CC BY
301
УДК 930.001.12
Причины расширения территории российского государства (IX-XIX в.в.) и
РОЛЬ ГОСУДАРСТВА В ОСВОЕНИИ СИБИРИ, ДАЛЬНЕГО ВОСТОКА И РУССКОЙ АМЕРИКИ В
АНГЛОЯЗЫЧНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ Т.В.Воробьева
The reasons of the expansion of the Russian state (IX-XIX centures), and the
ROLE OF THE STATE IN COLONIZATION OF THE SIBERIA, THE FAR EAST AND RUSSIAN
America in the works of English and American historians
T. V. Vorobieva
Abstract
For many foreign historians, the expansion of Russia and the building by the Russian peoples a vast Eurasion state is a question of great importance. Since the first half of the XX-th century they have been trying to find the adequate answers to the question - which was a prime factor of Russian expansion, what are specific mechanisms, ways and means of this process?
The author undertakes a systemic analysis of opinions and theoretical notions of the English and American historians. At the same time a peculiar attention is paid to the specific conditions of Russian colonization, which usually are not taken into consideration by foreign historians.
Пройдя значительный путь, англоязычная историография сформировала направление, связанное с изучением процесса русской колонизации. Особое внимание в нем уделяется Сибири, Дальнему Востоку, Северо-Западу Америки. Несмотря на то, что для большинства зарубежных исследователей характерно использование географического названия «Сибирь» для всех российских восточных территорий, вплоть до Приморья, Дальнего Востока, Чукотки и Камчатки, их активность в данной области исследований достойна уважения. Так, в составе Университетского колледжа Лондона с 1915 года работает Школа славянских и восточноевропейских исследований. Она тесно сотрудничает с Центром «Британия- Россия- Центр Восток-Запад» (до 1991г. Ассоциация «Великобрита-ния-СССР»). В 1990 г. специализированное издание по истории Сибири и Дальнего Востока, объединившее многих англоязычных исследователей Великобритании и США «Сибирика» было перенесено в США, где к этому
времени создали и развили свою историческую школу изучения освоения русскими Северной Азии и Северо -Запада Америки. В 1985г. при духовной семинарии св. Германа на Аляске открыт научный центр, изучающий историю распространения христианства на Севере России, в Сибири, на Аляске, а также историю аборигенных народов. С 1988г. Центр исследований СевероТихоокеанского региона проводит ежегодную конференцию, посвященную процессу российской колонизации [2,20-29].
Спектр рассматриваемых англоязычными историками проблем необычайно широк, но в связи с ограниченным объемом журнальной статьи, обратимся к одной из узловых тем российской колонизации - роли государства в процессе расширения территории России.
Один из основных вопросов, который задают зарубежные исследователи, обращаясь к теме российской колонизации, сводится к поиску цели этого процесса. Было ли движение
«встречь солнцу» осознанным государственным планом, или это стихийно сложившийся ход событий?
Основоположник американской калифорнийской школы Дж. Кернер утверждал, что в основе русского продвижения на Восток был мощный географический фактор. Именно Валдайская возвышенность, по мнению Р. Дж. Кернера, была тем первым центром, который держал ключ к империи, построенной Новгородом Великим после упадка Киева. Он контролировал Новгородский доступ к продуктам на юге и юго-востоке, и пушную империю к северу и северо-востоку, без чего империя не могла существовать. Именно этот район позволил впоследствии Москве доминировать над всей Восточно - Европейской равниной и распространяться к пяти морям - на запад - к Балтийскому, на юг - к Чёрному и Каспийскому, на север - к Ледовитому океану и на восток - к Тихому океану. И далее, автор делает вывод: «Величайший волок Валдайского района контролировал во всех четырёх направлениях торговые пути и движение населения и определял всю высшую стратегию межгосударственной политики. Это был доминирующий фактор в истории России. В исторической перспективе, через века, важнейшей ценностью для торговли являлись меха. Так Валдайская возвышенность сыграла в судьбах Восточной Европы и Азии роль исключительную за гранью воображения. Отсюда проистекал русский мотив к колониальной экспансии. Отсюда вышла русская империя, которая в одно время распространилась на три континента» [27,8]. Современные исследования колонизации Восточноевропейского Севера проводил российский историк Н.А. Макаров. Его работы: «Колонизация северных окраин Древней Руси в XI - XIII в.в» (1977), «Колонисты на окраинах: сельское
расселение на Волоке Славянском в X
- XIII в.в.» (1990); «Русский Север: таинственное средневековье» (1993) -являются ценным вкладом в изучение процесса, привлекавшего интерес Дж. Кернера. На основании анализа археологических памятников средневековья, разнообразных письменных источников, географического расположения Новгородских погостов, волоков и систем коммуникации на Севере, Н.А. Макаров подтверждает, что «на Севре освоение территорий было жёстко детерминировано конфигурацией речных систем и местоположением волоков, определявших направление колонизационных потоков и выбор для заселения тех или иных районов» [13,48]. Но это лишь один из множества факторов.
Р. Дж. Кернер указывает на две причины южного направления колонизации: с одной стороны, это опасность, которая всегда исходила для русских людей с юга, а с другой -стремление к плодородным землям
[27.56]. «Это была территория жизненной стратегической и экономической важности для русских людей»
[27.56]. Отсюда - создание русским государством линий защиты. В 1916 в Москве была издана книга А. Яковлева «Засечная черта Московского царства в XII веке» [22]. В ней даётся подробное описание засечной черты, включавшей в себя Рязанскую засеку, Веневскую, Тульскую, Крапивенские засеки, Козельскую и Бельскую с последней Бобриковской, с цифрами, характеризующими протяжённость каждой [22,37]. Яковлев описывал их следующим образом: «Черта была собрана из участков или полос естественных заграждений, рек, лесов, болот, озёр и оврагов, которые в опасных местах были дополнены и сцеплены между собой искусственными сооружениями - лесными завалами или засеками в собственном смысле слова, валами, рвами, надолбами, частоколами и т.п.» [22,38]. А.Яковлев писал, что как возникновение черты,
так и её поддержание были символами сформировавшегося в XVI веке Московского государственного социального строя... «Черта, как учреждение, выражала тот момент в развитии Московского строя, когда главное внимание влиятельных слоёв населения и правительственной власти было направленно на Москву и Замос-ковный край. Всем своим расположением черта говорила о стремлении закрыть подступы к центру государства; всё, что лежит к югу от черты, интересует мало: важно схватиться с врагом и задержать его на широте Тулы и Рязани.» [22,285].
Заключает свою работу А. Яковлев выводом: «Связанное своей социальной программой, сложившейся около Москвы, правительство вяло и нерешительно относится к задачам наступательной политики. Упорно цепляясь за одеревенелые формы обороны, за свою оборонительную скорлупу, надеясь больше на польё и на дубье, чем на человека, рассчитывая не разбить, а уязвить врага, Москва плохо умела поддерживать могучие силы, стоявшие в авангарде народного движения далеко на юг» [22, 285]. «Стихийное народное движение к «синему морю» шло неуклонно, но чрезвычайно медленно - не столько вследствие недостатка сил в самом населении, сколько в следствие неуменья и организационной косности московской правительственной политики» [22, 286].
