CC BY
84
Труды Карельского научного центра РАН № 4. 2010. С. 34-47
УДК 809.454 (084.4)
ПРИБАЛТИЙСКО-ФИНСКИЕ ЯЗЫКИ В ЗЕРКАЛЕ ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ГЕОГРАФИИ
Н. Г. Зайцева
Институт языка, литературы и истории Карельского научного центра РАН
В статье представлены некоторые результаты комплексного исследования международного коллектива авторов из Финляндии, Эстонии и Карелии, воплощенные в трех томах «Лингвистического Атласа прибалтийско-финских языков» [Atlas Linguarum Fennicarum = ALFE]. Карты атласа и комментарии к ним через посредство языковых фактов позволяют реконструировать некоторые особенности материальной и духовной культуры исследуемых народов и служить источником материала не только для лингвистов, но и для представителей многих смежных наук.
Ключевые слова: прибалтийско-финские языки, лингвистическая география, атлас, лек си ка.
N. G. Zaitseva. BALTO-FENNIC LANGUAGES AS MIRRORED BY LINGUISTIC GEOGRAPHY
The paper presents a comprehensive study by the international team of authors from Finland, Estonia and Karelia embodied in three volumes of the «Linguistic Atlas of Balto-Fennic Languages» [Atlas Linguarum Fennicarum = ALFE]. Through the mediation of linguistic facts, the maps of the atlas and the corresponding comments provide an insight into the material and spiritual culture of the peoples in question, and act as a source of material not only for linguists, but also for representatives of many adjacent disciplines.
Key words: Balto-Fennic languages, linguistic geography, atlas, vocabulary.
Лингвистическое картографирование, или нанесение на карту языковых явлений, получило название лингвогеографического метода исследования языков. С его помощью изучается территориальное распространение элементов языка, которые определяют его диалектные ареалы и разновидности. Использование лингвогеографического метода сочетается с иными методами и методиками исследования, с помощью которых можно выйти в различные области науки. В комплексе со сравнительным исследованием структуры родственных языков, сопоставлением и анализом фактов неродственных языков, историческим подходом,
этимологической реконструкцией ареальная лингвистика при использовании метода лингвистического картографирования способствует решению многих проблем исторического и синхронного языкознания, а также пониманию историко-культурного контекста языкового развития. По картам возможно проследить процесс номинации предметов, проиллюстри-ро вать мо ти вы име но ва ний и срав нить их возникновение и проявление в языках разных систем. В свою очередь, сравнение разных вари-ан тов име но ва ний и их мо ти вов, рас смот ре ние их функ цио ни ро ва ния по зво ля ет от час ти восстановить характер мышления и связать его с
0
лингвистической психологией, которая призвана исследовать внутреннюю структуру языковых явлений, а также с лингвистическими универсалиями, так как дает возможность увидеть, что же при су ще боль ше му коли че ст ву го во ров, диалектов, языков или групп языков, а что присуще только внутренней структуре одного языка или диалекта. В методе лингвистической географии широко представлена лингвистическая статистика, поскольку на карте можно наглядно отразить частотность и повторяемость тех или иных форм, моделей, конструкций, что позволяет накладывать языковые ареалы на ланд шафт но-то по гра фи че скую, ад ми ни ст ра-тивную карту, определяя границы этнических и иных историко-культурных зон.
Составление лингвистического атласа требует серьезной подготовительной работы. Атласы иногда считают венцом лингвистической науки, поскольку уже при отборе материала для них следует принимать во внимание все стороны функционирования языка. Самим авторам идеи долж ны быть из вест ны мно гие тео ре ти че-ские и практические проблемы, которые должны решаться в атласе. От этого зависит подбор материала для составления вопросника, по которому должен собираться языковой материал.
Прибалтийско-финские языки находятся в поле зрения исследователей более трех сотен лет. Уже в XVII в. появились первые публикации, например, о родстве финского, эстонского и ливского языков. Стали готовиться многоязычные словари, которые были своеобразными прообразами лингвистических атласов. Одним из ярких образцов словаря подобного типа является сравнительный словарь П. С. Палласа. Примером подобного словаря в современной прибалтийско-финской науке является «Сопоставительно-ономасиологический словарь диалектов карельского, вепсского, саамского языков», подготовленный в Институте языка, литературы и истории КарНЦ РАН (издание словаря было осуществлено значительно позднее его создания, лишь в 2007 г). В данном словаре, посвященном северной группе прибалтийско-финских языков, представлен уникальный материал, собранный в конце 1970-х гг. (1979-1981 гг) в полевых условиях, позволяющий выявить в общих чертах единый словарный фонд, элементы схождений и расхождений названных языков и диалектов, уточнить распределение многих заимствований по диалектам карельского, вепсского и саамского языков [Словарь, 2007. С. 3]*.
