публичной власти должны основываться на народовластии (которое в свою очередь может быть прямым либо представительным)»3. Возвращаясь к проблеме уровня правовых принципов, надо отметить особую подсистему рассматриваемого принципа правотворчества. Полагаю, что у прямой демократии и, соответственно, у ее правотворческих результатов имеются собственные принципы. Чем больше элементов непосредственного участия граждан и институтов гражданского общества в создании и реализации юридических норм, тем выше уровень демократичности государства. Фактическая реализация институтов прямой демократии — главное, пожалуй, само мощное свидетельство реальной демократизации правотворчества. Можно иметь развернутую и в целом неплохую нормативную правовую базу референдума (она в России есть), но если в ней отсутствуют механизмы нейтрализации власти в случаях, когда ей невыгодно либо опасно его проведение, то реализация института проблематична. Вспомним конфликт вокруг планировавшегося строительства в Санкт-Петербурге 400-метрового небоскреба «Охта-Центра». Противники проекта четырежды пытались организовать референдум, но ни одна попытка не удалась. Спор разрешился административным путем, но важно понять — почему столь авторитетный институт прямой демократии «не сработал»? Представительная демократия и итоги ее правотворчества обладают своими, отличными от первой формы демократии, более фундаментальными принципами. Общая цель — сближать, гармонизировать эти виды политико-правовых принципов. Но не менее важно выявить, изучить и максимально повысить эффективность функционирования каждой из этих разновидностей принципов. Думаю, доминирующий целевой вектор таков — не ослабляя, не ограничивая правотворчество представительных органов, требуется предельно расширить, обогатить, технико-юридически легализовать прямое участие народа в правосозидании. Необходимость этого ныне остро ощущает как федеральная, так и региональная государственная власть. В этой связи всего одна иллюстрация. Законодательное Собрание Нижегородской области активно ищет пути вовлечения населения в собственную законотворческую работу и 17 июня 2013 года на расширенном заседании научно-консультативного органа власти обсуждался вопрос «О принятии Положения о нормотворческом ходатайстве граждан в Законодательном Собрании Нижегородской области».
Не стоят в стороне федеральные государственные структуры. В соответствии с планом мероприятий Совета Федерации Федерального Собрания Российской Федерации с 20 июня по 20 июля 2013 года Комитетом Совета Федерации по конституционному законодательству, правовым и судебным вопросам, развитию гражданского общества проведено Интернет-обсуждение «Механизмы проведения общественной экспертизы законопроектов и применения ее результатов».
«Чем демократичнее государство, тем больше дорога дозволения (диспозитивности) и меньше обочина запрещения (императивности)», — не без оснований отмечается в литературе4. Низкий спрос на демократию, редкое сознательно-добровольное участие в законотворчестве надо системно преодолевать всеми возможными средствами. Непосредственно участвуя (на начальном этапе — просто присутствуя) в законотворчестве, граждане постепенно станут понимать ценность демократии, ее реальные возможности и со временем «возвысят» собственные притязания.
Мое доктринальное мнение — организационно-правовых мер, снимающих разные барьеры и облегчающих участие граждан в законотворчестве, недостаточно. Многие из граждан не только не хотят, но и не могут в силу отсутствия знаний принимать участие в законотворчестве. Надо решить более узкую, предельно конкретную задачу — преодолеть инерцию и привлечь наиболее активных и способ-
1 Авакьян С.А. Точка отсчета — народ. Понятия «суверенитет» и «демократия» соединит воедино только подлинное народовластие // Суверенная демократия в конституционно-правовом измерении: сборник статей и материалов / сост. С.Е. Заславский. М., 2007. С. 34—35.
2 Кочетков В.В. философия российской конституции: русские ценности и демократия // философия права. 2013. № 2 (57). С. 23.
3 Горюнов В.В. Суверенитет и демократия — основополагающие принципы конституционного строя России // Суверенная демократия в конституционно-правовом измерении: сборник статей и материалов / сост. С.Е. Заславский. М., 2007. С. 176.
4 ТолкаченкоА.А. Действующее законодательство Российской федерации о преступлении и наказании в сете христианского вероучения // Мировые религии о преступлении и наказании / А.И. Бойко и др. М., 2013. С. 225.
