CC BY
119
ПРАВОСЛАВНОЕ БЕЛОЕ ДУХОВЕНСТВО РОССИИ В СОЦИАЛЬНО-ДЕМОГРАФИЧЕСКИХ ИЗМЕРЕНИЯХ (вторая половина XIX — начало XX вв.)
(Работа выполнена при поддержке РФФИ, проект № 96005)
Социальное происхождение и национальный состав. Белое духовенство, несмотря на то, что реформы второй половины XIX века подвергли его расконсервации, сохраняло черты замкнутой сословной группы. Выход из сословия увеличился, а приток свежих сил был крайне незначителен.
Привлекательностью духовное сословие обладало лишь для представителей социальных групп, ориентированных на традицию и имевших более низкий общественный статус, т. е. прежде всего, для крестьян. Митрополит Вениамин (Федченков), мать которого происходила из духовного сословия, а отец был крестьянин, вспоминал: «У матери в душе всегда жила мечта: хоть одного бы мальчика сделать батюшкой, «иметь молитвенника у престола Бо-жия», сказалось в ней сословное происхождение. Да и с человеческой (так и хочется уточнить — с крестьянской — авт.) положение священника было и высокое, и доходное. Он был ниже лишь помещиков, но выше прочих; разве богатые управители почти равнялись ему, но и те были почтительны пред своим духовником. Таким образом, это служение было высшее, о чём мог мечтать член низшего сословия, включая даже и дьячков» [1, с. 77].
Под воздействием родительских рассказов и соб-ственных наблюдений крестьянским ребёнком овладевала мечта стать священником. Но путь к этой мечте лежал через получение образования, значит, нужно было в город. Чтобы узнать о таинственном духовном училище мать вместе с сыном отправились туда пешком по раскисшей от непрекращающихся дождей дороге. «Сошли мы к воде и начали мыть ноги от налипшей грязи. Вижу: у матери слёзы катятся.
—Бедный, бедный мой Ванюшка... с какой поры приходится тебе горе хлебать!
— Мама, — крикнул я весело на всю реку, — зато протопопом буду!
И мне совсем не было печально: как с гуся вода скатывалось детское горе... А там впереди — учение, потом—батюшкой, богатая и почётная жизнь: из-за этого стоило и грязь месить» [1, с. 83].
Крестьянское же происхождение, по признанию того же мемуариста, давало себя знать. В духовном училище мальчики спрашивали друг друга: «Ты чей сын?» — «Священника!» Это очень почётно. «А ты?» — «Диакона». Уже ни то, ни сё. «Псаломщика» — и вовсе не высоко, но терпимо. «А ты?» — «Крестьянина!» Бывало, говоришь, а самому стыдно, что ты из крестьян: «чёрная кость», «низшее сословие», «мужики»... [1, с. 81].
В Украине, Белоруссии, Грузии получила распространение практика принятия духовного сана представителями местного дворянства. В случае, если дворянин становился священником, он сохранял дворянские права. Соответствующие привилегии получали и священники, удостоенные дворянства. В Западной Украине униатское духовенство сформировало своеобразную элиту на фоне крестьянской массы, заменив собой украинское дворянство, которое ещё в XVI—XVII веках полонизировалось и уклонилось в католицизм [2, с. 275].
Принятие священного сана светским образованным человеком часто рассматривалось окружающими как явление аномальное. Когда после окончания Московского университета Иосиф Фудель стал священником, это вызвало бурю негодования со стороны его родителей. В письме отцу он обосновывал правильность выбранного пути: «Вас смущает то, что я хочу быть исключением из общего правила и, будучи юристом, идти в священники; правда, современное общество наше настолько холодно относится к религии, что многим покажется странным, как это человек с высшим образованием оказался и с высшим религиозным чувством. Но это оттого, что время наше такое мерзкое. Лет через 30 всё это будет очень обыкновенно, а пока ужасно» [3, с. 194].
Ситуация обострялась тем, что мать была католичка и, возможно, она прокляла сына. К ней он писал: «Исполняю просьбу Вашу, дорогая мамаша, отсылаю Вам Ваши образочки и крестик; не говорите, что я его обманом взял. Божие благословение можно приобресть только покаянием и молитвой, а не обманом. Ради Христа прошу Вас, мама, не вините папашу ни в чём; он ни в чём не виноват, разве только в том, что имеет доброе христианское сердце... Быть может, когда-нибудь в будущем Вы пожелаете меня простить, простить моё единственное непослушание; тогда Вы найдёте во мне того же преданного и искренно любящего сына Иосифа» [3, с. 194].
Национальный состав духовенства определялся религиозной и этнической спецификой регионов. Русские преобладали в тех районах страны, в которых они составляли большинство, и там, где христианство прививалось в ходе русской колонизации. В тех частях империи, где православие имело «дорусские» или «доимперские» корни — Украина, Белоруссия, Молдавия, Грузия—духовенство состояло в основном из представителей местных этносов. Кстати, на 1914 год в Российской
империи восточные славяне составляли в совокупности 66,7 % населения, грузины — 1 %, молдаване — 0,7 % [4, с. 25, 26]. В регионах этнически сложных и с незначительным удельным весом славянского населения фигурировала практика введения в состав белого духовенства представителей местных народов.
На Северном Кавказе священнослужителей в осетинские приходы предполагалось готовить из числа местного населения во Владикавказском духовном училище и Александровской семинарии. Среди осетин были и мусульмане и православные. Но христианство последних было в значительной степени разведено языческими представлениями: стихийные силы признавались ими за божества, сохранялись жертвоприношения и культ умерших. Большинство «православных» осетин не помнили своего христианского имени, данного им при крещении и носили мусульманские. Даже некоторые из священников в быту фигурировали под нехристианскими именами [5, л. 1—3.]. Однако духовенство в основном было пришлым, а осетин в его составе — мало [6, с. 536].
Детей новокрещеных татар и других народов Среднего Поволжья с 1720-х годов пытались обучать вместе с детьми духовенства для последующего определения на священно- и церковно-служитель-ские места. В начале XIX века это начинание было уже забыто, а сами обучавшиеся, войдя в приходской клир, растворились в нём, не оказав на своих соплеменников ощутимого влияния [7, л. 16 — 20]. Определением Св. Синода в 1867 г. для получения сана инородцами выдвигались пониженные требования: 1) возраст не менее 30 лет, 2) необходимые нравственные качества, 3) знание важнейших событий из истории Ветхого и Нового заветов и основных догматов по Катехизису [7, л. 5 — 7].
