CC BY
24
В. К. Щербин
Центр системного анализа и стратегических исследований HAH Беларуси, Минск
ПРЕДЫСТОРИЯ ВОСТОЧНОСЛАВЯНСКОЙ КОНЦЕПТОЛОГИИ (XVIII-XIX ВВ.)
Изучение творческого наследия восточнославянских ученых, писателей и общественных деятелей XVIII-XIX вв. показывает, что уже тогда, в период становления отечественной филологической науки, проводился анализ ключевых понятий различных областей знаний (теперь такие ключевые понятия называют концептами). При этом для обозначения указанных ключевых понятий использовалась своя оригинальная терминология. В частности, в работах указанного периода выделялись следующие типы когнитивных конструктов:
1) различные виды идей: простые идеи, первые, вторичные и третичные идеи, изобретенные идеи [Ломоносов 1952 7: 110, 236]; отвлеченные идеи, ясные и определенные идеи, любимые идеи, основные идеи, духовные идеи, слабые идеи [Победоносцев 1996: 177, 204, 210, 225-226, 255-256];
б) различные виды понятий: соплеменные понятия, положительные понятия, отрицательные понятия, сродственные понятия, коренные понятия [Гульянов 1821: 19-21]; общие понятия, отвлеченные понятия, логические понятия, правильные понятия [Потебня 1993: 41, 43, 116, 143]; искусственно составленные понятия, общие понятия, самые драгоценные понятия, ходячие понятия [Победоносцев 1996: 83, 146, 200, 239];
в) различные виды узкодисциплинарных терминов, отличавшихся понятийным содержанием: первые, вторые, третьи и четвертые термины [Ломоносов 1952 7:111]; бытовые термины, термины политического быта, социальная терминология, термины управления, термины военного устройства, юридические термины, термины экономического быта и др. [Ключевский 1989: 94, 107, 142, 158, 168, 191];
г) различные виды символов: дивные символы [Победоносцев 1996: 270]; символы известного содержания [Потебня 1993: 117] и др.;
д) различные виды образов: причудливые образы, внутренние формы как центры образов, образы образов, чувственные образы, первообразы [Потебня 1993: 43, 100, 110, 151] и другие когнитивные конструкты (категории, представления, суждения и т. п.).
Порой работы восточнославянских ученых по новизне предлагавшихся в них подходов к описанию ключевых когнитивных конструктов на многие десятилетия, а то и столетия, опережали аналогичные работы их зарубежных коллег. Вот что, к примеру, писал в своем «Предисловии ко 2-му изданию» книги А. А. Потебни «Мысль и язык» (1913) харьковский исследователь М. Дринов:
Коснувшись сочинения Макса Мюллера, появившегося недавно и в русском переводе под названием «Наука о мысли», кстати заметим, что некоторые из весьма важных научных положений, выработка которых тут приписывается новейшим западноевропейским ученым (Нуаре), давно развиты А. А. Потебнею в переиздаваемой теперь его ранней работе, аналогичной по содержанию с новой книгой английского языковеда. [Дринов 1913: 5].
В справедливости подобных оценок мы можем убедиться сами, обратившись непосредственно к текстам работ перечисленных выше отечественных исследователей. К примеру, академик М. В. Ломоносов в 1748 г., т. е. за сто с лишним лет до выхода в свет «Тезауруса английских слов и выражений» П. М. Роже (1852), высказал идею осуществления понятийной классификации лексики русского языка и дал пример представления иерархической структуры тематической группы слов в виде таблицы (См. Таблицу 1). В комментарии к этой таблице он писал следующее:
В сем примере хотя только первые и вторичные идеи и те из немногих мест риторических к терминам приложены, однако ясно видеть можно, что чрез сии правила совображение человеческое иметь может великое вспоможение и от одного термина произвести многие идеи (...) Мы учим здесь собирать слова, которые не без разбору принимаются, но от идей, подлинные вещи или действия изображающих, происходят и как к пред-
ложенной теме, так и к самим себе некоторую взаимную принадлежность имеют. [Ломоносов 1952 7: 115-116].
