CC BY
93
Л. И. Сосковец
ПРИХОДСКОЕ ДУХОВЕНСТВО ЗАПАДНОЙ СИБИРИ В ПОСЛЕВОЕННЫЙ ПЕРИОД
В статье исследуется состояние кадрового корпуса священнослужителей Русской православной церкви на территории Западной Сибири в 40-60-е гг. XX в. На богатом и разнообразном источниковом материале анализируется количественный и качественный состав приходского духовенства, выясняются причины «кадрового голода», оценивается роль священников в развитии православных общин, выявляются условия их жизнедеятельности, даются характеристики отдельных клириков.
Любая церковь, будучи религиозно-духовным институтом, включает в себя не только организационные структуры и учреждения, но и духовенство, и верующих мирян. Специфика христианского православного богослужения состоит в том, что оно может осуществляться только особыми, поставленными на то лицами.
Высшая степень церковной иерархии - епископство - руководство церкви.
Вторая степень церковной иерархии - пресвитерст-во. Пресвитер имеет право совершать богослужения и церковные таинства (кроме хиротоний), «преподавать верующим пастырское благословение и научать их истинам христианской веры». Такие права пресвитер получает от епископа в таинстве хиротонии. Пресвитеры также называются иереями или священниками. Кроме того, в зависимости от получения церковных наград, пресвитер (священник) может иметь звание протоиерея и протопресвитера (игумена и архимандрита в монашестве соответственно).
Третья степень церковной иерархии - диаконство. Главная обязанность и право диакона служить при иерее во время божественной литургии и при иных таинствах: готовить «священные сосуды» и возносить молитвы, т.е. помогать священнику. Самостоятельного права совершать какие-либо церковные службы у него нет. Диаконская служба является подготовлением к священству. К слову, пресвитеры и диаконы по православному канону могут быть женаты, но ... только раз и, притом, в брак они должны вступить до таинства хиротонии.
В состав православного клира, помимо священства, входят и церковнослужители (причетники) - представители низших степеней клира. Они получают хи-ротосию, т.е. специальное посвящение на службу в церкви. К церковнослужителям относятся иподиаконы, чтецы, певцы и пономари. Все они находятся в непосредственном подчинение настоятеля церкви.
В соответствии с православной традицией, главным делом священника, независимо от степени священства и занимаемого положения, является молитвенное служение. Патриарх Алексий (Симанский) так в свое время сказал об обязанностях священника: «У пастыря два священнических долга - это молитва и подвиг. ...Молитвой он сопровождает каждое священнодействие в храме, молитвою он и дома подготовляется к совершению божественной службы. И чем углубленнее бывает эта уединенная молитва, чем истовее пастырь соблюдал свое келейное правило, чем точнее он выполняет требования, установленные церковью, тем действеннее бывает сила его священнодействий» [1. С. 342]. Видимо, не случайно архипастырь добавил весьма значимое замечание: «...Русский православный человек хорошо разбирается в том, молит-
ся ли пастырь, совершая то или иное молитвословие, или только внешним образом исполняет написанное в книгах» [1. С. 345].
Долг православного пастыря, согласно церковной традиции, всегда был многообразен и, в соответствии с духом церковного предназначения, определялся высоким слогом. Патриарх Пимен, выступая перед выпускниками Московской духовной семинарии, сказал по этому поводу так: «На всех вас лежит печать и призвание апостольства. Вы призываетесь нести в мир высокие христианские идеалы мира, истины, добра, любви и правды. ... Никогда не забывайте о высоких обязанностях, свято и прилежно исполняя их, вы уподобитесь апостолам, пронесшим по земле проповедь Евангелия царствия Божия» [1. С. 5].
Даже если убрать в сторону высокий стиль, придется согласиться с особым предназначением духовного наставника, особенно применительно к тем условиям, в которых пребывала Русская православная церковь (РПЦ) в советское время.
Изложив должное о смысле и назначении пастырства, перейдем к анализу сущего: что представлял собой корпус православного духовенства в 40-60-е гг. XX в.?
Известно, что сороковые годы РПЦ встретила материально и организационно ослабленной, на грани элементарного выживания. Самый ощутимый удар был нанесен по духовенству: физическое уничтожение тысячи из них, репрессии, ссылки, лагеря, эмиграция привели к тому, что к концу 30-х гг. остались в живых и на свободе буквально единицы епископов, которые могли официально исполнять свой долг. В 1939 г. в состав (Временного) Священного Синода входило всего 3 митрополита, тогда как в 1914 г. Священный Синод насчитывал 163 епископа. Епископские кафедры на местах были почти повсеместно разрушены, так как многие епархии, как таковые, перестали существовать ввиду почти полного закрытия церквей или существовали номинально.
Массовое разрушение церквей в 20-30-е гг. почти уничтожило корпус приходского духовенства. Многие священники ушли в «катакомбы», а тысячи были вынуждены сменить профессию. Не осталось ни одного духовного учебного заведения, которое могло бы готовить кадры православного духовенства.
Не случайно, поэтому, в таких условиях среди первых просьб местоблюстителя Сергия к И. Сталину при их знаменитой встрече в августе 1943 г. было решение судеб находившихся в заключении и ссылках епископов, части рядовых клириков, а также открытие в ряде городов пастырско-богословских курсов для подготовки священников. Сталин, как известно, частично исполнил эти просьбы.
С 1944 г. наблюдался постепенный рост численности приходского священства. Об этом свидетельствуют дан-
ные С. Гордуна. На 1 апреля 1946 г. «рядовых» священников насчитывалось, по неполным данным, 9 254 человека. Интересны и другие показатели, которые приводит отец Сергий: 45,6 % из этого числа имели еще дореволюционный священнический стаж, 30,3 % - начали свое служение в годы Великой Отечественной войны, причем большей частью на оккупированной территории. Например, из 264 священников, рукоположенных в России в военные годы, 240 получили сан на территории, занятой немцами [1. С. 5]. Не случайно, поэтому, в регистрационной анкете священника имелся пункт: находился ли он на оккупированной территории.
То, что часть священников получила сан именно так, сильно сказывалось на их дальнейшей судьбе, на отношении к ним со стороны регистрирующих органов. Многие из них окажутся и на территории Западной Сибири либо как наказанные за «службу у немцев», либо как перемещенные Патриархией с целью уберечь их от преследования и подозрительности.
Кадровый корпус духовенства Русской православной церкви в Западной Сибири находился к началу войны в еще более удручающем состоянии по одной простой причине: здесь, практически, не было действовавших православных церквей, да и потом, когда они стали открываться, западносибирские верующие не получили много приходов.
В состав Новосибирской епархии входили приходы Томской, Новосибирской, Кемеровской областей, Алтайского и Красноярских краев. В силу целого ряда причин на такой огромной по площади территории в 40-60-е гг. было не очень большое количество действовавших церквей - всего 54. Но даже при этом проблема кадров для них всегда стояла достаточно остро, что, собственно, соответствовало общероссийской тенденции. В Сибири ситуация усугублялась тем, что здесь некоторое время не было практически действовавших церквей вообще, поэтому, когда они понемногу стали с 1943 г. открываться, им приходилось полностью заново формировать штаты приходов.
Обычно в штат провинциальной православной церкви входило 1-3 священника и 1-2 псаломщика. Городские церкви, естественно, были укомплектованы лучше. В Покровской церкви Барнаула несли службу 3 священника, 2 псаломщика. Так же обстояли дела в Знаменском соборе Кемерова, Покровской церкви Прокопьевска, Успенской церкви Бийска, в рубцовской церкви, в храмах Новосибирска. Это объяснялось тем, что данные церкви обслуживали не только «своих» прихожан, но и всех верующих окрестных районов.