Поворотным моментом в привлечении нерусских народов Поволжья к служению — алтарю стали школы, созданные по системе Н. И. Ильминского для детей инородцев. В Среднем, Нижнем Поволжье и на Урале они сыграли важнейшую роль в приобщении местных народов к общерусской христианской культуре. Главным стержнем такой школы было христианское религиозно-нравственное воспитание. В начальных классах обучение велось на родном языке учащихся учителями одной с ними национальности — на родном языке по учебникам, напечатанным русской графикой, а основным предметом был Закон Божий. В более старших классах преподавание осуществлялось уже на церковно-славянском и русском языках. Подобные школы действовали для детей крещёных татар, марийцев, мордвы, чувашей, удмуртов, казахов. В 1870-е годы в Михаило-Архангельском черемисском монастыре Козмодемьянского уезда Казанской губернии был 1 иеромонах и 4 иеродьякона марийца. Приходские священники из инородцев женились не только на
представительницах своей национальности, но и на русских девушках [8, с. 5—6]. В инородческих приходах Казанской, Симбирской, Самарской, Саратовской, Астраханской, Уфимской, Оренбургской епархий служили в большей части священники-инородцы [9, с. 514]. Епископ Оренбургский и Уральский Макарий (Троицкий) использовал рукоположенных в священники инородцев не только в приходах с неславянским населением, но и в качестве миссионеров [10]. Особенно глубокие корни православие пустило в среде кряшен, что позволило сформировать представительный корпус священно-церковно-служителей этой национальности: в 1913 году в шестидесяти уездах на территории двенадцати губерний России у алтаря служило 297 священников, 90 дьяконов и 150 псаломщиков кряшен [11]. Даже в 1925 г. на территории Татарстана продолжали действовать 50 кряшенских приходов, мужской и женский монастыри [12, с. 257].
Правда, по замечаниям некоторых современников в среде священников из инородцев встречались такие, которые не церемонились «с тем самым народом, из среды которого они сами вышли: «вынь да положь, иначе не пойду и требу совершать». Поэтому население таких приходов иногда просило дать им русского священника [13, с. 437]. Но в целом приход представителей нерусского населения в ряды духовенства был важен для обеих сторон: осуществлялось приобщение нерусских народов к более развитой культурной традиции, при этом не наблюдалось полной ассимиляции и русификации; начали переводиться священные и богослужебные книги; христианская вера всё шире затрагивала инородческие массы населения и глубже проникала в повседневную жизнь; формировалась преемственность поколений, которую обеспечивала письменность.
Из среды крещёных представителей нерусских национальностей вышло немало священнослужителей, просветителей, ярких представителей науки. Архимандрит Иакинф (в миру — Никита Яковлевич Бичурин, 1777—1858), родившийся в семье приходского священника из инородцев, стал всемирно известным востоковедом и этнографом. Монголовед, друг и соратник Н. И. Ильминского Алексей Александрович Бобровников (1822—1865) родился в семье священника из крещёных бурят, окончил Иркутскую духовную семинарию и Казанскую духовную академию. Его сын Николай Алексеевич (1854—1912) окончил Казанский университет, заменил Ильминского на посту директора Казанской учительской семинарии, а в 1906—1908 был попечителем Оренбургского учебного округа. Священник Василий Тимофеевич Тимофеев (1836—1896), окончивший миссионерские курсы Казанской духовной академии, составил кряшенскую азбуку с использованием кириллицы. Перевёл на татарский язык самостоятельно и совместно с Ильминским Псалтырь, книги Ветхого и Нового заветов, литур-
гию Иоанна Златоуста и ряд других священных и богослужебных текстов. Впервые в России он начал совершать богослужения на татарском языке. Уроженец кряшенского села Иван Иванович Никифоров по окончании кряшенской учительской школы и Казанской духовной академии в 1903 г. был рукоположен в сан священника. В 1925 г.—хиротонисан в епископа Семипалатинского, викария Омской епархии, в 1938 — расстрелян [11; 12; 14, с. 243—245].
Часто крестившиеся инородцы получали разного рода поддержку со стороны православного населения, включая духовенство. Например, новокрещеный камчадал Василий Верещагин обучался в Новоархангельском духовном училище на Ситхе. Оттуда с преосвященным Иннокентием (Вениаминовым) переехал в Якутск. Вскоре женился на «якутской уроженке», был рукоположен в священника и служил в Благовещенской епархии. После пятнадцати лет, проведённых на Амуре, они решили вернуться обратно в Якутск, но по дороге при неудачных родах скончалась в Иркутске жена. Овдовевший священник продолжил путь с двумя сыновьями. Но и ему не суждено было добраться до места. Он погибает под перевернувшимися санями. Одного ребёнка взял к себе местный священник, похоронивший отца Василия, другого, по имени Пётр, отправили к дяде в Якутск. Здесь Пётр окончил духовное училище, затем был направлен Якутским епископом Дионисием (Хитровым), как лучший ученик своего выпуска, в Иркутскую духовную семинарию, по окончании которой поступил в Казанскую духовную академию. Закончив академию, он отправился на каникулы в Уфу, где в то время занимал кафедру преосвященный Дионисий, знавший ещё отца Петра Верещагина—Василия, в бытность его учеником. Сам же Пётр выражал желание, чтобы его направили в Благовещенскую духовную семинарию, в край, где проходил священническое служение его отец. Н. И. Ильминский просил в письме к К. П. Победоносцеву поддержать эту просьбу [15].
Таким образом, приобщение инородцев к христианской культуре не ограничивалось одним-двумя поколениями, оно становилось наследственным и не приводило к полной ассимиляции и утере этнической самоидентификации, хотя, возможно, и существенно корректировало её.
Но не все крестившиеся инородцы были способны в силу своего культурного развития к тому, чтобы влиться в ряды священнослужителей. О принявших православие коренных жителях Аляски и Алеутских островов преосвященный Иннокентий говорил, что они способны приносить пользу лишь на должностях псаломщиков, переводчиков и т. д. [16, л. 29].
Образование. Как показали итоги первой всеобщей переписи в России, уровень грамотности населения страны составлял 21%. На этом фоне грамотность среди дворян и чиновников составляла 71,2%,
а лиц, относящихся к духовному сословию—72,2% [17, с. 38], то есть оно было самым грамотным сословием в России. В духовном сословии христианских течений грамотность была значительно выше. Например, на Урале общий показатель грамотности сословия составлял 98,1%. При этом колебания между мужской и женской частью сословия были незначительны, так же как между жителями города и села [18, с. 15]. Что же касается образовательных характеристик непосредственно духовенства, то он представлен в табл. 1.
Образование от полного среднего (как духовного, так и светского) и выше имело 90,5 % протоиереев, 63,3 % священников и по 2,8 % дьяконов и причетников. При этом в определённом смысле образовательный уровень причетников был выше, чем у представителей низшей страты священнослужителей—дьяконов: среди псаломщиков 16 % имели образование от неполного среднего и выше, а среди дьяконов—лишь 7,9 %. Но с другой стороны, более половины дьяконов имело начальное духовное образование, что было значительно выше, чем среди псаломщиков.
В 1852 году семинарское и академическое образование имели 63,4% (31813 человек из 50 170) священнослужителей (протоиереев, священников и дьяконов) [20, с. 21], а в 1853 — 64,9 % (32 486 из 50 060 человек) [21, с. 21]. Если эти цифры верны, то получается, что несмотря на количественное расширение образовательной структуры России в целом уровень образования белого духовенства на уровне страт протоиереев, священников, дьяконов снизился с 64,9 % в 1853 году до 52,2 % в 1904. То есть в отношении духовенства можно говорить о распространении образования вширь—за счёт различных типов начального образования выросла грамотность сословия. Но лишь грамотность и притом всего сословия в целом. В отношении же священнослужителей вывод однозначен — эта категория снизила свой качественный уровень образования по сравнению с дореформенным периодом.
