CC BY
52
УДК [341.7:341.9](47)”1648”
И.Н. Юркин, д-р истор. наук, проф., (4872) 33-23-52,
ig-yurkin@yandex .щ (Россия, Москва, Институт истории, естествознания и
техники им. С.И. Вавилова РАН)
ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О ЧЕСТИ САМОДЕРЖАВНОЙ ВЛАСТИ (ДИПЛОМАТИЧЕСКИЙ ЭПИЗОД 1648 ГОДА)
Рассмотрены роль проблема урегулирования конфликтной ситуации на примере дипломатического эпизода 1648 года.
Ключевые слова: конфликт, конфликтная ситуация, дипломатия, государство.
1. События, по ходу которых возник обсуждаемый ниже текст -эпизод, находящийся на пересечении полей экономической и политической истории, конкретно богатой неожиданными поворотами истории ранней российской мануфактуры и еще более динамичной и непредсказуемой истории дипломатии. Поначалу чисто межличностный конфликт, в котором столкнулись персональные экономические интересы владельцев промышленного объекта, не будучи своевременно отрегулирован, из частно-правового перерос в публично-правовой и был разрешен при вмешательстве первых лиц нескольких государств. В литературе (см. работы И.Х. Гамеля, Н.Н. Бантыш-Каменского, Д.В. Цветаева, И.П. Козловского и др.[1]) связанные с ним события упоминался и с разных сторон анализировался неоднократно. Возвратиться к нему нас подтолкнуло то обстоятельство, что сопряженный с ними дипломатический диалог сохранил любопытные высказывания, ярко и семантически отчетливо обнажившие некоторые идеальные представления российской власти о себе и власти вообще.
2. Нидерландское посольство во главе с полномочным послом Альбертом Бурхом на российскую границу прибыло 31 октября 1647 г. В Новгороде произошло непредвиденное: 16 декабря посол умер. Текущими делами занялся сопровождавший покойного его сын Конрад. Назначение нового посла требовало времени для принятия решения передачи его адресату. Ожидая распоряжений от Генеральных штатов, посольство с разрешения российских властей возобновило движение по направлению к столице государства. Прибыв в Москву 10 января 1648 г., оно оставалось там до августа.
Хотя верющую грамоту (от 29 марта), подтверждавшую посольский статус К. Бурха, тот получил от прибывшего из Нидерландов гонца только 2 июня, и, как следствие, только 20-го числа этого месяца был официально принят царем в качестве посла, без дела на протяжении пяти проведенных в ожидании месяцев он не сидел. Еще 25 февраля он передал в Посольский приказ грамоты "от князя Оранскаго и от Статов, просительные" (от 3 и 16
января, т. е. полученные им уже в Москве). Их содержание коротко и емко охарактеризовал Н.Н. Бантыш-Каменский: в них говорилось "о Акеме и Марселисе, напрасно у его величества обнесенных, дабы возвращены были им и Виниусу конфискованные у них железные, великим их иждивением построенные заводы и уволены бы были от положенных на них пошлин" [2].
С целью сделать более понятным приводимый далее материал, кратко остановимся на содержании отношений упомянутых в этой цитате лиц, сути и обстоятельствах их конфликта, который к этому времени имел уже значительную историю.
Первые в России вододействующие доменные и передельные заводы -Тульские, они же Городищенские, на реке Тулице - были основаны компанией, состоявшей из нидерландских купцов братьев Андрея и Абрахама Виниусов и объединившегося с ними Юлиуса Виллекена (или Вылкенса, как именуют его русские документы). Жалованную грамоту на строительство и пользование построенным компаньоны получили 29 февраля 1632 г., первое железо заводы дали не позднее марта 1636-го. Поскольку первая компания распалась, Андрей Виниус в конце 1630-х гг. собрал новую. В нее вошли комиссар датского короля выходец из Г амбурга Петр Гаврилович Марселис и его зять нидерландский купец Филимон Филимонович Акема. Отношения между ними и Виниусом, первоначально вполне корректные, уже в первой половине следующего десятилетия стали портиться. Одной из причин возникшего напряжения являлась бесцеремонность, с какой пришедшие на готовое новые компаньоны принялись выдавливать из дела его основателя. Долгое время, учитывая близость Марселиса к трону и правительственным кругам, Виниус их давление терпел. Но после смерти царя Михаила Федоровича, когда поддержка Марселиса в этих кругах ослабела, он решился на противостояние и составил на компаньонов жалобу. Отношения резко обострились. В декабре 1647 г. правительство, не решив, на кого из противников сделать ставку, отписало заводы на государя, т. е. фактически конфисковало. Началась борьба за их возращение, участие в которой приняли бывшие компаньоны - Виниус с одной стороны, Марселис и Акема с другой. Преодолев колебания, правительство в конце концов выработало позицию: решило с сентября 1648 г. передать заводы Марселису и Акеме, Виниусу же предоставить возможность на льготных условиях заниматься бизнесом в другой сфере - заготавливать и торговать смолой.
