CC BY
67
Вестник ПСТГУ
Серия II: История. История Русской Православной Церкви.
Гайда Федор Александрович, д-р ист. наук, вед. науч. сотрудник Научно-исследовательского отдела новейшей истории РПЦ ПСТГУ Российская Федерация, 127051 г. Москва, Лихов пер., 6, к. 219 fyodorgayda@gmail.com
2020. Вып. 95. С. 53-69
Б01: 10.15382Миг11202095.53-69
ОИСГО: 0000-0001-9586-8010
Представления о миссии «интеллигенции»
В РОССИЙСКОЙ ОБЩЕСТВЕННОЙ МЫСЛИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX — НАЧАЛА XX В.
Ф. А. Гайда
Аннотация: Статья посвящена представлениям о миссии «интеллигенции», которые сложились в российской общественной мысли второй половины XIX — начала XX. В богатой историографической традиции, посвященной теме русской интеллигенции, этот вопрос пока разработан недостаточно. Тема в основном остается публицистической. Однако этот вопрос уже в конце XIX в. оказался принципиально важен в контексте самоидентификации «интеллигенции». Автор статьи рассматривает складывание подобных представлений у мыслителей консервативного, либерального и социалистического направлений. В статье делается вывод, что дискуссии об «интеллигенции» в первую очередь основывались на различных представлениях о ее отношении к народу. И консерваторы-почвенники (И. С. Аксаков, Н. Я. Данилевский), и умеренные либералы (А. Д. Градовский), и социалисты-народники (Г. И. Успенский, Н. К. Михайловский) настаивали на просветительском долге «интеллигенции», вне которого она лишалась смысла существования. Просвещение понималось преимущественно в идейном значении, а само понятие «интеллигенция» в ходе дискуссий было переосмыслено: вместо «образованного общества» она превратилась в «носительницу идеи». В начале ХХ в. секулярное понимание было дополнено религиозным (В. А. Тернавцев, Д. С. Мережковский, Вяч. И. Иванов, А. А. Блок, С. Н. Булгаков). В этом новом осмыслении «интеллигенция» должна была полностью преобразиться. Тем не менее преображение сохранило бы за «новой интеллигенцией» ее ведущую общественную роль.
Ключевые слова: Русская интеллигенция, И. С. Аксаков, Г. И. Успенский, Н. К. Михайловский, В. А. Тернавцев, Д. С. Мережковский, С. Н. Булгаков.
Историографическая традиция, связанная с темой русской интеллигенции, велика. Однако вопрос о миссии «интеллигенции» пока еще остается темой публицистической, научное изучение его лишь только началось1. Между тем этот
1 Первая квазинаучная постановка вопроса связана с работой Иванова-Разумника «История русской общественной мысли» (1906), хотя в действительности вопрос обсуждался с точки зрения определенной партийной позиции (см. далее). Подход ученого-народника был развит в последующей литературе (см.: Вихавайнен Т. Внутренний враг: борьба с мещанством как моральная миссия русской интеллигенции. СПб., 2004). Собственно научное изучение
вопрос уже в конце XIX в. оказался принципиально важен в контексте самоидентификации этого явления.
Оформление интеллигенции как самостоятельной социальной группы в России принято относить к 40-50-м гг. XIX в., когда в связи с развитием университетской культуры на второй план отступила сословная самоидентификация «образованного общества». Неизбежным следствием обретения новой идентичности становилось закрепление за ее носителями определенного отличительного названия (самоназвания). Уже в 1860-е гг. такое название появилось, причем оно было заимствовано из Европы — Польши и, опосредованно, Германии. Многозначащее философское понятие «интеллигенция» (понимание, рассудок, способность восприятия, сознание) в первой половине XIX в. уже использовалось в Германии для обозначения ученого сообщества. В Польше акцент был смещен с образования на идейность: не позднее 1861 г. «интеллигенцией» стали именовать патриотически настроенную национальную элиту. К этому времени относятся первые примеры употребления понятия «интеллигенция» в отношении польского общества. С 1864 г. И. С. Аксаков начинает именовать «интеллигенцией» «образованное общество» России. Этот новый термин имел для влиятельного славянофильского публициста принципиальное значение: в противоположность польскому пониманию Аксаковым была поставлена под вопрос связь «интеллигенции» с русским народом2.
Представление об «интеллигенции» как образованном обществе (классе) естественным образом порождало мысль о том, что ее миссия в первую очередь заключается в распространении в народе образования. При этом образование должно было иметь «гармонический» характер: соответствовать действительным народным нуждам. Отсутствие подобной связи между «интеллигенцией» и народом подчеркивали другие консервативные публицисты этого времени. В труде Н. Я. Данилевского «Россия и Европа» (1869) отмечалось: «Примеры гармонического внутреннего развития народной образованности вообще не слишком часты, — и лучшим из них может служить Англия. Ни Россия, ни другая какая-либо славянская страна не могут ими похвалиться; а без такой народной основы так называемая интеллигенция ничто иное, как более или менее многочисленное собрание довольно пустых личностей, получивших извне почерпнутое образование, непереваривших и неусвоивших его, а только перемалывающих в голове, перебалтывающих языком ходячие мысли, находящиеся в ходу в данное время под пошлой этикеткой — современных»3.
вопроса началось М.А. Колеровым в контексте изучения генезиса веховской идеологии (см.: Колеров М. Не мир, но меч. Русская религиозно-философская печать от «Проблем идеализма» до «Вех». 1902—1909. СПб., 1996). Вопрос о различении задач «интеллигенции» рубежа XIX—XX вв. в представлениях либералов и социалистов поставлен в статье Р. А. Арсланова и В. В. Блохина (см.: Арсланов Р., Блохин В. Интеллигенция в воззрениях российских либералов и реформаторов-демократов конца XIX — начала ХХ в. // Вестник РУДН. Сер. «История России». 2014. № 2. С. 22-36).
2 Гайда Ф. «Русская интеллигенция»: рождение понятия // Философия. Высшая школа экономики. В печати.
3 Данилевский Н. Россия и Европа: Взгляд на культурные и политические отношения Славянского мира к Германо-Романскому. СПб., 1995. С. 343.
