Научная статья на тему 'Правовое сознание сибирского крестьянства: из истории проблемы'

Правовое сознание сибирского крестьянства: из истории проблемы Текст научной статьи по специальности «История и археология»

CC BY
494
90
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
КРЕСТЬЯНСТВО / ПРАВОВОЙ ОБЫЧАЙ / СОЦИАЛЬНЫЙ КОНТРОЛЬ / ПРАВОВОЙ НИГИЛИЗМ / ЮРИДИЧЕСКИЕ ПОСЛОВИЦЫ И ПОГОВОРКИ / PEASANTRY / LEGAL CUSTOM / SOCIAL CONTROL / RULE SKEPTICISM / JURIDICAL PROVERBS AND SAYINGS

Аннотация научной статьи по истории и археологии, автор научной работы — Науменко Ольга Николаевна, Альмухаметова Марианна Шамильевна

Статья посвящена отношению к праву и правоохранительной системе русского сибирского крестьянства во второй половине XIX — начале XX вв. В работе дается анализ правовых обычаев крестьян, соотношение обычая и закона. В статье рассматривается позиция государства в отношении обычая и последствия данной политики для правовой культуры России.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Похожие темы научных работ по истории и археологии , автор научной работы — Науменко Ольга Николаевна, Альмухаметова Марианна Шамильевна

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Legal consciousness in Siberian peasantry: from history of problem

In the article it is discussed in detail the droit and law-enforcement system of Russian Siberian peasantry in second half of XIX and beginning of XX centuries. The article gives a detailed analysis of legal customs of peasants, co-relation of custom and law. The text gives valuable information on the position of the state concerning custom and consequence of the given policy for legal culture in Russia.

Текст научной работы на тему «Правовое сознание сибирского крестьянства: из истории проблемы»

ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ

УДК 94 : 342542 (571.1) 0. н. НАУМЕНКО

М. Ш. АЛЬМУХАМЕТОВА

Тюменский государственный университет

ПРАВОВОЕ СОЗНАНИЕ СИБИРСКОГО КРЕСТЬЯНСТВА:

ИЗ ИСТОРИИ ПРОБЛЕМЫ

Статья посвящена отношению к праву и правоохранительной системе русского сибирского крестьянства во второй половине XIX — начале XX вв. В работе дается анализ правовых обычаев крестьян, соотношение обычая и закона. В статье рассматривается позиция государства в отношении обычая и последствия данной политики для правовой культуры России.

Ключевые слова: крестьянство, правовой обычай, социальный контроль, правовой нигилизм, юридические пословицы и поговорки.

Крестьянское население Сибири сложилось из пашенных, оброчных и монастырских крестьян [1, с. 158], иных групп переселенцев, а также ссыльных преступников. Привнося в Сибирь элементы различных культур, только в начале ХХ в. все они смогли стать консолидированным сословием сельских обывателей [2, с. 45]. Несмотря на различия, присущие отдельным группам земледельческого населения, во второй половине XIX в. сибирское крестьянство разделилось на две основные категории: 1) коренное население, сформировавшееся в результате переселенческой политики государства; 2) ссыльные преступники.

Внутри каждой группы сформировались не только свои стереотипы поведения, но и морально-

нравственные ценности, оказывавшие влияние на формы и степень противоправного или законопослушного поведения. Лишь к концу исследуемого периода произошла консолидация местного крестьянства и ссыльных. В 1916 г. Тарский уездный исправник отмечал: «В общем ссыльный элемент постепенно сливается с местным населением, не представляя ничего особенного, так как налицо остаются лишь потомки ссыльных, родившиеся здесь и вполне воспринявшие местный язык, обстановку и культуру» [3, л. 257].

Пореформенный период оказался наиболее сложным для формирования правового сознания сибирского крестьянства. Несмотря на такие из-

ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №2 (106) 2012 ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ

ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №2 (106) 2012

вестные качества, как трудолюбие, самопожертвование, желание помочь, свидетели крестьянской жизни в Сибири дают и иные характеристики. Со

слов современников, жизнь сибирских крестьян-----

«это полная темнота, граничащая с дикостью» [4, с. 610]. Известный земский статистик И. П. Белоконский в своих «Деревенских впечатлениях» рассказывал о том, как в 20 верстах от железной дороги царит такой мрак, что крестьянка не знает, что такое письмо, и переговаривается со своим сыном солдатом, находящимся за тысячи верст, приложив рот к телеграфному столбу [5].