Идея лингвистического атласа, охватываю-ще го тер ри то рию рас про стра не ния всех при-
* Позднее материалы словаря активно использовались карельскими языковедами в работе над ALFE.
балтийско-финских языков, возникала еще в конце 1970-х гг Отправной точкой стала работа в Лингвистическом Атласе Европы [Atlas Linguarum Europe = ALE], составление которого ведется уже более двух с половиной десятилетий и на картах которого финно-угорские и прибалтийско-финские явления не всегда выглядят яркими и показательными, так как здесь в фокусе находится, прежде всего, индоевропейская семья языков, и в Атласе представлены более универсальные явления, свойственные языкам Европы. Прибалтийско-финский же материал для ALE оказался во многих случаях излишне экзотичным, не вписывающимся в европейский язы ко вой кон текст.
Основой общего прибалтийско-финского лингвистического атласа стали атласы, посвященные одному языку и его диалектной системе: это Атлас эстонского языка Андруса Сааре-стэ [1924], Атлас финского языка Лаури Кетту-нена [1930-1940], Атлас карельского языка Д. В. Бубриха, А. А. Белякова, А. В. Пунжиной [1997]. Опыт составления названных атласов, их материалы помогли определить круг вопросов для нового прибалтийско-финского атласа, ставшего коллективной трехсторонней темой, в которой участвовали ученые Финляндии, Эстонии и Карелии.
При формировании вопросника составители атласа ориентировались на ту речевую практику, которая сложилась в прибалтийско-финских языках до конца 1939 г [ALFE-I, 2004. S. 60]. В начале XX в. все прибалтийско-финские народы жили в обществе, где преобладало сельское хозяйство, в свою очередь, для сельской среды была характерна незначительная мобильность. Во второй же половине XX в. относительно единый ареал был нарушен последствиями Второй мировой войны, приведшей и к нарушению языковой ситуации. Попытка воссоздать языковую ситуацию начала XX в. давала возможность обойти более поздние языковые изменения, ко то рые вно си лись ин ду ст ри аль ной культу рой и культурными инновациями как в прибалтийско-финские, так и в иные языки. Быстрое раз-ви тие тех ни ки по влия ло то таль но на раз ные сферы и культуры народов и привело к серьезным изменениям в языках, особенно в лексике: вслед за из ме не ния ми в ре аль ном ми ре часть лексики вышла из употребления, а для обозначения новых предметов и понятий появилось мно го за им ст вова ний или из ме не ний в зна че-ниях исконных лексем. Это стало отдалять языки друг от друга.
Обсуждение проблем сбора материала являлось одним из ключевых, поскольку именно диалектный материал - это основа атласа.
0
Трудно было представить, что в конце XX в. есть возможность собрать диалектный материал в полевых условиях полностью. Эти же проблемы еще раньше вставали и при сборе материала для Лингвистического атласа Европы. Известный финский лингвист Терхо Итконен, который на первом этапе руководил работой ALE в области финно-угорского языкознания, в свое время говорил, что это было бы невозможно, исходя даже из экономических предпосылок. Он совершенно справедливо отмечал, что ранее собранные большие коллекции материалов для атласов и диалектных словарей, которые составили базу диалектных материалов многих языков, могут быть использованы при работе над любым атласом [Itkonen, 1978. S. 255]. Основой для отражения в «Лингвистическом атласе прибалтийско-финских языков» более древнего положения вещей было также су ще ст во ва ние бо га тей ших язы ко вых ар хи вов в Финляндии и Эстонии, в которых хранятся сведения и по многим родственным языкам (например, картотека языковых материалов в Финляндии - 8,5 млн словарных карточек, в Эстонии - 3 млн карточек). В Институте языка, литературы и истории КарНЦ РАН не имелось столь богатых коллекций материалов, однако в Карелии и сопредельных областях еще возможно было собрать материал у носителей языков, диалектов и говоров. Кроме того, Фо-нограммархив института содержит уникальные за пи си ка рель ской и вепс ской ре чи, ко то рые стали собираться с конца 1930-х гг. Проведенные в последнее время подробные электронные описи материалов показали, что архив обладает богатой фонотекой карельских материалов, которые записаны практически во всех пунктах проживания карелов от лучших знатоков языка. Коллекция насчитывает около 2100 единиц хранения, что составляет более 4000 часов записей. Фонотека вепсских материалов не столь обширна, но, тем не менее, и она является, очевидно, одной из самых представительных в мире хранилищ вепсских текстов разного характера (около 300 единиц хранения, ~400 часов магнитофонных записей). Часть этих материалов была расшифрована и введена в научный оборот в виде образцов карельской и вепсской речи, а также диалектных словарей, материалы которых исключительно богаты и являются своеобразными энциклопедиями материальной и духовной жизни народов. Они активно использовались и в работе при сборе материалов для атласа.