ных к законотворчеству граждан и их законных объединений. Сделать это можно посредством действенных стимулирующих мер морального и материального характера. Как один из вариантов, предлагаю создать Банк законотворческих идей — один на федеральном уровне и по одному в каждом субъекте Российской Федерации.
Крупному материальному и моральному поощрению должны подлежать лишь те законодательные идеи или концепции, которые прошли все установленные стадии и обрели статус закона, указа Президента, Постановления Правительства либо нормативного акта субъекта Федерации.
Рассуждая о демократизации техники правотворчества либо о его авторитарности, нельзя упускать из виду реальный правовой статус субъекта. Например, 30 декабря 2012 года Президент РФ подписал Федеральный закон № 204 «О внесении изменений в Уголовно-исполнительный кодекс Российской Федерации», в котором существенно смягчается и упрощается режим цензуры переписки осужденных1. Часть 4 статьи 15 Уголовно- исполнительного кодекса Российской Федерации ныне гласит: «Предложения, заявления, ходатайства и жалобы осужденных к аресту, содержанию в дисциплинарной воинской части, лишению свободы, смертной казни, адресованные Президенту Российской Федерации, в палаты Федерального Собрания Российской Федерации, Правительство Российской Федерации, законодательные (представительные) органы субъектов Российской Федерации, органы исполнительной власти субъектов Российской Федерации, суд, органы прокуратуры, вышестоящие органы уголовно-исполнительной системы и их должностным лицам, Уполномоченному по правам человека в Российской Федерации, Уполномоченному при Президенте Российской Федерации по правам ребенка, уполномоченному по правам человека в субъекте Российской Федерации, уполномоченному по правам ребенка в субъекте Российской Федерации, в общественные наблюдательные комиссии, образованные в соответствии с законодательством Российской Федерации, а также адресованные в соответствии с международными договорами Российской Федерации в межгосударственные органы по защите прав и свобод человека, и ответы на них цензуре не подлежат».
В части 1 статьи 91 Кодекса «Переписка осужденных к лишению свободы, переводы денежных средств» установлено, что осужденным «разрешается получать и отправлять за счет собственных средств письма, почтовые карточки и телеграммы без ограничения их количества» (курсив мой — В.Б.) Часть третья этой статьи фиксирует: «Переписка осужденного с защитником или иным лицом, оказывающим юридическую помощь на законных основаниях, цензуре не подлежит, за исключением случаев, если администрация исправительного учреждения располагает достоверными данными о том, что содержащиеся в переписке сведения направлены на инициирование, планирование или организацию преступления либо вовлечение в его совершение других лиц. В этих случаях контроль писем, почтовых карточек, телеграфных и иных сообщений осуществляется по мотивированному постановлению начальника исправительного учреждения или его заместителя».
Для этой категории граждан приведенные юридические нормы, без сомнения, являются демократичными и гуманными. Для большинства законопослушных и находящихся на свободе граждан эти законодательные новеллы с их императивным стилем, ограничительными оговорками демократизацией вряд ли покажутся.
Принцип демократизма правотворчества — особый относительно автономный регулятивный элемент действующего права. Некоторые исследователи считают главной целью законодательной деятельности системное обновление, совершенствование системы действующего права2. Возникает вопрос — а для чего нужно это совершенствование? Ведь не для достижения формальноюридической задачи усиления системности законодательства?
В «древе целей» законотворчества есть более значимый «пласт» целеполагания. Одна из доминирующих целей — демократизация. Кстати, и другие характеристики правотворчества — концептуальность, ориентация на позитивный социально-юридический результат, научность — тоже призваны «служить» демократизации, расширению сферы свободы граждан.
Вот почему идея демократизма правотворчества должна быть четко и развернуто сформулирована и зафиксирована в давно готовящемся законе о правотворчестве.
Институт законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве Российской Федерации в очередной раз представил добротный инициативный проект федерального закона «О нормативных правовых актах в Российской Федерации»3, содержащий 17 глав и 113 статей. Ста-
1 Российская газета. 2013. 11 января. Еще и федеральный закон Рф от 30 декабря 2012 года № 319 «О внесении изменений в федеральный закон “Об основах системы профилактики безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних”» (Российская газета. 2013. 11 января) фактически отменил цензуру переписки несовершеннолетних.
