ПРЕДУДАРНОСТЬ РИФМЕННОЙ СИСТЕМЫ В.В. МАЯКОВСКОГО И ЕЕ ВЛИЯНИЕ НА ЭВОЛЮЦИЮ РУССКОЙ РИФМЫ В ХХ ВЕКЕ Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

УДК 82-1

doi: 10.52470/2619046Х_2023_4_...

ПРЕДУДАРНОСТЬ РИФМЕННОЙ СИСТЕМЫ В.В. МАЯКОВСКОГО И ЕЕ ВЛИЯНИЕ НА ЭВОЛЮЦИЮ РУССКОЙ РИФМЫ В ХХ ВЕКЕ

А.П. Зименков

Аннотация. До настоящего времени предударно-заударная система рифмообразовния В.В. Маяковского, новаторская по своему значению и результатам, глубоко и всесторонне не изучалась. Данная статья призвана привлечь внимание специалистов к этой проблеме. Приведенные в статье отзывы современников, высказывания поэтов и критиков 1930-1970 гг., статистические выкладки и суждения отечественных стиховедов, свидетельствуют о том, что Маяковский, отвергший ограничения, связанные с традиционной заударностью рифмы, во многом определил ее дальнейшую эволюцию в русской поэзии. Вслед за Маяковским, самым решительным и последовательным противником классической заударной рифмовки, которая доминировала в XVIII-XIX вв., а также после сборников И. Анненского, Вяч. Иванова, М. Кузмина, В. Хлебникова, И. Северянина, Б. Пастернака - многие другие поэты начали в рифменные созвучия осознанно и в большом количестве включать звуки не только справа, но и слева от ударного гласного. И эта регулярная левизна рифменных созвучий в итоге стала неотъемлемым свойством русской рифмы XX в. - от В. Брюсова до Е. Евтушенко и А. Вознесенского.

Ключевые слова: Маяковский, рифменное созвучие, заударная рифма, опорный согласный, предударный принцип рифмовки, поэзия ХХ в., статистические методы.

THE PRE-IMPACT OF THE V.V. MAYAKOVSKY RHYME SYSTEM AND ITS INFLUENCE ON THE EVOLUTION OF RUSSIAN RHYME IN THE 20TH CENTURY

A.P. Zimenkov

Abstract. Until now, the system of pre-percussive - post-percussive rhymes developed by Mayakovsky, innovative in its meaning and results, not been deeply and comprehensively studied. This article is intended to draw the attention of specialists to this problem. Reviews of contemporaries and poets of the 1930s and 1970s, opinions of participants in discussions about rhyme, the results of statistical analysis given in the article indicate that Mayakovsky, who rejected the limitations associated with traditional post-accent rhyming, largely determined the further evolution of Russian rhyme. Following Mayakovsky, the most resolute and consistent opponent of classical post-percussive rhyming, which dominated in the XVIII-XIX centuries, after publications by Annensky, Vyach. Ivanov, M. Kuzmin, Khlebnikov, Severyanin, Pasternak - other poets also started including sounds in rhyming consonances consciously and in large numbers locating them not only to the right, but also to the left of the stressed vowel. Later this regular leftism of rhyming consonances eventually became an integral property of the Russian rhyme of the 20th century - from Bryusov to Yevtushenko and Voznesensky.

Keywords: Mayakovsky, rhyming consonance, stressed rhyme, supporting consonant, pre-stressed rhyming principle, poetry of the 20th century, statistical methods.

В 1900-1920 гг. в русской поэзии происходила революционная по своей сути перестройка сложившейся в XVШ-XIX вв. системы русского стиха. «Поэтические эксперименты, - отмечал автор фундаментальных стиховедческих трудов М. Гаспаров, - велись в это время так же сознательно и систематично, как при Кантемире и Тредиаковском» [4, с. 215].

И, конечно, такая перестройка не могла пройти мимо одного из ключевых элементов поэтической системы - рифмы. В ее реформировании участвовали представители самых

разных направлений и творческих устремлений - В. Брюсов, К. Бальмонт, И. Анненский, Ф. Сологуб, Вяч. Иванов и З. Гиппиус, И. Рукавишников, А. Блок, М. Кузмин и С. Соловьев, В. Хлебников, И. Северянин и В. Шершеневич, В. Ходасевич, С. Есенин, А. Мариенгоф, И. Сельвинский и еще целый ряд других менее известных поэтов.

Они стремились расширить функциональные возможности рифменных созвучий. В связи с этим усилился процесс их деграмматизации, который привел к уменьшению числа рифм, образованных одинаковыми частями речи. Тавтологические, омонимические, поглощающие, паронимические, разновокальные, разноударные, гипердактилические, составные и неравносложные созвучия, ранее имевшие экзотический характер, превратились в органические и значимые элементы рифменной системы. Резко повысилась важность внутренних рифм, ставших связующим звеном фонической организации текста. С небывалой прежде свободой поэты начали использовать неточные рифмы, что кратно увеличило круг рифмуемых слов, менять от строфы к строфе способы рифмовки, прибегать к необычным строфоидным и астрострофическим построениям, легко сочетать рифмующиеся строки с нерифмующимися, избирать строфические схемы, не согласованные с ритмической, интонационной и синтаксической структурами текста. Был решительно изменен состав рифмующихся слов, в этой роли все чаще стала выступать иноязычная, политическая, научная, разговорная, бытовая лексика. Сделался шире круг грамматических форм, способных завершать строку и образовывать рифму, на этой позиции появились глаголы в повелительном наклонении, страдательные причастия, разные виды деепричастий, сравнительные степени прилагательных и др.