Тематика привлеченных для картографирования в ALFE понятий разнообразна и отражает многие стороны жизни прибалто-финнов. Все-
го представлено 12 разделов: жилье, жизнь, строение; занятия, народные промыслы (земле де лие; жи вот но вод ст во; ры бо лов ст во; охо та; кустарные ремесла, приготовление пищи; человек (анатомия и физиология; духовная и эмоциональная сфера и ее особенности; названия и термины родства); фауна; флора; средства пе ре дви же ния; стра ны све та; гео гра фи че ские тер ми ны, рель еф; вре мя; ме сто име ния, сою зы, частицы; имена общего характера; глаголы общего характера. Из перечня тем ясно, что для картографирования привлечен большой пласт лексики, отражающий различного рода явления материальной и духовной культуры, а также окружающей среды. Вопросник включил в себя первоначально 317 вопросов [см. Куэе!уэапа, 1989], но впоследствии по ряду причин несколько вопросов было изъято. Всего было подвергнуто обследованию 259 опорных населенных пунктов, расположенных в прибалтийско-финском ареале: по финскому - 185 пунктов, по карельскому - 29, по вепсскому - 7, по ижорскому - 3, по водскому - 3, по эстонскому - 30 и по ливскому - 2.
Одна из задач, которая исключительно важна для всех ономасиологических атласов (она была первоочередной и в прибалтийско-финском атласе), заключалась в том, чтобы на поставленные вопросы были получены идентичные ответы, иначе сравнение было бы невозможным. Так, например, понятие «дом» само по себе размыто, в нем на прибалтийско-финской почве есть, по край не ме ре, два мо мен та, ко то рые вступают друг с другом в противоречие: дом как «строение» и дом как «родной дом». Поэтому была поставлена задача максимально точно очертить основное значение понятия: например, понятие «серый» было определено, как «цвет золы от сгоревших березовых дров» [Ку-эе!уэапа, 1989. Э. 7], а понятие «горячий» - как «горячая вода», поскольку состояние других пред ме тов при на гре ва нии могло на зы вать ся иными словами [Куэе!уэаг|а, 1989. Э. 30]. Названные моменты, как оказалось впоследствии, были исключительно важными, поскольку оплошности при определении понятий привели к недопониманию и неправильному сбору материала. Так, понятие «дрожжи», сбор наименований которого отнял много времени, оказалось не востребованным для атласа, поскольку в говорах были собраны как из картотек, так и в полевых условиях именования дрожжей для различных видов теста, кваса, пива и т. д., а собиратель был в замешательстве, на чем же ему сосредоточить свое внимание. Данные слова не могли быть размещены на картах, так как определяли разные типы и разные виды дрожжей.
©
Карты «Прибалтийско-финского лингвистического атласа» носят различный характер: оно ма сио ло ги че ские, се ман ти че ские, мо ти ва-ци он ные, час тот ные, кар ты фор ма ти вов, а также карты-реконструкции, посвященные некоторым наиболее древним элементам ^РЕ-1, 2004. Э. 67]. Исключительно важны карты, которые посвящены непосредственно прибалтийско-финской языковой общности и ее сложению. Несмотря на достаточно «солидный» возраст исследования прибалтийско-финских языков, многие ключевые моменты до сих пор не находит своего решения. Даже вопрос о количестве языков (не говоря уже о количестве диалектов), входящих в прибалтийско-финскую языковую ветвь финно-угорской языковой семьи, постоянно дискутируется: по
разным точкам зрения среди них выделяется от шести до девяти языков ^РЕ-1, 2003. Э. 53-54]:
а) с одной стороны, не все выделяют язык ижор в качестве самостоятельного языка (например, финляндская школа в противовес эстонской и российской);
б) с другой стороны, язык сету в Эстонии и южноэстонский диалект часто считают отдельны ми язы ка ми;
в) финляндская школа язык карелов-люди-ков, которые живут в Карелии в Пряжинском, Олонецком, Кондопожском районах (Святозе-ро, Пряжа, Михайловское и т. д.), считает самостоятельным языком, и во всех основополагающих исследованиях людиковские материалы даются отдельно. Ученые полагают, что из-на чаль но от не се ние ижор ско го, лив ви ков ско го и людиковского языков к отдельным языкам или диалектам одного языка зависело от воли случая и с трудом поддается лингвистическому обоснованию. Поэтому в атласе много лингвистических карт, которые проливают свет именно на родство языков и групп языков и диалектов, что непременно будет принято во внимание при последующих исторических изы ска ни ях с ис поль зо ва ни ем ма те риа лов ALFE.