2 См.: Кокотов А.Н. Законодательная деятельность и парламентский законодательный процесс в Российской федерации // Российский юридический журнал. 2006. № 3. С. 9; Трофимов В.В. Правообразование, правотворчество и правотворческая политика в современной России: курс лекций / под ред. А.В. Малько. Саратов, 2013. С. 44.
3 Проект федерального закона «О нормативных правовых актах в Российской федерации» (инициативный законопроект). М.: Институт законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве Российской федерации, 2013.
тья 3 документа «Принципы правотворчества и правоприменения в Российской Федерации» содержит всего пять строк. Она гласит: «Основными принципами правотворчества и правоприменения в Российской Федерации являются конституционность, законность, демократизм, социальная справедливость, планирование, прогнозирование, эффективность, системность, научность, ресурсная обеспеченность». Положительным моментом статьи является то, что демократизм «вошел» в число принципов. Но остается сожалеть, что статья представляет собой простой (конечно, не бесспорный) перечень основных начал правотворчества. Этот перечень мало что даст как нормодателям, так и правоприменителям. Каждый из них при таком подходе вправе сформировать собственное (дай бог, не «революционное») правосознание и усмотрение. И именно им он будет руководствоваться в своей правовой работе. Считаю, что каждый из названных принципов «заслуживает» отдельной статьи и каждый «требует» легальной дефиниции. Без официальной трактовки понятия «принцип демократизации правотворчества» эта идея не может стать работающей конструкцией, а останется идеей правосознания. При этом в дефиниции речь должна идти не вообще о демократизме, демократических процессах, тенденциях, закономерностях. Важна тесная и адекватная «привязка» демократизма именно к правотворчеству. Только тогда эта идея выступит руководящим организационно-управленческим началом для всех субъектов правового общения. Только тогда принцип демократизма правотворчества будет не «касаться», а действовать и относиться ко всем элементам процесса и результатам нормодеятельности.
Считаю, что авторы законопроекта напрасно в статье 3 «объединили» принципы правотворчества и правоприменения. Их «благое намерение» понятно — обеспечить единство законодательной регламентации, но для этого требуется совсем иной документ. Полагаю, что предлагаемый Институтом законодательства и сравнительного правоведения законопроект все-таки надо «скорректировать» только «под правотворчество». Иначе теряется целостность документа и чрезмерно (а потому — неосновательно) расширяется предмет законодательной регламентации.
Непонятно — почему авторы не выступают за более высокий уровень законопроекта: резоннее вести речь о федеральном конституционном законе. Этого требует названный ими принцип конституционности и логика предстоящего изменения Конституции России.
Мое мнение, которое мне уже доводилось обнародовать, сводится к другому «формату» решения наиважнейшей для юридической науки и практики проблемы.
Считаю, что целесообразно принять не закон о нормативных правовых актах (его идея дискредитирована многолетним торможением власти и низкой эффективностью реализации региональных законов о законах), а федеральный конституционный закон в виде Кодекса о формах действующего права. В Кодексе желательно с максимальной определенностью (пусть рамочно) выразить отношение государства ко всем известным в России формам права, закрепить их «социальные роли». Полезно, сохраняя национальную преемственность и обеспечивая разумный юридический консерватизм, нормативно зафиксировать множественность форм права, но особо выделить «фундамент» правовой регуляции. Полагаю, что в правовом государстве главной формой права должен быть признан не нормативный правовой акт вообще, а только один из них — Конституция. Конституция государства в сложной регулятивной системе государства и общества образует твердое и стабильное «ядро», а все остальные формы права, иные социальные регуляторы, «вращаясь» вокруг него, взаимопроникая в него и друг в друга, позволят быстро заполнять «пустоты» юридического общения. В теории права не вполне осознано, что Конституция представляет собой «кодексообразующий документ», «конституционный кодекс»1. В предлагаемом Кодексе можно поместить юридическую норму следующего примерного содержания: «Конституция России и соответствующие ей нормативные правовые акты образуют действующую систему права, упорядоченную Сводом законов государства.
