CC BY
48
УДК 94(47).084
ПРАВОЗАЩИТНИКИ В НОВЫХ ПОВСЕДНЕВНЫХ РЕАЛИЯХ СОВЕТСКОЙ РОССИИ 1920-х гг.
© 2015 А. В. Крыжан
канд. ист. наук,
доцент кафедры гуманитарных дисциплин e-mail: kryihan@,mail. ru
Региональный открытый социальный институт
В статье исследуются способы приспособления правозащитников 1920-х гг. к реалиям новой советской повседневности. Испытывая предвзятое отношение со стороны советской власти, адвокаты с дореволюционным стажем вынуждены были скрывать неприятие советской системы правосудия и демонстрировать лояльность новой власти. Проявляемая в профессиональной деятельности лояльность в сочетании с профессиональными знаниями не только помогала адвокатам выживать в сложной социально-политической ситуации, но зачастую позволяла им использовать в собственных целях несовершенства советской судебной системы.
Ключевые слова: советская юстиция, народный суд, адвокат, участие в общественной работе, коллегия адвокатов, повседневность.
Советская адвокатура, как и вся система юстиции, не избежала многочисленных организационных перестроек, вызванных стремлением большевиков упрочить свою власть и найти оптимальные формы поддержания правопорядка. С 1917 г. адвокатская практика осуществлялась в рамках коллегий правозаступников, действовавших при ревтрибуналах и местных Советах рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Затем при губернских отделах юстиции были созданы коллегии защитников, обвинителей и представителей сторон в гражданском процессе, которые просуществовали с ноября 1918 до июля 1920 г., на смену им пришли юридические консультации. Наконец, в 1922 г. Положением об адвокатуре были учреждены самостоятельные коллегии защитников, а адвокаты были признаны «свободной профессией».
Все эти организационные формы имели один общий признак - их кадровый состав характеризовался самым высоким процентом образованных работников и самым низким процентом членов партии из всех учреждений советской юстиции тех лет. В 1921 г. 89 % работников юридических консультаций Курской губернии имели высшее и среднее образование и ни один из них не был членом партии [ГАКО. Ф. Р-451. Оп. 1. Д. 20. Л. 2-16]. В 1924 г. в Воронежской губколлегии работал только один большевик [ГАВО. Ф. Р-661. Оп. 1. Д. 46. Л. 40].
Разумеется, правозащитники не могли остаться в стороне от социальнополитических реалий. После признания официального статуса численность советской адвокатуры возросла, в том числе и за счет приема в члены коллегий защитников (ЧКЗ) лиц, не имевших ни юридического образования, ни практики работы, но обладавших классовой сознательностью. Осваивать право и учиться им пользоваться заставляло то, что «необходимость оперативного разрешения конкретных задач «здесь и сейчас» сталкивала ... с множеством разнообразных ситуаций, которые требовали конкретной последовательности действий, а не идеологических
обоснований» [Крыжан 2014]. Это была общая проблема для всех учреждений юстиции: «на смену подготовленным юристам-профессионалам и грамотным делопроизводителям пришли новые работники. В лучшем случае их главным достоинством была “революционная сознательность”, а в худшем - это были люди,
ИСТОРИЧЕСКИЕ НА УКИ И АРХЕОЛОГИЯ
которым надо было просто выжить в стране, еще не вышедшей из революционного катаклизма» [Крыжан 2014а].
Политика в отношении молодой советской адвокатуры исчерпывающе охарактеризована в плане работы Воронежской губколлегии защитников на 19241925 гг.: «Истолкование и применение действующих норм права должно
основываться, прежде всего, на классовом их понимании, и, т.о., юридическое специальное образование является желательным, но не обязательным требованием для работников юридических консультаций» [ГАВО. Ф. Р-661. Оп. 1. Д. 46. Л. 112].
Но, несмотря на это, адвокаты продолжали оставаться наиболее образованными представителями советской юстиции и порой вносили конструктивные предложения по преодолению трудностей. Например, как и все, они работали в крайне стесненных материальных условиях. Уполномоченный президиума Губколлегии защитников по Богучаровскому уезду Воронежской губернии в докладе, сделанном на уездном совещании судебных работников в мае 1925 г., предложил в целях улучшения материального положения работников разрешить членам коллегии защитников осуществлять платное консультирование хозяйственных учреждений [ГАВО. Ф. р-410. Оп. 1. Д. 25. Л. 50]. В условиях нэпа такое предложение было вполне актуально.
