CC BY
258
новленных соответствующими правовыми нормами.
Коррупция начинается тогда, когда цели, установленные в правовых нормах, подменяются субъективными целями должностного лица, направленными на умышленное нарушение установленного правом процесса управления. При этом, на наш взгляд, корыстный интерес (с которым, как правило, связывают те или иные формы коррупционного поведения) может и отсутствовать, поскольку такие деяния могут совершаться как с целью мести, ревности и т.д., так и с целью обогащения третьих лиц.
Сами нарушения установленного государством порядка управления могут иметь различную степень общественной опасности, как и должностные лица, совершающие их.
В этой связи становится очевидным, что к уголовной ответственности можно привлекать лишь тех лиц, степень общественной опасности деяний которых наиболее высокая. Поэтому уголовное
право криминализирует такие формы коррупционного поведения, которые обладают наибольшей степенью общественной опасности. Иные формы коррупционного поведения должны пресекаться другими отраслями российского законодательства: конституционным, административным, налоговым и т.д.
Предлагаемый подход не сводит понятие «коррупция» к ее конкретным, наиболее опасным поведенческим проявлениям, поскольку любые попытки заключить это понятие в жесткие уголовно-правовые рамки приведут к тому, что те или иные формы коррупции все равно окажутся за пределами действия уголовного кодекса. По этой же причине нецелесообразно регулирование борьбы с коррупцией связывать с принятием одного закона. Представляется, что наиболее эффективно бороться с коррупцией можно, лишь используя весь комплекс российского законодательства.
ЛИТЕРАТУРА
1. Лунеев В В. Политическая преступность // Гос-во и право. 1994. N° 7. С. 107. Шабалин В,А, Политика и преступность. // Гос-во и право. 1994. Ns 4. С. 43-52.
2. См.: Большой энциклопедический словарь. М., 1991. С. 634,
3. См.: Ожегов С.И. Словарь русского языка. М., 1978. С. 273.
4. Гайдар Е.Т. Государство и эволюция. М„ 1995. С. 143. •
5. Организованная преступность / Под ред. А.И. Долговой, C.B. Дьякова. М., 1989. С. 144.
6. Курс советской криминологии. М,, 1985. С. 145.
ПРЕСТУПЛЕНИЯ ПРОТИВ СОБСТВЕННОСТИ ПО ДРЕВНЕРУССКОМУ ПРАВУ И ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВУ РУССКОГО ЦЕНТРАЛИЗОВАННОГО ГОСУДАРСТВА
С.А. Елисеев
Юридический институт Томского государственного университета
Как известно, важнейшим памятником древнерусского права является Русская Правда, включающая в себя нормы различных отраслей права, в первую очередь уголовного и процессуального. Этот судебник имел несколько редакций. Ранние редакции (Краткая и Пространная) были составлены в Х1-ХН вв. Правда Краткой редакции представляла собой результат деятельности древнерусских князей по систематизации права. В ее составе еще И.Ф. Эверсом были выделены древнейшая часть (ст. 1-18), которая в науке получила название Правда Ярослава, и Правда Ярославичей с дополнительными статьями (ст. 19-41) [1, с. 36]. Пространная Правда была основана на тексте Краткой Правды, других законодательных актов Древней Руси.
Изучение Русской Правды показывает, что она. закрепляя право частных лиц на движимые и недвижимые вещи [2], предусматривала уголовную ответственность за ряд деяний, на него посягающих. Так, уже в Правде Ярослава содержалась статья, которой предусматривалось взыскание 3 гривен за кражу коня, оружия или одежды. В Правде Ярославичей вопросы ответственности за совершение кражи получили более детальную разработку, в ней была установлена целая система имущественных взысканий за кражу скота, домашних птиц и сельскохозяйственных продуктов. В частности, было установлено денежное взыскание за кражу коня, кобылы, вола, коровы, теленка, барана и т.д. Также предусматривалась ответственность за кражу ладьи, охотничьих животных
и птиц. Эти постановления о краже содержались и в Пространной редакции Русской Правды. Вместе с тем в ней была установлена ответственность за кражу ряда предметов, не упомянутых в Краткой редакции; устанавливался урок (вознаграждение, которое получал пострадавший от преступления) за кражу свиньи, поросенка, жеребца, молока, дополнительно предусматривалась продажа (штраф, шедший князю) за покражу бобра, хлеба с гумна или из ямы. Пространная редакция Русской Правды к числу предметов, пользовавшихся особой охраной, отнесла лошадей. По ней «коневому» татю полагалось высшее наказание - поток и разграбление.
