CC BY
80
Н.Ф. ФЕДОТОВА
ПРИМИТИВИЗМ КАК ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ИДЕОЛОГИЯ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ КОНЦА XIX - НАЧАЛА XX ВЕКОВ
Феномен обращения деятелей искусства конца Х1Х - начала ХХ вв. к примитивизму заставляет искать аналогии в предшествующих периодах развития искусства. Как это ни парадоксально, но ответ на вопросы о закономерности появления в данную эпоху интереса у значительной части художественной интеллигенции к примитивному, можно найти в трудах мыслителей, умерших задолго до интересующего нас времени. Так, Ф. Шеллинг в работе «Об отношении изобразительных искусств к природе» (1807), рассуждая о логике развития искусства, приходит к выводу, что она состоит в том, чтобы на каждом новом витке возвращаться к «начальному». Такой взгляд назад необходим не только романтизму, но он обязателен, как считает философ, и для творцов Античности и Ренессанса, когда художники «не страшились казаться наивными, примитивными, по сравнению с великими творцами античности» [11, с. 81].
Через сто лет после сказанного Шеллингом возвращение искусства к «начальному» уже многими воспринимается с пониманием. Нашумевшие первые выставки русского художественного авангарда, продемонстрировавшие тенденцию к живописному примитивизму, эстетом-художником А. Бенуа оцениваются как «необходимая для здоровья культуры “одичалость”» [1, с. 3].
Примитивизм как художественная идеология поднимается на щит, когда европейская цивилизация переживает кризис. Урбанизация рождает ощущение того, что тотальностью социума все больше и больше поглощается человеческая индивидуальность. Научно-технический прогресс вследствие машинизации и технизации также вызывает опасность обезличивания человека. Осмысливая свое время, публицисты, философы, художники приходят к пониманию эпохи рубежа Х1Х - ХХ вв. как переходной.
Макс Нордау в своей книге с диагностическим названием «Вырождение» (1893) пишет следующее: «Целый период истории, видимо, подходит к концу и начинается новый. Все традиции подорваны, и между вчерашним и завтрашним днем не видно связующего звена. Существующие порядки поколеблены и рушатся; все смотрят на это безучастно, потому что они надоели, и никто не верит, чтоб их стоило поддерживать» [8, с. 26].
Отмеченные М. Нордау нигилистическое отношение к традициям, безучастность к происходящему можно расценивать как симптомы глубинных изменений в общественном сознании. Суть их сводится к тектоническим изменениям в ми-ровидении. Действительно, утвердившаяся с эпохи Ренессанса и являющаяся незыблемой на протяжении всего Нового времени картина мира на рубеже Х1Х -ХХ вв. переживает распад, о чем уже неоднократно было сказано в трудах, посвященных исследованию данного периода русской культуры. Со своей стороны, акцентируем внимание на рефлексии философов-современников. Так, Н. Бердяев в работе «Русский духовный ренессанс ХХ в. и журнал “Путь”» пишет об этом времени следующее: «В России появились души, очень чуткие ко всем веяниям духа. <...> Внутренний духовный переворот был связан с переходом от исключительной обращенности к «посюстороннему», которая долго господствовала в русской интеллигенции, к раскрытию «потустороннего». Изменилась пер-
спектива. Получалась иная направленность сознания. Раскрылись глаза на иные миры, на иное измерение бытия» [2, с. 217-218].
Как следствие изменения «направленности сознания» явилась критика, неприятие предшествующей культуры. М. Гершензон в 1920 г. пишет Вяч. Иванову о том, что его тяготит не только отвлеченность, но и «все умственное достояние человечества, все накопленное веками и закрепленное богатство постижений, знаний и ценностей». «Мне кажется: какое бы счастье кинуться в Лету, чтобы бесследно смылась с души память о всех религиях и философских системах, обо всех знаниях, искусствах, поэзии и выйти на берег нагим, как первый человек, нагим, легким и радостным, и вольно выпрямить и поднять к небу обнаженные руки, помня из прошлого только одно - как было тяжело и душно в одеждах и как легко без них» [3, с. 114].
Желание освободиться от груза культуры прошлого, сбросить его с себя выражено и в работе С.Л. Франка «Крушение кумиров» (1924): «Всякая лирика и романтика в живописи, поэзии и музыке, всякая субъективная утонченность, экзальтированность, изысканность и идеалистическая туманность, в которых еще так недавно мы находили утеху, не только не радует, но и раздражает нас и претит нам: мы ищем и - не находим - чего-то простого, существенного, бесспорного и в искусстве, какого-то хлеба насущного, по которому мы духовно изголодались» [10, с. 140].
Приведенные высказывания интересны как подтверждение общей тенденции, однако мысли Гершензона и Франка, озвученные ими в начале 1920-х годов, позволим заметить, были далеко не новы: деятели различных видов искусства уже более десятилетия в своем творчестве пытались освободиться от всех культурных «одежд». Достаточно ярким примером здесь предстают творческие поиски поэта-футуриста В.В. Каменского
Его герой - сын своего времени - не отвергает бесповоротно этот мир. Но, может быть, потому, что достижение гармонии в обществе неизбежно приведет к конфликтам, свой идеал он ищет в первобытном мире природы, где, постигая ее мудрость, вырабатывает свою концепцию счастливой жизни.