Определенную роль в реализации именно такой формулы разрешения конфликта сыграла позиция иностранных государств, в лице высших персон Нидерландов и датского короля энергично вмешавшихся в спор хозяйствующих субъектов. Посредниками в этих контактах явились нидерландские дипломатические агенты К. Бурх в 1648 г. и А. Гольст в
1651-м - проводники точки зрения на события и их участников, которую выбрали власти его страны.
Когда Бурх находился в Москве, история с заводами как раз подошла к своей кульминации.
3. О подключении к конфликту Бурха косвенно свидетельствует факт активизации почувствовавших с его прибытием внешнюю поддержку Марселиса и Акемы. Добиваясь отдачи конфискованного завода именно им, 19 апреля 1648 г. они били челом об этом в Ствольном приказе. Вскоре (по Бантыш-Каменскому, 27 апреля, по Гамелю, 15 мая) их просьба была удовлетворена [3].
Виниус встречную просьбу (о передаче заводов ему) подал лишь 2 августа [4]. Но ожидать ответного его шага можно было в любой момент, поэтому не удивительно, что посланный поддерживать его противников Бурх на ближайшей после официального приема встрече с боярами передал русской стороне еще одну грамоту, излагавшую голландскую точку зрения в деле о заводах.
Последняя к данному моменту претерпела существенную эволюцию [5]. В Посольском приказе лежали оригиналы минимум трех грамот, полученных ранее из Нидердандов. Первая была привезена возвратившимися оттуда осенью 1647 г. российскими послами стольником и наместником Медынским Ильей Даниловичем Милославским и дьяком Иваном Байбаковым [6]. Содержание грамоты письменно фиксировало и развивало позицию голландцев, артикулированную во время личных встреч послов с представителями Г енеральных штатов: "Петр Марселис амбурец, а не их Г аланские земли подданной. А Филимона Филимонова они не знают и того не ведают, где родился, и жил, и ныне где живет". Русские вправе принять решение по поводу этих лиц, не сносясь с государством, которое не имеет к ним отношения: "в тех их неправдах волен великии государь..., его царское величество, что ни велит над ними учинить". Оставаясь на той же платформе, в грамоте, отправленной в Москву с возвращавшимися послами, голландские «владетели» и Вилим (Вильгельм II) Оранской заявляли (в изложении более позднего документа), что, если бы "те люди у них были под их владеньем, и они б того не отставили, что им про то дело накрепко сыскать; толко потому, что они ныне не под их судом и владеньем живут, и им не являютца, и они о том деле не могли учинить" [7].
Очень скоро эта позиция изменилась на диаметрально ей противоположную. Цитированный нами документ содержит ссылки на две новые грамоты из Нидерландов - от 29 октября и 25 февраля. Вторая несомненно 1648 г., первая, судя по последовательности перечисления -предыдущего 1647 года. К сожалению, не ясно, каким датам - написания или подачи - соответствуют приведенные. Исходя из того, что одна из последующих грамот, упоминаемых в том же документе, датирована подачей, можно предположить, что аналогичный смысл имеют и указанные
(октябрьская и февральская) даты. В Москву эти грамоты могли попасть, будучи привезенными участниками конфликта, их доверенными лицами, наконец, (обе или только вторая) в составе корреспонденции, которой обменивалось с Нидерландами посольство Бурха.