Наряду с кражей, совершенной одним преступником, Русская Правда различала также кражу, совершаемую совместно несколькими лицами. Однако наказание соучастникам не дифференцировалось, оно было одинаковым для всех участников преступления. В ст. 41 Пространной редакции, в частности, говорилось: «Аже крадет кто скот в хлеве или клеть, то же будет один, то платили ему 3 гривны и 30 кун; будет ли их много, всем по 3 гривны и по 30 кун платит(и)» [3].
Из содержания ст. 41, а также ст. 35, 40,42 видно, что Русская Правда различала кражи по месту, времени их совершения. Причем к «клетным« и «ночным« ворам применялось более тяжкое наказание, чем к «полевым« и «дневным«. Так, в тех случаях, когда скот был украден на поле, с вора взыскивался штраф в 60 кун, т.е. в три раза меньше, чем за кражу, совершенную из закрытого помещения [4]. Из текста Русской Правды (Пространная редакция - ст. 40; Краткая редакция -ст. 38) следует, что наиболее опасной признавалась кража имущества, совершенная в ночное время из клети, т.е. из бревенчатой постройки (жилого дома, амбара, кладовой при доме) [5]. Об этом свидетельствует то, что убийство вора, пойманного ночью во дворе («у клети»), или непосредственно в процессе кражи («или у которое татьбы») не влекло за собой наказания [6]. По сравнению с ночной, дневная кража из помещения считалась менее опасной. За ее совершение с «клетного« вора взыскивалось 3 гривны продажи.
Следует заметить, что Русская Правда в Краткой редакции не знала специального термина для обозначения кражи. Содержание этого преступления раскрывалось с помощью таких слов, как «украдут», «крадеть». Кража и преступник, ее совершивший, получили наименование «татьба», «тать» в Пространной редакции. (Слова «татьба», «тать» - старославянского происхождения, они однокоренные со словами тайный, таю, таиться и др., указывающими на скрытый от кого-либо способ действия) [7]. Термином «татьба» в рас-
сматриваемом законодательном памятнике обозначалось любое тайное похищение чужого имущества, независимо от места его совершения. В связи с этим нужно указать на ошибочность утверждения о том, что в Русской Правде только часть краж имела наименование «татьба» [8]. Напротив, в ряде статей этому термину придавалось более широкое значение, им обозначались как кражи, так и иные преступления (в частности, к татьбе относилось приобретение украденного имущества).
Русская Правда предусматривала ответственность за повреждение, уничтожение чужого имущества. Так, повреждение, уничтожение борти, сетей для ловли птиц, истребление коня, скота влекло за собой возмещение убытков собственнику и штраф. Упоминала Русская Правда о порче оружия и платья. К числу тягчайших преступлений она относила поджог гумна, двора (истребление огнем зданий, хозяйственных строений и сооружений). За это преступление виновный подвергался потоку и разграблению. Кроме того, он обязан был возместить причиненный ущерб (ст. 83 Пространной редакции).
Наиболее строгим штрафом наказывалось по Русской Правде завладение чужой недвижимостью. Речь об этом шла в тех случаях, когда завладение чужой недвижимостью соединялось с порчей. уничтожением межей, межевых знаков (ст. 34 Краткой редакции: «А иже межу переореть любо перетес...»: ст. 72 Пространной редакции: «Аже межю перетнеть бортную, или рослиную разорить или дворную тыном перегородить межу...»). Преступление против собственности составляло и незаконное пользование чужими вещами. Оно наказывалось наравне с татьбой. Гак, штраф в 3 гривны предусматривался тому, «кто поедет на чужом коне, не спросив у хозяина» (ст. 12 Краткой редакции).