Интерес к примитивизму у Каменского обозначился еще во время создания «Садка судей» (1910). На творчество начинающего поэта-футуриста сильнейшее влияние оказала живопись Д. Бурлюка, Н. Гончаровой, М. Ларионова, явившая признанные образцы примитивизма. Но нельзя забывать и о влиянии на футуризм символистов (их интереса к славянской мифологии), а также таких прозаиков, как Л. Андреев и М. Арцыбашев (с их вниманием к теме животного начала в человеке).
Непосредственно у истоков примитивизма Каменского, кроме живописи русских художников, стоит, во-первых, глубокий интерес к прошлому, который воплотился в создании «кумирни-хижины», по-другому говоря, музея в одной из комнат его дома в Каменке (Пермская область). Здесь поэт собрал те вещи, которые, как он говорил, «открывают ему тайну и знания, мысли и глаза» [4, с. 148]. Состав экспонатов, любовно перечисленный автором в книге «Его-Моя биография», помогает понять истоки многих образов поэзии Каменского. Наравне с вещами из Турции, Персии здесь были представлены собранные «по России повсюду» «старинные иконы - живопись на полотне, дереве, медные с эмалью складени, чеканного серебра ризы, лампады, цепи <...> деревянный ангел из Архангельска - соловецких обителей <. > чайные чашки, тарелки, шолковые вышитые цветами платки - шали, убранства, ларцы, серьги, набойки - все это русской старины» [4, с. 148-149].
Во-вторых, необходимо отметить интерес поэта к детским рисункам, из которых он составил целую коллекцию. Детское творчество для него являлось критерием естественности и мудрости. В-третьих, на отождествление органического с примитивным в художественном мире Каменского оказали влияние призывы В. Хлебникова не забывать об изначальной близости человека и природы. И, наконец, огромное влияние на поэта имела природа его любимой Каменки, имения, которое он приобрел в 1912 г. Здесь поэт с удовольствием сочинял, занимался сельским хозяйством, любил охотиться, рыбачить.
Оказавшись вне людского круга, герой Каменского переживает не только процесс опрощения, но и отчуждения личности: он мечтает слиться с жизнью природы вплоть до потери человеческого облика и присущих ему качеств: Вырыл бы нору в сосновых горах Да бегал по ночам на гречиху.
И на первых счастливых порах
Нашел бы себе Зайчиху («Заячья мистерия»).
Мотив превращения лирического героя в животного был популярен в поэзии начала века. Здесь можно указать на Ф. Сологуба («Когда я был собакой»). Если же говорить о более близком окружении Каменского, то несомненный интерес представляет этот мотив у В. Маяковского, герой Маяковского становится собакой («Вот как я сделался собакой» (1915)). Но если бытие собаки мыслится в первую очередь в мире социума, рядом с человеком, то мир зайца - это природа. Лирический герой Маяковского, даже отчуждаясь от мира людей, все равно остается в нем (превратясь в собаку, он ведет себя активно по отношению к толпе: «Я стал на четвереньки // и залаял: // Гав! гав! гав!»), в то время как герой Каменского с легкостью покидает социум и осваивается в глухом лесу. Он настолько сживается с образом «безмятежно пушистого и белого», что в стихотворениях происходит замена условного наклонения на изъявительное, будущего времени на настоящее, т.е. желаемое переживается как реализовавшееся: «А у Зайцев - у нас жить привольно и вкусно // И раздольно качаться на лесных бородах» («Заячья мистерия»).
Образ Зайца становится одним из ликов лирического героя, а нора воплощает идеал уютного дома:
... когда в зимнюю Синюю пору
Веет северный вечер в лесу Мне бы только найти Свою теплую нору
Пережить - перейти полосу («Зимний соснострой»);
И знаю - когда в зеленеющей дали
Где нибудь далеко от Москвы -
Вы вспомните Зайца - гуляя с Галей
Я в норе подумаю: пчелы - цветы воск и вы» («Лампада).
В творчестве Каменского примитивизм проявляется по-разному. Он может быть представлен как черта сознания лирического героя:
А мне ничего не надо. Хрупкий и усталый
В елках я найду покой
Только лишь бы проще стало
Сам я простой такой («Заячья мистерия»),
как эстетический идеал:
Я гордо славлю примитив -
Гогена на Таити («Эмигрант качается изысканно»), как жизненная философия:
Счастье жизни -Это разинуть рот с утра.
Днем сто раз
Перевернуться через голову.
Вечером скакать В костер.
А ночью Ловить
За хвост кометы («Счастье»).
