CC BY
36
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 8. ИСТОРИЯ. 2008. № 5
М.А. Бойцов
ПРЕСТУПНИКИ ПОД ПОКРОВИТЕЛЬСТВОМ
ГОСУДАРЯ
(Об одном необычном элементе репрезентации
средневекового правителя)*
На протяжении всего позднего средневековья в германских землях ритуал торжественного вступления государя (императора, короля, папского легата, князя) в приветствовавший его город включал порой одну странную деталь, до сих пор малоизвестную историкам. Государя, ехавшего верхом в середине длинной процессии из его придворных, городского духовенства, именитых бюргеров, окружали... преступники, ранее осужденные местными судьями и приговоренные к различным срокам высылки на большее или меньшее расстояние от городской черты1.
Более того, было принято, чтобы такие преступники возвращались в родной город не просто в свите государя, а держась за край его одежды, за стремя, седло или сбрую его коня, за его экипаж. Описывая подобные сцены, современники обычно говорили, что преступники «висели» на плаще князя, его коне или экипаже. Получается, что самое привилегированное место в праздничном шествии в непосредственной близости от ее главного участника отводилось, как ни странно, отверженным сообществом нарушителям закона. В настоящей статье мы попытаемся суммировать сохранившиеся в источниках отрывочные сведения об этом странном обыкновении, чтобы впервые представить читателю его по возможности разностороннее описание. Однако для подробной критики предшествующей (весьма небогатой) историографии и обоснования новой концепции происхождения и смысла традиции вводить преступников в города здесь уже не будет места.
В германских землях церемонии встречи государей в XIV— XV вв. по сравнению с аналогичными ритуалами не только в ренессансной Италии, но даже во Франции и Англии были бедны выразительными средствами. Княжеские въезды в германских
* Статья подготовлена при поддержке РГНФ (проект № 06-01-00486а).
1 О разнообразии форм изгнания за большие и малые правонарушения см. на примере Гёттингена XIV—XVI вв.: Boockmann A. Urfehde und ewige Gefangenschaft im mittelalterlichen Göttingen. Göttingen, 1980. S. 42-49.
землях интересны как раз своей консервативностью и относительной простотой. Однако чем меньше особых приемов использовалось в германских церемониях прибытия в город государя, тем больше впечатления должны были производить сцены ввода преступников: у этой яркой детали не было фона, на котором она могла бы затеряться. Использовали ее нередко и, судя по количеству возвращавшихся с государями изгнанников, вполне серьезно. Так, король Фридрих III ввел с собой в Цюрих в 1442 г. 11, а в Базель в 1473 г. — 37 преступников. Легко можно понять желание городских властей ограничить досрочное возвращение к ним тех, кого они выгнали, посчитав их людьми опасными. Некоторым изгнанникам еще при оглашении приговора предусмотрительно объявляли, что при попытке вернуться с каким-нибудь князем им придется вновь покинуть город — так было сказано, например, одной констанцской клеветнице в 1450 г.2 С насильника, осужденного в 1452 г. на десятилетнее изгнание, взяли форменную клятву, что он не будет пробовать проникнуть в город с князьями. Но, вопреки данному обещанию, он все же вернулся вместе с герцогом Бургундским и, более того, благополучно остался в городе3.
Уже из последнего эпизода понятно, что нажима городских властей на изгнанников было недостаточно — будут ли преступники возвращаться в город в княжеской свите или нет, зависело прежде всего от готовности князей оказывать покровительство отверженным. Поэтому, чтобы не допустить появления в стенах города нежелательных элементов, городским властям приходилось вступать в непростые переговоры с государями. Именно благодаря трениям, возникавшим по таким поводам, до нас и дошла большая часть свидетельств по интересующему нас здесь вопросу.
В 1384 г. совет города Констанца позволил новому епископу при предстоящем ему торжественном вступлении в город привести с собой высланных — однако лишь при условии, что уже на следующий день те вновь удалятся в изгнание4. Кроме того, в Констанце определили, что вводить преступников дозволено, помимо епископа, только «императору, королям или иным князьям»5. Значит
2 Schuster P. Der gelobte Frieden. Täter, Opfer und Herrschaft im spätmittelalterlichen Konstanz. Konstanz, 1995. S. 123 (со ссылкой на документ из констанцского архива).
3 Ibid. S. 123-124.
4 Ibid. S. 123.
5 Ibid. S. 121 (со ссылкой на архивный документ). На практике уже в XV в. Констанц, похоже, добился даже от королей, чтобы они перестали приводить с собой преступников. Во всяком случае об изгнанниках не упоминается при описании первых въездов в Констанц Фридриха III в 1442 г. и Максимилиана в 1492 г. (Kramml P.F. Kaiser Friedrich III. und die Reichsstadt Konstanz (1440-1493): die Bodenseemetropole am Ausgang des Mittelalters. Sigmaringen, 1985. S. 79-88).
ли это, что на право приводить с собой ссыльных претендовали и лица, не входившие в княжеское сословие, с чем городской совет решил бороться?