Названными деяниями ограничивалась система преступлений против собственности по Русской Правде. Она не знала грабежа как специального вида преступления. Разбой в ней был упомянут. Однако не в современном значении этого деяния, а в качестве преступления против жизни, (ст. 20 Краткой, ст. 3 и 7 Пространной редакции говорили об особом виде убийства - убийстве в «разбое»).
Как видим, в Русской Правде содержались достаточно разработанные для своего времени постановления о преступлениях против собственности. Она оперировала специальной уголовно-пра-вовой терминологией, в ней была осуществлена дифференциация преступлений против собственности как по способу, так и по месту их совершения. Русская Правда принимала во внимание предмет преступного посягательства, определя-
ла разное наказание за те или иные преступления против собственности.
Ряд статей, представляющих для нашего исследования несомненный интерес, содержала Псковская Судная грамота (Х1У-ХУ вв.). В ней, наряду с известными Русской Правде преступлениями, были упомянуты не встречавшиеся ранее разновидности татьбы — из церкви, повторная. В качестве преступления, представляющего значительную опасность, был выделен «наход» (по всей видимости, вооруженное нападение, вторжение с целью захвата чужого владения) [1, с. 332, 335, 350]. В Новгородской Судной грамоте (XV в.) говорилось о татьбе, грабеже, разбое, поджоге, а также о «наезде» (вероятно, о захвате земельного участка) [1, с. 305, 307, 308]. Надо сказать, что постановления Псковской и Новгородской судных грамот о преступлениях против собственности имели фрагментарный, а потому в ряде случаев неясный характер.
Известно, что Русская Правда, Псковская Судная грамота легли в основу Судебника 1497 г., который упорядочил и детализировал нормы о преступлениях против собственности. Так, в нем различались, говоря современным языком, простая и квалифицированная кражи. Простой была кража, совершенная впервые. При этом различались кража, после которой вор был задержан с поличным, и кража, в совершении которой он оговаривался под присягой «добрыми людьми». К квалифицированной краже относилась церковная, головная, повторная татьба. Церковной татьбой считалась кража имущества, принадлежащего храмам, монастырям, церквям и т.д. Головная татьба представляла собой кражу, сопровождающуюся убийством [9]. Повторной признавалась кража, совершенная два и более раз. Судебник проводил различие между двумя видами повторной кражи. К первому виду он относил повторную кражу, после совершения которой, как и предыдущей, вор был задержан с поличным (с украденными вещами на месте преступления или когда украденную вещь находили в его доме). Ко второму виду относились кражи, неоднократность совершения которых устанавливалась не только поличным, но и оговором, даваемым под присягой «добрыми» людьми. Такой вывод следует из сопоставления ст. 11 Судебника со ст. 13, озаглавленной «О поличном». В последней, в частности, указывалось, что смертной казни подлежал вор, пойманный с поличным впервые, но на которого пять или шесть людей «добрых» «взмолвили», что «он тать ведомой и преж того неодинакова крадывал» [10].
Необходимо отметить, что в юридической литературе было высказано мнение, что квалифицированной являлась кража, совершенная впервые, но когда человек уличен, пойман с полич-
ным и признан по оговору «ведомым лихим человеком» [11]. В основе подобного утверждения, на наш взгляд, лежит неправильное толкование ст. 13 Судебника. В названной статье речь идет не о совершении кражи впервые, а о задержании вора впервые с поличным («А с поличным его приведут впервые»). Во-вторых, по оговору (в тексте статьи «взмолвили», т.е. обвинят, оговорят), вор должен был признаваться не «ведомым лихим человеком», как утверждали С.И. Штамм. Т.С. Исаева, а «татем ведомым», совершившим не одну кражу. В Судебнике понятие «лихого человека» имело более широкое значение, под ним понимался вообще какой-либо преступник. С.И. Штамм, Т.С. Исаева не учли, что Судебник 1497 г., придавая значение квалифицирующего обстоятельства повторности совершения кражи, предусмотрел различные процессуальные формы ее установления. Этот момент не принял во внимание и А.Ф. Гончаров, отнесший к числу наиболее опасных преступлений наряду с церковной, головной, повторной кражами и кражу с поличным [12].
