CC BY
381
УДК 821.161.1
«ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ» КАК РОМАН-ВОСПИТАНИЕ
С .Л. Шараков
"CRIME AND PUNISHMENT" AS A NOVEL OF EDUCATION
S.L.Sharakov
Новгородский музей-заповедник, филиал «Дом-музей Ф.М.Достоевского», Старая Русса, [email protected]
В статье рассматриваются педагогические взгляды Ф.М.Достоевского. Обращено внимание на позицию писателя в отношении российской общественной полемики 1860-х по поводу форм классического и реального образования. Указывается на связь педагогических идей Достоевского с идеями А.С.Хомякова. На материале статей и черновых записей Достоевского выявляются христианские основания его педагогических взглядов. Основное внимание уделено теме выражения педагогических подходов писателя в романе «Преступление и наказание».
Ключевые слова: классическое и реальное образование, христианская педагогика, покаяние
This article deals with pedagogical views of F.M.Dostoevsky. Special attention is paid to the writer's stance on the Russian public polemic of 1860 concerning the forms of classical and real education. The author shows the connection between pedagogical ideas of F.M.Dostoevsky and A.S.Khomyakov. Christian base of Dostoevsky's pedagogical views is revealed through the material of his articles and draft notes. This paper is focused on expression of the writer's pedagogical approaches in the novel "Crime and Punishment".
Keywords: classical and real education, Christian teaching, repentance
Роман «Преступление и наказание» появляется в 60-е годы, когда в России осуществляются реформы во многих сферах социальной жизни. Наряду с отменой крепостного права наиболее значимой была ре-
форма в образовании. И Достоевский включается в обсуждение проблем воспитания и образования. В частности, появляется ряд статей «Грамотность и книжность», в которых обсуждается книга
Н.Ф.Щербины «Читальник», предназначенная для народного чтения. Именно на 60-е пришлась деятельность министра народного просвещения Д.А.Толстого, который внедряет в среднюю школу начала классического образования. Против этих нововведений выступили сторонники реального образования, в частности, можно указать на статьи известного педагога Д.А.Ушинского. Министра народного просвещения поддержали консерваторы, среди которых наиболее заметной и весомой была точка зрения М.Н.Каткова. Главная претензия консерваторов сводилась к тому, что реальное образование, в отличие от классического, не дает картины мира, а представляет собой хаос разноречивых, бессистемных, отрывочных знаний. [1].
В черновиках тех лет Достоевский рассуждает на эту острую проблему и указывает на преимущества классического образования перед реальным. «Классическое образование, наконец, есть прямая противоположность взглядам Петра на образование, никогда не возносившимся дальше техники и насущной полезности, требовавшему мичманов, литейщиков, кузнецов, слесарей и проч. И даже не ставившему никогда и вопроса о том, что такое человек образованный» [2]. Как следует из контекста, классическое образование возносит молодого человека над вещественными потребностями, направляет его внимание на вопросы, так или иначе связанные с духовным средоточием жизни. Развитие духовного начала, в свою очередь, влечет за собой постепенное формирование у воспитанников цельного миросозерцания, картины мира. Что именно в этом направлении движется мысль писателя, свидетельствует факт сочувственного упоминания в статье «Вопрос об университетах» работы А.С.Хомякова «Об общественном воспитании в России», в которой мыслитель говорит о двух системах образования — специализме и обобщении: «Во Франции и в России борются две системы, совершенно противоположные друг другу. Одна система дробит знание на многие отрасли и, ограничивая ум каждого юноши одною какою-нибудь из этих отраслей, надеется довести его до совершенства на избранном заранее пути, не знакомя его почти нисколько с остальными предметами человеческого знания. Это система специализма или, так сказать, выучки. Другая, принимая все человеческое знание за нечто цельное, старается ознакомить юношу более или менее с целым миром науки, предоставляя его собственному уму выбор предмета, наиболее сродного его склонностям, и пути, наиболее доступного его врожденным способностям. Это система обобщения, или иначе — понимания» [3]. В контексте цельности и раздробленности мировоззрения видит Достоевский главную, с его точки зрения, проблему современного русского общества, которая состоит в том, что утрачивается ясность представлений о добре и зле. «Все более и более нарушается в заболевшем обществе нашем понятие о зле и добре, о вредном и полезном. Кто из нас, по совести, знает теперь, что зло и что добро? Все обратилось в спорный пункт, и всякий толкует и учит по-своему» [4]. Нарушение понятий о добре и зле служит причиной господства в воспита-