В данной статье приведены некоторые при ме ры лин гвис ти че ских карт, по зво ляю-щие делать предварительные выводы о развитии языков, групп языков и диалектов, их взаимовлиянии и направлении языковых контактов.
На наш взгляд, несомненный интерес представляют карты-формативы, которые уже сами по себе предполагают, что та или иная лексема существует в родственных языках, но каков ее внешний облик и где непосредственно она существует, следовало установить путем
точного сбора. Так, карта-форматив HAPEA/ HUIKEA* «чувство стыда и состояние раскаяния из-за неприличного поступка» [см.: ALFE-I, 2004. S. 138-139], посвященная этим древним исконным лексемам, делит прибалтийско-финский ареал на две зоны: западную (HAPEA) и восточную (HUIKEA). Между ними есть небольшая зона взаимопроникающих контактов. Эта карта иллюстрирует наиболее близкое родство диалектных ареалов карельского и вепсского языков, причем материал всех карельских диалектов, включая и людиковские, исключительно однороден (см. карта 1). Эти мо ло ги по ла га ют, что обе лек се мы могли быть за им ст во ва ния ми из гер ман ских (hapea < xawfra «насмешка» [см. Häkkinen, 2004. S. 239]) и скандинавских (huikea < древне-норв. hvika «быть в нерешительности; сторониться, отступать; сомневаться» [см. SSA-I, 1992. S. 178]) языков. Правда, последняя этимология находится до сих пор под вопросом; большей поддержкой пользуется идея об ис кон но сти лек се мы, имею щей де ск рип -тивное происхождение. Тем не менее карта дает возможность предполагать, что древние заимствования уже делили прибалтийско-финский ареал на те две группы, которые и се го дня имен но в этом со ста ве про ти во сто ят друг другу.
Карты атласа, которые посвящены результатам языковых контактов, несомненно, исключительно интересны, поскольку в них нашли отра-же ние мно гие мо мен ты раз ви тия ма те ри аль ной и духовной культуры народов. Каждая подобная карта давала материал для научных размышлений, изысканий и углубления в проблему. Достаточно показательны в этом плане карты, на ко то рых пред став ле ны име но ва ния по ня тия «штаны/брюки» [см.: Zajceva, 2009. S. 237-243]. Этнографических исследований по одежде, как оказалось, не так уж и много. Причем в них практически нет рассуждений о связи самих предметов одежды с их названиями; они лишь сообщают, что мужчины носили верхние и нижние штаны /брюки, которые в языке назывались каким-то образом, из чего может сложиться впечатление о том, что эти предметы всегда существовали и пришли к нам из древности. Однако в работе «Прибалтийско-финские народы России» совершенно справедливо отмечено, что «...к сожалению, между описываемыми археологическими материалами об одежде и этнографическими данными. существует пробел в несколько веков» [Клементьев, 2003. С. 242].
* Все карты технически подготовлены Аннели Хяннинен, НИЦ языков Финляндии, Хельсинки.
Карта 1. Название чувства стыда, раскаяния
• НАРЕА т НШКЕА
Брюки, как показывает языковой материал, относительно молодое явление. Некоторые источники сообщают, что в Древнем Риме штаны до колен стали носить вначале воины. Однако уже во времена древнеримского императора Адриана (117-138 гг.) появились и длинные брюки [Мапптеп, 1927]. В Малой Азии и в скифских находках обнаружены длинные брюки, кото рые от но сят к по след ним сто ле ти ям до нашей эры [Э^еПив, 1921. Э. 401]. По мнению Си-релиуса, живущие в России прибалтийско-финские народы стали носить длинные брюки уже тогда, когда на западе еще ходили в полубрю-ках. Восточный тип брюк состоял из трех частей: двух штанин и объединяющей их верхней части. Такие брюки были распространены в южной и средней России еще в XVIII в. Предмет мужского туалета, обозначенный карельским и вепсским словами koatiet~kadjad (< древне-русск. *gatja [см.: ЭЭА-И, 1995. Э. 268]; ср. также русск. диал. гати, гащи, гачи «портки, штаны, колоши, штанины, сополи» [см.: Даль, 2006, т. I. С. 327]), представлял именно подобный тип брюк.
