CC BY
57
Шохрат Кадыров,
эксперт Центра русских исследований Института международных отношений Норвегии и Хельсинкского комитета по правам человека Норвегии
ПРИМЕНЕНИЕ ПОЛИТИЧЕСКИХ ТЕХНОЛОГИЙ В СОВЕТСКОЙ И ПОСТСОВЕТСКОЙ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ* (на примере Туркменистана)
Распространенное представление о советском управлении в Центральной Азии как о политике «разделяй и властвуй» - не более чем миф. Метрополия учитывала наличие этнических границ и внутриэтнических членений, но целью ее было все же создание в республиках суперэтносов - титульных наций; поэтому определяющее значение имел лозунг «объединяй и властвуй». Кадровая политика Москвы была направлена на подготовку послушной ей новой элиты - евронационалов; однако утрата этой элитой своей этничности вследствие интенсивной русификации - другой миф советологии. На самом деле, чем сильнее было влияние России на местные элиты, тем лучше они оказывались подготовленными к независимому национальному существованию. Миф о существовании суперэтносов укрепляет суперпрезидентские режимы. Глубина этнокультурных различий, давний опыт внутриэтнического противостояния, поверхностность советской модернизации местных обществ в целом - все это после роспуска СССР предопределило всплеск подковерной борьбы за власть внутри евронациона-лов и между ними и традиционалистами, породило опасения насчет возможного распада новых государств. Тем самым создались благоприятные возможности для самолегитимации авторитарных режимов, враждебных малейшим проявлениям региональной автономии. Но и номенклатурные оппозиционеры, воспитанные в советской парадигме унитарно-централизованного государства, не предлагают альтернативного ей проекта государственности. Между тем единственно возможным направлением демократизации
* В основу статьи положен доклад автора на Международном норвежско-туркменском семинаре в Институте внешней политики Норвегии 6 июня 2005 г.
государств ЦА является их федерализация с учетом международного опыта, особенно опыта государств с так называемым недек-ларированным федерализмом.
В мировой историографии этнические аспекты российского управления Центральной Азией (далее ЦА) разработаны недостаточно. Между тем тема эта актуальна в связи с вопросом, насколько велико влияние России в регионе после роспуска СССР, в особенности после того, как наметился переход государств ЦА в сферу интересов США.
Так называемые титульные нации в ЦА не являются нациями в западном понимании этого слова, а представляют собой, пользуясь терминологией Л.Н. Гумилева, суперэтносы. Даже после юридического оформления их «национальной государственности» они по-прежнему представляют собой не прошедшие полной модернизации конгломераты субэтносов, столетиями живших компактно в сравнительно изолированных друг от друга ареалах и потому тяготеющих к самоувековечиванию в качестве прочных, территориальных по сути, но этнических по восприятию общностей. Культурная антитеза «мы - они» с наибольшей силой заявляет о себе не тогда, когда направлена вовне (как это свойственно сформировавшимся нациям), а когда необходимо провести разграничения внутри своего титульного суперэтноса (туркменского, таджикского, узбекского и т.д.) между его субэтническими составляющими. Родоплеменная сплоченность «по крови» конкурирует с территориальной сплоченностью «по земле», вследствие чего интеграция этнических подразделений нередко ограничивается инкорпорацией одних в другие. Так, в Таджикистане титульный этнос делится на северных и южных таджиков, жителей равнины и горцев, и, как отмечает Л.А. Чвырь, каждая из этих групп отождествляет с «настоящим» таджикским народом лишь себя. В качестве «чистых» таджиков фигурируют «памирцы», каратегинцы, дарвазцы -потомки древних обитателей этих мест, «нечистыми» якобы являются кулябцы и ленинабадцы, поскольку они смешивались с тюрками. Исследователь же С. Абашин считает, что памирцы и другие горные этничности Таджикистана - далеко не «таджики»: они говорят на особых языках и имеют особую культуру. Аналогичное деление современных «наций» мы найдем и в Казахстане (северные, южные, западные казахи), и в Киргизстане, где доминировавшей до сих пор «северной» чуйско-иссык-кульской общности
киргизов (а внутри ее - сарыбагышам) брошен сейчас вызов «южной» ошской общностью. В Узбекистане самаркандский клан президента страны Ислама Каримова господствует над ташкентскими, бухарскими и ферганскими клановыми группировками. Не исключено, что апрельские события 2005 г. в Андижане были во многом спровоцированы борьбой режима Каримова с элитой Ферганской долины, ибо в ней, оттесненной от власти, сильны оппозиционные настроения. Повсюду в регионе положение усугубляется сохраняющимся делением территориальных общностей на еще более мелкие локальные группы - при одновременно действующей тенденции к превращению этих территориальных общностей (тех же кулябцев, гиссарцев, ходжентцев в Таджикистане или балканцев, дашогузцев, лебапцев, марыйцев в Туркменистане) в этнизирован-ные общности, каждая из которых считает себя этнически самостоятельной и, по сравнению с другими, наиболее «чистой» частью своего суперэтноса. Так, для ташкентских узбеков «ферганские считай что и не узбеки».
