CC BY
54
УДК 82
ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕТКИ К РАЗГОВОРУ ОБ «АМУРСКОМ ТЕКСТЕ» РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
© Светлана Игоревна КРАСОВСКАЯ
Благовещенский государственный педагогический университет, г. Благовещенск, Амурская область, Российская Федерация, доктор филологических наук, профессор,
e-mail: skrasovskaya@mail.ru
Статья посвящена проблеме «амурского текста» русской литературы. Рассматриваются «амурский» хронотоп, «первомодусы» для мифологизирования амурского края и Благовещенска, в частности, основные мифологемы и стратегии мифологизирования, ключевые пространственно-экзистенциальные оппозиции «столица - провинция», «Россия - не-Россия», «свое - чужое».
Ключевые слова: пространство; «амурский текст»; хронотоп; мифологема; провинция.
Один из наиболее популярных сегодня литературных сайтов в своем названии содержит неслучайную пространственно-
топографическую метафору - «литературная карта России». Образ карты точно отражает главную задачу проекта - восстановление целостности российского литературного пространства. При этом первым шагом в этом деле становится введение в фокус общероссийского внимания максимально возможного количества региональных литературных центров, живущих по всей стране авторов, выходящих в разных точках страны изданий, местных литературных акций и т. п. Не стоит и говорить о целесообразности и важности данного предприятия - они очевидны и неоспоримы.
Перечисленные задачи вдвойне актуальны и для региональной литературы. Не только ее «новая», но и ее «старая», историческая карта до сих пор, в основном, является контурной и взывает к своему исследователю-картографу, который занесет на нее новые имена, заштрихует «белые пятна». Однако простых каталогизирования и систематизации литературных фактов здесь явно недостаточно. Очевидно следующим шагом в исследовании литературного пространства должно быть его структурирование, обнаружение специфических мифологем, стратегий мифологизирования, выделение явлений срединных и периферийных, анализ взаимоотношений между ними.
Неслучайно в последние годы изучение региональной литературы происходит под знаком видения исследуемого пространства как текста. После исследований академика
Топорова о петербургском тексте появились работы и о московском, и о крымском тексте, и о многих других. Термины - геопоэтика, геокультурология, геолитературоведение -уже не воспринимаются как модное нововведение. Художественная словесность в геопоэтике понимается как отражение действительности, которая оказывается привязана к определенному политизированному хронотопу.
Именно пространство, по Топорову, способно вызвать мощную мифологическую и, соответственно, художественную рецепцию [1, с. 5]. В первую очередь, таким пространством является город. Однако в нашем случае мы сталкиваемся с несколько иной ситуацией.
Говоря об «амурском тексте», мы не имеем в виду никакой конкретный город - ни Благовещенск, ни Николаевск-на-Амуре, ни Хабаровск. Мифологическую и художественную рецепцию здесь вызывает не только и не столько город, сколько река - граница и тайга - кормилица.
И не удивительно. Культуру края изначально вряд ли можно было назвать урбанистической. Известный ученый-краевед
А.В. Лосев дает следующую справку по этому поводу: «В 1897 году... население Благовещенска составляло 32 тысячи человек (для сравнения: в Хабаровске в том же году было 9 тысяч), к 1900 году оно выросло до 40 тысяч (в Хабаровске - до 15 тысяч). Не густо, как видим, даже по тогдашним меркам: в Европейской России многие уездные города имели большее число жителей» [2, с. 69]. И дальше: Благовещенск «был столицей «рус-
ской Калифорнии», столицей обширного края, охваченного «золотой лихорадкой», где проявления человеческой чистоты, благородства, самопожертвования были редкими, зато проявления жадности и жестокости в погоне за золотым тельцом было хоть отбавляй, где человеческая жизнь стоила зачастую не дороже одной «штуки» (так на приисковом жаргоне именовался золотник).
Конечно, близость золотодобычи придавала городской жизни специфическую окраску: богатые торговые фирмы, роскошные, по тогдашним меркам, магазины, изобилие товаров. Но во всем остальном Благовещенск являлся заштатным городом, вопиющая не-благоустроенность которого была притчей во языцех. Недаром фельетонисты местных газет называли его не иначе как Ветропыльск» [2, с. 69]. Из приведенного следует, что сам город не имел бы серьезного значения и не был бы интересен, когда б не удивительный край, столицей которого он был.
