CC BY
173
Представления восточной философии в западной литературной коммуникации
Кузнецова Е.Г.
Мир принято условно разделять на Восток и Запад, две надцивилизации, такие разные, но постоянно стремящиеся к познанию и постижению друг друга. Информационная открытость, развитые средства коммуникации и сверхбыстрые транспортные средства еще больше способствуют межкультурному общению и взаимопостигаемости культур. Г.С.Померанц в своем докладе «Диалог культурных миров» указывает, что особый интерес к Востоку появился после мировых войн, когда на Западе поняли, что производительные силы, как это ни парадоксально, становятся разрушительными силами [1]. Таким образом, Запад обращается на Восток в надежде обрести духовную основу бытия, которую, как утверждает О.Шпенглер в своем труде «Закат Европы» [2], фаустовская душа западной цивилизации потеряла в своей жажде получить всё больше и больше.
Безусловно, многих писателей Запада манила к себе тайна Востока. В попытке разгадать ее они обращались к восточным трудам по философии и религии. Рассмотрим, как идеи восточной философии отражены на страницах сборника рассказов «Девять рассказов» Джерома Д. Сэлинджера, романов французских авторов «Голубые цветочки» Раймона Кено и «Теория облаков» Стефана Одеги. Путь к Востоку у всех авторов свой, каждый выносит в центр внимания идеи той или иной религии, поскольку философия Востока невероятно разнообразна, как мозаика, но каждый из них подчеркивает глубину и загадочность Востока.
Философия дзен-буддизма в «Девяти рассказах» Джерома Д.Сэлинджера
Джером Д.Сэлинджер — американский писатель, чья жизнь до сегодняшнего дня вызывает немало вопросов, в частности, почему он не опубликовал ни одной книги с 1965 (дата последней публикации) за 45 лет (в 2010 году Сэлинджер скончался). Домыслов и догадок немало: так, одно из предположений опубликовано в номере газеты «The Independent», напечатанном спустя 3 дня после его смерти. «После последней публикации — полнейшая тишина. С одной точки зрения, проявившийся в публикуемых произведениях глубокий интерес Сэлинджера к восточной философии предполагал, что, пока он все еще мог писать, его эго не требовало публикации работ»[3]. Действительно, увлечение Сэлинджером восточной философией, в особенности, индуизмом и дзен-буддизмом, отразилось как на его жизни, так и на его творчестве. Приверженность философии дзэн-буддизма нашла отражение в «Девяти рассказах» Сэлинджера. Эпиграфом выступает коан Хакуина «Мы знаем звук хлопка двух ладоней, А как звучит хлопок одной ладони»[4]. Коан Хакуина, по-видимому, следует рассматривать не только как намек на то, что в буквальном смысле рассказов, помимо реалистического их содержания, имеется и смысл затаенный, не только как констатацию невозможности рассудочного решения жизненных проблем, а как идеалистическое утверждение существования двух миров — явного и скрытого, материального и духовного, реального и ирреального. Иными словами, помимо «звука хлопка двух ладоней», утверждается существование «звука хлопка одной ладони». Согласно дзэн, выразить истину словами не представляется возможным, ибо она постижима только интуитивно, в процессе внеинтеллекту-ального просветления, называемого сатори. Для анализа были выбраны два рассказа (открывающий и закрывающий сборник), в которых, на мой взгляд, в большей степени
ощутимо влияние дзен-буддийской философии: «Хорошо ловится рыбка-бананка» и «Тедди». Так, в первом рассказе рыбка, наедающаяся бананами так, что не может вылезти из пещеры, становится аллюзией на сансару. В стремлении исполнить все свои желания людей ожидает трагическая гибель. Пессимистический вывод? Да, но он современен и спустя полвека. Сэлинджер, исходя из дзен-буддийского учения о сансаре, иллюзорности мира, о взаимосвязи всего в мире приводит своего героя к мысли, что существует путь спасения. Весь буддийский путь спасения начинается с этапа мудрости (праджня). Первая ступень мудрости называется «Правильное воззрение», а вторая — «Правильная решимость». Руководствуясь принципами буддийского учения, герой Сэлинджера встал на путь, ведущий к освобождению, к Нирване — состоянию, при котором угасают все страсти, вся привязанность к жизни, все, что связывает человека с этим миром. Вот причина кажущейся апатичности, вялости, безжизненности героя. Таким образом, герой Сэлинджера, не найдя в мире, в который он вернулся, ничего, что помогло бы ему пережить трудный период после войны, уходит из неё.
