CC BY
94
УДК 340.158
Б. Н. Земцов «Правовой нигилизм» большевиков
В статье рассматривается отношение большевиков к праву в предреволюционный период и после прихода к власти.
В 1990-е гг., либеральный период историографии, позиция большевиков в отношении права в дореволюционный период определялась как нигилистическая. Однако с точки зрения современных взглядов на социальные регуляторы и социально-политическую специфику дореволюционной России это определение представляется упрощенным.
В области теории права в 1920-е гг. большевики оставались правовыми нигилистами, в правоприменительной практике они стали последовательными законниками. Вне правовых рамок осталась лишь работа высших партийных органов, что со временем вызвало значительные негативные последствия.
Article is devoted to the attitude of Bolsheviks towards the right during the prerevolutionary period and after coming to power.
In the 1990th, the liberal period of a historiography, a position of Bolsheviks concerning the right during the pre-revolutionary period I was defined as nigilistic. However from the point of view of modern views on social regulators and socio-political specifics of pre-revolutionary Russia, this definition it is represented simplified.
In the field of the theory of the right in the 1920th Bolsheviks remained legal nihilists. In the field of law-enforcement practice they became consecutive legalists. Out of a legal framework there was only a work of the supreme party bodies that has caused over time considerable negative consequences.
Ключевые слова: правовой нигилизм, правовая культура России, правовая культура большевиков, революция 1917 г.
Key words: legal nihilism, legal culture of Russia, legal culture of Bolsheviks, revolution of 1917.
Судя по современной научной и учебной литературе, у историков не возникают сомнения относительно уровня правовой культуры большевиков. И фактологического материала, подтверждающего ее низкий уровень, на первый взгляд, более чем достаточно.
© Земцов Б. Н., 2017
Так, еще до прихода большевиков к власти идеолог революционного права П.И. Стучка писал: «... мы вслед за Марксом заявляем, что мы должны стоять не на почве законности, а стать на почву революции» [19, с. 227]. В другом месте он уточнял: «С первых же дней революции 1917 г. еще в марте и позже мне неоднократно приходилось возражать против сознательного или невольного лицемерия тех революционеров, которые привыкли говорить о строгой законности в самый разгар революции» [19, с. 232]. Подавляющее большинство руководителей молодого советского правительства высказывались так же.
На самом деле, обвинение большевиков в правовом нигилизме является весьма упрощенным и достаточно спорным как с исторической, так и с правовой точки зрения.
Прежде всего это нарушение принципа историзма, когда современные авторы отрицают за поколением начала XX в. стремления радикальным образом изменить свою судьбу. А неприятие самодержавия было тогда всеобщим.
Не только революционеры, но и либералы в лице возникшего в 1915 г. «Прогрессивного блока» требовали политических реформ. Даже великие князья Павел Александрович, Николай Николаевич, Александр, Николай и Георгий Михайловичи, вдовствующая императрица Мария Федоровна настойчиво подталкивали венценосного родственника к политическим реформам. Поэтому отречение Николая II страна встретила ликованием.
Уже четвертого марта Синод разослал в епархии указание перестать упоминать бывшего самодержца в проповедях. Буквально в считанные недели «произошел резкий массовый отказ от царской символики, которую заменили новые символы в виде революционных песен, красных знамен, повсеместных празднований "праздников революции", всеобщей веры в абсолютную правильность происходящего [6, с. 120].
