CC BY
150
ЮРИДИЧЕСКИЕ НАУКИ
УДК 341 ББК 67.9
ПРЕДЕЛЫ ИМПЛЕМЕНТАЦИИ РЕШЕНИИ ЕСПЧ И ФЕНОМЕН ДИФФУЗИИ ЕВРОПЕЙСКОГО (МЕЖДУНАРОДНОГО) ПРАВА
ИГОРЬ ВЛАДИМИРОВИЧКАЛИНСКИЙ,
соискатель Московского университета МВД России им. В.Я. Кикотя, кандидат юридических наук;
ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ ЧЕРВОНЮК,
профессор кафедры конституционного и муниципального права Московского университета МВД России имени В.Я. Кикотя,
доктор юридических наук E-mail: v/[email protected] Научная специальность 12.00.10 — международное право; европейское право
Citation-индекс в электронной библиотеке НИИОН
Аннотация. Пределы дискреции национальных органов власти в вопросах имплементации решений ЕСПЧ предопределены как природой государственного суверенитета, так и законодательно признанными международными обязательствами государства. Обоснованная Конституционным судом ФРГ концепция «ограниченной правовой силы постановлений Европейского Суда по правам человека», воспринятая практикой конституционных судов Италии и Испании, Конституционного совета Франции и Верховного суда Великобритании, остро заявившая о себе в последние годы в ряде стран Европы проблема сохранения национальной идентичности и традиционных ценностей, обусловившие возникновение в них феномена блокирующего внутригосударственного консенсуса, выступают достаточным фактическим основанием для признания за национальными государствами права на опровержение тех решений ЕСПЧ, которые создают риски для упразднения конституционно закрепленных в стране порядков и основ конституционного строя.
Презюмируется, что имплементация не исчерпывает всех форм влияния судебных решений ЕСПЧ на национального законодателя; существуют и иные формы зкспансии европейского прецедентного права во внутригосударственное, под влиянием которой неизбежны трансформации национальных правовых систем. Это объективное, институционально не оформленное стихийное (неуправляемое) влияние, создаваемое практикой ЕСПЧ права на правовые системы государств европейского ареала. Этот способ заимствования «чужого» (иностранного, европейского, международного) права национальными системами права в западной юридической лексике сравнительно недавно получил название диффузии права. Посредством диффузии прецедентного права Европейского Суда внутригосударственное право постоянно обогащается новыми понятиями, принципами, юридическими конструкциями, инновационными формами защиты прав и основных свобод личности. С диффузией прецедентного права непосредственно связано стремительное развитие гуманитарного права — мегаобщности права, одновременно характеризующейся как внутригосударственным, так и трансграничным действием.
Ключевые слова: принцип наднациональности европейского (международного) права, модели взаимодействия международного (европейского) и внутригосударственного права, концепция «ограниченной правовой силы постановлений Европейского Суда», право государства на опровержение решений ЕСПЧ, динамическое толкование Конвенции Европейским Судом, пределы дискреции национальных органов власти в вопросах применения европейского (международного) права, общеевропейский консенсус, блокирующий внутригосударственный консенсус, диффузия права как проявление аккультурации в праве, экспорт европейского права в национальные правовые системы, институционально определенные формы экспансии европейского права, рецепция и унификация права, гармонизация российского и конвенционного права, способы диффузии европейского права во внутригосударственное право
Abstract. The limits of discretion of national authorities in implementation of the ECHR decisions not only predefined by the nature of state sovereignty but also legally recognized the state's international obligations. Justified by Constitutional court of
Germany the concept of «limited legal force of judgments of the European Court of human rights», interpreted by the jurisprudence of the constitutional courts of Italy and Spain and French constitutional Council and the Supreme court of the UK, urgently declared itself in recent years in several countries of Europe, the problem of preservation of national identity and traditional values that led to the emergence of the phenomenon of blocking domestic consensus performing a sufficient factual basis for the recognition of national states the right to refute the decisions of the ECHR, which create risks for the abolition of the constitutional order in the country and basic constitutional order.