Судебник 1497 г. к наиболее опасным преступлениям относил разбой (не раскрывая, однако, состава этого преступления). Но из текста Судебника можно сделать вывод, что разбой отличался от татьбы не только способом завладения чужим имуществом, но и тем, что он представлял собой насильственное завладение чужим имуществом, совершенное в виде промысла. В ст. 8 Судебника говорилось: «А доведут на кого татьбу, или разбой, или душегубство, или ябедничество, или иное какое лихое дело, и будет ведомый лихой, и боярину того велети казнити смертной казнью...» (подобное положение было закреплено и в ст. 39 Судебника). Судебником к тяжким преступлениям был отнесен и поджог.
В Судебнике 1550 г. наряду с названными преступлениями упоминался грабеж. Судя по содержанию ст. 25 этого кодекса, под грабежом понималось открытое ненасильственное завладение имуществом. В ней говорилось: «А который ищеа взыщет бою и грабежу, и ответчик скажет: бил, а не грабил, и ответчика в бою обвинити и бесчестие на нем взяти, а в грабеже суд и правда, а во всем не обвинити; а скажет, что грабил, а не бил, и на том грабеж доправиги, кто скажет... а в бою и суд и правда» [13].
В Судебнике 1550 г. впервые были упомянуты мошенники как лица, совершающие преступления против чужой собственности. В ст. 58 Судебника было сказано: «мошеннику та же казнь, что и татю». Следует заметить, что в российской уголовно-правовой литературе первоначальное значение термина «мошенничество» получило различную трактовку. Так, И.Я. Фойницкий считал, что термином «мошенничество» обозна-
С. А. Ьлисеев. Преступления против собственности по древнерусскому праву.
чалась карманная кража как разновидность татьбы. Термин «мошенник» он связывал со словом «мошна», т.е. кошелек [14]. Его взгляд разделял Л.С. Белогриц-Котляревский, который тоже считал. что мошенники - это воры, срезавшие у потерпевших в людных местах с пояса кошельки с деньгами [15]. Однако более убедительно, на наш взгляд, толкование М.Ф. Владимирского-Будано-ва, полагавшего, что в ст. 58 Судебника речь шла о мошенниках именно как о преступниках, обманным путем завладевших чужим имуществом [16]. Нельзя не увидеть, что в ст. 58 Судебника слово «мошенник» стоит рядом со словом «оманщик» (обманщик). Причем последнее упоминается в статье два раза. Термин «мошенник» действительно этимологически связан со словом «мошна». Однако из этого не следует, что Судебник понимал под мошенничеством именно карманную кражу, поскольку имуществом («мошной») можно завладевать не только путем его тайного изъятия, но и посредством иных, в том числе и обманных действий.
Значительную роль в развитии законодательства об уголовной ответственности за посягательства на собственность сыграло Уложение царя Алексея Михайловича (Соборное Уложение 1649 г.). Уложение, как и предшествующие ему источники права, к числу преступлений против собственности относило татьбу, грабеж, разбой, мошенничество, уничтожение, повреждение имущества. Однако оно отличалось большей разработанностью правовых предписаний, направленных на уголовно-правовую защиту права собственности, сравнительно системным изложением законодательного материала, определенной новизной терминологии. Так, Уложение впервые ввело в язык уголовного закона термин «кража». По своему значению он соответствовал термину «татьба» и тоже означал тайное завладение чужим имуществом. Такое удвоение терминологии весьма убедительно объяснил Л.С. Белогриц-Котляревский. По его мнению, употребление двух терминов для характеристики тайного завладения чужим имуществом не было простой случайностью. «Не указывает ли оно на то, писал он, - что термин «татьба» выражал большую преступность деяния, что с ним в современных юридических воззрениях соединялось более презрения к правонарушителю и его деянию; напротив термин «кража» выражал меньшее презрение к последнему, а потому и применялся к такому воровству, к которому современные юридические воззрения относились снисходительно, не считая его нередко достойным какого-либо наказания, кроме гражданского взыскания убытков» [17].