Умеренный либерал А. Д. Градовский в 1878 г. выражал надежду на укрепление связи через развитие местного самоуправления: «Едва ли нужно останавливаться много на той очевидной для нас истине, что развитие земского начала в нашем управлении будет наилучшим средством образовать ту разумную и нравственную силу, о которую разобьются все попытки насильственных переделок нашей родины по каким бы то ни было "шаблонам", и особенно по шаблону социальной демократии. Развивать и укреплять земское начало — значит национализировать нашу интеллигенцию»4. Вскоре (в 1879 г.) он опубликовал призыв к русской молодежи, в котором сформулировал свой взгляд на «интеллигенцию» и ее задачи в России. Градовский предостерегал молодежь от левого радикализма: «Задача учащейся молодежи состоит в увеличении объема русской интеллигенции. Молодежь не должна бросаться в "народный океан", но должна увеличивать мыслящую, разумную и нравственную часть русского общества, потому что только здесь может она принести пользу и народу. <...> Мы называем интеллигенцией совокупность таких умов, в которых, как в фокусе, сосредоточивается разумение всех потребностей целой страны, от верхнего ее слоя до нижнего, всех ее стремлений и задач, которые умеют дать разумную формулу всякому движению, указать исход всякому замешательству и нравственному влиянию которых подчиняются все действующие силы страны. Мы не смешиваем интеллигенцию с так называемым "обществом". Общества везде достаточно, и оно может быть весьма неинтеллигентно. В России, специально, "общества" предостаточно, а интеллигенции почти нет». Роль внесословной «интеллигенции», таким образом, была не только в развитии образования, но и в моральном влиянии. Но для этого «интеллигенция» должна была сохранить свое возвышающееся положение по отношению к народу. Недостаточным количеством «интеллигенции» Градовский объяснял низкий уровень «разумения» и нравственности в России: «От этого мы и рассыпаны как песок морской, разбиты на сословия и классы, на города и сельские общества, на дворянство и духовенство, без всякого центра единения, без действительного понимания общественных целей и без уменья вести какое бы ни было общественное дело. Русская земля жаждет, как хлеба насущного, настоящих русских людей, которые умели и хотели бы говорить и действовать за всю землю, в которых частные типы нашего общества — купца и мещанина, крестьянина и дворянина, духовного и разночинца — слились бы в цельный, всеобъемлющий тип мыслящего, нравственного, трудолюбивого и стойкого русского человека». Градовский сближал социалистическое учение с издержками капитализма, пытаясь противопоставить их кровожадности сознательность и нравственность: «В грубом, малопросвещенном обществе, разбитом на "группы", не сознающие своей взаимности, господствуют грубейшие материальные интересы, а при господстве их все считается дозволенным и прекрасным. "На то щука в море, чтоб карась не дремал". Вас справедливо возмущает жалкая участь обездоленных и погибающих. Но чем думаете вы пособить горю? Возбуждением самых зверских, самых кровожадных инстинктов в тех массах, которые вы сами желаете призвать к новой, лучшей и человеческой жизни»5.
4 Градовский А. Надежды и разочарования // Сочинения. СПб., 2001. С. 457.
5 Градовский А. Задача русской молодежи // Он же. Трудные годы (1876—1880): Очерки и опыты. М., 2010. С. 295, 296, 299-300.
В речи при открытии памятника А.С. Пушкину 7 июня 1880 г. И. С. Аксаков говорил: «Жизнь наводнилась ложью, призраками, абстрактами, подобиями, фасадами — и колоссальным недоразумением между народом и его так называемой "интеллигенцией" — официальной и неофициальной, консервативной и либеральной, аристократической и демократической. <...> Пусть изваянный в меди образ этого всемирного художника и русского народного поэта неумолчно зовет чреды сменяющихся поколений к труду народного самосознания, к плодотворному служению истине на поприще правды народной, чтоб сподобиться, наконец, русской "интеллигенции" стать действительным высшим выражением русского народного духа и его всемирно-исторического призвания в человечестве!» (курсив автора. — Ф. Г.)6. Не без влияния Аксакова Ф. М. Достоевский 19 декабря 1880 г. в письме А. Ф. Благонравову поставил вопрос о «новой интеллигенции»: «Нет, уж я лучше буду с народом; ибо от него только можно ждать чего-нибудь, а не от интеллигенции русской, народ отрицающей, и которая даже не интеллигентна. Но возрождается и идет новая интеллигенция, та хочет быть с народом. А первый признак неразрывного общения с народом есть уважение и любовь к тому, что народ всею целостью своей любит и уважает более и выше всего, что есть в мире, — то есть своего Бога и свою веру. Эта новогрядущая интеллигенция русская, кажется, именно теперь начинает подымать голову. Именно, кажется, теперь она потребовалась к общему делу, и она это начинает и сама сознавать»7.
Но в 1880-е гг. надежда на связанную с народом «новогрядущую интеллигенцию» получила развитие не в консервативных, а в социалистических кругах. Этот период стал для них переломным и требовал новых идей. Как и у консерваторов, упор был сделан не на интеллектуальный потенциал, а на нравственный аспект «интеллигенции». Возможно, и тут сказалось влияние консервативного народника Аксакова8. Первопроходцем в левых кругах стал писатель Г. И. Успенский. В сборнике статей «Власть земли» (1882) Успенский обращал внимание на особую, «народную интеллигенцию»: «Принимая от земли, от природы указания для своей нравственности, человек, то есть крестьянин-земледелец, вносил волей-неволей в людскую жизнь слишком много тенденций дремучего леса, слишком много наивного лесного зверства, слишком много наивной волчьей жадности. Мужик, который убил жену, потому что она "мешает" в хозяйстве, слаба, не работяща, ленива и, может быть, зла, — согласно лесной морали, был прав и, согласно ей, не чувствовал себя виновным; но чем же виновата убитая,
6 Аксаков И. Сочинения: в 7 т. СПб., 1887. Т. 7. С. 816, 833.
7 Достоевский Ф. Полное собрание сочинений: в 30 т. Т. 30. Кн. 1. Л., 1988. С. 236.
8 Ученый-народник Р. В. Иванов (Иванов-Разумник) свое исследование русской интеллигенции начинал с обращения к Аксакову: «Глубоко прав по существу дела был И. Аксаков, определявший интеллигенцию как "самосознающий народ" и указывавший, что интеллигенция "не есть ни сословие, ни цех (мы бы прибавили теперь: ни класс), ни корпорация, ни кружок... Это даже не собрание, а совокупность живых сил, выделяемых из себя народом..."» (Иванов-Разумник. История русской общественной мысли: в 3 т. М., 1997. Т. 1. С. 16). И хотя Аксаков в 1862 г. определял таким образом не «интеллигенцию», а «общество», но Иванов-Разумник эти понятия отождествлял (образованное общество, интеллигенция). Сам Аксаков, как было сказано, тоже вскоре перешел к подобному отождествлению.