В состоянии эйфории находились не только столицы, но и вроде бы прежде аморфные и аполитичные регионы. Примеры можно приводить до бесконечности. Так, издававшаяся вятским земством для крестьян газета «Вятская речь» восторженно сообщала о свершившихся событиях, называя их величайшими в истории России. Корреспонденты газеты констатировали: на улице все поздравляют друг друга с великим праздником [6, с. 120]. В другом регионе - Липецке - в марте, находившийся там пехотный полк устроил «торжественные похороны старого
строя». Под звуки «Марсельезы» при большом стечении народа был сожжен специально изготовленный черный гроб с надписью «Вечное проклятье дому Романовых». «Затем полк в сопровождении колонн штатских участников церемонии с музыкой, красными флагами и плакатами прошел через весь город» [3, с. 102]. И это происходило в провинции, где влияние революционных партий было слабым. Поэтому и отрицание большевиками старого мира с его правом было более чем логичным. Называя их сегодня нигилистами и не представляя, в какой несправедливости они тогда, в начале XX в. существовали, мы высокомерно лишаем их права изменить собственную жизнь к лучшему.
Концентрация внимания на нигилистической позиции большевиков в значительной степени является результатом увлечения западной, либеральной методологией и поверхностной оценкой итогов советских десятилетий. Пик этого мировоззренческого переворота пришелся на начало 1990-х гг.
В идеологии и публицистике это было вполне логично. Гласность неожиданно открыла в советской истории черные страницы. Привычные социальные проблемы стали восприниматься как такие, с которыми, оказывается, можно было легко справиться. Марксизм и советские духовные ценности были дружно отвергнуты, их место начали стремительно занимать либеральные ценности Запада. Это методологическое затмение коснулось даже таких мэтров отечественной юриспруденции, как В.С. Нерсесянца [14] и С.С. Алексеева [1]. Например, С.С. Алексеев приход большевиков к власти и их правовую политику оценивал резко отрицательно [1, с. 482-483]. С точки зрения либерала, для которого права и свободы человека, демократия являются базовыми мировоззренческими ценностями С.С. Алексеев, безусловно, прав. С точки же зрения историка, его трактовка действий многомиллионных народных масс, оказавшихся в начале XX в. в тисках самодержавной политической системы и мечтавших их разорвать, достаточно спорна.
Но современная правовая теория дает возможность сделать более глубокие и интересные выводы. Прежде всего, речь о понятии «право». Сужение многообразных и сложных понятий права, существовавших до революции 1917 г., до уровня позитивизма, началось на рубеже 19201930-х гг. В резолюции «I Всесоюзного съезда марксистов - государственников и правоведов» в 1931 г. говорилось: «Нужно перенести центр тяжести из области чисто правовой, чисто юридической на вопросы гос-
ударства, диктатуры пролетариата, классовой борьбы» [16, с. 149]. В результате к 1938 г., когда было проведено «Всесоюзное совещание по вопросам науки государства и права», право окончательно свелось к этатическому позитивизму. В Западной Европе это правопонимание было существенно скорректировано после разгрома фашизма. Советский же легизм, пишет В.В. Лапаева, такому «чистилищу» подвергнут не был [12, с. 6]. Поэтому возвращения к дореволюционным, более широким трактовкам понятия «право» не произошло.
Но дело не только в интерпретации термина «право», но и в системе национальных ценностей, цивилизационных отличиях. Из современных правоведов первым на это обратил внимание И.Ю. Козлихин.
Основной конфликт, писал он еще в 2000 г., «существует не между различными типами правопонимания, а между типами миропонимания; либерально-индивидуалистическим - правовым по своей сути и коллек-тивистско-этатистским - по своей сути неправовым» [10, с. 11].
В.В. Лапаева определяет их в других терминах: системоцентрист-ского и человекоцентристского типов политико-правовой культуры. «Чело-векоцентристский тип политико-правовой культуры, сформировавшийся в Западной Европе. В рамках человекоцентристского типа основным регулятором социальных отношений является право, в основе которого всегда лежит право человека как форма индивидуальной свободы. Для системоцентристского типа характерен акцент на неправовых - нравственных, религиозных или идеологических - регуляторах, которые выражают возвышающиеся над индивидом и подавляющие его свободу нравственные, религиозные или идеологические ценности» [12, с. 6].
Обвинять большевиков в правовом нигилизме можно лишь в том случае, если бы право к 1917 г. было основным социальным регулятором. Однако как дореволюционные правоведы, так и современные отрицали за правом эту интегративную функцию.