It is presumed that the implementation does not cover all forms of impact of judicial decisions of the ECHR on national legislation; there are other forms of expansion of European case law in the domestic, under the influence of which the transformation of national legal systems is inevitable. It is an objective, institutionally unformed natural (uncontrolled) influence generated by the practice of the ECHR rights on the legal systems of the member States of the European range. This way of borrowing of "foreign" (foreign, European, international) law by national systems of law in Western legal lexicon relatively recently has received the name of diffusion of law. By means of diffusion of the case law of the European Court the domestic law is constantly enriched with new concepts, principles, legal structures, innovative forms of protection of human rights and fundamental freedoms. The diffusion of case law directly related to the rapid development of humanitarian law — the law megabest, simultaneously characterized by both domestic and cross-border action.
Keywords: the principle of supranationality of European (international) law; models of interaction between international (european) and domestic law; the concept of limited legal force of judgements of the Court of Justice of the European Union; the right of a state to refute the decisions of the ECHR; the dynamic interpretation of the European convention on Human Rights by the Curt of Justice of the European Union; the limits of discretion of national authorities in the application of European (international) law; European consensus; blocking domestic consensus; diffusion of law as a manifestation of acculturation in the rights; the export of European law in the national legal system; institutionally defined forms of expansion of European law; reception and unification of the law; harmonization of Russian and Convention rights; way
Исследуя факторы имплементации решений ЕСПЧ национальными правовыми системами, теория исполнения международного (европейского) права обобщенно указывает на две проблемы, существующие в данной области. Первая из них связана с тем, что национальные власти не выполняют требования ЕСПЧ относительно осуществления государственно-правовых реформ в силу нескольких причин: неосознания проблемы национальными властями; недостаточности ресурсов и значительного масштаба требуемых конституционных изменений; социальной инерции внутри самого общества, а равно вследствие причин внутриполитического свойства; в такой ситуации государство предпочитает исполнить требование о компенсации обратившемуся в ЕСПЧ заявителю, но не предпринимая при этом каких-либо реформ правовой системы. Более основательной является все же вторая проблема реализуемости решений ЕСПЧ заключающаяся в том, что государство не исполняет решения Европейского Суда, ссылаясь на фундаментальные ценности своей правовой системы [1].
Такой взгляд на проблему, лишь в определенной мере отражающий действительное положение дел, грешит односторонностью. Задолго до принятия Конституционным Судом РФ постановлений от 6 декабря 2013 г. № 27-П, от 14 июля 2015 г. № 21-П, от 19 апреля 2016 г. № 12-П, определивших его несогласие с решениями ЕСПЧ, конституционные и высшие суды ряда европейских стран заняли весьма жесткую позицию в отношении тех решений ЕСПЧ, которые непосредственно затрагивали основы национального правопорядка этих стран. Таким образом, в новейших условиях теория исполнения международного (европейского) права, являющаяся частью более общей проблемы — проблемы взаимодействия международного (европейского) и внутригосударственного права, дополняется еще одним аспектом, связанным с обоснованием пределов решений международных судов.
1. Пределы решений наднациональных органов и характер их (решений) трансформации национальными правовыми системами обусловлены государственным суверенитетом, выступающим в то же время доминантой для избрания в соответствии
с этим постулатом модели взаимодействия международного (европейского) и внутригосударственной правовой систем. Классическим представлениям о государственном суверенитете соответствовал бы и вывод отечественного мэтра международного права о том, что в силу своих суверенных прав государство осуществляет международные обязательства с учетом национального правопорядка и «способами, удобными прежде всего для данного государства» [2, с. 10]. Тем не менее, то обстоятельство, что суверенитет государства в международном праве есть отражение его (государства) самостоятельности, независимости как участника межгосударственных отношений, а также верховенства его власти в пределах соответствующей территории [3, с. 23], предопределяет широкую дискрецию национальных органов власти, а значит, свидетельствует о легитимности права государства самостоятельно определить необходимые для исполнения конвенционных норм, включая решения ЕСПЧ по их применению и толкованию, правовые средства. В свое время эту особенность имплементации судебных решений международного суда точно определил ЕСПЧ, отметив, что «национальные власти, получая сведения о потребностях общества непосредственно от населения, в большей степени, чем международный суд, способны оценить, что составляет «общественный интерес» [4].