Р. Дж. Кернер взял за основу положение В.О. Ключевского о том, что: «Государственная сила, обосновавшись в области истоков главных рек равнины, естественно стремилась расширить сферу своего владычества до их устьев, по направлению главных речных бассейнов двигая и население, необходимое для их защиты. Так, центр государственной территории определялся верховьями рек, окружность - их устьями, дальнейшее расселение - направлением речных
бассейнов; наша история пошла в достаточном согласии с естественными условиями: реки во многом начертали её программу» [12,82]. Главный вывод, к которому приходит Дж. Кернер, состоит в том, что основной движущей силой российской колонизации было стремление к морю: «Этот процесс, элементами которого являются люди, реки и волоки, остроги, монастыри и меха, можно проследить в действии и развитии от племенного сообщества к мировой империи. Железные дороги, каналы и автомобильные шоссе последовали через волоки, преимущественно через линии, проложенные этим процессом..
Над этими реками и волоками прошли представительные члены и группы нескольких типов общества -охотничье-пастушеского, патриар-
хального, крепостного феодализма и современного. Каждое, какой бы ни была идеология, использовало их. Эти изменяющиеся типы могли приходить и уходить, но элементы процесса всегда оставались. Стремление к морю всегда преобладало» [27,103].
Почти одновременно с работой Дж.Кернера появилось исследование Б.Самнера. Сравнивая русскую колонизацию с американской, Б. Самнер отмечал, что основной сутью продвижения вперёд была борьба: «агроном - против лесного и степного кочевника, завоевание пастбища плугом» [30,20]. Историк считал, что относительная бедность земель, трудность их обработки и постоянное давление леса, кустарников и болот «выталкивали» славян на сравнительно редкие подходящие места и естественные участки под пашни. «Отсюда пошло великое колонизационное движение» [30,21]. По его мнению, внутренние политические события «приблизительно с 1000 года и распространение православия, введённого из Византии, ускорили темпы колонизации» [30,22]. В этот период происходит расселение на землях
между Окой и Волгой, так как там естественные поляны содержали хорошие почвы и были более благоприятные условия для ведения сельского хозяйства. Главными соблазнами, той приманкой, которая влекла людей к тому, чтобы оставлять обжитые поселения, по мнению Б. Самнера, были, в первую очередь, пушнина, рыболовство, мореходство и охота на китов. Кроме этого, другим источником колонизации вдоль берегов Белого моря, с точки зрения Б. Самнера, новое пограничье создавала добыча соли. Историк отмечает ведущую роль народной колонизации: «Позади и зачастую не в ладу с независимыми пионерами «frontier» вымученно тащилось Московское правительство. Экспансия на восток от Енисея была в основном результатом местной инициативы, но за этим сразу же последовала вооружённая поддержка далёкой царской власти, методично устанавливающей посты на речных маршрутах, насаждающей свою администрацию» [30,23]. Рассматривая систему управления вновь занятыми землями, говоря о несовершенстве контроля, идущего из далёкой столицы в виде бесконечных потоков инструкций, сменяющихся чиновников, Б. Самнер выражает удивление, что несмотря на всё это, Москве удалось, по крайней мере, заложить базис правительственной организации и постепенного экономического и научного развития. Причинами расширения государства, постоянного движения «frontier» Б. Самнер считал:
1. Потребность в землях пригодных для ведения сельского хозяйства.
2. Угрозы кочевых набегов, что диктовало выдвижение вперёд защитных линий.
3. Уход от мирской жизни, строительство монастырей, со временем становящихся центрами новых поселений.
4. Бегство населения от крепостнического гнёта и других видов при-
нуждения.
5. Потребность правительства в полезных ископаемых, соли, снятия социального напряжения.
6. Пушнина как источник дохода для государства и богатства для отдельных личностей.
7. Экстенсивный характер хозяйства.
8. Свободная миграция.
9. Относительно слабое сопротивление местных народов.
10. Борьба за удобные торговые пути (в основном речные).
11. Наличие векового опыта освоения новых земель.
12. Стремление к лесу, обеспечивающему всё необходимое.
13. Карательные экспедиции. [30,24].
Б. Дмитришин, профессор Порт-лэнского университета и почетный член Орегонского исторического общества, считает, что существует недостаточно свидетельств наличия планируемой экспансии на восток с целью обеспечить безопасный постоянный контроль земли, населённой другими, или ослабить напряжение на границе. Имеющиеся письменные записи показывают, что движение на восток, происходившее в Киевские времена, не имело подобных намерений. Временные вторжения происходили большей частью с целью грабежа или возмездия. Эти броски были редкими и локализованными. Они сами по себе не выражали какую-то чёткую модель или желание. Наконец, все эти набеги на восток подошли к драматическому финалу приблизительно в 1240 году, когда монгольские всадники предъявили права на большую часть Восточной Европы. [29, XXXVII.]
Дж. Ланцев и Р. Пирс отмечают глубокий след, оставленный в русском сознании разгромом защитных границ кочевниками и неосознанное национальное желание покончить с этой ситуацией, прижав назад коче-
вых захватчиков. «В течение XIV и XV вв. московские правители, особенно Иван III и Василий II, свели на нет Новгородский суверенитет и источники его процветания, два потока экспансии - Новгородский и Московский - объединились, и Москва начала вглядываться за пределы Урала». [28,51]
Р. Пирс и Дж. Ланцев отмечают, что Иван IV проводил политику колонизации посредством деятельности семейства Строгановых. С одной стороны, государство фактически не несло никаких финансовых затрат, а с другой стороны, позволяя Строгановым построить городок, оборудовать его пушками и содержать гарнизон, государство освобождало колонистов от любых государственных налогов и обязанностей на двадцатилетний срок. Точно также, получив многочисленные права на торговлю, соляные работы и т.п. в случае открытия какой-либо руды, серебра, меди или олова, Строгановы были обязаны тут же сообщить об этом государевой казне и вести добычу ископаемых только для государства. Одновременно с этим митрополит Макарий разрешил Строгановым приглашать священников и строить церкви, что в свою очередь также расширяло колонию. С 1565 года священникам Строгановской колонии было разрешено обращать в христианство татар и вогулов, выразивших на это желание.
Таким образом, Строгановские поселения, которые были обязаны своим началом простому предпринимательству, в связи со своим стратегическим положением на передней линии границы стали не только передовыми постами русской колонизации, но также и существенной организацией для защиты русских земель и речных маршрутов от Сибири до Камы. Приведя множество русских поселенцев на территории вдоль рек Камы и Чусовой, они не только открыли залежи серебра и железа вдоль
реки Туры, но и отправляли за Урал своих разведчиков и исследователей. Несомненно, московское правительство видело экономические преимущества в продвижении на земли, богатые полезными ископаемыми, в которых оно крайне нуждалось. К тому же возможность применять репрессии против сибирцев без каких-либо затрат денег или людей со стороны центральной власти подталкивало его к выдаче Строгановым очередных грамот. Так, грамота от 30 марта 1574 года подтверждала и расширяла привилегии Строгановых, побуждая их не только искать железо, олово, свинец и серу, но и одобряя агрессивную политику по отношению к сибирским татарам. Строгановым была дана власть вклиниваться между сибирскими татарами и ногайцами и занимать земли вдоль Тобола и его верхних притоков.