На начало XX века наибольшая часть духовенства с высшим образованием была сосредоточена в столицах и губернских городах центральных епархий. В сельских приходах Европейской России преобладало духовенство со средним образованием, в окраинных епархиях европейской части страны и Сибири была значительна доля духовенства с образованием ниже среднего [22, с. 46].
Но были ли какие-то основания, позволяющие предположить, что ситуация с образовательным уровнем духовенства изменится в лучшую сторону? О качественной подготовке рукополагаемых в сан священника в начале XX века говорят следующие данные (табл. 2).
Как видно, из 8 920 человек, возведённых в иерейский сан за пять лет, законченное богословское образование — высшее и среднее — имели
Таблица 1 [19]
Образовательный уровень белого духовенства (1904 гг.)
Образовательны й уровень Протоиереи Священники Дьяконы Псаломщики
Абс. % Абс. % Абс. % Абс. %
Духовная академия 433 16,8 263 0,6 — — 152 0,3
Университет 22 0,8 — — — — — —
Дух. акад. и универс. 14 0,5 — — — — — —
Неполн. дух. акад. 27 1 15 0,03 — — — —
Духовная семинария 1 779 69,2 27 170 60 322 2,2 841 1,9
Неполн. дух. семин. 214 8,3 10 703 23,6 757 5,1 5 974 13,2
Среднее светское 48 1,9 1 102 2,4 91 0,6 295 0,6
Духовное училищг 32 1,2 3 092 6,8 7 378 50,2 9510 21
Неполн. дух. учил. — — 1 131 2,5 3 105 21,1 14 845 32,9
Светское начальное — — 976 2,2 1 828 12,4 7 826 17,3
Домашнее — — 712 1,6 1220 8,3 5 733 12,9
Всего 2 569 45 164 14 701 45 176
Таблица 2 [23]
Образовательный уровень рукоположенных в сан священника (1906 —1910 гг.)
Год Всего рукоположено С богословским образованием (духовные академии и семинарии) С прочим образованием Число окончивших духовные семинарии Доля принявших сан от числа окончивших семинарии (%)
Абс. % Абс. %
1906 1 864 1 037 55,6 827 44,4 2 346 79,4
1907 1 791 928 51,8 863 48,2 2 180 82,6
1908 1 743 960 55 783 45 1 994 87,4
1909 1 788 919 51,3 869 48,7 2 112 84,7
1910 1 734 951 54,8 783 45,2 2 221 78,1
4 795 человек (53,7 %). Доля принявших священнический сан от числа выпускников духовных семинарий колебалась по годам от 78 до 87 %, но, учитывая, что удельный вес выпускников духовных учебных заведений составлял около половины рукоположенных, можно сделать вывод, что семинаристов среди пришедших на службу к алтарю было в два раза меньше. Таким образом, лишь меньшая часть выпускников семинарий (40—44 %) становилась священниками.
В 1906 —1912 годах в стране было возведено в пресвитерский сан 12 590 человек. Из них высшее духовное образование имели 1,6 %, высшее светское — 0,32 %, среднее духовное — 46,25 %, среднее светское — 2,49 %, неполное среднее духовное — 19,1 % и образование ниже среднего имели
30,1 % рукоположенных в священники. Получается, что среди рукоположенных в священнический сан носители полного среднего и высшего образо-
вания составили чуть более половины — 50,66 %! Таким образом, сложившаяся ситуация не позволяла питать надежды на радужные перспективы.
Ситуация в некоторых епархиях, переживающих активное церковное строительство, выглядела ещё более скромно. С ростом церковного строительства и связанным с ним увеличением численности духовенства общий образовательный уровень снижался. Если в 1880 году в Оренбургской епархии 32,6 % протоиереев и священников имели неполное среднее, начальное и домашнее образование, то в 1890 г. —
48,1 %. Все дьяконы и почти все псаломщики имели образование ниже среднего. Одновременно с этим отмечается увеличение в епархии лиц, окончивших духовные академии. В 1891 г. 2,1 % протоиереев и священников имели академическое образование,
50,5 % окончили духовные семинарии и 47,4 % имели образование ниже среднего [24]. В этом же году, к примеру, в Псковской епархии из числа протоиереев
и священников 2 % имели высшее духовное образование, 92 %—среднее и только 6% ниже среднего, 14 % дьяконов и псаломщиков окончили семинарию [25, л. 99].
Среди рукоположенных в сан священника 322 человек в 1906 — 1912 гг. в Оренбургской епархии лишь
0,9 % окончили духовную академию, 23,9 % — местную семинарию и 3,7 % — иноепархиальные,
2,5 % — средние светские учебные заведения, учились в семинариях, но не окончило их 14,3 %, и образование ниже среднего имели 54,7 % [26]. Даже в городах, если судить по примеру Челябинска, более половины духовенства на имело среднего образования, а из протоиереев и священников Челябинска 25% не получили семинарского образования [27].
Общий образовательный ценз духовенства отнюдь не радовал Оренбургских преосвященных. Епископ Оренбургский и Тургайский Феодосий писал в 1910 году: «Состояние просвещения духовенства Оренбургской епархии нельзя считать удовлетворительным. В епархии много священников, не получивших богословского образования, а также по своему образованию не удовлетворяющих требованиям, которые должны быть к ним предъявляемы. Духовенство в большей своей части читает и просвещается мало...»[28, л. 19 об.] С мнением своего предшественника на кафедре соглашался и преосвященный Мефодий, отмечавший в 1915г., что большинство священников «по своему умственному развитию» не соответствуют предъявлявшимся к ним, как к пастырям духовным, требованиям: «Есть целые благочиннические округа, в которых нет ни одного священника с полным семинарским образованием . Ввиду такого состава духовенства епархии, служение его пастве сводится почти исключительно к требоисправлению, научению паствы истинам веры и благочестия отводится мало времени »[29, л. 21 об, —22].
Низкий процент лиц с высшим и средним светским образованием среди принимающих иерейский сан в определённой мере свидетельствует об отношении образованной часта обществаквопросам веры и церкви. Следует также заметить, что по Уставу 1884 года к поступлению в духовные академии наряду с выпускниками духовных семинарий допускались и молодые люда, окончившие гимназии. Однако с 1902 года последним разрешались вступительные экзаме-ны лишь после того, как они выдержат испытания по богословским предметам семинарской програм-м ы. Подобная вполне резонная мера всё же не могла способствовать привлечению лучших сил со стороны к служению на духовной стезе.
В целом же, система духовного образования страны оказывалась не в состоянии обеспечить надлежащий качественный уровень подготовки даже священников, не говоря уже о младших представителях клира. В чём же здесь причина, и в чём заключалась вина духовной школы?
Недостаток квалифицированных кадров в епархиальном ведомстве ощущался постоянно, особенно ощутим в рассматриваемый период он стал в 1880-е годы в связи с восстановлением упразднённых ранее приходов. В 1885—1895 годах в России на 100 человек, окончивших семинарию, приходилось 133 пустых священнических мест в приходах [30, с. 177]. Даже если бы все выпускники принимали священнический сан, то дефицит удовлетворялся бы лишь на 75 %, но поскольку это было не так, он возрастал. В епархиях с развитой системой духовного образования ситуация была стабильной. В зоне же продолжающейся колонизации недостаток духовенства сохранялся.
