CC BY
66
Вестник ПСТГУ I: Богословие. Философия
2012. Вып. 3 (41). С. 71-75
ПРЕАМБУЛА
В свое время гениальный Херманн Дильс поставил перед собой дерзкую задачу: не только собрать все свидетельства о ранних греческих философах, но и выбрать их ipsissima verba из тех текстов, авторы которых цитировали этих философов, переписывали их или пересказывали. Поскольку из Цицерона (Tusculanae disputations 5. 10) все знали, что Сократ свел философию с неба на землю, а ранние авторы, как их рассматривал еще Аристотель, преимущественно занимались чем-то вроде натурфилософии, все они были объединены под общим и вполне техническим термином «досократики». «Die Fragmente der Vorsokratiker» Дильса на долгие десятилетия определили подходы историков философии к этому периоду. Первое издание «Досократиков» вышло в 1903 г., и с тех пор под знаменем «досократиков» исследовалась огромная и разнообразная эпоха, причем практически никого не волновал вопрос о том, стоит ли за этим именем какая-то реальность, то есть было ли такое направление в античной мысли, которое может быть названо «досократическим»1.
В частности, с изложения досократиков, предпринятого Дж. Барнзом, начинается «Греческая философия» под редакцией М. Канто-Спербер — весьма представительный для своего времени французский университетский учебник, переведенный ГЛК на русский язык. Учебник, в частности, хорош тем, что прививает студентам историко-филологическую осмотрительность при восприятии и толковании древних философских текстов. Но начинается изложение досократиков с заявления, на мой взгляд вполне легкомысленного: «Греческая философия появилась на свет в Милете, в Малой Азии, в начале VI в. до Р. Х. Здоровое и живое дитя, она вскоре стала известна за пределами своей родины: в соседних областях Азии, на островах Эгейского моря, в западных колониях — в Италии и Сицилии, — и наконец в Афинах...»2. Куда подевалась историко-филологическая осмотрительность Дж. Барнза? Поскольку в VI в. не было ни досократиков, ни философии, не принял ли излагатель «досократовской философии» за изображаемое им «здоровое и живое дитя» какие-то другие тенденции и течения?..3
В том же французском учебнике изложение греческой философии продолжается софистами. Автор этого раздела, Л. Бриссон, призвав «отбросить, насколько это возможно, все предубеждения относительно софистов»4, насчитал
1 См.: Шичалин Ю. А. История античного платонизма. М., 2000. С. 28—29.
2 Греческая философия / М. Канто-Спербер, ред. М., 2006. С. 3.
3 С такой же легкостью излагают досократовскую философию авторы оксфордского учебника: Curd P., Graham D. W. The Oxford handbook of presocratic philosophy. Oxford, 2008.
4 Греческая философия. С. 97.
совсем немного представителей этого движения: «Только десять мыслителей можно признать софистами: это Протагор, Горгий, Продик, Гиппий, Антифонт, Фрасимах, Евтидем и Дионисодор, автор Dissoi logoi и Аноним Ямвлиха. Движение софистов оставило заметный след в Корпусе Гиппократа, но влияние это невозможно связать с каким-либо конкретным именем, etc.»5. Это торжественное заявление Л. Бриссона звучит несколько забавно, поскольку сам он совершенно справедливо говорит о том, что софистами считались платные преподаватели, а таких стремившихся преподавать за плату учителей было великое множество. В живом словоупотреблении «софист» не следует механически за концепциями Платона и Аристотеля: живое движение, на которое откликается это словоупотребление, представляло собой новый этап институализации образования: платное обучение, предлагаемое теми, кто объявлял себя «знатоками», «специалистами», «профессионалами», — это и есть основные значения слова «софист». Поэтому связывать с движением софистов только десять имен и текстов означает закрывать глаза на реальный процесс, приведший к организации постоянных школ; но и тех, кто стоял во главе этих школ, еще могли по-прежнему называть софистами, да они и сами называли себя так6.