Маяковский находился в самой гуще «инновационных» процессов и внес огромный вклад в реформирование «классической» рифмы. Не случайно в «Очерках истории русского стиха» М. Гаспаров назвал период 1900-1920 гг. «временем Блока и Маяковского» [4, с. 214], и столь же высокую оценку Маяковскому дал Д. Самойлов в монографии «Книга о русской рифме»: «Влияние его рифмы навсегда запечатлелось в русской поэзии, не изгладилось до наших дней. С полным правом новый этап развития русской рифмы будет всегда носить имя Маяковского» [12, с. 288].

Одним из многих завоеваний, которым мы обязаны Маяковскому, стало освобождение рифменного созвучия от привычного заударного местоположения, канонизированного двухвековой творческой практикой российских поэтов и закрепленного в общепринятом определении рифмы: «РИФМА <.. .> - созвучие в окончании двух или нескольких стихов. <.. .> Полнота созвучия в Р.<ифме> требует тожественности или, по крайней мере; слухового сходства целых слогов, начиная с звука с ударением» (полужирный курсив мой. - А.З) [14, с. 844].

Инерция такого понимания рифмы была настолько сильна, что даже после того, как предударно-заударные рифмы в результате коллективных усилий завоевали в русской поэзии зримые права гражданства, подобные определения продолжали встречаться в стиховедческих работах, например, в «Техники стиха» Г. Шенгели, периздававшейся на протяжении почти 40 лет: «Рифма есть созвучие двух или нескольких слов, заключающееся в том, что их ударные гласные одинаковы или соответственны (а-я, у-ю и т.д.), а все последующие звуки до конца слова звучат приблизительно одинаково. Пример рифмы: гОры - взОры - спОры - штОры; плЯска - скАзка; мАленький - спАленки; топАзовая - покАзывая» [13, с. 113].

В XIX в. заударные рифмы доминировали. Их количество в 100 рифмопарах колебалось в пределах от 70 до 90. И только 10-30 % рифм создавалось с использованием предударных звуков. Согласно подсчетам М. Гаспарова1, у К. Батюшкова на 100 рифм приходилось лишь 12-14 совпадений опорных звуков; у П. Вяземского - 14-15,5; А. Грибоедова - 19; Е. Баратынского - 10-14; Ф. Тютчева - 17-23. В «Евгении Онегине» Пушкина опорные звуки входят в рифменные созвучия только в 17 случаях из 100, а в стихах 1824-1836 гг. - в 162.

Возьмем стихотворение Пушкина «Демон». В нем 12 рифм. Девять - строго заударные: новы - дубровы, бытия - соловья!, чувства - искусства, любовь - кровь, наслаждений -

г %-г г г г г г г г г /-\

гении, взгляд - яд, искушал - презирал, свободе - природе, глядел - хотел. Они задают тон. Рифменных созвучий, которые состоят не только из заударных, но и предударных согласных и гласных, втрое меньше: осЕНЯ - мЕНЯ, встРе'чи - Ре'чи, клевЕТою - мЕчТою.

Академик М. Гаспаров выполнил громадную статистическую работу, чтобы установить, как часто у русских поэтов совпадают опорные звуки в рифмующихся словах. Привлеченный материал охватил период в 250 лет - от А. Кантемира, В. Тредиаковского, М. Ломоносова и А. Сумарокова до Е. Евтушенко, Р. Рождественского, А. Вознесенского, Б. Ахмадулиной и О. Чухонцева.

Результаты своего труда М. Гаспаров представил в итоговом монографическом исследовании «Эволюция русской рифмы», описывающем рифменный строй нашей поэзии XVШ-XX вв., а также использовал в «Очерке истории русского стиха» [4].

Оба этих источника чрезвычайно важны для понимания того, как развивалась отечественная рифменная система, и какую роль играл в этом процессе Маяковский. В частности, из статистических таблиц «Эволюции русской рифмы» следует, что в 1910-е гг. накануне перестройки русского стиха рифмы с совпадающими опорными звуками, как и во времена Пушкина, оставались в меньшинстве. В среднем в 100 рифмах содержалось менее 30 пар созвучных опорных: в 1890-1905 гг. - 20,7 таких пар, а в 1905-1913 гг. - 27,6.