В завершающем рассказе «Тедди» Сэлинджер вкладывает философские идеи в уста десятилетнего мальчика, который говорит о том, что истину нельзя заключить в узкие рамки логики, поэтому надо от нее отказаться, а принять интуитивное познание мира. Также в последнем рассказе американский писатель раскрывает идею, что жизнь — череда перевоплощений, поэтому Тедди говорит, что смерти не надо бояться. Точка зрения западного человека на конец рассказа однозначна: такое отречение от мира — трагедия. Трагедия вдвойне от осознания того, что так спокойно к смерти относится ребенок.
Китайская философская мысль в «Голубых цветочках» Раймона Кено
Раймон Кено — французский писатель, один из основателей УЛИПО (Мастерской Потенциальной Литературы или Управления Литературной Потенциальностью), яркая фигура во французской литературе XX века. Писатель считал, что в идеальной библиотеке должны быть следующие книги: Сы Шу ген, т.е. Четыре книги с толкованиями Конфуция, стихи Ли Бо и Су Дунпо, роман неизвестного автора «Цветы сливы в золотой вазе», «Книга перемен» [5]. Увлечение Кено восточной философией было постоянным, но скрытым, возможно, потому что такой интерес касался вопросов глубоко личных и одновременно очень сложных, что не соответствовало его образу человека беззаботного и с хорошим чувством юмора.
В основу романа «Голубые цветочки» Р.Кено вкладывает известную даосскую притчу о философе Чжуан Чжоу и бабочке: однажды Чжуан Чжоу увидел себя во сне бабочкой, которая порхала среди цветков в свое удовольствие и вовсе не знала, что она — Чжуан Чжоу. Внезапно он проснулся и увидел, что он — Чжуан Чжоу. И не знал, то ли он Чжуан Чжоу, которому приснилось, что он — бабочка, то ли бабочка, которой приснилось, что она — Чжуан Чжоу. Автор строит повествование на параллельном изображении двух главных героев Сидролена и герцога д'Ож, живущих в разных временных отрезках. Два героя противопоставлены: Сидролен воплощает собой образ даосского мудреца, который не вмешивается в естественный порядок вещей, а герцог д'Ож представлен деятельным и активным, но все
его действия только нарушают гармонию.
В романе логика и способность языка передавать действительность ставятся под сомнение. «Речь — это не просто выдыхание воздуха. Говорящему есть что сказать, однако то, что говорит он, крайне неопределенно. Говорим ли мы что-нибудь? Или мы на самом деле ничего не говорим?»[6]. При первой встрече со своей будущей гувернанткой Лали Сидролен ведет разговор следующим образом:
• Это вы будете тот тип, про которого говорил мсье Аль-
бер?
• Скажите, что он говорил, тогда я узнаю, я это или нет.
• Не пойму, о чем вы. И потом, вопросом на вопрос не
отвечают. Это невежливо.
• К кому вас посылал месье Альбер?
• Еще один вопрос! Вы что, не можете ответить сперва на
мой? На вопрос то есть.
• А какой был ваш вопрос?