Если это предположение верно, то когда эти документы были составлены? В более поздней связанной с этим делом грамоте, датированной при подписании в Гааге 17 июня 1648 г. и поданной в Москве Ф.Ф. Акемой 23 декабря того же года, упоминается о двух предшествующих нидерландских грамотах, "которые в ыюле и в последнем в генваре писаны" [8]. Поскольку документ составлен в Нидерландах, приведенные в нем даты - несомненно, исходящие. Январская к 25 февраля до Посольского приказа добраться скорее всего не успела бы - в лучшем случае, в феврале была подана грамота, составленная в июле. Писанная же в январе была вручена позже, скорее всего - через Бурха [9]. Таким образом, излагаемые далее июльская 1647 и январская 1648 гг. грамоты характеризуют состояние нидерландской позиции в деле, первая, к моменту посылки А. Бурха, вторая - времени после его смерти, когда решался вопрос о замене. Значительной ее эволюции в промежуток между июлем и январем не прослеживается, а вот по отношению к первоначальному состоянию она изменилась кардинально.
Уже в июльской грамоте Филимон Акема назван "нашим подданным", а русские жалобы на него "с товарыщем" (Марселисом) квалифицированы, как их отягощение. "И мы инако розсудити не могли, - извещали Генеральные штаты, - но то, что есть некоторые люди, которые ищут их без вины у вашего царского величества" с целью их "в неверке учинить, и в немилость и в нежалованье привести". В качестве причины столь радикальной перемены отношения к обвиняемым указывалось на то, что составители это дело "подлиннее выразумели" [10]. Во второй, январской, грамоте сообщалось о получении «вельми печалных жалоб» об Акеме, «некоторые дела» на которого «смышлены», якобы, «царского величества... именем». Взывая о милости к признанному нидерландским подданным Акеме, обе грамоты преследовали одну цель, "велми служително и дружно" добивались одного результата: просили царя "подлинное основателное ведание о его (Акемы. - И.Ю.) деле взяти, чтоб неповинность ево объявилась и ему б от вашего царского величества быти обережену в его правде и милости во защищену и оборонену супротив тех всех, которые ненавистью и нелюбием или и иными некоторыми мерами у вашего царского величества ищут его в неверку весть [11].
В том же ключе составленная грамота была вручена Бурху [12], которому поручалось лично разъяснить позицию голландских властей и добиваться, чтобы ее учли. 20 июня, во время официального приема посла государем, эту грамоту он подал. "А в грамоте, - лаконично резюмирует
позднее Посольский приказ, - написано тож, что и в прежних грамотах писано"[13].
Полученное Бурхом "ответное письмо" [14] (именно так оно именуется в источнике) - и есть тот документ, который привлек наше внимание в связи с затронутой в нем темой государевой чести.
В нарративной его части кратко изложена грамота царя Алексея Михайловича "к недерлянским и к галанским владетелем" 155 (1646/47) г. "о неправдах" Марселиса и Акемы. Далее сообщено о разъяснениях по этому поводу, данным во время пребывания в Нидердандах послам Милославскому и Байбакову, и о содержании привезенной ими в Россию грамоты от Штатов и статхаудера Вильгельма Оранского. Далее - о грамотах Штатов русскому царю от 29 октября и 25 февраля, в которых было "объявлено, что они, Филимон и Петр, люди кампанеи и земли их, и об них печалуютца". Новейшая грамота (полученная от Бурха) только упомянута, поскольку она, по мнению составителей ответа, по содержанию от предыдущих не отличается [15].
4. Излагаемая далее русская точка зрения касается трех затронутых нидерландским послом вопросом. Пожалуй, только в одном случае можно говорить о собственно ответе. Речь идет о, якобы, чрезмерно обременительной пошлине "с пушек", взятой с Акемы в Архангельске. Заявление о ее тяжести объявлено неправдою. Без углубления в подробности разъяснено, что эта пошлина проезжая и взята по царскому указу.