Такого количества священников и церковнослужителей даже при условии комплектации штата было явно недостаточно, причем штат в 5-6 человек на приход набирался только «в лучшие» времена для церкви - в конце 40-х середине 50-х гг., в другое время даже в центральных церквях количество священников и служителей было меньше. В 1947 г. во всех церквях Новосибирской области (их было 7) насчитывалось 13 священников, 2 дьякона и 4 псаломщика. В 15 церквях Кемеровской области в 1949 г. службу несли 27 священников и 22 псаломщика. В составе Томского благочиния в 50-е г. состав клира на 4 прихода не превышал 10-14 человек [2].
Гораздо хуже обстояли дела с составом клириков в сельских приходах. «Идеальным» вариантом для них
считалось наличие на службе 1 священника и 1 псаломщика. Но чаще всего в сельских церквях служил 1 священник, который нес все обязанности по организации жизни прихода. Например, в таких церквях как новопе-руновская, петровская, троицкая, плешковская в Алтайском крае никогда больше одного духовного служителя не было. То же самое относится и к церквям с. Верхтом-ка, с. Кузедеево Кемеровской области, пос. Моряковский Затон Томской области. Даже в районных центрах, приравненных к городам - Камень-на-Оби, Славгород, Топки, Тайга, Гурьевск - в лучшем случае пастырские обязанности выполнял 1 священник с приданным ему в помощь псаломщиком.
Негативные последствия малой численности штатов были совершенно очевидны. В церквях не могла развиваться полнокровная богослужебная жизнь. Один и тот же священник не мог нести службы беспрерывно, ежедневно: болезнь, отлучки из прихода приводили к тому, что на это время жизнь в храме буквально затихала. Загруженность пастыря не позволяла ему больше общаться с верующими индивидуально, осуществлять должностные поучения и наставления.
Причин же, объясняющих явную нехватку подготовленных кадров и в 40, и в 50, и в 60-е гг. было несколько. Во-первых, это истребительская антицерковная, анти-священническая кампания 20-30-х гг., которая привела не только к физическому уничтожению большого количества духовенства. Тысячи других длительное время отбывали тюремные и лагерные сроки и были на десятки лет отлучены от дела своей жизни. Третьи были лишены возможности заниматься своей профессиональной деятельностью по причине повсеместного закрытия и уничтожения церквей. По сути, осуществлена была массовая маргинализация лиц духовного сана.
Во-вторых, эта маргинализация усиливалась и обуславливалась причинами пропагандистско-идеологического толка. Быть священником в 30, 40, 50, 60-е гг. означало быть подвергаемым общественному остракизму, быть извергнутым из социальных процессов. В таких условиях ярлыки «обманщик», «лгун», «тунеядец», «мздоимец», которыми «награждала» советская пропаганда священников, были еще ничего по сравнению с ярлыками «враг», «антисоветчик», «реакционер», «мракобес».
Третья причина, отражавшаяся на численности духовенства в 40-50-е гг., также была проста. И без того недостаточные штаты клириков православных приходов продолжали уменьшаться из-за репрессий властей.
В 1948 г. был арестован томский священник архимандрит Питирим (Лактионов), посажен, а потом осужден областным судом сроком на десять лет. В этом же году органами госбезопасности был задержан священник Петропавловской церкви отец Дмитрий, который вообще получил максимальный срок - 25 лет [3].
В целом же преследования духовенства советской властью осуществлялись систематически на протяжении всего исследуемого периода. Формы и способы его были самые разнообразные, о чем мы будем писать далее, а вот цель всегда была одна: не допускать роста численности лиц духовного звания. Самый простой, легитимный и эффективный способ достижения этой цели - введение системы регистрации священника. Ни один из них не мог приступить к легальной де-
ятельности без регистрации у областного (краевого) уполномоченного Совета по делам РПЦ, даже если правящий архиерей ставил священника на тот или иной приход.
Многочисленные документы и факты, выявленные в них, подтверждают, что уполномоченные Совета злоупотребляли своим правом «последней росписи» на разрешении служения духовному лицу. Во-первых, уполномоченные вообще не торопились рассматривать назначения, подписанные епископом. Во-вторых, долго выясняли данные о том или ином священнике, особенно, если тот впервые прибывал в область. В этой связи шли запросы уполномоченным тех областей, где раньше служили клирики. Так, Л. Иванов, уполномоченный по Алтаю, получил в 1962 г. такой запрос: «Прошу Вас выслать учетную карточку на священника Пашутова В.А., который с 1958 по 1961 г. служил в Успенской церкви гор. Бийска, и одновременно сообщите, не располагаете ли Вы на последнего компрометирующим материалом». Подпись: «уполномоченный Совета по делам РПЦ при Совете Министров СССР по гор. Москве и Московской области - А. Трушин» [3]. Надо полагать, что Л. Иванов выдал нелицеприятную характеристику священнику, ибо он еще раньше неоднократно возмущался чрезвычайной активностью Пашутова.
Точно так же поступил уполномоченный по Кемеровской области, отправив ответ на запрос из Киргизии на священника Г.Н. Филлиповича В Кемерово Филлипович служил в Знаменской церкви и выполнял обязанности благочинного. Святой отец, видимо, очень досаждал кемеровской власти своей деятельностью, о чем уполномоченный в ответе в Киргизию не преминул рассказать. Приводим его послание: «За время службы в Кемерово Филлипович развил кипучую деятельность по укреплению Знаменской церкви и других приходов области: обновил иконостасы, усилил электроосвещение в храме, наряду с действовавшим хором организовал любительский хор, руководить которым стала его предприимчивая жена, сколотил вокруг себя актив из числа фанатиков, в церковную службу внес пышность, выдавал незаконные денежные пособия ...» [4].
И в данном случае можно предполагать, что уполномоченный Совета по делам РПЦ по Киргизской ССР нашел повод, чтобы не зарегистрировать отца Г. Филли-повича. Точно так же сделали алтайские власти, наложив резолюцию на прошении священника Д.А. Вандзюка: «К регистрации не будет принят» [5]. Уполномоченный не указал причин отказа, но они становятся очевидны из служебной биографии клирика. Молодой, 34 года, окончил духовную семинарию и академию, имел множество церковных наград. Зачем на территории края властям был нужен священник с такими данными?!
В случае, если священник допускался представителем советской власти (?! - 77. С.) к пастырскому служению, он заполнял регистрационную анкету, а на руках у него оказывались две справки. Первая, более краткая, гласила, что данный «священник резолюцией правящего епископа от числа ... назначен штатным священником к ... (название) церкви». Внизу подпись и печать архиерея [6. Л. 136]. Другая, на бланке общего отдела исполнительного комитета области (края), с печатью отдела и подписью его заведующего была более
пространная: «Настоящая справка выдана гражданину (Ф.И.О. священника), проживающему (адрес прописки) в том, что он по проверке документов (№ документа) от (число, название исполнительного органа) зарегистрирован в качестве священника (название) православной церкви, находящейся в (название места расположения храма) с правом богослужения в названной церкви и совершения треб на дому верующих по их приглашению.
В случае оставления гражданином ... службы в ... церкви справка должна быть возвращена ... исполкому» [6. Л. 139].
В регистрационной анкете священник должен был указать свои биографические данные, полученное образование, годы рукоположений, места службы, а также: имел ли судимости, служил ли в Армии (в 40-50-е гг. еще надо было указать в какой), где отбывал наказание в случае судимости, находился ли на оккупированной территории и тому подобное.
Лишиться регистрации, т.е. получить запрет на профессию, священнослужителю было гораздо проще, чем добиться регистрации. Мы не имеем в виду тех случаев, когда со служения его снимал правящий епископ. Такое имело место, но это были внутрицерков-ные дела и причины для отлучения временного, тем более, постоянного должны были быть очень вескими: грубые нарушения церковных канонов и устава, аморальное поведение, дискредитирующее звание духовного лица, неоднократное нарушение распоряжений благочинного или епархиального архиерея.