Следует отметить, что у деревенского населения существовали свои представления о праве и бесправии, а также собственная интерпретация видов преступлений. К ним, например, относились деяния, направленные против обычного права: употребление в пищу голубей, «резание птицы женщиной», «допущение работы в праздники» и т. п. У деревенских жителей сложилась своя оценка обстоятельств, уменьшающих вину: преступления, совершенные «в раздражении и вспыльчивости», в пьяном виде. Уменьшалась вина при краже вещи, которая «плохо лежала». К числу проступков, за которые, по воззрениям крестьян, не следует карать, относятся кражи растений, вызываемые суевериями: «краденые будут лучше расти». Не осуждал народ и преступления, совершенные подростками, умалишенными, стариками и женщинами [6, с. 7].

Пореформенное законодательство о крестьянах по-прежнему опиралось на нормы обычного права. Согласно ст. 25 Временного приказа (приложения) о волостном суде, «...при разрешении тяжб и споров между крестьянами, в особенности же дел о разделе крестьянского наследства, руководствоваться местными обычаями» [7, с. 193, 197]. Эти положения действовали на территории Сибири на протяжении всего рассматриваемого периода.

Нормы обычного права применяли волостные суды. Их компетенция была ограничена разбирательством простейших дел, возникающих в обиходе деревенской жизни: вопросы общей семейной собственности, общинного землепользования, поручно-кругового отбывания податей и повинностей, семейные конфликты и проч. Компетенция волостных судов не включала уголовные дела и серьезные гражданские споры, но на практике решала и их.

Нередко суд по своей инициативе, независимо от рассмотрения предъявленных жалоб, возбуждал преследование за развратное поведение, пьянство и «расстройство хозяйства»; были случаи, когда по показаниям свидетелей или по собственному усмотрению суд налагал наказание на самих же истцов, а если провинившимися были «обидчик» или ответчик, то суд, независимо от взыскания по главному делу, присуждал их еще и к дополнительному наказанию, не предусмотренному законом. Это нельзя было назвать злоупотреблением, так как дозволялось нормами обычного права.

Между тем, ориентируясь на правовые обычаи, представители государственной власти, в том числе законодатели, довольно смутно представляли себе их содержание, тем более в сибирских деревнях. Они сами указывали «на неопределенность и шаткость тех начал, которые применяются в крестьянских судах, и на отсутствие таких постоянных и устойчивых правил, которые заслуживали бы названия обычного права», подчеркивали, что «недоверие к обычному праву, а вместе с тем и пренебрежение им в самой науке могут быть оправданы только тем

обстоятельством, что сведения наши по этому предмету, по крайней мере, до последнего времени, были весьма скудны и смутны» [8, с. 82].

Несмотря на активное применение обычая, регулирование отношений только им уже не могло осуществляться в полной мере по ряду иных причин. Власть не учитывала, что сибирская община разлагалась, причем быстрее, чем в Европейской России [9, с. 463]. Прежние социальные нормы устарели и уже не соответствовали требованиям времени, а новые находились лишь в стадии формирования. Социальный контроль за каждым членом общины ослаб (к примеру, в сибирских деревнях появляется проституция [10, л. 10] — явление, невозможное ранее), а нормативный контроль практически отсутствовал. Надежда власти на саморегулирование общины не оправдывалась, так как община была уже не та: вместе с ее разложением деформировались и нормы обычного права. Таким образом, обычное право, применявшееся для центра страны, в Сибири потеряло свою актуальность значительно раньше. По признанию современников, это подтверждается и негативными отзывами самих крестьян о своих обычаях [8, с. 81].