Иначе говоря, Строгановы получили карт-бланш на проникновение в территорию Сибирского каганата. Более того, Строгановым было дано указание давать убежище в своих крепостях различным местным народностям (остякам, вогулам, югре) от сибирских татар, стремившихся наложить на них дань, и убеждать их идти «под руку русского царя» с выплатой ему дани [28,89].
Р. Фишер в своем знаменитом исследовании, пережившем не одно издание («Русская пушная торговля 1550-1700») [24], писал, что XVI век стал свидетелем роста торговли среди европейских государств и начала их колониальной экспансии. Всем знакомо, как западноевропейские страны - Португалия и Испания, затем Голландия, Англия и Франция, каждая из них, искала колонии и сражалась за них. Но гораздо меньше известно, что русские в восточной Европе, развивая свою торговлю, также предприняли колониальную экспансию в XVI веке. Их экспансия была направлена на восток, через Север-
ную Азию к Тихому океану и, в конце концов, в Новый Свет. Сибирь и, позднее, Аляска стали русскими колониями. Величайшим ресурсом Сибири было изобилие соболей, лучших среди мехов мира. Они обеспечили побуждение к русскому завоеванию Сибири, они также оплатили цену этого завоевания. Фактически, дань, изымаемая у местных, - ясак - всегда сопутствовала завоеванию и составляла цель московского завоевания Сибири.
Истощение охотничьих угодий, открытие новых и их подчинение российским властям - это процесс, приведший Сибирь под московский контроль; а поскольку спрос на меха был огромен, истощение охотничьих угодий происходило быстро. Именно это стремительное истощение, более чем какой-либо другой фактор, объясняет скорость завоевания Сибири. Это также основной фактор восточного продвижения вперед русских через Сибирь.
Для Р. Фишера процесс, которым была завоевана Сибирь, не является особенным. Он уверен, что это во многом повторило то же, как большая часть Соединенных Штатов и большая часть Канады были исследованы, а затем подчинены европейскому правлению. Основная разница состоит в практике Российского государства взимания формальной дани мехами с сибирских местных жителей. Это дало эффект более быстрого политического подчинения данной площади в Сибири, нежели в Северной Америке. Но, с другой стороны, оба региона обязаны своим открытием и начальной эксплуатацией пушной торговли. Москва уже не могла играть ведущую роль, и вместо ее координирующего завоевания развивалось беспорядочное простое движение русских людей все дальше на восток. Однако это не означало, что Москва стала менее заинтересованной в получении своего дохода в ка-
честве выгодного пушного ясака. Государство по-прежнему настаивало на своей доле от всех завоеваний, и все завоевания шли от имени царя и для его «блага» [24,34-40].
Б. Дмитришин, в свою очередь, отмечает, что несмотря на огромные дистанции, отделявшие колониальных чиновников от администрации в Москве, существовало несколько рычагов, которые обеспечивали жесткие царские тиски всему этому региону. Наиболее эффективным был тщательный отбор всей верхушки колониальной администрации. Назначения были недолгими, чтобы удержать их от закрепления там самих себя. Вооружённые длинными, детальными инструкциями, воеводы предупреждались о том, чтобы действовать только в рамках предписанных ограничений, но использовать своё право судить как можно лучше для укрепления царской власти и богатства. Колониальные чиновники должны были сообщать в Москву всё наиболее важное из того, что видели, слышали или встречали. Периодически московские власти отправляли инспекторов с проверкой дел и увольнением воевод, от которых требовалось передать сменяющим их полный отчёт о своем управлении. Наконец, Москва держала крепкое владение азиатской колонией посредством распределения поставок, а также военного, сельскохозяйственного и другого персонала. В какой-то степени эти жесткие меры были не всегда необходимы, но несмотря на основания или цель, оказавшись однажды на востоке Урала, Россия или любая другая страна ощущали, что они находились на враждебной земле. Чтобы выжить, все должны были сотрудничать и защищать русские колониальные владения до смерти. Русские военные отряды периодически восставали против жестокости старших офицеров, но эти всплески никогда не достигали опасных размеров; на деле эти
восстания часто прощались и люди возвращались к службе, чтобы смягчить постоянные проблемы недостатка мужчин в Сибири [29, XLLV].
Б. Дмитришин с некоторыми оговорками поддерживает позицию Р.Фишера о том, что весь процесс проникновения русских в Сибирь был инициирован царем. Он пишет: « Мы не полагаем, что до 1700 года правительство в Москве было отмежёвано от процесса экспансии. Оно было глубоко вовлечено. Это было заказом социально-политической природы Московского государства. Царь являлся основным источником всей власти. Мало что-либо важное случалось без того, чтобы он это знал или одобрял. Хотя вовлечение правительства в процесс экспансии не было ведущим. Правительство присоединилось к мероприятию, только когда стало очевидно, что изначальный натиск строгановских казаков через Урал уже был громким успехом. В последствии правительство ограничило свою роль собиранием львиной доли дани от туземного населения и налогами с русских предпринимателей. Оно также учредило административную машину, включавшую в себя строительство острогов для контроля и эксплуатации покоренного региона и для поддержания мира между русскими и завоёванными местными жителями. Оно также снабжало землепроходцев всем необходимым, включая оружие, и награждало их за достижения или наказывало за недостатки. Наконец, центральное правительство спонсировало новые экспедиции, чтобы защищать другие [29, XLLVI].
Дж. Харрисон, опубликовавший свое исследование в 1971г. [25], считал, что после смерти Ивана IV сибирская политика Бориса Годунова состояла в том, чтобы установить форты как стратегические тылы и затем строить стратегические укрепления около поселений местных жи-
телей, чтобы удержать их от заключения союзов друг с другом. В течение десятилетий система рек и волоков была отобрана у местных - вогулов и остяков. Завершив завоевание Ермака и консолидировав Тобольскую территорию, Москва отказывалась от своей защитной политики на восточных границах и переходила к наступлению. Новая политика была агрессивна в доминировании речной системы на frontier и базировалась на контроле волоков посредством фортов. В организации колониального правления Московское государство начинало самое эпохальное в истории территориальное завоевание [25,63].
Дж. Ланцев отмечал, что продвижение в Сибирь, последовавшее за экспедицией Ермака, было лишь одной составляющей из множества направлений расширения русской пограничной полосы в то время. И хотя эти территории были часто далеки как друг от друга, так и от Москвы, это расширение «отражало правительственную политику благоразумия. Ввиду централизованной структуры московского правительства, большинство этих расширений (государственной территории - авт.) смогли появиться, зародившись в политике единственной выдающейся фигуры Бориса Годунова» [28, 121]. Этот тезис подкрепляется такими факторами, как:
1. Москва отобрала у шведов большинство территорий, потерянных Иваном IV, приблизив доступ к Балтийскому морю.
2. Строительство в 1584 году порта Архангельск у устья Северной Двины.
3. Строительство Яренска на Вычегде, способствующее развитию местной торговли.
4. Введение сети укреплённых городов вдоль всей Российской передней приграничной черты, одних - с целью защиты, других как внешние передовые русские посты.
5. Преобразование в мощную кре-
пость с каменными стенами как средство защиты от вторжения с Запада, Смоленска - ключа к русской защите на Польско - Литовском по-граничье.