Этническим обществам свойственны архаические формы политической культуры: локальный гегемонизм, сепаратизм и всевозможные разновидности патронатно-клиентельных связей (се-мейно-родственные, родовые, племенные, земляческие). Без особого ущерба для общества эта культура допускает и даже санкционирует проявления идеологии и практики гегемонизма на локальном уровне - внутри племени или в пределах определенного исторического ареала расселения племенного землячества. Но, когда претензии на гегемонию отдельной этнической группы начинают реализовываться на надлокальном уровне с опорой на институты унитарно-централизованной государственности, они ущемляют интересы остальных подразделений, усиливают конкуренцию субэтносов и дестабилизируют этническое общество. Поэтому этнические общества длительное время располагают слабыми внутренними ресурсами для формирования своей государственности. Если государственность все-таки возникает, то в форме деспотии, а после ее падения такое общество сталкивается с огромными трудностями при попытках сформировать у себя демократический строй, примером чему служат Ирак, Афганистан, во многом - и государства постсоветской ЦА.
Стремление к гегемонии, с одной стороны, к автономности, самоуправлению - с другой, не способствовало тесному сотрудни-
честву выходцев из разных этнических групп/землячеств в аппарате созданной большевиками централизованной власти. Притирка этнических элит к централизованной государственности стала возможной лишь благодаря наличию особого «амортизатора», смягчавшего противоречия между привнесенным типом государственности и автохтонным типом политической культуры. Имеется в виду ключевой компонент управления колониальным обществом: властный дуумвират «иноземец - автохтон». Во всех республиках ЦА главное место занимал представитель Москвы. Авторитет его был непререкаем, поэтому основной задачей было сохранение не столько его лидерства за счет стравливания лидеров групп/землячеств, сколько единства управления созданными Москвой в 1924 г. центральноазиатскими квазигосударствами, их территориальной целостности. Иначе говоря, метрополия в первую очередь заботилась о том, чтобы не разъединять, а объединять субэтносы. Объединяя их, она автоматически обретала высший статус арбитра и примирителя. При распределении же высших постов между управленцами-«автохтонами» она обычно отдавала предпочтение тому подразделению, которое в каждый данный момент полагала более других склонным к сотрудничеству с ней.
Выбор «сотрудника» диктовался разными причинами и обстоятельствами. Важное значение имело положение республиканской столицы в пространстве республики. Поскольку в ней собирались, так сказать, главные модернизирующие силы метрополии в колонии, прилегающие к столице районы проживания «автохтонов» подвергались наибольшему культурному «облучению», а выходцы из этих районов получали наилучшие шансы для того, чтобы привлечь благосклонное внимание Москвы и в итоге поучаствовать в управлении республикой. Однако этому неписаному правилу кадровой политики союзного центра противостояло другое назначение на пост первого секретаря компартии соответствующей республики представителя туземной периферии с целью воспрепятствовать росту гегемонизма столичного подразделения/землячества. А поскольку любой слабый клан у власти становился сильным, Москва чередовала назначения на руководящие посты по принципу: из столичного региона - из провинции. Особенно такое чередование было характерно для ее кадровой политики в Узбекистане и Туркмении. Отступление от принципа чередования в Таджикистане (постоянное первенство в руководстве
выходцев из Ходжента/Ленинабада) и в Киргизии (длительное нахождение у власти киргизов-северян) явилось одной из причин гражданской войны в первой республике, ошских событий 1990 г. - во второй. Эти отступления доказывают, что чередование высших руководителей по субэтнической принадлежности ощутимо способствует сохранению политической стабильности. Однако проведение в жизнь принципа чередования, да и то далеко не всегда последовательное, возможно только в обществе с прямым внешним управлением.
В Туркменистане по традиции, сложившейся еще в царское время, советская метрополия поначалу вынуждена была опираться на сильное племенное землячество ахалтекинцев. В послевоенный период решено было его ослабить посредством передачи главных постов в партии, правительстве и Верховном Совете выдвиженцам из периферийных племен. После 1991 г. власть оказывается в руках ослабленной столичной субэтнической общности, и та для укрепления своих позиций продолжает активное сотрудничество с бывшей метрополией как главным союзником в сохранении унитарно-централизованной государственности и навязываемой обществу стабильности. Удержание высшей власти выходцем из столичного подразделения/землячества либо передача ему этой власти накануне роспуска СССР имели место и в Казахстане, Кир-гизстане, Таджикистане и, с некоторыми оговорками, в Узбекистане. Возвратимся к опыту Туркменистана. Какое-то время столичным гегемонистам за счет территориального и культурного единства со своим племенным электоратом удавалось до определенной степени конкурировать с эмиссарами метрополии. Поэтому до 1951 г. главные из отведенных «автохтонам» постов в политическом руководстве занимали ахалтеке. Была и другая причина: у туркмен столичного региона условия для европеизации были наилучшими. Например, охват текинцев светскими начальными школами был вдвое больше, чем охват остальных туркменских племен вместе взятых. Представители ахалтеке были первыми помощниками Советов в их борьбе против центробежной этнической оппозиции (басмачества). Ввиду этой борьбы в Ашхабаде был даже сформирован специальный Национальный полк. И кстати, именно благодаря разгрому басмачества восстанавливается демографическое преобладание текинцев в ТССР.