Несмотря на эту тенденцию, власти не только не искореняли деформированные обычаи, а, наоборот, нередко использовали их под предлогом «помощи следствию» в раскрытии преступлений. Например, за каждого пойманного бродягу государство платило крестьянам 3 руб. [11, с. 296, 297]. В случае «непреднамеренного» убийства бродяги уголовное дело не возбуждалось, но вознаграждение выплачивалось. Эта «охота» была делом прибыльным (в сравнении: за одну белку государство платило 5 коп. - в 60 раз меньше), и некоторые крестьяне жили за этот счет. По свидетельству очевидцев, «.бывали такие сибиряки, которые убивали за свою жизнь по шестидесяти, по девяносто и более бродяг. В Томской губернии известен был мужик Парамоныч, всю жизнь занимавшийся истреблением бродяг и закончивший свою участь тем, что один бродяга нахлобучил ему на голову раскаленный медный котел» [11, с. 296, 297]. В целом эта практика противоречила обычаю, запрещавшему беспричинное убийство, но поощрялась государством.

Проблему деформации обычая государство решило просто: по мысли законодателя, обычаи нужно было дополнить законами, и этот синтез, как планировалось, полностью обеспечил бы регулирование отношений внутри крестьянской общины.

Однако препятствием в реализации данного плана стало несовершенство созданного законодательства. Одним из примеров являются нормы, касающиеся нанесения телесных повреждений, что было очень актуально для деревни. Ни в одной статье законодательства, ни в многочисленных сенатских разъяснениях не было точной, вполне определенной грани между легкими и тяжелыми телесными повреждениями. Так как драки в деревне, со слов современников, были «обычным явлением», то любые побои, даже создавшие угрозу для жизни, рассматривались в волостном суде, а он в силу своей компетенции мог назначить в качестве максимального наказания только семидневный арест — очень мягкую санкцию [7, с. 193]. Более того, такая мягкость противоречила нормам, применявшимся к городскому населению: там только за словесное оскорбление предполагался арест на месяц [7, с. 193].

Результатом данного противоречия является конкретное дело: «Случилась в деревне драка. Один из

пострадавших обращается к врачу и, заручившись медицинским свидетельством, подает к мировому, а последний направляет жалобу в волостной суд, так как медицинским свидетельством установлены легкие побои. С точки зрения волостных судей, выходцев из того же «битого царства», побои — дело обиходное, настолько привычное, что виновный в самом лучшем случае подвергается незначительному аресту, иногда вместе с потерпевшим даже» [7, с. 193].

Таким образом, надежды государственной власти на то, что отношения в деревне будут регулироваться прежде всего законом, а затем уже обычаем, имели под собой весьма призрачную основу. Общее мнение по этому вопросу выразил И. В. Гессен, приведя высказывание практического деятеля, земского начальника: «Законы о крестьянах до такой степени нелепы, разбросаны в разных положениях, уставах, правилах временных и постоянных, со всевозможными ссылками на прежние законы, что положительно не разберешься» [12].

В целом реформы второй половины XIX в., в том числе судебная и земская, не могли, причем одномоментно, изменить сознание крестьян и сделать их законопослушными. В течение веков государство не занималось воспитанием правовой культуры крестьянства, и в деревне сформировалось устойчивое неприятие закона. Данная тенденция была характерна для страны в целом, но правосознание сибирских крестьян подвергалось большей деформации, чем их собратьев в Европейской России, что происходило по ряду причин.

Во-первых, сибирское крестьянство было лишено позитивного влияния мировых судов, действовавших в Европейской России в 1860— 1870 гг. Они были учреждены в Сибири поздно, в конце XIX в., когда их роль была снижена. Мировые суды учреждались для применения не обычного, а общего права. В Европейской России они действительно смогли стать в какой-то мере олицетворением законности в представлении крестьянства. Там они действовали недолго, но воспоминания о них весьма красноречивы: «Мировой судья был судья по выбору, выбирался на три года из хороших, честных и образованных людей. Особенно хорошо удалось выбрать первых мировых судей, которые по душе пришлись населению, с народом обращались ласково, вежливо; судили по совести и закону»; «Никакому начальству мировые судьи не подчинялись: ни губернатор, ни другие власти в губернии никакого права не имели вмешиваться в то, как и почему мировой судья такое-то дело порешил, этого оправдал, а этого осудил. Другими словами, мировые судьи ни от какого начальства не зависели»; «Суд мировых судей был по всему удобен. Стоил дешево, всякому был доступен. А это для бедного человека — больше дело» [13, с. 10—12].