6. Строительство новых укреплённых городов на юге для уменьшения опасности крымских вторжений -Ливии и Воронежа, ставших - первый - на одном из основных маршрутов, используемых крымчанами -Изюмском шляхе; второй - на основном маршруте, проходящем из России в территорию донских казаков, которых Москва пыталась применить для своих собственных целей и с которыми вскоре развила торговлю.
7. Укрепление в 1587 году города Курска, расположенного между двумя ветвями знаменитого маршрута крымских вторжений - Муромского шляха.
8. Строительство Белгорода, Оскола и многих других городов в степях Украины на татарских шляхах.
9. Строительство в 1600 году Царево - Борисова у слияния Северного Донца и Оскола, заблокировавшего Изюмский шлях.
10. Отправка воевод на территории черемисов и чувашей, после перехода их в русское подданство, для строительства крепостей по всей территории.
11. Строительство фортов у восточных притоков Волги, что позволило России проводить на Волге свою политику и защищать речной транспорт от ногайских и казацких пиратов.
12. Основание в 1586 году Уфы.
Отдельно рассматривается политика Б. Годунова по отношению к Сибири. Американские историки считают, что Годуновым была тщательно разработана программа русской экспансии в восточную Сибирь. Этот тезис подкрепляется тем, что вместо стремительного броска, правительство одобрило медленное, осмотрительное продвижение, основанное на ов-
ладении контролем над речными маршрутами. Р. Пирс и Дж. Ланцев подчёркивают, что московское правительство полностью осознавало, что постоянная оккупация Сибири зависела, в основном, от удобства и безопасности маршрутов в районы позади Урала. Поэтому, объединив маршруты, соединявшие Каму с Ирты-шом и с развитием этой системы транспортировки и связи, вновь обретённый Сибирский каганат был прочно присоединён к Московскому государству [28,121]. Р. Пирс и Дж.Ланцев отмечают, что маршрут Уфа - Казань - Тюмень был частью единого общего плана, они подчёркивают, что Транс-Сибирская железная дорога, построенная в 1890 году и проходящая через ущелья между южными и срединными хребтами Уральских гор следовала приблизительно по тому же маршруту. Они добавляют: «Бывшая столица Сибирского ханства вскоре опустела и новая русская крепость Тобольск.стала основной базой русской экспансии в Сибири, также как и основным административным центром» [28,114].
Юрий Слезкин, опубликовавший свой капитальный труд в 1994г [23,456], также видит истоки российской колонизации в глубокой древности. Он считает, что одной из основных причин возвышения русских княжеств была пушная торговля, получившая впоследствии дальнейшее развитие [23,11]. «Независимые следопыты и промышленники прокладывали дорогу. Затем, ревностные к «государевой выгоде» и не забывающие свою собственную, шли солдаты, купцы и казаки под руководством администраторов, назначенных Москвой (воевод). Продвигаясь вдоль пересекающихся сибирских водных путей, они находили «новые земли», строили новые форты (остроги) и налагали пушную дань (ясак) на новых «инородцев». Когда пушные ресурсы истощались или население, платив-
шее ясак, становилось слишком многочисленным для управления одним острогом, строился очередной острог и весь процесс повторялся» [23,13]. Правительство было также заинтересовано в развитии сельского хозяйства во вновь осваиваемых землях, так как снабжать переселенцев продуктами из центральной России было крайне невыгодно. Развитие земледелия и добыча пушнины становились двумя взаимоисключающими тенденциями: расширение крестьянских поселений влекло за собой введение в сельскохозяйственный оборот «ясачных» земель, леса выжигались под распашку, а животные покидали эти места [23,24].
А.Тойнби в главе «Стимул давлений» пишет о цивилизаторской миссии России. Среди народов и государств, испытывавших в течение длительного времени непрерывное давление извне, - такие народы и государства Тойнби именует «форпостами», - философ выделяет Россию. Витальность русского общества, говорит Тойнби, концентрировалась то в одном форпосте, то в другом, в зависимости от изменения направления внешних давлений. Напор со стороны кочевников Великой степи оказался очень сильным и продолжительным. «Этот случай еще раз доказывает, что чем сильнее вызов, тем оригинальней и созидательней ответ». Ответ «представлял собой эволюцию нового образа жизни и новой социальной организации, что позволило впервые за всю историю цивилизаций оседлому обществу не просто выстоять в борьбе против евразийских кочевников и даже не просто побить их..., но и достичь действительной победы, завоевав номадические земли, изменив лицо ландшафта и преобразовав в конце концов кочевые пастбища в крестьянские поля, а стойбища - в оседлые деревни. Казаки, одержавшие эту беспрецедентную победу, были пограничниками
русского православия, противостоящими евразийским кочевникам» [20,132]. В русском движении на восток Тойнби, до предела упрощая взгляд, усматривал экспансию православного христианства. «Освоив этот дом, - писал Тойнби о первоначальной Руси, - оно пошло дальше по лесам Северной Европы и Азии сначала до Северного Ледовитого океана
и, наконец, в XVII в. достигло Тихого океана, распространив свое влияние от Великой Евразийской степи до Дальнего Востока» [1,163].
Для Раймонда Фишера основным мотивом расширения территории российского государства, начиная с периода Киевской Руси, была экономическая деятельность, основанная на эксплуатации пушных богатств [24,1-70]. Однако он отмечает, что не только пушная торговля дала начало завоеванию, поскольку и другие побуждения влекли людей в Сибирь. Социальные и экономические условия в России, особенно распространение связывающих оков крепостничества, влекли людей на поиски большей свободы в Сибири. Любовь к приключениям, по мнению Р. Фишера, также внесла большой вклад в расширение завоевания - это сочеталось с надеждой на личное обогащение, поэтому Р.Фишер сомневался в том, чтобы сама по себе любовь к приключениям заставила многих подчинить себя трудностям и опасностям жизни на границе. Р. Фишер считает, что источник богатства, который увлек их в неизвестность, -ценные моржовые клыки вдоль Арктического побережья, редкие птицы, золото и серебро в Транс-Байкалье и на Амуре; плодородные амурские земли. Ни одна из этих форм богатств, с точки зрения историка, не была общей для всей Сибири, каждая относилась к одной или двум конкретным областям. Важную роль мехов в завоевании новых территорий Р. Фишер объяснял тем, что их нахо-
дили в изобилии, и не было никакой другой более доступной формы богатства во всех частях Сибири, что давало надежду и ожидание обретения, которое зажигало искру приключений в тех бесстрашных душах, которые двигались дальше в неизвестность. Р. Фишер соглашается с тем, что страсть к приключениям нельзя считать мотивом действий государства. Он приводил более значительный мотив, нежели материальные причины, это - мотив имперского престижа. Московские правители, считал Р. Фишер, часто были практичными людьми, говорящими высокими словами, но действующими в соответствии со своими материальными интересами. «Хотя завоевание Сибири повысило их престиж и более чем удвоило их имперские домены, это был государственный доход в пушнине, который особенно привлекал их внимание и делал возможным завоевание. В Сибири существовали и другие источники богатства, и цари не игнорировали их, но меха, благодаря своему изобилию, были первой и большей частью конкретной целью завоевания, они оплачивали не только цену завоевания, но и приносили выгоду» [24,47].
