CC BY
242
Архив
Николай Суворов
ПРЕПОДАВАНИЕ И ВООБЩЕ УЧЕБНОЕ ДЕЛО В СРЕДНЕВЕКОВЫХ УНИВЕРСИТЕТАХ*
Учебный год и семестры
Учебные занятия
Лекции ординарные и экстраординарные
Учебные занятия в средневековых университетах рассчитывались на целый учебный год, и только к концу XV века в германских университетах явилось различие полугодий или семестров. Хотя и во всех вообще университетах обычно было различать большой ординарный учебный период (magnus ordinaries - с октября или, как в Париже на трех высших факультетах, с половины сентября до пасхальных вакаций) и малый ординарный учебный период (ordinaries parvus - от пасхальных вакаций, обыкновенно, до конца июня, с немалыми, однако, разностями в разных университетах и на разных факультетах); но эти периоды не были семестрами в позднейшем смысле, так как учебный план составлялся на целый учебный год, и тот, кто вел учебное дело в течение нескольких лишь месяцев, причислялся к «управляющим» (actu regents или legentes) за целый год.
Учебные занятия состояли в чтении (и слушании) лекций и в практических упражнениях.
Лекции различались на ординарные и экстраординарные, смотря по тому, какие книги, когда и как читались, а различием лекций в свою очередь условливалось различие профессоров или преподавателей - ординарных и экстраординарных. В средние века не знали выражений, употребительных в настоящее время: преподавать или слушать курс какой-то науки, например, философии, римского права и т.д. В средние века говорили, что такой-то читает или слушает такую-то книгу. Но одни книги считались более важными и безусловно
* Суворов Н.С. Средневековые университеты. М., 1898. Глава 5. Окончание. Начало: Развитие личности. 2005. № 3. С. 199-206; № 4. С. 188-198; 2006. № 1. С. 197-211; № 2. С. 216-236; № 3. С. 236-243; № 4. С. 228-237; 2007. № 1. С. 218-234; № 2. С. 226-232; № 3. С. 224-238; № 4. С. 206-218; 2008. № 1. С. 212-231.
обязательными для учащегося, другие менее важными и не столь обязательными; например, у легистов ординарными книгами считалась та часть дигестов, которая называлась старыми дигестами (digestum уе^э - от одной книги до 2-го титула XXIV кн.), и кодекс, у канонистов - декрет Грацияна и декреталы Григория IX. Для ординарных лекций часы назначались утренние, дообеденные, как более удобные и рассчитанные на более свежие силы воспринимающих слушателей, и притом только в дни собственно учебные, а экстраординарные лекции читались в послеобеденные часы и не только в учебные дни, а в дни праздничные и каникулярные, за исключением немногих больших праздников. Затем, во время ординарных лекций слушатели не могли прерывать лектора вопросами, а при экстраординарных это было возможно; мало того, на вопрос учащегося, вместо лектора, мог ответить другой учащийся, или же, как в германских университетах, экстраординарных книг, лектор мог отступать от строгого соблюдения правил о костюме, например, в отношении цвета платья и т.п. Чтение экстраординарных книг могло быть только экстраординарным, и читавший их мог быть только экстраординарным профессором; но ординарный профессор, имевший право читать ординарные книги, мог читать их и экстраординарно, то есть в послеобеденные часы и т.д., или читать экстраординарные книги. Само собой разумелось, что бакалавры могут читать только экстраординарно; они не могли конкурировать с докторами и лиценциатами ни в отношении предмета, ни в отношении часов чтения. Другое дело, если сам факультет прямо обязывал бакалавров (например, богословов) читать ординарно. Лиценциаты с докторами и тем более доктора с докторами конкурировать могли. Все это стояло в связи с отсутствием в средние века специализации профессур по отдельным научным дисциплинам, о чем будет сказано ниже. Что касается внешней стороны процесса чтения, то на диктант университетские статуты вообще смотрели неблагоприятно.
Запрет В Париже, ввиду того, что магистры искусств стали
на диктовку лекций
передавать читаемый текст одному из слушателей с тем, чтобы он диктовал его своим товарищам, ограничивая свое участие в лекции единственно своим присутствием, факультет запретил диктовку и обязал под присягой говорить свободною речью, как говорят проповедники, угрожая за нарушение статута и присяги лишением права преподавания на год, в случае рецидива - на два года, за четвертое нарушение - на четыре года.
Ограничения на запись лекций
Обращение школяров к текстам
Штраф за пропуск лекций и учет слушателей
На факультете декретистов равным образом запрещено было преподавать «со свечой или для пера и трости» (cum candela, nec ad pennam,sive ad calamum), то есть так, чтобы перо или другое орудие для письма в руках слушателя могли следовать за читающим. Статутам запрещалось даже преподавателю повторять чтение текста, за исключением пассажей трудных и важных, да и в этих исключительных случаях повторение допускалось не более двух раз.