Вместе с тем, все более углубляющаяся интеграция государственных и правовых систем, не отменяя фактора государственного суверенитета, в то же время должна учитывать и те обременения, которые суверенное государство добровольно воспринимает на себя вследствие такой интеграции. В этой связи утверждение о том, что «определение способов выполнения международных обязательств относится к проявлению государственного суверенитета и входит во внутреннюю компетенцию государства...», по признанию самих же цитируемых авторов, оказывается справедливым лишь при одном условии, а именно «.если только государство не обязалось придерживаться каких-либо определенных способов исполнения данной международной нормы, скажем, издать законы, предписывающие их исполнение» [5].
В свете отмеченного резонными являются, по меньшей мере, следующие вопросы: указывает ли
факт ратификации государством-членом Совета Европы Конвенции о защите прав человека и основных свобод то обстоятельство, что решения ЕСПЧ по применению и толкованию конвенционных норм являются всегда непререкаемыми, подлежащими безусловному исполнению национальными властями государства — члена Совета Европы; устраняет ли факт ратификации право государства на опровержение тех решений, исполнение которых создают явную или потенциальную угрозу конституционному правопорядку, декретированным Основным законом страны основам конституционного строя. Понятно, что эти вопросы для целого ряда государств Европы отнюдь не риторические и представляют далеко не теоретическую, отвлеченную от конституционной реальности, актуальность.
2. Если национальные государства европейского ареала при определении пределов действия конвенционных норм руководствуются государственным суверенитетом, то у ЕСПЧ есть не меньше оснований, чтобы при принятии решений, связанных с их (нормами) применением, ссылаться на т.н. общеевропейский консенсус. Примечательно, что Европейский Суд неоднократно подчеркивал, что его правовые позиции всегда отражают существующий среди государств — членов Совета Европы консенсус (постановления от 13 ноября 2007 г. по делу «D.H. и другие против Чехии», от 1 октября 2009 г. по делу «Кимля и другие против России», от 10 марта 2011 г. по делу «Киютин против России» и др.) и что европейский консенсус признается существующим, если установлено общее согласие большинства государств — участников Конвенции или по крайней мере относительное единообразие подходов к той или иной сфере правоприменения (постановления от 22 октября 1981 г. по делу «Дад-жен (Dudgeon) против Соединенного Королевства», от 26 мая 2011 г. по делу «R.R. против Польши», от 22 марта 2012 г. по делу «Константин Маркин против России» и др.).
Современная международно-правовая доктрина определяет понятие общеевропейского консенсуса как «подлежащую обнаружению тенденцию или общность подходов к регулированию рассматриваемого вопроса, по крайней мере, в некоторых государствах — членах Совета Европы [6]. После того, как установлен европейский консенсус, он
обычно используется для того, чтобы определить, предоставляет ли Конвенция защиту в тех случаях, когда соответствующие гарантии прямо не указаны в самой Конвенции. В случае существования общеевропейского консенсуса, под который оспариваемые правовые предписания государства-ответчика не подпадают, и разумное оправдание такому положению дел отсутствует, ЕСПЧ по установившемуся обыкновению устанавливает нарушение Конвенции (как это, к примеру, имело место в деле «Республиканская партия России против России»).
Отмеченное указывает на то, что общеевропейский консенсус является тем фактором, наличие которого придает принимаемому ЕСПЧ решению легитимный характер; напротив, отсутствие консенсуса, на который ссылается Суд при рассмотрении конкретного дела, одновременно означает, что принятое им решение имплицитно может входить в противоречие с теми фундаментальными ценностями, которые составляют основу национального правопорядка, вследствие чего такое решение свойством легитимного не может обладать, а значит, его исполнение государство-ответчик с высокой долей вероятности поставит под сомнение. Отмеченная ситуация имела место по делу «Анчугов и Гладков против России»; сделанная в постановлении по данному делу ЕСПЧ ссылка на якобы существующий европейский консенсус относительно возможности участия осужденных к лишению свободы опровергается сравнительными данными. Оценка состояния правового регулирования выборов в 43 государствах — участниках Конвенции дала основание Конституционному Суду РФ в постановлении от 19 апреля 2016 г. № 12-П сделать вывод о том, что по вопросу об ограничении избирательных прав осужденных (заключенных) «такой консенсус отсутствует»; подобное согласие, как показывают приведенные данные, не достигнуто, поскольку в значительном числе государств осужденные (заключенные) либо полностью лишены избирательных прав, либо тем или иным образом ограничены в активном избирательном праве (праве голоса) [7].