В документах тех лет нередкими были утверждения следующего характера: «Президиум коллегии защитников считает, что лица свободной профессии в общественной работе должны быть также строителями социализма, как и все служащие госучреждений, почему президиум и поставил своей целью втянуть членов коллегии, и в настоящее время мы имеем ЧКЗ, состоящих в обществах: МОПР, Друг детей, АСАВИАХИМ, Красного креста, Долой неграмотность и 14 членов профсоюза» [ГАТО. Ф. Р-659. Оп. 1. Д. 59. Л. 5]. С позиций сегодняшнего дня данное решение президиума выглядит конъюнктурным, но это однозначная и не слишком корректная оценка.
С 1922 г. понятие «советский адвокат» применялось к человеку, являвшемуся членом коллегии защитников. Этот статус получали люди с очень разным уровнем образования, культуры и с разным жизненным опытом. Среди них были и бывшие присяжные поверенные, получившие юридическое образование в Московском университете, и люди без специального образования, имевшие практический опыт работы в советских судебно-следственных учреждениях, выдвинутые в состав коллегий и искренне пытавшиеся овладеть новой сложной профессией, и откровенные проходимцы, прельщенные возможностью получать гонорары за адвокатскую практику. Все они жили и работали в переменчивую эпоху 1920-х гг., когда менялось сознание людей, их отношение к окружающему миру и к своему месту в нем. В подобных условиях человеку становится ясно, что если сегодня он не сделает того, что вчера для него казалось невозможным, то под вопросом окажется его выживание. Повседневные, обыденные заботы людей резко меняются, приводя их к иному восприятию мира. «Эти процессы происходят болезненно, неустранимо, безвозвратно, тотально и вынуждают либо смотреть с оптимизмом, превозмогая боль, либо с пессимизмом, опьяняя себя догмами и псевдотворчеством» [Рассказов 2011: 146]. Борьба за выживание убеждает человека в том, что его действия определяются не столько его личными надобностями, сколько влиянием внешних перемен, осуществляемых властью. Другими словами, «перед отдельными индивидами, составляющими “революционное население”, встает проблема самоидентификации в новых революционных условиях» [Аксенов 2001: 36].
Конечно, являвшиеся членами коллегий выпускники юридического факультета Московского университета вряд ли горели желанием вступить в общество «Долой неграмотность» или помогать осужденным революционерам, вливаясь в сплоченные ряды МОПРА. Некоторые из них вообще уклонялись от общественной работы, если не демонстративно, то весьма очевидно. Например, в 1929 г. председатель президиума
Ученые записки: электронный научный журнал Курского государственного университета. 2015.
№ 3 (35)
Крыжан А. В. Правозащитники в новых повседневных реалиях Советской России 1920-х гг.
Орловской губколлегии писал члену коллегии защитников Кладовщикову: «Президиум коллегии констатирует нежелание ваше проводить общественную работу, несмотря на неоднократные директивы Президиума коллегии и даже на то, что вы уже были подвергнуты за это дисциплинарному взысканию. ЧКЗ без общественной работы немыслим и нетерпим в рядах красной адвокатуры, одни шкурные интересы - не цель красного юриста» [ГАОО. Ф. Р-473. Оп. 1. Д. 167. Л. 6].
Однако для людей, искренне воспринимавших ценности эпохи, призывы к участию в общественной жизни не были пустым звуком. Карьеристы же, несомненно, видели в общественной работе реальную пользу. Кроме того, профсоюзы, например, могли оказать реальную материальную поддержку, что было немаловажно в тех условиях. Поскольку адвокаты считались «свободной профессией», они не имели собственного профсоюза, но некоторые члены коллегий не желали выходить из организаций, в которых состояли по прежнему месту работы. Например, защитник при Болховском райсуде Орловского округа Тимофеев в 1928 г. обратился в окружной суд с просьбой возбудить ходатайство перед соответствующими органами о том, чтобы он мог остаться в профсоюзе по прежнему месту работы, обязуясь платить взносы с заработка члена коллегии защитников [ГАОО. Ф. Р-473. Оп. 1. Д. 36. Л. 10].