Однако в Сибири запоздалая реформа и непродуманные меры лишь деформировали мировой суд, и отношение к нему крестьян отразил один из современников, подчеркивая, что у населения, наоборот, растет отчужденность от суда, озлобленность, «население начинает относиться к судье враждебно» [14, с. 41]. В целом сибирское крестьянство не успело ощутить на себе позитивное воздействие мировых судов, что осложняло процесс формирования их правовой культуры.

Второй причиной деформации правового сознания сибирского крестьянства было мощное воздействие уголовной субкультуры, которая распространялась через ссыльных, с целью исправления расселявшихся среди местного населения. В 1898 г.

Тобольский тюремный инспектор отмечал: «Большинство из волостей губернии «настолько переполнены ссыльными, что свободных земель в них больше не имеется» [15, с. 48]. За счет этих вливаний в жизнь сибиряков проникали уголовные нормы («понятия»), изначально не принимавшие никакие формы законопослушного поведения.

Третьей причиной деформации правового сознания сибирского крестьянства был крайне неудовлетворительный состав чиновников, осуществлявших правосудие. Многие из них по своим моральным качествам не соответствовали должности, что порождало массовые злоупотребления служебным положением. «Сибирский заседатель и исправник, — писал Н. М. Ядринцев, — привык схватить куш, а там хотя бы и под суд: он обеспечен, делается домовладельцем и землевладельцем» [16, с. 352].

В лице земских начальников совмещалась административная, полицейская и судебная власть. По мнению представителей общественности, их методы руководства вызывали в крестьянах неуважение и к закону, и к власти: «Закон 1889-го года [17] приучает земских начальников не к закону, а к беззаконию! А с ними и крестьян. Потому что, какое же будет у крестьянина уважение к закону, если крестьянин каждый день видит и слышит, что земский начальник над законом смеется, на сходах кричит: «Я — для вас закон!» [13, с. 29].

Это же мнение отражала и позиция юристов. В частности, Н. Новомбергский дает следующую характеристику деятельности волостного суда: «Волостной суд — враг законности, лучшая школа бесправия, орудие сильного против слабого» [7, с. 192]. Донесение Борисова — чиновника по крестьянским делам I участка Курганского округа — в Тобольский губернский совет по крестьянским делам (17 февраля 1889 г.) так характеризует их деятельность: «В волостных судах нашел массу неразрешенных дел, а разрешенные дела являлись образцами не-правосудия, ибо судьи днем судили, а вечером распивали водку с теми лицами, в пользу которых дела разрешались» [18, л. 30 — 33 об.].

Конечно, огромная власть земских начальников создавала условия для открытого произвола, но подобные способы рассмотрения дел не вызывали жалоб у крестьян. Нередки были противоположные случаи: когда земский начальник принимал решения самостоятельно, без влияния крестьянского общества, то подвергался нападению со стороны последнего.

В связи с законодательными недоработками, сложившимся укладом жизни и рассмотренными выше обстоятельствами, соблюдение законов в деревнях практиковалось ровно в той степени, какая соответствовала крестьянскому представлению о справедливости. Если закон противоречил этому представлению, он по возможности не соблюдался. Ярко выраженный правовой нигилизм стал идеологической основой отношения крестьянства к правосудию и законности. Это закрепилось не только в поведении, но и в крестьянском фольклоре, речи и поговорках.

Юридические пословицы и поговорки того времени выражают мрачный цинизм и неверие в возможность судебной защиты: «Сильна правда, да деньги сильнее»; «Из суда, что из пруда — сухой не выйдешь»; «С сильным не борись, с богатым не тяжись»; «В суде убогий с богатым, хотя и прав, бывает виноватым». Считалось, что судьи руководствовались исключительно личной корыстью: «Судьям то и полезно, что им в

ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №2 (106) 2012 ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ

ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №2 (106) 2012

карман полезло»; «Когда судью подаришь, то всех победишь»; «Где суд — там и неправда» [19, с. 2, 3 — 5, 14 — 15, 71];«Не бойся суда, а бойся судьи» [20, с. 29].