Строже, чем в Констанце, поступили в Ульме. В 1407 г. члены Большого и Малого советов во главе с бургомистром выразили обеспокоенность тем, что «с недавних пор» изгнанники стали слишком часто возвращаться вместе с каким-нибудь князем или господином. Советники пришли к выводу, что такое положение дел является неприемлемым новшеством. Поэтому они внесли в «Красную книгу» городских установлений новую запись: теперь преступникам разрешалось вернуться только вместе с императором или королем, да и то лишь в случае, если государи въезжают в город в первый раз. Те же изгнанники, что явятся, «повиснув» на каком-либо князе, могут оставаться до его отбытия, но затем должны будут удалиться и потом уже оставаться в вечном изгнании6.
Еще дальше пошли в Страсбурге. На его представителей произвела сильное впечатление сцена ввода преступников в Шпайер королем Рупрехтом в ноябре 1400 г. Во всяком случае тотчас после завершения шпайерской церемонии страсбуржцы, ставшие ее свидетелями, обратились к советникам короля с просьбой не допустить, чтобы нечто подобное повторилось и при въезде Рупрехта в их город, поскольку это противоречило бы обычаям Страсбурга7. Однако советники не захотели уступать и «настойчиво просили» разрешить их государю ввести преступников, «как это и положено его милости», — тем более что все города, в которых его уже принимали, позволяли ему подобное8. Тогда посланцы Страсбурга обратились к самому Рупрехту. Выслушав их, король сказал, что, раз у них нет такого обычая, он откажется от своего первоначального намерения. Городские посланцы тотчас отправили письмо домой с этим известием и советом: в ближайшее воскресенье с утра следует объявить, чтобы ни один изгнанник не входил в город, а если кто-либо все же посмеет, пусть никто его не впускает ни в дом, ни во двор. Ведь король, как они писали, согласился с ними в следующем: буде какой преступник все же проникнет вместе с ним в город, ему сразу
6 Das rote Buch der Stadt Ulm | Hrsg. von Carl Mollwo. Stuttgart, 1905. S. 145 (§ 263). Ср.: His R. Das Strafrecht des deutschen Mittelalters. Weimar, 1920. Teil 1. S. 392. Anm. 2; Schuster P. Op. cit. S. 121.
7 Deutsche Reichstagsakten. Ältere Reihe (далее — RTA ÄR). Bd 4. Göttingen, 1882. N 173. S. 198-199, здесь S. 199.
8 «Darzu sich aber die küniglichen räte nit verstehen wolten. Und batent uns vaste, daß wir unserm herren dem künige gunden die echter inzufürende, alß das sin gnaden zugehörte; dann alle stette, do er empfangen were, es ime gegünnet hettent» (Ibidem).
же прикажут удалиться восвояси9. Городские власти последовали совету своих представителей: они действительно постановили, чтобы никто из осужденных на изгнание не смел входить в город вместе с королем или королевой, «повиснув» на них самих, на их конях или экипажах10.
В этом эпизоде заслуживают внимания три разнохарактерные детали. Во-первых, яснее становится социальный облик высланных. Это люди, у которых остались надежные (вероятнее всего, родственные) связи внутри города. В противном случае властям не имело бы смысла обращаться к изгнанникам с запретами «в ближайшее воскресенье с утра». Очевидно, на рынке, где оглашались распоряжения правительства, нашлись бы люди, которые смогли бы быстро передать их суть высланным, чтобы те даже не пытались воспользоваться вроде бы подвернувшимся им шансом на возвращение. Понятно также, что жили эти изгнанники где-то совсем неподалеку и долго бы их разыскивать не пришлось. Во-вторых, характерна мотивация советников короля, пускай и переданная в страсбургском письме с досадной краткостью. Она состоит в том, что возвращение преступников является правом короля, прерогативой его сана. Это право советники ценят и готовы за него бороться. Тем более, в-третьих, обращает на себя внимание уступчивость Рупрехта. Объяснить ее можно тем, что король, избранный всего три месяца назад вместо объявленного низложенным, но еще отнюдь не побежденного короля Вацлава, чувствовал себя неуверенно и был готов во многом идти навстречу Страсбургу, чтобы заручиться поддержкой этого мощного города.
Если страсбуржцы решили в свою пользу проблему с возвращающимися изгнанниками уже в 1400 г., то базельцам примерно на то же понадобилось еще почти столетие. В 1494 г. в Базеле решили ужесточить наказание за непредумышленные убийства в черте города. Теперь виновным предписывалось провести в изгнании не пять лет, а десять и притом без всякой надежды на сокращение срока. Как и в Констанце полувеком ранее, с отправляемых в ссылку стали брать клятву «перед Богом и святыми», что они не станут делать попыток вернуться досрочно — «ни с
9 «Do antwurtete er uns: sit es nit unser gewonheit were, so wolte er es uns erlossen. Daruf dunket uns gut, daß ir nit enlossent ir dugent an sunnentage fruge ein gebot, daß kein echter in uwer stat kome noch sie nieman halte huse noch hofe... Danne er meinde, keme dehein echter ungeverliche mit ime hinin, den solte man zu stunt heissen wider hinweggon etc.» (Ibidem).