В первые два десятилетия советской власти Москва нейтра-лизовывала гегемонистские устремления ахалтеке тем, что, выдвигая их на первые роли, не отдавала им (и туркменам вообще) главный политический пост - пост первого секретаря ЦК компартии Туркмении. Эта несправедливость провоцировала скрытую оппозицию «иноземцам» во всех подразделениях, равно как и определенную консолидацию европеизированных фракций туркменской элиты для противостояния «иноземному» гегемону. В послевоенный период для борьбы с национализмом и гегемонизмом столичного землячества в практику внешнего управления были внесены существенные поправки. Во-первых, с 1947 г., когда пост первого секретаря был доверен туркмену, антимосковская консолидация потеряла видимую актуальность. Куда более актуальным стал вопрос, кому из туркмен быть первым. А первый в конкуренции за власть должен был опираться на своих соплеменников-земляков. Практика племенного протекционизма на верхнем этаже политической власти после 1947 г. становится явной. Во-вторых, из двух вариантов племенного гегемонизма - столичного и регионального - с 1951 г. был признан менее вредным для метрополии последний: сделана ставка на выходцев из относительно малочисленных периферийных племенных группировок, исторически всегда противостоявших столичному племени. Эти люди не имели корней в столичной зоне, соответственно сильнее, чем ахалтеке, зависели от Москвы и терпимее относились к присутствию в высшем эшелоне власти представителей внешнего управления. И если преобладание ахалтекинской верхушки под главенством внешнего управления (когда пост первого секретаря ЦК КПТ был у «русского») продолжалось 27 лет (1924-1951), то верхушки неахалтекинской, правившей при поддержке извне (когда «русский» занимал пост второго секретаря), - 34 года (1951-1985).
Отношение представителей внешнего управления и туркменской европеизированной элиты к этническому протекционизму было неоднозначным. Там, где внешнее управление видело в племенной конкуренции плюсы, туркмены видели минусы, и наоборот. Во избежание внутренних волнений, субъект внешнего управления не позволял туркменам поднимать вопрос о племенах; в то же время, опасаясь общенациональной консолидации и подъема национализма, он и не форсировал процесс стирания граней между племенными землячествами. Туркменская элита стыдилась своей
племенной разобщенности, понимала, что эта разобщенность мешает ей успешно интриговать против «привозной» номенклатуры, и... не могла преодолеть, так как вела борьбу за власть на «естественной» основе земляческо-племенной солидарности.
После роспуска СССР трайбализм становится центральным и вместе с тем глубоко закутанным во фразеологию национализма элементом внутренней политики. Поначалу отсутствие его стройной концепции компенсировалось новой символикой (герб, флаг). Такая робость была остаточным следствием советского синдрома осуждения трайбализма. Но постепенно трайбализм стал важнейшим компонентом в философии той диктатуры, которую президент на первых порах укреплял, покупая лояльность столичного племени как раз с помощью невербальной («ковровой») символики ахалтекинского гегемонизма. Суть этой философии проста: пока существуют племена, будет существовать и диктатура. Поэтому трайбализм - это уже не столько этнологически закономерное, сколько политически задаваемое перманентное состояние современного туркменского общества. Власть одновременно и борется против него, и его культивирует, подменяя понятие «общество» словосочетанием «племена-братья». Осенью 2003 г. идеологическая концепция режима Туркменбаши получила свое полное воплощение в книге «Рухнама». Центральное место в книге занимает ее третья часть, озаглавленная «Туркменская нация». Туркменба-ши полагает, что каждый этнос имеет племя-прародителя, и это племя способно в сравнительно чистом виде дожить до наших дней. Главная проблема для Туркменбаши состоит в том, что туркменских племен сейчас много. Поэтому книга изобилует призывами «возвратиться» к одному чистому племени - добиться интеграции современных этнических групп в единую нацию, но при обязательной их иерархической стратификации по критерию чистоты.