Некоторые правоведческие сочинения, как «Юридический словарь» Л. Демиса, учили пострадавших безмолвному долготерпению и советовали читателям уклоняться от судебного процесса во что бы то ни стало. Мир был «дороже всякой цены». Как писал в конце XIX в. известный публицист Соколовский, «...В деревенском мировоззрении крепко засела пословица: «Закон, что дышло, куда повернешь, туда и вышло», потому в глазах крестьянина нет законности и беззаконности, а есть только ваше желание или нежелание помочь ему, в этом вы его не разубедите» [21, с. 7].

В целом множество судебных решений воспринимались крестьянами как крайне несправедливые, а законность ассоциировалась с открытым судебным произволом. Чиновник по крестьянским делам I участка Курганского округа Борисов докладывал в Тобольский губернский совет (февраль 1889 г.): «.На сельском сходе господствует полный произвол, дела, подлежащие ведению схода, остаются без движения; дела же, представленные законом ведомству суда, свободно обсуждаются на сходках, причем с лиц, признанных сходом в чем-либо виновными, обыкновенно присуждалась водка, которая тут же на сходе и распивалась; сходами нередко захватывалось имущество крестьян, в чем-либо провинившихся перед миром, и затем имущество это самовольно продавалось и закладывалось.» [18, л. 30-33 об.].

Правовой нигилизм проявлялся в разных формах: лжесвидетельство, круговая порука, давление на судей и проч. Наиболее распространенными были самосуды. Курганский прокурор отмечал факты, когда крестьяне, поймав трех воров, их тут же зарыли живыми; в другом случае были «положены во временные могилы» шесть чел. [22, с. 115].

Сложности при разбирательстве дела обуславливались круговой порукой и заведомо ложными свидетельскими показаниями, нередко носившими массовый характер. Красноречивым примером является следующее дело. В феврале 1880 г. крестьянка Дарья Андреева была жестоко избита своим мужем Егором Андреевым за то, что не дала денег на водку. Избитая, пришла в дом соседа Ивана Лязгина. Со слов домочадцев, «.Она была до того слаба, что не могла стоять на ногах, повалилась на пол, попросила «испить водицы», и затем с нею началась агония. Дали знать мужу, он пришел и начал пинать ногами умирающую, упрекая ее в том, что она, старая ведьма, притворяется. Но «притворница» самым неприятным образом испустила дух» [23, с. 902].

Когда по факту смерти Дарьи Андреевой началось следствие, волостной старшина несколько раз выезжал не место происшествия, собирал свидетельские показания, но ничего не смог узнать: «Не только «общественники», но и даже ближайшие свидетели катастрофы: Лязгин (весьма почтенный старец) и все члены его семьи под присягой готовы были утверждать, что Егор Андреев - примернейший супруг в мире, что он с покойной Дарьей Николаевной жил душа в душу, так что даже со стороны на них завидно было глядеть, что он ее не только пальцем не трогал, но грубого слова никогда не промолвил.» [23, с. 903].

Следствие зашло в тупик. Более того, так как «все огулом стояли за Андреева», то под общим давлением волостной старшина Соколов, расследовавший

это дело, совершил подлог документов. Он заменил первый рапорт по факту убийства на другой, где сказано, что крестьянка умерла от сердечного приступа. Однако подлог был обнаружен раньше, чем Д. Андрееву похоронили: окружной врач прибыл освидетельствовать тело, и на его объективное заключение общество повлиять уже не могло. Подобный пример не единичен.

Данное дело подчеркивает не только правовой нигилизм членов крестьянской общины, но и противоправный характер их действий, в сознании закрепленный в качестве нормы поведения. Более того, данные факты противоречат даже нормам обычного права, которое запрещало убийство и требовало возмездия в случае его совершения. Подобные дела (а их множество) свидетельствуют о деформации не только правового сознания крестьянства, но об отмирании самих норм обычного права, уже не способных регулировать отношения внутри общины.