Американские историки считают, что следующим толчком в движении на восток послужил поход В.Пояркова. Он выполнил одну из наиболее выдающихся экспедиций своего времени, даже несмотря на то, что потерял в ней более половины человек, отправившихся вместе с ним. «Отряд прошел гигантское расстояние в форме широкой дуги, через ранее неисследованную сторону.
В.Поярков был первым европейцем, прошедшим по Амуру, и первым, исследовавшим область серьёзно. Он поместил на карты все реки, он и его люди...записали всё, что они видели или слышали на своём пути. В результате его путешествия русские также узнали об Охотском побере-
жье.информацию, дополненную в следующем, 1647 году, когда Стаду-хин разведает это побережье от реки Охта до Пенжинской бухты. Вернувшись, Поярков разработал и подал местным воеводам план по завоеванию Амурской области» [28,158-159].
Также они отмечают проницательность Ерофея Хабарова, понимавшего, что Амурская область не может быть удержана только военной силой, но должна быть колонизована [28,162].
Р. Пирс приходит к выводу, что русское движение в Центральную Азию выросло из намерения установить русский наземный маршрут в Индию и из поиска безопасных границ. Повторное обретение долины Амура в XIX веке было частично мотивированно нуждой в хорошей базе для восточной Сибири и Русской Америки и, частично, опасением, что другие страны могут оккупировать эту область. Грузия в Кавказской области была обретена, когда русское правительство приняло эту христианскую страну под свой протекторат, чтобы защитить её от мусульманских Персии и Турции [28,222-223].
Говоря о причинах дальнейшего исследования Тихоокеанского побережья, Р. Пирс и Дж. Ланцев обращаются к инструкции Петра I от 1719 года, как и российский исследователь Н.Н. Болховитинов, они считают, что вопрос о том "соединяются ли землёй Азия и Америка" был лишь камуфляжем для других целей, содержащихся в секретных инструкциях, содержание которых остаётся неизвестным. Возможно, считают историки, они были о расследовании серебряной руды на Курильских островах, как отмечалось в докладе И.Козыревского, писавшего, что японцы добывают серебро на шести островах [28,208].
Заметим, что даже когда речь идёт о Приморье, Дальнем Востоке, Чукотке и Камчатке, американские исто-
рики по-прежнему называют эти территории Сибирью [28,196-218].
Они считают, что северовосточный район был последней и наиболее тяжёлой частью Сибири в плане её покорения. В свою очередь, экспедиция Витуса Беринга дала новый импульс к поискам пушнины, принеся информацию об островах Северной Пасифики и о богатстве морских котиков, которых там можно было найти.
Теперь взоры устремились от восточной Сибири к другой передней части границы, на этот раз за море [28,219]. Обращаясь к процессу продвижения русских к Северной Америке, Б. Дмитришин пишет, что период с 1700 по 1799 был естественным распространением российского наступления через Северную Азию с 1580 по 1700. Это происходило благодаря усилиям следующих основных групп: 1) промышленники (предприниматели, следопыты, торговцы); 2) служащие люди; 3)Литва; 4) ссыльные русские политические или церковные диссиденты; 5) государственные крестьяне, мастеровые и священнослужители; 6) купцы и другие агенты; 7) гулящие люди; 8) местные проводники и вооружённые отряды туземных. Большей частью эти пламенные путешественники, которые сейчас называются русскими «землепроходцы», были простыми, безграмотными людьми. Некоторые из них - осуждёнными преступниками. Они проходили через Северную Азию пешком, верхом на лошадях, оленях, собачьих упряжках и на малых речных лодках. Там не было ни плана овладения, ни долговременного замысла, ни представления о конечном месте назначения. Холод, голод, бегство от наказания, страсть к богатству, а в некоторых случаях к местным женщинам и намерение выжить и преуспеть вело их через горы и от одной, сбивающей с толку речной системы, к другой. Выбирая направление, они
больше полагались на местные познания и слухи, нежели на компасы, и превыше всего, на информацию, поставляемую местными проводниками. Современные исследователи российской экспансии, как русские, так и все остальные, обращают немного внимания на эту основную причину русского успеха, считает Б. Дмитришин - и отмечает, что схема русской экспансии в Северную Америку в XIX веке фундаментально отличается от пересечения Северной Азии. От начала и до конца, всецело, это рискованное путешествие к Северной Америке было задумано и организовано правительством. На протяжении всего периода правительство также спонсировало или представляло все остальные экспедиции. Оно обеспечивало всё., включая вооружение, кредитование, разрешения, наказания и награды. Оно поставляло большую часть мужской рабочей силы и предписывало правила поведения и отношения к туземному населению. В дальнейшем, правительство установило правила для избранных частных предпринимателей собирать информацию и тщательно наблюдать за деятельностью зарубежных соперников. Наконец, в 1799 году центральное правительство предписало экспансионистские усилия Русско-Американской компании. Компания не была частным предприятием, как это ясно сегодня [29, XXXI].
Базил Дмитришин, анализируя позиции историков, приходит к выводу, что русская экспансия к приграничью Тихого океана до сегодняшнего дня вызывала только маргинальный интерес среди западных исследователей, не говоря о русских историках в целом. Русские более склонны к тому, чтобы запечатлеть это - в песнях, легендах, живописи и фольклоре, в далеко не исчерпывающей научной литературе различных толкований. Некоторые русские учёные
рассматривали процесс экспансии как «цивилизационное» мероприятие. Другие рассматривали это как «собирание русских земель». В то время как третьи усматривали в этом «стремление к морю». Немногие рассматривают его, как простой колониализм и империализм, не отличающийся от пути, пройденного другими современными Европейскими державами. И, наконец, некоторые советские исследователи относят это к «сближению русских и нерусских народов северной Азии» или к комплексному процессу присоединения и освоения. Каждый из этих взглядов, отмечает он, интересен, но ни один их них не является полностью удовлетворительным. Российская экспансия через северную Азию к Тихоокеанскому пограничью не может быть сведена к одной формуле, считает Б. Дмитришин, попытка сделать это была бы неуместна и ввела бы в заблуждение. «Это не было предприятие, спланированное до мелочей и тщательно выполненное. Оно не действовало в соответствии с великим желанием или специальным графиком. Подобно современным ей испанской, португальской, английской, французской и голландской экспансиям, российское движение было конвульсивным процессом, приводимым в движение многочисленными давлениями и силами, которые рознились в цели, умении, интенсивности и длительности. Герои и негодяи, совершаемые триумфы и опустошения, также как и успехи и горькие провалы и некоторые поразительные и абсолютно непредвиденные результаты. Некоторые личности выросли от оборванцев до почитаемых людей, в то время как другие постепенно исчезали в позорном забвении попрошайничества. Это был массивный и комплексный процесс, чьё бесконечное разветвление ещё полностью не осознано, потому что процесс остаётся неоконченным» [29, XXXVI].