Для строительства такой нации нужно национальное государство. Туркмены, основавшие не одно государство на Ближнем и Среднем Востоке, потому и не смогли стать нацией, что государства были многоплеменными и быстро распадались. И во времена СССР, считает автор «Рухнамы», туркмены не были нацией, так как не имели национального (читай, этнического) государства. Отсюда снова делается вывод: необходимо превращение многих племен в одно «суперплемя». Только в этом случае можно будет говорить об окончательном построении национального государства, о
завершении создания не страшащейся внешних и внутренних угроз нации туркмен. Национальное (этническое) государство строится ради новой нации (читай, суперэтноса с заново организованной иерархической структурой); однако, поскольку нации пока нет, и ее, и государство приходится создавать параллельно. Но тогда на что же должно опираться собрание племен-субэтносов в этом процессе? Ответ вынесен в заглавие книги: на Дух. По-туркменски «Рухнама» буквально означает: «что есть дух». Турк-менбаши - источник духа нации, ее духовный отец; как дух, он будет править Туркменистаном и после своей смерти. «Дух объединяет людей и формирует их в нацию», «дух движет жизнью, а не материя». Построить национальное государство туркменам можно, только подчинившись человеку, обеспечивающему и воплощающему будущее единство, - Туркменбаши. В этой связи мистифицируется само его происхождение: как Гёр-оглы, воскресший из могилы матери, поднялся носитель туркменского духа из-под руин ашхабадского землетрясения 1948 г., во время которого погибли его мать и два брата. Туркменский дух чист до прозрачности, потому неуловим и не может быть предметом критики. Это абсолютная ценность. Дух редуцируется в запах, станет уловим и уязвим, если в него проникнут нетуркменские примеси. Поэтому главное условие сохранения чистоты туркменского духа - изоляция туркмен от внешнего влияния, что и достигается с помощью статуса нейтральной страны. Изоляционизм - составная часть идеологического оправдания диктатуры; он нужен и пропагандируется потому, что ахалтекинский племенной гегемонизм силен именно внутренними условиями его воспроизводства: и столица - в ареале этого землячества, и президент - соплеменник. Наоборот, внешние контакты других племен, расселенных по периметру страны и потому имеющих прямые выходы на Иран, Азербайджан, Россию, Казахстан, Узбекистан и Афганистан, могут привести к росту значимости этих племен, а значит, остановить поглощение (или уничтожение) этих племен племенем президента.
Поиск «чистой», корневой части центральноазиатских суперэтносов («титульных наций») - занятие бессмысленное. Сами их названия, воспринимаемые ныне как бесспорные символы якобы завершенной внутриэтнической консолидации, утвердились лишь в советское время. Все они суть политонимы, и их наличие отнюдь не свидетельствует о том, что обозначаемые ими общно-
сти - естественный результат такого внутриэтнического смешения, при котором деление на субэтносы уходит в прошлое. На протяжении веков какое-то смешение, конечно, имело место. Но это еще не означает, что одна из этнических групп может узурпировать права других, заявляя о себе как о прародительнице современного этноса. Субъектами именно национального развития должны считаться вовсе не первопредки туркмен, киргизов, узбеков, таджиков и казахов, а сформировавшиеся в ходе частичной советской модернизации специфические группы евронационалов. Евронацио-налы - социально-исторический феномен, вокруг которого разворачивается интрига политического развития восточных обществ в эпоху их модернизации. Как группа, они не обладают внутренним единством и подвержены изменениям. В современной ЦА срединное положение внутри политического спектра занимают унитаристы - (пост)советские евронационалы-этнократы. Они же преобладают во власти. Политически слабые фракции «крайних» устремлены либо в прошлое (традиционалисты), либо в будущее (федералисты). Но можно сказать и так: в зачаточном состоянии еврона-ционалы тяготеют по типу к местным князькам, в промежуточном - они этнократы-государственники, на заключительной же стадии своего становления созревают до понимания нации как гражданского общества. Вместе с тем, поскольку в каждой из республик ЦА модернизация происходила и происходит неровными темпами, зигзагообразно, с попятными движениями, определяющим признаком евронационалов была и остается приверженность их большинства идее консолидации этносов в нацию через строительство централизованного государства, институты которого используются для укрепления неявной иерархии субэтнических кланов.
У туркмен, в отличие от узбеков и таджиков, почти отсутствовал опыт управления государством. Туркмения была наиболее русифицированной политически. В ЦА самый низкий уровень европеизации отличал туркменскую элиту - и ни один из ее лидеров не смог стать лидером республиканского (национального) масштаба. В советское время электоральный авторитет каждого из них распространялся прежде всего на регион его племенной/земляческой принадлежности. Поэтому-то Москва нередко назначала на пост секретаря обкома уроженца нестоличной области. Разумеется, субъект внешнего управления не стремился к пол-
ной культурной ассимиляции допущенных к управлению «автохтонов». Ведь в этом случае они могли бы заменить «старшего брата». Евронационалам следовало оставаться «недоразвитыми» и потому нуждаться в постоянной поддержке «иноземцев», компетентных в делах управления, а главное, не обремененных обязательством, следуя законам этнического общества, занимать сторону той или иной части суперэтноса.
В постсоветское время центробежным силам была противопоставлена в ЦА монократия авторитарных режимов, наиболее жесткая как раз в Туркменистане, а также в Узбекистане. Ей, в свою очередь, может быть противопоставлена модель либерального режима не с фасадными, а с реальными демократическими институтами и опять с «иноземной» составляющей в «смазке», но уже не с советской концепцией этнического баланса власти. В постсоветское время проблема появления в странах ЦА общенационального лидера, лидера «от народа», остается нерешенной. Более того, решить ее становится все сложнее из-за того, что модернизация, как на нее ни смотри, - в ракурсе ли расселенческой структуры национальной территории или в ракурсе социальной структуры общества в новых государствах - еще больше, чем в советское время, оказывается избирательной. Повторим: основная часть евронационалов до сих пор остается - едва ли не сознательно - в плену этнократической концепции строительства государственности, предполагающей концентрацию власти в столице и дворцовую борьбу фигурантов землячеств за контроль над всей страной. Евронационалы-федералисты, по причине своей слабости и немногочисленности, не могут даже открыто предложить обществу проект федеративного государства, ибо, сделав это, они уж точно проиграют политическую борьбу вчерашним традиционалистам, а ныне евронационалам-унитаристам из регионов. Отсюда возникает любопытная дилемма, что приоритетнее: культура или политика, европеизация или демократизация, европеизация этнического общества в условиях унитарного государства или же развитие территориальной демократии и традиционных ценностей местных культур.