10 Quellensammlung der badischen Landesgeschichte / Hrsg. von Franz Joseph Mone. Karlsruhe, 1848. Bd 1. S. 259 (далее — QBLG).
императорами, королями, князьями, легатами, господами, ни с дамами и прочими, кем бы они ни были»11. Очевидно, до 1494 г. въезд в Базель кого-либо из перечисленных лиц (под «дамами» следует понимать императриц, королев и княгинь) сулил местным преступникам прощение.
В XV в. по сути дела каждый новый немецкий король или император, отправляясь после коронации по стране, сталкивался с необходимостью найти решение вопроса о возвращении изгнанников в тот или иной город. Усилия Сигизмунда Люксембурга на этом поприще лучше всего отразились в хрониках городов нынешней Швейцарии. Их составители особенно хвалили короля за его готовность к компромиссу. Так, при въезде в Берн летом 1414 г. Сигизмунд ввел с собой ряд преступников, и среди них даже убийц, но только тех, кто «потерял свой город» (т.е. был выслан из Берна), «не понеся за свое преступление бесчестья»12. Однако к нему явились и такие, которые честь свою начисто утратили. Стоило королю об этом узнать, как он сказал: «Подите прочь! Вам не найти у нас помилования!» И пришлось им уходить от Берна без всякого прощения13.
Понятно, что о «бесчестии» преступников, обратившихся к нему за защитой, король догадался не сам — тем более хронист ясно говорит, что Сигизмунд об этом от кого-то «услышал». Но информированным «кем-то» мог быть только представитель бернского совета, знавший, кто и на каких условиях был некогда отправлен в ссылку. Тем самым то, что под пером хрониста предстает импровизацией возмущенного Сигизмунда, на самом деле являлось итогом его переговоров с городским советом и своего рода опубликованием достигнутого результата. Не случайно дальше следует фраза, казалось бы, совершенно не вытекающая из предыдущего повествования: «Король проявил себя по отношению к городу Берну очень милостиво и дал [горожанам] особую привилегию»14. Между строк здесь следует читать, что и в предшествующем абзаце, где рассказывалось, как Сигизмунд отказался от ввода
11 Rechtsquellen von Basel Stadt und Land / [Hrsg. von Johannes Schnell]. Basel, 1856. Bd 1. N 190. S. 222-226, здесь S. 223.
12 О разделении преступлений на «честные» и «бесчестные» с отражением соответствующей разницы в «тарифах» казней и прочих наказаний см.: Osen-brüggen E. Das Alamannische Strafrecht im deutschen Mittelalter. Schaffhausen, 1860. S. 205-207.
13 Justinger C. Die Berner-Chronik / Hrsg. von Gottlieb L. Studer. Bern, 1871. S. 219 (363).
14 «Der künig erbot sich ouch gar gnedenklich gen der stat bern in allen sachen und gab den sunder friheit» (Ibidem).
«бесчестных» преступников, речь шла именно об уважительном отношении государя к привилегиям Берна.
Очень похоже вели себя Сигизмунд и спустя три года под Люцерном. Когда он приблизился к этому городу, некие люди, ставшие без злого умысла убийцами (1оё8сИ^ег), вознамерились пройти вместе с римским королем в город и «избавиться тем самым от наказания». Однако городской совет заблаговременно обратился к королю с почтительной просьбой не нарушать старого обычая (вместе с другими люцернскими привилегиями подтвержденного самим же Сигизмундом вслед за его предшественниками), согласно которому всякий, убивший гражданина Люцерна, подлежит вечному изгнанию. Тогда Сигизмунд призвал к себе тех самых убийц и сказал им словами Христа, что он пришел не отменить закон, но подтвердить его, а потому помочь им ничем не может15.
Как и в Берне, государь счел необходимым лично обратиться к преступникам, но теперь его «речь», пожалуй, лучше работала на дело репрезентации королевской власти. Нельзя исключить, что и под Берном в высказывании Сигизмунда содержалась аллюзия на слова Иисуса: «Отойдите от Меня, делающие беззаконие» (Мф 7: 23), — или же: «Отойдите от Меня, все делатели неправды» (Лк 13: 27), но, похоже, тогда ее хронист не вполне уловил. В рассказе же о люцернском эпизоде сближение фигуры государя с Христом очевидно.
Хронист не скрывает, что с изгнанием убийц переговоры с городским советом не завершились. Сигизмунд заявил, что «желает въехать как император» и тогда в конце концов было согласовано, что он сможет привести с собой высланных из города «шлюх и мошенников»16. Выходит, для Сигизмунда — точно так же, как ранее для советников Рупрехта, — присутствие изгнанников в королевском кортеже являлось вопросом принципиальным — если они есть, он въезжает так, как положено ему по статусу, если же их нет — государь предстает не «как император». Характерно, что никакой другой элемент церемониала встречи не вызвал тогда споров: стороны не обсуждали, надо ли предоставить государю балдахин или нет, сколько людей выйдет ему навстречу, каким маршрутом его поведут через город, что за дары ему будут поднесены. Выходит, единственное, чем определялся уровень при-
15 Die Schweizer Bilderchronik des Luzerners Diebold Schilling 1513. Sonderausgabe des Kommentarbandes zum Faksimile der Handschrift S. 23 fol. in der Zentralbibliothek Luzern / Hrsg. von Alfred Schmid. Luzern, 1981. S. 88.