От школяров требовалось, чтобы они являлись к слушанию лекций с книгами, с собственными ли, или взятыми напрокат у книгопродавцев. Это делалось для того, чтобы заставить каждого слушателя непосредственно знакомиться с текстом. До изобретения книгопечатания профессиональные писцы зарабатывали хорошие деньги, списывая учебные книги по заказу. А так как дороговизна книг возвышалась еще тем обстоятельством, что писчим материалом обыкновенно служил пергамент, усовершенствованные же способы производства бумаги из льняного тряпья средним векам были не известны, то нет ничего мудреного в том, что всей массе учащихся трудно было запастись нужными книгами, а преподавателям - обойтись без диктовки. Поэтому, например, парижские артисты, продолжая аккуратно присягать в соблюдении статута, воспрещающего диктовку, столь же аккуратно нарушали его, так в XV веке найдено было нужным разрешить их от присяги, ежедневно нарушаемой. Что касается экстраординарных лекций, то диктовка их, по-видимому, и запрещению никогда не подвергалась. В германских университетах также требовалось, чтобы слушатель держал перед глазами текст читаемой книги; некоторые статуты доходили до такой мелочности, что напр. дозволяли смотреть в одну и ту же книгу, во время лекции, не более как трeм слушателям. Для тех, кто по бедности не мог иметь книги и нуждался в диктовании, могли отводиться для диктанта особые часы; но на лекциях преподаватель мог прочитать лишь для корректуры текста (так как в ходивших по рукам рукописных книгах было немало ошибок) и для записания относящейся к этому месту глоссы.
За пропуск лекций или за поздний приход на лекции взимался штраф и с преподавателей, и со слушателей. В германских университетах принимались и разные другие меры к тому, чтобы заставлять школяров и бакалавров ходить на лекции. Так, по тюбингенским статутам 1477 года школяры, при явке на экзамен,
Лекции в форме чтения книг
должны были заявлять, сколько лекций и упражнений пропущено ими и по каким причинам. В Ингольштадте к денежному штрафу присоединялась угроза недопущения к экзамену и исключения из бурсы всякого, кто без уважительных причин две недели не посещал лекций. В Лейпциге каждый магистр обязывался вести список своих слушателей (в котором, между прочим, была графа о провинностях - punca defectuum), а за самим магистром наблюдали еще особые визитаторы, дважды в неделю посещавшие лекции и упражнения, прочитавшие список магистра и заставлявшие помечать тех, кто не оказался налицо. Болонские статуты отличаются замечательною мелочностью в регулировании надзора за тем, чтобы сами преподаватели правильно и равномерно подвигались вперед в своих чтениях. По статутам 1347 года, книги, служившие предметом чтений, были разделены на части (puncta), и для каждой из частей указывалось определенное число чтений (от 12 до 14 дней), в которое преподаватель непременно должен был покончить данную часть. При начале каждого учебного года, всякий профессор должен был внести залог в 25 болонских фунтов, из которого покрывались штрафы за неокончание отдела в предписанное время. А за пропуск чего-либо при чтении закона, декретала, раздела глоссы, полагался особый штраф.
Так как, однако, лекции, по содержанию своему, состояли именно в чтении какого-нибудь основного текста ординарной или экстраординарной книги (теологи читали Библию, юристы - сборники канонического и римского права, медики - Авиценну, Гиппократа и Га-лена, артисты - Аристотеля, Порфирия и др.), то лекторы не с особенною быстротою могли подвигаться вперед, тем более что чтение предварялось некоторым вступлением, где путем схоластических делений и подразделений указывалось читаемому тексту его место в системе, а к чтению присоединялась глосса, то есть объяснение с опровержением противных мнений. Во всяком случае преподавателям трудно было дать такой общий обзор предмета, который желателен был для учащихся. Вот почему профессорами стали во множестве составляться так называемые «суммы» (summae), в которых главные места или главные части основных текстов излагались сжато в известном порядке. Вызванные несомненною потребностью, эти суммы скоро сделались язвой средневекового университетского преподавания: ими заслонены были прямые и непосредственные источники, то есть вместо того, чтобы черпать из первоис-
Номиналистическое и реалистическое направления преподавания
Распределение преподавателей по дисциплинам
точника, стали читать и комментировать «сумму». Такою, например, «суммой» сделались для богословов «сентенции» Петра Ломбарда и т.д. Благодаря этому, схоластическая наука, уже и сама по себе располагавшая к праздной игре ума, окончательно потеряла для себя всякую почву.
Регламентация преподавания, особенно на факультете артистов, проявлялась и еще в одном отношении. В некоторых университетах преподаватели обязывались держаться номиналистического направления, в других реалистического. Различие этих двух направлений сводится, собственно говоря, еще к греческим философам; но в средние века оно получило характер вражды, столь же непримиримой как вражда между ортодоксией и ересью. Существуют ли в действительности общие понятия или категории (universalia), или они суть только отвлеченные имена (nomina), об этом препирались еще Петр Абеляр с Вильгельмом де-Шампо. Однако, к концу средних веков вражда потеряла свой острый характер. Например, в Гейдельберге, после того как, в течение первых 70-ти лет, реализм подвергался остракизму, были допущены, благодаря вмешательству курфюрста, оба направления. В Базеле то же самое случилось, благодаря вмешательству города. В Фрейбурге и Ингольш-тадте равным образом получили удовлетворение оба направления; в Ингольштадте существовали даже некоторое время особые факультеты - номиналистический и реалистический - с особыми деканами.