В Финляндии брюки стали частью мужского туалета в Средние века (Та№е, 1979. Э. 129), и они состояли из двух своеобразных длинных шерстяных щитков для ног (отметим, что лексема housut (< шведск. hosor) обладает формой мн. числа, обозначая некую совокупность; ср. также древнешведск., древненорв. hosa «прикрытие для ног, чулок» [см.: ЭвА-!, 1992. Э. 176]).
Эс тон ские муж чи ны ле том но си ли шта ны, сши тые из льня ной или же ст кой ко но п ля ной, а зимой из шерстяной ткани. По своему виду они напоминали восточноевропейский тип брюк; об этом го во рят и их на име но ва ния, ко то рые имеют славянское происхождение (kaatsad, kaltsad < древнерусск. колоша, сколоша «одна штанина, длинный чулок»). Эстонцам был свойствен и другой тип брюк, именование которого uusad; как и финское housut, имеет германское происхождение ^оо!та, 1977. С. 23]. В XVII в. брюки эстонцев стали все больше приобретать западный вид. В северной и средней Эстонии появились широкие брюки, собранные ниже колен в складки. Для них стало употребляться новое именование puksid, заимствованное из германских языков (< древнешведск. boxa «брюки» [см. ЭВАН, 1992. Э. 466]). В карельский и вепсский язы ки при шло и бо лее мо ло дое за им ст во-вание из русского языка: stanit, stanad < русск. шта ны.
Так что же носили прибалтийско-финские мужчины? Не ходили ли они, как швейцарцы, в длинных платьях, которые русские соседи стали называть балахонами, а носителей этой оде-
жды - балахонниками; причем такие наименования сохранились, и иногда так называли вепсов [Винокурова, 2003. С. 390]. Как считают этнографы, и карельские мужчины носили очень длинные рубахи, которые могли отчасти заменять брюки. Подобные рубахи, как пишет в работе «Прибалтийско-финские народы России» Е. И. Клементьев, карелы могли носить раньше до самой свадьбы [Клементьев, 2003. С. 248].
Таким образом, собранный для исследования ма те ри ал по на зва нию шта нов/брюк в прибалтийско-финских языках показал, что в них нет ни одной исконной лексемы для наименования этого предмета одежды. Все названия брюк являются заимствованиями. Они поделили при бал тий ско-фин ский аре ал на две час ти: за-им ст во ва ния из рус ско го и древ не рус ско го языка и заимствования из древнешведского и шведского языка. Причем карты, посвященные именованию данного понятия, наглядно иллюстрируют, где проходила граница влияния востока и запада на прибалтийско-финский ареал (см. карты 2, 3, 4).
Материалы атласа позволяют заглянуть и в духовную культуру прибалто-финнов. В качестве примера можно привести данные лингвистических карт, посвященных именованию понятия «волк». С волком у прибалтийско-финских народов связано много различных легенд и поверий. Как свидетельствуют исследования, волка боялись даже больше, чем медведя, поскольку именно волк представлял угрозу для пасущегося скота. Его считали кровожадным существом, средоточием агрессивности, считали, что вой волка предвещает смерть или войну [Nirvi, 1944. S. 82; Винокурова, 2006. С. 118]. Иногда утверждали, что волк - это животное, которое соединяет два мира: наш и потусторонний, считали, что волк мог прийти на свадьбу в образе жениха, а невеста была его добычей [Сурхаско, 1977. С. 172]. Все это нашло отражение в мотивации именований волка, большая часть которых - табуированные названия. Возникновение табуированных названий опирается чаще всего на метонимию (напр. волк: hannikas букв. «хвостатый», pitkahanda букв. «длиннохвостый»; олень: sarvikko букв. «рогатый»; заяц: pitkakorva букв. «длинноухий»), метафору (волк: hukka букв. «пропажа, утрата», медведь: mecankiningas букв. «король леса»), а также на некоторые эв-фемические замены (выдра: osmo < Osmund; медведь: mihalivanic < Михаил Иванович) [Жа-ринова, 2006. С. 19-21]. Именований волка было ранее значительно больше, однако истреб-ле ние зве ря при ве ло по сте пен но к заб ве нию отдельных из них.