Надо учитывать и то, что участие в разнообразных общественных организациях в Советской России было не просто обыденным делом, а скорее воспринималось как «продвинутость» и адекватность времени. Адвокатская деятельность - это профессия, а профессионализм предполагает способность качественно исполнять свои обязанности в заданной среде, и с этой точки зрения как бы ни противоречили профсоюзы сути адвокатуры, но любые объединения были характеристикой времени, и, не соприкасаясь с ними, нельзя было адекватно воспринимать реальность.
Реалии времени часто приводили к профессиональным и человеческим коллизиям, а поскольку адвокаты были наиболее образованной и культурной частью советского юридического корпуса, то подобные коллизии в их среде были наиболее острыми.
Усложненный прием в члены коллегии защитников предполагал, что президиумы коллегий могли собирать сведения о претендентах любыми доступными способами. Зачастую это означало, что человеку могли отказать в приеме, потому что о нем кто-то сказал, что он неблагонадежен. Вероятность того, что президиумы пользовались банальными слухами и сплетнями, очень высока, если учесть, что они могли отказывать претендентам без объяснения причин. Но и после того как ЧКЗ был утвержден в должности, его продолжали контролировать, теперь уже по линии губернского суда. Для этого активно использовался институт уполномоченных губернских учреждений в уездах.
Так, в 1926 г. уполномоченный Курского губсуда по Рыльскому уезду Чайкин секретным письмом запросил уполномоченного Губколлегии правозащитников Сабурова о личностях и деятельности отдельных членов коллегии защитников. Запрос, скорее всего, был вызван тем, что у Губсуда появились сведения о чьей-либо неблагонадежности. Понятно, какого ответа ожидал Чайкин: кто-то из членов коллегии защитников критически отозвался о советской власти либо допустил иные антибольшевистские высказывания. Однако в секретном донесении Сабуров пишет: «Я состою уполномоченным около 2-х месяцев и за такой короткий срок не мог еще всесторонне ознакомиться с личностью вышеназванных ЧКЗ, а потому и затрудняюсь дать “исчерпывающие” о них сведения; передавать же непроверенные “слухи” я не считал бы возможным» [ГАКО. Ф. Р-166. Оп. 1. Д. 289. Л. 50].
Возникает вопрос: с каким количество людей уполномоченный должен был «всесторонне ознакомиться»? По данным Тамбовской губколлегии правозащитников, в 1928 г. в Тамбовской губернии 71 защитник проживал в городах и 30 - в сельской местности [ГАТО. Ф. Р-659. Оп. 1. Д. 59. Л. 4]. Даже если предположить, что часть
ИСТОРИЧЕСКИЕ НА УКИ И АРХЕОЛОГИЯ
«городских» защитников проживала в уездных городах, все равно количество членов коллегии защитников в одном уезде не превышало пяти, поскольку накануне образования ЦЧО в 1928 г. в состав каждой из черноземных губерний входило порядка 10-ти уездов. Таким образом, Сабуров явно лукавит, утверждая, что за два месяца не успел хорошо узнать уездных «ЧКЗ». В данном случае, следуя нормам элементарной порядочности, он нарушает порожденные временем нормы революционной бдительности. При этом рискует своей карьерой, поскольку, будучи уполномоченным, он сам являлся «ЧКЗ», которого могли также отозвать за неблагонадежность.
Бывали коллизии иного рода. В фондах Государственного архива Курской области хранится заключение председателя Курского губсуда от 11 января 1924 г. по делу сирот Нестеровых. Суть дела такова. 14 октября 1922 г. правозащитник Иван Адамович Косьминский, проживавший в Курске по Знаменской улице в доме № 7, являвшийся опекуном малолетних сирот Веры и Бориса Нестеровых, обратился в нарсуд 3-го участка Курского уезда с прошением, в котором изложил следующее. Мать опекаемых им сирот Вера Адамовна Нестерова выехала с детьми по телеграмме к заболевшим сыновьям на юг, но там сама заболела и умерла. Квартира Нестеровой была оставлена на сохранение гражданке Матрене Скибиной - прислуге Любови Адамовны Кравченко, сестры Нестеровой. После смерти Нестеровой Матрена Скибина, пустив в квартиру своего сожителя Ивана Скибина и другую родню, завладела как квартирой, так и всей обстановкой и имуществом. Большую часть имущества ответчики Скибины распродали, меньшая же часть была у них обнаружена и показана в описи, приложенной к исковому прошению. Опекун Косьминский просил нарсуд признать за детьми Верой и Борисом Нестеровыми право на оставшиеся вещи их умершей матери, изъять эти вещи из владения и пользования ответчиков Скибиных и передать малолетним сиротам в лице их опекуна - Косьминского.