Общепризнанные принципы и договоры международного права, правовые обычаи, традиции, позиции высших судебных и административных инстанций, договоры нормативного содержания, юридическая доктрина, акты саморегуляции, корпоративные акты, референдумы и другие формы права действуют, если они не противоречат Конституции России».
Первая часть предлагаемой конституционной нормы права фиксирует сложившуюся традицию и делает акцент на доминирующую в России форму права — нормативные правовые акты. Одновременно в качестве далекой перспективы ставится задача создания Свода законов государства как Кодекса кодексов, представляющего собой «потолок», «вершину» инкорпорации. Я считаю неоправданным «исчезновение» из приоритетных задач модернизации России подготовку и издание Свода законов России2.
1 Колесников Е.В. Источники российского конституционного права. Саратов, 1998. С. 26—27.
2 Подробнее см.: Баранов В.М. Конституционные основы технико-юридической аргументации плюрализма форм российского права // Конституция, конституционализм, конституционализация правовых систем: актуальное соотношение понятий и трендов: сборник материалов по итогам научно-практической конференции, посвященной 20-летию Конституции РФ, Тверь, 17—18 мая 2013 года / под общ. ред. проф. В.И. Крусса. Тверь, 2013. С. 27—36.
Завершить статью хочу фрагментом о дидактическом аспекте принципа демократизма правотворчества.
Профессор Н.Н. Тарасов на традиционной нижегородской международной конференции о юридических конструкциях в сентябре 2012 года высказал сомнение в оправданности аргументации тех или иных научных тезисов ссылками на учебники и учебные пособия. По всей видимости, он рассматривает учебный материал малодоказательным обстоятельством, слабым доводом.
Я уверен в обратном — подлинные учебники, особенно курсы лекций и не только последнего поколения всегда отражают «передовой фронт» научных изысканий. Более того, некоторые из учебников выступают апробацией инновационных научных достижений, иногда — догадок и гипотез авторов.
Если обратиться к знаменитому двухтомному курсу лекций С.С. Алексеева «Проблемы теории права»1 (учителя Н.Н. Тарасова), то можно обнаружить множество «постановочного плана» вопросов, обозначений проблем, которые, по мнению автора курса, еще не решены и выступают предметом научных дискуссий.
Более того, в главе 20 «Юридические факты» маститый профессор сослался на неопубликованную дипломную работу студента и отметил: «Теоретическое положение о необходимости разграничения фактических составов со свободным и строго установленным порядком накопления элементов, а также об известной независимости состояния связанности и секундарных (правообразовательных) правомочий, порождаемых частью состава второго вида, выдвинут В.Б. Исаковым в дипломной работе «Фактический состав в механизме правового регулирования» (Свердловск, 1971. С. 36—39, 66)»2.
Эта констатация особенно ценна тем, что профессор демонстрирует самым доказательным и предельно конкретным образом важный момент — и студент в состоянии подготовить значимую научную работу, внести вклад в сокровищницу подлинных научных знаний в сфере юриспруденции.
Поэтому «отказывать» учебникам в способности «находиться» в научной среде, по крайне мере, неразумно, да и несправедливо. Другое дело, что многие учебники и учебные пособия по теории государства и права (особенно, «шпаргалки» в форме схем и определений) «грешат» откровенными заимствованиями, примитивными, иногда искусственно придуманными тезисами и конструкциями.
Выборочный анализ двадцати пяти учебников и учебных пособий по теории государства и права и некоторым отраслевым дисциплинам показал следующее.
Немало дидактических материалов, где не только нет информации о принципе демократизма правотворчества, но вообще отсутствует раздел «принципы правотворчества»3.
Почти во всех учебных разработках нет дефиниции «принцип правотворчества»: авторы, как правило, сразу дают их перечисление и затем переходят к раскрытию (более или менее развернутому) каждого из них. Обратная картина предстает в четвертом издании учебника. Саратовские ученые — авторы — сначала перечисляют принципы и дают их очень краткую характеристику и лишь потом предлагают определение: «Принципы правотворчества — это основополагающие идеи, руководящие начала, исходные положения деятельности, связанные с принятием, отменой или заменой юридических норм, это ориентир для органов, творящих право»4.