что она слаба, больна, нравственно несчастна и т. д.? Вот эту, не зоологическую, не лесную, а божескую правду и вносила в народную среду народная интеллигенция. Она поднимала слабого, беспомощно брошенного бессердечною природой на произвол судьбы». Писатель проводил прямую параллель между «народной интеллигенцией» и христианскими святыми: «Ее был тип Божия угодника. Но это не тот угодник, который, угождая Богу, заберется в дебрь или взлезет на столб и стоит на нем тридцать лет. Нет, наш народный угодник хоть и отказывается от мирских забот, но живет только для мира. <...> Дела такого угодного Богу и народу человека как нельзя лучше подходили к общим условиям земледельческого быта. <...> Итак, в русской народной массе всегда был интеллигентный человек. Он, вооруженный христианскою идеей, шел безбоязненно в массу народа, которая жила звериным обычаем. <...> Тихон Задонский покупал мужикам семена, земледельческие орудия, хлопотал за них в тюрьмах. <...> Этот прекраснейший образец человечности (по страстности и вниманию к положению ближнего, по негодованию на условия его темноты и, главное, по пониманию христианства) не мог довольствоваться важным саном архиерея и правом поучать стадо словесно, — он добровольно отказался от архиерейской кафедры и удалился в монастырь, где ему представлялась возможность вмешаться с своею деятельною любовью в народную среду. Эта интеллигенция "угодников божиих" внесла в народную русскую массу бездну всевозможной нравственной и физической опрятности (посты, браки в известное время года и т. д.)». Безусловно, Успенский рассуждал в секулярном ключе, поскольку под христианством понимал идею социальной справедливости. Носителем ее становилась «новая интеллигенция»: «Тип человека, который, во-первых, "любил" и, во-вторых, любил "правду" <...> мы называем народной интеллигенцией»9.
Успенский констатировал: «Теперь нет в народе такого типа, такого работника, никто не пачкает своего платья из-за чужой беды»10. Однако в таком «работнике» нуждалась не только деревня, но и вся страна: «Опыт осчастливить Русскую Землю помощью людей, хотя и называющихся общественными деятелями, но не имеющих понятия о том, что общественная деятельность может выражаться только в заботах об общем благе, — опыт этот, как теперь всякому известно, был сделан в грандиознейших размерах и, как тоже известно, привел к весьма неблагоприятным результатам. Ведь не об общем же благе заботились люди, расхищая. общественное народное достояние и богатство? <...> Вот этой-то интеллигенции. воистину пора выходить из моды и дать дорогу — не скажу уже готовой, "настоящей" интеллигенции, а хотя тем вопросам общественного блага, которые могут образовать эту настоящую интеллигенцию»11. «Настоящая интеллигенция» объединялась не по принципу наличия образования, а по причастности к общей нравственной идее служения: «Интеллигенция среди всяких положений, званий и состояний исполняет всегда одну и ту же задачу. Она
9 Успенский Г. Власть земли // Полное собрание сочинений: в 14 т. М., 1949.Т. 8. С. 36-37, 84-86.
10 Там же. С. 37.
11 Успенский Г. Бог грехам терпит // Полное собрание сочинений: в 14 т. М., 1956. Т. 5. С. 422-423.
всегда — свет, и только то, что светит, или тот, кто светит, и будет исполнять интеллигентное дело, интеллигентную задачу. В поле — светят сучья хвороста, в избе — лучина, в богатом доме — лампа. Но везде разными способами задача исполняется одна и та же: во тьму вносится свет.»12
Мысль Успенского имела успех. О «передовой интеллигенции» в 1884 г. уже писал П. Л. Лавров13. Такой писатель, как М. Е. Салтыков (Щедрин), ранее резко критиковавший само понятие «интеллигенция»14, в 1886 г. поменял свой взгляд: «В последнее время многие огульно обвиняли нашу интеллигенцию во всех неурядицах и неустройствах и предлагали против нее поистине неслыханные, по своей нелепости, меры. <...> Не будь интеллигенции, мы не имели бы ни понятия о чести, ни веры в убеждения, ни даже представления о человеческом образе. Остались бы "чумазые" с их исконным стремлением расщипать общественный карман до последней нитки»15.
Наиболее влиятельный народнический публицист того времени Н. К. Михайловский отмечал новизну мысли Успенского: «Он только ставит перед нами новый вопрос: как сохранить гармонию мужицкого существования, но вместе с тем поднять зоологическую, лесную правду до степени правды человеческой и тем самым создать равновесие устойчивое? Для этого, очевидно, надо отнюдь не "капельки" и "песчинки" вынимать из лесной правды, а сразу поднять ее на высшую ступень, сохраняя ее гармонический строй. В старину это делали святые угодники. <...> Ныне эта высокая обязанность лежит на интеллигенции, ибо и святые угодники были интеллигенцией своего времени. Мы должны их взять за образец для своей деятельности. Они, не нарушая коренных основ земледельческого быта, не боялись внесть в неприготовленную, по-видимому, среду лучшее, высшее, до чего додумалось и дострадалось человечество — христианскую истину»16. В 1889 г. В. Г. Короленко в беседе с М. Горьким рассуждал: «Человечество начало творить свою историю с того дня, когда появился первый интеллигент; миф о Прометее — это рассказ о человеке, который нашел способ добывать огонь и этим сразу отделил людей от зверей»17. В 1894 г. Горький написал рассказ «Старуха Изергиль», в котором присутствовал такой интеллигент, отдававший себя в жертву людям, — Данко18.
Фундаментальное обобщение народнических представлений об «интеллигенции» было осуществлено в работе Р. В. Иванова (Иванова-Разумника) «История русской общественной мысли» (1906). В состав «интеллигенции» ав-
12 Успенский Г. Из разговоров с приятелями // Там же. С. 237.
13 Лавров П. Социальная революция и задачи нравственности // Он же. Философия и социология: Избранные произведения: в 2 т. М., 1965. Т. 2. С. 486, 489.
14 Напр.: Салтыков-Щедрин М. Убежище Монрепо // Собрание сочинений: в 20 т. М., 1972. Т. 13. С. 386-387.
15 Салтыков-Щедрин М. Мелочи жизни // Собрание сочинений: в 20 т. М., 1974. Т. 16. С. 12-13.