Наконец, он может быть представлен как наивное, «неумелое», детское творчество. В этом случае Каменский созвучен Хлебникову [9, с. 236-234]: в предметно-описательных характеристиках окружающего мира проявляется естественное простодушие человека, удивляющегося всему:
Взгляни и просторно. В долине
Будто девочка-речка -
Бежит меж кустов и цветы собирает.
Белеет овечка («Овечка у домика»).
Мотивы простоты, детскости становятся для поэта очень значимыми. В лекции «Счастье и смысл жизни», с которой поэт-футурист выступает неоднократно, он говорит о том, что «мудрецы и Поэты» знают, как надо жить - потому что помнят и чтут великую истину, сказанную Христом: «Будьте как дети» [6, с. 10]. Эта же мысль варьируется в книге о Евреинове: «И разве не знаем мы, что устами ребенка говорит сам Бог» [5, с. 85]. Мудрость, простота и детскость для лирического героя Каменского оказываются взаимосвязанными («Давайте поймем мудрецов и детей // Их желанья глубинны и просты («Заячья мистерия»)) и изначально присущими самой природе:
Пусть огромный мир покажется Детским в запахе травы («Косарская»);
В шелестинности Детский лепет.
Предрассветная
Трепетвинность
етвинок («Печаль творит красоту»).
В стремлении к простоте герой Каменского не знает предела. Идеал для него - уподобление жизни не только лесных животных, но и растений: «Живу на свете как растение // Великий в мудрой простоте» («Моя карьера»); «И будем просты как растения» («Пью за Кавказию»).
Жизнь в лесу, около речки с крутым берегом, среди птиц позволяет вернуться к «’’золотому” детству человечества» [5, с. 40], к тому состоянию, когда люди только учились слушать звуки и наблюдать за происходящим в природе. Опростившемуся лирическому герою оказываются открыты новые грани красоты природы. В отличие от Хлебникова, который «почти не оставил нам того, что называется «пейзажными зарисовками», у Каменского в 1914-1918 гг. рождаются стихотворения, не уступающие лучшим образцам русской пейзажной лирики.
Таким образом, не учитывая готовности писателей и поэтов идти на сознательное опрощение, их желания смыть с души память обо всех культурных достижениях цивилизации, их тоски по «простому и существенному», невозможно в полной мере понять важнейшие грани литературного процесса начала ХХ в.
Литература
1. Бенуа А. Художественные письма. Итоги / А. Бенуа // Речь. 1910. № 83. 26 марта. С. 3.
2. Бердяев Н.А. Русский духовный ренессанс начала ХХ в. и журнал «Путь». (К десятилетию «Пути») / Н.А. Бердяев // Н. Бердяев о русской философии. Ч. 2. Свердловск: Изд-во Уральского ун-та, 1991. С. 217-236.
3. Иванов В. Переписка из двух углов / В. Иванов, М. Гершензон. Родное и вселенское. М.: Республика, 1994. С. 113-136.
4. Каменский В.В. Его-Моя биография Великого Футуриста / В.В. Каменский. М.: Китоврас, 1918. 228 с.
5. Каменский В.В. Книга о Евреинове / В.В. Каменский. Птг.: Современное искусство, 1917. 101 с.
6. Каменский В.В. Счастье и смысл жизни. Творческие радости (Вот как надо жить в ...) Лекция / В.В. Каменский. РГАЛИ. Ф. 1497. Оп. 1. Ед. хр. 153. 12 л.
7. Каменский В.В. Танго с коровами. Степан Разин. Звучаль веснеянки. Путь энтузиаста / Составление и статья М.Я. Полякова. Репринтное воспроизвед. изданий 1914, 1916, 1918 гг. с приложением / В.В. Каменский. М.: Книга, 1990. 591 с.
8. Нордау М. Вырождение / М. Нордау; пер. с нем. и предисл. Р.И. Сементковского // Современные французы / пер. с нем. А.В. Перелыгиной; послесл. В.М. Толмачева. М.: Республика, 1995. С. 19-328.
9. Сарабьянов Д.В. Неопримитивизм в русской живописи и поэзия 1910-х годов / Д.В. Са-рабьянов // Мир Велимира Хлебникова. Статьи, исследования. 1911-1998. М.: Языки русской культуры, 2000. С. 619-636.
10. Франк С.Л. Крушение кумиров / С.Л. Франк // Франк С.Л. Сочинения / Вступ. статья, сост., подг. текста и примеч. Ю.П. Сенокосова. М.: Правда; Вопросы философии, 1990. С. 113-180.
11. Шеллинг Ф. Об отношении изобразительных искусств к природе / Шеллинг Ф. Соч.: в 2 т.; сост., ред., авт. вступ. ст. А.В. Гулыга. М.: Мысль, 1989. Т. 2. С. 52-85.
ФЕДОТОВА НАТАЛЬЯ ФАГИМОВНА родилась в 1960 г. Окончила Казанский государственный университет. Доцент, кандидат филологических наук, декан факультета филологии и журналистики филиала Казанского университета (г. Набережные Челны). Область научных интересов - специфика литературного процесса конца ХІХ - начала ХХ вв. Автор 12 научных работ.