• Опять двадцать пять! Вы, видно, ничего не умеете, кроме как задавать вопросы. [7]
Такой стиль ведения разговора, который не подчиняется логике, напоминает стиль некоторых бесед из «Чжуан-цзы»: «Положим, мы затеял с тобой спор, и ты победил меня, а я не смог переспорить тебя, значит ли это, что ты и в самом деле прав, а я на самом деле не прав? А если я победил тебя, а ты не смог переспорить меня, значит ли это, что прав именно я, а ты не прав? Обязательно ли кто-то из нас должен быть прав, а кто-то не прав? Или мы можем быть оба правы и оба не правы? И если мы сами не можем решить, кто из нас прав, а кто нет, то другие люди тем более не сделают этого за нас» [8].
Религиозно-философская японская мысль в «Теории облаков» Стефана Одеги
На страницах романа «Теория облаков» автор развертывает две идеи восточной философии: жизнь рассматривается как ряд перевоплощений и спасение человека видится в сохранении гармонии с природой. Буддийская догма о круговороте вещества и перерождении проявляется в описании жизни после смерти сестры главного героя Акиры Кумо, которая погибла сразу после сброса бомбы на Хиросиму. Она просто превратилась в ничто, ее тела не было на том месте, где она стояла минуту назад. Однако Кумо чувствовал рядом присутствие ее духа. Вскоре из ядерного облака полился дождь цвета чернил: смесь пыли и пепла. «Two hours before these drops, she had been a young girl and now her body fell as a rain...» [9] (Два часа ранее появления этих капель она была маленькой девочкой, а сейчас она падает с неба дождем). Ни смерть Кумо, ни гибель его сестры после ядерной атаки Японии не означает, что они совершенно ушли. Они стали водой или пылью, но они присутствуют, что подтверждает идею о том, что жизнь с исчезновением физической оболочки человека не кончается.
Второе выражение религиозно-философской мысли можно обнаружить в отношении человека и природы. Согласно синтоизму, человек должен соблюдать простые истины и жить в гармонии с природой, тогда он обретает спасение. Однако когда человек пытается изменить естественный ход вещей, то сам становится жертвой своих же деяний. Апофеозом разрушительной деятельности стала ядерная атака Хиросимы и Нагасаки. «Here was a unique moment in a century of iron and fire, in the silence of a cloudless sky that seemed to have absorbed time and space, with the exception
Речевые манипуляции в творчестве Достоевского и Теккерея
Старыгина В.О.
of this tiny brilliant dot...» [10] (Это был исключительный момент века железа и огня, в тишине безоблачного неба, которое, кажется, поглотило время и пространство за исключением этой крошечной блестящей точки.). Ядерное облако Хиросимы, имеющее неестественную форму гриба, противопоставлено чистым, белым облакам, проплывающим над головой. Человек тщетно пытается противостоять природе, нанося вред самому себе.
Таким образом, в трех рассмотренных произведениях авторы используют идеи восточной философии для противопоставления Запада и Востока (в романе «Голубые цветочки» это противопоставление носит явный характер и воплощено в образах двух главных героев). Проанализировав тексты, можно выделить отличительные черты обеих цивилизаций. Для западной цивилизации характерны логичность, рациональность, потребительство, желание покорить природу, технический прогресс, активное вмешательство в ход вещей. Восток представлен как таинственный, духовно богатый, интуитивно постигающий мир, стремящийся к гармонии с природой и не пытающийся изменить естественный порядок. Произведения заставляют задуматься, что западная цивилизация с ее стяжательством, желанием поработить природу и изменить существующий порядок постепенно падает в духовную пропасть, так как теряет духовную основу бытия, искать которую нужно на Востоке.
Список использованных источников
1. Померанц Г.С. Диалог культурных миров. Доклад, прочитанный в Институте Латинской Америки в 1994 г. Опубликовано в альманахе «Лики культуры», «Юристъ», М., 1995.
2. Шпенглер О. Закат Европы. М.: Айрис-Пресс, 2004.
3. Guttridge P. J. D. Salinger: writer who became a recluse following the success of his novel <The Catcher in the Rye>// The Independent, 2010.
4. Сэлинджер Д. Девять рассказов. М.: Эксмо, 2010.