нии подрастающего поколения неправильных, губительных начал. «Наши юные люди наших интеллигентных сословий, развитые в семействах своих, в которых всего чаще встречаете теперь недовольство, нетерпение, грубость невежества (несмотря на интеллигентность классов) и где почти повсеместно настоящее образование заменяется лишь нахальным отрицанием с чужого голоса; где материальные побуждения господствуют над всякой высшей идеей; где дети воспитываются без почвы, вне естественной правды, в неуважении или равнодушии к отечеству и в насмешливом презрении к народу, так особенно распространяющемся в последнее время, - тут ли, из этого ли родника наши юные люди почерпнут правду и безошибочность направления своих первых шагов в жизни?» [5]. В связи с этим главная цель педагогики заключается в исправлении понятий о добре и зле. Причем, цель эта достигается не путем нравоучительной дидактики, а опытом взращивания в молодых людях потребности в покаянии. «Смешная уступка Бова розге: обнаружил ребенок полное раскаяние, да еще его и сечь. Да за что же? Хорош. Да этого-то и должна добиваться педагогика. Полное раскаяние смывает все преступления и удовлетворяет все обиды, сделанные начальнику. Тут уж непременно должно быть прощение, безусловное прощение» [6]. Что же нужно делать, чтобы духовно-нравственное воспитание было действенным? Единственно верное средство, по Достоевскому, это личный пример педагога. «Когда сами педагоги исправятся, тогда и на мальчика будут действовать нравственно. Как исправиться? Как это сделать?» [6]. То есть, воспитание молодых людей требует от педагога труда по самовоспитанию. Своим истоком подобный взгляд, представляется, имеет слова из Евангелия: «От избытка сердца глаголят уста» (Мф., 12; 34). «Избыток сердца» — это то содержание внутреннего мира человека, которое им не осознается, но, вместе с тем, выказывается в его словах и поступках. Именно «избыток сердца» оказывает непосредственное воздействие на другого человека. Сходная мысль выражается писателем в рассуждении о составлении книги для народного чтения. «То есть и логика, и все практические и психологические соображения непременно должны быть и будут у составителя книги, если только он умный и дельный человек; но надо, чтоб они были по возможности скрыты, так что всего бы лучше было, если бы все эти основы были даже и от самого составителя скрыты и действовали бы в нем наивно и даже бессознательно. Но это уже идеал; это возможно было бы только в том случае, когда бы составитель народных книжек видел в этом составлении неудержимое призвание свое с самого детства и ощущал бы в себе самом наивную и горячую потребность жить с народом и говорить с ним во все дни и часы своей жизни. Таковы, говорят, бывают некоторые врожденные педагоги, до страсти любящие жить и обходиться с детьми, которых отнюдь не надо смешивать с учеными и искусственными педагогами» [7].
Проблемы воспитания так или иначе отображаются и в художественных произведениях этого периода. Так, в повести «Записки из подполья» расска-
зывается о школьных годах Подпольного, об отношениях героя с товарищами и педагогами. Более того, в середине 60-х появляется роман «Преступление и наказание», в котором идея воспитания определяет це-леполагание сюжета и строение образного мира. На центральность темы воспитания указывает уже заглавие. Правда, исследователи, как правило, возводят заглавие к названию трактата Ч.Беккариа «Преступление и наказание», что закрепляет юридические границы понимания содержания названия романа. Но в рамках этого же восприятия появляется и традиция, в русле которой данное название считается недостаточным, узким для идейно-художественного содержания произведения. Вместе с тем, в черновой записи, относящейся к первой половине 60-х годов, темы преступления, наказания и воспитания соединены: «Смешная уступка Бова розге: обнаружил ребенок полное раскаяние, да еще его и сечь. Да за что же? Хорош. Да этого-то и должна добиваться педагогика. Полное раскаяние смывает все преступления и удовлетворяет все обиды, сделанные начальнику. Тут уж непременно должно быть прощение, безусловное прощение» [7, с. 162]. Главная цель при воздействии на преступившего закон — его, преступившего, исправление, которое возможным становится через раскаяние, а не наказание. Но, с другой стороны, всякая педагогика в качестве средства воздействия несет в себе элемент принуждения. Поэтому и в древнерусской культуре понятие «наказание» имело два значения: 1. Учение, наставление, нравственное обучение; 2. Кара за нарушение приказа [8].