В другой своей работе М. В. Ломоносов высказывал по этому поводу следующее соображение: «(...) что пользы есть в великом множестве идей, ежели они не расположены надлежащим образом» [Ломоносов 1952: 293]. Таким образом, предложенную М. В. Ломоносовым понятийную классификацию русской лексики по терминам, первичным и вторичным идеям с полным правом можно относить к числу первых отечественных работ концептологического характера.
Таблица 1. Иерархия терминов, первичных и вторичных идей [Ломоносов 1952 7: 114-115]
Термины Первые идеи Вторичные идеи
Надежда (Другие страсти, любовь, желание), ободрение, исполнение, отчаяние, как сон
Послушание
Подражание
Богатство Золото, камни дорогие, домы сады, слуги, бог, друзья, от своих трудов, убожество
Честь Доступ до знатных, похвала, власть
Утро Возбуждение, скрытие звезд, заря, восхождение солнца, пение птиц
Неусыпность Вечер Темнота, холод, роса, звери, из нор выходящие
День Теплота, свет, шум, взирание на праздных
Ночь Дремание, молчание, луна, звезды
Река Быстрина, жидкость, прозрачность, берега, суда, рыбы, омытие, напоение
Ленность
Гульба Веселение, весна, ясные дни, сады, луга, игры, свидание
Сила Сампсон, Геркулес
Труд Начало, средина и конец
Пот
Упокоение
Пчелы Летание по цветам, собирание меда
Препятства Страх Бледность, трясение членов, как листы от ветра в осень
Зима Мороз, снег, град, дерева, лишенные плодов и листов, отдаление солнца
Война Лютость неприятелей, мечи, копья, огонь, разорение, слезы разоренных
Горы Вышина, крутизна, расселины, пещеры, ядовитые гады
Пустыни Лесы, болота, пески, скука, разбойники, звери
Моря Непостоянство, волнение, камни, пучины
Преодоление Радость Восклицания, плески, как прохлаждение после зноя
Воспоминание Извещение приятелям, их увеселение, печаль и зависть недругов
Аналогичный вывод напрашивается и после знакомства с проектом академика И. А. Гульянова по созданию «сродствен-ного словаря», очевидный понятийный характер которого позволяет сегодня с большой долей уверенности считать эту работу прообразом будущих идеографических словарей и концеп-туариев. Так, выступая на торжественном заседании Российской академии наук в 1821 г., И. А. Гульянов следующим образом раскрыл существо предлагаемого им «сродственного словаря» русского языка:
Познав посредством мыслеразьятия сродственную связь всеобщих разумений, мы возможем определить связь речений им присвоенных и, следовательно, умственную основу языков. Тогда удобно нам будет представить начертание соплеменных понятий видимого, умственного и нравственного мира, в лице словесном
слиянных и строение смысла образующих. В сем словесном начертании трояких наших понятий найдем мы основания, готовые для составления Сродственного Словаря, коего призрак являют нам словари сословов (т. е. синонимов. — В. Щ ). Недостаток в Сродственном Словаре тем ощутительнее, что Философия твердит непрестанно о сродстве и согласии понятий. Сродственный Словарь, избавя речения от произволу азбучного беспорядка, разлучающего и смешивающего в груды все понятия, представит их по порядку в семейной их связи. Подчиняя всегда частные предметы коренному и общему им разумению, словарь сей определит нам в точности знаменование каждого речения, назначит приличное каждому место в порядке вещественных, умственных и нравственных предметов, сведет отрицательные понятия с положительными, покажет круг законных связей и отношений каждого понятия и отличит однажды навсегда то, что введено употреблением, от того, что положено природой (...) Разум языков, будучи основанием Сродственного Словаря, послужит между тем к исправлению многих словесных толкований, и в то же время восстановит в речениях естественный порядок знаменований, в разуме проначертанный. [Гульянов 1821: 19-21].