Только на первый взгляд, сам факт длительного существования того или иного государственно-организованного общества является основанием для утверждения, что право достаточно развито и что основные нормативные регуляторы сконцентрированы в области права. На самом деле, право стало основой поведения людей по историческим меркам совсем недавно и лишь в Западной Европе (и ее историческом слепке - Северной Америке). Причем даже в первой половине XX в., большинство государств Европы отнюдь не являлись правовыми.
На протяжении практически всей истории России в качестве ключевого социального регулятора выступала религия. Вторым регулятором являлись традиции, обычаи. Законодатель это вполне осознавал, поэтому в ключевой документ крестьянской реформы - «Общее Положение о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости» (19 февраля 1861 г.) - включал многочисленные ссылки на обычай и настойчиво рекомендовал местным властям учитывать их в своих действиях.
Подавляющее большинство дореволюционных ученых считали, что поведение крестьян, т. е. основной массы населения, не соответствовали нормам официального права [15, 6, 23]. Право и обычаи не столько дополняли друг друга, сколько существовали параллельно, соприкасаясь в очень ограниченной сфере: в основном это происходило в городах, куда крестьяне уезжали на заработки и где они время от времени совершали правонарушения.
К началу XX в. русская деревня фактически не знала понятия «частная собственность», так как средства производства находились в собственности «двора» - большой семьи в несколько поколений. По-прежнему большую роль продолжала играть община. И стремление отдельных крестьян к индивидуальному хозяйству вплоть до столыпинской реформы наталкивалось на ее сопротивление (не случайно индивидуальные хозяйства помещиков оказались основным социальным раздражителем).
Преобладающей формой договора среди крестьян была словесная [7, с. 219]. Письменный договор составлялся в основном в случаях, когда контрагентом выступал крестьянин из другой деревни, которого знали недостаточно, или крестьянин, ранее не выполнивший договорные обязательства.
Деньги взаймы крестьяне давали друг другу без процентов. Дать в долг бедному было формой взаимопомощи, а не ростовщичеством [8, с. 272].
Заключение сделки сопровождалось определённым ритуалом, который включал в себя рукобитье, молитву, магарыч. Иногда привлекали свидетелей. Их участие придавало сделке легитимность [21, с. 89]. Поручительством в обычном праве являлось одобрение членов сельского общества, подтверждение репутации и имущественной состоятельности лица, его возможности выполнить взятые на себя обязательства.
Обыденным явлением в селе были займы зерна. Зерно занимали как для посева, так и для пропитания. Заем крестьянами денег друг у друга чаще всего производился без платежа процентов. Брать проценты
27
в качестве денежного вознаграждения крестьяне считали грехом. «Ростовщик» в деревне было бранным словом. Уплата долга могла быть отсрочена лишь в исключительных обстоятельствах: неурожай, пожар и т. п., при непременном условии внесения договорённых процентов.
Причинами преступлений они считали Божью волю, порчу, случайность, нищету. Преступника, чей поступок их конкретно не касался, крестьяне всегда жалели как человека, попавшего в беду.
Многое из того, что по закону считалось преступлением, крестьянами оценивалось иначе. Например, порубка барского леса. Заповедь «не укради» не распространялась на собственность попа (так как он живет на мирские деньги). Кража где-либо на стороне или по бедности грехом не считалась. Главное, чтобы размер для потерпевшего не был значительным. В городе крестьяне в массовом порядке испорченный товар выдавали за хороший, низкий сорт - за высокий, при этом божились-крестились и уверяли, что товар качественный. Вернувшись в родную деревню, такой мошенник приобретал в глазах односельчан ореол героя.
А вот работу в праздники крестьяне считали преступлением.
Имущественные правонарушения и преступления рассматривались как более тяжкий грех, чем преступления против личности, чести и здоровья.