16 Михайловский Н. Глеб Успенский как писатель и человек // Он же. Литературная критика: статьи о русской литературе XIX — начала XX века. М., 1989. С. 338.
17 Горький М. «Время Короленко» // Полное собрание сочинений. Художественные произведения: в 25 т. М., 1973. Т. 16. С. 194.
18 Горький М. Полное собрание сочинений. Художественные произведения: в 25 т. Т. 1. М., 1968. С. 93.
тор включал всю «передовую общественность» и в связи с этим заключал: «Мещанство было той средой, в борьбе с которой шло вперед развитие русской интеллигенции; эта борьба с мещанством велась во имя личности и во имя индивидуальности. Беспрерывно шла борьба за индивидуальность, за широту, глубину и яркость человеческого "я"; беспрерывно велась борьба за личность — борьба политическая против государства, борьба социальная, классовая и борьба против "общественности"; наконец, беспрерывно шла борьба за человеческую личность как за цель, борьба против теорий и действий, основанных на приписывании личности значения только средства». «Индивидуализм» Иванов-Разумник понимал крайне широко: «Индивидуализм в самом общем своем значении есть примат личности: "человек — самоцель", такова формула этого этического индивидуализма (Л. Толстой и главным образом Достоевский были в русской литературе величайшими провозвестниками этого индивидуализма). В другом смысле, в смысле примата индивидуальности, индивидуализм является противоположением мещанству, и борьба с мещанством равнозначна в этом случае борьбе за индивидуальность (противопоставление индивидуализма и мещанства легло во главу угла мировоззрения Герцена). В третьем смысле индивидуализм, как примат личности над обществом, должен быть противопоставлен "общественности"; в этом случае мы можем говорить о социологическом индивидуализме. (Проблема социологического индивидуализма и сопоставление индивидуализма и общественности были центральным пунктом мировоззрения Михайловского.)»19. Подобные широкие обобщения можно объяснить только антибуржуазной, народнической идеологической платформой Иванова-Разумника.
Взгляды М. Горького, напротив, эволюционировали в русле социал-демократической идеологии. Эсдекам было свойственно отрицание самостоятельной роли «интеллигенции» по отношению к ее классовой природе и интересам20. Л. Н. Андрееву Горький писал: «Интеллигент! — но я — тебя люблю, — я уважаю тебя, мне тебя жалко и — в конце концов — я знаю — ты не заслужил, все-таки, этого позорного прозвища»21. При этом Горький все же надеялся на «новую интеллигенцию», выходящую из народной толщи: «Я живу у источников жизни бодрой, здоровой, вижу, как растет из земли новая интеллигенция, настроенная высоко, любящая жизнь»22. Позднее о литераторах из рабочей среды Горький из своего эмигрантского «далека» отзывался с восхищением: «Здесь живет один товарищ, рабочий с Урала, только что явился из России и привез прекрасные сведения о настроениях масс, о надеждах, задачах, работе. <. > Вот она, наша истинная интеллигенция!»23. Главным для «новой интеллигенции» было,
19 Иванов-Разумник Р. В. История русской общественной мысли: в 3 т. М., 1997. Т. 1. С. 37-38.
20 Напр.: Плеханов Г. Сочинения: в 24 т. М.; Л., 1923-1927. Т. 5. С. 288-289, 345.
21 М. Горький — Л. Н. Андрееву, около 14 дек. 1904 г., Рига // Горький М. Полное собрание сочинений. Письма: в 24 т. М., 1998. Т. 4. С. 199.
22 М. Горький — Л. В. Средину, 31 янв. 1901 г., Н. Новгород // Там же. М., 1997. Т. 2. С. 102.
23 М. Горький — Г. А. Алексинскому, 10 (23) янв. 1909 г., Капри // Там же. М., 2001. Т. 7. С. 77.
по мнению писателя, не утерять связи с народом: «Я хотел изобразить ту часть русской интеллигенции, которая вышла из демократических слоев и, достигнув известной высоты социального положения, потеряла связь с народом, — родным ей по крови, — забыла о его интересах, о необходимости расширить жизнь для него»24.
Принципиально новый шаг в осмыслении миссии «интеллигенции» был сделан В. А. Тернавцевым. Первые два заседания петербургских Религиозно-философских собраний в конце 1901 г. были посвящены обсуждению его доклада «Церковь и интеллигенция». Тернавцев исходил из заложенного народниками восприятия «интеллигенции» как «силы, самой способной к гражданскому творчеству во имя принятой в душу идеи». «Интеллигенция» определялась следующим образом: «Нечто единое, целое, связанное единством исканий и разума, во взаимной поддержке и ответственности перед окончательным судом истории. Способная проникаться широкими и отдаленными перспективами общественной борьбы, она не имеет сословного имущества и, как никакой другой класс, способна к бескорыстному этическому освещению социальных интересов и проблем. <...> Она движется идеей нового строя, нового общества, — одухотворенного, где нет разлада между идеалом и действительностью». Однако, в отличие от народников, Тернавцев полностью противопоставлял «интеллигенцию» и христианство: «Любовь интеллигенции к ближнему. это иная, не Христова любовь. Христова любовь к ближнему всегда дает мир сердцу и освобождение. Интеллигенция, несмотря на огромность жертв, на чувство исполненного долга при своем служении народу, ни мира, ни радости в душе не имела. Напротив, разлад, разочарование, тоску». Противоположны были задачи «интеллигенции» и Церкви: «В то время как Церковь ведет к личному спасению и личному блаженству, потустороннему — в Боге, интеллигенция отдала себя делу общественного спасения, посюстороннего — человеческого. отдалась одному только земному идеалу и признает лишь его». Но сила «интеллигенции» заключалась в том, что, противополагая себя Церкви, «интеллигенция» все же подражала ей: «Среди невыразимых затруднений и тесноты эта почти религиозная вера в грядущее "всеобщее счастье" спасала ее неоднократно». Служа своей идее, «интеллигенция» «создала свой тип безрелигиозного проповедника — агитатора». Именно поэтому Тернавцев сохранял веру в возможность обращения «интеллигенции»: «Есть много оснований думать, что в интеллигенции, теперь неверующей, потенциально сокрыт особый тип благочестия и служения <...> Разочаровавшись в самом духе своего просвещения, интеллигенция может повернуть к Церкви, явив собой тип благочестия в духе общественного служения»25. Мысли Тернав-цева оказали значительное влияние на публицистику А. С. Глинки-Волжского26, Д. С. Мережковского, а потом отозвались в «веховской» статье С. Н. Булгакова.