На наш взгляд, и в романе Достоевского слово «наказание» имеет два значения — юридическое и педагогическое. Мы сосредоточимся на том, как отобразилась в произведении идея воспитания.
И здесь прежде всего следует сказать о христианском понимании воспитания у Достоевского, о чем свидетельствует его высказывание о раскаянии и прощении в связи с главной целью педагогики. В свою очередь, христианская педагогика основывается на вере в то, что истинным воспитателем является Бог, а человеческая педагогика суть более и или менее правильное отображение педагогики Божественной. В связи с этим важны две черновые записи к «Преступлению и наказанию», в которых выявляется связь исправления, а значит воспитания, человека с Божественным промыслом. Указанием на Промысл предполагалось закончить роман: «КБ. ПОСЛЕДНЯЯ СТРОЧКА: Неисповедимы пути, которыми находит Бог человека» [9]. Конкретное же содержание Промысла с очевидностью просматривается в записи о начале нравственного развития у героя с момента преступления: «С самого этого преступления начинается нравственное развитие, возможность таких вопросов, которых прежде не было. В последней главе, в каторге, он говорит, что без этого преступления он бы не обрел в себе таких вопросов, желаний, чувств, потребностей, стремлений и развития» [9, с. 140].
Процесс нравственного развития и есть, по существу, процесс воспитания. В романе изображена история божественного воспитания, показано, как Бог входит в жизнь человека. С другой стороны, в произ-
ведении рассказывается и о человеческом неправильном воспитании, которое, если и не приводит к преступлению напрямую, но способствует ему. Что здесь имеется в виду? Речь идет о воспитании Раскольни-кова в семье, о чем читатель узнает из письма к герою его матери, Пульхерии Александровны. Правильные человеческие отношения основаны на любви. И в семье Раскольниковых, на первый взгляд, все проникнуто любовью. Так, письмо матери начинается словами любви: «Ты знаешь, как я люблю тебя; ты один у нас, у меня и у Дуни, ты наше всё, вся надежда, упование наше» [10]. Те слова появляются и в конце письма: «Люби Дуню, свою сестру, Родя; люби так, как она тебя любит, и знай, что она тебя беспредельно, больше себя самой любит. Она ангел, а ты, Родя, ты у нас всё — вся надежда наша и всё упование. Был бы только ты счастлив, и мы будем счастливы» [10, с. 34]. Обращает на себя внимание характеристика любви Дуни, которая любит брата больше себя самой — это очевидная отсылка к евангельским заповедям: люби Бога больше себя самого; ближнего люби как себя самого. Любовь, превышающая любовь к себе самому, предназначена Богу, но у Дуни такая любовь обращена к брату. Перенесение почитание божественного на человеческое называется идолопоклонством. В этом контексте и слова Пульхерии Александровны «ты у нас всё — вся надежда наша, и всё упование» также означают нарушение заповеди, данной в Ветхом Завете: «Не надейтесь на князи и сыны человеческие» (Пс. 145; 3). «Вся надежда» должна быть возложена на Бога. То, что чувство Пульхерии Александровны носит искаженный, болезненный характер, проявляется в момент, когда она узнает о преступлении сына. Она не может этого принять и оттого теряет рассудок: «Болезнь Пульхерии Александровны была какая-то странная, нервная и сопровождалась чем-то вроде помешательства, если не совершенно, то, по крайней мере, отчасти» [10, с. 412]. Отношения между членами семьи Раскольниковых описываются в лексике, связанной с практикой идолослужения. Так, замужество Дуни Раскольников воспринимает как жертву, принесенную матерью ради него. «А мать? Да ведь тут Родя, бесценный Родя, первенец! Ну как для такого первенца хотя бы и такою дочерью не пожертвовать!» [10, с. 