В силу бедности русской деревни, крестьянские суды не могли применять те наказания, которые были нормой в городах: штрафы, заключения под стражу и т. д.
Универсальной формой наказания были розги. Вторым по распространенности видом наказания являлся самосуд. Обычно он совершался, когда провинившегося наказывали «по горячим следам». Например, в северных губерниях пастухов держать было не принято. Каждый крестьянин огораживал свой участок изгородью, куда и выгонял скотину. Если из-за сломанной изгороди скотина оказывалась на чужом участке, вся деревня собиралась на потравленном поле и била нерадивого хозяина палками.
За мелкие кражи - обуви, пищи, одежды - воров «срамили»: водили голыми по деревне, привязав к шее украденное. При этом односельчане били в кастрюли и ведра, а каждый желающий мог ударить вора.
Денежные штрафы крестьянскому сознанию были непонятны. В то же время для правонарушителей вполне ощутимой материальной потерей могло обернуться наказание водкой или вином: правонарушитель поил потерпевшего и всю деревню.
28
Распространенным видом наказания оставался талион - воздаяние за зло равным злом.
Провинившийся решение схода принимал безропотно и оспаривал крайне редко. Самым жестким наказанием была расправа с конокрадами - убивали всей деревней. Подобного рода решения община выносила втайне от уездных властей [7, с. 162-163].
Судебная система крестьян представляла собой несколько «инстанций».
Первой были семейный суд, суд стариков, соседей и суд сельского старосты. Второй инстанцией являлся сельский сход. Подавляющее число дел рассматривали именно эти две инстанции. Третьей был волостной суд (созданный в 1861 г. специально для крестьян). Именно на этом уровне крестьяне соприкасались с законодательством.
Несмотря на более высокий уровень развития товарно-денежных отношений в городах, правовая культура к 1917 г. и там не стала принципиально иной. До 40 % жителей городов составляли лица крестьянского сословия. Поэтому даже многие губернские города испытывали на себе значительное влияние патриархальных традиций деревни.
Критическое отношение к праву было характерно даже и для ученых. Как отмечает В.В. Лапаева, «ведущие представители российской философии права искали соединение социального и индивидуального начал не в границах права, четко очерченных принципом формального равенства, а в безграничной по своей природе сфере нравственности: право рассматривалось ими в качестве специфической формы выражения правды и справедливости, которые трактовались как категории нравственного порядка, выражающие общее благо» [11].
Дореволюционное право не было правом буржуазной Европы, с ее пусть формальными, но провозглашенными естественными правами человека. Характерно, что когда в 1898 г. П.И. Новгородцев в энциклопедии Ф.А. Брокгаузова и И.А. Ефрона опубликовал статью «Право естественное», он упомянул в ней Аристотеля, Фому Аквинского, Гуго Гроция, Пуффендорфа и Томазия, Лейбница и Вольфа, Мильтона, Сиднея и Локка, Вольфа, Канта и Гегеля, Энгельса и Маркса, Савиньи и Ие-ринга. И ни одного русского имени, ни слова о России [23].
Отсутствие в политических доктринах ссылок на теорию естественных прав человека оборачивалось для простых людей ежедневной несправедливостью. Поэтому все направления революционного движения - народники, марксисты, эсеры - отрицали необходимость права.
29
Фактически, даже такие столпы русской культуры, как Ф.М. Достоевский и Л.Н. Толстой были в душе анархистами и правовыми нигилистами.
Итак, понятие «правовой нигилизм» не укладывается в изначальный латинский перевод слова «ничто» - nihil. По общему мнению современных исследователей, оно имеет весьма сложную, многогранную и далеко не исследованную природу [2]. И это существенно усложняет анализ правовой позиции большевиков. Изучение дореволюционной правовой культуры большевиков, на наш взгляд, целесообразно вести в рамках не столько теории права, сколько в области общей психологии и социальных отношений царской России начала XX в.