16 «Aber er rett darby, er welt dennocht inritten alß ein keiser. Darumb so soltent sunst huren und büben anhangen und sich des inrittens fruwen. Dz ouch beschach» (Ibidem).
ема, — это шествовали ли рядом с государем тати и грабители или же, на худой конец, жулики и проститутки. Хронист, оглядываясь на эти события к его времени уже столетней давности, хвалит городские власти Люцерна за то, что они проявили тогда мудрость. Если бы королю позволили ввести в город преступников и добиться для них прощения, это стало бы нарушением всех свобод и вызвало раскол среди горожан, который, возможно, уже никогда не удалось бы преодолеть. Такая оценка гипотетических последствий вступления Сигизмунда представляется чересчур драматичной, но она, во-первых, доносит нам, надо полагать, действительные опасения городских властей, а во-вторых, выдает их же неуверенность в том, что они приняли короля достойным образом: официальная хроника явно должна была оправдать их неуступчивость в переговорах с собственным королем. В конце концов люцернцы не позволили своему законному государю сделать то, что он считал для себя достойным.
Горожане предлагали порой компромисс, при котором символическая форма сохранялась бы, но лишалась всякого серьезного правового содержания: правонарушители (притом даже повинные в тяжких преступлениях) могли бы пройти в шествии рядом с королем, не получая, однако, после этого ни прощения, ни прав гражданства. Так, в 1442 г. только что избранному королю Фридриху III доставили из Ахена подробную «инструкцию» о порядке коронации, в которой особо оговаривалось: если он соберется привести с собой в Ахен изгнанников, «как это в обыкновении в других городах», то преступникам не положено будет оставаться в городе дольше самого государя17. При этом ахенцы ссылались на какую-то их привилегию, о которой историкам ничего не известно. Тогда же и в соседнем Кёльне вернувшимся туда с королем изгнанникам пришлось вместе с ним и покинуть город, хотя уже одно то, что они вольготно чувствовали себя на его улицах в течение нескольких дней, вызвало раздражение у солидных горожан18.
Такой фон лучше оттеняет дружелюбие тех городов, где государям не ставили никаких ограничительных условий. Как уже
17 «Auch wann ain Römisch kung gen Ach komen ist... und verpannt lewt einkomen, als in andern stetten gewonhait ist, diselben leut mugen des kungs kunft nicht lenger geniessen, wann alslang er zu Ach ist, wann die von Ach des freihait haben» (RTA ÄR. Göttingen, 1957. Bd 16. N 100. S. 173).
18 Aufenthalt König Friedrich III. in Köln 1442 // Die Chroniken der niederrheinischen Städte. Köln. Leipzig, 1875. Bd 1. S. 364-368, здесь S. 367. Ср.: Schenk G.J. Zeremoniell und Politik. Herrschereinzuge im spätmittelalterlichen Reich. Köln; Weimar; Wien, 2003. S. 352-353.
говорилось, в 1442 г. король Фридрих III ввел с собой в Цюрих 11 преступников. Позже Малый совет Цюриха рассмотрел их дела и простил всех. Убийцам, правда, было сказано, чтобы они опасались «друзей»19 (этим словом обычно называли членов городского совета, но характер предупреждения здесь неясен). Когда в январе 1476 г. тот же Фридрих III прибыл во Франкфурт, но уже не как король, а как император (он короновался в Риме в 1452 г.), с ним в город вошли «все злодеи, ранее высланные» из города, причем им было разрешено остаться и после отбытия государя. Согласно весьма характерной мотивировке городского совета, такая уступчивость была вызвана тем, что Фридрих впервые въезжал во Франкфурт в своем новом качестве20. (Он провел уже свой «первый въезд» в 1442 г., но будучи тогда «лишь» римским королем.) Таким образом, в глазах франкфуртских должностных лиц разрешение преступникам остаться — разовый подарок, подносимый ими только новому государю. И хотя с королем Фридрихом III они были знакомы уже более 30 лет, императора Фридриха III видели впервые.
Как показывают протоколы заседаний городского совета, вопрос о возвращенных изгнанниках специально обсуждался через четыре дня после прибытия Фридриха: «Также те, которые вошли вместе с нашим государем императором. Его милость просил за них, и ответили Императорскому величеству, что совет желает в этом оказать послушание его милости»21. Поскольку преступники к тому времени были уже несколько дней как внутри городских стен, просить Фридрих мог только о том, чтобы они остались в городе навсегда. Император не протестовал, когда при его следующем визите, всего десятью месяцами позже, городской совет рассудил иначе. Снова в город вместе с императором вошли все, кого городские судьи успели за это недолгое время отправить в ссылку. Но теперь им разрешили оставаться внутри городских
стен лишь столько же времени, сколько останется там и сам
22
государь22.