Для того, чтобы справку о регистрации у священника отобрал уполномоченный, требовались совсем другие причины и поводы, скорее обратные названным выше. Любой уполномоченный в первую очередь стремился не допустить к регистрации или аннулировать ее у наиболее активных, способных, уважаемых клириков, т.е. тех, кто всемерно поддерживал жизнь в приходах. Примеры такие мы уже приводили. Добавим следующее: чтобы как-то аргументировать свое решение, власти собирали «компромат» на намечаемую жертву. В ход шли слухи, «подметные» письма и т.п. Как правило, священники в таких случаях обвинялись в нарушении советского законодательства о культах, что при тех законах, которые имелись, было сделать очень просто; в финансовых злоупотреблениях (присвоении церковных сумм, занижении доходов и соответственно недоплате налогов) и тому подобное.
Среди других основных «нарушений», которые, по мысли уполномоченных, допускали священники и за которые их следовало наказывать, были следующие:
1) если священник позволял в проповеди критику атеизма или некоторых сторон общественной жизни в стране;
2) если крестил взрослых и детей без регистрации в документах прихода;
3) если посещал старых и больных на дому для их причащения и соборования;
4) если священник подчинял себе церковный совет и контролировал приходские дела, и много других если.
Почти все перечисленное должно было бы бьггь нормой, обычным явлением церковной жизни, но в условиях советского режима попадало в разряд запрещенных деяний.
Видимо, манипулирование с регистрацией сказывалось на численности православного духовенства. Если по стране состав духовенства с 1946 по 1948 г. уве-
личивался с 9254 до 11 846 священников, то с 1950 по 1954 г. их численность уменьшилась. Сергий Гордун приводит такую динамику численности лиц духовного православного звания: на 01.01. 1950 г. - 13 483 человека; на 01.01. 1951 г. - 12 443. Далее с 1952 по 1954 г. соответственно: 12 318, 12 089 и 11 912 [7].
Естественной убылью такие цифры едва ли объяснимы. Не наблюдалось в это время и закрытия церквей, что могло бы объяснить эти показатели. Соответственно, остается сделать вывод, что через систему снятия с регистрации власти довольно эффективно и, что поразительно, легитимно решали вопрос об уменьшении кадрового потенциала РПЦ. По отчету Совета по делам Русской православной церкви в 1960 г. регистрации были лишены 1002 священника, в 1961-432 [8. С. 342].
Наряду с количественным, остро стоял вопрос и о качественном составе пастырского корпуса, причем как с точки зрения внешнего содержания (возраст, образование), так и с точки зрения внутреннего человеческого, истинно христианского наполнения.
Естественно, что на протяжении 40-60-х гг. как количественные, так и качественные показатели не могли оставаться неизменными. Это было характерно и для общесоюзной, и для западносибирской ситуации. По стране в 1946 г. возраст до 40 лет был всего у 7,7 % священников; от 41 года до 50 лет - у 16,1 %, от 50 до 60 лет - у 31 % клириков. Служили в возрасте до 70 лет
- 32,8 %, старше 70 лет - 12 % от общей численности. 45,6 % духовенства в этот период имела еще дореволюционный священнический стаж. В 1948 г. количество духовенства с дореволюционным рукоположением уменьшилось до 30,6 %; 39 % получили сан в период с 1918 по 1941 г., в годы войны священниками стали 20 % от общего числа, а процент тех, кто принял таинство священства в 50-е гг., приближался к 10 [7].
В 40-е гг. возрастной состав причтов западносбир-ских приходов был достаточно солидный. Из 7 священников томских приходов в 1950 г. только один был моложе 50 лет, одному было 52 года, а остальным -далеко за 60 лет [9. Л. 76].
В 1959 г. в штате церквей Алтайского края состояло 18 священников и 9 псаломщиков. Из них родились до 1890 г. - 2 человека, в 1900-1910 гг. - 2 человека; моложе 40 лет было 10 человек. По мере укрепления церквей в 50-е гг. происходило омоложение духовенства. На конец 60-х гг. в целом по стране в православии священников моложе 40 лет уже было 21 % от всего состава, в возрасте от 40 до 60 лет - 33,5 % [10].
В период с середины 40-х гг. до конца 60-х менялись показатели в сторону улучшения состава духовенства и по показателям образования, хотя проблема низкого общеобразовательного уровня и отсутствия специального богословского образования у определенной части духовенства Западной Сибири имела место в течение всего изучаемого периода. Преобладающее большинство священников в 40-50-е гг. имели низшее и среднее образование. Обладателем среднего богословского образования считался даже тот, кто окончил краткосрочные пастырско-богословские курсы. Например, из тех, кто служил в томских приходах в 40-х -начале 50-х гг., специальное среднее образование имел М.С. Сорокоумовский. Он закончил курс Красноярской духовной семинарии и был рукоположен в сан в 156
1907 г. Е. Куропаткин, священник Троицкой церкви в 1916 г. окончил в Бийске шестиклассное катехизаторское училище. С 1918 г. служил диаконом, а священником стал в 1924 г. Настоятель (в 40-е гг.) Успенской церкви Новосибирска Е.И. Удинцев, 1886 г. рождения, окончил духовное училище, духовную семинарию, Демидовский юридический лицей. В сан был посвящен в 1914г. [9. Л. 76; 11. Л. 15].
Крайне редко среди рядового приходского духовенства Западной Сибири встречались те, кто имел полноценное богословское образование, хотя таковые и были. Одно время в ленинск-кузнецкой церкви нес службу молодой священник Белоков, который закончил Ленинградскую духовную академию. В 1952 г. в возрасте 24 лет окончил курс духовной семинарии в Загорске В. Гаврилов. В 1954 г. он стал настоятелем храма в пос. Моряковка Томской области [12].
Причины, объясняющие невысокий образовательный уровень приходского клира, тоже легко объяснимы. Естественная убыль с течением времени тех клириков, которые получили образование до революции, это с одной стороны. А с другой, постоянное сокращение, вплоть до полного уничтожения, всех духовных образовательных учреждений в 20-30-е гг. Даже после 1943 г. правительство особо не спешило идти навстречу РПЦ в ее просьбах создать хоть небольшую сеть образовательных учреждений по подготовке кадров Судьбы семинарий и академий были весьма печальные. Напомним, что их в 50-е гг. и так было не-мщ.го (7-9), а с конца 50-х гг. семинарии стали одна за другой закрываться.
Тем не менее, как а целом по стране, так и в Западной Сибири к 60-м и. уровень специальной профессиональной подготовки корпуса священников значительно улучшился. Доля лиц с высшим духовным образованием в это время составляла 16,5 %, а со средним специальным - 41 %. При этом в православии насчитывалось 5 % священников, имевших высшее светское образование [10].
Из упоминавшихся 27 членов клира Алтайского благочиния по данным на 1959 г. - 5 человек имели высшее и незаконченное высшее образование, а 14 -среднеспециальное и незаконченное среднее. Соответственно к концу 50-х увеличилась и доля лиц, получивших духовный сан в послевоенное время. Пример по Алтайским приходам на этот счет такой. В рукоположенных до 1917 г. остался один священник -А.Г. Поспелов, в 20-30-е гг. - 3; в 1941-1945 гг. - 3, а остальные приняли таинство священства в 50-е гг. [13. С. 184-185].
Взаимосвязь между уровнем образования, профессиональной подготовки и «качеством» работы в деле священнослужения, как, впрочем, и в любом, была совершенно очевидная и прямая. Для примера приведу два имени. В 50-е гг. в Новосибирской епархии - в 1955-1956 гг. в Колывани, а в 1956-1958 гг. в городах Осинниках и Белово служил Д.А. Вандзюк, 1926 г. рождения, украинец. Имел глубокое специальное образование: пастырские курсы при Почаевской Лавре в
1944 г., Ленинградская духовная семинария в 1955 г., Ленинградская духовная академия в 1959 гг. Об успехах его пастырского служения свидетельствуют церковные награды: в 1950 г. получил набедренник, в
1954 г. - скуфью, в 1957 г. - камилавку, в 1958 г. -наперсный крест. Надо иметь в виду, что в РПЦ не было принято раздавать награды направо и налево [5].