Запечатлен не очень благовидный облик Благовещенска и в стихах первого амурского поэта Леонида Петровича Волкова (18701900):
Вы ищите жизни, вы жизни хотите?
По вашему мнению, жизнь - что огонь...
А здесь в городишке (за резкость простите), Как в старом болоте, затишье и вонь!..
Есть люди и нет их; общественной связи Здесь нет никакой, не ищите ее .
Зато по богатству безмерному грязи Здесь свиньям почет и житье...
И, хрюкая важно, в сознании гордом Скотина по улицам бродит толпой...
И часто случается, чуть ли не лордом Приезжему кажется боров иной!..
А свиньи-то, свиньи! Одно восхищенье.
Так много достоинства в каждой свинье,
Что, право, невольно приходит сомненье,
Уж точно ли свиньи оне?.. [2, с. 70]
Замечательный по точности и подробности социокультурный портрет Благовещенска и его жителей дал в своих воспоминаниях писатель В.Л. Дедлов (псевдоним; настоящее имя - Владимир Людвигович Кигн) (1856-1908), совершивший длительное путешествие по Сибири и Дальнему Востоку: «Из городов Дальнего Востока я видел Благовещенск - торговый город, Хабаровск -административный центр, Владивосток -портовый, но больше военный город. <...>
Главная улица говорит, что Благовещенск не шутка - город. Дома солидные и красивые, магазины богатые, с зеркальными окнами, с франтоватыми господами вместо обыкновенных приказчиков. <...> В клубе всегда оживленно, и не только вечером, но и во время обеда, когда сходятся чиновники, военные, коммерсанты, пароходчики, золотопромышленники, инженеры и даже путешественники. <...> Очень много солидных магазинов других фирм, русских и иностранных. Множество китайских лавок, много японских ремесленников и мастеровых» [3, с. 187-189].
Как видим, зоркий взгляд наблюдателя выхватил главное в социокультурном портрете Благовещенска, определяющее модус его бытия. Это - национальная пестрота, «сборная солянка» с видимым преобладанием военных и коммерсантов, и, очевидно, очень тонкий культурный слой, если, не полное отсутствие такового. Не случайно, что и Л. Волков - первый амурский поэт был военным. Приехав в Благовещенск из Петербурга в восемнадцатилетнем возрасте, он проходил службу в Амурском казачьем войске и погиб во время драматических событий лета 1900 г., известных под названием «осады Благовещенска». Этот печальный факт тоже по-своему красноречив. Он свидетельствует о напряженных, чреватых конфликтами военно-экономических отношениях с соседским Китаем, которые в значительной степени определяли жизнь города и края в целом.
Все вышеперечисленное предуготовляет нас к тому, что в случае с «амурским текстом» мы столкнемся со специфической мифологизацией пространства, отличающейся, скажем, от механизма, породившего «петербургский», «московский» или иной текст, определяющей фигурой которого является город.
И действительно, с самого начала за Приамурьем закрепились особые метафоры, ставшие со временем мифологемами: «край света», «дикая страна», «русская Калифорния», «провинциальное захолустье». Для
большинства жителей европейской части Российской империи Амурский край, как и весь Дальний Восток, виделся не-Россией, экзотическим «краем света», в котором - все сплошная невидаль, все выходит за рамки
обыденного, привычного - от «чудес» здешней природы до обычаев и нравов, диковинного образа жизни аборигенов. Признание А.П. Чехова, побывавшего в Приамурье по пути на Сахалин, со свойственной писателю выразительностью передает ощущения «иностранца»: «Пока я плыл по Амуру, у меня было такое чувство, как будто я не в России, а где-то в Патагонии или Техасе.» И далее: «. Мне все время казалось, что склад нашей русской жизни совершенно чужд коренным амурцам, что Пушкин и Гоголь тут непонятны и потому ненужны, наша история скучна, и мы, приезжие из России, кажемся иностранцами. <...> Боже мой, как далека здешняя жизнь от России!» [4, с. 41]
Как видим, «первомодусами» для мифологизации Приамурья и, в частности, Благовещенска стали географическая и политическая отдаленность края, его пограничный статус, глубокая провинциальность в сочетании с экзотичностью, необыкновенные богатства вместе с «действительно свинским» благоустройством, национальная и социальная пестрота. А традиционная для заштатных городов и их окрестностей оппозиция «столица - провинция» усугубляется, доходя до предела - «Россия - не-Россия».