Три с лишним десятилетия спустя академик И. И. Срезневский в своем «Обозрении замечательнейших из современных словарей» отметил следующие основные недостатки «Тезауруса английских слов и выражений» П. М. Роже:
Общий взгляд его до того отвлеченный, что Роджет и не замечал, как предметы очень близкие расходились у него по разным частям книги. Так, например, музыка отошла у него к разряду материи, к статьям о звуке, а живопись и ваяние к разряду разумной силы, к статьям о естественных средствах сообщения идей; гражданские власти отошли к разряду воли, к общим статьям об общежительной воле, а дворянство к разряду влечений, к статьям о влечениях внешних и т. д. Мне бы казалось, что чем более было бы положительности в общем взгляде, тем более было бы и возможности избегать сбивчивости в расположении статей. [Срезневский 1854:60].
Еще одним свидетельством того, что И. И. Срезневский много работал над выявлением понятийной основы древнерусской лексики, служит исключительно полное, системное представление ключевых понятий отечественной духовной культуры в его «Материалах для словаря древнерусского языка» (1893-1912). Как справедливо отмечают современные исследователи этого
единственного завершенного на сегодняшний день многотомного исторического словаря древнерусского языка,
словарь И.И. Срезневского — хранилище русской духовной культуры во всей ее полноте. В Словаре много внимания уделено наименованиям общих нравственных понятий и категорий (например, добро, зло, правда, ложь, истина), наименованиям, связанным с личностью и ее деятельностью (совесть, вина, грех, благодеяние, злодеяние), наименованиям собственно моральных качеств (храбрость, человечность, доброта, терпение). [Архипова (ред.) 2004: 95-96].
Весьма оригинальную трактовку трансформации образно-понятийного содержания слова в направлении от его первичных, конкретных значений к более абстрактным, концептуальным конструктам еще в 1862 году давал харьковский языковед А. А. Потебня:
Мысль наша, по содержанию, есть или образ, или понятие (...) Слово, будучи средством развития мысли, изменения образа в понятие, само не составляет ее содержания. Если помнится центральный признак образа, выражаемый словом, то он (...) имеет значение не сам по себе, а как знак, символ известного содержания; если вместе с образованием понятия теряется внутренняя форма, как в большей части наших слов, принимаемых за коренные, то слово становится чистым указанием на мысль, между его звуком и содержанием не остается для сознания говорящего ничего среднего (...) Слово может быть орудием, с одной стороны разложения, с другой — сгущения мысли единственно потому, что оно есть представление, т. е. не образ, а образ образа. [Потебня 1993: 117-118].
Для сравнения, приведу современную трактовку трансформации образно-понятийного содержания слова, содержащуюся в монографии профессора Иерусалимского университета А. Соломоника. По мнению последнего, выражаемые словами
понятия имеют тенденцию вступать в ряды и иерархии от менее отвлеченных к более абстрактным. На этом пути обычный прагматический опыт очень скоро теряет свою силу. Чтобы строить такие ряды, человечество нуждается в формальной логике и науке. Лишь пользуясь научными методами анализа, дедукцией и обобщением, можно вывести следующие за конкретными абстрактные понятия. Тогда они становятся еще и концептами. [Соломоник 2002: 227].
Сравнение процитированных трактовок А. А. Потебни и А. Соломоника показывает, что отечественный ученый при помощи иных терминов {образ, знак, символ, внутренняя форма, ближайшее и дальнейшее значения) отразил тот же самый процесс семантического перехода от весьма конкретных понятий к наиболее абстрактным, т. е. концептам, который описан А. Соломо-ником с использованием терминов конкретное понятие, абстрактное понятие, концепт. Именно наличие в работах А. А. Потебни таких сущностных совпадений с современными когнитивными работами дало основание российскому ученому В. И. Болотову утверждать следующее: 1) «привлечение работ А. А. Потебни (...) может способствовать более глубокому пониманию концептологии». [Болотов 2008: 82]; 2) «дальнейшее значение А. А. Потебни — это концепт, планом выражения которого является индивидуальный текст. Текст, свернутый до одной единицы». [Болотов 2008: 87].
Идею создания словаря «идей» (т. е. концептов) вынашивал и российский писатель Н. Г. Чернышевский. Исследователь его творчества Б. Рюриков пишет об этом следующее:
В письме к жене из Петропавловской крепости 5 октября 1862 года Чернышевский делился планами литературной работы. Он думал о многотомной «Истории материальной и умственной жизни человечества», о «Критическом словаре идей и фактов», об общедоступной «Энциклопедии знания и жизни». [Рюриков 1980: 9].