0
Ф Ьоим
— клапог ¥ ка!г$аН ▼ рглкм
• рок^уг V &ДП&
Карта 2. Штаны/брюки. Общая карта наименований
0-—--------------
\ Ьошш
* ии$ас1
V ргакгм
• рдк$уч в рик$ш <Э рик.чс1
© рдЫ ® ЫЫ-
Карта 3. Штаны/брюки. Древнегерманские и шведские заимствования
♦ кааим <> клмш
0 киаДш кшшм
+ ка1шс1 N как.шс1
1 капк
— &апМ
Карта 4. Штаны/брюки. Древнерусские и русские заимствования
Как показал материал атласа, одним из наиболее распространенных слов для именования вол ка яв ля ет ся лек се ма hukka, ко то рая свой ст-венна финскому и карельскому языкам. В данном случае карельский язык противостоит вепсскому, в котором она сейчас неизвестна. Впрочем, можно предположить, что и вепсскому языку лексема hukka была в прошлом свой-ст вен на, по сколь ку она от ме че на в то по ни мии вепсского края, например, Hukgar’v, Hukoja [Муллонен, 1994. С. 32].
Исследователи полагают, что табу hukka «утрата, потеря» возникло, прежде всего, в речи пастухов, которые не смели произносить имя волка, чтобы тем самым не накликать на стадо беду [Nirvi, 1944. S. 111]. Стремление уберечь стадо от потерь требовало новых слов-замен. Волка во многих языках стали называть собакой, заимствовав для этого лексемы из языков-соседей. В финских говорах появилось древнее русское заимствование hurtta (< русск. хорт «борзая» [SSA-I. S. 192], хортая, т. е. быстрая [Фасмер-IV, 1987. С. 288]). Данная лексема пришла в язык достаточно давно, а в финском ли те ра тур ном язы ке впер вые поя ви лась в 1642 г. в переводах Библии [Häkkinen, 2007. S. 225]. Даже у лексемы susi, которая исключительно широко представлена в финском языке, пред по ла га ют ся ин до ев ро пей ские кор ни со значением «собака» [SSA-III, 2000. S. 222; ср. также латышск. suntene «боль шая со ба ка»: Häkkinen, 2007. S. 1218]. Представители многих эстонских говоров также склонны были называть волка собакой - huntti, заимствовав для этой цели немецкую лексему Hunt «собака», обладающую общей с лексемой susi германской эти мо ло ги ей.
Хвост волка (финск. hanta) в вепсском, карельском, финском языках также стал предметом внимания при наименовании волка: с помощью суффиксов в языках было образовано много производных - handikaz, hantyri, hantti, hantaheikki и т. д. Кроме того, было собрано немало менее распространенных наименований, которые также являются эвфемизмами: laskupaa, mulskosilma, potko, metsapeto, metsanheikki, vanha ukko, vihollinen, mustalainen и т. д.
Таким образом, карта 5 иллюстрирует распространенные именования волка, а на карте 6 показаны три основных наиболее широко представленных на прибалтийско-финской тер ри то рии мо ти ва, ко то рые легли в ос но ву име но ва ний вол ка: 1 ) «со ба ка» (susi, hurtta, huntti), 2) «хвостатый, обладающий хвостом» (hannikas, hantyri и т. д.) и 3) «утрата, потеря» (hukka), которые отчасти отвечают на вопрос,
каким образом шло возникновение языковых образов и символов у прибалто-финнов. Употребление эвфемизмов в наименованиях волка из-за стремления обезопасить скот привело к тому, что исконные древние названия волка в современных прибалтийско-финских языках совсем не сохранились. Думается, что волки были известны прибалто-финнам, и его исконное именование не могло не существовать, поскольку образ волка прочно вошел в мифологию народов.