В течение продолжительного времени в 50-60-е гг. был настоятелем Покровской церкви Барнаула и алтайским благочинным B.C. Голосов, 1913 г. рождения. Имел высшее светское образование, в 1935 г. окончил богословский факультет Варшавского университета, магистр богословия. Яркий проповедник, отличный организатор приходского и благочинного дела, всеми силами укреплял материальную базу приходов, поддерживал священничество морально и материально. Как он раздражал уполномоченного Совета по делам РПЦ! Сколько тот писем-жалоб написал на Голосова. Добился-таки, чтобы настоятеля привлекли к суду. В 1960 г. против Голосова было возбуждено уголовное дело со стандартными обвинениями: нарушение советского законодательства о культах. Но осудить, т.е. лишить его свободы, не удалось [14; 15; 16.J1. 91].
Имеющиеся в нашем распоряжении в небольшом количестве биографические данные отдельных свщен-нослужителей служат прекрасной иллюстрацией не только к истории российского православного духовенства, не только к истории РПЦ, но и к истории всей нашей страны.
Подавляющее большинство лиц духовного сана подвергались в 20-40-е гг. репрессиям со стороны государства. Упомянутый выше В. Голосов был в 1946 г. осужден по статье 58 и до 1952 г. находился в Магадане. Протоирей Вознесенской церкви Горбовский в декабре 1929 г. был осужден на 6 месяцев за неуплату налога, а за то, что оказал сопротивление при описании имущества, был выслан на Урал. Псаломщик Воскресенского кафедрального собора (Новосибирск) Постников, 1897 г. рождения, в бытность его священником в церкви Красноярского края был арестован в 1930 г. и особым совещанием ОГПУ по Запсибкраю осужден по 58-10 статье УК на 5 лет концлагерей. Работал на строительстве Беломорканала, после чего прибыл в Новосибирск. Псаломщик колыванской церкви Подкопаев в 1933 г. был арестован именно как церковнослужитель и осужден по статье 58-10 УК на 10 лет. В 1943 г. после отбытия полного срока взят в Армию, где прослужил до
1945 г. Иеромонах А. Кашлев из новоперуновской церкви (Алтай) с 1931 по 1942 г. находился в заключении тоже по статье 58-10 [11; 16. Л. 97; 17]. В июне 1941 г. протоирей И.П. Морозов был осужден Рязанским областным судом по той же злополучной статье 58-10 сроком на 10 лет с поражением в правах. Потом его долго отказывались регистрировать как священника, хотя об этом хлопотал епархиальный управляющий Варфоломей, ибо они с Морозовым были земляками и оба учились в Рязанской духовной семинарии [11. Л. 114]. Из тех, кто были настоятелями моряковской церкви, Волков Хрисанф (иеромонах Феодосий), рукоположенный в сан еще в 1916 г., был арестован в 1929 г.; М. Сороко-умовский получил 58 статью п. 10 в 1936 г., в лагере просидел до 1946 г.; И. Самборский по этой же статье получил срок в 1928 г. Статья 58 не миновала многих священников. Она прошлась по судьбе священника Троицкой церкви Томска Е. Куропаткина. Еще в 1932 г. он был осужден Новосибирским ОГПУ на 10 лет. В этом же году был осужден и выслан в Тюменскую область
священник Никольского собора Николаевска-на-Амуре П. Васильев. Он был слепой, когда над ним вершился приговор [18. Л. 14].
Но даже те из служителей культа, которые не подвергались прямому преследованию и насилию со стороны антирелигиозной власти, все равно были ею наказаны. В условиях массового закрытия церквей они оставались без занятия, без средств существования, выбрасывались на улицу, а «неблагополучная» биография религиозного деятеля не позволяла им найти другую хорошую работу. Чем только они ни были вынуждены заниматься? Приведем примеры. Н. Чудинов - псаломщик одной из церквей Новосибирской области - имел за плечами полный курс катехизаторского училища. В 30—40-е гг. работал сельским учителем, счетоводом, бухгалтером, артистом хора радиокомитета. Не думаю, что он часто менял работу по собственной воле. Только с 1946 г. смог приступить к своей профессиональной деятельности. Ф.П. Секон
- с 1947 г. настоятель сельской церкви в п. Ирмень Новосибирской области. Родился в 1873 г., в 1923 г. рукоположен в сан священника, до 1930 г. - на духовной службе. А затем заготовлял дрова, работал кондуктором на железной дороге, плотничал, столярничал, даже огородничал, так до 1947 г. Е.И. Удинцев имел хорошее духовное образование - окончил училище и семинарию. С 1914 по 1937 г. - священник, а с 1938 до 1945 г. работал в разных местах, пока не вернулся к духовной службе [11. Л. 6-7]. Приведенные примеры подтверждают вывод о типичности судеб православного священства.
Вместе с тем состав духовенства Западной Сибири имел и свою специфику. Она вытекала из специфики Сибири как места, куда многие люди, включая священников, отправлялись не только по доброй воле. По нашим подсчетам, в 40-50-е гг. 32 служителя церквей Кемеровской области прибыли сюда либо из западной части страны, либо из Китая. Последнее объясняется волной репатриантов из Китая, некоторые из них временно или постоянно оседали в Сибири. Но вернемся к цифре 32. Четырнадцать священников в прошлом были репрессированы, а пятерым вменялось в вину сотрудничество с оккупантами в годы Великой Отечественной войны. Видимо, это были те из священников, кто выполнял свои пастырские обязанности в приходах, открытых в зоне оккупации, но по тем временам этого было достаточно, чтобы быть обвиненными в пособничестве фашистам [19].
Любопытен и такой факт. В 1953 г. в Петропавловской церкви г. Анжеро-Судженска священником был отец Возняк, специально поставленный сюда епархией, поскольку в данном городке было много сосланных из Львова бывших униатов. Произошло это, видимо, после известных событий во Льве и на Западной Украине по насильственному присоединению к РПЦ греко-католических (униатских) приходов. Отец Воз-няк был тоже из числа бывших униатов, принявших вольно или невольно православие. Не знаем, искренним ли православным пастырем он стал, возможно ли такое, но прихожане Петропавловской церкви из числа «коренных православных» были весьма недовольны, что у них служил бывший униат [20].
Объем работы у провинциальных священников, особенно в силу их малочисленности, был всегда велик. Церковные службы должны были совершаться по
Уставу, а их в соответствии с православной традицией было немало. Следовало тщательно готовиться к каждой и, особенно к праздничным, когда в церкви набиралось много народа. Подготовка к службе включала не только внутренний настрой, знание всего регламента богослужения, но и специальные предуготовле-ния: чтобы были свечи, заправлены кадильницы, приготовлены вино и просфоры, все необходимые облачения и т.п. А поскольку в части церквей у священника никого в услужении не было, то таких дел набиралось достаточно. Много времени уходило на исполнение обрядов и треб, потребность в совершении которых всегда была высокой. В связи с тем, что церквей было очень мало, а православные верующие хотели исполнять свой христианский долг через обряды, то священников нередко приглашали для их совершения на дом верующих, в том числе и в те населенные пункты, которые располагались окрест церкви. Верующие обращались с просьбой приехать и провести обряд крещения, напутствия больных, отпевания, освящение домов и тому подобное.
Но дело в том, что без специального разрешения уполномоченного ни один священник не мог выехать даже в ближайшие села. А уполномоченные, как правило, не торопились выдавать подобные разрешения. В случае, если священник все-таки позволял себе без разрешения выезжать по приглашениям, следовали санкции, вплоть до снятия с регистрации.