Для осмысления «амурского текста» важно и то, что с самого начала освоения Приамурья, далекий, мало и медленно обживаемый край воспринимался как чужой и диковинный не только Чеховым - первые амурские литераторы тоже были приезжими: П. Масюков - уроженец Забайкалья, Л. Волков детские и юношеские годы провел в Петербурге, скандально известный А. Матю-шенский - уроженец Саратовской губернии, талантливый сатирик Ф. Чудаков - родом из Пензенской губернии, Ф. Коротаев, хоть и родился уже в Приамурье, но мыслил себя одним из пионеров-первооткрывателей края. Поэтические строчки Л. Волкова и Ф. Коро-таева передают разные оттенки переживания своей чуждости молодому краю:
Суровая Сибирь! Тебе я не родной,
Провел я не в тебе младенческие годы...
В огромном городе мечталось мне порой Про прелесть дикую нетронутой природы (Л. Волков)
Мы Русь покинули с тоскою, -Не сладко в дальний путь брести.
Быть может, суждено судьбою Нам тут погибель обрести?
<...>
Настанет время - пароходы Амур пустынный оживят;
Пройдут горами паровозы,
Аэропланы полетят.
И станет край Амурский русским И будет родиной второй,
И может быть спасибо скажут,
Что мы трудились над тобой.
(Ф. Коротаев. «Пионеры»
(Переселенцы 1861-1863 гг.))
Такое самоощущение поэтов отчасти продолжалось и в советское время. Стихотворение талантливого партизанского поэта Г. Отрепьева так и называется - «Тоска по Советроссии»:
От сопок зеленых на запад далекий Гляжу я с тоскою глубокой,
Усталый от жгучих вопросов,
От стонов народной борьбы.
«К победе! К победе!» Я слышу Клич правды жестокой.
Молчите высокие пихты,
На бой не зовите, дубы!
В невольном плену на чужбине,
Над властью владык негодуя,
Могучую силу отдал я Призыву сибирской тайги.
Осталось заветное чувство, -Но с запада слышу мольбу я:
«Поэт! Это чувство святое,
Его для меня береги!» [5]
Именно оно обусловливало и тематику произведений, их образную ткань, интонационно-ритмический рисунок, общий эмоциональный пафос и жанровый репертуар, в котором значительное место отводилось песням, легендам, балладам, поэмам, сюжетной лирике, очеркам и заметкам путешественника. Мотив освоения новых земель, социальной борьбы, обретения новой родины в разных вариациях с разными оттенками на разном историческом фоне будет разрабатываться амурской литературой и дальше. Эстетические ее качества изначально задавались и обусловливались именно этим амур-ско-провинциальным ракурсом писательского мировосприятия, потому что и в ХХ в. по-прежнему, как и в ушедшем столетии, приходилось «приручать» дикие молодые края, прорубать дороги, строить села и города,
распахивать земли, дружить с соседями-китайцами. По-прежнему, жизнь кипела вокруг «седого» «пограничного» Амура и «капризной», «коварной» Зеи. Живы были в памяти амурчан казавшиеся близкими события покорения Амура, трагические годы гражданской и Отечественной войн.
Все недолгое, но насыщенное историческое время Приамурья может быть названо «веком героев» - казаков-первопроходцев, революционеров-партизан, воинов Великой Отечественной, строителей БАМа. Поэтому эпическая составляющая в «амурском тексте» была очень велика. Поэзия Приамурья возрастала как поэзия рождения нового времени, нового края и нового человека. Настоящее время определялось с точки зрения его исторического значения - как героическое эпическое время:
Вот уже вышел строитель в лог полутемный и росный, рухнули первые сосны, выбежал вспугнутый житель тихой норы.