Чаще всего принцип демократизма правотворчества «сопрягается» с его гласностью и сводится к процедуре разработки принятия нормативного акта правотворческим органом. Демократизм правотворчества видится в привлечении граждан, трудовых коллективов, в практике всенародного обсуждения законопроектов5.
Это, конечно, верная, но недостаточная и, пожалуй, не самая главная характеристика демократизма правотворчества.
М.Н. Марченко полагает, что демократизм означает «активное участие представителей различных слоев общества и всех ветвей власти в правотворческой деятельности»6.
По убеждению М.Н Чистякова, «принцип демократизма проявляется в установлении и осуществлении свободного и подлинно демократического порядка подготовки и утверждения нормативных актов, в широком привлечении населения к правотворческой деятельности и учете общественного мнения при разработке и принятии законов»7. Иногда, утверждая, что принципы правотворчества не носят
1 Курс лекций был опубликован в 1972—1973 годах и переопубликован в томе 3 собрания сочинений С.С. Алексеева (М.: Статут, 2010. 781 с.).
2Алексеев С.С. Собрание сочинений в 10 т. М.: Статут, 2010. Т. 3. Проблемы теории права: курс лекций. С. 359.
3 См.: Хропанюк В.Н. Теория государства и права: учебник для высших учебных заведений. М., 2006; Нерсе-сянц В.С. Общая теория права и государства: учебник. М., 2010; Боголюбов С.А. Правотворчество в сфере экологии. М., 2010; Панько К.К. Теория и практика законотворчества в уголовном праве. М., 2011.
4 Теория государства и права: учебник / отв. ред. А.В. Малько. М., 2009. С. 186. На этой же странице принцип демократизма правотворчества уж очень лаконично определяется всего одним предложением — «характеризует степень участия граждан в этом процессе, уровень развития процедурных норм и институтов в обществе».
5 См.: Теория государства и права: курс лекций / под ред. Н.И. Матузова, А.В. Малько. М., 1997. С. 369.
6 Марченко М.Н. Теория государства и права. М., 2005. С. 551.
7 Чистяков Н.М. Теория государства и права. М., 2010. С. 167.
теоретического характера, а закрепляются в правовых документах, регламентирующих правотворческий процесс, даже не предпринимаются попытки раскрыть под этим углом зрения его демократизм1. Демократизм правотворчества, как полагают В.И. Власов и Г.Б. Власова, означает «обязательность выявления и выражения в нормах права воли и интересов народа»2. Здесь налицо попытка проникновения в сущность правосозидающей деятельности, но как это сделать и всегда ли это делается в современных цивилизованных государствах, авторы не поясняют.
Черданцев А.Ф. трактует принципы правотворчества как «основополагающие идеи (ценности), на которые должно ориентироваться правотворчество»3. Исследователь рассматривает демократизм с формальной точки зрения — принятие законов только представителями, избранными народом, и подчиненность законам всех прочих актов, принятие законов путем референдума, вынесение законопроектов на всенародное обсуждение. С содержательной точки зрения в законах и иных нормативных актах как результатах правотворчества, по представлению А.В. Черданцева, должны находить выражение, закрепление ожидания интересы и потребности большинства народа4.
С упором на процессуальную сторону правотворчества раскрывается его демократизм в большинстве из года в год переиздаваемых учебников5.
М.М. Абдуллаев, традиционно делая упор на демократическую процедуру разработки и принятия нормативных правовых актов, отмечает: «Народ участвует в законотворческом процессе через своих представителей (депутатов), а также через свои общественные организации, которые выступают с законодательной инициативой»6. Затем он выражает свое отношение к референдуму, который, по его убеждению, выступает «наиболее ярким проявлением демократизма законотворчества». Тут же зачем-то фиксирует очевидное — «законы, принятые путем референдума, имеют высшую юридическую силу». Ни слова о том, что посредством референдума могут достигаться недемократические цели, что они в федеральном масштабе дорогостоящие. Самое главное — как и у многих других исследовате-лей-педагогов — даже кратко не поясняется: что из себя представляет (либо должен представлять) демократический нормативный правовой акт как результат демократической процедуры правотворчества. Кстати, интересен вопрос, который можно обсудить с обучаемыми — а может ли быть принят демократический нормативный правовой акт при грубых отступлениях от установленной демократической процедуры правотворчества?