Косвенное представление о главном принципе организации концептуального материала в задуманном Н. Г. Чернышевским словаре «идей» дает демонстрируемый Рахметовым — главным героем романа «Что делать?» — подход к выбору книг для чтения: «Каждая прочтенная мною книга такова, что избавляет меня от надобности читать сотни книг». [Чернышевский 1980: 313]. Впоследствии подобный «рахметовский» принцип отбора из необъятного океана существующих знаний только самых необходимых, ключевых его фрагментов (концептов) станет основополагающим для концептологии — «науки о кратком», как метафорически определил ее академик РАН Ю. С. Степанов. [Степанов 2007: 20]. Сам же механизм реализации данного принципа, по мнению Ю. С. Степанова, основан на том, что
«концепт всегда, по сравнению с развернутым текстом, есть нечто краткое». [Степанов 2007: 63].
Если приведенные выше высказывания из работ М. В. Ломоносова, И. А. Гульянова, И. И. Срезневского, А. А. Потебни и Н. Г. Чернышевского можно в целом охарактеризовать как кон-цептологические по содержанию, то специальный курс лекций «Терминология русской истории», прочитанный профессором В. О. Ключевским в 1884/85 академическом году студентам историко-филологического факультета Московского университета, имеет все основания считаться, по мнению Ю. С. Степанова, первым отечественным словарем обществоведческих концептов [Степанов 2004: 8]. Исключительная значимость указанной работы обусловлена тем, что в ней разъясняются ключевые термины русского обществоведения, которые по признанию самого В. О. Ключевского, «всего чаще встречаются или в основных источниках нашей истории или в наших исторических исследованиях». [Ключевский 1989: 94].
Более того, глубокое знание В. О. Ключевским средневековой истории позволило ему не только составить исчерпывающее описание понятийного содержания таких ключевых терминов (или концептов), но и выделить у отдельных из них ряд отличающихся концепт-переменных. К примеру, в содержании концепта Русь им дифференцировались четыре концепт-переменные: 1) Русь-племя; 2) Русь-сословие; 3) Русь-область и 4) Русь-государственная территория [Ключевский 1989: 95-98]. Далее, у концепта верховная власть выделялись следующие концепт-переменные: 1)-князь; 2)-великий князь; 3)-князь-государь; 4)-государь-царь и великий князь всея Руси. [Ключевский 1989: 100-107] ит. д.
Сформулированные В. О. Ключевским частотный и кон-цепто-ориентированный принципы отбора ключевых терминов для справочного издания использовались, кстати сказать, и позднее, в советское время. В частности, специалист в области информатики Б. В. Якушин писал в 1968 году, что «ключевыми терминами объявляются лишь максимально частотные». [Якушин 1968: 312]. В свою очередь, необходимость тесной связи между описываемой древнерусской терминологией и глубоким знанием понятийных реалий стоящей за ней средневековой истории,
продемонстрированную В. О. Ключевским в своем курсе лекций, отмечал в 1986 году В. В. Ко лесов применительно к своей работе:
Нельзя понять и истолковать древнерусскую терминологию, не прослеживая ее развития в предшествующий и в следующий за древнерусским периоды. Перед нами оказался бы простой перечень слов, не дававших представления о развитии понятий и образов, скрытых в этих словах. Поэтому история слов дана на широком развороте средневековой истории. Это позволяет понять, почему термин-понятие в своем появлении всегда чуть опаздывал по сравнению с темпом общественного развития. [Колесов 1986: 8].
Вторым отечественным словарем концептов (на этот раз в области политических знаний) стал опубликованный в 1896 г. «Московский Сборник», составленный Обер-Прокурором Священного Синода К. П. Победоносцевым. В словарных статьях данного сборника подаются подробные описания понятийного содержания таких обществоведческих концептов, как Церковь и государство, Новая демократия, Печать, Народное просвещение, Закон, Вера, Духовная жизнь, Церковь, Власть и начальство и многих других (всего в нем представлены два десятка концептов). Для сравнения: если в «Московском сборнике» К. П. Победоносцева концепт Церковь описывается на двадцати страницах текста [Победоносцев 1996: 204-223], то в концептуарии «Базовые понятия православной культуры», включенном в состав монографии Н. В. Пендикова «Цельное знание» как гносеологический феномен» описанию концепта Церковь отводится только пять страниц текста [Пендиков 2004: 194-198].