Пример Туркменистана при Ниязове ярко показывает, что евронационалы у власти яростно противятся демократии и отдают предпочтение выборочной поверхностной модернизации. Фактически они против европеизации всего суперэтноса. Из этого следу-
ет, что даже если попытаться повторить советский эксперимент, т.е. заново взяться за европеизацию общества в рамках и силами унитарно-централизованного государства, то и в этом случае приоритет должен отдаваться политическим, а не культурным переменам. Если же исходить из того, что гарантией демократизации ЦА является не лидер и даже не группа (фракция, партия), а процесс всерегиональной культурной европеизации местных обществ, то тогда политическое решение не должно ограничиваться только сменой персон: потребуются структурные изменения, переход от централизованной к федеративной системе управления. Но при любом выборе местные общества не имеют достаточных ресурсов: им нужна внешняя помощь.
Перечень факторов, способствующих сохранению авторитарных режимов в ЦА, не исчерпывается унаследованной от СССР сверхцентрализацией государственной власти, локальным гегемонизмом, этническим патронатом, преобладанием земляческой солидарности над корпоративной сплоченностью. Возникающая «демократическая оппозиция» авторитарному режиму также является продуктом советской централизованной системы, поверхностной модернизации местных обществ. Рассмотрим этот сюжет подробнее. В декабре 1985 г. в Туркмении происходит очередная смена власти: в соответствии с политикой этнического баланса на главную должность в республике вновь назначается ахалтекинец. Вскоре племя первого секретаря, затем президента, захватывает ключевые посты в ключевых по значимости государственных учреждениях. Тем самым обеспечивается его гегемония в масштабе страны и на этой базе начинается формирование институтов квазимонархии. Сравнительно с советским периодом, социально-экономическое и культурное неравенство регионов усиливается. Государство же, представая изнутри, в глазах подданных, безжалостным монолитом, на поверку остается рыхлым, так как в нем существует этническая оппозиция - пусть неявная, но постоянная и сильная. При этом, хотя естественное недовольство надлокаль-ной племенной гегемонией наиболее велико в регионах, в авангарде демократической оппозиции изначально и надолго оказываются евронационалы из столичного региона. Причина та же, что и в первые годы после Октябрьской революции: сосредоточение в столице всех культурных сил этноса. Полагая себя демократами, евронационалы-оппозиционеры действуют как национал-демо-
краты: выступают от лица всего этноса или, другими словами, используют идеологию надлокального гегемонизма. Поэтому нет ничего удивительного в том, что часть связанных с национальной консолидацией лозунгов, понятий и терминов, выдвинутых первым оппозиционным движением «Агзыбирлик» (основано в 1989 г.), была взята на вооружение авторитарным режимом С. Ниязова.
Родственная «Агзыбирлику» организация была создана в 1992 г. в московской эмиграции. Это «Фонд Туркменистан», возглавляемый экс-министром иностранных дел Авды Кулиевым. Кулиев - знаковая фигура туркменской новейшей истории. С авторитарным режимом Ниязова он ведет последовательную борьбу. Но эта борьба так же, как и борьба «Агзыбирлика», изначально ограничена своеобразной парадигмой «столичного патриотизма». В речах и текстах Кулиева демократы - казалось бы, наиболее радикальная оппозиция авторитаризму, - предстают довольно-таки умеренными оппозиционерами. С 1993 г. он требует демократических свобод и права на легальную оппозицию; но во всем остальном у него нет принципиальных разногласий с Ниязовым. Как и Туркменбаши, Кулиев заявляет, что опирается на весь народ, а не на какую-то партию. Он называет себя лидером Объединенной демократической оппозиции Туркменистана; но определение «объединенная» не должно вводить нас в заблуждение: и в Халк Маслахаты Ниязова, и в демократической оппозиции Кулиева представлены главным образом выходцы из столичной ахалтекинской ской зоны и их клиенты из других землячеств. Взгляды Кулиева на государственное устройство известны и неизменны. Главную опасность, заключенную в процессе демократизации, он видит в «расколе страны на несколько государств» и в этом отношении ничем не отличается от Ниязова. Как и Ниязов, он считает, что президент должен быть высшим должностным лицом, главой исполнительной власти и губернаторов («государственных министров»), правящих от его имени областями. За руководителями областей не предусматривается должности вице-премьеров правительства, не сказано, будут ли они обязательно уроженцами соответствующих этнических регионов. В программе Кулиева будущий парламент выбирает президента совершенно так, как ныне действующий Меджлис избрал Туркменбаши пожизненным президентом, и он не может самостоятельно отрешить президента от
должности (вопрос должен быть передан в Конституционный суд или поставлен на референдум). Проблему гегемонии Кулиев рассчитывает решить с помощью равной численности представителей регионов в высших законодательных и судебных органах: в президиуме парламента - по одному депутату от каждого из пяти велая-тов, в самом парламенте - по 30, в Конституционном суде - по три. Однако в обществе со слаборазвитым правовым сознанием, каковым, несомненно, является туркменское общество, паритет в представительстве - во многом декларативный и отнюдь не самый действенный способ преодоления гегемонизма. Дело не в численном преобладании одних племен/землячеств над другими, а в том, что у выборных лиц в регионах нет реальной власти, которая позволяла бы им противостоять диктатуре столичных кланов. Кулиев называет свою модель государственного устройства парламентской республикой, но фактически предлагает смешанную, прези-дентско-парламентскую, форму правления, при которой, как показывает мировая практика, президент обычно оказывается сильнее парламента. Ближайший тому пример в самой ЦА - превращение за годы правления А. Акаева заявленной в Конституции Киргиз-стана президентско-парламентской республики в президентскую с авторитарным режимом.