Но методология анализа действий большевистского правительства, должна быть иной. С одной стороны, есть веские основания утверждать, что взгляды советского партийно-государственного руководства на право практически не изменились. Так, в 1924 г. большевик, бывший выпускник юридического факультета Императорского Санкт-Петербургского университета, председатель Малого Совнаркома А.Г. Гойх-барг по-прежнему писал: «Всякий сознательный пролетарий знает..., что религия - опиум для народа. Но редко, кто... осознает, что право есть еще более отравляющий и дурманящий опиум для того же народа» [2, с. 3]. Ему вторил бывший профессор того же университета, один из советских теоретиков права М. А. Рейснер: «...Если право - не "опиум для народа", то, во всяком случае, довольно опасное снадобье» [17, с. 35-36].
На самом деле определение большевистской позиции после революции 1917 г. как нигилистической не более чем исследовательская ошибка, когда концентрация внимания на определенном научном предмете (отдельных явлениях) может разрастись до искажения реальности (объекта в целом). В 1920-е гг. в большевистской теории права действительно радикальных изменений не происходило. Оно по-прежнему логично рассматривалось как надстроечный институт, который с неизбежностью будет уходить в прошлое, как и государство, по мере создания коммунистического общества.
Период Гражданской войны представлял собой небольшой отрезок времени, когда нового - советского законодательства фактически не существовало, и его место занимало «революционное сознание». Однако уже в ноябре 1918 г. В.И. Ленин при подготовке к Чрезвычайному VI Всероссийскому съезду Советов, обратил внимание на необходи-
мость соблюдения социалистической законности [13, с. 129]. В результате съезд принял постановление в котором призывал всех граждан, все органы и всех должностных лиц к строжайшему соблюдению законов РСФСР [20, с. 93].
После окончания Гражданской войны большевистское руководство в кратчайший срок провело систематизацию права. Были приняты «Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР» (1922), «Уголовный кодекс РСФСР» (1922), «Кодекс законов о труде РСФСР» (1923), «Гражданский кодекс РСФСР (1923), «Лесной кодекс РСФСР» (1923), «Гражданско-процессуальный кодекс» РСФСР (1923), «Земельный кодекс РСФСР» (1923), «Исправительно-трудовой кодекс РСФСР» (1924). Кодексы вводили многие сферы жизни общества в правовые рамки и для своего времени были достаточно прогрессивными.
Парадоксально, но даже западные правоведы признают, что в Советском Союзе строгое соблюдение принципа социалистической законности, поддержание правопорядка являлось абсолютными императивами, что уважение к праву носило более категорический характер, чем в буржуазных странах и что имелись гарантии для того, чтобы принцип социалистической законности (за исключением периода сталинизма) воплощался в жизнь [5, с. 148, 150].
Но высшие партийные органы - Политбюро, Оргбюро, Секретариат ЦК РКП (б) оказались вне этих рамок. В первые месяцы после прихода к власти в этом не было необходимости, поскольку большевики создавали систему самоуправления народа, где они сами были всего лишь частью широкого революционного течения. В ст. 12 Конституции 1918 г. говорилось, что верховная власть в РСФСР принадлежит Всероссийскому съезду Советов, а между ними - Центральному исполнительному комитету, избранному очередным съездом. Этого казалось вполне достаточно. Но в течение весны-лета 1918 г. большевики изменили многопартийную природу Советов. Вслед за этим они логично начали формировать партийный состав съездов, его рабочие органы и очередность его созывов. Несовершенный, сессионный порядок работы съездов повлек за собой перемещение законодательной работы от съездов и ЦИК к СНК РСФСР и ЦК РКП (б), который этот СНК РСФСР формировал. Таким образом, ключевым политическим и государственным органом в стране стал ЦК РКП (б), о котором в Конституции 1918 г. не было ни слова.
В 1920-е гг., в условиях политической нестабильности, соблюдение даже уже самими большевиками созданного ими законодательства
31
могло привести к изменению политического строя. В результате не воплощались в жизнь даже конституционные нормы (например, регулярность созыва съездов Советов). Все это в 1930-е гг. закончилось «нарушением социалистической законности».