Более того, в концептуарии К. П. Победоносцева описываются не только сами концепты, но и механизм их отражения в общественном сознании. К примеру, в статье концепта Духовная жизнь данный механизм раскрывается К. П. Победоносцевым следующим образом:
Старые учреждения, старые предания, старые обычаи — великое дело. Народ дорожит ими, как ковчегом завета предков (...) Старое учреждение тем драгоценно, потому незаменимо, что оно не придумано, а создано жизнью, вышло из жизни прошедшей, из истории, и освящено в народном мнении тем авторитетом, который дает история и (...) одна только история. Ничем иным нельзя заменить этого авторитета, потому что корни его в той части
бытия, где всего крепче связуются и глубже утверждаются нравственные узы— в бессознательной части бытия (...) В глубине старых учреждений часто лежит идея, глубоко верная, прямо истекающая из основ народного духа, и хотя трудно бывает иногда распознать и постигнуть эту идею под множеством внешних наростов, покровов и форм, которыми она облечена, утративших в новом мире первоначальное свое значение, но народ постигает ее чутьем и потому крепко держится за учреждения в привычных им формах (...) Самые драгоценные понятия, какие вмещает в себе ум человеческий, — находятся в самой глубине поля и в полумраке; около этих-то смутных идей, которые мы не в силах привесть в связь между собою, — вращаются ясные мысли. [Победоносцев 1996: 196-198].
Тот факт, что первые отечественные словари концептов созданы В. О. Ключевским и К. П. Победоносцевым на понятийном материале политической истории России, носит отнюдь не случайный характер. По мнению Д. Г. Демидова, именно сопоставительный анализ ключевых понятий разных хронологических периодов российской истории быстрее всего позволяет выявить наиболее устойчивые из этих понятий, так называемые исторические константы.
Наука о концептах есть выражение самосознания, но не контрас-тивного знания. Вместо иностранных языков и ментальностей мы имеем для сопоставления свое собственное прошлое; и если при сопоставлении с иностранным материалом важнее оказывается различие, то сопоставлением со своим русским материалом выявляется тождество, историческая константа. [Демидов 2004: 123].
Кстати сказать, исторический подход для выявления понятийных констант или концептов своей науки используют не только гуманитарии, но и естествоиспытатели. К примеру, отечественные исследователи концептуальных систем химии В. И. Кузнецов и А. А. Печенкин считают, что необходимость ускоренного развития науки
требует выявления основных понятий научных теорий и исследования связей между ними. Такой анализ не может не основываться на обобщении данных истории науки, так как именно в ходе исторического исследования обнаруживаются те тенденции научного мышления, с которыми связаны формирование и «переходы» понятийных структур. [Кузнецов, Печенкин 1971: 46].
Изложенная выше краткая предыстория современной восточнославянской концептологии, так же как и результаты проведенного нами ранее более развернутого исследования по истории восточнославянской концептологии [Щербин 2013] полностью подтверждает вывод Е. А. Пименова и Е. Е. Пименовой о том, что «в России предпосылки существования когнитивной лингвистики наблюдались еще в 20-е гг. XIX в.: прежде всего это проблемы соотношения языка и мышления, традиции в изучении психологии речи». [Пименов, Пименова 2006: 54].
Более того, именно проведение в рамках отечественной лексикологии многочисленных исследований, посвященных описанию разнообразных предметно-тематических групп, лексико-семантических групп, семантических полей и т. п. лексических группировок (начиная от семантических исследований М. М. Покровского конца XIX века и завершая работами по общей и русской идеографии Ю. Н. Караулова 1970-1980-х гг.), обеспечило, на наш взгляд, надежную эмпирическую основу для быстрого развития концептологического направления отечественной когнитивной лингвистики в 1990 2000-х гг.