Еще в Италии сложился тот порядок, в силу которого каждый преподаватель читал по возможности все, или по крайней мере все ординарные книги, благодаря чему школяр слушал большею частью одного и того же учителя, заимствуясь от него всеми факультетскими знаниями. Этот порядок стал рушиться после того как вошло в обычай приглашать специалистов для определенных отраслей, и притом с жалованьем. Но еще и в германских университетах традиция держалась. Многие места в статутах и актах германских университетах, говорит Кауфман, производят такое впечатление, что каждый школяр предполагается имеющим одного какого-либо учителя (magister suus), который должен был пополнять пробелы в недостаточной подготовке своего ученика и объяснять то, чего он не уразумел на лекции, причем, однако, школярам не возбранялось слушать или нескольких преподавателей разом, или одного за другим. В некоторых статутах даже прямо определялось с целью охранения свободы выбора школяром сво-
его руководителя, что принадлежность школяра к данной бурсе не мешает ему слушать того учителя и в той бурсе, которые предпочитаются им. Во всяком случае и в позднейших германских университетах, особенно на факультете артистов, не было таких преподавателей, которым раз и навсегда поручались определенные специальные лекции. В магистре искусств выступало на первый план его право на чтение, а не обязанность читать; способным же он признавался учить по всем ветвям и отраслям «свободных искусств», начиная с грамматики и риторики и кончая астрономией, музыкой и метафизикой. Что магистры искусств не довольствовались сознанием своего права на чтение, а действительно читали, для этого существовали практические стимулы довольно серьезного свойства: доходность преподавательской профессии, виды на получение коллегиатуры, необходимость выполнять двухлетие, чтобы стать твердо на ноги. Таким образом в некоторых университетах оказывалось даже необходимым установить очередь чтений по жребию или по возрасту или для всех книг, или для некоторых только. Венскими статутами воспрещалось бакалаврам искусств читать книги Аристотеля без особого дозволения со стороны факультета, а в некоторых университетах даже и молодым магистрам это воспрещалось. В Лейпциге упражнения по метафизике, считавшиеся особенно важными и выгодными, возлагались на магистров по старшинству возраста, с устранением всех тех, кому не прошло еще четырех лет со времени приобретения магистерской степени. На высших факультетах германских университетов, особенно у юристов, некоторые главные чтения с самого начала возлагались на определенных, получивших жалование, профессоров. Факультетом иногда производился раздел лекций между несколькими преподавателями. Профес-соры канонического права раньше других были обеспечены жалованьем, с приурочением чтений к определенным профессорам; но лекции римского права долгое время поручаемы были факультетами докторам, лиценциатам и бакалаврам, которые должны были читать то, чего потребует от них факультет. Поэтому-то например в Лейпциге бакалавр, при самом приобретении бакала-врства, должен был принять на себя обязательства, по крайней мере год оставаться в университете, а получавшие лицензию - оставаться три года, с тем чтобы читать показания факультета. У теологов, как выше замечалось, большая часть лекций, необходимых для испытаний, читалась бакалаврами.
Учебные аудитории
Проблема аренды помещений
Гонорары и преподавательское жалование
Аудиторий, предназначенных для всех слушателей известной книги по известному факультету, долгое время не существовало. Каждый учитель читал известному числу своих учеников, подготовляя их к испытанию. Болонские профессора устраивали школьные помещения в своих домах, если это были болонские граждане, или в нанимаемых залах, если это были пришельцы, и только в XIV веке. Стали устраиваться городами общественные здания для аудитории. В Париже школьные помещения нанимались, и так как преподавателей была масса, то не удивительно, что целая часть Парижа до последнего времени сохранила за собою название «Universite». В XIII веке каждый магистр прямо от себя и на свой отчет нанимал дом или зал, перелагая, разумеется, свои затраты на своих учеников.
Так как прилив учащих и учащихся поднял цены на наемные помещения до размеров чрезвычайных, то частью папой, частью королем устанавливалась для домовладельцев определенная такса. Выше упоминалось, какие меры принимаемы были против домовладельцев, не подчиняющихся таксе. Но оказалось, что сами магистры могли вступать в стачку с домовладельцами, заключая с ними фиктивные сделки, благодаря которым домовладельцы избавлялись от неприятной необходимости сдавать свои помещения в невыгодный наем членам университета, или же снимали разом несколько помещений, с тем чтобы сдавать их в поднаем за более высокие цены с выгодою для себя.
Факультет артистов обращался и к университету, и к папе за помощью против этого злоупотребления. Университетским статутом действительно и запрещено было нанимать удобную для чтения залу кому-либо другому, кроме лица, действительно читающего, и одному магистру нанимать несколько зал. Но все было напрасно, пока нации не решились взять на себя наем школьных помещений, устранив магистров. Затем коллегии и бурсы, как скоро они явились, стали служить не только для помещения и содержания учащих и учащихся, но и для чтения лекций. То же самое нужно сказать об университетах английских и германских. В последних, к концу средних веков, стали появляться и университетские в собственном смысле аудитории.
После того даже, как в разных университетах стало назначаться жалование профессорам от городов, от князей, деньгами или в виде церковных бенефиций и кол-легиатур, масса преподавателей все-таки и в этих университетах читала без жалования, и следовательно
Проблема оплаты лекций
должна была существовать единственно на гонорар, получаемый со слушателей или, как тогда выражались, «корм» (рав^в). А пока жалования совсем не было, гонорар натурально был единственным для всех преподавателей вознаграждением за чтение. Из истории итальянских университетов известны любопытные факты, представляющие итальянских профессоров не в очень благоприятном свете. Установленной нормы гонорара не было, так что каждый раз между любым преподавателем и его слушателем заключаем был контракт, причем или выговаривалась круглая сумма, за которую слушатели ответствовали солидарно, или цифра гонорара определяема была для каждого отдельного слушателя. Савиньи предполагает, что размеры гонорара были немалы, так как многие профессора наживали большое состояние. Ввиду того, что жалование возникло, вероятно, из гонорара (выше упоминалось, что учащиеся, вступив в соглашение с профессором относительно суммы вознаграждения, стали обращаться к городу с просьбой о выдаче этой суммы преподавателю), Савиньи же опять находит возможным предполагать, что лекции, оплачиваемые жалованием от города, по крайней мере в ранние времена, не подлежали одновременной оплате гонораром.