Нередко полицейские приставы не выдерживали психологически, когда крестьяне открыто игнорировали их указания или пытались оказать давление. Так, из поступившей в Департамент полиции переписки на имя Томского губернатора Сузунского по делу о столкновении полицейского пристава Кузнецова с крестьянами деревни Тарадановой оказалось, что «.столкновение это, окончившееся нанесением побоев и поранений и привлечением виновных крестьян к уголовной ответственности, вызвано было отчасти действиями самого Кузнецова, который, увидев во дворе при земской квартире трех пьяных и ругавшихся крестьян, предложил им разойтись, а когда они ответили ему дерзостью, ударил одного из них 2 раза кулаком» [24, л. 106]. Губернатор просил департамент полиции переписку по этому делу прекратить и не привлекать крестьян к уголовной ответственности, понимая специфику крестьянского правосознания и виновность самого пристава, но дело все же было возбуждено [24, л. 106 об.].

К началу ХХ в. деформация правового обычая и произвол крестьянского начальства достигли таких пределов, что перестали устраивать само сельское общество. Консолидация сибирского крестьянства в единое сословие сопровождалась ростом самосознания, и сельские обыватели начали вставать на защиту своих прав. Основная часть жалоб на незаконные действия крестьянских судей и на невозможность защиты своих прав «по закону» была написана именно в это время. В частности, общество крестьян села Марайского Курганского уезда в жалобе на служебные злоупотребления волостного писаря и его помощника подписалось всем сходом [25, л. 41]. Наконец, нерешенные проблемы, в том числе и в области мировой юстиции, стали причиной крестьянского движения в Сибири, которое привело в 1905 г. к организации Крестьянского съезда.

Однако появившийся шанс воспитать в сибирском крестьянстве правовую культуру государство упустило. Зародившаяся тенденция ориентироваться на закон оказалась неустойчивой, была прервана революционными событиями, и в крестьянском сознании прочно закрепилось мнение, что закон несправедлив, и он создан не для них. Любые попытки правительства реформировать правоохранительную систему воспринимались сельским социумом отрицательно и настороженно. Трагизм положения заключался в том, что крестьянство составляло около 80 % населения страны. Их правовой нигилизм стал важнейшей предпосылкой к отказу от закона вообще в первые годы Советской власти, что, в свою

очередь, повлекло кровавый террор, направленный в том числе и против самого крестьянства.

Библиографический список

1. Большая Тюменская энциклопедия. В 3 т. Т. 2 / Гл. ред. Г. Ф. Шафранов-Куцев, Е. Б. Заболотный. — Тюмень : Сократ, 2004. — 495 с.

2. Балюк, Н. А. Крестьянское хозяйство Зауралья в конце ХУ1 — начале ХХ вв. / Н. А. Балюк. — Тюмень : Изд-во ТюМГУ, 2003. — 186 с.

3. ГУТО «ГА в г. Тобольске». Ф. 417. Оп. 1. Д. 519.

4. Очевидец. О каторге // Право. — 1912. — № 11.

5. Белоконский, И. П. Деревенские впечатления / И. П. Белоконский // Русское богатство. — 1900. — № 8.

6. Чарушин, А. А. Взгляд народа на преступление / А. А. Чарушин. — Архангельск : Губ. типогр., 1912. — 8 с.

7. Новомбергский, Н. Я. По Сибири : сб. ст. по крестьянскому праву, народному образованию, экономике и сельскому хозяйству / Н. Я. Новомбергский. — СПб. : Типография Дома призрения малолетних бедных, 1903. — 346 с.

8. Сборник государственных знаний. В 8 т. Т. VI. / Под ред. В. П. Безобразова [и др.]. — СПб. : Изд. Д. Е. Кожанчикова, 1878. — 476 с.

9.Катионов, О. Н. Московско-Сибирский тракт и его жители в Х^ — ХГХ вв. / О. Н. Катионов. — Новосибирск, 2004. — 568 с.