Например, у С. Надсона в 1880-1886 гг. на 100 рифм приходится в среднем 12 таких случаев, у З. Гиппиус в 1889-1909 гг. - 17,6; В. Брюсова в 1906-1909 гг. - 13,5; А. Блока в 1902-1907 гг. - 20; А. Белого в 1904-1909 гг. - 18; С. Черного в 1907-1912 гг. - 23,5. У поэтов следующего поколения картина примерно та же: А. Ахматова, 1909-1914 гг. - 27 пар созвучных опорных на 100 рифм; О. Мандельштам, 1908-1915 гг. - 15,5; М. Цветаева, 1917-1918 гг. - 23.

Исключением выглядели творческие опыты с предударностью И. Анненского, Вяч. Иванова, Ю. Верховского, М. Кузмина, имевших в рифмах высокие показатели совпадающих опорных звуков: Анненский («Кипарисовый ларец», 1909 г.) - 40; Вяч. Иванов, 1904-1911 гг.

- 43,5; М. Кузмин, 1906-1911 гг. - 44; Ю. Верховский, 1907-1916 гг. - 41.

Ситуация кардинально изменилась после того, как футуристы В. Хлебников, Маяковский, Б. Пастернак, Н. Асеев и др. дали в своих текстах неточной рифме равные права с рифмой точной, и чтобы компенсировать ослабление заударных созвучий, стали с высокой активностью использовать для рифмовки предударные гласные и согласные, и в итоге сделали созвучными больше половины опорных согласных. В поэмах В. Хлебникова 1912-1919 гг. -на 100 рифм приходится 51 пара созвучных опорных, в стихах В. Каменского 1914-1918 гг.

- 72 таких случая, у Б. Пастернака в сборнике «Сестра моя жизнь» (1917 г.) - 82.

Эксперименты футуристов с левизной и неточностью вывели русскую рифму из тупика, связанного с объективной ограниченностью ресурса точных заударных рифм, и как следствие - ростом числа рифм «многоразового пользования», когда за словом «любовь» неизбежно следует слово «кровь».

По мнению М. Гаспарова, переломным стал 1913 г., когда с шумным успехом вышел «Громокипящий кубок» И. Северянина, где 100 рифм содержали в среднем 55 созвучных опорных [4, с. 255, 259], 10,7 % неточных женских рифм от общего числа женских рифм и 10,6 % мужских открытых неточных рифм от общего числа мужских открытых рифм.

Маяковский, один из главных творцов «новой рифмы», предстал перед читающей публикой самым решительным и последовательным поборником «левого» принципа рифмовки и энергичного освоения предударного пространства рифмующихся слов.

Он сразу, с самых первых шагов (1912-1913 гг.), почти вдвое (по сравнению со среднестатистической «нормой» русской поэзии 1905-1913 гг.) увеличил в своих стихах количество совпадающих опорных: 52,6 на 100 рифм. В 1916-1918 гг. в поэмах и драмах данный показатель достиг у Маяковского невиданной в русской поэзии величины - 106,5 созвучных опорных на 100 рифм.

МОТи вы - локоМОТи вы («Любовь», 1913 г.); нАСи ловать - грАССи ровать («Кофта фата», 1914 г.); сЛОВа - гоЛОВа («Ничего не понимают», 1914 г.); Суд - понеСут («А все-таки», 1914 г.); ПОедем - ПОбеде («Война объявлена», 1914 г.); катоРЖане - РЖанье («Гимн судье», 1915 г.); СМерить их - СМерти («Никчемное самоутешение», 1916 г.); кАДет - ОДет, ГДе'-то - КаДета («Сказка о красной шапочке», 1917 г.).

В творческой практике Маяковского таких случаев тысячи. Глубокие рифменные созвучия, всегда приветствовавшиеся в русской поэзии, стали у поэта правилом, структурным принципом рифмообразования, превратились в визитную карточку его рифменной системы.

Уровень созвучных опорных оставался у Маяковского очень высоким и в 1920-е гг.: «Про это», 1923 - 84,5; «Стихи об Америке, 1925 - 87; «Хорошо», 1927 - 103,5; стихи 1928-1929 - 85,8.

Такое отношение Маяковского к предударно-ориентированным рифмам объясняется, по нашему мнению, тремя причинами.

Первая, как и у других поэтов, была связана с резко возросшей заударной неточностью его созвучий. Д. Самойлов писал: «За пять предреволюционных лет (с 1912 г.) Маяковский создал структуру стиха, где преобладающее место занимали неточные рифмы.

В его лирике 1912-1916 гг. неточных рифм - 51,6 %.

В поэме «Облако в штанах» (1914-1915 ггю) - 51,1 %.

В поэме «Флейта-позвоночник» (1915 г.) - 61,4 %.

Явление это поразительное. Никогда еще рифма не изменялась так решительно» [12, с. 276].