Относительно же позднейшего времени известно, что некоторые юристы считали несовместимым получение жалования с гонораром, но университетскими статутами не воспрещалось такое совмещение, хотя, с другой стороны, и не предписывалось. О том, что доход докторов со слушателей был далеко не всегда безупречен, свидетельствуют сами светила болонской школы. Одоф-ред закончил однажды свои чтения по дигестам следующим обращением к своим слушателям: «В будущем году я предполагаю читать только ординарные лекции, экстраординарных же читать не думаю, потому что школяры - неисправные плательщики, знать желают все, а платить не хочет никто». Не будем останавливаться здесь на точке зрения почтенного болонского юриста, чисто приобретательской, а не профессорской: ординарные лекции он не колеблется читать, потому что знание ординарных книг обязательно, и чтения по этим книгам будут волей-неволей слушать и оплачивать все, кому предстоит испытание, но за лекции не обязательные он не надеется получить что-либо. Важно не это, а то, что дальше говорит Одофред: он хвалится тем, что по крайней мере не разыскивает школяров по их квартирам с тем, чтобы завербовать их к себе в слушатели, и
со школярами
неодобрительно отзывается о своих коллегах, которые позволяли себе подобную вербовку через трактирщиков, торговцев и ... через meretrices. Сделки профессоров Известно далее, что профессора не брезговали вступать в такого рода сделки со школярами: давали им задатки, чтобы задатками обязать их к слушанию у себя лекций; задатки соединялись с ростовщическими процентами и, вместе с тем, обязывали школяра уплачивать гонорар в высшем размере сравнительно с обыкновенным. Профессора тут очевидно пользовались стесненными обстоятельствами школяров, которые в те времена, при трудности даже и для состоятельных из них аккуратно с далекой родины, ставились в необходимость кредитоваться у посторонних под залоги, или же согласиться на сделку, предлагаемую профессором. Сын и наследник знаменитого Аккурсия, Франциск Ак-курсий, преемствовавший отцу в преподавании римского права в Болонье, обратился в 1292 году к папе с прошением разрешить его от грехов и успокоить его совесть. Из папского документа видно, какие грехи смущали совесть Франциска Аккурсия: и он, и отец его, выдавая школярам-слушателям деньги, взыскивали их потом с большими процентами, а некоторых, и независимо от какой-либо предварительной сделки, притесняли высоким гонораром, да и при испытаниях оба Ак-курсия непрочь были принимать от готовившихся к экзаменам подарки. Затем еще об одном болонском профессоре известно, что он так же почувствовав угрызение совести, сделал в своем завещании отказ в пользу бедных из имущества, приобретенного путем школьного ремесла. На этом пути, по собственному признанию профессора, он много и разнообразно согрешал против школяров. В завещании своем, как юрист, он находит приличным, чтобы из имущества, составившегося благодаря платежам многих и разных, как бы неопределенных, лиц (a multis et variis et quasi ab incertis perso-nis), часть была выдана бедным, то есть так же разным и как бы неопределенным лицам. Хорошо, что хотя к концу жизни болонские профессора чувствовали угрызение совести и каялись в своих прегрешениях против школяров. Из Парижа не слышно жалоб на ростовщические сделки и вообще на обирания учащихся профессорами. Те и другие были одинаково бедны, жалованья не получали никакого, одинаково жили на доходы с церковных бенефиций, или занимая свободные места в коллегиях, одинаково были не женаты и вели холостое хозяйство, тогда как болонские профессора, не исклю-
Контракты профессоров друг с другом
чая и канонистов, часто бывали домовладельцами, стояли во главе городских фамилий, на профессуру же смотрели, как на выгодную гражданскую профессию.