Список литературы
1. Алексеев С.С. Право. Азбука. Теория. Философия. Опыт комплексного исследования. - М.: Статут, 1999. - 712 с.
2. Бондарев А.С. Правовой нигилизм - форма правовой антикультуры личности // Вестн. Пермского ун-та. Юрид. науки. - 2001. - Вып. 2. - С. 21-42.
3. Глебова И.И. Революция 1917 года: отрицание прошлого и разрыв социокультурной преемственности // Россия и современный мир. - 2008. -№ 1 (58). - С. 97-115.
4. Гойхбарг А.Г. Несколько замечаний о праве // Сов. право. - 1924. -№ 1. - С. 3-24.
5. Давид Р., Жоффре-Спинози К. Основные правовые системы современности. - М.: Междунар. отношения, 1996. - 400 с.
6. Дубяго Л.С. Особенности политической культуры провинциального обывателя, проявившиеся в ходе Февральской революции 1917 г. // Социум и власть. - 2011. - № 4 (32). - С. 119-123.
7. Земцов Б.Н. История отечественного государства и права: учеб.-ме-тод. комплекс. - М.: Евразийский открытый ин-т, 2009. - 336 с.
8. Земцов Б.Н. История отечественного государства и права. - М.: Норма, 2012. - 592 с.
9. Ефименко А.Я. Исследования народной жизни: обычное право. -Вып. 1. - М.: В .И. Касперов, 1884. - 398 с.
10. Козлихин И.Ю. Позитивизм и естественное право // Гос-во и право. -2000. - № 3. - С. 5-11.
11. Лапаева В. В. Правовая политика в условиях модернизации (По материалам Всероссийской конференции ИГП РАН). -URL:http://www.igpran.ru/news/2377 (Дата обращения: 26 апреля 2017).
12. Лапаева В.В. Проблемы правопонимания в свете актуальных задач российской правовой теории и практики // Гос-во и право. - 2012. - № 2. - С. 5-14.
13. Ленин В.И. Полн. собр. соч.: в 55 т. - 5-е изд. - М.: Изд-во полит. лит., 1967-1981 гг. - Т. 37. - С. 129.
14. Нерсесянц В.С. Философия права: учеб. для вузов. - М.: ИНФРА-М -НОРМА, 1997. - 652 с.
15. Оршанский О.Г. Исследования по русскому праву: обычному и брачному. - СПб., 1879.
16. Резолюция I Всесоюзного съезда марксистов-государственников и правовиков по докладам Е. Пашуканиса и Я. Бермана // Революция права. -1931. - № 3. - С. 143-153.
17. Рейснер М.А. Право: наше право. Чужое право. Общее право. - Л. -М.: Госиздат, 1925. - 276 с.
18. Русские крестьяне. Жизнь. Быт. Нравы. Материалы «Этнографического бюро» князя В.Н. Тенишева. Т. 4: Нижегородская губерния. - СПб.: Навигатор, 2006. - 411 с.
19. Стучка П.И. Избранные произведения по марксистско-ленинской теории права. - Рига, 1964. - 748 с.
20. Съезды Советов РСФСР и автономных республик РСФСР: сб. док. 1917-1922 гг. - М.: Госюриздат, 1959. - Т. 1. - 835 с.
21. Тютрюмов И. Крестьянская семья (очерк обычного права) // Рус. речь. - 1879. - Кн. 7. - С. 123-156.
22. Шатковская Т.В. Договорные отношения по обычному праву российских крестьян второй половины XIX в. - начала XX в. // Юристъ-Правоведъ. -2008. - № 4. - С. 89-94.
23. Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. -Т. 25 (49). - СПб., 1898. - 478 с.
24. Якушкин Е.И. Обычное право. Материалы для биографии. - Ярославль, 1896.