Нарсуд 3-го участка рассматривал дело в феврале 1923 г. Выслушав объяснения сторон и принимая во внимание, что Скибины предъявленный иск признали правильным и против него не возражали, суд определил признать имущество принадлежащим Борису и Вере Нестеровым и передать его опекуну сирот -правозащитнику Ивану Адамовичу Косьминскому.
Однако в октябре 1923 г. в губсуд поступило письмо из редакции газеты «Курская правда» по поводу опубликованной газетой заметки, называвшейся «Правильно ли?», подписанной В.И. Кременецким, проживавшим по улице Знаменской в доме № 3, то есть соседом Косьминского. В заметке указывалось, что «при отступлении белых банд с Курска бежал некий поп Нестеров со своей семьей, не успев или не желая распродавать своего имущества, он оставил его торговцу Скибину» [ГАКО. Ф. Р-166. Оп. 1. Д. 57. Л. 5]. Заметка привела к возобновлению дела.
Из Курского губернского отдела ГПУ было получено сообщение о том, что, действительно, священник Андрей Нестеров числился в ГОГПУ бежавшим с белыми. В отношении жены его Веры Нестеровой никаких сведений не имелось. В заключении председателя Курского губсуда читаем: «Если бы эти обстоятельства были известны в процессе судебного разбирательства данного дела, то, согласно примечанию 1-го к ст. 59 Гражданского кодекса, имущество Нестеровой не подлежало возвращению ее детям, а должно было бы остаться во владении Скибиной, а в случае недобросовестного владения Скибиной имуществом, принадлежавшим лицам, добровольно ушедшим с белыми при эвакуации, подлежало бы ... конфискации и передаче ... органам, ведающим безхозяйным имуществом. По изложенным соображениям полагаю настоящее дело направить в порядке циркуляра НКЮ от 26 октября 1923 г. за № 229 на рассмотрение губернского прокурора на предмет направления дела в порядке 254 ст. Гражданского процессуального кодекса через
Ученые записки: электронный научный журнал Курского государственного университета. 2015. № 3 (35)
Крыжан А. В. Правозащитники в новых повседневных реалиях Советской России 1920-х гг.
Прокурора республики в Верхсуд для отмены решения нарсуда 3 участка Курского уезда от 13 февраля 1923 г.» [ГАКО. Ф. Р-166. Оп. 1. Д. 57. Л. 5].
Попытаемся оценить ситуацию. Косьминский - родной дядя сирот Нестеровых, и он, несомненно, знал о том, что их отец - бежавший с белыми священнослужитель. Как правозащитник, он должен был знать и закон, по которому имущество бежавших с белыми граждан конфисковывалось и не могло передаваться по наследству. Следуя постулату Dura lex, sed lex, он не должен был обращаться в суд с прошением о возврате имущества. Фактически он утаил от суда важное противозаконное обстоятельство дела.
С другой стороны, дети остались сиротами, а квартира и имущество, несомненно, принадлежали их матери. То, что Скибины попросту присвоили его, признавал даже автор газетной заметки Кременецкий, который, возможно, просто кляузничал на соседа, а возможно, был искренним поборником революционной справедливости. Документы не позволяют судить, что толкнуло Косьминского к правонарушению: действовал ли он из корыстных побуждений, стремясь завладеть имуществом родственников, либо им двигал гуманизм и элементарная справедливость, не позволявшая оставить малолетних детей без жилья и имущества. Несомненно одно - данное столкновение интересов в области человеческих отношений было спровоцировано реалиями постреволюционной России: не будь белых и красных, никакого спора не возникло бы и дети однозначно наследовали бы имущество.