Помимо вышеперечисленных чисто пастырских обязанностей, у приходских священников, особенно настоятелей, вплоть до 196] г. была масса забот, связанных с материальным обустройством, финансовым положением церквей. Сил и энергии на это нужно было тратить очень много в тогдашних условиях и при том отношении к храмам. Поддерживать элементарное жизнеобеспечение церкви (отопление, освещение и тому подобное) приходилось, преодолевая огромные препятствия, не говоря уже о том, чтобы позволить церкви некоторые излишества - провести телефон, заасфальтировать двор и т.д. Разрешения на проведение всех этих операций (а без разрешения ничего было нельзя) надо было испрашивать долго, обращаясь за ними каждый год заново. Непомерной заботой становилось проведение даже косметического ремонта, не говоря уже о капитальном: строй- и ремонтные материалы приходилось «доставать», стоило это немало как сил, так и средств. По большому счету, священник должен был быть еще и хорошим хозяйственником, и «добытчиком». Особенно много сил было отдано в период открытия церквей, когда верующие получали их или полностью разрушенными, или полуразрушенными.
О большой загруженности священников свидетельствует и то, что многие из них по ряду лет не брали отпуск. В 1960 г. протоирей Н. Юдин, томский благочинный и настоятель Петропавловской церкви, подал прошение на имя епископа: «...прошу Вас, Преосвя-щеннейший Владыко, дать мне с 7 июня по 7 июля отпуск для поездки в Барнаул к детям. Отпуском не пользовался с 1944 г.» [21. Л. 10]. Облик праздно-ленивого попа, бездельника и тунеядца, который усиленно насаждался в советской публицистике, явно не соответствовал действительности. Равно как и миф о баснословных доходах, получаемых ими, об излише-
ствах их быта, о пристрастиях к чревоугодию. Роскошествовать рядовым клирикам было не на что.
Существовавшее постановление Совета министров СССР от 3 декабря 1946 г. «О порядке обложения налогами служителей религиозных культов» предусматривало очень высокую шкалу налога на доходы священников - от 50 и более процентов. До 1957 г. налогами облагались даже пенсии, выплачиваемые бывшим служителям культа и нетрудоспособным членам их семей по случаю потери кормильца. При этом следует иметь в виду, что меры социального страхования не распространялись на духовенство.
Пенсионным обслуживанием РПЦ занималась самостоятельно. При Священном Синоде существовал Пенсионный комитет, который и отвечал за это. Пенсионный фонд складывался из отчислений с каждого прихода. В 1952 г. Синодальный пенсионный комитет отмечал, что выплачиваемые пенсии очень низкие, а для большинства их получателей - единственное средство к существованию. Многие пенсионеры из числа бывших духовных лиц буквально бедствовали, поэтому комитет настаивал на своевременном перечислении средств и просил, если позволяют доходы, по возможности, увеличить их. Приветствовались и добровольные пожертвования в фонд [21. Л. 45].
«Полную» церковную пенсию давали за 30 лет служения в священническом сане. К концу 50-х гг. средний размер пенсионных выплат был таков: протоирею, священнику - 400 руб., протодьякону - 280 руб., вдова протоирея получала 200-250 руб., вдова священника -200 руб., столько же вдова псаломщика.
Вернемся к доходам служивших клириков. В рассматриваемый период одним из излюбленных приемов критики духовенства было обвинение их в сокрытии доходов, в том, что за счет обмана верующих они живут на нетрудовые доходы.
Не будем вдаваться в ненужную дискуссию, являлось ли пастырское служение и удовлетворение религиозных потребностей трудовой деятельностью. Что же касается сокрытия доходов, то, по-видимому, такие случаи имели место. Что делалось либо не очень добросовестными людьми, либо по той простой причине, о которой уже говорилось. Налоги были слишком велики, а доходы порою столь минимальны, что священнику и его семье грозило остаться без средств к существованию.
Сокрытие достигалось простым путем: не указывалось точное количество совершенных обрядов. Хотя это осуществлялось, скорее, не столько для того, чтобы разницу положить себе в карман, а для того, чтобы вывести участников обрядов из-под контроля гражданской власти, ведь многие люди в то время просто боялись афишировать свою приверженность религии. Правда, утаить совершенные требы и обряды было практически невозможно. Всегда находились те и из прихожан, и из обслуживающего персонала, а то и из священников, которые докладывали куда следует о сокрытии количества треб. По подобному анонимному письму, например, была проведена проверка колпашевским горфинотделом священника тогурской церкви О. Кравченя. В письме сообщалось, что в декларации о доходах отец Олег занизил их фактическую сумму -получил 33 928 рублей, а указал только 12 366 руб. Он не показал правильную цифру обрядов: окрестил 14 детей, а
записал четверых, в другой раз вместо 18 крещенных сделал отметки о трех. В результате почти детективной проверки (фининспекторы опросили людей, принимавших требы, чьи фамилии были внесены в книгу регистрации обрядов, и потребовали от них назвать имена людей, присутствовавших одновременно с ними на крещении) с 33 938 руб. (выяснилась такая сумма) с настоятеля взяли 14 403 рубля налога [22. Л. 50].
Гораздо чаще, если не массово и повсеместно, наблюдалось обратное: не священники скрывали доходы, а финорганы произвольно завышали их сумму и соответственно требовали уплаты налогов с денежных поступлений священников, которых и в природе не было. В адрес епархии, уполномоченных поступали многочилен-ные жалобы на этот счет. В 1948 г. жалобы на неправильное налогообложение были массовыми. В этот год была проведена денежная реформа, реальные суммы доходов духовенства снизились, а налоги им определялись, исходя из поступлений дореформенных лет.
В 1955 г. в томский облфинотдел поступило заявление от настоятеля тогурской церкви, что ему сильно завышен налог. Финансовые органы были вынуждены произвести перерасчет и пришли к выводу, что доход священника К. Шаховского составил за 1955 г. 12 764 руб. Сумма выплаты ему была определена в 3 280 руб. Простой расчет показывает, что священник должен был платить в пользу государства, ничего и никогда от него не получая взамен, четвертую часть своих заработков [22. Л. 117-118].
Но государству и этого было мало. В конце 50-х гг. значительно увеличились размеры налогов духовенства, причем они пересматривались в сторону повышения в 1959 г. дважды, в 1960 г. - трижды, а в 1961 г. налог возрастал четырежды, пока не достиг запредельной цифры в 81 % от получаемого дохода.
В таких условиях говорить о сверхроскоши, сверхизобилии материально-бытовой жизни приходского священства было просто нечестно. Особенно это касалось священников сельских приходов, где и общины были маленькие, и доходы сельского населения в целом ничтожны. Надо было держать огород, чтобы хоть как-то пропитаться. Иногда наблюдались случаи, когда священник из сельской церкви просил перевести его в более богатый приход потому, что в своем он ничего не получал, семью не на что было содержать. В 1948 г. ушел за штат по личному желанию настоятель шипу-новской церкви Сузунского района Янкин. Причина та, которая была обозначена выше [11. Л. 68].
В 1949 г. священник А. Малютин написал заявление уполномоченному Совета о том, что вынужден оставить Покровскую церковь в с. Перуново Алтайского края. Церковь находилась далеко в стороне от районного центра, поэтому посетителей в ней было немного. Содержать церковь и священника было крайне затруднительно. То же самое имело место в Покровской церкви Троицкого района Алтайского края. Из-за низкой доходности здесь в течение 1959-1960 гг. сменилось пять священников. По той же причине в 1960 г. подал заявление священник Титов об уходе из плеш-ковской церкви [13. С 122; 23].
Мы обозначили еще одну кадровую проблему РПЦ в рассматриваемый период: крайне высокая текучесть кадров в рядовых, особенно сельских церквях. Даже в
некоторых городских в течение года штат священников обновлялся по 2-3 раза. В тогурской церкви Томской области с 1945 по 1959 г. было девять настоятелей. В церкви поселка Моряковский Затон Томского района с 1945 по 1954 г. служило поочередно 7 настоятелей [22. Л. 102]. В рубцовской церкви в 1959 г. сменилось восемь священников, в алейской - пять. Сложно назвать все причины, обуславливающие такое положение дел с закреплением духовных лиц за приходами. Одну из них мы уже назвали - доходы. Видимо, в целях «социальной справедливости» руководство епархии переводило священника из бедной церкви в более благополучную, присылая на его место другого, а потом следующего.