19 Die Zürcher Stadtbücher des XIV. und XV. Jahrhunderts / Hrsg. von Hans Nabholz. Leipzig, 1906. N 82. Bd 3. S. 181. Ср. краткое упоминание данного эпизода в: Peyer H.C. Der Empfang des Königs im mittelalterlichen Zürich // Archivalia et historica. Arbeiten aus dem Gebiet der Geschichte und des Archivwesens. Festschrift für Prof. Dr. Anton Largiader / Hrsg. von Dietrich Schwarz. Zürich, 1958. S. 219-233, здесь S. 221.
20 Frankfurter Chroniken und annalistische Aufzeichnungen des Mittelalters / Hrsg. von Richard Froning. Frankfurt/M., 1884. S. 200.
21 «Item diejenen die mit unserm herren keiser inkommen sin und sine gnaden vor sie gebeden hat und der keiserlichen majestet geantwort ist, der rat wulle siner gnaden darinne willig sin...» (Ibid. S. 200. Anm. 1).
22 Ibid. S. 200.
Впрочем, у таких вернувшихся была возможность просить городские власти о помиловании, как свидетельствует франкфуртский документ 1485 г., составленный на следующий день после очередного въезда Фридриха III. Проситель, между прочим, рассказывает, что накануне он говорил с императором о своем преступлении (непредумышленном убийстве) и притом прямо «в поле» — следовательно, разговор, скорее всего, состоялся действительно совсем незадолго до начала церемонии. Кстати, далеко не всегда дело ограничивалось устной беседой между государем и преступником. Известно, что императорский маршал требовал от изгнанников (по крайней мере иногда) формального прошения о помиловании с описанием совершенного преступления23. Однако окончательное решение о прощении всегда принимал городской совет.
Его суждение могло быть строго дифференцированным, как свидетельствуют базельские материалы 1473 г. Еще за три недели до прибытия государя городской совет обсудил вопрос о ссыльных и заключенных — вероятно, на предмет возможного освобождения их от наказаний24. При торжественном въезде император ввел с собой, как уже говорилось, 37 человек и попросил проявить к ним милосердие. Тем не менее совет помиловал только 11 изгнанников: шестерых, виновных в случайных убийствах, и пятерых воров. Всем остальным было велено покинуть город после отбытия императора25. Обсуждая аналогичный вопрос накануне визита нового государя в 1498 г., базельский совет еще сильнее ужесточил позицию: он отказался миловать тех, кого выслали за нарушение мира и нанесение увечий, пускай даже за них будет просить сам король26.
В некоторых случаях создается впечатление, что изгнанных преступников возвращали в город не вопреки воле местных властей, а по их прямой рекомендации. Так, в 1456 г. при въезде шпайерского епископа в подчиненный ему город Ландау с ним проник, «повиснув» на епископском стремени, человек, высланный за клевету еще десять лет назад27. Город Ландау, конечно, невелик, но все же странно, что не оказалось других претендентов
23 Schenk G.J. Op. cit. S. 354-355.
24 Ibid. S. 353.
25 Schuster P. Op. cit. S. 122. Автор ссылается на неизданные материалы из Базельского архива.
26 Hagemann H.-R. Basler Rechtsleben im Mittelalter. Basel; Frankfurt/M., 1981. S. 193. Anm. 297.
27 «Do saße myn herre wieder uff sin pfert und volgt man der procesß die statt innhin nach, und hinge ime ein echter an den stegreiffe, der hette vor zehen jaren ein libeloß getan, und kame mit ime zu der statt inhin» (QBLG. S. 359).
на возвращение. К тому же единственный счастливец, судя по всему, присутствовал еще при первом этапе встречи епископа с процессией горожан за городскими стенами. Тогда бюргерам была предъявлена грамота капитула, подтверждавшая правомочность избрания нового епископа. Ее зачитывали вслух и, наверное, внимательно рассматривали оттиск на большой вислой печати капитула. Затем горожане потребовали от епископа грамоты с подтверждением их привилегий — они ее получили и тоже читали для всех. И только когда все формальности были улажены к удовлетворению обеих сторон, епископ вновь сел на коня, чтобы во главе процессии вступить в город. Тут-то и появился вдруг тот самый единственный преступник, чтобы «повиснуть» на стремени. Как удалось ему, никем не замеченным, в эту самую минуту подкрасться к епископу посреди чистого поля или же как ему удавалось долго стоять в свите епископа, не будучи опознанным никем из городской делегации? Чем искать ответы на эти вопросы, проще предположить, что никакой неожиданности в его появлении не было: городские власти по сути дела сами предоставили ему амнистию, — не давая ее формально, но воспользовавшись как правом государя заступаться за преступников, так и его желанием вступить в город с особым блеском.