Предшествующие этому разъяснению два пассажа - не столько ответы, сколько своего рода "размышления по поводу прочитанного". Первый касается обратившей на себя внимание неразберихи с подданством и дает ей оценку. "И великому государю нашему, его царскому величеству, то в великое подивленье. Как великий государь наш, его царское величество, с послы писал к ним, честным владетелем, о Петрове и Филимонове неправдах, и они, владетели, царского величества послом говорили, что Петр и Филимон не их подданные. А после того к великому государю нашему, к его царскому величеству, в трех грамотах писано об них, что они, их подданные, печалуютца". Масла в огонь "подивления" подлила корреспонденция из Дании: "А дацкой Християнус король к великому государю нашему, к его царскому величеству, писал, что Петр Марселис - ево подданной и слуга".
Сквозь этот не лишенный иронии текст отчетливо пробивается представление о порядке, каким он должен быть в государстве, где отношения подданства поставлены "правильно". У готовившего ответ анонимного автора вызывает удивление, что первые лица двух государств фактически одновременно признают одно и тоже лицо своим подданным. Утверждения осознаются как противоречащие друг другу и в силу этого одно из них - как, несомненно, ложное. Еще более удивительной кажется
ему легкость отказа от заявлений, несколько раз сделанных вполне официально (сначала в устной беседе послам, позднее в посланной с ними грамоте). Ситуация не имеет ничего общего с эволюцией переговорной позиции, естественной в дипломатическом диалоге. В данном случае опровергаются факты, причем от себя же исходящие. Указание на "подивленье" содержит не явно выраженную оценку и следующую из нее "мораль": достойные одобрения "владетели" должны ответственнее
относиться и к своим словам, и к зависящим от них судьбам подданных.
Еще более выразителен следующий фрагмент, включающий прямые высказывания о качествах власти, вытекающие из представлений о ее природе.
"Да к царскому ж величеству владетели в грамотах своих писали, что у Петра и у Филимона, что в том железном деле над ними учинено по наносу лихих людей. А ты в письме своем написал, что то дело взято по наносу Ондрея Виниюса. И то дело непристойное и незбытное. Великий государь наш, его царское величество, самодержавен - наносов ни от ково никаких не слушает. А взято было у Петра Марселиса да у Филимона Филимонова то железное дело за их многие неправд[ы], да и потому у них взято, что урочные годы дошли" [16].
Не станем анализировать приведенное здесь официальное обоснование конфискации заводов [17]. В данном случае более интересна присутствующая в тексте замечательно четкая проекция идеи самодержавной власти на диалог "государь - подданные". Здравый смысл подсказывает, что практика государственного управления в условиях концентрации власти в руках одного лица далека от этого идеала и реализовать его в чистом виде едва ли возможно. Почти вся исполнительная власть делегируется другим лицам, с учетом своего понимания и чаще всего в своих интересах в большей или меньшей степени фильтрующих и обрабатывающих идущую в направлении к трону информацию. Г.К. Котошихин в открывающем его сочинение очерке новейшей русской истории от Ивана IV Васильевича до Алексея Михайловича поведал о хитростях и коварствах Бориса Годунова, целенаправленно формировавшего мнение царя Федора Иоанновича: "боярин прииде к царю и поведа..." - "царь же, послушав его, то и сотворил" [18]. Эти формулы -выражение достаточно трезвого осознания человеком того времени степени политической «независимости» самодержавной власти, реализуемой в практике ее функционирования.
Но прозе жизни не затмить идеала, ощущаемого подчас даже более реальным, чем сама жизнь. Разного рода "медиаторы", подобные "зломышленному болярину" Годунову - суть посредники чисто технические, им позволено влить только на выражение, но никак не на содержание воли истинного государя - тот, уверены подданные, "наносов не слушает" в принципе [19].
Нам кажется, что приводимое тем же Котошихиным описание "сидения" царя с боярами - совместной его работы с Думой - прекрасно все это подтверждает. Бояре и думные люди "садятця по чинам" и, "о чем лучитца мыслити, мыслят с царем, яко обычай и инде в государствах. А лучится царю мысль свою о чем объявити, и он им объявя, приказывает, чтоб они, бояре и думные люди, помысля, к тому делу дали способ. И кто ис тех бояр поболши и разумнее или кто и из менших, и они мысль свою к способу объявливают... А на чом которое дело быти приговорят, приказывает царь и бояре думным дьяком пометить, и тот приговор записать" [20].