3. Пределы имплементации решений ЕСПЧ обусловлены в том числе специально-юридическими факторами — необходимостью разрешения дел в строгом соответствии с установленными конвенционными нормами процедурным порядком. Соглас-
но ст. 34 («Индивидуальные жалобы») Конвенции о защите прав человека и основных свобод ЕСПЧ может принимать жалобы от любого физического лица, любой неправительственной организации или любой группы частных лиц, которые утверждают, что явились жертвами нарушения государством-ответчиком их прав, признанных в Конвенции или в Протоколах к ней. Соответственно при рассмотрении дела задача ЕСПЧ заключается не в контроле in abstracto совместимости с ЕКПЧ оспариваемого закона статьи 32 (часть 3) Конституции Российской Федерации, а в определении in concreto последствий его применения для прав заявителей, гарантированных статьей 3 Протокола № 1 к Конвенции (пункт 52).
Следование этому требование исключает принятие ЕСПЧ решения по мотивам целесообразности в противоречии с конвенционным правом и природой суда. В упомянутом же деле «Анчугов и Гладков против России» Конституционный Суд поставил под сомнение юридическую корректность ЕСПЧ в применении ст. 34 ЕКПЧ.
4. При определении пределов имплементации решений ЕСПЧ национальные государства исходят из конвенционно признанного принципа субсидиар-ности. Решения ЕСПЧ, с этой точки зрения, должны усиливать меры национальных властей по обеспечению конституционно декретированных и защищаемых Конвенцией 1950 г. прав и свобод. Соответственно данному принципу должны выстраиваться взаимоотношения между ЕСПЧ и национальными судами. Как подчеркивает Конституционный Суд РФ в постановлении по делу «Анчугов и Гладков против России», взаимодействие европейского конвенционного и российского конституционного пра-вопорядков невозможно в условиях субординации, поскольку только диалог между различными правовыми системами является основой их надлежащего равновесия, и от уважения Европейским Судом по правам человека национальной конституционной идентичности во многом зависит эффективность норм Конвенции о защите прав человека и основных свобод в российском правопорядке [8, с. 2480].
Изучение практики ЕСПЧ по ряду рассмотренных им дел, по которым ответчиком являлась не только Российская Федерация, но и иные европейские государства, обращает внимание на то обстоятель-
ство, что в своей деятельности Суд сохраняет приверженность в том числе принципу наднациональности. Доктрина характеризует наднациональность в контексте деятельности международного суда как «принцип международного права», «верховенство правовой системы регионального сообщества или международного права над правовой системой государства» [9, с. 112]. Очевидно, что трансплантация данного принципа в практику деятельности ЕСПЧ при определенных условиях (к примеру, придании рассматриваемому делу политического значения) может существенно ослабить действие принципа субсидиарности; в этом случае за правом регионального сообщества однозначно признается приоритет; соответственно решение Суда, принятое в контексте данного принципа, и по тональности, и по содержанию неявно будет претендовать на более высокий юридический вес, преследуя тем самым цель возвыситься над национальным правопорядком. По мнению Конституционного Суда РФ, сформулированному в постановлении от 19 апреля 2016 г. № 12-П, «наличие в ЕСПЧ проблем, связанных с отступлением от принципа субсидиарности, создает риск возникновения ситуаций, при которых ориентация на достаточно абстрактные нормы ЕКПЧ может привести к игнорированию воли конституционного законодателя в межгосударственной правовой конструкции, не предполагающей передачи ей такого элемента государственного суверенитета. Не будучи соотнесенным с принципами права государства, образующими основы конституционного правопорядка, решения ЕСПЧ блокируют действие национального права до такой степени, что даже имеют приоритет над национальными конституциями.
Понятно, что попытки ЕСПЧ возвыситься над внутригосударственным правом, включая и положения основного закона страны, наталкиваются на сопротивление национальных властей, вызывают в государствах «старой» Европы обоснованное правовое раздражение.