Хроника архиепископов Магдебургских рассказывает, как в 1451 г. знаменитый философ, но, что в данном случае важнее, папский легат в Германии, кардинал Николай Кузанский готовился въехать в Магдебург. Он уже прибыл в монастырь св. Иоанна Крестителя в Берге на южных подступах к городу — в место, откуда торжественная процессия должна была начать движение к городским воротам. С папским легатом в Магдебург захотели войти «много осужденных и изгнанных», примкнувших к шествию. Однако власти города наотрез отказались их впускать, из-за чего легату и всей его, надо полагать, немалой свите пришлось поворачивать назад в Берг. Вся подготовка к торжественному въезду со стороны как высокого гостя, так и хозяев — магдебургского архиепископа и городского совета — оказалась напрасной.
После столь серьезного конфликта начались переговоры, в результате которых магдебуржцы согласились на возвращение изгнанников, которые «не были осуждены публично» (так в Магдебурге называли повинных лишь в легких преступлениях). Им разрешили идти вслед за крестом, который, как и положено, несли перед легатом. На споры по поводу преступников ушло время, и торжественный вход Николая Кузанского состоялся только два
* ... *
*
дня спустя — правда, на этот раз с соблюдением всех положенных процедур28.
В магдебургском эпизоде обращает на себя внимание не только неуступчивость городских властей, сорвавших уже начавшуюся было церемонию. Интересна логика преступников, сообразивших, что весьма редкий гость в их краях — папский легат — может быть «использован» так же, как и собственный князь при его первом вступлении в город. Легат представляет папу, а тот, как и император, является носителем высшей власти — тем более в церковном княжестве, каким и было Магдебургское архиепископство. Преступники проявили себя людьми не только изобретательными, но и информированными: они заранее знали и о времени вступления легата, и о месте, от которого начнется процессия, прибыв, если судить по материалам хроники, прямо туда (а не сопровождая Ку-занца издалека, что стало бы заранее известно властям Магдебурга). Если типичный ввод преступников представлял собой более или менее серьезное столкновение князя (их с собой приводящего) и городской общины (некогда их изгнавшей), то в Магдебурге вышел конфликт между двумя князьями церкви — кардиналом-легатом и архиепископом. Для магдебургской стороны изобретательность собственных изгнанников явилась полной неожиданностью, раз пришлось пойти на столь рискованную меру, как отказ представителю папы во въезде в город. Но для кардинала, очевидно, не меньшим сюрпризом стало упрямство магдебуржцев.
Странно, что Николай Кузанский не вступил с ними в переговоры заранее — либо у него уже не оставалось времени, поскольку изгнанники появились в последний момент, либо рядом с ним не оказалось никого из авторитетных и сведущих горожан, кто мог бы добиться отсева нежелательных «возвращенцев». Характерно, что кардинал не согласился уступить и войти в город сразу же, но без изгнанников, хотя такое предложение магдебуржцы ему наверняка сделали. Ведь в оскорбительном разворачивании папского легата от ворот их города никак не могли быть заинтересованы ни бюргеры, ни тем более архиепископ Магдебургский29. Понятно, что для Кузанца в этом столкновении важно было не уронить не только собственное достоинство, но и честь папского престола, которая пострадала бы, прогони кардинал преступников, уже было принятых под его покровительство.
28 Gesta archiepiscoporum Magdeburgensium // Monumenta Geimaniae Histórica. Sciiptores. Hannover, 1883. T. 14. P. 469.
29 В заключение хроника сообщает, что легат отслужил мессу в самый день своего вступления в город. Это означает, что он либо не чувствовал себя оскорбленным приемом магдебуржцев, либо же не считал нужным выражать свою обиду.
Считается, что Николай Кузанский проявил себя более философом, чем политиком, и магдебургский эпизод подтверждает эту оценку — особенно если сравнивать его с итогами аналогичного столкновения, в котором участвовал другой легат — кардинал Пе-рауди, отправленный папой с миссией по Германии в 1503 г.
Когда в Бремене узнали, что Перауди при вступлении в города приводит с собой изгнанных оттуда преступников, местные власти забеспокоились и направили к легату послов с просьбой не нарушать их прав, поскольку они «никогда не позволяли такого ни архиепископам, ни каким бы то ни было господам или князьям»30. Кардинал при многих свидетелях ответил, что, согласно имеющимся у него папским буллам и бреве, к нему в этой поездке следует относиться как к самому папе31. А поскольку папа и император (но только они) стоят выше любого местного права, то, даже нарушая его, они не наносят этому праву никакого ущерба. К тому же полномочия кардинала дозволяют ему и самому нарушать местные обыкновения. Много могущественных князей и господ, да и городов, притом покрупнее и посолиднее Бремена, уже вынесли подобное вмешательство безо всякого ущерба для своего права. Но если тем не менее бременский совет будет упорствовать, он выберет другой маршрут и в Бремен вообще не поедет.