10. ГУТО «ГА в г. Тобольске». Ф. 1. Оп. 1. Д. 559.

11. Благовещенский. Записки о Сибири / Благовещенский // Вестник Европы. — 1882. — № 9.

12. Гессен, И. В. Юридическая литература для народа: (Опыт критического разбора) / И. В. Гессен // Право. — 1901.— № 47.

13. Титов, А. А. О мировых судьях и земских начальниках / А. А. Титов. — М. : Тип. т-ва И. Д. Сытина, 1906. — 32 с.

14. А. Х. Мировой судья в Сибири / А. Х. // Сибирские вопросы. — 1911. — № 5 — 6. — С. 38 — 45.

15. Отчет Тобольской губернской тюремной инспекции за 1898 год. — Тобольск : Тип. Епархиального братства, 1899. — 62 с.

16. Ядринцев, Н. М. Сибирь как колония / Н. М. Ядринцев. — СПб. : Тип. М. М. Стасюлевича, 1882. — 471 с.

17. Положения об установлениях, заведывающих крестьянскими делами. — СПб., 1914.

18. ГУТО «ГА в г. Тобольске». Ф. 332. ОП. 1. Д. 47.

19. Иллюстров, И. И. Юридические пословицы и поговорки русского народа. Опыт систематического, по отделам права, собрания юридических пословиц и поговорок русского народа / И. И. Иллюстров. — М. : Тип. А. И. Мамонтова и Ко, 1885.— 753 с.

20. Кони, А. Ф. Избранные произведения. В 2 т. Т. 1 / А. Ф. Кони; сост. А. Б. Амелин. — М. : Юридическая литература, 1959. — 627 с.

21. Гессен, И. В. Юридическая помощь населению / И. В. Гессен. — СПб. : Право, 1904.

22. Крестьянников, Е. А. Развитие судебной системы в Тобольской губернии во второй половине XIX — начале ХХ вв. : дис. . канд. ист. наук / Е. А. Крестьянников. — Тюмень, 2003. — 241 с.

23. Сибирская газета. — 1881. — № 32.

24. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 102. Оп. 108. Д. 69.

25. ГУТО «ГА в г. Тобольске». Ф. 479. Оп. 2. Д. 74.

НАУМЕНКО Ольга Николаевна, доктор исторических наук, профессор кафедры конституционного и муниципального права.

АЛЬМУХАМЕТОвА Марианна Шамильевна,

старший преподаватель кафедры теории и истории государства и права и международного права.

Адрес для переписки: е-таіі: hea2004@mail.ru

Статья поступила в редакцию 12.01.2012 г.

© О. Н. Науменко, М. Ш. Альмухаметова

УДК 94 (574.2) : 355. 426 И. В. КУРЫШЕВ

Ишимский государственный педагогический институт им. П. П. Ершова

ИЗ ИСТОРИИ АНТИКОЛЧАКОВСКОГО ПАРТИЗАНСКОГО ДВИЖЕНИЯ В СЕВЕРНОМ КАЗАХСТАНЕ (ЖИЛЯЕВЩИНЫ)

В статье рассматривается один из ярких и в то же время малоизученных эпизодов антиколчаковского повстанческо-партизанского движения в Северном Казахстане, деятельность партизан во главе с А. Жиляевым и ее мотивы. Особое внимание уделяется такому социальному явлению, как бонапартизм партизанских руководителей.

Ключевые слова: партизанщина, репрессивные меры, ненависть, деструктивные действия, бонапартизм.

Повстанческо-партизанское движение в Северном Казахстане (конец 1918-осень 1919 гг.), отличаясь мощным накалом борьбы, имело свои региональные особенности. Как справедливо отмечал С. Н. Покровский в своем исследовании, посвященном разгрому внешней и внутренней кон-

трреволюции в Казахстане (1918—1920 гг.), «здесь приходилось преодолевать значительные проявления местнических настроений, партизанщины, крестьянской ограниченности» [1, с. 131].

Одним из ярких эпизодов партизанщины в Северном Казахстане стала так называемая жиляев-

ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №2 (106) 2012 ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.