24 М. Горький — М. Рейнгардту, ок. 22 дек. (ст. ст.) 1904 г., Петербург // Там же. М., 1998. Т. 4. С. 204.
25 Записки петербургских Религиозно-философских собраний (1901-1903 гг.). М., 2005. С. 8-10, 13, 24-25, 35.
26 См.: Очерки о Чехове // Глинка А. С. (Волжский). Собрание сочинений: в 3 кн. Кн. I: 1900-1905. М., 2005. С. 261-302.
Мережковский с юных лет находился под большим влиянием Успенского и Михайловского, разойдясь с народничеством лишь на почве мистических исканий27. С началом Первой русской революции Мережковский выступил с идеей «революции духа», в рамках которой «русской интеллигенции» уделялось центральное место. Новая церковь (новая социальность), согласно этому учению, могла возникнуть на основе «русской интеллигенции», чтобы затем преобразить весь мир. В статье «Грядущий Хам» (1905) Мережковский писал: «Я не берусь решить, что такое русская интеллигенция, чудо ли она или чудовище, — я только знаю, что это, в самом деле, нечто единственное в современной европейской культуре». Переосмысливая тезис Тернавцева, Мережковский утверждал: «О русской интеллигенции иногда можно сказать то же, что о Белинском: она еще не с Христом, но уже с нею Христос»28. «Православию, самодержавию, народности» Мережковский противопоставлял новую революционную триаду: «интеллигенция», новая церковь и восставший русский народ. Главной угрозой «революции духа» выступало мещанское черносотенство. Публицист писал: «Мироправитель тьмы века сего и есть грядущий на царство мещанин, Грядущий Хам. У этого Хама в России — три лица. Первое, настоящее, — над нами, лицо самодержавия, мертвый позитивизм казенщины, китайская стена табели о рангах, отделяющая русский народ от русской интеллигенции и русской церкви. Второе лицо, прошлое, — рядом с нами, лицо православия, воздающего кесарю Божие, той церкви, о которой Достоевский сказал, что она "в параличе". <...> Мертвый позитивизм православной казенщины, служащий позитивизму казенщины самодержавной. Третье лицо, будущее, — под нами, лицо хамства, идущего снизу, — хулиганства, босячества, черной сотни, — самое страшное из всех трех лиц. Эти три начала духовного мещанства соединились против трех начал духовного благородства: против земли, народа — живой плоти, против церкви — живой души, против интеллигенции — живого духа России»29.
Первая русская революция становилась лишь началом мирового преображения: «Политическая революция в России только первый приступ этих болей рождающих. <...> В революции правда человеческая становится Божеской; в религии правда Божеская становится человеческой; обе эти правды должны соединиться в новую, совершенную, Богочеловеческую истину». Мережковский выступал сторонником социалистического направления и резко критиковал либералов. Православные «реформаторы», особенно Н. А. Бердяев и С. Н. Булгаков30, обличались публицистом как духовные реакционеры: «У наших реформаторов старая нерелигиозная общественность; если они пойдут до конца в идеях своих, то одно из двух: или отрекутся от всякой общественности во имя отвлеченного аскетизма, монашеского неделания, или признают христианскую реакционную
27 Николюкин А. Феномен Мережковского // Д. С. Мережковский: pro et contra. Личность и творчество Дмитрия Мережковского в оценке современников: Антология. СПб., 2001. С. 11-12.
28 Мережковский Д. Грядущий Хам // Полное собрание сочинений: в 24 т. М., 1914. Т. 14. С. 26, 34.
29 Там же. С. 37-38.
30 Колеров М. Не мир, но меч. Русская религиозно-философская печать от «Проблем идеализма» до «Вех». 1902-1909. СПб., 1996. С. 282-285.
общественность, новое, более совершенное порабощение церкви государству, как это и сделал Лютер, величайший из всех реформаторов. Диалектика идей беспощадна. Религиозные революционеры вышли из православия, из религиозного утверждения старого государственного порядка и пришли к его отрицанию, к революции; реформаторы идут обратным путем: выйдя из революции, идут в православие»31.
Публицистика Мережковского получила большой резонанс. В ноябре 1908 г. на заседании петербургского Религиозно-философского общества выступил
A. А. Блок. Формально его доклад был построен на разборе критики творчества М. Горького. Однако основной темой стал не горьковский «демотеизм», а состояние интеллигенции. Блок ставил под сомнение ее способность возглавить народ. Интеллигентская «любовь к народу» оставалась, по мнению Блока, лишь отражением любви к самим себе: «С екатерининских времен проснулось в русском интеллигенте народолюбие, и с той поры не оскудевало. Собирали и собирают материалы для изучения "фольклора"; загромождают книжные шкафы сборниками русских песен, былин, легенд, заговоров, причитаний; исследуют русскую мифологию, обрядности, свадьбы и похороны; печалуются о народе; ходят в народ, исполняются надеждами и отчаиваются; наконец, погибают, идут на казнь и на голодную смерть за народное дело. Может быть, наконец поняли даже душу народную; но как поняли? Не значит ли понять все и полюбить все — даже враждебное, даже то, что требует отречения от самого дорогого для себя, — не значит ли это ничего не понять и ничего не полюбить?»32.
Блок возвращался к знаменитому спору «отца русской интеллигенции»
B. Г. Белинского с Н. В. Гоголем и приводил слова последнего о том, как же должен был вести себя «интеллигент»: «Монастырь наш — Россия! Облеките же себя умственно рясой чернеца и, всего себя умертвивши для себя, но не для нее, ступайте подвизаться в ней. Она теперь зовет сынов своих еще крепче, нежели когда-либо прежде. Уже душа в ней болит, и раздается крик ее душевной болезни. — Друг мой! или у вас бесчувственно сердце, или вы не знаете, что такое для русского Россия!». Блок указывал на то, что любовь к народу должна была вести «интеллигенцию» к жертве, к развоплощению в процессе практического сострадания: «В самом деле, нам непонятны слова о сострадании как начале любви, о том, что к любви ведет Бог, о том, что Россия — монастырь, для которого нужно "умертвить всего себя для себя". Непонятны, потому что мы уже не знаем той любви, которая рождается из сострадания, потому что вопрос о Боге — кажется, "самый нелюбопытный вопрос в наши дни", как писал Мережковский, и потому что, для того, чтобы "умертвить себя", отречься от самого дорогого и личного, нужно знать, во имя чего это сделать. То и другое, и третье непонятно для "человека девятнадцатого века", о котором писал Гоголь, а тем более для человека двадцатого века, перед которым вырастает только "один исполинский
31 Мережковский Д. Реформация или революция? // Полное собрание сочинений. М., 1914. Т. 16. С. 92-93.