Сводя сказанное к схеме, получаем следующую последовательность действий: а) царь мыслит, б) объявляет свою мысль, в) требует от бояр и думных людей, чтобы они "делу дали способ", г) заседающие в Думе "мысль свою к способу объявливают". Хронологическая последовательность событий точно отражает здесь их каузальную связь. Источник - царь, от него исходит первичный волевой и интеллектуальный импульс, в процессе обрастания плотью постепенно редуцируемый до уровня закрепляющих дела дьяков и прикладывающих к документам руки подьячих. Особенно ценно, что изложил нам эту схему Котошихин, вполне, как мы уже видели, осознающий, что на практике все может быть и не столь чинно и стройно, что бывают случаи, когда источником направляющей события воли оказывается отнюдь не государь. Но норма - та, что отражена в описании "сидения".
Из осознания этой нормы и рождаются пассажи, подобные отповеди русского приказного голландскому послу, рискнувшему вместе с правительством своей страны предположить, что поступками самодержавного государя могут руководить нашептанные ему "наносы".
Заметим, что возможность такой трактовки адресованных русскому царю посланий, по-видимому, не учитывалась составлявшими их европейским дипломатам. В более поздней (июня 1648 г.) грамоте, данной Генеральными Штатами Акеме, отмечено удивление фактом долгого молчания русской стороны - судя по всему, никому в этом кругу и в голову не приходила возможность ситуации, когда власти, разворачивая дело в лоббируемом направлении, на письма, в которых это направление обосновывается, упорно не отвечают.
Обратим внимание на важное, как нам кажется, обстоятельство. Письмо, данное Бурху - документ, имевший в дипломатическом диалоге иной статус, нежели грамота, адресованная государю другой страны. Ответные листы, они же "ответные списки" или просто "ответы", излагавшие позицию российской стороны по затронутым противоположной стороной вопросам, составлялись в Посольском приказе и, будучи рабочим документом, можно полагать, не всегда сообщались не только царю, но и Думе [21] - это были промежуточные материалы, предназначенные прежде
всего участникам переговорного процесса. А письмо, данное Бурху, не являлось даже ответом на грамоту. Источник упоминает, что посол, будучи "у бояр в ответе", подал им "писмо против сей же грамоты". Именно на это письмо, составленное "против" излагавшей официальную позицию Нидерландов грамоты Генеральных штатов, но являвшееся, в отличие от этой грамоты, собственным, авторским его текстом, ему было дано цитированное выше "ответное письмо". Государева грамота - его "запечатленная воля" [22], сообщаемая другому властителю, "ответные листы" - письменная фиксация текущей позиции лиц, уполномоченных вести переговоры, заявленная лицу равного с ними статуса. Этикетные требования к такого рода текстам были, естественно, неизмеримо менее жесткими, чем к грамотам. Как следствие, в них можно было высказываться о вещах, для грамот неудобных, и употреблять формы выражения, в них, как правило, избегаемые. Именно это обстоятельство, полагаем, и обусловило появление в рабочих материалах переговоров с Бурхом ряда привлекших наше внимание высказываний, демонстрирующих представление московского двора о качествах государя.
Обдумывая их, рискнем усмотреть за этими пассажами глубинные различия представлений об образе идеальной власти у жителей Западной Европы и России.
Для европейца, особенно для протестанта, власть имеет определенное право на ошибку. Острое ощущение сакральной природы государственной власти, свойственное российскому подданному, делает такие ошибки, даже достаточно невинные, невозможными. (После провала усилий связать брачными узами русскую царевну Ирину Михайловну и датского королевича Вольдемара-Кристиана - усилий, питавшихся в первую очередь волей горячо желавшего этого брака царя Михаил Федоровича, стали искать виноватых - и разумеется в немалом числе таковых обнаружили [23].) Открытая демонстрация подобных ошибок - публичное, и потому особенно позорное попрание чести властителя [24].
Для европейца представление о государственной власти сливается с образом некой машины (не обязательно всюду конструктивно одинаковой), которая и управляет индивидом, и одновременно им управляется. Эта машина способна воспринимать идущие от общества сигналы, слыша и усваивая как достоверную информацию, так и "наносы". Напротив, подданный российской короны не может допустить влияния "наносов", не ощутив урона чести самодержца. Тех же, кто такое влияние допускает, не может не остановить.