Помимо этого необходимо обратить внимание на связь так называемого софистического движения с пифагореизмом. Эту связь именно в реальном историческом контексте нужно рассматривать в трех аспектах. Все софистическое движение, шедшее под лозунгом nai6£U£iv avGpwnouc; (см.: Plato. Apologia Socratis 19d9, e2), было преимущественно связано с тремя задачами: писанием речей (прежде всего судебных и политических, а с развитием образовательного процесса — преимущественно эпидиктических), ведением словопрений (в самых разных областях)7 и составлением набора дисциплин, необходимых для воспитания молодого человека. Развитие первого направления привело к становлению риторики, второго — философии, границы третьей области осознавались преимущественно в связи с тем, какая направленность обучения избиралась: риторическая или философская8, но в связи с этой последней задачей необходи-
5 Греческая философия. С. 106.
6 Подробнее об этом см. статью Ю. А. Шичалина в текущем номере.
7 Об этих двух группах софистов подробнее см. в статье А. В. Усачевой в текущем номере.
8 Отважно употребляя сегодня термины «софистика», «риторика», «философия», мы не должны забывать об их реальном употреблении в рассматриваемое время, а также об их постоянно менявшемся значении; в частности, помним, что «не самый слабый софист» — Пифагор (Herodotus. Historiae 4. 95. 9-10: «ои тф ао0ЕУЕОтатш оофюхл Пибачорп»), что «философствующие» — софисты, которые ведут споры и, в частности, рассуждения pro и contra (Gorgias. Fragmenta 11. 86: «фЛооофМУ Xoymv а^йХад»; Dialexeis 1. 1: «Дюоо! ^0701 XeYOVTai ev Tat 'E^a6i йяо twv фЛооофотпшу», xtL; см. также: Lysias. Катг|7ор[а ярое; тоид ошошюотас; хахо^о71^ [Sp.] 11. 4-12. 1: «ха! гуы ^ev w^r|V фЛооофоштас; айтоид яер! тои яр«7^атод «vtiXeyeiv tov EvavTtov ^6Y0V»), и риторы, потому что вся философия, то есть общее образование, получаемое у специалистов, знатоков этого дела, в основном связана с двумя формами: одна — ц яер! тад ерйад фЛооофга (Isocrates. Helenae encomium 6. 3), другая — ц яер! тоид Хбчоис; фЛоооф[а (Idem. Busins 10. 3), и только у Платона «фЛоооф[а» приобретает тот оттенок, в котором мы бы хотели усматривать ее вечный и вневременной смысл. О том, что уже античность отмечала решительное изменение в значении этих терминов, свидетельствует Элий Аристид (Aelius Aristides. Про^ nAatwva йлер twv tettapwv 311. 1-6).
мо вспомнить софиста Гиппия, преподававшего как риторику, так и геометрию, арифметику, астрономию, музыку и другие науки.
Философский (связанный с техникой ведения споров) аспект образования как таковой был осознан и задан пифагорейцем Парменидом и его учеником Зеноном: Тимон, согласно Плутарху, называл Зенона «обоюдуглаголющим хулителем всех» (Plutarchus. Pericles. 4. 5. 6-7: ацфотероуХыооои... Z^vюvоg navTWV втХ^лтород), и именно он стал родоначальником искусства споров, эристики, что Аристотель понимал и как начало диалектики. Риторика восходит к пифагорейцу Эмпедоклу9; и если вспомнить сицилийские корни Тисия и Корака, связанных с Эмпедоклом; ученика Эмпедокла Горгия; посещавшего Сицилию Протагора, etc., связь с пифагорейской традицией также и второго основного аспекта образования становится очевидной ровно настолько, насколько очевидна связь Эмпедокла и Пифагора. К прочим дисциплинам, необходимым для правильного образования, относятся прежде всего математические дисциплины, связь которых с научными исследованиями и преподаванием пифагорейцев также достаточно очевидна.
Парменид и Эмпедокл ярко представили в V в. пифагорейскую традицию прежде всего потому, что составили в гекзаметрах «богооткровенные» поэмы, а Зенон «выступил толкователем» того и другого10. Тем самым феномен школы (учитель — «священный» текст — ученик) был зафиксирован в самой отчетливой форме, причем анонимный или заведомо апокрифический характер священного текста в предшествующей традиции (например, орфические поэмы) теперь представлен авторскими и, безусловно, сакрально-авторитетными текстами Парменида и Эмпедокла, к счастью, дошедшими до нас в представительных выборках.