После столь решительной отповеди бременскому магистрату ничего не оставалось, как уступить, тем более что, по словам Перауди, его цель состояла вовсе не в том, чтобы провоцировать в городе беспорядки и раздоры: ему будет вполне достаточно привести с собой всего-навсего одного преступника или, может быть, двух «ради чести Святого римского престола». Горожанам удалось сохранить лицо, во-первых, получив от легата бреве с подтверждением, что данный случай не наносит ущерба их праву, а во-вторых, потребовав, чтобы каждый возвращаемый изгнанник
30 «...wente de raid to Bremen hadden dartomale nede gestadet unde schickeden tovorne by den heren cardinall wente to Osterholte in dat clostere hoichliken unde denst-liken begerende, dat he de stad lethe by orem beswarenen rechte, wente se en hadden dat newerlde eyneme ertzebisschopp edder jenigen heren edder forsten gestadet...» (Röpcke A. Geld und Gewissen. Reimund Peraudi und die Ablaßverkündung in Norddeutschland am Ausgang des Mittelalters // Bremisches Jahrbuch. 1992. Bd 71. S. 43-80, здесь S. 74, ср. S. 55-56).
31 «...he were in desser legatien unde hir tor stede inholt syner bullen und breve so vele alß de pavest sulven» (Ibidem). В утверждении кардинала не было ни преувеличения, ни заносчивости. Перауди просто констатировал свой правовой статус. Хотя папские легаты бывали разных уровней, Перауди относился к самому высокому — его отправили с миссией как legatus de latere, а это действительно предполагало, что в его лице следовало видеть самого папу.
честно рассказал о своем проступке комиссии из четырех бургомистров и еще четырех других членов совета32.
Закончилось тем, что кардинал привел с собой не одного изгнанника и не двух, а сразу 32, среди которых были и осужденные за убийства. Они не цеплялись за сутану кардинала или сбрую его коня, но шли колонной между любекским прево — ближайшим помощником Перауди — и самим легатом. По сообщению хрониста, каждый из тридцати двух держал в руке зажженную свечу, из чего следует, что Перауди представил их бременцам в качестве грешников, на которых наложено церковное покаяние. Кающиеся преступники прошли сначала к собору (где, вероятно, им было дано церковное прощение), а затем к зданию суда, где упоминавшаяся выше комиссия заново разобрала их дела33. В результате никому не было отказано не только в прощении, но даже, кажется, и в возвращении бюргерских прав — на чем особенно настаивал Перауди. Более того, из городской тюрьмы отпустили двух женщин, приговоренных к смерти, одну из которых собирались сжечь за ведовство. Благодаря заступничеству легата ее только изгнали, да и то сроком всего на год.
* * *
Обычай участия преступников в церемонии встречи государя вовсе не был региональной спецификой, практиковавшейся только на юге немецких земель и вдоль Рейна, — как можно было бы подумать, судя по географии приведенных выше примеров и поверив на слово бременским посланцам к Перауди, якобы незнакомым с таким обыкновением. Напротив, похоже, оно бытовало повсеместно — даже на самых отдаленных восточных окраинах области распространения немецкого языка. Так, известно, что ливонские магистры Немецкого Ордена вводили преступников в Ревель: в 1451 г. с одним из них вернулись 15 изгнанников, а в 1536 г. с другим — в два раза больше. При этом помилованные были в основном лицами, виновными в непредумышленных убийствах. В 1500 г. городские власти заранее попросили очередного главу Ордена не приводить с собой воров, убийц, грабителей церквей, разбойников и прочих таких же злодеев34.
32 «Item men leth vor den 4 borgermeisteren unde 4 anderen drepeliken raidluden jewelken vorvesteden män sunderlix vorhoren, wath he gedan hadde uth syn egenen vriggen bekantenisse darumme he was vorvested» (Ibid. S. 74).
33 Ibid. S. 77 (ср. s. 56-58).
34 «...deue, kerckennbreckers, morders, zerouers, weldeners, strattenschiners...» (Johansen P. Ordensmeister Plettenberg in Reval // Beiträge zur Kunde Estlands. 1927. Bd 12. S. 100-115, здесь S. 103). Автор отмечает, что большинство «вводимых» преступников были людьми, совершившими непредумышленное убийство, — что хорошо согласуется со сведениями, которые удается получить из других германских земель.
В Риге правом ввода преступников пользовались архиепископы. Один из них, торжественно вступивший в свой город в июне 1449 г., сам рассказывал, что сразу после въезда, в тот же самый день, он направил повеление городским советникам в соответствии с давним обычаем вычеркнуть из книг, куда заносились имена изгнанных за преступления, тех «многих», которые вернулись с ним обратно, и дать им прощение. Горожане не только послушались своего нового прелата, но даже сверх того, что он требовал, освободили всех осужденных, сидевших по городским узилищам35. Своим великодушным жестом они явно стремились подчеркнуть полную лояльность новому архиепископу.
Преступников вводили в города не только у восточных пределов германских земель, но и на западном краю Римской империи — в графстве Фландрия. Там это зрелище должно было выглядеть более впечатляющим, чем где бы то ни было — уже в силу того, что фландрские города относились к крупнейшим в Европе и многократно превосходили по своим размерам большинство городов Германии. Под стать численности населения должно было быть и количество высылавшихся правонарушителей.