Не лишены так же интереса разные контракты бо-лонских профессоров друг с другом, как бросающие яркий свет на положение учебного дела в болонском университете. В 1279 году профессор Эгидий, не будучи в состоянии читать декреталы по болезни, уступил свою аудиторию другому профессору за гонорара, причем под аудиторией разумелось не помещение только, а и содержимое помещения, то есть те слушатели, которые рассчитывали слушать лекции профессора Эгидия. Последний, хотя и оказавшийся не в состоянии читать, все -таки удержал половину гонорара за собою. В 1295 год магистр Вильгельм, читавший философию, имевший свое школьное помещение и пользовавшийся известностью между школярами, заключил договор с магистром Гентилисом. Последний в силу этого договора обязался читать в школе Вильгельма философию, с тем чтобы 1/3 гонорара выдавалась магистру Вильгельму и в течении следующих трех лет не читать ординарных лекций по логике, а магистр Вильгельм со своей стороны обязался в течении трех лет читать логику в той же аудитории и 1/3 гонорара выдавать магистру Гентили-су. Контрагенты обещали взаимно помогать друг другу, как добрые товарищи, и никаких вредных для их обоюдных интересов договоров с какими-либо другими магистрами не заключать; но оговорен один важный пункт, что договор должен считаться уничтоженным, если у одного из профессоров окажется вдвое меньше слушателей, чем у другого. От конца же XIII века сохранился договор между профессорами Петром и Шабрину-сом. Петр, читавший нотариальное искусство, имел большой двор с аудиториями и с некоторым числом школяров-пансионеров, живших в этом доме. Другой, Шабринус, хотя и был новичком в Болонье, имел, по-видимому, хорошие рекомендации, во всяком случае сам он был преисполнен самоуверенностью и утверждал, что никто в Болонье не сумеет так, как он, прочитать институции Юстиниана и глоссы к ним. Профессор Петр и предпочел Шабринуса всем другим преподавателям, желавшим читать в том же самом институционном зале, предоставив ему и выбор свободного часа для чтения. Шабринус за то обязывался в течение года дважды прочитывать институции до конца, не в какой другой школе Болоньи не читать и с пансионеров Петра взимать уменьшенный гонорар. К подобным договорам не
Размер гонорара
Регулирование взимание гонорара факультетами
были привлекаемы ни город, ни должностные лица университета, ни докторская коллегия. Могло случиться, что школяр, кроме гонорара, как вознаграждения собственно за труд преподавания, уплачивал отдельную сумму и за аудиторию, особенно если аудиторию предоставляли сами школяры. Если же аудиторию предоставлял учащимся сам предприниматель-профессор, то плата за помещение могла просто-напросто войти в состав гонорара, соответственно увеличивая его размеры. Затем, со школяров же взимался сбор в пользу педелей, которые обыкновенно жалования не получали и жили доходами от своей должности. Например: в Болонье педель университета взимал по всем аудиториям или школам по четыре сольдо с каждого школяра; педель каждого отдельного профессора со слушателей этого профессора взимал от двух лир (со слушателей первых скамей - благородных) до четырех сольдо.
Точных сведений о размерах гонорара в парижском университете не сохранилось. Размер гонорара, по-видимому, определялся, как и в Болонье, соглашением между учащим и учащимся. Известно, что около 1389 года на факультете искусств за утреннюю лекцию платился 1 франк. Известно далее, что в 1450 году один магистр требовал 1 экю со слушателей за объяснение и репетицию книг, необходимых для приобретения бакала-врства. Тот, кому предстояло «детерминировать», присягал, что он расквитался и расквитается до начала дис-путации с магистром, у которого он слушал ординарные лекции. Каждый школяр, кроме того, должен был платить известный налог в пользу нации, причем единицей счета была «бурса» в древнейшем значении этого слова, то есть сумма, уплачиваемая отдельным лицом за содержание (с вычетом отсюда наемной платы за комнату и за услужение). Прокураторы, смотря по нуждам нации, облагали двойною, тройною, четверною бурсою. Педелям, кроме того, уплачивалась известная сумма при «детерминировании», получении бакалаврства и лицензии, при испытаниях.
В германских университетах взимание гонорара со студентов и размеры его стали уже регулироваться факультетами. Впрочем, сказанное относится главным образом к факультету артистов, где обыкновенно полагался установленный гонорар. По общему правилу, платить гонорар обязан был каждый школяр, посетивший последовательно три лекции, и не от преподавателей зависело читать без гонорара, так как сами они могли быть оштрафованы в пользу факультетской кассы.
Венские статуты 1389 года дозволяли преподавателю самому освобождать бедных слушателей от уплаты гонорара, но со строгим подтверждением, чтобы преподаватели не перебивали слушателей у коллег неблаговидными средствами, в виде пониженного гонорара или дарового чтения (gratis). Школяр, не уплачивавший гонорара своевременно, в некоторых университетах штрафовался на двойную сумму, а магистр, освободивший платежеспособного школяра от гонорара, или даже не потребовавший залога для обеспечения платежа и не взыскавший долга со всевозможною строгостью, лишался права на гонорар, не освобождая в то же время учащегося от уплаты его; факультет взыскивал эти деньги в свою пользу. В Лейпцигском университете много раз занимались этим предметом. Кто не мог уплатить установленной таксы своему учителю, тот обращался с просьбой о полном или частичном освобождении от оплаты. Но вскоре этот порядок оказался непрактичным: отдельный учитель мог плохо рассудить, в состоянии ли школяр уплатить весь гонорар, половину или треть его, или вовсе не может платить, тем более, что и сами магистры искусств бывали нередко так же бедны, как и студенты. Итак, решено было в каждом семестре составлять комитет таксаторов, который и должен был взимать с учащихся гонорар за все лекции и упражнения с полномочием решать, с кого следует взыскать полный гонорар, и кто должен быть совершенно освобожден. При окончании чтений и упражнений, каждый магистр получал то, что причиталось на его долю, если он с должным усердием прочитал свои книги и довел упражнения до конца. И в Тюбингене, подобно Лейпцигу, комитет таксаторов, но под руководством декана, рассматривал прошения об освобождении от платы, причем со школяра, освобожденного от уплаты по бедности и обнаружившего потом роскошь в костюме или другие «суетности», взыскивали гонорар задним числом, несмотря на ранее состоявшееся освобождение. В Ингольштадте в 1492 году было замечено, что студенты, выдававшие себя за бедных и на этом основании освобожденные от оплаты, кутили на оставшиеся у них деньги. Было постановлено признавать бедными и освобождать от оплаты только тех, кто, представив со своей родины удостоверенное подлинною печатью свидетельство о бедности, ведет себя хорошо и уже тем самым доказывает свою бедность, что готов наняться в служителя (famulus).Нужно заметить, что школяр-famulus -довольно обыкновенное явление в жизни средневеко-
Безденежное чтение лекций на высших факультетах
Практические упражнения
Репетиции
вых университетов. Бедняк, желавший учиться, поступал в услужение к своему же брату школяру из состоятельных, или к учителю, или в общежитие; в последнем случае за свои услуги по хозяйству, т.е. собственно по кухне и по приведению комнат в порядок, от ректора бурсы он получал даровое помещение, а от школяров даровое содержание, и в то же время учился. Есть основание думать, что даже бакалавры могли оказаться в положении такой прислуги.