Первым среди высших национальных судов в вопросе о пределах действия решений ЕСПЧ свою позицию сформулировал Конституционный суд ФРГ, который сделала вывод о том, что «государство вправе не учитывать решение Европейского Суда в случаях и в частях, противоречащих конституционным ценностям, защищаемым Основным за-
коном Германии». Основываясь на данном выводе Конституционный Суд обосновывает и формулирует правовую позицию «об ограниченной правовой силе постановлений Европейского суда».
Вслед за решением Конституционного Суда ФРГ и практикой Конституционного суда Итальянской Республики выработаны положения, согласно которым соблюдение международных обязательств не может являться причиной снижения предусмотренного внутренним правопорядком уровня защиты прав и должно представлять собой действенный инструмент расширения этой защиты; отсюда, как следовало из позиции Конституционного суда, противоречие между конституционной и конвенционной защитой должно разрешаться в направлении максимального расширения гарантий и при условии обеспечения надлежащего соотношения с иными интересами, защищаемых конституцией. Учрежденный сравнительно недавно (в соответствии с установками Статута 2005 г. «О конституционной реформе») Верховный суд Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии еще более радикален в этом вопросе; по его мнению, выводы и толкование ЕКПЧ, сформулированные прецедентной практикой Суда, в принципе не воспринимаются как подлежащие безусловному применению британской правовой системой; по общему правилу они лишь «принимаются во внимание». Британские юристы указывают на необходимость уважения роли национальных судов как принципа деятельности европейских судов, имея при этом в виду понимание европейским органом правосудия роли национальных судов, восприятие национальных традиций, особенностей правовых систем и конституционных последствий решений для национальных учреждений; в этих целях предлагается установить право опровержения, заключающегося в возможности усомниться в соблюдении ЕСПЧ принципа ясности, последовательности, в правильности интерпретации национального законодательства или воздействия своих решений на правовую систему государства [10].
5. Позиция Российской Федерации в вопросе о пределах исполнения решений ЕСПЧ представлена Конституционным Судом в трех постановлениях: от 6 декабря 2013 года № 27-П, от 14 июля 2015 г. № 21-П, от 19 апреля 2016 г. № 12-П. В частности,
из приведенном правовой позиции, изложенном в постановлении Конституционного Суда Российской Федерации от 14 июля 2015 г. № 21-П, следует, что Конституционный Суд РФ как последняя инстанция по разрешению в рамках действующего конституционного регулирования вопроса о возможности исполнения постановлений Европейского Суда по правам человека как межгосударственного органа по защите прав и свобод человека должен в соответствии с международными обязательствами России находить при осуществлении данного полномочия разумный баланс, с тем чтобы принятое им решение, с одной стороны, отвечало бы букве и духу постановления Европейского Суда по правам человека, а с другой — не вступало бы в противоречие с основами конституционного строя Российской Федерации и установленным Конституцией Российской Федерации правовым регулированием прав и свобод человека и гражданина.
Главный вывод, который вытекает из постановления от 19.04.2016 г. № 21-П состоит в том, что «гармонизация российского права с конвенционным допустима лишь постольку, поскольку она не порождает противоречий с Конституцией РФ». По мнению Конституционного Суда РФ, реализация предусматриваемых постановлением Европейского Суда по правам человека мер — как индивидуального (individual), так и общего (general) характера — должна осуществляться в соответствии со статьей 15 (часть 4) Конституции Российской Федерации также на началах признания такого постановления составной частью российской правовой системы. Как известно, конструкция части 1 и 4 ст. 15 Основного закона формально-юридически не оставляет сомнения в безусловном приоритете Конституции над международным (европейским) правом. Конвенция 1950 г. и Протоколы к ней в этой связи воспринимаются российской конституционного практикой в значении федерального закона
Несомненно, при оценке пределов имплемен-тации решений ЕСПЧ конституционно-правовое значение приобретают правовые позиции Конституционного Суда РФ, в которых сформулированы выводы о невозможности имплементации решений ЕСПЧ в случаях: отступления от принципа субси-диарности; неадекватного действительному смыслу толкования Европейским Судом ЕКПЧ; толкование
нормы международного договора нарушает конституционные положения, выходит за пределы, очерченные требованиями логики юридического толкования, и др.