32 Блок А. Россия и интеллигенция // Религиозно-философское общество в Санкт-Петербурге (Петрограде): История в материалах и документах: 1907-1917: в 3 т. М., 2009. Т. 1. С. 363.
образ скуки, достигая с каждым днем неизмеримейшего роста"... "Черствее и черствее становится жизнь... Все глухо, могила повсюду" (Гоголь)»33.
Вера в собственную миссию оборачивалась в отчаяние: «Если во мне самом нет ничего, что любил бы я больше, чем свою влюбленность индивидуалиста и свою тоску, которая, как тень, всегда и неотступно следует за такою влюбленностью?». Времени для подобного состояния не оставалось: «Гоголь и многие русские писатели любили представлять себе Россию как воплощение тишины и сна; но этот сон кончается; тишина сменяется отдаленным и возрастающим гулом, непохожим на смешанный городской гул. Тот же Гоголь представлял себе Россию летящей тройкой. <...> Бросаясь к народу, мы бросаемся прямо под ноги бешеной тройке, на верную гибель. <...> Можно уже представить себе, как бывает в страшных снах и кошмарах, что тьма происходит оттого, что над нами повисла косматая грудь коренника и готовы опуститься тяжелые копыта»34. «Грядущий Хам» Мережковского тут полемически оборачивался прямо противоположным образом — летящей «птицей-тройкой». Если у Мережковского «в белом венчике из роз» шла сама интеллигенция, то Блок позднее наградит им народ — но тоже революционный.
Выступавший вскоре за Блоком Вячеслав Иванов так же приходил к выводу о неизбежном крушении секулярной просветительской миссии «интеллигенции», заключенной в «служении народу как некоему богу»: «Россия выделила из себя критическую культуру и, сохранив в низинах живые остатки иной, примитивной культуры, не дает успокоиться нашим сердцам в этом разъединении. Попытки интеллигенции возвести народ до себя, сделать весь народ интеллигенцией в смысле культуры критической и тем самым внерелигиозной, разбивались до сих пор о стихийные условия нашего исторического бытия; и если бы даже им суждено было преуспеть, то могло бы случиться нечто неожиданное: верхи могли бы преодолеть свою критическую культуру, и все же не достигнуто было бы слияние всего народа в неправде культа отвлеченных начал. Если дети замолкнут, то камни возопиют»35.
Но в «служении народу как некоему богу» могло скрываться и неосознанное обращение «к народу за Богом»: «Неудивительно, что в интеллигенции нашей так явственно сказалась наша национальная воля ко всенародности. В глубокой неудовлетворенности своими одинокими достижениями, в ясном сознании своего долга перед народом, в романтической его идеализации, во всех попытках служения ему и сближения с ним выразила наша интеллигенция свою глухую тоску по органическому единству жизни. Она не осмыслила этой тоски религиозно, она не сознавала, что не народа ей нужно, а того же, чтб нужно и народу, — новозаветного синтеза всех определяющих жизнь начал и всех осуществляющих жизнь энергий; она не ведала, что органически-примитивное духовное бытие народа есть ветхий завет, чающий раскрытия своей истины в новом религиозном сознании, — не ведала, но чаяла сама, как ветхозаветные язычники чаяли
33 Блок А. Россия и интеллигенция... С. 365-366.
34 Там же. С. 366-367.
35 Иванов Вяч. О русской идее // Религиозно-философское общество в Санкт-Петербурге (Петрограде)... С. 396, 407.
того же нового завета». Уже в секулярном проекте «нисхождения» к народу был виден религиозный смысл: «В терминах религиозной мысли нисхождение есть действие любви и жертвенное низведение божественного света во мрак низшей сферы, ищущей просветления. — Для человека правое нисхождение есть, прежде всего, склонение перед низшим во всем творении и служение ему (знаменуемое символом омовения ног), вольное подчинение, предписываемое личности сознанием ее долга перед тем, кто послужил ее возвышению. "Я преклоняюсь перед тобой, я поднялся выше, чем ты, оттого что попрал тебя ногами моими, когда поднимался, пятою своей я подавил тебя"... Уже тот факт, что этот голос немолчно звучит в душе нашей интеллигенции и немолчно зовет ее к жертвенному действию самоотречения и саморасточения, ради нисхождения к тем, безгласная жертва которых создала ее преимущества, коих она совлекается, — уже этот факт доказывает, что религиозное сознание в русской душе есть сознание как бы прирожденное, имманентное, психологическое, живое и действенное даже тогда, когда мысль противится ему и уста его отрицают. Только у нас могла возникнуть секта, на знамени которой написано: "Ты более чем я"»36.
В отличие от Блока, Иванов настаивал на взаимном изменении «интеллигенции» и народа: «Ибо о новозаветности тоскуют и интеллигенция, и народ: народ, чающий воскресения, и интеллигенция, жаждущая воссоединения. Но воссоединение дастся только в воскресении; и не у народа следует искать нам Бога, потому что сам народ хочет иной, живой новозаветности, а Бога должно нам искать в наших сердцах. И в нашей национальной душе уже заложено знание Имени». Далее Иванов выстраивал возможность воссоединения «интеллигенции» с народом: «Три момента определяют условия правого нисхождения: на языке мистиков они означаются словами очищение (х&Эароц;), научение (ц&9по1с;)и действие (яра^с;). Очищение выражено в призыве ц£тауо!т£ (т. е. переменитесь внутренне, раскайтесь в прежнем), которым Христос начинает свою проповедь. Здесь пробуждение мистической жизни в личности — первая и необходимая основа религиозного дела. Здесь осознание всех ценностей нашей критической культуры, как ценностей относительных, предуготовляющее восстановление всех правых ценностей в связи божественного всеединства. Здесь "непримиримое Нет" — цельное религиозное неприятие всецело зараженного грехом мира. <...> Второй момент, момент научения, есть обретение Имени. <...> Здесь приятие мира во Христе. <...> Третий момент правого нисхождения есть действие — лра^и;; при соблюдении первых двух условий здесь нисхождение становится не только действенным, но и правым нисхождением во имя Бога, несомненно плодотворным и воскресительным, — нисхождением света, которого не обнимет тьма. Здесь легкостью и отрадой является всякое действие общественное, — аскетизмом — воздержание от него, если оно несовместимо при данных исторических условиях с императивом религиозным: аскетизмом потому, что человек создает себе в своем частном делании тяжелый и неудобоно-симый эквивалент деланию общественному. Соблюдение этих условий изгоняет из души всякий страх»37. Иными словами, Иванов настаивал на условной депо-
36 Иванов Вяч. О русской идее // Там же. С. 408, 409-410.