Надлокальный гегемонизм «Агзыбирлика» и Кулиева трудноразличим потому, что их задачи как демократов и их же задачи как «столичных патриотов» совпадают. Не овладев рычагами центральной власти, демократы не могут распространить свои идеи на периферию, подавить сопротивление региональных кланов, без чего невозможна модернизация туркменского традиционного общества. Но в результате в столкновении пребывающих в оппозиции «столичных демократов» с властвующими столичными кланами возникает патовая ситуация: первые и хотят устранить вторых, и нуждаются в них для того, чтобы совместными усилиями не позволить регионам сделаться равноправными участниками политической борьбы. Поэтому-то для первых демократизация через децентрализацию так же неприемлема, как и для вторых. В ситуации, когда в столичном регионе выигрышная позиция унитариста уже занята и успешно используется Ниязовым, Кулиеву вряд ли удастся пробиться на пост главного защитника идеи централизованного государства. Для этого у него слишком мало сторонников: всего около 2 тыс. человек. Несомненно, однако, что тот, кто в бу-
дущем займет место Ниязова, будет из ахалтеке. И если это все-таки будет Кулиев, то приход его к власти должен будет рассматриваться как крайний (но демократический ли?) вариант спасения гегемонии ахалтекинцев.
История туркменской оппозиции показывает, что опасения «столичных демократов» насчет регионов - далеко не беспочвенные. Когда бывшие коммунисты Туркменистана пытались возродить свою партию, возглавил эту инициативную группу западный туркмен из йомудов, среди которых, пожалуй, наиболее сильно стремление к автономии от Ашхабада. Существовавшее ранее Народно-патриотическое движение также представляло западных туркмен. В движении «Ватан» преобладают выходцы с севера страны, в Республиканской партии - с юга, но не из столичного региона. Или вспомним дело о так называемом покушении 25 ноября 2002 г. партии Бориса Шихмурадова на президента: из 46 приговоренных к заключению фигуранты неахальских землячеств составили свыше 70%, значительная часть их - из Восточного Туркменистана.
Независимые эксперты спрашивают: какая из ныне существующих организаций туркменской оппозиции представительна настолько, что могла бы гарантировать легитимность внешнего участия в Туркменистане? Пока ответ однозначный: никакая. Необходимо объединение оппозиционных группировок на базе признаваемого всеми ими проекта переустройства Туркменистана, разработанного с участием экспертов со стороны. Соглашение о союзе, достигнутое осенью 2003 г. в Праге, не имеет под собой такого проекта, противоречия в программах группировок остаются. В подтверждение этого приведу выдержки из беседы с видным лидером оппозиционного движения Туркменистана в эмиграции, состоявшейся в марте 2005 г. N (обращаясь к автору): «Ты оказался прав (в вопросе. - Ш. К.) о номенклатуре. Все должны участвовать (в оппозиционном движении. - Ш. К.), даже негодяи. Но с такими каши не сваришь - у них другие интересы, связанные с капиталом, а не с народом. Они хотят подправить режим, но оставить его по сути... хотят иметь власть и делить имущество между собой. Построить такую власть, как в России, на Украине, в Казахстане. Чтобы было чуть лучше, видимость демократии, власть богатых и как можно дольше ее держать С этими людьми общего дела не сделаешь несмотря ни на что. Если киргизы смогли объе-
диниться, несмотря на разношерстную команду, то мы не сможем <...> туркмены - совсем другие. Они очень сильно разделены. Я где-то недооценивал племенные амбиции каждого рода и племени на пустом месте. К сожалению, Атабаев и Айтаков не сумели до конца довести создание централизованного государства. И не было последующих руководителей таких интеллигентных, как они. Может быть Шаджа Батыров хотел сделать что-то, но о нем знаю по слухам - мол, он был национальным героем. Может быть, это миф. Это послужило большим тормозом. Ты знаешь, как менялось руководство Туркменистана по племенному признаку. Это тоже тормозило. Развитие шло не по централизации, а по децентрализации, по племенному признаку».