На высших факультетах иногда уплачивался слушателями гонорар, но большею частью предписывалось читать безденежно. Венские юристы требовали, правда, чтобы каждый слушатель за годовую лекцию уплачивал, по крайней мере, один гульден, а с богатых и знатных взыскивалось по усмотрению и больше; но и в Вене теологи и медики читали бесплатно, а в Лейпциге, Гей-дельберге и в большей части других университетов на высших факультетах, по-видимому, вообще ничего не платилось. Преподаватели высших факультетов большею частью получали жалование - деньгами или в виде бенефиций и коллегиатур - или читали в качестве бакалавров обязательно, чтобы выполнить условие промоции. Не невозможно и то, что из высоких промоцион-ных пошлин, взимавшихся при возведении в ученые степени на высших факультетах, некоторая часть распределялась между профессорами, как некоторый суррогат гонорара. Но вообще и принципиально жалование, и гонорар в средневековых германских университетах считались несовместимыми. Поэтому когда к концу средних веков и на факультете искусств явились многие преподаватели с жалованием, на них стали возлагать обязанность бесплатного чтения. Так, в 1470 году ба-зельский городской совет заключил с магистром договор, в силу которого магистру обещалась от города церковная бенефиция, а магистр обязывался ежедневно читать два часа безденежно, тогда как до этого времени тому же магистру за каждую годовую лекцию полагался определенный гонорар.
Практические упражнения состояли в репетициях и диспутациях. Составление каких-либо письменных работ вообще было неизвестно средним векам.
В итальянских университетах репетиция состояла в подробном объяснении отдельного текста, причем принимались в соображение все возможные сомнения и возражения. У парижских декретистов репетиция состояла в проверке всех относящихся к данному вопросу мест источников по различным рукописям и в просмот-
Диспутации
Обязательность присутствия школяров на диспутациях
ре комментариев в разных, относящихся к вопросу, сочинениях, чтобы достигнуть ловкости в интерпретации. В германских университетах репетиции или резу-мпции (геэитрШпеэ), имели вид живого диалога между учителем и учеником: учитель предлагал вопросы учащемуся и заставлял его отвечать, с тем, чтобы узнать пробелы в его знаниях и восполнить их. От таких упражнений отличались в собственном смысле повторения части прочитанного или пройденного.
Но чему в особенности придавалось громадное значение в средневековых университетах - это диспутаци-ям. Диспутации составляли настолько же обычное явление в университетской жизни и настолько же приятное торжество, как турниры для военных людей того времени. Диспутации должны были приучить школяра, вооруженного знанием, защищать приобретенное им сокровище против всякого нападения и убеждения других в истинности того, что сам он научился признавать за догматическую истину. Все, что служило к изощрению оружия диалектики, все, что приучало к употреблению этого оружия для боевых целей, выдвигалось на первый план в средневековых университетах. Насколько выигрывала или даже насколько принималась во внимание спорящими сторонами материальная истина, об этом будет еще речь в последней главе. Дис-путации были употребительны на всех факультетах, при каждом испытании, при каждом промоционном торжестве; но особое положение они занимали на факультете артистов, который служил подготовкою для всех остальных, а также на теологическом факультете, который ставил себе целью защищать церковную веру против всякого нападения.
Для школяра было обязательно присутствие на большей части диспутаций; во многих диспутациях он должен был и активно участвовать, прежде чем стать бакалавром, бакалавр — прежде чем стать магистром, магистр — в том, чтобы упрочить свое положение, как преподавателя и как члена факультета. На факультете артистов раз в неделю устраивались так называемые ординарные диспутации — большей частью в субботу, иногда, как в Вене, в пятницу, в лучшие часы, то есть дообеденные. Это была диспутация магистров, а кроме нее по воскресным дням устраивалась диспутация бакалавров, которая также считалась ординарною. К участию в диспутациях, или по крайней мере к присутствию на них привлекаемы были и учащиеся. Для них тут была школа искусства и, вместе с тем, случай выразить
Поочередное председательство магистров на диспутациях
Дело бакалавров -отвечать на аргумент
Регламент диспутаций
чувство общности всей корпорации. Чтобы не было помех участию в диспуте, лекции в дни диспутов не должны были читаться.
Магистры еще пожалуй были свободны читать или не читать лекции, но поочередное председательство на диспутациях было для них обязательно. Они должны были являться на диспут в своем официальном облачении. Один из магистров держал речь и старался выбрать тему обильную (titulus fecundus), имеющую многосторонний интерес, в заключении же ставил тезисы или вопросы, которые должны были сделаться предметом спора. К выставленным руководящим оратором тезисам другие магистры должны были присоединять доказательства, или, иначе, развивать тезисы посредством аргументов, (argumenta, sophismata), отчего деятельность эта на средневековом языке называлась arguere.