Любопытно отметить, что работавшие в России иностранцы, по крайней мере некоторые из них, попав в страну с иными, чем привычные им, формой правления и политическим режимом, оказались тем не менее вполне способными транспонировать привычное им представление о чести
монарха. Об этом говорит практически синхронный описанным событиям эпизод, произошедший с одним их участником
В 1648 г. проезжая на пути в Венецию "королевский город" Варшаву, А.Д. Виниус случайно обнаружил там некий артефакт, с его точки зрения, непосредственно затрагивавший государеву честь. В написанной им впоследствии записке он рассказал, что "на Краковской горе за городом в слободе на большой улице, где всякие послы мимо едут, стоит нарочная каменная большая хоромина, а над дверьми тое хоромины было написано золотыми вырезы латынскими словами в черном каменье, что будто мощи государя царя и великаго князя Василия Ивановича всеа Русии и брата ево князь Дмитрея Ивановича еще лежат в той хоромине в большой славе короля литовскава; и я то писмо списал по латыни и как приехал я к Москве, и про то извещал думному дьяку Назарю Чистого и дал ему то писмо своею рукою, и то писмо он велел перевесть переводчику Ивану Фанделвину из латынскова языка в цесарской язык, а с цесарскаго языка перевел в руской язык переводчик Борис Борисов; и по тому моему извету про тое недостойную статью отписать к литовскому королю; и король тот камень с нарочным гонцом послал к Москве... " [25].
Заметим, что пересылка в Россию из другого государства надгробного памятника для XVII в. уникальна и уже в силу этого достойна упоминания. Нас же она интересует в первую очередь из-за того, что главным двигателем в этой истории оказался иноземный торговец - человек, представления которого о чести государя и государства формировались в существенно иной, чем в России, идеологической атмосфере и сформировались, несомненно, существенно отличными от российских.
Заметим, что при первом царе из рода Романовых, во многом продолжавшем политическую линию Шуйского, отношение к деятельности последнего было преимущественно позитивным, а создававшиеся в это время исторические труды, затрагивавшие его личность и деятельность, характеризовали их преимущественно в панегирическом духе [26]. Как видим, Виниус ощущал динамику политической конъюнктуры, умел делать из нее практические выводы. Многолетнее существование в Варшаве выставленного на всеобщее обозрение надгробия, золотыми литерами напоминавшего о факте пребывания московского царя, а потом его праха в плену, притом, что в действительности его останки давно покоились на родине, наносило очевидный ущерб чести российского государя и его державы - поистине, было самой что ни на есть "недостойной статьей". На эту частность не обратили внимания члены посольства во главе с боярином кн. А.М. Львовым, ведшие переговоры о возвращении праха. "Голанец породою" Виниус, демонстрируя тонкое понимание вопросов государственной чести, не только на перечисленное внимание обратил, но еще и позорящую надпись списал, и организовал двойной ее перевод, и
"раскрутил" машину управления, добившись дипломатических действий с целью ликвидации очевидной "порухи достоинству".
Но долго живший в России Виниус, проезжая Речь Посполитую, осознавал себя россиянином, а не представителем родных ему Нидерландов (хотя российским подданным тогда еще не являлся), почему и рассуждал в соответствии с российскими мерками. Европейцам же такие тонкости были не понятны. Вызывая удивление русских бояр, они хлопотали перед ними за своих подданных. Английский врач С. Коллинс упоминает, что датский король среди прочих европейских монархов наиболее часто обращается к русскому царю с просьбами, касающимися частных лиц. Удивлявшийся этому А.Л. Ордин-Нащокин будто бы замечал, что они (такие просьбы) у него, "как слышно, дешевы" [27]. Для датского же короля, предшественника которого на троне Иван IV презрительно именовал "королем воды и соли" [28], такое поведение было, по-видимому, вполне естественным - во всяком случае чести и достоинства оно не унижало.