В 1419 г. советники герцога Бургундского Филиппа Доброго сообщили шеффенам Гента, что их князь при своем первом торжественном вступлении в город (в качестве графа Фландрского) собирается ввести с собой преступников, ранее высланных из Гента. Шеффены спросили, собирается ли герцог сделать это «по милости или по праву» — их интересовало, таким образом, идет ли речь только о разовой акции, согласовываемой с ними, или же о праве, которое герцог считает принадлежащим своей династии, а потому не предполагает обсуждать его с горожанами. Советники Филиппа ответили, что «по милости» — ведь им известно о привилегиях Гента, в соответствии с которыми государь сам не может «возвращать землю» изгнанникам; если они были высланы по решению шеффенов, то и возвращение их может случиться тоже только с их согласия. Гентцев такой ответ, очевидно, устроил, и они пошли навстречу Филиппу, провозгласив частичную амнистию. Хотя ворота Гента оставались по-прежнему закрыты для тех, кого приговорили к двадцати годам изгнания или осудили за нарушение мира, всем, высланным на три года и даже на десять
35 Liv-, est- und kur^ndisches Urkundenbuch / Begr. von F.G. von Bunge, fortgesetzt von Hermann Hildebrand und Philipp Schwartz. Riga; Moskau, 1896. Bd 10. S. 469. Ср.: Boockmann H. Der Einzug des Erzbischofs Sylvester Stodewescher von Riga in sein Erzbistum im Jahre 1449 // Zeitschrift für Ostforschung. Jg. 35. 1986. S. 1—17, здесь S. 15.
лет, позволялось возвратиться в свите герцога. Таковых набралось 60 человек, они действительно прошли в город, и по просьбе Филиппа их имена были вычеркнуты из Ballingboek — реестра осужденных на изгнание36. До чего же сходной оказываются процедуры амнистирования в разных частях латинской Европы — от Гента на Западе до Риги на Востоке!
При первом въезде в Гент преемника Филиппа Доброго Карла Смелого в 1467 г.37 он ввел с собой, по одним сведениям, 563 преступника38, по другим — 78439 — количество, совершенно невероятное для Германии, да и большинства других регионов Европы, само по себе свидетельствующее об исключительно высоком уровне урбанизации Фландрии. Впрочем, стоило бы разобраться, шла ли здесь речь об уголовных преступниках или, скажем, о политических противниках гентских властей. В любом случае очевидно, что сотни помилованных не могли «висеть» на князе или его скакуне — надо полагать, они шли внушительной колонной перед Карлом.
Во Фландрии правом ввода преступников пользовался не только местный граф, но и, например, настоятель старинного богатого и весьма влиятельного аббатства св. Петра под Гентом. Судя по акту 1371 г., каждый новоизбранный настоятель мог при своем первом вступлении в монастырь или его владения, разбросанные по значительной территории, привести с собой «одного высланного преступника или же более»40. Аббаты Синт-Питера действительно пользовались временами этим правом — во всяком случае известно, что один из них в 1483 г. при вступлении в местечко Боесэм (Boëseghem) на севере Франции вернул высланного оттуда изгнанника, некоего Жана из Луфа, на коленях молившего аббата о милосердии41.
36 Cannaert J.B. Bydragen tot de kennis van het oude strafrecht in Vlaenderen: verrykt met vele tot dusverre onuitgegeven stukken. Gend, 1835. P. 133-134.
37 О самом этом въезде и обстоятельствах, его сопровождавших, см. прежде всего: Arnade P. Realms of Ritual. Burgundian Ceremony and Civic Life in Medieval Ghent. Ithaka; L., 1996. P. 144-145 и далее.
38 Kronyk van Vlaenderen van 580 tot 1467 / Uitg. van C. Ph. Serrure, Ph. Blom-maert. Gent, 1840. Deel 2. S. 259.
39 Van de Letuwe P. Rapport van den ghonen dat ghedaen ende ghesciet es ten bliden incommene van den grave Kaerle // Cannaert J.B. Op. cit. P. 415 (ср. p. 133). Ср.: Arnade P.J. Op. cit. P. 144.
40 «Ende voort es te wetende dat elc prelaet van sente Pieters in syn eerste incomen ende nieuwe creacie, eenen ballinc daer ghebannen sonder meer, met hem inbrynghen mach ende hem zyn lant wederghevene, den ban te nieute doende sonder consent van dem meyer vorseit» (Cannaert J.B. Op. cit. P. 134-135).
41 Ibid. P. 135.
2 ВМУ, история, № 5
Думается, приведенных примеров достаточно, для того чтобы историк смог правильно оценить масштабы рассматриваемого явления. Участие преступников в церемонии аёуеи^, призванной прежде всего установить символическое единство между государем и горожанами — его подданными, не было в позднесредневеко-вой империи ни случайным, ни эпизодическим. Напротив, оно представляло собой весьма распространенную практику, в которой современники, очевидно, усматривали некий важный смысл. Чтобы выяснить, в чем он мог состоять, и определить, каким образом возник странный обряд возвращения изгнанников, необходимо разобраться, имели ли место сходные церемонии за пределами Германии — прежде всего в Италии и Франции. Но это — тема отдельного исследования.
Поступила в редакцию 20.12.2007