37 Там же. С. 407-408, 414-415.
литизации общественной активности и ее подчинении главной задаче — «воскресению народа».
Доклад Иванова встретил резкую критику со стороны Мережковского. После этого на самого Мережковского и его «направление» обрушился П. Б. Стру-ве38. Сборник «Вехи» стал в первую очередь ответом Мережковскому. Причем, в отличие от докладов Блока и Иванова, это был ответ либеральный. Если Мережковский возвеличивал революционный героизм «интеллигенции», то авторы «Вех» ставили под сомнение ее творческие, в первую очередь политические способности. «Революция есть духовное детище интеллигенции, а, следовательно, ее история есть исторический суд над этой интеллигенцией», — писал Булгаков. Струве указывал на то, что европейские революции осуществлялись с гораздо большей последовательностью: «Никогда никто еще с таким бездонным легкомыслием не призывал к величайшим политическим и социальным переменам, как наши революционные партии и их организации в дни свободы. Достаточно указать на то, что ни в одной великой революции идея низвержения монархии не являлась наперед выброшенным лозунгом. И в Англии XVII века, и во Франции XVIII века ниспровержение монархии получилось в силу рокового сцепления фактов, которых никто не предвидел, никто не призывал, никто не "делал"»39.
Как отмечали авторы сборника, «интеллигенция» была органичным и уникальным русским явлением, но главной ее чертой стало «отщепенство». Струве даже рассматривал «интеллигенцию» историческим преемником казачества в его анархическую эпоху. Подобно казачеству, ставшему инициатором Смуты и Пугачевщины, «интеллигенция» катализировала события 1905 г. Отличием было лишь то, что «интеллигенция» приняла на вооружение западные социалистические идеи40. Таким образом, по мнению веховцев, именно «интеллигенция» в ее тогдашнем виде становилась препятствием на пути развития России. М. А. Гер-шензон цитировал А. П. Чехова: «Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую, не верю даже, когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр»41.
Поэтому веховцы выступали либо за отмирание «интеллигенции» как таковой, либо за ее полное перерождение. Струве требовал от «интеллигенции» связать себя с национальными интересами и только в этом видел перспективы ее дальнейшего существования: «Русская интеллигенция, отрешившись от безрелигиозного государственного отщепенства, перестанет существовать как некая особая культурная категория. Сможет ли она совершить огромный подвиг такого преодоления своей нездоровой сущности? От решения этого вопроса зависят в значительной мере судьбы России и ее культуры. <...> В процессе экономического развития интеллигенция "обуржуазится", т. е. в силу процесса социального приспособления примирится с государством и органически-стихийно втянется в существующий общественный уклад, распределившись по разным классам общества. <...> Но может наступить в интеллигенции настоящий духовный пере-
38 Иванов Вяч. О русской идее // Там же. С. 417.
39 Вехи; Интеллигенция в России: Сб. ст. 1909-1910. М., 1991. С. 45, 144-145.
40 Там же. С. 136-143.
41 Там же. С. 444.
ворот, который явится результатом борьбы идей»42. Б. А. Кистяковский указывал на одну из таких идей: «Путем ряда горьких испытаний русская интеллигенция должна прийти к признанию, наряду с абсолютными ценностями — личного самоусовершенствования и нравственного миропорядка, — также и ценностей относительных — самого обыденного, но прочного и ненарушимого правопорядка». Гершензон указывал на другую идею: «Эгоизм, самоутверждение — великая сила; именно она делает, западную буржуазию могучим бессознательным орудием Божьего дела на земле»43.
Бердяев выступал против утилитаризма и искал спасения в новом философском синтезе: «Интеллигентское сознание требует радикальной реформы, и очистительный огонь философии призван сыграть в этом важном деле немалую роль. Все исторические и психологические данные говорят за то, что русская интеллигенция может перейти к новому сознанию лишь на почве синтеза знания и веры, синтеза, удовлетворяющего положительно ценную потребность интеллигенции в органическом соединении теории и практики, "правды-истины" и "правды-справедливости"». Тогда, по мнению Бердяева, «народится новая душа интеллигенции»44.
О религиозном перевороте писали С. Л. Франк и С. Н. Булгаков. Франк предлагал «перейти к творческому, созидающему культуру религиозному гуманизму»45. Булгаков более всех участников сборника настаивал на необходимости дальнейшего существования «интеллигенции» ввиду ее огромного значения для страны: «Для русской интеллигенции предстоит медленный и трудный путь перевоспитания личности, на котором нет скачков, нет катаклизмов и побеждает лишь упорная самодисциплина. Россия нуждается в новых деятелях на всех поприщах жизни: государственной — для осуществления "реформ", экономической — для поднятия народного хозяйства, культурной — для работы на пользу русского просвещения, церковной — для поднятия сил учащей церкви, ее клира и иерархии». Булгаков говорил об «отсутствии правильного учения о личности», и его создание считал своим «общественным послушанием». Новое учение могло лечь в основание преображения «интеллигенции»: «Церковная интеллигенция, которая подлинное христианство соединяла бы с просвещенным и ясным пониманием культурных и исторических задач (чего так часто недостает современным церковным деятелям), если бы таковая народилась, ответила бы насущной исторической и национальной необходимости». Далее следовала крайне характеристичная оговорка: «И даже если бы ей и на этой череде пришлось подвергнуться преследованиям и гонениям, которых интеллигенция столько претерпевает во имя своих атеистических идеалов, то это имело бы огромное историческое и религиозно-нравственное значение и совершенно особенным образом отозвалось бы в душе народной»46. Тем самым авторы «Вех» выстроили целый ряд альтернативных мережковскому проектов «революции
42 Вехи; Интеллигенция в России... С. 150-152.
43 Там же. С. 135.
44 Там же. С. 141-142.
45 Там же. С. 184.
46 Там же. С. 75, 81-82, 150-152.