Уложение, как и предшествующие ему законодательные акты, различало простую и квалифицированную кражи. Однако, в отличие от судеб-
ников, Уложение относило к простой татьбе как кражу, совершенную впервые, так и повторную. Уложение, как и судебники, квалифицированной кражей признавал похищение церковного имущества, кражу, сопровождающуюся убийством (ст. 13, 14 гл. 21). Квалифицированной была и кража, совершенная в третий и более раз. Квалифицированной признавалась кража лошади, совершенная служилыми людьми, находящимися на службе. К числу наиболее опасных преступлений против собственности Соборное уложение относило кражу, совершенную в жилище («в дому»). По сравнению с Русской Правдой, Уложение (ст. 88 гл. 21) не проводило различия между дневной и ночной кражей и допускало убийство «татя» с «поличным» как во время совершения преступления, так и во время погони за ним, когда он оказывал сопротивление (по Русской Правде, застигнутого во дворе и обратившегося в бегство нельзя было убивать).
Наряду с названными видами Уложение выделяло и «привилегированную» татьбу, т.е. кражу, совершение которой влекло за собой относительно небольшое по тяжести наказание. Так. ст. 89 гл. 21 предусматривала наказание кнутом за кражу с поля хлеба (как сжатого, так и несжатого) и сена. Имущественная ответственность в виде возмещения убытков потерпевшему была установлена за кражу ульев с пчелами (ст. 218 гл. 10): за кражу яблок, плодовых деревьев из сада, сетки для ловли птиц (ст. 217, 221 гл. 10). Абсолютно неопределенное наказание («за кражу учинити наказание, смотря по делу») предусматривалось за кражу овощей с огорода (сг. 222 гл. 10). Как привилегированная кража рассматривалась ловля «татиным обычаем» рыбы из пруда или садка. В Уложении был назван и особый вид кражи - кража в «Государевом дворе» (ст. 9 гл. 3).
Под грабежом в Уложении понимался открытый насильственный захват чужого имущества. Для обозначения грабежа в нем были использованы слова «пограбит насильством» (ст. 221. 222 гл. 10. ст.5 гл. 22). В ст. 30 гл. 7 было сказано: «А будет кто ратные люди... станут грабити, и учинять смертное убийство...». Как видим, насилие над потерпевшим в указанных в этой статье случаях так или иначе сопровождает противоправное завладением чужим имуществом. Такой же вывод можно сделать из ст. 32 гл. 7, ст. 136 гл. 10 Уложения. За грабеж Уложение предусматривало более мягкое, чем за кражу, наказание. В. Сергеевич, комментируя это обстоятельство, высказал мнение (ни кем не оспоренное), что грабеж в XVII в. рассматривался как деяние менее опасное, по сравнению с кражей, потому, вероятно, «что человек, прямо идущий в своей цели (но не ведомый лихой) имеет достаточные причины отнять силою чужую вещь» [18].
К разбою Уложение относило открытое насильственное завладение чужим имуществом, сопровождавшееся убийством, причинением телесных повреждений, совершаемое, как правило, группой лиц, для которых преступное завладение имуществом стало промыслом. Этот вывод следует из целого ряда статей Уложения. Так, гл. 21 Уложения, озаглавленная «О разбойных и о татиных делах», начиналась со следующих слов: «Которые разбойники разбивают, и людей побивают, и тати крадут... и такие разбойные и убийственные и та-тиные дела ведать в Разбойном приказе». В ст. 35, 36 гл. 21 говорилось о разбойниках как о лихих людях, постоянно совершавших преступления кражи, разбои. В ст. 102 гл. 21 было сказано: «А которые разбойники были на разбоях, а сыщется их половина, и исцовы иски за них будут доправ-лены сполна, а после того и товарищи их сыщутся...». В таком же смысле о разбое и разбойниках шла речь и в ст.23 -25 гл. 21 Уложения [19]. Уложение различало разбой, не повлекший смерти потерпевшего, повторный разбой; разбой, сопряженный с убийством, поджогом двора, запасов хлеба (ст. 16. 17, 18 гл. 21).
К числу преступлений против собственности Уложение, как и Судебник 1550 г., отнесло мошенничество. В ст. 11 гл. 21 говорилось: «Да и мошенникам чинить тот же указ, что указано чинить татем за первую татьбу». Эта статья, повторившая ст. 58 Судебника 1550 г., не содержала, как видим, каких-либо разъяснений относительно понятия мошенничества.