Только Т.Н. Радько подчеркнул принципиальный момент, который обычно в учебной литературе при анализе принципов правотворчества упускается из виду — «сам законотворческий орган должен быть сформирован на демократической основе»7. И здесь перед преподавателем открываются поис-тине необозримые дидактические возможности для раскрытия принципа демократизма правотворчества, если иметь в виду «установление Конституцией и действующим законодательством пределов государственной власти, которые последней не могут быть преодолены правовым образом»8.
Выгодно отличается от многих других учебных пособий трактовка принципа демократизма А.Б. Венгеровым. Автор учебника начинает с главного, сущностного: «Принцип демократизма означает обязательность выявлять и выражать в законах волю народа, его интересы, особенно связанные с благосостоянием, благополучием, культурой, нравственным здоровьем»9. Не забывая о демократизации процесса правотворчества, А.Б. Венгеров ставит в учебнике острые проблемные вопросы: о соотношении юридического профессионализма и компетенции в конкретных правовых вопросах, юридического знания и деятельности представителей иных областей знаний. Завершает свои рассуждения о принципе демократизма правотворчества автор учебника критичной констатацией: «И иной раз приходится только удивляться содержанию того или иного нормативного правового акта и даже закона в узком, формальном смысле слова»10.
Известный немецкий философ и политолог Юрген Хабермас применил удачное понятие — «демократическая юридизация»11. К сожалению, он не раскрыл содержание этого феномена, но показал его
1 См.: Лосевский В.В. Правотворчество // Теория государства и права: учебное пособие / под ред. Е.И. Темнова. М., 2009. С. 221.
2 Власов В.И. Теория государства и права / В.И. Власов, Г.Б. Власова. Ростов-на-Дону, 2011. С. 181.
3 Там же.
4 Черданцев А.Ф. Теория государства и права. М., 2001. — С. 233.
5 Теория государства и права: учебник / под ред. А.С. Пиголкина. М., 2005. С. 423; Теория государства и права: учебник / под ред. В.К. Бабаева. М., 2006. С. 350; РассказовЛ.П. Теория государства и права: учебник для вузов. М., 2008. С. 315; Перевалов В.Д. Теория государства и права: учебник. М., 2010. С. 168.
6 Абдуллаев М.И. Теория государства и права: учебник для вузов. СПб., 2003. С. 252.
7Радько Т.Н. Теория государства и права: учебник. М., 2011. С. 364.
8 Подробнее, в том числе для «приобретения» конкретных практических иллюстраций, см.: Эбзеев Б.С. Конституция, власть и свобода в России: опыт синтетического исследования. М., 2014. С. 152.
9 Венгеров А.Б. Теория государства и права: учебник для юридических вузов. М., 2006. С. 481.
10 Там же.
11 См.: Хабермас Ю. Эссе к конституции Европы. М., 2013. С. 10.
связь с транснационализацией демократии и цивилизированием силы государственной власти. В дидактическом ключе это понятие в процессе обучения можно удачно иллюстрировать фактами, когда некоторые якобы демократические стандарты законодательно-принудительно «внедрялись» в те или иные сферы общественной жизни и, как правило, терпели крах.
Здесь же уместно поставить и попытаться обсудить проблемный вопрос о связи истинности и демократизма правотворчества. Решить эту проблему вряд ли удастся, но сам факт существования «post-truth democracy» («пост-истинная демократия», для которой понятие и критерии истины уже «нерелевантны») наверняка «осядет» в сердце и памяти обучаемого.
Квинтэссенцией «учебного анализа» принципа демократизма правотворчества должна быть четко сформулированная и неоднократно интерпретированная в разных дидактических ракурсах идея: целью правотворчества и реализации юридических норм является не любой и всякий, а демократический правопорядок.
Об эффективной реализации, подлинности, истинности принципа демократизма правотворчества можно вести речь тогда, когда он становится преградой для имитации нормотворчества, формирования декоративных институтов гражданского общества, внедрения идеологических штампов.