Таким образом, обоснованная Конституционным судом ФРГ концепция «ограниченной правовой силы постановлений Европейского Суда по правам человека», воспринятая практикой конституционных судов Австрии, Италии, Испании, Швейцарии, Конституционного совета Франции и Верховного суда Великобритании, остро заявившая о себе в последние годы в ряде стран Европы проблема сохранения национальной идентичности и традиционных ценностей, обусловившие возникновение в них феномена блокирующего внутригосударственного консенсуса, выступают достаточным фактическим основанием для признания за национальными государствами права на опровержение тех решений ЕСПЧ, которые создают риски для упразднения конституционно закрепленных в стране порядков и основ конституционного строя. В этой же связи Конституционный Суд РФ в постановлении от 19.04.2016 г. № 21-П отмечает, что если в порядке исключения он считает необходимым воспользоваться правом на возражение, то лишь для внесения своего вклада в кристаллизацию развивающейся в сфере защиты избирательных прав практики Европейского Суда по правам человека, решения которого призваны отражать консенсус, сложившийся среди государств — участников Конвенции.
Вместе с тем Конституционный Суд РФ констатирует «свою готовность к поиску правомерного компромисса ради поддержания этой системы, оставляя за собой определение степени своей готовности к нему, поскольку границы компромисса (следовательно, пределов имплементации решений ЕСПЧ) в данном вопросе очерчивает именно Конституция Российской Федерации». Очевидно, что и конструкция взаимодействия ЕСПЧ с национальными судами должна быть переформатирована в сторону ее большей лабильности, и в этой связи развития и внедрения в практику деятельности Суда инновационных форм и механизмов принятия решений из арсенала «мягкого» права; т.н. общие меры (предполагающие изменение национального законодательства), касающиеся особенно острых
проблем трансформации национальных правовых систем, осуществления конституционных реформ не могут не учитывать технологии и методов инкре-ментализма.
Имплементация решений ЕСПЧ в контексте феномена диффузии права. Имплементация не исчерпывает всех форм влияния судебных решений ЕСПЧ на национального законодателя; она предполагает институционально определенные каналы экспансии европейских стандартов в законодательную практику страны. К тому же, как уже выяснилось, существуют вполне обозначившиеся пределы имплементации решений Европейского Суда. Исследование проблемы показывает, что существуют и иные формы внедрения европейского права в правовую ткань, под влиянием которых неизбежны трансформации национальных правовых систем: это институционально не оформленное стихийное (неуправляемое) влияние нормативных обобщений, принципов и норм, а равно новых или уточненных правовых понятий, сформировавшихся в практике ЕСПЧ и объективно влияющих на формирование права государств европейского ареала. Это заимствование настолько важно, что западной юридической лексике выработано понятие диффузии права, охватывающее всевозможные формы такого влияния.
Феномен диффузии распространен в различных областях жизни. В западной экономической литературе речь идет о диффузии собственности [11], диффузии ICT; в сравнительной политологии исследуется проблема этнической диффузии [12]. Собственно же о диффузии прав стали говорить в связи с проблемой аккультурации в праве, одной из форм проявления которой как раз и выступает диффузия права [13]. Соответственно термин «диффузия права (diffusion of law)» в зарубежной юридической литературе используется наряду с термином «правовая трансплантация» в качестве синонима данного термина либо в более узком смысле — как заимствование только правовых норм [14].
Действительно, связь аккультурации и диффузии права в новейших условиях очевидна: процессы модернизации являются неотъемлемым элементом универсальной тенденции глобального развития (не глобализации), в рамках которого происходят
взаимное переплетение, диффузия внутригосударственных и международных норм и институтов [15]; диффузия права выступает важнейшей формой унификации права. В этой же связи конвенционные нормы, связанные с их применением и толкованием международными судами решения, их правовой смысл («дух») проникают в национальную правовую ткань, в правовую ментальность и правовую культуру помимо имплементации — институциональной формы исполнения международного (европейского) права. Что очень важно, в отличие от этих институциональных форм (приведение в действие которых сталкивается с определенными проблемами), воздействие международного (европейского) права (равно как и права иностранного) в контексте диффузии не ограничено какими-либо пределами и при этом достигает тех же целей — обеспечение гармоничного взаимодействия международной (европейской) и внутригосударственной правовых систем. При этом влияние на категориальный строй юриспруденции и национальное право в целом диффузии права возможно по различным каналам: через юридическую науку; профессиональное (и даже массовое) правосознание, а посредством этого на законодательную политику и законодательную деятельность национальных легислатур, правоприменительную, в особенности юрисдикционную, практику.