Ст.214-228 гл. 10 Уложения были посвящены ответственности за повреждение, истребление чужого имущества. Ответственность за это деяние дифференцировалась в зависимости от предмета преступного посягательства (его значения и стоимости). Надо сказать, что в Уложении впервые было разграничено умышленное («какую поруху учинить нарочно») и неосторожное повреждение, уничтожение чужого имущества («от пастухов не-береженьем»). Кроме того, в некоторых его стать-
ях речь шла о случайном причинении вреда чужому имуществу, не подлежавшем наказанию. Так, в ст. 226 было сказано: «А буде у кого загорится двор ненарошным делом, и от того и иных людей дворы погорят, и на том, чей двор напередь загорится, никому ничено не правити. потому, что дому его запаление учинилось не по его умышлению».
^ ложснис. как и предшествующее ему законодательство, относило истребление чужого имущества посредством поджога к числу самых тяжких преступлений. Об этом говорит предусматривавшееся за него наказание - смертная казнь путем сожжения (ст. 228 гл. 10).
Как видим, к середине XVII в. в законодательстве России сложился значительный массив юридических норм, направленных на уголовно-пра-вовую охрану собственности. Для своего времени он представлял собой достаточно согласованную множественность. Нормативные предписания о посягательствах на собственность приобрели большую конкретизацию. Они отмечались сравнительно четкой дифференциацией простых и квалифицированных составов преступлений, устойчивостью, преемственностью. Преемственность выражалась как в определении круга деяний, образующих основные виды преступлений против собственности, так и в правилах, приемах изложения уголовно-правовых запретов. В частности. для обозначения преступлений использовались термины: «татьба», «грабеж», «разбой», введенные в язык уголовного закона нор-мативно-правовыми актами Древней Руси. Традиционным было и формулирование норм в виде повествовательного предложения. Вместе с тем следует отметить, что в уголовном законодательстве XVII в. отсутствовали, как и в предшествующих ему источниках права, развернутые определения преступлений. Законодатель по-прежнему детально не разъяснял, что же именно он понимает под тем или иным преступлением в том или ином конкретном случае.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Российское законодательство Х-ХХ веков: В 9 т. М., 1984. Т.1.
2. Термин «собственность» неизвестен древнерусскому праву; в то время его заменяли описательные выражения «впрок», «на веки» и т. д. Но несомненно, что древний законодатель осознавал существо права на вещь. В ст. 14 Русской Правды Краткой редакции говорилось, что если кто опознает (свою вещь у другого), то не должен брать ее, говоря, это мое, но должен сказать ему так: «пойди на свод, где ты взял». Право на недвижимость закреплялось нормами, запрещавшими нарушать межи, другие отличительные знаки.
3. Правда Русская / Под ред. Б.Д. Грекова. М„ 1940. Т.1. С. 418,
4. По Русской Правде гривна (кунная) делилась на 20 ногат или 50 кун. Советская историческая энциклопедия. М„ 1963, Т. 4 С.
. 783. Брокгауз Ф. и Ефрон И, Энциклопедический словарь. Спб., 1894. Т. 1Х/а. С. 708.
5. Словарь русского языка Х1-ХУН вв. М„ 1980. Вып. 7. С. 168.
6. Эта норма Русской правды имела аналогию в договорах Руси с Византией, Так, по договору Олега «если украдет что-либо русский у христианина, а также христианин у русского, и пойман будет совершивший кражу обокраденным, а вор станет сопротивляться и будет убит, то смерть его не взыскивается ни христианами, ни русскими... если же пойманный вор отдает себя в руки обокраденному без сопротивления, то должно его связать (арестовать)...». Самоквасов Д.Я. Курс истории русского
A.C. Князьков. К вопросу о классификации административного принуждения
права. М„ 1909. С. 156.
7. Фасмер М, Этимологический словарь русского языка. М., 1973. Т. IV. С. 28.
8. История государства и права СССР. М„ 1967. Ч. 1 С. 163.
9. Как известно, на Руси в средние века слово «головник» значило «убийца»; под «головщиной» понималось убийство, уголовное дело. (См.: Словарь русского языка XI-XVH вв. М,, 1977. Вып. 4. С. 65-66).