Тем большее удивление вызывает недавняя попытка российской исследовательницы Т. Г Скребцовой преуменьшить значение отечественных семантических исследований, которые легли в основу современной восточнославянской концептологии, и вообще вывести последнюю за пределы когнитивной лингвистики. Чтобы не быть голословными, приведем в качестве примера высказывание Т. Г. Скребцовой из недавно опубликованного ею лекционного курса по когнитивной лингвистике, являющегося продолжением и развитием ее монографии «Американская школа когнитивной лингвистики»:
В последние годы в отечественной литературе появилась тенденция причислять изучение концептов к когнитивной лингвистике. Более того, в силу недоступности большинства классических зарубежных трудов по когнитивной лингвистике у отечественного читателя нередко складывается о ней искаженное представление, так что широкая и оригинальная область исследований, известная на Западе под этим именем, фактически сводится к гораздо более узкому направлению, связанному с анализом концептов (точнее, даже подменяется им).
Насколько это правомерно? — спрашивает Т. Г. Скребцова и сама себе отвечает:
По-видимому, учитывая уже упомянутую размытость термина когнитивный, в принципе можно согласиться с тем, чтобы рассматривать исследования концептосферы русской культуры в качестве своеобразного «национального» направления когнити-вистики в России. При этом, однако, не следует преувеличивать его удельный вес в когнитивной лингвистике в целом, принимая во внимание разницу научного контекста и известную обособленность отечественной традиции от зарубежных исследований. [Скребцова 2011: 32].
На наш взгляд, автором приведенного высказывания допущен ряд существенных неточностей. Во-первых, изучение концептов относят к когнитивной лингвистике не только отечественные исследователи, но и зарубежные. В этом можно легко убедиться, открыв недавно изданную в Великобритании "Encyclopedia of Cognitive Science" (2005) и прочитав статьи «Cognitive Linguistics», «Concept Learning», «Concept Learning and Categorization: Models», «Philosophical Issues about Concepts», «Conceptual Change», «Semantics and Cognition», «Word Learning» и другие статьи, в которых раскрывается весьма значимая роль концеп-тологических исследований в развитии основных положений западной когнитивной лингвистики [Nadel (ed.) 2005].
Во-вторых, явным преувеличением является ограничение Т. Г. Скребцовой тематики всей отечественной когнитивной лингвистики только рамками концептологических исследований. В указанной выше работе [Щербин 2013: 38-39] нами приводится длинный перечень достаточно развитых направлений отечественной когнитивной лингвистики (в их числе — этнолингвистика, линг-вокультурология, когнитивная поэтика, менталингвистика, линг-вогносеология, когнитивная теория текста, философия языка и проч.), которые по своим целям, задачам и используемым методам резко отличаются от концептологических исследований.
В-третьих, рассуждениям Т. Г. Скребцовой о размытости термина когнитивный можно противопоставить следующее высказывание Е. С. Кубряковой: «Вряд ли можно согласиться с тем, что, например, термин «когнитивный» размыт и почти пуст: он скорее функционально перегружен, но отдельные его значения
легко дифференцируются в разных контекстах». [Кубрякова 2004: 6]. Подводя итоги этой небольшой дискуссии с отдельными положениями из книги Т. Г. Скребцовой «Когнитивная лингвистика», можно сделать следующий вывод: нет оснований принижать значение уже давно ставшего для отечественного языкознания традиционным проведения семантических исследований и недооценивать их весьма позитивный вклад в развитие восточнославянской когнитивной лингвистики.
Именно взятые в совокупности семантические, лексикологические, структурно-лингвистические, философско-языковые и прочие исследования отечественных лингвистов и филологов XVIII-XX столетий составляют, на наш взгляд, истоки восточнославянской науки о концептах, а не заимствованные лишь в конце XX столетия и весьма узко понимаемые «концептуальные» установки западных когнитологов. Как справедливо заметила И. Б. Jle-вонтина по поводу предпочтительности тех или иных подходов (традиционных семантических или новейших, лингвокогнитив-ных) к описанию понятийного содержания языковых единиц, «современная семантика уже довольно много знает о смысле языковых выражений, и рутинное семантическое описание подчас бывает более концептуальным, чем «концептологический» анализ» [Левонтина 2007: 126].