И «расшатанность» своих заударных созвучий поэт стал настойчиво компенсировать совпадениями согласных и гласных, расположенных в левой части рифмующихся слов: УДареннЫЙ - У ДарВинА («Гимн ученому», 1915 г.); («кАЗарм - бАЗарОм («Анафема», 1916 г.); ФеТ - каФе, Куче - сКучеЯ («Надоело», 1916 г.); БриСТоле - на СТолиЕ, УДаР -тРУДа («Братья писатели», 1917 г.). Так он поступал и в 1920-е гг.: ИСПОКон - обЕСПОКоЕн («Весна», 1923 г.); РЕЖима - РЕШимоСТЬ («Фабрика бюрократов», 1926 г.); ДЕВаЕте -изДЕВатеЛЬСТВ («Февраль», 1927 г.); лиБЕРаЛ - БЕРЯ, ОРЛами - пАРЛамеЯТ («Хорошо», 1927 г.); МАХНо - сМАХНёМ («Десятилетняя песня», 1928 г.); пРОСТая - РАСТ аяВ («Теоретики», 1929 г.); проВоРонЯте - ФРонте, СКРмтЯеЯЬкиЯ - СамоКРитики («Тревога», 1930 г.).

По мнению М. Гаспарова, именно благодаря Маяковскому этот метод получил вскоре широкое распространение: «До сих пор интерес к опорным созвучиям и интерес к неточной рифме не связывались друг с другом: в экспериментах Брюсова и Блока с неточными рифмами не больше опорных, чем в других их стихах. Первым связал эти две тенденции Маяковский» [4, с. 259].

В результате последовательно проводимой фонетической компенсации усеченные рифмы у поэта «не звучат приглушенно, потеря согласного либо мало заметна, либо щедро восполнена предударными созвучиями» [12, с. 279].

Вторая причина заключена в стремлении Маяковского максимально семантизировать рифму: осуществляя ее деграмматизацию (статистика М. Гаспарова говорит о том, что поэт здесь ушел едва ли не дальше всех [6, с. 301]); отказываясь от флективных концевых созвучий в пользу корневых (способных создавать паронимический эффект), переходя при первой возможности к рифмовке слова со словом, Предударность и неточность предоставляли исключительные возможности для смещения центра созвучий в середину рифмопар. Здесь для поэта примером был В. Хлебников, о котором он с едва ли не восхищением писал: «Для Хлебникова слово - самостоятельная сила, организующая материал чувств и мыслей. Отсюда - углубление в корни, в источник слова, во время, когда название соответствовало вещи. Хлебниковские строки - Леса лысы. Леса обезлосили. Леса обезлисили - не разорвешь -железная цепь» [10, с. 24].

Была и еще одна причина, из-за которой рифмы Маяковского отличались сверхвысоким уровнем предударности. Это глубинное желание сделать их максимально звучными, запо-минаемо-яркими, удивляющими, фонически совершенными - независимо от их точности или неточности.

На эту особенность его рифм указывали многие исследователи - В. Жирмунский, В. Тренин, М. Штокмар, Д. Самойлов, Б. Гончаров и др.

Рифменное созвучие являлось для поэта в определенном смысле краеугольным камнем создаваемого текста, без которого «стих рассыплется», как неумело возводимое здание. В своей разобранной на цитаты статье «Как делать стихи?» Маяковский объяснял: «Рифма возвращает вас к предыдущей строке, заставляет вспомнить её, заставляет все строки, оформляющие одну мысль, держать вместе. <.. .>поэтому её материал должен быть ещё крепче, чем материал, пошедший на остальные строки». Поэтому в конец строки надо ставить «самое характерное слово» и находит «к нему рифму во что бы то ни стало» [9, с. 105, 106].

По нашим подсчетам в 1912-1914 гг. точные рифмы, которые формально не требуют компенсации, Маяковский усиливал созвучными парами предударных согласных и гласных с такой же регулярностью, что и рифмы неточные. Точные рифмы, «усиленные» созучными предударными, составляют у Маяковского 63 % от общего числа точных рифм (то есть две из трех точных рифм поэта являются к тому же «богатыми» или «глубокими»).

Это:

- рифмы, в которых созвучные предударные звуки совпадают полностью: ПУГая - поПУГая («Ночь», 1912 г.), вХодов - пароХодов («Порт», 1912 г.), Глаз - Газ («Уличное», 1913 г.), плАЧевен - хАрЧевен («Вывескам», 1913 г.), грАФи шь - АФи ш («Театры», 1913 г.), паРик - кРик («А все-таки», 1914 г.), ГлАЗет - ГАЗет («Мама и убитый немцами вечер», 1914 г.);

- рифмы, в которых есть предударные гласные и согласные, образующие точные созвучия, и есть предударные гласные и согласные, образующие приблизительные созвучия: (кОФеен - ОВеен («Я!»: «Несколько слов о моей жене», 1913 г.), беЗРукий - маЗуРке («Мама и убитый немцами вечер», 1914 г.);

- рифмы, усиленные только приблизительно созвучными предударными согласными и гласными: реШеткой - Меткой («Утро», 1912 г.), гЛазу - Базу («Утро», 1912 г.), Будня - сТудня («А вы могли бы?», 1913 г.), Пашни - Башни («Из улицу в улицу», 1913 г.), Были - Пыли («Послушайте!», 1914 г.);

- а также рифмы, усиленные созвучными согласными и гласными, позиции которых в рифмующихся словах не совпадают. Стиховеды называют такие созвучия - созвучиями с перемещением («перебросом», метатезой) звуков. Примеры: Пёсьей - Процессий («Вывескам», 1913 г.), Бога - Порога («За женщиной», 1913), Наружно - Нужно («Послушайте!», 1914 г.).