Из этого мощного софистического движения, шедшего, как мы видим, по двум основным руслам — риторическому и философскому, не удается на основе текстов первой половины IV в. выделить так называемых сократиков, к которым прежде всего относят основателей постоянных школ Евклида Мегарского, Федона из Элиды и Аристиппа Киренского, а также Антисфена, который часто рассматривается как основатель кинической школы. Главная новость, которую необходимо признать, во всяком случае за Евклидом, Федоном и Аристиппом, — основание постоянных школ в Мегарах, Элиде и Кирене, тогда как в Афинах возникли постоянные школы Исократа и Платона. Нужно иметь в виду, что в то время никто не знал термина «сократики», и школы Сократа Евклида и Аристиппа не назывались «сократическими». Разумеется, не была сократической и школа Платона, который никогда не был «сократиком». «Хюхратмог» у Аристотеля, вероятно, впервые употребившего это прилагательное, — определение к «Хоуо1», то есть речь шла о сочинениях, весьма условно связанных с Сократом, а
9 См. знаменитые ссылки на Платона и Аристотеля: Dogenes Laertius. Vitae Philosopho-rum 9. 25 (test. 1. 9-12): «...n^aTMV ...ev тф 2офютп [p. 215 A] <ка! ev тф Фагбрш [p. 261 D] аитои ^е^г|та1> ха! ’E^raTixov Па^а^пбг^ auт6v хаШ. фпо! б’ ’Арютоте^пс [fr. 65 vgl. A 10] eupethv аш^ 7£У£о0а1 б1а^£хт1хйд, «ояер ’Е^яебох^еа рг|тор1хпд».
10 Об этом см.: Шичалин. Цит. соч. С. 126-127, 129.
7З
никак не об учениках Сократа. Знакомые и даже последователи Сократа11, которые занимались то риторикой, то эристикой, то тем и другим вместе, а то и вовсе были частными людьми, далекими от литературных интересов, не создали некой самостоятельной, узнаваемой литературной или философской традиции.
Поэтому если мы хотим понять процессы, которые действительно имели место в первой половине IV в. в интеллектуальной жизни Греции, то рассмотрение «сократиков» как представителей некоего самостоятельного, имеющего свои цели и задачи движения нисколько нас к этому не приближает. Как и все излагатели философии «по преемствам» (ката бюбохад), начиная по крайней мере с Сотиона Александрийского (II в. до Р. Х.), Диоген Лаэртий, на которого в конечном счете опираются все изложения «сократиков», менее всего стремился дать некую исторически достоверную картину12 того, что происходило за шесть с лишним веков до него. Это, однако, не отменяет интереса к так называемой сократической литературе, то есть к литературным текстам, в которых так или иначе изображался Сократ13. Однако рассмотрение этого также весьма сложного вопроса не входит в задачу данного изложения.
Эта вступительная заметка не может быть слишком пространной: она призвана привлечь внимание историков философии к обстоятельству, которое всем известно, но редко учитывается всерьез и последовательно. А именно, в силу фрагментарности дошедших до нас сведений об интеллектуальной жизни классической Греции и в то же время в силу обилия интерпретаций этих немногих фактов мы должны строже относиться к тем понятиям и терминам, на основе которых собираемся выстраивать некую исторически достоверную картину интеллектуальной жизни первой европейской культуры и, в частности, того, что называется философией.
Статьи, следующие за этой вступительной заметкой, собственно и посвящены этому последнему вопросу: можем ли мы говорить о Сократе-философе и школе Сократа; есть ли у нас какие-либо основания, чтобы называть того
11 Мы знаем их по списку из платоновского Федона, который, похоже, был самой ранней попыткой свести тех, кто так или иначе был связан с осужденным на смерть Сократом.