Если перемещение осуществлялось внутри епархии, что было чаще всего, это могло означать, что священника переводят либо для «усиления» штата, либо желая вывести из-под преследования уполномоченного данной области. Перемещения внутри благочиния могло означать заурядное: каких-либо два священника не ужились между собой. В отдаленный приход могли послать на «перевоспитание» и тому подобное.
Какова бы ни была причина частой смены настоятелей, она отрицательно сказывалась на состоянии прихода и настроении членов общины. Не случайно в протоколе заседания церковного совета тогурской церкви от 22 июля 1958 г. читаем: «Пожелать вновь назначенному настоятелю ... послужить ... более долгие годы, так как частая смена настоятелей весьма отрицательно сказывается на религиозной общине» [24. Л. 121].
Следует признать, что частая сменяемость членов приходских причтов частично объяснялась и тем, что не все клирики отвечали требованиям настоящего пастыря. И епархия, и уполномоченные получали много жалоб от верующих на священников, и не всегда в них содержалась напраслина. Недовольны были, например, прихожане колыванской церкви настоятелем Клиросо-вым - не общителен, хмур, медлителен. Верующие Покровской церкви Барнаула жаловались на настоятеля И. Литвинцева: «невозможно груб по отношению к верующим. Отношение к бедным бездушное и несознательное» [11. Л. 83; 25; 26. Л. 277; 27]. Много жалоб было прислано из Михаило-Архангельской церкви Новокузнецка на священника Виноградова. Отец Петр Карташов несколько лет служил в Тогуре, но особой любви не сыскал. Об этом свидетельствует тот факт, что глава Томского благочиния не захотел его вернуть в 1960 г. на место настоятеля в здешний храм, ссылаясь на то, что верующие его не желали [21. Л. 19].
Церковному руководству приходилось разбираться с поступками служителей культа, которые не согласовывались с требованиями праведной жизни. Так, был освобожден от должности и лишен права быть священником протоирей Троицкой церкви Томска «как второбрачный» (так в тексте письма архиепископа). По этой же причине был в конечном итоге лишен сана упоминавшейся уже П. Карташов [28. Л. 50]. Псаломщик турухановской церкви Новосибирска Никифоров пьяный подрался, в ресторане, был доставлен в от-де-ление милиции, что случалось с ним не один раз.
Совсем уже недопустимо вел себя настоятель церкви в селе Ирмень Новосибирской области. Пил часто, даже на улице пьяным спал, грубил, матерился, чер-
тыхался. Естественно, оба были лишены сана. Имел пристрастие к винопитию иеромонах Палладий Балин, назначенный в свое время настоятелем Пантелеймон-ской церкви Кемеровской области. По несчастливому совпадению для этого прихода, иеромонах сменил предшествовавшего ему настоятеля Ляушина, уличенного в растрате церковных сумм [11. Л. 48; 26. Л. 227; 29]. Вот и причина смены священников!
Как и в обычных трудовых коллективах, церковному руководству приходилось выслушивать жалобы от жен своих подчиненных на супружескую неверность или на недостаточную заботу о детях, разбираться в ссорах и склоках между клириками и тому подобное.
Часто «не везло» церквям на низший церковный персонал - псаломщиков, диаконов. У одних из них не было никаких профессиональных способностей, другие проявляли аморальность. Псаломщик одной из томских церквей диакон Шкуровозов не добросовестно относился к своим обязанностям: отказывался участвовать в совершении треб, петь и читать, уклонялся от участия в проскомидии, систематически опаздывал на богослужения, а то и пропускал их. Кроме того, как характеризовал его руководитель благочиния, был своенравен, заносчив, резок, груб. Считал, что службы слишком длинны и сложны. Конечно, такого человека нельзя было и близко подпускать к церкви [24. Л. 3].
Безусловно, священники тоже люди, и среди них встречались разные, и они были подвержены страстям и недостаткам как профессиональным, так и личностным. Вот признания о своих проповеднических способностях священника Воскресенской церкви И. Чу-дина. «Верующие ... начинают поговаривать вслух, что недовольны мной тем, что не говорю проповедей. Должен сознаться в том, что я их наизусть не знаю и, притом, красноречием не обладаю».
О священнике П. Скворцове митрополит Варфоломей предупреждал: «если он не переменит своего характера в службе церковной, то может службы церковной лишиться, а отцу Благочинному предписываю о фактах грубого отношения о. Скворцова к сослуживцам и всем служащим в Петропавловской церкви докладывать мне» [28. Л. 2; 30].
Особенно нетерпимы и пагубны для православной веры были случаи ссор и склок, которые возникали между священниками одного штата. В 1952 г., например, возник конфликт между настоятелем Троицкой церкви Томска П. Кониным и её священником П. Васильевым. Они обменялись жалобами друг на друга, которые направили и архиепископу, и уполномоченному (!), вылив друг на друга изрядно грязи [28. Л. 48; 30. Л. 4]. Безусловно, церковное руководство было обеспокоено и опечалено каждым случаем внутрицерковных разборок, потому что это служило определенным показателем нездоровья клира и общины в целом. Все эти кляузы, доносы, ссоры не служили повышению авторитета церкви и религии.
Высшие епархиальные чины были вынуждены вмешиваться в конфликты. В 1958 г. митрополит Новосибирский и Барнаульский провел пастырское совещание в Томске. На нем состоялся разбор очередного скандала в Троицкой церкви между священником Валовым, с одной стороны, и всеми остальными священниками - с другой. Высокопреосвященный митропо-160
лит Нестор призвал всех к общему миру, любви, «пастырскому на пользу верующих служению, отложить всякие раздоры, помнить, как высок и ответственен в данный момент долг Пастыря». Нестор призвал томское духовенство не только самим не участвовать в разговорах (читай - раздорах, сплетнях - Л.С.), но и учить, и предостерегать от этого греховного дела и своих пасомых» [31].
Конечно, подавляющее большинство священников понимало, что любое их аморальное поведение ложится темным пятном на церковь. Собрание причта Петропавловской церкви Томска, состоявшееся у благочинного в 1964 г. в целях примирения одного из конфликтов, пришло к такому решению: 1) простить прошлые обиды между враждующими; 2) определить для них нормы взаимного поведения. Эти нормы включали такие положения: «...а) не делать никаких замечаний, укоров и критики друг другу во время богослужения, а заявлять о недостатках отцу-настоятелю; б) внушить своим близким и знакомым прихожанам соответствующее уважение ко всем другим членам причта и загладить прошлые кляузы в глазах этих знакомых и прихожан» [18. Л. 2].
Самым же невыносимым и ущербным для дела церкви были даже не скверные характеры отдельных ее служителей, не человеческие слабости, а равнодушие некоторых из них к своему долгу и тем более предательство интересов церкви. Встречались таковые в приходской жизни Западной Сибири, к счастью, немногие. В фонде уполномоченного по Кемеровской области нам встретились несколько писем, написанных красивым почерком, с подробным описанием всех перепетий и частностей приходской жизни, деятельности священников прихода, их разговоров между собой, настроений и тому подобное. Письма принадлежат священнику П. К-ву, который в 50-60-е гг. служил в разных храмах Кемеровской области, а в начале 60-х был даже благочинным. По содержанию - это, практически, доносы, «стукачество», не случайно же сам К-ев несколько раз делал приписки уполномоченному - ни в коем случае не доводить до других священников сведения об его авторстве. Приняв в 1961 г. Кемеровское благочиние с 13 церквями и молитвенными домами, он стал едва ли не первым помощником уполномоченного по закрытию других церквей. Так, благочинный ни словом не возразил против закрытия церквей в Верхтомке и Ленинск-Кузнецке, счел их слабосильными, убыточными; оправдывал сокращение служб, требовал, чтобы священники гнали из церквей нищих и юродивых. Не случайно же, верующие из Кемеровской области несколько раз жаловались на благочинного в епархию [32]. Не беремся судить такого человека, заметим только, что «иудство» сопровождало христианскую церковь с первых дней ее зарождения.