38] И вот уже сам Раскольников, пускай и с иронией, называет себя Зевсом: «... чем ты их убережешь, миллионер будущий, Зевес, их судьбой располагающий?» [10, с. 38] Духовная сущность идолопоклонства состоит в обожествлении страстей и своей воли. Любовь, доведенная до степени обожествления тварного делает невозможным правильное духовно-нравственное развитие, отчего все способности начинают искажаться. Всякое воспитание связано с ограничением воли, желаний воспитанника. Для этого в ребенке необходимо развивать умение быть послушным и терпеливым. Любовь-обожание Пульхерии Александровны к сыну, как ее изображает Достоевский, позволяет сделать вывод о том, что в детстве Раскольников не получил опыта послушания и терпения. Но тот, кто не умеет слушаться, не сможет стать ответственным руководителем. Данная закономерность прослеживается в се-
мейных отношениях Раскольниковых. По традиции, идущей от древнерусской культуры и зафиксированной в «Домострое», после смерти отца главой семьи становится старший сын. И Раскольников чувствует свою ответственность, но терпеть и смиряться с неблагоприятно складывающимися, по его оценке, жизненными обстоятельствами он не приучен. Нежелание и неспособность терпеть бедность подталкивают героя к преступлению. Закономерно, что сразу после чтения письма от матери, в котором рассказывается о злоключениях Дуни в семье Свидригайловых и возлагается вся надежда на него, к герою приходит мысль о преступлении в новом для него виде. «... Да и мысль эта была совсем не вчерашняя. Но разница была в том, что месяц назад, даже вчера еще, она была только мечтой, а теперь. теперь явилась вдруг не мечтой, а в каком-то новом, грозном и совсем незнакомом ему виде, и он вдруг сам осознал это. Ему стукнуло в голову, и потемнело в глазах» [10, с. 39]. «Теперь же письмо матери вдруг как громом в него ударило. Ясно, что теперь надо было не тосковать, не страдать пассивно, одними рассуждениями о том, что вопросы не разрешимы, а непременно что-нибудь сделать, и сейчас же, и поскорее.» [10, с. 39]. Такова связь неправильного воспитания с преступлением. Но тогда, как и показано в романе, вступает педагогика Божественная. Еще перед преступлением Раскольников встречается с Мармеладовым, и слышит от него о том, что должна быть возможность всякому человеку «хоть куда-нибудь да пойти». Мармеладов свою последнюю возможность исхода из неразрешимых жизненных противоречий видит в надежде на милость Бога. Но помилует Бог смиренных, тех, кто не считает себя достойным Божией милости. Такого смирения нет у героя, но эта, на первый взгляд, случайная встреча в кабаке, стала началом покаяния, исправления Раскольникова. Первая его встреча с дочерью Мармеладова Соней станет, в свою очередь, началом любви, но любви уже иной, основанной на смирении перед Богом и жизненными обстоятельствами. Примером такой любви служит Соня. Она считает себя великой грешницей: «Да ведь я. бесчестная. я великая, великая грешница!» [10, с. 246] На каторге к герою приходит покаяние — он отказывается от своей идеи и раскаивается в преступлении. И тогда наступает новая жизнь: «Они оба были бледны и худы; но в этих больных и бледных лицах уже сияла заря обновленного будущего, полного воскресения в новую жизнь. Их воскресила любовь, сердце одного заключало бесконечные источники жизни для сердца другого» [10, с. 421].
Как уже говорилось, главную цель педагогики Достоевский видел в воспитании у ребенка способности видеть и признавать свою вину. В романе «Преступление и наказание» изображен путь человека к раскаянию, что можно считать художественным воплощением педагогических идей писателя.
1. Ушинский К. Д. Собр. соч.: В 7 т. М.; Л.: АПН РСФСР, 1948. Т. 3. C. 673.