Если в 1880—1890-е годы потери выпуска семинарий составляли в среднем 10—20 %, то в начале XX века они увеличились до 34—38 %. Из выпускников семинарий в духовном ведомстве оставалось от 49 до 57 %. Из них 8—10 % поступали в духовные академии, 7—21 % становились учителями церковно-приходских школ и надзирателями духовно-учебных заведений, и только от 25 до 44 % выпускников средней духовной школы поступало на епархиальную службу, то есть в большинстве своём становилось священниками [31].
Часть духовенства стремилась получить университетское образование, но встречала на этом пути препятствия. В 1906 году в Харьковский университет было принято 11 священников из Саратовской, Тамбовской, Воронежской, Полтавской, Харьковской и Донской епархий [32, л. 2—2 об.] Причём Св. Синод, хотя и издал в 1904 году распоряжение «О недопущении лиц священного сана в число студентов университетов и других высших учебных заведений», был вынужден мириться с подобной практикой. В 1908 году «ввиду поступающих в Св. Синод в большом количестве прошений не только от священников и дьяконов, ной от лиц монашествующих о дозволении им обучаться в университетах и других высших светских учебных заведениях», Синод подтвердил своё прежнее распоряжение, признав «таковое стремление лиц священного сана несоответствующим непосредственным и истинным задачам пастырского служения» [33, с. 43].
Таким образом, несмотря на многочисленные недостатки, духовная школа среднего звена выдавала результаты исправно: из её стен ежегодно выходили молодые люди, способные по объёму и глубине полученных знаний занять место священника. Но этому препятствовало одно «но»—на это у них не было желания. Так что получалось, что средняя духовная школа оказывалась источником, из которого черпали образованные кадры все, кому это было угодно, при этом не было слышно жалоб на качество подготовки. А вот на долю церкви —для епархиальных нужд оставалось меньше половины выпускников, притом не самого лучшего качества. Получалось, что духов-
А. И. Конюченко
ная школа удовлетворяла многим требованиям, кроме собственных задач. Подробнее об этом будет сказано в следующей главе.
Возрастные характеристики. На 1911 г. средний возраст священников Пермской епархии составил 46,3 года, дьяконов — 39 лет, псаломщиков — 31,7 [34]. В Екатеринбурге в 1915 г. средний возраст священников равнялся 43 годам, священников на дьяконских местах—3 5,9, дьяконов—35,3, псаломщиков — 33,6. В Верхотурском уезде Екатеринбургской епархии средний возраст священников составил 42 года, дьяконов — 39,6, псаломщиков — 34 [35]. То есть в данном случае возрастные характеристики духовенства епархиального города и уезда отличались незначительно.
В Саратовской епархии среди духовенства Саратова к 1912 г. средний возраст иереев составлял
49.2 лет, дьяконов — 40,5, псаломщиков — 33,9 года, а в Балашовском уезде губернии — 43,7,
42.3 и 39,1 соответственно [36]. В Оренбургской епархии в 1894 г. средний возраст священников составлял 43 года, при возрастном диапазоне 22 — 77 лет, дьяконов — 35 при колебании возраста от 21 до 57 лет и псаломщиков — 32 года при возрастной амплитуде от 16 до 84 лет [37]. В Екатеринославс-кой епархии на 1913 г. средний возраст духовенства составлял для священников — 44 года, дьяконов —- 43,9, псаломщиков — 35,9 лет. Амплитуда колебания возраста у священников была ниже, чем в Оренбургской епархии — от 23 до 70 лет, у дьяконов выше — от 25 до 70 и у псаломщиков ниже — от 19 до 71 года [38]. Приведённые в тексте данные обобщены в табл. 3.
Таким образом, среднестатистический священник конца XIX — начала XX века имел 42—49 лет от роду, большинство дьяконов находились в возрасте от 35 до 40 лет, а средний возраст псаломщика колебался в пределах от 32 до 39 лет.
Практика поставления в священники из дьяконов, прослуживших довольно продолжительное время, была широко распространена в епархиях, испытывавших недостаток духовенства. Например, это отмечалось в Оренбургской епархии в 1860—
80-е годы [39]. Учитывая тот факт, что среди дьяконов не было лиц со средним образованием, это обстоятельство неблагоприятно сказывалось на общем образовательном уровне священников епархии. По нашим подсчётам, большая часть псаломщиков в возрасте от 36 до 40 лет становилась дьяконами, а в возрастной категории от 41 до 50 лет значительное количество дьяконов рукополагалось в священники. В этой связи можно отметить, что в 1894 г. средний возраст священников епархии составлял 43 года при возрастном диапазоне 22—77 лет, дьяконов — 35, при колебании от 21 до 57 лет, псаломщиков — 32 года, при возрастной амплитуде от 16 до 84 лет [40]. Учитывая низкий образовательный ценз псаломщиков епархии, можно сделать вывод, что указанная практика их рукоположения вела к разжижению образовательного уровня более высоких страт духовенства.
Криминогенность. Как известно, криминоген-ность духовного сословия (соотношение представителей сословия в общем числе осуждённых и доли представителей сословия в населении) была наиболее низкой в сравнении с другими [41, с. 95]. Более детальные данные в отношении священнослужителей за десятилетие на рубеже веков даёт табл. 4.
О количестве священнослужителей, приговоренных в 1893—1902 гг. к различным наказаниям говорит приложение. Обращает на себя внимание, что в некоторых епархиях (Костромской, Самарской, Екатеринбургской, Оренбургской), уступавших по количеству священнослужителей другим, число наказанных в процентном соотношении оказывалось больше. Здесь можно сделать лишь два предположения: или действительно местное духовенство отличалось, или за ним строже следили и наказывали.
За 10 лет за совершённые преступления и проступки 108 священнослужителей были лишены священного сана с исключением из духовного ведомства и 78 — с оставлением в нём. Кроме указанных наказаний бытовали и другие: запрещение в священ-нослужении с лишением места и переводом на причетническую должность, запрещение в священно-
Таблица3
Средний возраст белого духовенства в конце XIX — начале XX вв.
Регион Средний возраст
Священники Дьяконы Псаломщики
Пермская епархия 46,3 39 31,7
Екатеринбург 41,5 35,3 33,6
Верхотурский уезд 42 39,6 34
Саратов 49,2 40,5 33,9
Балашов ский уезд 43,7 42,3 39,1
Оренбургская епархия 43 35 32
Екатеринославская епархия 44 43,9 35,9
Таблица 4 [42]
Количество преступлений и проступков священнослужителей (1893—1902 гг.)