Список литературы
1. Гамель И.Х. Описание Тульского оружейного завода в историческом и техническом отношении. М., 1826. С. 13-17; Бантыш-Каменский Н.Н. Обзор внешних сношений России (по 1800 год). Ч. 1. Австрия, Англия, Венгрия, Голландия, Дания, Испания. М., 1894; С. 181183; Цветаев Д.В. Протестантство и протестанты в России до эпохи преобразований. М., 1890. С. 397-403; Козловский И.П. Первые почты и первые почтмейстеры в Московском государстве: Опыт исследования некоторых вопросов из истории русской культуры во 2-й половине XVII века. Т. 1. Текст исследования. Варшава, 1913. С. 171, 173, 174.
2. Бантыш-Каменский Н.Н. Указ. соч.Ч. 1. С. 182-183.
3. Там же. С. 181; Гамель И.Х. Указ. соч. С. 16.
4. Бантыш-Каменский Н.Н. Указ. соч. С. 181.
5. Упорство своих усилий в решении этого вопроса отмечали сами голландцы, в очередной грамоте (данной Штатами 17 июня 1648 г.) упоминающие о "нарочном приказе" отправлявшемуся в Россию послу, "как мы про то в наших имянованных грамотах вашему царскому величеству известили, которой приказ мы ему после того обновили, и ещо и ныне ему то подле сего обновляем" (РГАДА. Ф. 50. Оп. 1. 1648. Д. 2. Л. 3. Курсив наш).
6. Отправление из Москвы 19 июля 1646 г., из Архангельска 10 сентября, прибытие в Гаагу 19 ноября, возвращение в Москву 9 октября 1647 г. (Бантыш-Каменский Н.Н. Указ. соч. С. 181, 182).
7. РГАДА. Ф. 50. Оп. 1. 1648. Д. 2. Л. 11-12.
8. Там же. Л. 2.
9. Январскую грамоту могли готовить для вручения К. Бурху вместе с посланной к нему новой верительной грамотой.
10. Там же. Л. 2.
11. Там же. Л. 2-3.
12. Там же. Л. 3.
13. Там же. Л. 12.
14. Там же. Л. 11-14.
15. Там же. Л. 11-12.
16. Там же. Л. 13.
17. Отчасти это сделано в находящейся в печати нашей статье
«"Страсти" вокруг домны: К истории конфликтов вокруг первого
российского доменного завода (40-е гг. XVII в.)».
18. Котошихин Г.К. О России в царствование Алексея Михайловича. М., 2000. С. 23.
19. Не случайно каждая челобитная пишется непосредственно на царское имя. Даже для членов царской семьи, в том числе женщин, все население огромной страны, включая высший его слой - холопы, рабы См. у Г.К. Котошихина: "А государства своего за князей и за бояр замуж выдавати их не повелось, потому что князи и бояре их есть холопи и в челобитье своем пишутца холопьми, и то поставлено в вечной позор, ежели за раба выдать госпожа" (Котошихин Г.К. Указ. соч. С. 36; Курсив наш. -И.Ю.).
20. Котошихин Г.К. Указ. соч. С. 45.
21. Юзефович Л.А. "Как в посольских обычаях ведется...". М., 1988. С.
158.
22. Там же. С. 40.
23. Кошелева О.Е. Приговор князю Ивану Никитичу Хованскому // Архив русской истории. Вып. 5. М., 1994. С. 139-140.
24. Системному анализу феномена «чести» в русском средневековом сознании посвящена кн.: Коллманн Н.Ш. Соединенные честью: Государство и общество в России раннего нового времени.. М., 2001. Для данной статьи наиболее интересен материал главы 6.
25. Гамель И.Х. Указ. соч. Прибавление. С. 9.
26. Абрамович Г.В. Князья Шуйские и российский трон. Л., 1991. С.
175.
27. Коллинс С. Нынешнее состояние России, изложенное в письме к другу, живущему в Лондоне // Утверждение династии. М., 1997. С. 221.
28. Мадиссон Ю.К. Посольство И. Гофмана в Ливонию и Русское государство в 1559-1560 гг. // Исторический архив. 1957. № 6. С. 138.
I.N. Urkin
CONCEPT OF AUTOCRATIC POWER HONOUR (DIPLOMATIC INCIDENT OF 1648)
The issue of settling a conflict is discussed with the diplomatic incident of 1648 given as an example.
Key words: conflict, conflict situation, diplomacy, state.
Получено 24.01.2012 г.