В котловане
гром подымается к небу!..
Так начинается эпос, эпос о созиданье!
(Д. Цирулик. «Начало эпоса»)
История первопроходцев, равно как и строителей БАМа, рисовалась как история первых людей - родоначальников, отцов-основателей. Для эпоса «начало», «первый», «зачинатель» - не столько временные, но больше ценностно-временные категории, обусловливающие общий эпический пафос поэзии:
К дальним землям,
Пушнинным и рудным,
За Байкал уводя казаков,
Сплавом шел К берегам бесприютным На привольный Амур Муравьев.
(В. Яганов. «Баллада
о Муравьеве-Амурском»)
Однако целостность «амурского текста» обусловливается не только упомянутыми мифологемами, мотивами. Привязанность
литературы к амурскому хронотопу обнаруживается в специфической точке зрения, взгляде на мир и на себя в мире.
Надолго он останется внешним, отстраненным, как бы брошенным со стороны - со старого цивилизованного запада на молодой необузданный восток, с обжитого культурного центра на дикую периферию. И не важно, будет ли это восторг первозданной красотой края, восхищение подвигами первопроход-цев-строителей, или иные, более интимные переживания и философские раздумья, неизменно будет ощущаться незримое присутствие покинутой когда-то метрополии, некая эпическая дистанция - взгляд на себя со стороны. Если можно так сказать, комплекс столичного жителя, приехавшего в провинцию, которая ему видится то чудесным уголком, то глухоманью. Этот тип взаимоотношений провинции с центром, видение мира сквозь призму оппозиции «своего» / «чужого» (где «свое» осталось «там», а «чужое» - вот оно «здесь) изначально задали и надолго обусловили «лица не общее выраженье» нашей литературы.
Сегодня, когда внуки и правнуки пионе -ров-первопроходцев уже чувствуют корневую привязанность к амурской земле, внутреннее самоощущение их, казалось бы, изменилось или должно было измениться. Давно отгрохотала «стройка века» БАМ, выросли и обжились молодые города, состарились их строители-комсомольцы; опустели военные гарнизоны, позакрывались разработки месторождений природных богатств, некогда процветающие заводы и фабрики, опустели деревни, открылся «закрытый город» Благовещенск, стала легко проницаемой граница, население края значительно «пожелтело». Однако старая оппозиция «своего» и «чужого», сегодня актуализировалась с новой силой. После политических «землетрясений» рубежа веков началось обратное переселение народа - людские реки повернули вспять -назад, на запад. Амурчане с упорством, достойным дедов и прадедов, ринулись осваивать столицу. А это значит, что отношения между провинцией и столицей вновь натянулись, обнажив старые углы, подведя человека к четко проступившей границе и поставив его перед старым экзистенциальным выбором: «Быть или не быть?» «Выскочить» из плена географии или остаться в нем?
1. Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное. М., 1995.
2. Лосев А.В. Каким был Благовещенск сто лет назад? // Амур. Литературный альманах БГПУ. 2008. № 7.
3. Дедлов В.Л. Панорама Сибири (Путевые заметки). Спб., 1900.
4. Чехов А.П. Остров Сахалин // Чехов А.П. Собр. соч.: в 12 т. М., 1956. Т. 10.
5. Вперед. 1920. № 67. 27 августа.
Поступила в редакцию 5.12.2011 г.
UDC 82
PRELIMINARY NOTES TO CONVERSATION ABOUT “AMUR TEXT” IN RUSSIAN LITERATURE Svetlana Igorevna KRASOVSKAYA, Blagoveshchensk State Pedagogical University, Blagoveshchensk, Amur region, Russian Federation, Doctor of Philology, Professor, e-mail: skrasovskaya@mail.ru
The article is about a problem of “amur text” in Russian literature. The “Amur” spatial-temporal understanding, “prime modus” for mythologizing of Amur region and Blagoveshchensk, in particular, general mythologemas and strategies of mythologizing, key spatial-existential oppositions “capital-province”, “Russia-not Russia”, “own-strange”.
Key words: space; “amur text”; spatial-temporal understanding; mythologema; province.