У этой истории есть еще один аспект. Судя по тому, что Нестеровы имели собственную квартиру, глава семьи бежал с белыми, а сестра имела прислугу, - семья была зажиточной. Если Косьминский в 1923 г. числился адвокатом, то, скорее всего, это была его дореволюционная профессия, иначе, будучи выходцем из такой семьи, он вряд ли был бы утвержден членом коллегии защитников. С другой стороны, утверждение в члены коллегии было прерогативой Губисполкома и свидетельствовало, по крайней мере, о лояльности претендента. Лояльность - это желание соблюдать установленные правила. В данном случае перед нами пример внешней, формальной лояльности человека, который прибегает к установленной процедуре признания наследства по суду, но не слишком уважительно относится к власти, установившей эту процедуру. Используя свои профессиональные навыки, он обманул эту власть, скрыв то обстоятельство, что отец опекаемых им детей бежал с белыми. Будучи правозащитником, Косьминский хорошо знал о низкой профессиональной квалификации судей и, обращаясь в суд с иском, был уверен в том, что поскольку он уже признан опекуном и называет детей сиротами, то суд не станет устанавливать подлинную судьбу отца Нестеровых.
По сути, Косьминский продемонстрировал нейтральное поведение: он не стал отбирать у Скибиных имущество силой, а обратился в советский народный суд, не испытывая к нему ни малейшего уважения. Причем обратился не как правозащитник, а как опекун детей, который обязан законными способами обеспечить их интересы. Но именно эта нейтральность привела к тому, что советское законодательство было нарушено самим судом, и имущество «белогвардейца» перешло не к государству, а досталось его наследникам. Характерно, что единственным препятствием этому оказался не государственный надзор, а бдительный сосед-обыватель.
Внешняя лояльность и нейтральное поведение вообще были характерны для адвокатской среды той эпохи. Исследуя конформизм в Советской России 1920-х гг., С.В. Яров приходит к выводу, что «обращение к нейтральности как к средству, позволяющему уклониться от столкновения с властями, не всегда являлось отчетливо своекорыстным шагом и, как ни парадоксально, покоилось на одном из прочных постулатов интеллигентского мира - неприязни к государственной опеке» [Яров 2006: 349]. Применительно к правозащитникам вывод представляется верным.
ИСТОРИЧЕСКИЕ НА УКИ И АРХЕОЛОГИЯ
Адвокатура представляет собой профессиональную корпорацию, действие которой регулируется законом и нормами профессиональной этики, а стремление советской власти наставить адвокатов «на путь истинный» путем навязывания классовой идеологии, вовлечения в общественную работу и внедрения системы доносительства способствовала укоренению в этой среде некомпетентных карьеристов. Профессионалов старой школы это, несомненно, раздражало, но лояльное поведение стало одним из основных способов их приспособления и выживания в условиях новой советской действительности.
Библиографический список
Аксенов В.Б. Милиция и городские слои в период революционного кризиса 1917 года: Проблема легитимности // Вопросы истории. 2001. № 8. С. 36-50.
Государственный архив Воронежской области (ГАВО). Ф. Р-410. Оп. 1.
ГАВО. Ф. Р-661. Оп. 1.
Государственный архив Курской области (ГАКО). Ф. Р-166. Оп. 1.
ГАКО. Ф. Р-451. Оп. 1.
Государственный архив Орловской области (ГАОО). Ф. Р-473. Оп. 1.
Государственный архив Тамбовской области (ГАТО). Ф. Р-659. Оп. 1.
Крыжан А.В. Борьба местных советских прокуроров за соблюдение законных прав граждан в конце 20-х - начале 30-х гг. // Ученые записки. Электронный научный журнал Курского государственного университета. Курск, 2014. № 3(31). URL: http://scientific-notes.ru/pdf/036-006.pdf
Крыжан А.В. Бюрократизм и злоупотребления в местных советских учреждениях юстиции (конец 1920-х - начало 1930-х гг.) // Новый исторический вестник. 2014а. № 4(42). С. 59-60.
Рассказов Л.Д. Социально-философский анализ кризисного сознания: контуры новой парадигмы // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение: Вопросы теории и практики. 2011. № 4(10). Ч. 1. С. 145-147.
Яров С.В. Конформизм в Советской России: Петроград 1917-1920-х годов. СПб., 2006. 570 с.
Ученые записки: электронный научный журнал Курского государственного университета. 2015. № 3 (35)