Таким образом, доктрина «правовых трансплантатов» как особой формы рецепции иностранного права, развившаяся в теорию диффузии права, доказывает объективно существующую связь взаимопроникновения различных правовых систем [16]. Данное обстоятельство нельзя не учитывать в теории и практике имплементации решений международных судов.
Литература
1. Старженецкий В. Международные суды и трансформация национальных правовых систем Международное правосудие. 2013. № 3 (7). С. 64—77.
2. Тункин Г.И. Основы современного международного права. М., 1956.
3. Черниченко О.С. Международно-правовые аспекты юрисдикции государств: Дис. ... канд. юрид. наук. М., 2003.
4. Решения Европейского суда по правам человека в национальной правоприменительной практике // Российская юстиция. 2007. № 9.
5. Курс международного права. Т. 1. М., 1967.
6. Dzehtsiarou K. Does Consensus Matter? Legitimacy of European Consensus in the Case Lawof the European Court Human Rights Public Law. 2011. P. 541—548; Hetjer L. Consensus Coherence and the European Conferention on Human Rights Comell International Law Journal. 1993. Vol. 23. P. 133.
7. СЗ РФ. 2016. № 17. Ст. 2480.
8. СЗ РФ. 2016. № 17. Ст. 2480.
9. Курбанов Р.А. Евразийское право. Теоретические основы: монография / Р.А. Курбанов. М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2015. С. 112.
10. Rt. Hon Lady. Justice Arden DB. Peaceful or Problematic? The Relationship between National Supreme Courts and Supranational Courts in Europe Yearbook of European Law. 2010. № 29 (1).
11. Управление государственной и муниципальной собственностью: право, экономика, недвижимость и природопользование: Монография / под
ред. С.Е. Прокофьева, О.В. Паниной, С.Г. Еремина. Юстицинформ, 2014.
12. Понаморенко В.Е., Четвериков А.О., Карпов Л.К. Банковская интеграция в ЕС и ЕЭП: возможности правовой трансплантации / отв. ред. С.Ю. Кашкин. М.: Юстицинформ, 2014.
13. Малиновский В.А. Конституционно-правовые и институциональные основы межнационального согласия в Республике Казахстан Конституционное и муниципальное право. 2015. № 6.
14. Червонюк В.И. Государство, право глобализация Государство и право. 2003. № 8. С. 94—97.
15. Бондарь Н.С. Российское конституционное право в ценностном измерении: как правовой отрасли, юридической науки, учебной дисциплины Конституционное и муниципальное право. 2013. № 11.
16. Уруджу И. Восприятие распространенного: четыре круга распространенного, воспринятого в правовой системе Турции Журнал зарубежного и сравнительного правоведения. 2014. № 1. С. 16—29.
УДК 341 ББК 67.9
МЕЖДУНАРОДНАЯ ПРАВОВАЯ ОСНОВА ПРОТИВОДЕЙСТВИЯ ПРЕСТУПЛЕНИЯМ, СОВЕРШАЕМЫМ С ПРИМЕНЕНИЕМ НАСИЛИЯ ИЛИ С УГРОЗОЙ ЕГО ПРИМЕНЕНИЯ
АНДРЕЙ БОРИСОВИЧ КИРЮХИН,
начальник кафедры криминологии Московского университета МВД России имени В.Я. Кикотя,
кандидат юридических наук, доцент E-mail: [email protected] Научная специальность 12.00.10 — международное право; европейское право
Citation-индекс в электронной библиотеке НИИОН
Аннотация. Дается характеристика международным правовым актам, направленным на противодействия преступлениям, совершаемым с применением насилия или с угрозой его применения.
Ключевые слова: международный правовой акт, противодействие насилию, терроризму, сепаратизму, экстремизму.
Abstract. The characteristic of international legal acts aimed at countering crimes committed with the use of violence or with the threat of its use is given.
Keywords: international legal act, counteraction to violence, terrorism, separatism, extremism.