На наш взгляд, несмотря на разные формы участия предударных гласных и согласных в образовании рифм, не подлежит сомнению, что они так или иначе усиливают их суммарную звучность.

Думается, именно высокая требовательность Маяковского к звучности своих рифм как таковых: и точных (в том числе за счет левых частей рифмующихся слов), и неточных (наши подсчеты говорят о том, что поэт компенсирует неточность заударной части рифмы в 67 случаях из 100) в конечном итоге и привели к сверхвысокой предударности, присущей рифменным созвучиям поэта.

Словно отталкиваясь от приведенных выкладок, известный теоретик и историк русского стиха Ю. Минералов так характеризовал рифму Маяковского:

«Она, нам кажется, явление уникальное. <...> Для Маяковского характерна тяга. к синтетическим созвучиям. Он старательно прорифмовывал слова "насквозь" - и в пред-

ударной и в заударной частях: не пачкая/нэпачка, врезываясь/трезвость, попаду/помпадур, медведь/медоветь и т.п.

Обновлять рифму так, как это делал Маяковский, - несомненно объективно труднее. <.> Поступать как он - значило наложить на свою рифмовку дополнительные технические условия, обречь себя на напряженный поиск «многозвучных» рифм, несравненно более редких в языке, чем двух-трехфонемное созвучие, в какой зоне структуры слов оно бы ни располагалось. <.> Поэзия "в массовом порядке" вряд ли могла пойти по его пути» [11, с. 104].

Соглашаясь с этим утверждением, мы не можем не согласиться и с другим, высказанным Д. Самойловым, - о значимости освоения поэтом предударного пространства: «продвигая созвучия влево, Маяковский открывал новый этап в развитии русской рифмы» [12, с. 318].

Едва ли не первым из специалистов на левизну и необычную глубину рифменных созвучий поэта обратил внимание В. Жирмунский в своей книге «Рифма, ее история и теория» (1923 г.). В главке «Маяковский» он констатировал: «Разрушение созвучности в заударной части рифмы в большинстве случаев сопровождается у Маяковского компенсацией в предударной части слова. И в этом отношении он идет гораздо дальше своих предшественников: его рифмы не только не могут быть названы акустически бедными, они, напротив почти всегда богатые и глубокие» (полужирный курсив мой. - А.З.) [7, с. 218-219].

В. Жирмунский указал и на то, что предударность рифмы поэта во многих случаях нельзя объяснить одним лишь разрушением созвучности заударных частей рифмующихся слов, так как «Этой системе рифмовки предударных подчиняются также точные и приблизительные рифмы.». Что позволило ему сформулировать далеко идущий вывод: у Маяковского «как бы намечается новая система рифмовки, в которой организующий ритмические ряды повтор-рифма располагается по обе стороны ударной гласной» (полужирный курсив мой. - А.З) [7, с. 219].

На книгу В. Жирмунского откликнулся рецензией В. Брюсов. В ней он выступил в поддержку новаторских опытов с предударностью рифменных созвучий: «Новую рифму, которая отныне должна противополагаться классической, подготовили символисты, но вполне разработали только футуристы (всех больше - Б. Пастернак и Н. Асеев). В этом большая заслуга нашего футуризма в области техники стихотворства» (полужирный курсив мой. - А.З) [2, с. 117].

В статье «Левизна Пушкина в рифмах» (1924 г.) он развил свою мысль: «Из стихов В. Маяковского, особенно же Б. Пастернака и Н. Асеева, можно уже вывести определенную теорию новой рифмы. <...> Различие между рифмой «классической» и рифмой «новой» вполне явно. Классическая рифма, рифма преемников Пушкина, обращала исключительное внимание на тождество или сходство ударных гласных в двух словах и тех звуков, которые за этими звуками следуют вправо, то есть на конец слова. <...> Новая рифма, сохраняя требование тождества или сходства ударных гласных, допускает значительное несходство звуков, следующих за ними, то есть конца слова, но зато требует совпадения или близкого сходства звуков, стоящих влево от ударного, то есть звука, идущего непосредственно перед ударным, так называемого «опорного», а также и части звуков, предшествующих ему. <.> Иначе говоря, новая рифма выдвинула в рифме значение до-ударных звуков, стоящих влево от ударного. < . . .> Господствующие определения рифмы должны быть изменены» (полужирный курсив мой. - А.З) [3, с. 81-82].

Обычно стиховеды, говоря о русской рифме XX в., обращают внимание на ее неточность. Нам кажется, что заударная неточность рифменных созвучий этого периода - лишь внешнее отражение внутренней функциональной перестройки и нарастающей семантизации рифменной системы русского стиха, которые стали возможны, прежде всего, благодаря завоеванию предударного пространства рифмующихся слов.