Отвечать на аргументы (respondere) было делом бакалавров. Отвечающий, респондент, брал поставленный вопрос и разрешал его путем детерминирования, то есть логического расчленения, разграничения и определения понятий, содержащихся в тезисе, отчего деятельность бакалавров на средневековом языке называлась de-terminare. Но могло быть и так, что сам же респондент ставил и вопросы, как это было в парижских коллегиях.
Каждый член по очереди был и респондентом и оппонентом в парижских субботних диссертациях, и тот, кому предстояло отвечать на ближайшей диспутации, за несколько дней объявлял о тех тезисах, которые он намеревался поддерживать. Во время спора воспрещалось употреблять резкие выражения, например «ересь», «еретик», «подозрительной веры», «заблудившийся в вере», «ослиный», «бессмысленный» и т.п. и рекомендовалось пользоваться академическими оборотами речи, напр. «не нахожу истинным», «недопустимо», «невероятно» и т.п. На самом деле подобные предписания статутов оставались часто благочестивыми пожеланиями. Председательствующий магистр и декан, кроме того, должны были позаботиться о том, чтобы спорящие стороны не пускались в разъяснение какого-либо чисто теологического, юридического или медицинского вопроса: это было, во-первых, долгом уважения к высшим факультетам, во-вторых, лучшим средством к устранению безнадежных дебатов. Студенты на таких диспутах были внимательными слушателями, а вечером того же дня или в воскресный день у них устраивались свои диспута-ции под руководством магистра или бакалавра. «Дис-
«Диспутация о чем угодно»
Ход торжественных диспутаций
путируют беспрестанно, - писал один француз в 1531 году — диспутируют до обеда, во время обеда, после обеда; диспутируют публично и в уединении; диспутируют во всяком месте и во всякое время».
Самым любопытным и самым торжественным дис-путационным актом на факультете искусств была так называемая «диспутация о чем угодно» (disputatio de quolibet или disputatio quodlibetaria). В некоторых университетах, как, например, в Париже и Гейдельберге, акт этот совершался каждогодно, в некоторых - через несколько лет, напр., через четыре года, и продолжался до двух недель, иногда и более. Затрагивая главным образом артистов, он интересовал и привлекал все вообще круги университетской корпорации, одним словом, держал довольно долго в напряжении всю высшую школу. И вот как описывается этот акт историком гейдель-бергского университета (Торбеке). Диспутационный акт выглядел большим парадом, в котором выставлялось налицо все оружие знаний и диалектики, и где представлялся случай наблюдать весь тот запас и объем духовных сил, которым обладает основополагающий факультет. Все учебные заведения, даже лекции на самом высшем факультете - теологическом, приостанавливались на это время. Из магистров факультета искусств, которые не приобрели еще высшей ученой степени на котором-либо из высших факультетов, выбирался один, который, как умеющий диспутировать о чем угодно (disputaturus de quolibet, quodlibetarius), брал на себя нелегкий труд вести двухнедельные, а иногда и более продолжительные прения, отражая всякое нападение всякого магистра в областях самых разнообразных знаний. Хотя известная поговорка была невозможна для него, так как сам он мог наметить темы (tituli) или области, из которых должен быть почерпнуть материал для словесной борьбы, хотя коллеги - его будущие противники, - под страхом штрафа, обязаны были сообщить ему свои тезисы за два дня до начала диспута, но этим намечалось лишь общее направление материала, и державшая в ажитации возможность внезапных натисков и непредвиденных возражений оставалась все-таки настолько значительной, что диспут должен был употребить всю силу своего умственного напряжения и стать лицом с мудреною задачей. Для разрешения ее устраивалось одно из самых странных зрелищ в жизни схоластического университета.
Большая зала школы Аристов переполнена публикой; магистры искусств, которым предстоит оппонировать, садятся на своих скамьях, по обе стороны кафед-
Умственный турнир для раскрытия истины
ры. Декан, которому принадлежало высшее наблюдение над ходом целого акта, находиться налицо; тут же кводлибетарий (это - угодник, если можно так выразиться), которому предстоит испробовать свое диалектическое искусство. Ректор занимает почетное место. Педеля, с серебряными «скипетрами» в руках, стоят возле него. Особые места занимают доктора высших факультетов в строгом порядке рангов. Возле них теснятся бакалавры искусств, а за бакалаврами толпятся массы школяров. Вот педеля приглашают к спокойствию, и виновник торжества всходит на кафедру, произносит речь, в которой приветствует собрание, приглашает молодежь к дисциплине и порядку и вызывает противников начать свои нападения. Если ректор принадлежит к факультету артистов, то он и начал, за ним декан, после декана магистры в порядке старшинства службы, наконец, остальные, желавшие отличиться перед целой корпорацией. Каждый старался установить свои положения в строго логической форме, извлечь из них выводы и развить аргументы. Кводлибетарий должен был всякому возражать, ловить и утилизировать для себя всякий формальный промах противника, всякое его прегрешение против правил логики и диалектики, уверенный, что и за каждым словом его самого следят с тем же напряженным вниманием.