10. Судебники XV-XVI веков. М.-Л., 1952. С. 20.
11. Штамм С.И. Судебник 1497 года. М., 1955. С. 43. Исаева Т.С. Основные памятники русского права. Владивосток, 1983. С 38
12. История государства и права СССР. М., 1972. Ч. 1. С. 187.
13. Российское законодательство Х-ХХ вв. Т. 2, С. 101. По мнению М.Ф. Владимирского-Буданова, грабеж в то время считался, по видимому, не более как самоуправным отнятием имущества у другого лица после драки, возникшей по каким-либо личным или имущественным счетам, Владимирский-Буданов М.Ф, Обзор истории русского права. Петроград-Киев, 1915, С. 352.
14. Фоймицкий И.Я. Мошенничество по русскому праву. Спб,, 1871. С. 172.
15. Белогриц-Котляревский Л.С. О воровстве-краже по русскому праву. Историко-догматическое исследование. Вып. 1, Киев 1880. С. 152.
16. Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. С, 353,
17. Белогриц-Котляревский Л.С. О воровстве-краже по русскому праву. С, 72 - 73. Надо сказать, что в Уложении, наряду с терминами «татьба», «тать», употреблялись термины «воровство», «вор». Последние имели иной, по сравнению с современным их пониманием, смысл. Уложение под вором понимало всякого преступника; слово «воровство» означало любое преступление, подобно тому, как в Русской Правде родовым названием для всех правонарушений была «обида», а по Судебнику 1497 г, -«лихое дело».
18. Сергеевич С. Лекции и исследования по древней истории русского права. Спб., 1910. С. 438.
19. Как отмечал С. Сергеевич, по Уложению разбой совершают разбойники, т.е. люди, для которых насильственное отнятие чужой собственности составляет род жизни... Всякое другое насильственное отнятие имущества, совершенное не разбойниками, есть грабеж (Сергеевич С. Лекции и исследования... С, 437),
К ВОПРОСУ О КЛАССИФИКАЦИИ АДМИНИСТРАТИВНОГО ПРИНУЖДЕНИЯ
A.C. Князьков
Юридический институт Томского государственного университета
Необходимость тщательного уяснения правовой природы той или иной меры государственного, в том числе административного, принуждения диктуется задачей дальнейшего совершенствования защиты граждан и иных субъектов права. Несомненно, что во многом эта задача может быть решена с помощью взвешенной научной классификации мер административно-правового воздействия.
В настоящее время наиболее признанной в юридической науке является трехзвенная классификация, предложенная в конце 50-х гг. М.И. Г;ропки-ным. В ней выделяются административно-предупредительные меры, меры административного пресечения и административного взыскания; критерием такого разграничения назывался способ обеспечения общественного порядка. Данная классификация, на наш взгляд, более предметно раскрывает содержание административно-принудительных мер, чем двухчленная классификация, разработанная А.Е. Луневым [1]. Как известно, в соответствии с последней все меры административного принуждения подразделялись на меры административного взыскания и иные, весьма разнородные по своей правовой сути, меры. Вполне понятно, что эта классификация позволяла в наибольшей степени сосредоточиться на исследова-
нии мер административной ответственности, оставляя за рамками научного анализа большое число разнохарактерных мер, способных также весьма серьезно ограничить правовой статус граждан и иных субъектов административно-правовых отношений.
С учетом современных требований реального соблюдения прав и свобод, в том числе путем взвешенного их ограничения, более правильной представляется позиция тех ученых, которые в качестве четвертой, самостоятельной группы мер административного принуждения называют меры административно-процессуального обеспечения [2]. Причем эти меры вычленяются ими из группы мер административного пресечения, в котором они находятся согласно трехзвенной классификации.
Помимо аргументов, представляемых названными авторами в обоснование такой точки зрения, необходимость выделения мер административно-процессуального обеспечения в отдельную группу можно обосновать целым рядом обстоятельств:
1. Применение мер административно-процессуального обеспечения в наибольшей степени обусловлено целью сбора доказательств по конкретному делу, а также реального исполне-