Общие усилия языковедов и этнографов позволят глубже проникнуть в мир духовной культуры, в происхождение различных обрядов и верований, что, в свою очередь, даст возможность выявлять и универсалии в развитии языков, народов и их культур. У каждого народа свой опыт и своя мудрость. При исследовании мотивов номинации для карт ALFE удалось отчасти проникнуть и вглубь мыслительных процес сов че ло ве ка, вы явить, ка кие же сто ро ны пред ме тов, яв ле ний, реа лий, дей ст вий представители того или иного народа выделяли в ка че ст ве глав но го при зна ка и вы но си ли их как наименования. В этом отношении показательны именования понятия «земляника» - Fragaria [ALFE-I, 2004. S. 459], которое в прибалтийско-финских языках обладает многими фонетическими вариантами одной и той же лексемы, звучащей по-фински mansikka, примерно так же и во всех родственных языках. Предполагается, что лексема может восходить к основе *mantikka, manner, mantu «материк; почва» [SSA-II, 1995. S. 147]. По-русски данная ягода на зы ва ет ся «зем ля ни кой», т. е. ее име но ва ние также связано с понятием «земля», по-польски, например, poziomka, по-немецки Erdbeere букв. «земляная ягода» и т. д. В языках различных групп существовал один и тот же мотив именования: близость к земле, почве. Человеческая мысль в именовании двигалась одинаково, выделив наиболее характерный признак, а звуковой облик, звуковая оболочка получились раз лич ны ми, со от вет ст вую щи ми раз ным языкам.
Именования предметов, явлений и т.д., корни которых кроются в ассоциации, нередкое явление. Так, например, в названиях картофеля, ввезенного из Америки в XVI в., в качестве мотивов в прибалтийско-финском ареале выступили такие предметы, как груша (финск. peruna), яблоко (эст. maa/öun, ливск. maa/ubin букв. «земляное яблоко»), репа (ливск. maa/na’ggörz букв. «земляная репа») и даже яйцо [финск., ижорск, водск. maa/muna букв. «земляное яйцо»: см. ALFE-II, 2007. S. 53].
©
Д Ьикка ЬигПа
4 ЬапМк / ЬапЖкаг + ЬапШЬе1кк1
Карта 5. Волк. Общая карта наименований
0
Карта 6. Волк. Карта мотивов наименований
„ko er"
„Hund”
„собака”
О „tabu: häntä” „tabu: hand, sab a”
„Tabu: Schwanz” „табу: хвост”
♦ „tabu: hävw’ „tabu: kaotus” „Tabu: Verlust“ „табу: потеря”
Но далеко не всегда мотив номинации очевиден. Кроме того, иногда мотивы бывают на первый взгляд ясно выраженными, но абсолютно непонятными с точки зрения их выбора. Например, в прибалтийско-финских языках имеется много различных наименований ягоды поленика - Rubus arcticus [ALFE-II, 2007. S. 468]. Большинство из них - это сложные слова. Семантически мотивы частей композитов связаны, например, с «медом» (mesimarja «медовая ягода»), формой (maarain «морошка», mansikka «земляника», vattu «малина»), местом произрастания (luhdikka < luhta «прибрежный луг, заливаемый вешней водой, низкое мокрое место») [SSA-II, 1995. S. 98]. Они достаточно понятны и объяснимы. Но один из мотивов заключается в том, что во внимание принят внешний вид, некая внешняя ворсистость ягоды, на основании чего в финских говорах возникли именования-сложные слова, типа: karva/hurri, karva/ressu, karva/mansikka, где первая часть слова - karva- имеет значение «волос, шерсть, ворсинка». В собственнокарельском наречии и в вепсском языке поленику называют hebocaine, hepokka и в ливви-ковском наречии карельского языка - or’hoi. Отметим, что близкое сходство между собственно-карельским наречием и вепсским языком в именованиях предметов, явлений и т. д. в ALFE отмечается не столь часто. В данном случае и вепсское hebocaine, и собственно-карельское hepokka, hepokkaniсвязаны этимологически с лексемами hebo, heponi «лошадь», а ливвиковское or’hoi с лексемой orih (демину-тивная форма) «жеребец». Ворсистость ягоды здесь связали с лошадью, т. е. мотив налицо. Отметим, что в некоторых севернорусских говорах поленику называют куманицей, куманкой [см.: Словарь, 2006. С. 223], где прослеживается связь с древнерусской лексемой комонь «конь» [Фасмер-II, 1986. С. 304-305]. Знаток и исследователь лексического финно-угорского субстрата в русских говорах Северо-Запада С. А. Мызников отмечает, что нередко наличие семантических соответствий в ряде наименований трудно трактовать однозначно. Не всегда возможно определить, появилось ли наиме но ва ние пря мым за им ст во ва ни ем, или спо со бом каль ки ро ва ния, ли бо ка ким-то иным способом [Мызников, 2009. С. 189]. В данном же случае можно утверждать, что факт существо ва ния од но го и то го же мо ти ва в вепс ском (hebo «лошадь»), собственно-карельском (hepo~heponi «лошадь») и ливвиковско-ка-рельском (or’hoi «жеребец»), а также древнерус ском (ко монь «конь») на име но ва нии по ле-ники выявляется достаточно четко.