Республиканская партия и «Ватан» выдвинули проект «децентрализации системы власти»; в соответствии с ним функции президента низводятся до представительских, протокольных - как в Германии, Австрии, Израиле. Главными фигурами в системе власти становятся депутаты парламента от регионов и политических партий: им подотчетны Конституционный суд и генеральный прокурор, они избирают президента, формируют Кабинет министров. При этом число депутатов увеличивается с 50 до 220 человек. Увлечение парламентской республикой - общая черта конституционных изысканий оппозиционных групп. Причина понятна: после горького опыта президентского абсолютизма идет поиск новой, не столь централизованной, но все же унитарной модели государственного устройства. Все предлагают увеличить число депутатов парламента, сделать его одновременно и законодательным, и представительным органом власти. Шире стал спектр предпочитаемых той или иной группой форм парламентаризма: однопалатный парламент Кулиева; двухпалатный парламент у Н. Союнова ; парламентаризм с подчеркнутой ролью партий у
* Ответ Н.Т. Союнова автору статьи «Жажда мести или тоска по креслу?» Аллагулы Юсупову, напечатанной в газете «Туркменистан» от 8 ноября 1997 г. // Туркмен или. Журнал собственных мнений, 1997. № 8 (10). С. 2. Союнов Назар Тойлиевич, туркмен-йомуд, родился в 1936 г. в г. Небит-Даге (ныне Балканабад). В советское время был руководителем Управления геологии при Совете министров ТССР, затем - заместителем Председателя Совета министров ТССР. В постсоветское время - заместитель Председателя Кабинета министров Туркменистана. В 1993 г. огульно обвинен Ниязовым в финансовых преступлениях. С 1997 г. постоянно живет в Москве.
Н. Ханамова* и X. Оразова**. Соответственно в ключевой роли субъекта, одновременно и демократизирующего, и интегрирующего политическую систему Туркменистана, мыслятся либо президент в союзе с внешним патроном (Кулиев), либо собрание региональных элит (Союнов), либо политическая партия (Ханамов и Оразов).
Наконец, появившийся в апреле 2004 г. проект объединения всех оппозиционных сил вообще возвращает нас к советской, якобы парламентской, форме правления. Причем не исключается и возможность вхождения Туркменистана в конституционное поле России. В этой связи стоит напомнить, что процесс формирования ниязовской квазимонархии прекрасно вписался в рамки советского конституционного права. Закон «Об учреждении президентской формы правления в Туркменской ССР и внесении изменений и дополнений в Конституцию (Основной закон) Туркменской ССР» от 11 октября 1990 г. не ограничился, в отличие от аналогичных законов СССР и республик, лишь введением поста президента: он полностью изменил систему распределения исполнительной власти, практически всю ее сосредоточив в руках президента. Другими словами, «государственный переворот» в Туркменистане начался не в мае 1992 г., когда была принята новая Конституция -уже независимого государства. Юридическое оформление узурпации власти первым туркменским президентом вполне удачно было
*
Ханамов Нурмухаммет Чарыевич, туркмен-теке из Теджена, сын Героя Социалистического Труда Чары Ханамова, бывший председатель Госснаба ТССР, затем посол Туркменистана в Турции и Израиле. В конце 2003 г. объявил о переходе в оппозицию и тайно бежал из Стамбула, спасаясь от преследований туркменских спецслужб. Живет в Австрии. Основал Республиканскую партию Туркменистана в изгнании, председателем которой и является. Жена русская.
** Оразов Худайберды Артыкович, туркмен-човдур из Ташауза, бывший глава Центрального банка Туркменистана (1993-1999), затем вице-премьер Кабинета министров Туркменистана (1999-2000), курировал экономические вопросы. Согласно автобиографии, предоставленной автору статьи, является политэмигрантом и членом демократической оппозиции с 2001 г. По другим данным, в апреле 2001 г. в Москве вступил в контакт с А. Кулиевым, предложив ему свое сотрудничество. Затем отказался от работы в группировке А. Кулиева и стал сотрудничать с другим политэмигрантом, Б. Шихмурадовым. Позже вместе с бывшим вторым секретарем ЦК КПТ А. Додоновым (Москва) основал «свое» общественно-политическое движение «Ватан», председателем которого является. Живет в шведской провинции. Жена узбечка.
проделано в полном соответствии с действовавшей тогда Конституцией 1978 г. Стоит ли после этого вспоминать о советском «парламентаризме», да еще надеяться на него как на средство от авторитаризма?
Предложенная реконструкция этнополитической эволюции побуждает искать государственное устройство, не игнорирующее социально-политическую специфику центральноазиатских суперэтносов, но и не подпадающее под ее влияние. У одной из фракций туркменской оппозиции есть предложение: после ухода Ниязова повторить советский опыт - снова установить в Туркменистане, лет этак на 30-40, внешнее управление. Но разве такое управление не существует и сейчас - пусть неявное и в редуцированной форме? Разве Россия не оказывает политического покровительства режиму Ниязова, и разве не российской/советской традиции следует Туркменбаши, управляя своими подданными по принципу «объединяй и властвуй»? Если Туркменистану и необходимо внешнее управление, то иное, новый же тип внешнего управления станет возможен лишь тогда, когда оппозицией будет признан и новый принцип государственного устройства - недекларирован-ный федерализм (НФ).