Кражии присвоение чужого имущества Нецеломудрие Нетрезвость Вымогательство платы за требы Небрежность и неисправность по службе Неблагоповедение Оскорбления Повенчание незаконного брака Итого
1893 3 6 251 32 66 60 48 33 499
1894 3 3 263 26 60 54 34 56 499
1895 5 12 264 31 50 64 35 50 511
1896 3 12 153 10 37 50 10 18 293
1897 — 7 136 12 14 39 5 11 224
1898 3 7 144 15 20 24 9 5 227
1899 2 7 134 10 17 43 6 12 231
1900 2 — 180 12 18 30 5 13 263
1901 — 4 193 14 26 46 23 24 330
1902 4 4 192 19 22 57 18 24 340
Всего 25 65 1910 181 330 467 193 246 3417
служении с низведением в причетники, запрещение в священнослужении, монастырская епитимья, перевод, увольнение за штат.
Таким образом, большинство нареканий в адрес духовенства было связано с его нетрезвой жизнью — эта группа проступков вне конкуренции. Получается, что в среднем в год наказанию за нетрезвость подвергался 191 человек. Далее шли наказания за «неблагоповедение»—47 человек в год, небрежность выполнения обязанностей — 33 человека и за повенчание незаконного брака — 25 человек. Некоторые подвергались наказаниям неоднократно. Например, священник Владимирской епархии Иван Соколов в 1852 году «за буйство и нетрезвость» был определён на три месяца во Введенскую пустынь. В 1853 году «за нетрезвость» он провёл две недели в Юрьевском Архангельском монастыре, в 1854 был низведён в причетники, а в 1856 году опять же «за нетрезвость и другие предосудительные поступки» отправлен во Флорище-ву пустынь. Но и такая система наказаний не принесла успеха. Как писал епископ, «запрещённый священник Иван Соколов не только не исправляется в своей жизни, но время от времени делается хуже и слабее. Ходя по домам прихожан для пения молебнов, напивается до беспамятства и в безобразном виде бесчинствует, всякого ругает...» В итоге консистория приняла в отношении запрещённого священника такое решение: «...лишив сана, отослать на год в Лукьянову пустынь и затем, буде окажет плод раскаяния и исправления, определить на низ-
шую по духовному ведомству сторожевую должность» [43].
Среди других групп преступлений встречались случаи кощунства, нанесения телесных повреждений, иногда и в сочетании. Священник Курской епархии, придя с дьячком в дом к дворянину Малееву, «по ненависти к нему запел сам и заставил дьячка отпевать по нём — живом погребение и, окончив таковое, взял его, Малеева, за руку и хотел бросить на пол, от какового поворота выломал ему из сустава ногу» [43, л. 34]. Были проступки на почве умопомешательства. Дьякон Никанор во время богослужения в Корнилиево-Комельском монастыре «произносил скверно-матерные слова». В другой раз при совершении всенощного бдения «исполняя дьячес-кую должность, стал махать беспорядочно руками». Когда же после окончания богослужения местный священник начал ему выговаривать, то он «произносил пред священником также скверно-матерные слова относительно богослужения» [43, л. 24].
Как видно, самыми серьёзным преступлениями за указанный период, нашедшими отражение в таблице, были кражи и присвоение чужого имущества. Однако встречались и более тяжкие... Священник Вологодской епархии, будучи недоволен тем, что на места дьячка и пономаря епархиальное начальство определило людей «против его желания», подкараулил пономаря Сергиевского, когда тот перегонял скот через реку. После чего священник напал на пономаря, «первоначально погрузив его в воду, держал в оной, а потом, вынув из воды,
бил его на берегу нещадно. После сего священник снова бросил его, Сергиевского, в воду и, подержав в оной за волосы, поднял его на берег, где бил его кулаками, коленями и топором до того, что он лежал на берегу целые сутки без чувств, харкал кровью...» [43, л. 53—53 об.]
Что касается такой графы таблицы, как «неце-ломудрие». Безусловно, ев смысл более узок, нежели полное понимание этого слова в церковной среде, и сводится, говоря церковным языком, к «любодеянию» и «прелюбодеянию». Жизнь представителей духовенства, особенно в сельской местности, не представляла тайны для прихожан, поэтому и некоторые «шалости» были очевидны. В одном селе «крестьяне, находя поведение священника Червин-ского соблазнительным [по] поводу сношения не только с двумя женщинами... но и с прочими крестьянками села Воротнева» подали прошение о его переводе в другой приход, кстати, удовлетворённое местным преосвященным [44, л. 6—6 об]. Уличение в прелюбодейной связи могло повлечь за собой лишение сана и исключение из духовного звания [45, л. 101]. Бывало, что любовный треугольник возникал в причтовой среде. В одном из таких случаев священник, заставший свою жену в «преступной связи с пономарём», выпорол своего подначального. А Киевский митрополит распорядился исключить пономаря из духовного звания, а священника перевести в другой приход [46, л. 1,4].
Встречались обвинения представителей и белого, и чёрного духовенства в таком тяжком преступлении, как изнасилование. Из рассмотренных нами дел [47] в одном случае сам обвиняемый сознался в попытке изнасилования. Когда после окончания вечерни «сам священник и все люди разошлись, сти-харный пономарь Иосиф Боханевич напал в церкви на дворянку Феодосию Григория Снгаевского дочь девицу, имеющую от роду пятнадцать лет, пришедшую к исповеди, целовал её и, поднявши ей рубаху, хотел насильничать, совершению какового злодеяния воспрепятствовал староста Семён Левитский, подоспевший в церковь» [48, л. 2 об.]
Во всех других вина была не доказана или подавшие жалобы изобличались в клевете. Например, в 1853 году крестьянка Прасковья Касьянова принесла словесную жалобу становому приставу на священника Соколовича, пояснив обстоятельства происшедшего. Как-то другая служанка священника — Анна Кайданюкова приказала Касьяновой принести в комнату из кладовой кувшин с молоком. После того, как она сделала это, Кайданюкова «схватила её, бросила на кровать и держала. В ту же минуту явился священник Соколович и, не смотря на сопротивление Касьяновой, растлил её...» В подтверждение жалобы Касьянова предъявила свою рубашку со следами крови. Однако, медицинское освидетельствование показало, что «она уже не имеет по настоящее время девства и лишена оного, по-види-
мому, гораздо раньше того насилия, на которое теперь жалуется. Следы крови на задней и нижней части рубахи произошли от месячного очищения...» В конечном итоге крестьянка Касьянова созналась, что «по наущению недоброжелателей оговорила священника» [49, л. 1 об, 4 об.]
Основные причины подобного рода измышлений объясняются или интригами недоброжелателей, или стремлением установить контроль над скомпрометированным священником, а через него—и над приходом. Особенно удобной и уязвимой мишенью при этом были вдовые священники. Но ситуаций на грани фола, когда предполагаемым намерениям успевало помешать вмешательство третьих лиц, было больше...
Что же касается многочисленных газетных сообщений о случаях неблаговидного поведения духовенства, то при их изучении в большинстве они оказывались ни чем иным, как газетными утками. При проверке выяснялось, что в данной губернии нет названной волости или села, или священника с указанной фамилией. Если же приведённые данные не противоречили действительности, то оказывалось, что не было описываемого случая, а если и был, то факты искажены [50].