Если на первом этапе предударные созвучия чаще использовали для компенсации заударной неточности, то чем дальше, тем больше они стали служить семантической перекличке рифмуемых слов.

М. Гаспаров, так много сделавший для изучения опорных звуков рифменных созвучий в стихах русских поэтов, подчеркивал «историческую» роль левизны рифмы: «.именно распространение этого приема помогло неточной рифме стать из экспериментов Брюсова и Блока массовым и общеупотребительным средством в русской поэзии» [5, с. 34].

Сдвиг созвучия влево от ударной гласной, превращенный Маяковским и другими поэтами в систему, в сочетании с неточностью заударной части рифмы был подхвачен многими. В уже цитированной статье «Левизна Пушкина в рифмах» В. Брюсов свидетельствовал, что новая рифма получает все большее распространение, усвоена большинством пролетарских поэтов и постепенно покоряет стихи других поэтов, футуризму по существу чуждых [3, с. 81].

Статистические данные подтверждает слова В. Брюсова о массовом увлечении «новой рифмой» и предударностью. В течении первых 20 лет после начала перестройки рифменной системы число опорных созвучий в рифмах постоянно увеличивалось. В промежутке между 1913 и 1920 гг. на 100 рифм приходилось уже 38,4 пары созвучных опорных (по сравнению с 1905-1913 гг. рост почти в полтора раза). «.а в 1920-х гг., - пишет М. Гаспаров, - когда влияние Маяковского распространяется на более младших поэтов, он [показатель] поднимается еще выше: если не каждая, то каждая вторая рифма этого времени снабжена опорным звуком» [4, с. 259]. В период с 1920 по 1930 гг. на 100 рифм приходилось 49,8 пар созвучных опорных (по сравнению с 1905-1913 гг. рост почти в два раза).

Интерес к «левой рифме» не прошел мимо самых разных поэтов, о чем говорят показатели созвучности их опорных. А. Белый: «Пепел», 1904-1909 гг. - 18; «Первое свидание», 1921 г. - 35,5. О. Мандельштам: стихи 1908-1915 гг. - 15,5; стихи 1935-1937 гг. - 28. М. Цветаева: стихи 1910-1915 гг. - 32,5; «Царь-девица», 1920 г. - 43. С. Есенин: стихи 1914-1915 гг. - 25; стихи 1914-1925 гг. - 34. Больше других увлекся «левой рифмой» В. Брюсов. В стихах 1922-1924 гг. он превзошел Маяковского, доведя показатель созвучности опорных до 113.

Во второй половине 1920 гг. речь уже шла не об отстаивании предударно-заударной рифмовки, активно используемой в творческой практике, а об осмыслении ее семантической функции и закреплении ее статуса в текущем литературном процессе. Этому была посвящена статья «Наша рифма» (1928 г.) Н. Асеева, одного из творцов «новой рифмы». Н. Асеев выступил против попыток поэтов нового поколения «вернуть реку речи вспять», обратиться к «достижениям прошлого, давно устаревшим и бездейственным» [1, с. 129]. Так, в рифмах Ильи Сельвинского, которого относил к лучшим представителям этого поколения, ему виделась бессильная смесь «древнего классического способа рифмовки с новыми, модернизованными и не доведенными до полноты звучания комплексами звуков» [1, с. 129]. В книге «Юго-Запад» Эдуарда Багрицкого он указывал на то же смешивание всех способов рифмообразования, «возвращение к старым методам», допускающим появление устарелых рифмопар типа: шаланду - контрабанду, тьме - корме, жилам - светилам, просторе - море, зной - вой, путей - гусей [1, с. 129-130].

Статья Н. Асеева «Наш рифма» (1928 г.), как нам кажется, являлась во многом справедливой реакцией на тогдашнюю низкую поэтическую культуру многотысячной армии пишущих стихи, и обусловленные этим общую бедность семантической функции рифмы, ее низкое фонетическое качество, невыразительность и банальность. По существу, Н. Асеев в статье выступил против всего того, с чем упорно боролся Маяковский.

Однако коренным образом изменить ситуацию можно было только путем перехода к новому качеству культуры и образованности, на что требовалось время. Также не следует забывать о государственной политике в области литературы и искусства, которая была на-

правлена против русского авангарда. Поэтому увлечение неточностью и левизной «новой рифмы», достигнув максимума к середине 1930-х гг., начало снижаться. Обновленная рифма предударная и неточная и ее экстремальные формы в 1930-е гг. теряют свою привлекательность. Набирает силу процесс возвращения к традиционным «пушкинским» формам стиха, которому оказались подвержены и зачинатели «рифменных переворотов». Например, у Б. Пастернака показатель созвучных опорных опустился с 70-80 в 1920 гг. до 35 в 1935-1941 гг. У Н. Асеева, по данным Д. Самойлова в «Семене Проскакове» (1927-1928 гг.) неточные составляли 55 %, а в поэме «Маяковский начинается» (1936-1939 гг.) их остался 31 %.