В статье представлена лишь малая толика моментов, подвергнутых анализу и картографированию в Лингвистическом атласе прибалтийско-финских языков, который, на наш взгляд, может служить источником материала для многих смежных наук.
Литература
Бубрих Д. В., Беляков А. А., Пунжина А. В. Диалектологический атлас карельского языка. Хельсинки: Финно-угорское об-во, 1997.
Винокурова И. Ю. Вепсы: Одежда // Прибалтийско-финские народы России. М.: Наука, 2003. С. 388396.
Винокурова И. Ю. Животные в традиционном мировоззрении вепсов. Петрозаводск: ПетрГУ, 2006. 447 с.
Жаринова О. М. Зоонимическая лексика карельского языка: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Петрозаводск, 2006. 24 с.
Клементьев Е. И. Карелы: Одежда, обувь // Прибалтийско-финские народы России. М.: Наука, 2003. С.241-250.
Муллонен И. И. Очерки вепсской топонимии. СПб.: Наука, 1994. 154 с.
Мызников С. А. Калькирование как вид межъязыковых взаимодействий //Диалектная лексика. СПб.: Наука, 2009. С. 183-192.
Словарь 2006 = Словарь областного вологодского наречия. По рукописи П. А. Дилакторского. СПб.: Наука, 2006. 677 с.
Словарь 2007 = Сопоставительно-ономасиологический словарь диалектов карельского, вепсского, саамского языков. Петрозаводск: Карельский НЦ РАН, 2007. 346 с.
Сурхаско Ю. Ю. Карельская свадебная обрядность (конец XIX - начало XX в.). М.: Наука, 1977. 235 с.
Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. I-IV. М.: Прогресс, 1986-1987.
ALFE = Atlas Linguarum Fennicarum, I-II // Suoma-laisen Kirjallisuuden Seuran Toimituksia, 800. Kotimaisten kielten tutkimuskeskuksen julkaisuja, 118. Helsinki, 2004-2007.
Häkkinen K. Nykysuomen etymologinen sanakirja. Juva: WS Bookwell Oy, 2007. 1633 s.
Itkonen T. Kieliatlastyön näkymiä // Virittäjä. Helsinki,
1978. S.254-270.
Kettunen L. Suomen murteet, I-II // Suomalaisen Kirjallisuuden Seuran Toimituksia, 188. Helsinki, 1930.
Kyselysarja = Itämerensuomalaisen Kielikartaston Kyselysarja. Helsinki: Kotimaisten kielten tutkimuskes-kus, 1989. 100 s.
Manninen I. Eeste rahvariite ajalugu // Eesti Rahva Muuseumi aastaraamat, 3. Tartu, 1927. Lp. 338-350.
NirviR. E. Sanankieltoja ja niihin liittyviä kielenilmijöitä itämerensuomalaisissa kielissä. Riista- ja kotieläintalous // Suomalaisen Kirjallisuuden Seuran Toimituksia, 223. Helsinki, 1944.
Saareste A. Eesti murdeatlas, I-II. Tartu, 1938-1941.
Sirelius U. T. Suomen kansanomaista kulttuuria. Esineellisen kansantieteen tuloksia, 2. Helsinki: Otava, 1921.
©
SSA = Suomen sanojen alkuperä. Etymologinen sanakirja, I-III // Suomalaisen Kirjallisuuden Seuran Tomituksia, 556. Helsinki, 1992-2000.
Talve I. Suomen kansankulttuuri // Suoma-laisen Kirjallisuuden Seuran Tomituksia, З05. Helsinki,
1979.
Voolma A. Meestepüksid eesti rahvaröivastes // Etnograafimuseumi aastaraamat, XXX. Tallinn, 1977.
Zajceva N. Pari pientä kuvaa aineellisesta ja henkisestä elämästä ALFEn peilaamana // Kodukeel ja keele kodu. Eesti keele instituudi toimetised, 1З. Tallinn, 2009. Lk. 2З7-249.
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРЕ:
Зайцева Нина Григорьевна
зав. сектором языкознания, д. филол. наук Институт языка, литературы и истории Карельского научного центра РАН
ул. Пушкинская 11, Петрозаводск, Республика Карелия,
Россия, 185610
эл. почта: [email protected]
тел.: (8142) 781886
Zaitseva, Nina
Institute of Language, Literature and History, Karelian Research
Centre, Russian Academy of Science
11 Pushkinskaya St., 185910 Petrozavodsk, Karelia, Russia
e-mail: [email protected]
tel.: (8142) 781886