Рассуждая о достижениях и целях русской экспансии, Р. Пирс сомневался в возможности создать какую -либо всеобъемлющую характеристику этого огромного процесса, который привёл к обретению Россией всей северной части Азии. Но, как и большинство его коллег, он считал, что причина русской восточной экспансии - это тенденция русских людей к миграции и колонизации. Эта тенденция стала очевидной с ранних времён во внешней миграции крестьян и в формировании разнообразных казацких групп. Для великого русского историка С. М. Соловьёва колонизация была «одним из доминирующих явлений ранней русской жизни» [19,314], в то время как в часто цитируемых словах прославленного В.О. Ключевского «.история России - это история страны в процессе колонизации,...миграция и колонизация стали основным фактором нашей истории» [12,31-32]. Этот фактор можно показать достаточно легко, но в данном аспекте зарубежные писатели доводили вопрос до степени абсурда, относя движение к инстинктам, характерным для русских людей. Р.Пирс пишет: «.на различных фазах русской экспансии колонизация играла конкретную роль. Утверждение о миграции могло бы относиться к периоду роста казацких сообществ и продвижению их в степи, или к постепенному движению крестьян в земли безопасные, находящиеся за защитной линией. Однако эта тенденция не проявляется как сыгравшая какую-либо особенную роль в начальном продвижении в Сибирь, ни в последующей экспедиции и завоевании, да и само по себе завоевание Сибири не отмечало возрождение колонизационного процесса, оно просто подготовило почву для этого возрождения» [28,223].
Данное замечание Р.Пирса, к сожалению, не получило развития в англоязычной историографии, что
сказалось на типичном заблуждении зарубежных историков, трактовавших движение русских людей на восток подобно американскому движению на запад. Так, Дж. Харрисон считал, что в России «процесс исследования, завоевания и поселения имеет замечательное сходство с американским исследованием, завоеванием и поселением на западе транс-Миссисипи. Можно «заменить» американцев русскими, горняков - промышленниками, северо-западную
компанию компанией Хабарова, форт Бент или форт Ламарин - Томском или Уфой, "black feet", "sioux" и команчи - киргизами, башкирами и калмыками., в обоих случаях: чувство свободы, большое небо, горстка людей перед горами, реками, равнинами, межплеменная борьба, так полезная этой горстке, отсутствие координации действий местного населения против захватчиков» [25,9697].
На самом деле различия не просто существовали, они были принципиальными во всем, начиная с особенностей окружающей среды и заканчивая религиозной этикой. В отличие от прекрасных условий долины реки Миссисипи, расположенной в умеренной зоне огромного массива плодородных земель, многочисленных судоходных притоков, позволявших активно использовать речные маршруты до незамерзающих портов США, российское продвижение шло в малолюдном северном краю, где реки текут в Ледовитый океан. О неблагоприятном природном факторе России писали многие исследователи, начиная от П.С.Палласа и других путешественников и заканчивая философом И.А.Ильиным и историком Л.Б. Ми-ловым. Чем дальше на восток, писал путешествовавший по Сибири Пал-лас, тем хуже климатические и почвенные условия [16,462-463]. Ильин о русской равнине говорил, что «она предстает как бы жертвой сурового
климата», а также подчеркивал, что чем дальше на восток, тем ниже падает изотерма января. Большую часть сибирского пространства занимает вечная мерзлота. Ильин называл русскую вечную мерзлоту «выражением природной жестокости» [9,170-172]. Преобладание над территорией Средней Сибири повышенного давления обусловливает очень низкие температуры. Средняя температура колеблется от -170 в Красноярске, до -430- 450 С в районе Якутска. Часто наблюдаются температурные инверсии; вблизи Полярного круга протягивается полоса с особенно низкими температурами ниже -650...690 .
Летом над Средней Сибирью устанавливается пониженное атмосферное давление. Нигде на земном шаре на этих широтах не бывает таких высоких летних температур. В Якутии амплитуда абсолютных температур достигает 100, а разница средних температур самого теплого и наиболее холодного месяцев 55-65. Мощность снежного покрова бывает 80100 см. В связи с этим для Средней Сибири характерно почти повсеместное распространение многолетней мерзлоты. Стоит отметить, что более 65% российской территории приходится на вечную мерзлоту. Ничто, кроме нужды социальной или других вынуждающих обстоятельств или, напротив, жажды наживы, не заставит человека поменять среду обитания на худшую. В XVII в. землепроходцы прошли всю Сибирь, но русские люди заселили только лесостепную полосу и берега рек, т.е. ландшафты, сходные с теми, где сформировались их предки и к которым привыкли они сами [1,45]. Л.Г. Гумилев писал о том, что люди привыкают к окружающей их природе и не стремятся сменить родину на чужбину без особых на то оснований, и если все же необходимость заставляет их переселяться, то в любом случае пе-
реселенцы ищут условия, подобные тем, к которым они привыкли у себя на родине [6,44-62].
Американские переселенцы могли в один сезон преодолеть расстояние от Миссисипи до Тихого океана и еще нашли время, чтобы построить хижины, в которых можно было провести достаточно мягкие, хотя и ненастные зимы. При переселениях русских на восток в один сезон достичь Тихого океана было невозможно. И в этом не было смысла, потому что на русском Тихоокеанском побережье для зимовки требовалось капитальное жилище. Среди сибирских новоселов чрезвычайно высокой была детская смертность, намного выше, чем у старожилов [8]. Переселившись в Сибирь, нереально было за несколько недель построить жилище, в котором можно было перезимовать. Нужен был если не капитальный дом, то, по крайней мере, теплая изба с русской печью, которая имеет много дымоходов. Чтобы сложить такую печь, требуется немало времени и много строительного материала, который должен быть заготовлен заранее. Без русской печи зимовать в Сибири невозможно. На печи, как известно, зимой спали; если все на ней не помещались, то располагались на пристроенных к печи «полатях». На печи сушили валенки, тулупы и другие вещи. Под печью часто держали поросенка. Чтобы отапливать печь в Сибири, требовалось много дров, которые также должны заготавливаться летом, чтобы высохли, - сырыми дровами печь не натопишь и по глубокому снегу дрова из тайги не вывезешь. Зимой нужно было чем-то кормиться. С собой провианта на всю зиму не привезешь. Охотой прокормиться было нельзя. В лучшем случае благодаря охоте отдельный человек мог не умереть с голоду. Чтобы охотиться, нужно иметь не только умение, но также ружье, порох и пули. У американского фронтирмена, как правило,
имелось ружье, у русского переселенца - только топор. Американские пионеры продвигались по Орегонскому пути или по пути Санта - Фе со скотом и скарбом. Для зимовки скота не требовалось теплых сараев. Скот и во время зимних месяцев на побережье мог находиться на подножном корму. Рядом был океан, из которого можно было выловить рыбу или морского зверя для разных нужд, и незамерзающие реки. В Сибири перегонять с собой скотину было весьма затруднительно. Если бы даже была такая возможность, то возникало другое препятствие: отсутствие значительного запаса кормов и теплого помещения для зимовки - стайки. Без стайки корова в Сибири не перезимует, не говоря уже о том, чтобы отелиться. Для лошади нужна была конюшня, которая также должна быть теплой. На подножном корму скот в Сибири полноценно может существовать с конца мая - начала июня. Если имелась домашняя птица или мелкие домашние животные, то их надо было держать в избе. Кроме избы, стайки и конюшни нужна была баня. Жить постоянно можно было лишь в капитальном доме или избе, на строительство уходило несколько лет. Хижина американского пионера представляла собой примитивное жилище из грубо отесанных, а иногда и неотесанных, горизонтально уложенных друг на друга бревен, щели между которыми замазывали глиной. Такое жилище не жаль было бросить и на новом месте построить другое. Постройка сибирской избы требовала тщательного утепления пола, потолка, стен. Изба должна была иметь сени, иначе к утру дверь обледеневала и ее невозможно было открыть. Такую избу, на которую затрачено столько трудов, поселенец не мог покинуть и жил в ней всю жизнь [15].