Как следствие - в рифме усиливается ее «классическая» флективность, ослабляется «корневое» начало и связанные с этим семантические возможности, теряется ее свежесть и звучность. И все-таки воздействие творцов «новой рифмы» было настолько глубоким, возможности, которые давали ее неточность, предударность и другие качества, - настолько очевидными, что ни в 1930-е гг., ни потом русская рифма не возвратится к своему «классическому» виду. О чем свидетельствуют статистические показатели созвучности опорных: 1930-1935 гг. - 56,5 (для сравнения:1920-1930 гг. - 49,8), 1935-1945 гг. - 38; 1945-1960 гг.

- 38; 1960-1975 гг. - 49,8.

В 1930-1950 гг., не лучшие для «новой рифмы», свое веское слово сказало наследие Маяковского и всего русского поэтического авангарда, которое было для нескольких поколений поэтов примером большой раскрепощающей силы. Молодых окрыляло стремление Маяковского к постоянному обновлению, отношение к творчеству как непрерывной «езде в незнаемое». Это касалось и «новой рифмы» с ее демонстративной левизной и неточностью.

В конце 1930-х принципы левой рифмовки Маяковского зримо проявились в стихах П. Когана, М. Кульчицкого, Б. Слуцкого Б. Смоленского, где много предударных и неточных созвучий - естественных и органичный, ярких и неожиданных. Они говорят сами за себя. Кажется, что в них нельзя не услышать «голос» рифм Маяковского.

П. Коган: тени - сплетенье, задумчив - тучи («В этих строках все: и что мечталось.», 1934 г.); весне - во сне, зажали бы - жалобы («Весна разлилась по лужицам.», 1934 г.); грубы - забыть («Быть может, мы с тобой грубы.», 1935 г.); наверно - в таверны («Поговорим о счастье», 1936 г.); в поле жуть - подхожу («Звезда», 1937 г.).

М. Кульчицкий: клипер - гибель, Бордо - бедро, глаза - как залп, Петр - пот («Маяковский, 1939 г.); дыма - молодыми, всполошился - Белошицы, ворох - затоворы («Белошицы: Песня о Щорсе»); хромаете - романтик («Высокохудожественной строчкой не хромаете...»); знаках - запах, улиц - улыбнулись («Друг заветный!..», 1939 г.).

Б. Слуцкий: зловещий - вещи, лучи - заполучить, кости - хвостик («Конец: Абрам Шапиро»); обществе - ощупью («Золото и мы»); запахом - западом, жестоким - востоком, трупный - крупной («Деньги пахнут грозным запахом.»); лучших - колючей, до зари -говорит («В шесть часов утра после войны»); у танка - портянки, причина - кирпичина («Солдат и дорога»).

Б. Смоленский: ранит - вечерами, разве - праздник («Баллада памяти», 1938 г.); в днях

- подняв, костенел - на стене («В тот год, когда, теряясь в днях.»); на стене - простыней («Ветреный день», 1939 г.); нагни - огни, сном - лесном («Как лес восстановить по пням?», 1939-1940 гг.); апрель - акварель, молодой - ладонь («Когда сквозь зимние недели.», 1939 г.).

В середине 1950 гг., когда рифма снова оказалась в центре горячих споров, Маяковский - уже как непререкаемая творческая традиция - опять помог новому поколению поэтов (Е. Евтушенко, Р Рождественский, А. Вознесенский, Б. Ахмадулина) возрождать и развивать разработанные в эпоху Серебряного века принципы левой неточной рифмы. «То наиболее ценное, чем обогатилась рифма за последние годы, представляет собой продолжение и развитие принципов рифмовки, разрабатывавшихся Маяковским», - так критик и литературо-

вед Н. Калитин обозначил место поэта в новой перестройке рифмы, к сожалению, при этом не упомянув других творцов «новой рифмы» [8, с. 338].

В следующие два десятилетия левизна и неточность рифменного созвучия прочно утвердились в русской поэзии, стали, пусть и в разной степени, неотъемлемыми свойствами рифм как «поэтов-новаторов, так и «поэтов-традиционалистов».

Процент женских неточных рифм от числа всех женских рифм (статистика М. Га-спарова):

Для сравнения: Пушкин, стихи 1824-1836 гг. - 0 %; Лермонтов, 1836-1841 гг. - 0,3 %; Брюсов, 1906-1909 гг. - 6,3 %; Блок, 1908-1916 гг.- 5,1 %.

В. Боков, 1959-1964 гг. - 29 %; Ф. Федоров («Седьмое небо», 1959-1967 гг.) - 28 %; В. Соколов, 1960-1966 гг. - 19,8 %; А. Яшин, 1962-1968 гг. - 36,1 %; Н. Рубцов, 1962-1969 гг. - 27,9 %.