В пользу вывода о более широкой (по сравнению с постулатами американской когнитивной лингвистики) теоретико-методологической основе отечественной концептологии нас склоняют имеющиеся многочисленные доказательства того, что и в западной когнитивной науке подробные описания многих научных концептов появились задолго до формирования западной когнитивной лингвистики. К примеру, в среде американских социологов, по свидетельству Н. С. Тимашева, необходимость разработки единой «системы хорошо отобранных, определенных и интегрированных концептов» [Timasheff 1952: 176-177] была осознана к 1930-м гг., а в 1960-е гг. многие американские учебники по общей социологии уже имели разделы, посвященные описанию понятийного содержания таких ключевых социологических концептов, как общество, власть, социализация, социальная организация, социальная система, социальное взаимодействие, убеждение и др. [Bertrand 1967: 21-36]. Иными сло-
вами, еще за двадцать с лишним лет до начала становления американской когнитивной лингвистики описания ключевых социологических концептов были представлены даже в учебной литературе США по социологии. Поэтому нет веских оснований и у отечественных лингвокогнитивистов ограничивать теоретико-методологическую базу восточнославянской концептологии исключительно рамками ключевых положений американской когнитивной лингвистики.
Таким образом, рассмотрение работ восточнославянских исследователей ХУШ-Х1Х вв. дает нам основания сделать следующие выводы:
1) начала современной русской, украинской и белорусской концептологии, являющейся сегодня одним из ключевых направлений постсоветской когнитивной лингвистики, были заложены еще в работах ведущих восточнославянских ученых, писателей и общественных деятелей ХУШ-Х1Х вв., т. е. задолго до формирования американской когнитивной лингвистики, задающей сегодня тон в мировой когнитивной парадигме;
2) наряду с русской классической литературой XIX в., работы восточнославянских концептологов XIX в. (А. А. По-тебни, В. О. Ключевского, К. П. Победоносцева и др.) являются яркими аргументами в обоснование мысли академика О. Н. Тру-бачева о том, что нельзя «считать век XIX в истории культуры абсолютно идентичным календарному XIX в.» [Трубачев 2003: 175]. В частности, К. П. Победоносцев отмечал следующие две специфические черты данного столетия: а) «Девятнадцатый век справедливо гордится тем, что он век преобразований» [Победоносцев 1996: 153]; б) «Наш девятнадцатый век— век орудий. Их производит из себя наша организация. (...) можно сказать, что сумма изобретений за последние 50 лет поравняется с итогом остальных 50 столетий» [Победоносцев 1996: 260-261];
3) только хорошее знание отечественной лингвистической традиции, формирование которой проходило на протяжении нескольких предшествующих столетий, позволяет уберечься от скоропалительных выводов об американских корнях отечественной когнитивной лингвистики.
Литература
Архипова (ред.)— Страницы словаря //Уроки И.И.Срезневского: Сборник научно-методических трудов / Отв. ред. Е. В. Архипова. 2-е изд. Рязань: Изд-во Ряз. гос. пед. ун-та им. С. А. Есенина. 2004. С. 95-97.
Болотов 2008 — В. И. Болотов. А. А. Потебня и когнитивная лингвистика // Вопросы языкознания. 2008. № 2. С. 82-96.
Гульянов 1821 — И. А. Гульянов. Речь о образовании и существе языков. Читанная в Академии Российской И. А. Гульяновым, 18 июня 1821 г. по случаю принятия его в члены оной Академии. СПб. 1821.
Демидов 2004 — Д. Г. Демидов. Нехудожественные источники выявления концептов // Отражение русской ментальности в языке и речи. Липецк: РИЦ ЛГПУ. 2004. С. 121-130.
Дринов 1913 — М. Дринов. Предисловие ко 2-му изданию // А. А. Потебня. Мысль и язык. Киев: СИНТО. 1993. С. 5.
Ключевский 1989 — В. О. Ключевский. Терминология русской истории //В. О. Ключевский. Сочинения: В 9-ти т. Т. 6. М.: Мысль. 1989. С. 94-224.