Суровый сибирский климат предъявлял особые требования к одежде. Например, в армяке невоз-
можно было уходить на улицу в лютые морозы. В Сибири не плели лаптей. Строительство жилья - это, так сказать, непроизводственные и некапитальные затраты. Жилье не приносило прибавочного продукта и не являлось капитализацией труда. Деревянное жилье недолговечно. Внукам, а то и сыновьям новосела приходилось начинать новое строительство. Американцы учли европейский опыт и наставления Джефферсона и после первоначальных примитивных хижин строили жилища уже из прочных материалов - из камня или обожженного кирпича. «Страна, - писал Джефферсон, - в которой дома строятся из дерева, никогда не сможет добиться существенных улучшений. В лучшем случае деревянные дома служат 50 лет» [7,224].
Еще сложнее для переселенцев складывалась ситуация на Чукотке, Камчатке, в Русской Америке. Канадский исследователь Дж.Гибсон посвятил ряд своих работ проблемам выживания колонистов Русско-Американской Компании в суровых условиях Аляски [26,27]. Дж.Р.Гибсон подчёркивает, что жители островов и побережья Русской Америки не только обеспечивали русских пушниной, но и являлись поставщиками всех средств к существованию, так как колония хронически страдала от проблем с поставками продовольствия. Доставка продуктов питания из европейской России была дорога, длительна, продукты почти всегда портились и часто просто не доходили до места назначения, а импорт у соперников по борьбе за Североамериканское побережье - Америки, Испании и Великобритании вёл к зависимости от них; русские пытались заниматься сельским хозяйством, используя труд местных жителей. В основном, к этому привлекались алеуты. Однако, отмечает Дж.Р.Гибсон, не все племена удавалось легко подчинить. В отличие от алеутов и кадьякцев, тлинки-
ты или колоши, как называли их русские, представляли собой серьёзную угрозу, будучи более многочисленными, организованными и воинственными, а следовательно, способными более эффективно противостоять русскому контролю. К тому же тлин-киты быстро научились использовать огнестрельное оружие, поставляемое американцами. Они неоднократно нападали на русские поселения (1802 г., 1805 г., 1866г.), нанося серьёзный ущерб и убивая их жителей. Более того, ежегодный весенний ход сельди собирал у стен Ситки тысячи тлинки-тов, что становилось постоянной угрозой для её жителей и, в целом, подчёркивает Дж. Р. Гибсон, до последних дней своего владения Русской Америкой, русские всегда чувствовали себя в опасности и не рисковали удаляться от форта более чем на 50 шагов [26,13]. В январе - марте каждого года в Ново-Архангельске начиналась цинга, так как к тому времени заканчивались продуктовые запасы. Грузы солонины на Аляску везли из России кругосветным путем, в Ново-Архангельск доставлялись парижские консервы фабрики Шолетта. Солонина, консервы, соленая рыба - лишь этой снедью питались русские поселенцы много лет подряд. Мясо, масло и фрукты из Сан-Франциско были доступны лишь больным и детям. Вечное недоедание порождало болезни. Сто промышленников в Хунцов-ском проливе погибли самым обидным образом - после того, как поели мелких черных ракушек. В Якута-те.много русских погибло от неизвестной болезни [14,143-144; 67].
Главным способом сообщения в России, особенно в ее восточной части были гужевая перевозка, вьючные лошади и санный путь. Даже перевозка пушнины из Русской Америки почти не оправдывала издержек пути. Например, перевозка мехов сухим путем от Охотска до Кяхты для сбыта в Китай занимала два года. Товар портился и разворовывался. Мощная
конкуренция соперников, чьи суда плыли от Западного побережья Америки до Кантона не более двух остановок, заставляла продолжать торговлю через Кяхту. В результате, меха из Русской Америки морским путем прибывали на запад, в Финский залив; отсюда их опять везли на восток сухим путем, в Кяхту. Меха приходили в негодность в трюмах кораблей; вредило и позднее прибытие на кях-тинский рынок. Порой требовалось три года, прежде чем меха прибывали к месту назначения.
В 1850-е годы к России был присоединен Амурский край. Река Амур, казалось бы, открывала путь на просторы Тихого океана, в Азию и к Тихоокеанскому побережью Америки. [5,278]. РАК попыталась организовать снабжение по Амуру, но оказалось, что навигация по этой реке встречает большие помехи в виде летних паводков, «слепых» протоков, плавающих отмелей, многочисленных мелей, бревен, топляков, валунов, льдин, стремнин и встречных ветров [11,246]. Но даже мехоторговля, осуществлявшаяся в России через Кяхту составляла одну треть от общего оборота мехов, привезенных из Русской Америки. При этом ежегодный торговый оборот через Кяхту с русской и китайской стороны составлял в целом 50 млн. руб. При этом на долю РАК приходилось только 800 тыс. руб., или менее 2% [10,166]. Так сверхдальние транспортно-экономические связи влияли на медленные темпы освоения новых мест. Россия выходила к Тихому океану землями не только экономически неразвитыми, но и совершенно ненаселенными, в его замерзающем секторе, и не имея ни одного порта. Главные из этих обстоятельств оказывают свое действие по сей день, и ими «предопределена обособленность, если не сказать изолированность России в тихоокеанском мире» [21,14].
Сравнивая выводы англоязычных историков с позициями российской
историографии, можно утверждать, что некоторые из тенденций рассмотрены ими достаточно подробно, но в целом многие существенные причины расширения территории российского государства остались незамеченными или слишком идеологизированными, особенно в работах, создававшихся в годы «холодной войны». Ярким примером этому может служить монография Дж. Ланце-ва, где продвижение русских на восток объяснялось тем, что «Россия увеличивала свои владения лишь для того, чтобы удовлетворить одержимость к обретению новых территорий и страсть к власти над другими народами» [28,223]. К сожалению, большинство зарубежных исследователей почти не касается внутреннего содержания колонизационного процесса, поглотившего человеческие ресурсы, сохранившего социальнополитическую и экономическую отсталость страны. Энергия русского человека поглощалась необъятными просторами. Об этом замечательно написал Н.А.Бердяев: «Географиче-
ское положение России было таково, что русский народ принужден был к образованию огромного государства. На русских равнинах должен был образоваться великий Востоко-Запад, объединенное и организованное государственное целое. Огромные пространства легко давались русскому народу, но нелегко давалась ему организация этих пространств в величайшее в мире государство, поддержание и охранение порядка в нем. На это ушла большая часть сил русского народа. Размеры русского государства ставили русскому народу почти непосильные задачи, держали народ в непомерном напряжении» [3,59]. Говоря о том, что «. пространства легко давались русскому народу», Н.А. Бердяев стремился показать, насколько тяжел был гнет необъятных пространств; но и само их покорение требовало невероятного напряжения человеческих сил. Меж-
ду тем, находясь в природных и климатических условиях в двадцать раз более тяжелых, чем Европа, в начале XX века, Россия производила только в три раза меньше. Это в широтах, где отопительный сезон продолжается восемь месяцев, где требуется подведение фундамента под любую застройку в три - четыре, а то и в пять раз глубже, чем в Европе, и где расстояния между населенными пунктами и промышленными центрами в шесть - восемь раз больше, чем в Европе» [18,7]. Лишь теоретически мы можем рассуждать о том, смог ли бы житель Европы или Америки, привыкший к мягкому климату, освоить эти суровые места. Однако известно, когда англичане отправились колонизовать Америку, их встретил благодатный край, где природа изобиловала самыми разнообразными животными и плодородием растений. Только о такой земле можно написать: «Из чего можно сделать прерию?