Е. Евтушенко, 1953-1955 гг.- 58,1 %; В. Соснора, 1960-1966 гг.- 84,9 %; Б. Ахмаду-лина, 1963-1965 гг.- 54,4 %; А. Вознесенский, 1964-1967 гг.- 73,7 %, Р. Рождественский, до 1970 г. - 82,4 %.

Количество пар созвучных опорных согласных и гласных на 100 рифм (статистика М.Л. Гаспарова):

Для сравнения: Пушкин, стихи 1824-1836 гг. - 16; Лермонтов, 1836-1841 гг. - 11,5; Брюсов, 1906-1909 гг.- 13,5; Блок, 1908-1916 гг.- 22,5.

В. Боков, 1959-1964 гг.- 55; Ф. Федоров («Седьмое небо», 1959-1967 гг.) - 33; В. Соколов, 1960-1966 гг.- 45,5; А. Яшин, 1962-1968 гг.- 21,5; Н. Рубцов, 1962-1969 гг.- 33,5.

Е. Евтушенко, 1953-1955 гг. - 63,5; В. Соснора, 1960-1966 гг. - 90; Б. Ахмадулина, 1963-1965 гг. - 61; А. Вознесенский, 1964-1967 гг. - 61,5, Р. Рождественский, до 1970 г. - 69,5.

На укоренение левизны и заударной неточности в советской поэзии 1950-1970 гг. указал Д. Самойлов в «Книге о русской рифме»:

«.сравнивая отдельные элементы традиционного и новаторского стиха, можно сказать, что и в том и в другом важнейшие элементы претерпели сходные изменения.

Жар - лежал, жизнь - подпишись, убыль - губы, лучший- послушай, за день - присядем, суметь - смерть, слепые - пыли, осени - колесами, обратили - побратимы, этом - эхом и т.д.

Это рифмы из стихов «традиционного» Твардовского.

Широко - молоко, галдел - глядел, жгло - тяжело, лез - лес, устало - встала, полна -она, идет - берет, вдали - могли и т.д.

Это рифмы из «нетрадиционного» Р. Рождественского» [12, с. 36].

Таким оказался итог полувекового «усвоения» русской рифмой принципа предудар-ности, выведший ее в 1910-е гг. из фонетического и семантического тупика, принципа, для становления и распространения которого Маяковский сделал очень много.

Примечания

1 Здесь и далее использованы статистические данные таблиц, опубликованных в работе М. Гаспарова «Эволюция русской рифмы» [6, с. 290-325].

2 В «Эволюции русской рифмы» М. Гаспаров объяснил свою методику подсчетов опорных звуков. Приводим это объяснение, так как оно позволяет правильно интерпретировать статистические данные в таблицах М. Гаспарова: «Элементом точности является и показатель опорных звуков (оп. з.) - среднее на 100 строк количество совпадающих звуков влево от ударного гласного до первого резко не совпадающего согласного («нерезким несовпадением» считались, например, д и дь, д и т , но дь и т - уже «резким несовпадением»). Так, для рифмы ограда - отрада учитывался 1 опорный звук, для рифмы ограда - конокрада - 2, для рифмы ограда - мимо града - 3» [6, с. 295].

Библиографический список

1. Асеев Н. Наша рифма // Асеев Н. Дневник поэта: сборник статей. Л., 1929.

2. Брюсов В. О рифме // Печать и революция. 1924. Кн. 1. Январь - февраль.

3. Брюсов В. Левизна Пушкина в рифмах // Печать и революция. 1924. Кн. 2. Март - апрель.

4. ГаспаровМ.Л. Очерк истории русского стиха: Метрика, ритмика, рифма, строфика. М., 1984.

5. Гаспаров М.Л. Фоника современной русской неточной рифмы // Поэтика и стилистика, 1988-1990: сборник статей. М., 1991.

6. Гаспаров М.Л. Эволюция русской рифмы // Гаспаров М.Л. Избранные труды. М., 1997. Т. III. О стихе.

7. Жирмунский В. Рифма, ее история и теория. Пг., 1923.

8. Калитин Н. Слово и время: о поэтическом мастерстве В.В. Маяковского. М., 1967.

9. Маяковский В. Как делать стихи? // Маяковский В.В. Полное собрание сочинений: в 13 т. М., 1961. Т. 12.

10. Маяковский В. В.В. Хлебников // Маяковский В.В. Полное собрание сочинений: в 13 т. М., 1961. Т. 12.

11. МинераловЮ. Современная русская рифма, ее теория и предыстория // Минералов Ю.И. Поэтика. Стиль. Техника. М., 2002.

12. Самойлов Д.С. Книга о русской рифме. М., 2005.

13. Шенгели Г. Техника стиха: Практическое стиховедение. М., 1940.

14. Энциклопедический словарь: в 82 и 4 доп. полутомах / изд. Ф.А. Брокгауз, И.А. Ефрон. СПб., 1899. Т. XXV a [52].

А.П. Зименков

старший научный сотрудник Отдела новейшей русской литературы и литературы русского зарубежья

Институт мировой литературы имени А.М. Горького Российской академии наук, г. Москва E-mail: zimvid@yandex.ru