2. Достоевский Ф.М. Записи литературно-критического и публицистического характера из записных тетрадей 1872-1875 гг. // Полное собр. соч.: В 30 т. Л.: Наука, 1972-1990. Т. 21. C. 268.
3. Хомяков А.С. Об общественном воспитании в России // Полн. собр. соч.: В 7 т. М.: Университетская типография, 1900. Т. 1. C. 358-359.
4. Достоевский Ф.М. Об издании ежемесячного журнала «Эпоха», литературного и политического, издаваемого семейством М.М.Достоевского // Полное собр. соч. Т. 20. C. 218.
5. Достоевский Ф.М. Дневник писателя. 1873 // Полное собр. соч. Т. 21. C. 132.
6. Достоевский Ф.М. Записки публицистического и литературно-критического характера из записных книжек и тетрадей 1860-1865 гг. // Полное собр. соч. Т. 20. C. 162.
7. Достоевский Ф.М. Ряд статей о русской литературе // Полное собр. соч. Т. 19. С. 51-52.
8. Комаровский Б.Б. Русская педагогическая терминология. М.: Просвещение, 1969. C. 58.
9. Достоевский Ф.М. Преступление и наказание. Рукописные редакции... Т. 7. C. 203.
10. Достоевский Ф.М. Преступление и наказание // Полное собр. соч. Т. 6. С. 27.
References
1. Ushinsky K.D. Sobr. soch. v 7 t. [Collected works]. In 7 vols. Vol. 3. Moscow, Leningrad, APS RSFSR Publ., 1948, p. 673.
2. Dostoevsky F.M. Zapisi literaturno-kriticheskogo i publitsis-ticheskogo kharaktera iz zapisnykh tetradei 1872-1875 gg [Literary criticism and publicistic writings from notebooks. 1872-1875]. Polnoe sobr. soch. v 30 t. [Collected works]. In 30 vols. Vol. 21. Leningrad, "Nauka" Publ., 1972-1990, p. 268.
3. Khomyakov A.S. Ob obshchestvennom vospitanii v Rossii [On public education in Russia]. Polnoe sobranie sochinenii v 7 t. [Collected works]. In 7 vols. Vol. 1. Moscov, "Universitetskaia tipografiia" Publ., 1900, pp. 358-359.
4. Dostoevsky F.M. Ob izdanii ezhemesiachnogo zhurnala "Epokha", literaturnogo i politicheskogo, izdavaemogo se-meistvom M.M. Dostoevskogo [On publishing the monthly magazine "Epoch", literary and political, published by the family of M.M. Dostoevsky]. Polnoe sobr. soch. v 30 t. [Collected works]. In 30 vols. Vol. 20, p. 218.
5. Dostoevsky F.M. Dnevnik pisatelia. 1873 [The writer diaries. 1873]. Polnoe sobr. soch. v 30 t. [Collected works]. In 30 vols. Vol. 21, p. 132.
6. Dostoevsky F.M. Zapiski publitsisticheskogo i literaturno-kriticheskogo kharaktera iz zapisnykh knizhek i tetradei 1860-1865 gg [Literary criticism and publicistic writings from notebooks. 1860-1865]. Polnoe sobr. soch. v 30 t. [Collected works]. In 30 vols. Vol. 20, p. 162.
7. Dostoevsky F.M. Riad statei o russkoi literature [A number of articles on Russian literature]. Polnoe sobr. soch. v 30 t. [Collected works]. In 30 vols. Vol. 19, pp. 51-52.
8. Komarovsky B.B. Russkaia pedagogicheskaia terminologiia [Russian pedagogical terminology]. Moscow, "Prosveshchenie" Publ., 1969, p. 58.
9. Dostoevsky F.M. Prestuplenie i nakazanie. Rukopisnye redaktsii [Crime and Punishment. Manuscript editions]. Polnoe sobr. soch. v 30 t. [Collected works]. In 30 vols. Vol. 7, p. 203.
10. Dostoevsky F.M. Prestuplenie i nakazanie [Crime and Punishment]. Polnoe sobr. soch. v 30 t. [Collected works]. In 30 vols. Vol. 6, p. 27.