духа»: отличие заключалось в том, что «интеллигенция» должна была не утвердиться в собственной идентичности, а изменить ее в интересах страны.
Рецепты авторов сборника были чрезвычайно разнохарактерны. Но противники «Вех» в ответ лишь настаивали на сохранении интеллигентской идентичности в ее неприкосновенности. П. Н. Милюков призывал веховцев: «Я хотел бы сказать всем этим испугавшимся, уставшим, возненавидевшим, брезгующим и отчаявшимся: опомнитесь. Вспомните о долге и дисциплине, вспомните, что вы — только звено в цепи поколений, несущих ту культурную миссию. <. > Не вами начинается это дело и не вами оно кончится. Вернитесь же в ряды и станьте на ваше место. Нужно продолжать общую работу русской интеллигенции с той самой точки, на которой остановило ее политическое землетрясение, ничего не уступая врагам, ни от чего не отказываясь»47. Подобная реакция, по сути, закрывала перспективу плодотворной полемики.
Таким образом, дискуссии об «интеллигенции» в первую очередь основывались на различных представлениях о ее отношении к народу. И консерваторы-почвенники (первоначально), и умеренные либералы, и социалисты-народники (позднее) настаивали на просветительском долге «интеллигенции», вне которого она лишалась смысла существования. Просвещение понималось в преимущественно идейном значении, а само понятие «интеллигенция» в ходе дискуссий было переосмыслено: вместо «образованного общества» она превратилась в «носительницу идеи». В начале ХХ в. секулярное понимание было дополнено религиозным. В этом новом осмыслении «интеллигенция» должна была полностью преобразиться. Тем не менее преображение сохранило бы за «новой интеллигенцией» ее ведущую общественную роль.
Список литературы
Арсланов Р. А., Блохин В. В. Интеллигенция в воззрениях российских либералов и реформаторов-демократов конца Х1Х — начала ХХ в. // Вестник РУДН. Сер. «История России». 2014. № 2. С. 22-36. Вихавайнен Т. Внутренний враг: борьба с мещанством как моральная миссия русской
интеллигенции. СПб., 2004. Гайда Ф. А. «Русская интеллигенция»: рождение понятия // Философия. Высшая школа экономики. В печати.
Колеров М. А. Не мир, но меч. Русская религиозно-философская печать от «Проблем
идеализма» до «Вех». 1902-1909. СПб., 1996. Николюкин А. Феномен Мережковского // Д. С. Мережковский: pro et contra. Личность и творчество Дмитрия Мережковского в оценке современников: Антология. СПб., 2001. С. 7-28.
47 Вехи; Интеллигенция в России... С. 380-381.
67
Vestnik Pravoslavnogo Sviato-Tikhonovskogo gumanitarnogo universiteta. Seriia II: Istoriia. Istoriia Russkoi Pravoslavnoi Tserkvi. 2020. Vol. 95. P. 53-69 DOI: 10.15382/sturII202095.53-69
Feodor Gajda, Doctor of Siences in History, Leading Researcher, Research Department of History of Russian Orthodox Church, St. Tikhon's Orthodox University for Humanities, 6/1 Likhov per., Moscow, Russian Federation fyodorgayda@gmail.com
ORCID 0000-0001-9586-8010
Ideas About the Mission of "intelligentsia" in Russian Public Thought of the Second Half OF THE 19th — EARLY 20th CENTURIES
Abstract: The article studies the ideas about the mission of the "intelligentsia" that developed in Russian public thought in the second half ofthe 19th and early 20th centuries. This question has not yet been sufficiently studied in a rich historiographic tradition devoted to the topic of the Russian intelligentsia. This topic remains largely journalistic. However, this issue turned out to be fundamentally important in the context of self-identification of the "intelligentsia" already at the end of the 19th century. The author of the article considers the formation of relevant ideas among thinkers of the conservative, liberal and socialist directions. The article concludes that discussions about the "intelligentsia" were primarily based on different ideas about its attitude to the people. Both conservative "pochvenniki" (I. S. Aksakov, N. Ya. Danilevsky), and moderate liberals (A. D. Gradovsky), and socialist "narodniki" (G. I. Uspensky, N. K. Mikhailovsky) insisted on the enlightening duty of "intelligentsia". Without this, this, the "intelligentsia" lost its meaning. Enlightenment was understood in a predominantly ideological sense. The very concept of "intelligentsia" in the discussions was revised, i.e. instead of an "educated society", it turned into a "bearer of ideas". secular understanding was supplemented by religious in the early twentieth century (V. A. Ternavtsev, D. S. Merezhkovsky, Vyach. I. Ivanov, A. A. Blok, S. N. Bulgakov). In this new conception, the "intelligentsia" was to be completely transformed. Nevertheless, the transformation would preserve its leading social role for the "new intelligentsia".
Keywords: Russian intelligentsia, I. S. Aksakov, G. I. Uspensky, N. K. Mikhailovsky, V. A. Ternavtsev, D. S. Merezhkovsky, S. N. Bulgakov.
F. Gajda
References
Arslanov R., Blokhin V. (2014) "Intelligentsiia v vozzreniiakh rossiiskikh liberalov i reformatorov-demokratov kontsa XIX — nachala XX v." [Intelligentsia in the views of Russian liberals and democrat reformers of the late 19th and early 20th centuries]. Vestnik RUDN: Istorija Rossii, 2, p. 22-36 (in Russian).
Kolerov M. (1996) Ne mir, no mech. Russkaia religiozno-filosofskaiapechat'ot«Problem idealizma» do «Vekh». 1902—1909 [Not the piece, but the sword. Russian religious and philosophical press from the "Problems of idealism" to the "Milestones". 1902-1909]. St. Petersburg (in Russian).
Nikoliukin A. (2001) "Fenomen Merezhkovskogo" [Phenomenon of Merezhkovsky], in D. S. Merezhkovskij: pro et contra. Lichnost' i tvorchestvo Dmitriia Merezhkovskogo v otsenke sovremennikov. Antologiia [D. S. Merezhkovsky: pro et contra. Dmitry Merezhkovsky's personality and literary work in evaluation of contemporaries. An anthology]. St. Petersburg. P. 7-28.
Vikhavainen T. (2004) Vnutrennii vrag: bor'ba s meshhanstvom kak moral'naia missiia russkoi intelligentsii [Internal enemy: the fight against philistinism as a moral mission of the Russian intelligentsia]. St Petersburg (in Russian).