Будучи живым организмом, РПЦ в целом и каждая отдельная община имела свои «человеческие», земные проблемы, была не свободна от страстей, интриг, зависти, недостойного поведения отдельных своих членов. Но, все же, думается, не они определяли лицо верующих и пастырей. Подавляющее большинство священников в рассматриваемый период были настоящими христианскими подвижниками, в труднейших условиях окормляя православной верой тех, кто желал ее сохранить и получить.
Какие бы недостатки в деятельности православного священства мы не находили, считаем, что основной долг они выполняли, всяк в меру своих способностей. А главная забота их - служение пастве. Церковный Устав и традиция так определяет характер отношений между пастырем и паствой: «Движение пастырского духа к пастве - основа душепопечительности, а ее высшее выражение - сострадательная любовь пастыря к пастве ... Основа пастырского служения, на котором зиждутся все другие свойства пастыря и особенности его служения, является любовь к пастве...» [1. С. 357].
Мы уже приводили примеры самоотверженного пастырского служения клириков Западной Сибири. Это и епархиальные управляющие митрополиты Варфоломей (Городцов) и Павел (Голышев), епископ Никандр, благочинные В. Голосов, Ю. Юдин, Н. Горелкин, Н. Войтович, священники М. Сорокоумовский, Е. Куропаткин и многие другие. Каждый из них по-своему заслуживал доброе слово. Образцом простой, но достойной характеристики может служить оценка, данная благочинным на священника Покровской церкви поселка Мо-ряковский Затон И.Д. Теплякова: «Старательный для храма, скромный, трезвый, с народом кроткий... Службу и требы совершает благоговейно» [33].
В селе Новолуговское Новосибирской области служил настоятелем Л. Осипов. Он пользовался большим авторитетом не только среди прихожан, но и других сельчан. Перед первомайским праздником, на который пришелся и день Пасхи, поп выступил с проповедью, в которой призвал христиан в дни страдания Христа, распятого на кресте, не веселиться и не пить вина. Так вот, посещаемость местного клуба в эти дни резко упала, а массовые гуляния начались только с 3 мая. Кстати, о клубе и церкви. Разные комиссии, приезжавшие в село, неоднократно отмечали, что храм отца Осипова всегда содержался в чистоте и порядке, был обновлен и покрашен, а клуб, при наличии многих ответственных, постоянно находился в полузапущен-ном состоянии. И еще один интересный штрих: священник Осипов выписывал и читал журнал «Наука и религия» [34].
Как ревностный пастырь и наставник зарекомендовал себя священник Ткаченко из Новосибирска. После каждой воскресной или праздничной службы он обращался к верующим с проповедями. После каждого обряда венчания не только поздравлял вступивших в брак, но обращался к ним, их родителям, кумовьям с назидательным словом, что совершенное таинство - это только начало вступления в христианскую жизнь, что они не должны ограничиваться только этим обрядом, а во всем жить и проявлять себя по-христиански [35. Л. 15].
Церковь старалась поддерживать своих ревностных служителей. За заслуги перед ней и долгое служение в РПЦ священник мог получать такие патриаршие и епархиальные награды: набедренник, скуфью, камилавку, палицу, крест с украшениями, митру, наперсный крест или протоирейство. Самыми дорогими наградами считались набедренник и митра, которые оценивались в 1000 рублей. Самыми простыми были: наперсный крест (300 руб.), камилавка (250 руб.). Про-тоирейство обходилось в 400 руб., палица - 500 руб., крест с украшениями — 600 руб. Самое интересное заключалось в том, что отмеченные за заслуги по по-
лучении известия о награждении должны были немедленно внести в епархиальное управление соответствующую сумму через благочиние [36].
В 1950 г. приезжавший в Томск Варфоломей возложил палицу на заслуженного протоирея Троицкого храма отца Петра Васильева, награжденного к Пасхе Святейшим Патриархом. «При возложении палицы владыка говорил до слез умилительную речь, поминая все заслуги о. Петра пред святою Церковью и его физическое состояние слепца, так что все молящиеся плакали» [9. Л. 68].
В 1960 г. настоятель тогурской церкви отец Владимир (Игнатьев) получил телеграмму следующего содержания: «В память 15-летнего юбилея его Святейшества Патриарха Алексия вы награждены камилавкой. Посылаю вам справку на право ношения камилавки». Подпись благочинного, который и делал представление на награждение [24. Л. 23].
Получение протоиерейского звания было еще и определенным повышением по службе, так как означало получение нового сана. Возведение в очередной духовный сан обычно осуществлялось высоким иерархом из епархии. Так, во время одного из выездов в Томск митрополита Новосибирского и Барнаульского Варфоломея он возвел в сан протоирея двух священников Петропавловского собора - настоятеля Г. Симашева и второго священника И. Габжило, награжденных Патриархом Алексием ко дню Святой Пасхи [37].
Правящие епископы по приезду в приходы практиковали рукоположение в сан, как правило, тех из церковнослужителей, диаконов, которые долго и ревностно служили в храме. Это происходило в связи с уже упоминавшейся причиной - нехваткой кадров специально подготовленных, т.е. окончивших семинарию. В 1948 г., например, Варфоломей рукоположил в сан священника диакона из Томска Титова [35. Л. 142].
Как считают специалисты (Д. Поспеловский, например) священники, рукоположенные не после семинарии - самоучки, нередко зарекомендовывали себя более ревностными религиозными служителями. Объясняется это, что духовное образование, как и вся религиозная жизнь, было под влиянием государства, включая контроль над образовательными программами семинарий и духовных академий, и над профессорско-преподавательским составом, да и над самими семинаристами. Обучение в семинарии, пишет Д. Поспелов-ский, осуществлялось под неусыпным контролем Совета по делам РПЦ, неуклонно отсеивавшего так называемых «религиозных фанатиков», сопровождавшего внедрение агентов КГБ в среду учащихся.
Все это, а также общая атмосфера лояльности и покорности государству со стороны не только администрации, но и некоторых профессоров приводило к тому, что из семинарий и академий иногда выпускались менее ревностные священники, чем те, которые готовились к своему служению вне стен этих учреждений под руководством какого-нибудь епископа или священника [8. С. 383].
Избравший путь пастырского служения церковник был подготовлен к этому опытом работы в храме, сознательным и целенаправленным выбором. Примером свя-щенника-самоучки может служить М. Штонь. Родом из Тернопольской области, в 1950 г. приехал в Сибирь, работал на шахте в г. Осинники. Постоянно посещал мест-
ную церковь, пел в церковном хоре. В 1955 г. митрополитом Варфоломеем был назначен штатным псаломщиком Ильинского храма в г. Осинники. В декабре 1956 г. митрополитом Нестором возведен в диаконы с назначением на должность псаломщика в Вознесенский молитвенный дом г. Белово Кемеровской области. А через три года М. Штонь уже в сане священника указом по епархии был назначен настоятелем в Тогур Томской области. Но настоятелем местного храма отец Михаил не стал, потому что как раз был ревностным пастырем. Уполномоченный по Томской области не дал разрешения на служение М. Штоня на подведомственной ему территории, хотя епископом Донатом такое направление было подписано. Томскому уполномоченному не понравилось то, что он узнал о священнике: слишком активный, много работал с прихожанами, более того, без разрешения выезжал на выполнение треб. Пришлось правящему архиерею подыскивать для пастыря другое место [38].