Обращает на себя внимание следующее обстоятельство: на Украине и в Грузии регионы заняли позицию «контрреволюционеров» по отношению к столицам - «моторам» «бархатных революций». Напротив, в Киргизстане именно регионы выступили инициаторами политических преобразований. Это различие объясняется скорее всего тем, что Украина и Грузия, еще будучи союзными республиками, заметно превосходили центральноазиатских «сестер» по степени европеизации местных элит, а в постсоветское время, в связи с резким падением в ЦА, особенно в Узбекистане и Туркменистане, уровня развития науки и образования, разрыв только увеличивался. Впрочем, каковы бы ни были причины, следствие налицо: стоило центральноазиатской стране «дозреть» до «революции тюльпанов», как сразу обозначилась устремленность этнической периферии, выражающаяся если не в действиях, то в словах, на преобразование государства из унитарного в федеративное. Видимо, и во всей Центральной Азии прорыв к демократии произойдет только при условии переориентации политиков от постоянных забот о централизации власти к заботам иного рода -
о существенном расширении в унитарном государстве поля федеративного нормотворчества.
Рост численности федеративных государств - общемировая тенденция. После Второй мировой войны к «ветеранам» федерализма в Северной и Южной Америке добавились новые или заново обустроившиеся федеративные государства в Европе, Азии, Африке. Немало и таких государств, которые используют элементы федерализма в практике унитарного управления; вот в них-то и действует принцип НФ, а определить их можно как унитарно-децентрализованные (автор сознает, что это определение звучит по меньшей мере странно, зато им точно передается суть переходной формы государственности).
Представляется, что в ЦА идея «чистого» федерализма как территориальной демократии, если и будет реализована, потребует большой подготовительной работы. Исторически первые федеративные государства формировались на базе объединения локальных государственных образований. В обществах, не имеющих или утративших традиции таких образований, форсирование федерализации чревато расколом страны на этнические княжества. Поэтому-то для них более целесообразно обращение к НФ. Именно такая, «протофедеративная», форма государственного устройства способна предупреждать проявления гегемонизма. С точки зрения этой задачи странам ЦА нужны парламентско-президентская республика и избираемый народом на прямых выборах двухпалатный парламент, который пресекал бы нелокальные покушения на гегемонию со стороны столичного региона. Такое переходное состояние, когда не просто авторитарный режим сменяется демократическим, но когда еще при формальном сохранении унитарного государства фактически происходит частичная децентрализация власти за счет умножения властных полномочий территорий, и есть практическое осуществление принципа НФ.
Возвращаясь же к поднятому Кулиевым вопросу о внешнем управлении для послениязовского Туркменистана, заметим следующее. С созданием унитарно-децентрализованного государства появятся более благоприятные возможности для воспитания поколения государственников-евронационалов с неавторитарной парадигмой мышления, для распространения процесса модернизации, прежде фокусировавшегося только на столице и прилегающих к ней районах, на всю страну. И тем не менее опыт советского госу-
дарственного строительства доказывает, что главное условие социокультурной модернизации местных обществ в ЦА - действительно широкая и качественная подготовка евронационалов - вряд ли может быть обеспечено без помощи извне.
Применительно же к настоящему времени можно сформулировать зависимость: чем тоньше прослойка евронационалов в конкретной стране региона и в ее властной элите, тем больше вероятность, что «революция» в такой стране потребует определяющего вмешательства в процесс подготовки внешних сил - России, США, активистов из центральноазиатских диаспор, проживающих в тех же США, России и в Европе. В постсоветский период прослойка евронационалов сильнее всего истончилась в Туркменистане и Узбекистане; но в то же время именно эти страны обладают относительно высоким потенциалом евронационалов в эмиграции. И стоит заметить, что большинство из них живет сейчас в странах с федеративным устройством, что не может не повлиять на их представления о том, какой должна быть государственность у них на родине.
В заключение хотелось бы подчеркнуть, что неверно расценивать политизацию отношений между этническими группами только как результат внешнеполитического патроната. Это одновременно и результат эволюции политической культуры местных обществ. Выше было показано, что Москва проводила политику «объединяй и властвуй». Как это ни парадоксально, но в существующем сегодня неполитическом контексте строительства государственности демократическим президентом станет тот, кто откажется от попыток соединить несоединимое и не побоится следовать так называемому колониальному принципу «разделяй и властвуй».
«Вестник Евразии», М., 2005 г., № 4, с. 202-231.
Александр Храмчихин,
зав. аналитическим отделом Института политического и военного анализа УРОКИ ИРАКСКОЙ ВОЙНЫ
Прошедшие с момента падения Багдада (и соответственно окончания первого этапа иракской войны) три года позволяют