Это был умственный турнир, конечная цель которого, очевидно, не в том состояла, чтобы содействовать раскрытию истины или найти новое научное познание, а в том, чтобы ослепить противников искусными диалектическими приемами и заставить замолчать ловкими нападениями. «Чего-угоднику» приходилось, как выразился другой историк гейдельбергского университета (Гауцъ), аргументировать на обе стороны или защищать противоположные мнения, смотря по тому, в какую форму желательно было оппонентам облечь свои возражения. Если, напр., первый оппонент утверждал, что люди суть животные, диоШ1Ъе1агшв должен был опровергать это, а если другой оппонент ставил тезис: «люди не суть животные», диоШ1Ъе1агшв должен был и это опровергать, чтобы показать свою ловкость в диспутировании. Усердному слушателю подобных словопрений, не имевшему еще степени магистра, представлялись тут многочисленные образцы искусной речи, примеры для подражания. Опасности скучного однообразия старались избегнуть таким образом, что к дебатам привлекались все новые и новые предметы; каждый новый оппонент старался вступить со своим тезисом в незатронутую область. Так, напр., после борьбы, продолжавшейся день, по вопросу о том, может ли быть оставлена проповедь Слова Бо-жия ввиду запрещения светской власти, спор, с целью
Поддержка интереса и уважительного отношения к диспу-тациям
оживления внимания, переводился на то, могут ли демоны и силы тьмы быть связываемы заклинанием, или допускаются ли поединок и турнир по каноническим законам. Но интерес, как видно, поддерживать было нелегко. Чтобы удержать школяров в собрании до конца диспута, было установлено, что, по разрешении всех поставленных магистрами вопросов, бакалавры и школяры могут предлагать вопросы шуточного и юмористического свойства. И другой дух начинает царствовать в почтенном собрании; люди, которые раньше с серьезными лицами следили за ходом диспута, не только разражаются смехом, но приходят в часто масленичное настроение. Запрещалось, правда, ставить вопросы, противоречащие добрым нравам и предосудительные; но и то, что, с точки зрения средних веков, представлялось дозволенной шуткой, на нынешний взгляд показалось бы слишком пряным, по выражению Кауфмана. Вопросы брались из обильной приключениями жизни штудирующей молодежи, напр., de fide meretricum (о верности проституток), или de fide concubinarum in sacer-dotes (о верности наложниц священникам). Хотя магистр - quodlibetarius и старался напирать на морализующее и предостерегающее в отношении к молодежи действие подобных сюжетов, но в сущности все это было преисполнено грязи, как, напр., речь о попе, который навестил дочку булочника, затем, скрываясь от конкурента, забежал в свиной хлев и на вопрос вошедшего туда булочника: «кто там?» ответил: «никого кроме нас».
Но интерес не только школяров к диспуту приходилось поддерживать искусственными средствами; нужно было и магистров поощрять и заохочивать к принятию ими на себя «диспутации о чем угодно», которая, несомненно, была бременем, и бременем очень нелегким. Принимались разные меры к тому, чтобы в желающих взять на себя это бремя не было недостатка: то устанавливалась очередь, то производились выборы, а в виде поощрения выбранному давались от факультета: новый бороть, новые сапоги и новые перчатки,— эти вещи в первый же день диспутации педель и возлагал на кафедру, с которой диспутировал «чего-угодник». Позднее это награждение «натурой» было заменено денежным вoзнaгpaждением, пока в XVI веке не исчезли этого рода диспутации под влиянием гуманизма.
В XV веке всякий неуважительный отзыв о кводли-бетарной диспутации строго преследовался в германских университетах. В Вене в 1422 году некий магистр Христиан фон Траунштейн осмелился публично, при торжественном университетском акте, выразиться, что «диспутации о чем угодно суть не что иное, как бесплод-
ные фантазирования и турнирные схватки, которые держат в позорных оковах или совершенно уничтожают научную жизнь». Раздраженный профессор факультета исключил смельчака из своей среды, запретив ему всякую школьную деятельность, и принял его обратно лишь после того, как виновный перед всеми коллегами признал свою вину и испросил прощение себе. Истортя теологи- Из истории венского университета известно также
ческих депутации несколько данных о теологических диспутах. Ингольш-тадтский профессор теологии Иоанн Эк — тот самый, который впоследствии диспутировал с Лютером и Карлштадтом, — подобно средневековому рыцарю, являвшемуся на турнир, перебывал в разных городах: Кельне, Гейдельберге, Майнце, Фрейбурге, Тюбингене, Базеле и, кроме того, в Италии, везде вступая в борьбу с первыми учеными и пожиная лавры. Благодаря огромной памяти, большим знаниям, искусству говорить и диалектической ловкости, стяжав себе репутацию первостепенного бойца, Эк сделал вызов и венскому теологическому факультету — устроить с ним ученое состязание. Факультет, хотя и не совсем охотно, принял этот вызов. Диспут состоялся 28 августа 1515 г. в университетском зале (aula) под председательством доктора-юриста, делегированного государем, в присутствии ректора и многочисленного собрания из профессоров, магистров, бакалавров и студентов всех факультетов. Давка была такая, что некоторых студентов, лишившихся чувств, замертво выносили из зала. Диспут, и диспут упорный, по целому ряду самых разнообразных и самых трудных вопросов — теологических и схоластических — продолжался целый день. Факультет выставил своих искуснейших бойцов: пять теологов и двух артистов, из которых один был лиценциатом, а другой бакалавром теологии. Спорили до самого вечера, пока председатель, с соглашения ректора и декана теологии, не положил конца спору. Исход диспута остался сомнительным, так что каждая сторона могла хвалиться одержанною победою.
(Окончание следует)