Из пчелы и цветка клевера -
Одной пчелы - одного цветка -
Да мечты - задача легка.
А если мечту не отыщешь ты -
Довольно одной мечты» [4,175].
Для русского человека все, что за Уралом, это - глухомань, бесприютность, звон каторжных цепей, лютый холод. Мечты о счастье не вяжутся с серым туманом, болезнями, болотами, страданиями. Сюда не отправлялись создавать новые социальные отношения. Освоить эти земли без поддержки государства было невозможно, да и желания остаться в этих суровых краях навсегда переселенцы не испытывали. В душе каждого переселенца теплилась надежда вернуться на покинутые родные места. Отсюда - феномен «временщика», о котором еще почти ничего не написано.
Рассматривая процесс расширения территории российского государства, мы всякий раз обнаруживаем новые темы, требующие своего исследова-
ния. Как говорил академик М.Н.Тихомиров, «Историческая правда никогда не лежит готовенькой для употребления. В расфасованном и упакованном виде она не выдается. До правды надо доработаться. Каждое историческое явление многогранно. Историк видит одну грань, описывает ее и говорит - вот правда. И он по-своему прав. Но не до конца. Другой видит другую грань и говорит
- вот правда. И он по-своему прав. Но опять-таки не до конца. Правда настоящая, полная появляется тогда, когда мы рассмотрим все грани, все стороны явления, совместим их и сопоставим. Этот процесс длителен, а может быть и бесконечен, ибо кто знает - сколько же граней у каждого исторического явления» [17,224].
В настоящее время мы наблюдаем явление для России несвойственное: процесс векового расширения прекратился, страна оказалась в новых границах. Тщательное изучение прошлого опыта колонизации поможет понять вектор движения в будущее. Совместные исследования российских и зарубежных историков необходимы нам в приближении к истине.
Библиография
1. Агеев, А.Д. Сибирь и американский Запад: Движение фронтиров. -М.:Аспект Пресс, 2005. (Золотая коллекция). - 335с.
2. Ананьев, Д.А., Комлева, Е.В., Раев, Д.Я., Резун, Д.Я., Соколовский, И.Р.,Туманик, Е.Н. «Новые земли» и освоение Сибири в XVI1-Х1Х вв.:очерки истории и историографии / Ответственный редактор д.и.н. Д.Я.Резун. - Новосибирск:Сова, 2006.- 227с.
3. Бердяев, Н.А. Судьба России. М., 1990.
4. Библиотека всемирной литературы. Серия вторая. Т.119.
5. Болховитинов, Н.Н. Американская тема на страницах «Дух журналов» (1815-1820 г.г.) //АЕ. М., 1972.
6. Гумилев, Л.Н. Изменение кли-
мата и миграция кочевников //Природа. - 1972. - № 4.
7. Джефферсон, Т. Автобиография. Заметки о штате Виргиния. Л., 1990.
8. Зверев, В. Самоходы из Расеи: Крестьяне в эпоху массовых переселений // Родина. - 2000. - № 5.
9. Ильин, И.А. Сущность и своеобразие русской культуры. Самосознание России. Вып. 2.Философские рефлексии. - М., 2000.
10. История Русской Амери-
ки(1732-1867): В 3-х тт. :Т.II. Отв. ред. акад. Н.Н.Болховитинов. -М:Международные отношения,
1999.- 472с.
11. История Русской Амери-
ки(1732-1867): В 3-х тт. :Т. III.
Отв.ред. акад. Н.Н.Болховитинов. -М:Международные отношения,
1999.-472с.
12. Ключевский, В.О. Сочинения в девяти томах. Том I, Курс русской истории. Часть I.
13. Макаров, Н.А. Колонизация северных окраин Древней Руси в XI -XIII вв: По материалам археолог. памятников на волоках Белоозёрья и Поонежья. /Ин-та археологии РАН. -М.: НИЦ "Скрипторий", 1977.-368с.
14. Марков, С.Н. Летопись Аляски.-М.:Русский центр «Пересвет», 1991.-189с.
15. Общественный быт и культура русского населения Сибири (XVIII-начало XX в.). - Новосибирск, 1983.
16. Паллас, П.С. Путешествие по разным провинциям Российского государства. Путешествие по Сибири к востоку, лежащей даже и до самой Лурии, 1772 года // Россия XVIII в. глазами иностранцев. - Л., 1989.
17. Поляков, Ю.А. Историческая наука: люди и проблемы. - М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 1999.-454с.
18. Почему Россия не Америка. Парадоксы качества жизни (круглый стол). //Родина. - 2003. №8.
19. Соловьёв, С. М. Собр. Соч. т. III.
20. Тойнби, А. Постижение истории. - М., 1996.
21. Цымбурский, В.Л. Борьба за «Евразийскую Атлантиду»: геоэкономика и геостратегия // Приложение к журналу «Экономические стратегии». Социальные, экономические, политические, культурологические исследования в России. Институт экономических стратегий. - М., 2000.
22. Яковлев, А. Засечная черта Московского государства в XII веке. Очерк из истории обороны южной окраины Московского государства. -М., 1916.-287с.
23. Arctic mirrors: Russia and the small peoples of the North /Slezkine, Yuri. Cornell University Press. Ithaca and London. 1994. - 456 p.
24. Fisher Raymond H. The Russian fur trade 1550 - 1700. Berkeley and Los Angeles. University of California press. 1943.- 234 p.
25. Harrison, John. F. The founding of the Russian empire in Asia and America. Coral Gables. Univ. Of Miami press, 1971.
26. James R. Gibson. Russian Dependence upon the natives of Russian America. York University. 1979 - 37p.
27. Kerner Robert Joseph. The urge to the sea. The course of Russian History. The role of rivers, portages, os-trogs, monasteries and furs. Berkeley and Los Angeles, 1942.-193 p.
28. Lantzeff G.V. and Pierce Richard A. Eastward to Empire. Exploration and conquest on the Russian open frontier, to 1750. Montreal - London. MC. Gill - Queen's press. 1973. - 233 p.
29. Russian penetration of the North Pacific Ocean. 1700 - 1799. To Siberia and Russian America. Three centuries of Russian Eastward Expansion. Vol 2. Edited and translated by Basil Dmitry-shyn. Oregon Historical society press 1988.-557 p.
30. Sumner B. H. Survey of Russian History. New York. 1947- 506 p.