Колесов 1986 — В. В. Колесов. Мир человека в слове Древней Руси. Л.: Изд-во ЛГУ. 1986.
Кубрякова 2004 — Е. С. Кубрякова. Об установках когнитивной науки и актуальных проблемах когнитивной лингвистики // Известия АН. Серия литературы и языка. Т. 63. Вып. 3. 2004. С. 3-12.
Кузнецов, Печенкин 1971 — В. И. Кузнецов, А. А. Печенкин. Концептуальные системы химии. Структурные и кинетические теории // Вопросы философии. 1971. № 1. С. 46-56.
Левонтина 2008 — И. Б. Левонтина. Рец. на: Антология концептов / Под ред. В. И. Карасика, И. А. Стернина. М., Гнозис, 2007 //Вопросы языкознания. 2008. № 4. С. 122-126.
Ломоносов 1952— М.В.Ломоносов. Полное собрание сочинений. В 11 тт. Т. 7. М.-Л: АН СССР. 1952.
Пендиков 2004 — Н. В. Пендиков. «Цельное знание» как гносеологический феномен. Омск: ИВМ ОмГАУ. 2004.
Пименов, Пименова 2006 — Е. А. Пименов, Е. Е. Пименова. Когнитивная лингвистика на современном этапе // Язык. Культура. Коммуникация: Материалы Международной научной конференции. Ч. 1. Волгоград: Волгоградское научное издательство. 2006. С. 52-62.
Победоносцев 1996 — К. П. Победоносцев. Московский Сборник // К. П. Победоносцев: pro et contra. СПб.: РХГИ. 1996. С. 80-275.
Потебня 1993 — А. А. Потебня. Мысль и язык. Киев: СИНТО. 1993.
Рюриков 1980— Б. Рюриков. Люди высоких идеалов //Н. Г. Чернышевский. Что делать? Из рассказов о новых людях. М.: Правда. 1980. С. 3-26.
Скребцова 2011— Т. Г. Скребцова. Когнитивная лингвистика: Курс лекций. СПб.: Филологический факультет СПбГУ. 2011.
Соломоник 2002 — А. Соломоник. Философия знаковых систем и язык. 2-е изд. Минск: МЕТ. 2002.
Срезневский 1854 — И. И. Срезневский. Обозрение замечательнейших из современных словарей // Известия Отделения русского языка и словесности. III, 4. 1854. С. 145-164; III, 5. 1854. С. 177-187.
Степанов 2004 — Ю. С. Степанов. Константы: Словарь русской культуры. 3-е изд. М.: Академический проект. 2004.
Степанов 2007 — Ю. С. Степанов. Концепты: Тонкая пленка цивилизации. М.: Языки славянских культур. 2007.
Трубачев 2003 — О. Н. Трубачев. Этногенез и культура древнейших славян. Лингвистические исследования. 2-е изд. М.: Наука. 2003.
Чернышевский 1980 — Н. Г. Чернышевский. Что делать? Из рассказов о новых людях. М.: Правда. 1980.
Щербин 2013 — В. К. Щербин. Этапы развития лингвоконцептологии в восточнославянском контексте // Лингвоконцептология: перспективные направления: монография / Под ред. А. Э. Левицкого, С. И. Потапенко, И. В. Недайновой. Луганск: Изд-во ГУ «ЛНУ имени Тараса Шевченко». 2013. С. 38-87.
Якушин 1968 — Б. В. Якушин. Некоторые соображения о проблематике алгоритмических предметных указателей // Проблемы логики и теории познания / Под ред. И. С. Нарского. М. : Изд-во МГУ. 1968. С. 304-318.
Bertrand 1967 — A. L. Bertrand. Basic Sociology: An Introduction to Theory and Method. New York: Appleton-Century-Crofts, Division of Meredith Company. 1967.
Nadel (ed.) 2005 — L. Nadel, (ed.) Encyclopedia of Cognitive Science: In 4 volumes. Chichester: John Wiley and Sons. 2005.
Timasheff 1952 — N. S. Timasheff The basic concepts of sociology // American Journal of Sociology. 58, 2. 1952. P. 176-186.