Типы церковнослужителей. Жалкое материальное положение, в котором находились причетники, порождало к ним пренебрежительное отношение. Хотя, действительно, среди церковнослужителей было немало людей случайных, с низким образовательным уровнем, одержимых многочисленными пороками. Например, дьякон Пророко-Ильинской церкви Миасской станицы Оренбургской губернии Протопопов раньше был псаломщиком, затем служил в армии, а после был рукоположен в дьяконы. Он отличался грубостью по отношению к священнику и благочинному, нетерпимостью к замечаниям, высоким самомнением. «Богослужебные книги в беспорядке, ризница тоже, заранее приготовить её к службе, стереть пыль в алтаре — это он даже обязанностью не считает. Вот деньги брать — это его дело, в братской кружке всегда забрано, едва успеешь литургию кончить и начать совершать требы, а он уже в алтаре деньги считает», — отзывался о нём священник [51, л. 43 об.]
В другом приходе псаломщик тоже не воспринимал замечаний, небрежно вёл церковные книги, ссорился со священником, не реагировал на замечания епархиального начальства, плохо читал и пел во время службы — перекрикивал, заглушал и сбивал певчих, пил, выгонял из дома жену и дочь [51, л. 9—10]. В третьем священник в разговоре с благочинным пожаловался на своего псаломщика, отказывавшегося подметать пол в алтаре. «Спрашиваю: почему? — пишет благочинный. — Мы, говорит, по указу избавлены от чёрных работ. — Ах ты, ваше благородие!» [52, л. 142].
Наличие в штате подобных «помощников» делало жизнь священника сущим адом, особенно,
если он был молод, недостаточно опытен и не мог найти действенных мер к обузданию своего подчинённого. По воспоминаниям священника В. Иващенко, в селе, куда он получил назначение сразу после окончания семинарии, был именно такой пьяница и дебошир дьячок. Поскольку он служил в приходе уже много лет, то завёл обычай брать с прихожан, приходящих на исповедь, деньги при входе в церковь. На слова священника открыть дверь в храм и не препятствовать входящим в него, дьячок обозвал его «кровопийцей» и «дураком», исповедников — «свиньями», и вступил в драку с прихожанами. Это первое столкновение священника с дьячком имело далеко идущие последствия, причём весьма грустные. Церковнослужитель, получая по случаю поста какие-то гроши, каждый день умудрялся напиваться, а по вечерам приходил к священнику с угрозами и руганью. Собрав из соседних сёл своих друзей-причетников, он устроил настоящий штурм дома молодого батюшки, после чего у попадьи, готовившейся стать матерью, случился выкидыш. Никакие меры — даже обращение к полиции — не могли урезонить хулигана и его многочисленное семейство. Набеги на священнический дом прекратились лишь после того, как он сгорел [53].
Однако встречались и другие типажи. Николай Макарович Лавров, не окончивший духовной семинарии, 48 лет прослужил псаломщиком, оставив место сыну. Овдовев, он женился повторно, поэтому священником не стал. Чтобы свести концы с концами ему приходилось «тянуть лямку» вместе с бурлаками, поднимая суда вверх по течению на свирс-ких порогах. Службу псаломщика он любил. Всем старался помочь, особенно детям. У него останавливались мальчики по дороге из духовного училища домой, собирались для занятий местные дети. За отзывчивость, доброту и готовность прийти на помощь псаломщик пользовался любовью односельчан [54]. Дьячок из села Соловьёвки Киевской губернии Иосиф Голевинский обучил крестьян церковной грамоте и пению, они ему и помогали служить. Требовал, чтобы чтение было внятным и громким «так, як горохом у шкиру», «щоб горобци по-падалы з церковной крыши» [55].
Псаломщик из Онежского уезда Архангельской епархии Василий Иванович Попов служил около 60 лет до 74-летнего возраста. «Всегда ровный, почтительный, —характеризовал его служивший с ним священник П. Титов, — без лести на устах, трезвый и скромный в житейском быту, по службе усердный и всегда готовый к отправлению служб и треб церковных и хороший знаток старинного обиходного пения. Таковы были псаломщики доброго старого времени...» [56].
В 1906 г. отмечался 45-летний срок службы псаломщика из Полтавской епархии Михаила Григорьевича Верховского. Он родился в семье священ-
ника, но из-за смерти отца в духовной семинарии не доучился, хотя был способным, а был определён преосвященным из архиерейского хора на место псаломщика «для поддержания семьи». За время службы сменил 6 приходов. Женился в 38-летнем возрасте на 22-летней дочери казака, родившей ему шестерых детей. На первом месте для него всегда была служба: первым из причта приходил в церковь и последним уходил. Читал толково, истово, от поручений никогда не отказывался. Обладал феноменальной памятью: Часы, Псалтырь, Апостол, стихиры и молитвы к причастию читал и пел наизусть, без книг. Его стараниями в селе был организован такой церковный хор, который мог бы петь и в уездном городе [57, с. 1300—1301].
В нём не было ни спесивости и болезненного самолюбия, ни рабской приниженности и забитости — крайностей, часто встречавшихся среди данного круга людей. Зная цену себе и другим, он в отсутствие пономаря не считал унизительным для себя позвонить в колокол, раздуть уголь, подать священнику свечу и кадило, приготовить облачение, отнести ризы для требы, что другие псаломщики делать отказывались и что служило предметом пререканий среди клириков.
В дьяконы не просился, хотя другие моложе и с более низким образовательным уровнем давно уже священствовали, объясняя это так: «Быть достойным священнослужителем чувствую себя неспособным, надевать же рясу и позорить её считаю грехом и поступком недостойным человека; кроме того, если бы начальство находило меня достойным, то само отличило бы, ведь священники не просят же себе скуфьи или камилавки». Оставаясь псаломщиком, не скатился в грязь нищеты, сохранял бодрость духа и трезвость [57, с. 1308—1309].
Псаломщики зарубежных церквей имели мало общих черт со своими «епархиальными коллегами». Уже с первой половины XIX века выпускники духовных академий старались получить места за границей, чтобы иметь возможность, завязав отношения с зарубежными богословами и духовенством, познакомиться с богословско-философской мыслью Запада. В свою очередь, они углубляли представления западной общественности о православии и способствовали разрушению сложившихся стереотипов в отношении восточного христианства [58, с. 386].
Многие молодые люди с высшим духовным образованием поступали на псаломщические места. Например, Пётр Адоратский после окончания духовной академии получил в 1874 году место псаломщика при посольской церкви в Вене, где кроме прямых обязанностей ухаживал за больными соотечественниками, выполнял обязанности курьера канцелярии посольства и знакомился с иностранной церковно-исторической литературой. В Вене он женился на старшей дочери протоиерея Яхонтова, но через тринадцать месяцев овдовел. После исте-
чения обязательного пятилетнего срока службы был уволен по собственному желанию и вернулся в Казань, где прожил у родителей около года. Затем он получил назначение в Пекинскую духовную миссию, а позже стал архиереем под именем Николай [59, с. 662].