Западносибирские приходы, заботясь о кадрах духовенства, подыскивали тех из молодых людей, кто хотел бы и мог получить специальное духовное образование. Так, из Петропавловского собора Томска учились молодые воспитанники - М. Прудников - в Московской семинарии, А. Сапожков - в Киевской, М. Кно-пов - в Саратовской. Знаменская церковь послала на учебу в семинарию Н. Баранова, 1940 г. рождения [18. Л. 17; 30. Л. 28; 39. Л. 88]. Епархия поддерживала «своих» семинаристов, выдавала деньги на проезд до учебы, выплачивала стипендию. Приезжавшие домой на каникулы семинаристы старались поучаствовать в храмовой службе, но уполномоченные категорически запрещали приходам использовать помощь учащихся семинарии.
Вообще же, каждый случай отправки молодого человека в семинарию властями рассматривался как крайне нежелательный, как победа идейного врага - церкви. Известны случаил когда власти всячески противодействовали намерению человека учиться в семинарии. В качестве примера приводим полный текст послания, присланного уполномоченным Совета по делам РПЦ по Москве и Московской области в адрес его алтайского коллеги: «В порядке информации сообщаю, что житель Вашего края Пивоваров Виктор Иванович, 1937 г. р., не работает, проживает: Алтайский край, Бийский район, с. Верх-Катунь, ул. Чапаева, 31, подал заявление о приеме его в Московскую духовную семинарию на 1964 -1965 учебный год.
Информируя о вышеизложенном, прошу Вас принять через местные партийно-советские органы соответствующие меры по предотвращению поступления его в семинарию. Кроме того, сообщите (если располагаете) наличие компрометирующих материалов, которые могли бы послужить препятствием к зачислению его в это учебное заведение» [40].
Стоит иметь в виду, что письмо представляло из себя трафаретно-отпечатанный бланк, в который толь-
ко вписывалось имя и адрес подателя заявления в семинарию, и что такие бланки рассылались по адресам всех абитуриентов духовного учебного заведения. Именно в результате получения точно такого же послания, только от уполномоченного Совета по Белоруссии, кемеровские власти в 1961 г. устроили настоящую травлю А. Пирогова из Новокузнецка, обучавшегося в Минской духовной семинарии. Молодой человек мужественно и стойко отстаивал свой выбор, не поддавался ни на какие уговоры, угрозы и провокации властей. Письма Пирогова рисуют нам образ умного, очень начитанного и интересного человека, который твердо был намерен посвятить себя духовному служению [39. Л. 38-43]. Видимо, такими Пироговыми и держалась Русская православная церковь.
В завершении анализа кадрового корпуса приходов РПЦ в Западной Сибири хотелось бы отметить, что на его состоянии, равно как и состоянии всего православного священства в России, сказывалось общее положение Русской православной церкви в 40-60-е гг.
Прежде всего, постоянно ощущалась резкая нехватка кадров священников РПЦ даже в условиях ограниченного количества православных приходов в Западной Сибири. Это объяснялось, во-первых, значительным истреблением духовенства в предыдущие годы, во-вторых, массовой маргинализацией этого социального слоя за годы советской власти; в-третьих, специальной политикой правящего режима, который в 4060-е гг. предпринимал все меры к недопущению роста числа православных клириков.
Проблемой оставался в это время недостаток специального богословского образования духовенства, старение кадров священнослужителей, проникновение в их среду людей, недостойных пастырского предназначения.
Сказывался постоянный и жесткий контроль за клириками со стороны государства, которое изыскивало всевозможные способы, чтобы ограничить их деятельность. Для этого использовалось законодательство, сужавшее сферу активности священника помещением церкви и оправлением обряда. Настоящим «бичом» стала регистрация священников у уполномоченных Совета по делам РПЦ, которая, в случае ее получения, легализировала действия пастыря, и, наоборот, запрещала ее в случае снятия с регистрации. Активно применялись против духовенства угрозы, шантаж, клевета, подкуп, травля.
Все это не могло не сказываться на количественной и качественной сторонах деятельности православного священства.
Несмотря на трудности, на то, что часть из них не выдерживала всех испытаний, смирялась с навязанными им условиями, проникалась равнодушием (все люди! -Л.С.), можно говорить и о подвижничестве православных клириков, большая часть которых все-таки стремилась выполнять свой пасторский долг и предназначение и выполняла его.
ЛИТЕРАТУРА
1. Настольная книга священнослужителя. Т. 1. М.: Изд-во Московской патриархии, 1979.
2.ГАТО. Ф. 1786. Оп. 1. Д. 17. Л. 20.
3. ЦХАФАК.Ф. 1692. Оп. 1. Д. 34. Л.74.
4. ГАКО. Ф. 964. Оп. 1. Д. 45. Л. 59.
5. ЦХАФ АК.Ф. 1692. Оп. 1. Д. 41. Л. 4.
6. ЦХАФАК Ф. 1692. Оп. 1. Д. 30.
7. Гордун С. Русская православная церковь при Святейших Патриархах Сергии и Апексии//Вестник РСХД. Париж, 1990. № 158. С. 102.
8. Поспеловский Д. Русская православная церковь в XX в. М.: Республика, .1995.
9. ГАТО. Ф. 1786. Оп. 1. Д. 25.
10. ЦХАФАК Ф. 1692. Оп. 1. Д. 199. Л. 27.
11. ГАНО. Ф. 1418. Оп. 1. Д. 27.
12. ГАТО. Ф. 1786. Оп. 1. Д. 14. Л. 20.
13. Документы по истории церквей и религиозных объединений в Алтайском крае (1917-1998 гг.). Барнаул, 1999.
14. ЦХАФАК Ф. 1718. Оп. 1. Д. 199. Л. 3,153-154.
15. ЦХАФ АК. Ф. 1718. Оп. 1. Д. 37. Л. 53.
16. ЦХАФ АК. Ф. 1718. Оп. 1.Д. 17.
17. ГАНО. Ф. 1418. Оп. 1. Д. 36. Л. 5.
18. ГАТО. Ф. 1786. Оп. 1. Д. 33.
19. ГАКО. Ф. п. 75. Оп. 8. Д. 316. Л. 12.
20. ГАТО. Ф. 1786. Оп. 1. Д. 35. Л.23.
21. ГАТО. Ф. 1786. Оп. 1.Д. 37.
22. ГАТО. Ф. 1786. Оп. 1.Д. 11.
23. ЦХАФ АК. Ф. 1692. Оп. 1. Д. 26. Л. 159-160.
24. ГА ТО. Ф. 1786. Оп. 1. Д. 16.
25. ЦХАФ АК. Ф. 1692. Оп. 1. Д. 3. Л. 12
26. ГАКО. Ф. 964. Оп. 1. Д. 29.
27. ГАКО. Ф. 964. Оп. 1. Д. 36. Л. 181.
28. ГАТО. Ф. 1786. Оп. 1. Д. 21.
29. ГАНО. Ф. 1418. Оп. 1. Д. 11. Л. 32.
30. ГАТО. Ф. 1786. Оп. 1. Д. 19. -
31. ГАТО. Ф. 1786. Оп. 1. Д. 39. Л. 12.
32. ГАКО. Ф. 964. Оп. 1. Д. 41. Л. 470, 476, 479.
33. ГАТО. Ф. 1786. Оп. 1. Д. 38. Л. 32.
34. ГАНО. Ф. 1418. Оп. 1. Д. 45. Л. 6.
35. ГАНО. Ф. 1418. Оп. 1. Д. 42.
36. ГАТО. Ф. 1786. Оп. 1. Д. 18. Л. 20.
37. ГАТО. Ф. 1786. Оп. 1. Д. 20. Л. 18.
38. ГАТО. Ф. 1786. Оп. 1. Д. 34. Л. 74, 79.
39. ГАКО. Ф. 964. Оп. 1. Д. 43.
40. ЦХАФАК. Ф. 1692. Оп. 1.Д. 60. Л. 116.
Статья представлена кафедрой истории и документоведения исторического факультета Томского государственного университета, поступила в научную редакцию «История» 6 октября 2002 г.