5. Queneau R. Pour une bibliothèque idéale, Paris : Gallimard,1956.
6. 8. Чжуан-цзы. Ле-цзы» Философское наследие. Том 123, М.:Мысль, 1995.
7. Кено Р. Голубые цветочки. М.:АСТ, 2010.
8. 9. 10. Audeguy S. The Theory of Clouds. NY.: Houghton Mifflin Harcourt, 2007.
Генезис образа женщины-кукловода в творчестве У. Теккерея и Ф. Достоевского связан как с традициями народной балаганной культуры России и Англии, так и с культурными веяниями эпохи в целом. Вопрос об особой эстетике площадного искусства, и в частности кукольного театра в России и о влиянии марионеточных представлений на литературу изучен достаточно подробно в работах А.Ф. Некрыловой, Н.И. Савушкиной. Проблема воздействия «Ярмарки тщеславия» Теккерея на повесть Достоевского «Дядюшкин сон» в связи с темой кукловождения обозначена в книге Р.Х. Якубовой «Творчество Ф.М. Достоевского и художественная культура». Вместе с тем эта проблема требует дальнейшей детальной и всесторонней разработки. До сих пор вне поля интересов исследователей оставался вопрос сопоставления образов женщин-кукловодов у Тек-керея и Достоевского в связи с коммуникативными стратегиями героинь русского и английского писателей.
Существует ли связь между «Дядюшкиным сном» Достоевского и «Ярмаркой тщеславия» Теккерея или сходство главных героинь этих произведений госпожи Москалевой и Ребекки Шарп — простое совпадение? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо обратиться к истории публикаций Теккерея в России. Е.Ю. Гениева пишет [1, 12], что Теккерея переводили в России, начиная с 1847 года; в 50-60-е годы прошлого века были изданы все его большие романы: «Ярмарка тщеславия», «Пенденнис», «Генри Эсмонд», «Нью-комы», «Виргинцы», «Дени Дюваль». Среди писавших о Теккерее встречаются имена многих русских классиков — А.И. Герцена, И.А. Гончарова, И.С. Тургенева, Н.А. Некрасова, Д.И. Писарева, В.Г. Короленко, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, Н.Г. Чернышевского. В XXIII томе полного собраний сочинений Достоевского приводится анекдот, произошедший с писателем, который может раскрыть характер отношения Достоевского к творчеству Теккерея и проблеме его восприятия в России: «Лет тринадцать тому назад, в самое „смутное" время наше, на иной взгляд, и в самое „прямолинейное" — на другой, раз, зимой, вечером, я зашел в одну библиотеку для чтения, в Мещанской (тогда еще) улице, по соседству от меня: я надумал тогда одну критическую статью, и мне понадобился один роман Тек-керея для выписки из него. В библиотеке меня встретила одна барышня (тогдашняя барышня). Я спросил роман; она выслушала меня с строгим видом:
— Мы такого вздора не держим, — отрезала она мне с невыразимым презрением, которого, ей-богу, я не заслуживал. <...>
— Неужели вы считаете и Теккерея вздором? — спросил я, принимая самый смиренный вид.
— К стыду вашему относится, что вы это спрашиваете. Нынче прежнее время прошло, нынче разумный спрос.
С тем я и ушел, оставив барышню чрезвычайно довольною прочитанным мне уроком. Но простота взгляда поразила меня ужасно, и именно тогда я задумался о простоте вообще и об нашей русской стремительности к обобщению <...>. Мне скажут на это, что случай этот маленький и вздорный, что барышня была неразвитая дурочка и, глав-нон, необразованная <...>. Я это все сам знаю, знаю тоже, что эта барышня наверно только это и умела сказать, то есть об "разумном спросе" и об Теккерее, да и то с чужого голоса, и это по лицу ее было видно, но все же анекдот этот остался у меня с тех пор в уме, как сравнение, как аполог, даже почти как эмблема. Вникните в теперешние сужде-