Повороты судьбы и зигзаги карьеры священников. Евграф Иванович Мегорский родился в селе Хотилове Валдайского уезда Новгородской губернии в семье священника. Окончил Боровичское духовное училище и Новгородскую семинарию, где учился, как и в академии, с М. И. Владиславлевым, впоследствии ставшим профессором философии и психологии, ректором Санкт-Петербургского университета. В 1863 г. закончил столичную духовную академию со степенью магистра. Преподавал в Новгородской духовной семинарии, Аракчеевском и Нижегородском кадетских корпусах. В 1875 г. был избран ректором родной семинарии, где и прослужил 16 лет. Это был первый случай за 164 года существования семинарии, когда её возглавил белый священник. На этом посту Евграф много сделал для благоустройства учебного заведения, проявляя заботу о преподавателях и учащихся. В 1891 г. перешёл настоятелем церкви Митрофаньевского кладбища Санкт-Петербурга, а затем стал настоятелем Казанского собора и членом Учебного комитета при Св. Синоде, был удостоен высшей награды для белого духовенства — митры. Несмотря на занимаемые должности, в общении оставался прост и доступен [60, с. 1603—1606].
Приехавший в село Спас-Чекряк, расположенное в глуши Волховского уезда Орловской губернии, молодой священник Егор Коссов хотел было просить перевода в другой приход—село бедное, а у него жена, младшие братья, о которых больше некому заботиться. Отправился за советом в расположенную в шестидесяти верстах Оптину пустынь, где преподобный Амвросий сказал ему, что нужно остаться на прежнем месте. Вняв совету старца, священник сумел сделаться для крестьян молитвенником, благотворителем, утешителем, судьёй, советчиком, «воскресил идеал того «попа», который в седую старину был неотделим от народной массы, как её душа». В жалкий приход со всех сторон повалил народ, чтобы излить своё горе, облегчить душу [61].
Опытного певчего митрополичьего хора Петра Смирнова, учившегося в отделении риторики, взял к себе из Москвы епископ Феофилакт (Русанов), назначенный на Калужскую кафедру. В Калуге Смирнов, хорошо знакомый с особенностями архиерейского богослужения, подготовил к приезду преосвященного архиерейскую свиту и сформировал хор. Довольный епископ Феофилакт наградил регента фамилией Фелицын. Занимаясь с хором, он продолжал обучение в местной духовной семинарии. Из Калуги молодого человека отправили в Во-
логду к епископу Антонию (Знаменскому) для обучения нового хора. Там он перешёл в богословское отделение. Когда преосвященного Антония перевели в Тобольск, он уговорил отправиться с собой и регента, дав обещание вернуть его впоследствии за архиерейский счёт обратно в Калугу или Москву [62, с. 285,286,288].
В Тобольске Фелицын наконец окончил семинарию, обучение в которой растянулось из-за его постоянной занятости, и попросился в Москву. Однако архиерей уговорил остаться. Молодому человеку подыскали богатую невесту, которая, кстати, оказалась к тому же красивой и доброй. 6 мая 1804 года он женился, а 21 — уже был возведён в сан священника кафедрального собора Тобольска. С этого момента карьера пошла в гору. В 1805 г. Фелицын становится благочинным ханты-мансийских церквей, в 1810 — ключарём собора, в 1811 — членом духовной консистории, в 1817—протоиереем, в 1826—кафедральным протоиереем [62, с. 289—290].
При соборе он состоял 66 лет (!) — с 1804 по 1870 год, до выхода за штат. За свою долгую жизнь и службу в Сибири неоднократно выполнял важные поручения архиереев, много ездил по епархии, подвергаясь различным опасностям со стороны стихии и беглых каторжников. Выучил мансийский язык, на который перевёл молитвы, Катихизис митрополита Платона, Священную историю для детей, четыре Евангелия. Но его переводы духовная цензура не одобрила и они легли в архив. В течение 22 лет, пока не отказался сам, Пётр Андреевич Фелицын был благочинным городских церквей Тобольска, 47 лет — старшим попечителем о бедных духовного звания [63, с. 352—359].
Александр Поликарпович Владимирский (1823—1906) родился в семье бедного сельского священника Нижегородской епархии. Окончил духовное училище и семинарию в Нижнем Новгороде. В 1846 г. — в составе первого выпуска — Казанскую духовную академию, став первым в её истории магистром богословия в 1847 году. В том же году принял священнический сан и стал настоятелем Грузинской церкви. В 1850 г. — он перешел из академии в Казанский университет ординарным профессором философии и богословия, и вскоре был назначен настоятелем университетской церкви. В 1858 году его избрали деканом историко-филологического факультета. В 1861—1862 годах он дважды назначался исполняющим обязанности ректора университета. В 1867 г. священник Владимирский был возведён в сан протоиерея, а в 1871 вернулся в стены родной академии в качестве её ректора и прослужил до 1896 года [64, л. 18 об. — 27; 65, с. 76— 77]. В 1892 г. — протоиерей Владимирский был избран почётным членом Санкт-Петербургской и Киевской духовных академий [66, л. 1—3]. Студенты академии называли его «тятька», «папаша» [65,87]. По случаю кончины своего наставника прислали те-
леграммы соболезнования Петербургский митрополит Антоний (Вадковский) и епископ Таврический Алексий (Молчанов, впоследствии экзарх Грузии).
Одну из самых заметных карьер сделал Г. И. Ша-вельский, родившийся в семье сельского дьячка. После окончания духовной академии он в русско-японскую войну служил полковым священником, дивизионным благочинным и главным священником 1-й Манчжурской армии. За свою службу был удостоен орденов св. Георгия и св. Владимира с мечами. Затем с 1906 по 1910 год был законоучителем в Смольном институте, а в 1910 стал профессором богословия историко-филологического института и членом Духовного правления при протопресвитере военного и морского духовенства. 22.04.1911 г. был утверждён протопресвитером военного и морского духовенства [67, с. 59]. По рангу протопресвитер приравнивался по духовному ведомству к архиепископу, по военному—к генерал-лейтенанту, имея право на личные доклады царю.
Протопресвитер Василий Борисович Бажанов (1801—1883) родился в семье сельского дьякона Тульской губернии. Как лучший среди своего выпуска местной духовной семинарии был отправлен на учёбу в столичную духовную академию, по окончании которой оставлен в ней бакалавром. Затем он служил священником второго кадетского корпуса, преподавал Закон Божий в различных светских учебных заведениях. В 1845 году его назначили законоучителем царских детей, а с 1848 — он становится духовником императорских особ [68, с. 123]. Он был единственным протопресвитером, среди духовных детей которого значилось три российских императора: Николай I, Александр II и Александр III. Впоследствии царскими духовниками были протопресвитеры Иоанн Леонтьевич Янышев (1883—1910), Николай Григорьевич Кедринский (1911—1914) и Александр Петрович Васильев (1914—1917) [69, л. X—Х1П]. Если В. Б. Бажанов, как было сказано, являлся духовником трёх императоров, то за последние шесть лет царствования Николая П сменилось три духовника. Причём Н. Г. Кедринский не умер, а был освобожден, а последний духовник царской семьи—расстрелян в 1918 г. Словно и в этом присутствовало мрачное предзнаменование.
Литература
1. Вениамин (Федченков), митрополит. На рубеже двух эпох. — М.: Отчий дом, 1994. — 448 с.
2. Субтельный О. Украина: история. — Киев: «Лыбидь», 1994. — 736 с.
3. Фудель С. И. Воспоминания // Новый мир. — 1991. —№3. —С. 182—216.
4. Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII — начало XX в.): В 2 т. — СПб.: Дмитрий Буланин, 1999. — Т. 1.
5. Национальный архив республики Татарстан (далее — НАРТ). Ф. 1277. Оп. 1. Д. 10.
6. Труды Киевской духовной академии. — 1902.— Т. 2. — № 4.
7. НАРТ. Ф. 968. Оп. 1.Д. 183.
8. Духовенство из инородцев в Казанской епархии. — Казань, 1978. — 46 с.
9. Церковно-общественный вестник. —1906. — №14.
10. Преосвященный Макарий, епископ Оренбургский и Уральский / Оренбургские епархиальные ведомости (далее — ОренбЕВ). — 1889. — № 15. С. 385—391.
11. Чичерина С. В. О приволжских инородцах. — СПб., 1906.—26 с.
12. Глухов М. Н. Тагапса: Энциклопедия. — Казань, 1997.452 с.
13. Церковно-общественный вестник. — 1906. — №12.
14. Сергеев Т. С., Ефимов Л. А. Чувашский педагог-просветитель И. Я. Яковлев — интеллигент российского масштаба // Интеллигенция России в истории XX века: Неоконченные споры. К 90-летию сборника «Вехи». — Екатеринбург, 1998. — С. 243—245.
15. Православный собеседник (далее—ПС). — 1897. —№6.
16. Российский государственный исторический архив (далее — РГИА). Ф. 796. Оп. 205. Д. 241.
17. Иванович В. Из итогов русской всеобщей переписи // Вестник воспитания. — 1906. — № 1. — С. 33—44.
18. Сафронов А. А. Грамотность населения Урала в конце XIX — начале XX в.: источниковедческое исследование материалов Первой всеобщей переписи населения Российской империи 1897 г.: Автореф, дис.... канд. ист. наук.—Екатеринбург, 2003.—22 с.
19. Конюченко А. И. Духовное образование в Оренбургской епархии во второй половине XIX — начале XX в.: Дис.... канд. ист. наук. — Челябинск, 1996. —218 с.
20. Извлечения из отчёта обер-прокурора Святейшего Синода за 1852 г. — СПб., 1853.
21. Извлечения из отчёта обер-прокурора Святейшего Синода за 1853 г. СПб., 1854.
22. Всеподданнейший отчёт обер-прокурора по ведомству православного исповедания за 1901 г. — СПб., 1902.
23. РГИА. Ф. 802. Оп. 16. Д. 259.
24. РГИА. Ф. 796. Оп. 442. Д. 889. Л. 22—22 об., Д. 1376. Л. 18 об.
25. РГИА. Ф. 796. Оп. 442. Д. 1376.
26. РГИА. Ф. 802. Оп. 11. 1913 г. Д. 115.
27. Конюченко А. И. Духовенство Челябинска накануне революции (численность, образовательный уровень, материальное положение) // Города Урала в контексте русской культуры.—Челябинск, 1993. — С. 88—90.
28. Государственный архив Оренбургской области (далее—ГАОО).Ф. 173.0п. 5.Д. 10576. Л. 19 об.
29.ГАОО.Ф. 173. Оп. 5. Д. 10581.
30. Белявский Ф.Н. О реформе духовной школы. СПб., 1907.—Ч. 1, —230 с.
31. РГИА. Ф. 802. Оп. 11.1914 г. Д. 239. Ч. 1—3; 1917 г. Д. 169; Циркуляр по духовно-учебному ведомству. № 25,28,31.
32. ГАОО. Ф. 173. Оп. 4. Д. 6281.
33. Циркуляр по духовно-учебному ведомству. № 24.
34. Справочная книга Пермской епархии на 1912 год. — Пермь, 1911.
35. Справочная книжка Екатеринбургской епархии на 1915 год. — Екатеринбург, 1915.
36. Справочная книга Саратовской епархии. — Саратов, 1912.
37. ГАОО. Ф. 173. Оп. 5. Д. 10918.
38. Справочная книга Екатеринославской епархии за 1913год. — Екатеринослав, 1914.
39. РГИА. Ф. 796. Оп. 442. Д. 148. Л. 10 об.; Д. 1143. Л. 17 об.; Д. 1246. Л. 21 об. — 22.
40. Подсчитано по: ГАОО. Ф. 173. Оп. 5. Д. 10918.
41. Миронов Б. Н. Социальная история России. Т. 2.
42. Составлено по: РГИА. Ф. 834. Оп. 4. Д. 945.
43. РГИА. Ф. 796. Оп. 140. Д. 2079. Л. 1—2.
44. Центральный государственный исторический архив Украины г. Киев (далее—ЦГИАУ). Ф. 442. Оп. 1.Д. 11871.
45. РГИА. Ф. 796. Оп. 141. Д. 2625.
46. ЦГИАУ. Оп. 34. Д. 530.
47. ЦГИАУ. Ф. 442. Оп. 1. Д. 6993; 10469; 11873; Оп. 43. Д. 2; Оп. 44. Д. 295; Оп. 158. Д. 237; Оп. 174. Д. 437; Ф. 127. Оп. 953. Д. 88.
48. ЦГИАУ. Ф. 442. Оп. 158. Д. 237.
49. ЦГИАУ. Ф. 442. Оп. 1. Д. 10469.
50. РГИА. Ф. 796. Оп. 445.1917 г. Д. 240.
51. ГАОО. Ф. 173. Оп. 4. Д. 6415.
52. НАРТ. Ф. 36. Оп. 1.Д. 109.
53. Иващенко В. Из пастырского быта сельского священника // Русская старина. — 1909.—№ 1. — С. 228—232.
54. Олонецкие епархиальные ведомости.—1898.
— № 3. Ч. неофиц. — С. 28—30.
55. Киевские епархиальные ведомости. — 1895.—№4, —С. 177.
56. Архангельские епархиальные ведомости (далее—АрхангЕВ). —1905.—№ 18.—Ч. неофиц.— С. 721—722.
57. Полтавские епархиальные ведомости. — 1906,—№32.
58. Смолич И. К. История Русской церкви. 1700—1917. — М.: Изд. Спасо-Преображенского монастыря, 1996.—Ч. 1. — 799 с.
59.0ренбЕВ,— 1895, —№21.
60. Новгородские епархиальные ведомости. — 1904.—№ 22. — Ч. неофиц.
61. Нилус С. Отец Егор //АрхангЕВ. — 1905. — №15. —С. 561—565.
62. Сулоцкий А. И. Протоиерей Пётр Андреевич Фелицын //Тобольские епархиальные ведомости,—1883.—№ 13/14.
63. Тобольские епархиальные ведомости. — 1883,—№ 17.
64. НАРТ. Ф. 10. Оп. 1.Д. 6311.
65. Царевский А. Александр Поликарпович Владимирский, бывший ректор Казанской духовной академии // ПС. — 1906. — № 5. — С. 73—89.
66. НАРТ. Ф. 10. Оп. 1. Д. 8877.
67. Сенин A.C. Армейское духовенство России в gepByio мировую войну // Вопросы истории. — 1990, — № 10. —С. 158—170.
68. Могилёвские епархиальные ведомости. — 1883, —№5.
69. РГИА. Ф. 805. Оп. 1.