12 Еще раз свяжем с главнейшими именами две намеченные тенденции: философская восходит к пифагорейцу Пармениду, за ним — его ученик Зенон и его последователь Мелисс, Протагор и эристики, в числе которых Евклид Мегарский, знакомый с учением Парменида, основатель постоянной философской школы; риторическая тенденция возводится к пифагорейцу Эмпедоклу, последователями которого были Корак и Тисий, ученик Тисия Горгий, ученик Горгия Исократ, основатель постоянной риторической школы. Речь, таким образом, идет не о «преемствах», о которых можно говорить только в том случае, когда глава постоянной школы назначается или избирается, но о неких главных тенденциях, представленных известными фигурами, которые могли находиться между собой в отношениях учитель - ученик. Реальность предложенной картины до известной степени подтверждается тем обстоятельством, что двумя первыми крупными диалогами, написанными Платоном после судебной (Апология) и политической (Менексен) речей, были Протагор и Горгий: создавая собственную школу, Платон изображает наиболее влиятельных представителей двух главных направлений продолжающей свое развитие софистики.
13 Иногда под сократической литературой понимается нечто, непосредственно не связанное с Сократом, например диалог Ксенофонта Гиерон (Gray V J. Xenophon’s Hiero and the Meeting of the Wise Man and Tyrant in Greek Literature // The Classical Quarterly (New Series). 1986. Vol. 36. No. 1. P. 115-123).
или иного автора «сократиком»; выделялись ли «сократики» современниками из общего потока все более осознававших свою силу платных учителей или для них это движение представало в каком-то ином виде; наконец, какие жанры развивались в это время и следует ли считать, что у «сократиков» здесь была своя специфика.
Статья Ю. А. Шичалина посвящена образу Сократа у Платона и Аристофана: Ю. А. Шичалин находит пифагорейские черты, свойственные образу Сократа, у обоих авторов. Тем самым статья привлекает внимание к пифагорейцам и их роли в процессе создания постоянных школ и обращает внимание на то, что софисты не были единственной силой, приведшей к появлению постоянных образовательных и научных институтов, причем собственная деятельность софистов в значительной степени была спровоцирована как раз пифагорейцами.
А. В. Усачева в своей статье рассматривает три эпидиктические речи Исократа, где он критически оценивает ситуацию, сложившуюся в среде современных ему софистов, то есть платных преподавателей прежде всего разных видов риторического искусства. Автор, в частности, показывает, что Исократ никак не выделяет «сократиков» из общего потока профессиональных педагогов, преподающих за плату. Исократ — весьма представительная фигура того времени: он анализирует разные направления тогдашней интеллектуальной и педагогической жизни и, очевидно, имеет в виду отдельных «учеников» Сократа; однако при этом он ничего не говорит о «сократиках» как о самостоятельном движении, но упоминает о влиятельных последователях Пифагора в его время (см.: Busins), в связи с чем мы должны задуматься, насколько обоснованным может быть наше представление о «сократиках» в 90—80-е гг. IV в.
Статья А. И. Золотухиной посвящена фигуре Критона, которого традиционно считают одним из «сократиков», и автор показывает, что его никак нельзя считать учеником или представителем некой «школы Сократа», хотя Критон, вероятно, и мог быть близким другом Сократа. По ходу дела автор замечает, что и Евклида никак нельзя считать учеником Сократа и представителем некоего «сократического направления».
Наконец, в статье О. В. Алиевой рассматривается наличие у «сократиков» жанра философского протрептика, который мог бы отличить их от общесофистического показательного выступления, призванного привлечь слушателей. Такой философский протрептик был, похоже, впервые предложен Платоном в Евтидеме, но ничего подобного у «сократиков» найти не удается, и тем самым едва ли есть основания видеть в них неких собственно философских или литературных предшественников Платона, благодаря которым произошел некий переход от софистов к Платону.
Представленные статьи предлагают новый взгляд на тех, кого традиционно принято считать последователями Сократа, и в связи с этим показывают необходимость заново оценить период 90-80-х гг. IV в., что, в частности, необходимо для корректного понимания возникновения и развития философской школы и литературного творчества Платона.
Ю. А. Шичалин, А. В. Усачева
