ПРАВОПОРЯДОК В УСЛОВИЯХ ГЛОБАЛЬНОГО КРИЗИСА: АКТУАЛЬНАЯ ПОВЕСТКА ДЛЯ ИССЛЕДОВАТЕЛЕЙ, ЮРИСТОВ, ГОССЛУЖАЩИХ: МАТЕРИАЛЫ НАУЧНО-ПРАКТИЧЕСКОГО КРУГЛОГО СТОЛА (Н. НОВГОРОД, 8 ФЕВРАЛЯ 2021 Г.) Текст научной статьи по специальности «Право»

Правопорядок в условиях глобального кризиса: актуальная повестка

для исследователей, юристов, госслужащих: материалы научно-практического круглого стола (Н. Новгород, 8 февраля 2021 г.)

Law and order in the context of the global crisis: the current agenda for researchers, lawyers, civil servants: materials of the scientific and practical round table (Nizhny Novgorod, February 8, 2021)

8 февраля 2021 года, в День российской науки, состоялся научно-практический круглый стол на тему «Правопорядок в условиях глобального кризиса: актуальная повестка для исследователей, юристов, госслужащих», организованный кафедрой истории и теории государства и права Нижегородского института управления Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации (РАНХиГС) при поддержке Нижегородской академии МВД России. Центральной темой для обсуждения стала недавно вышедшая монография доцента НИУ РАНХиГС Р. З. Рувинского «Правопорядок в период глобального кризиса: трансформации, тенденции, угрозы» (СПб.: Алетейя, 2020).

В круглом столе приняли участие около тридцати ученых и преподавателей из Нижнего Новгорода, Москвы и других городов. В ходе дискуссии были затронуты наиболее острые проблемы развития российской государственности, обеспечения национальной безопасности и устойчивости правовой системы, сохранения единства правового пространства. Ниже представлены тезисы отдельных выступлений, прозвучавших на прошедшем мероприятии.

On February 8, 2021, on the Day of Russian Science, a scientific and practical round table was held on the topic "Law and order in the conditions of the global crisis: the current agenda for researchers, lawyers, civil servants", organized by the Department of History and Theory of State and Law of the Nizhny Novgorod Institute of Management of the Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration (RANEPA) with the support of the Nizhny Novgorod Academy of the Ministry of Internal Affairs of Russia. The central topic for discussion was the recently published monograph of the associate professor of the National Research University of RANEPA R. Z. Ruvinsky's "Law and Order in the period of the global crisis: Transformations, trends, threats" (St. Petersburg: Aleteya Publ., 2020).

The round table was attended by about thirty scientists and teachers from Nizhny Novgorod, Moscow and other cities. During the discussion, the most acute problems of the development of the Russian statehood, ensuring national security and the stability of the legal system, preserving the unity of the legal space were touched upon. Below are the abstracts of individual speeches made at the last event.

Дахин Андрей Васильевич Andrey V. Dakhin

доктор философских наук, профессор, профессор кафедры истории и теории государства и права Нижегородского института управления — филиала РАНХиГС

Правовое государство: «кризис» или «признаки победной стратегии»?

The rule-of-law state: "crisis" or "signs of the victorious strategy"?

Понятие «правовое государство», имеющее в России конституционный статус, предполагает наличие некоторого общепринятого содержания, которое по умолчанию лежит в его основе. Однако глобализация и индустриализация производства научного знания — особенно в гуманитарной сфере — порождают явление устойчивого плюрализма «подходов», так что для каждого научного понятия может быть предложено несколько десятков различных определений. Привычное представление об «общепринятости» растворяется в агрессивной среде плюрализма, а общепринятые значения терминов превращаются в «пустые означающие». Исследователями уже давно отмечено, что такие понятия, как «народ», «порядок», «демократия» в силу того, что стали «полностью

открытыми для множества реартикуляций»1 в современной публичной политике, представляют собой «пустые означающие», то есть наименования, которые «характеризуются не столько насыщенностью значения, сколько отсутствием содержания»2. В особенности это касается обобщающих, универсальных понятий, которые характеризуются как «пустые универсальности»3. К этой категории относится и понятие «правовое государство», для которого во всей этой ситуации требуется своеобразное переоткрытие содержания того, что именуется им в России.

О нетривиальности этой проблемы позволяет судить критический анализ сферы права, представленный в работе Р. З. Рувинского «Правопорядок в период глобального кризиса», изданной в 2020 году. Общая ситуация противоречий, несоответствий, вызовов, антагонизмов в сфере правовой деятельности определяется автором как кризис. В частности, отмечаются такие явления, как «юридический монизм»4 и фетишизация института права5, иллюзия всемогущества позитивного права6, блокировка обычая как иного источника права7, избыточность8 и чрезвычайность национального законодательства9 при избирательности, «релятивизме» правоприменения10. В области противоречий глобального и международного права11 отмечается феномен аномальных правовых режимов (Гуантанамо), рост географии точек такой аномальности на планете12. Отмечается тенденция очищения права от связи с моралью и доминирование «права-техники»13. Развитие современных информационных технологий усиливает моторизацию национального законодательства14, создает своеобразную моду на технологическую нормативность15, которая стремится действовать в обход воли социального субъекта, не обращается к его субъективной сознательности16, обращается с человеком как с вещью17. В результате правовая норма становится «означающим без означения»18.

Список парадоксов и вызовов в сфере права мог бы быть продолжен, но и отмеченное здесь позволяет выявить фундаментальное противоречие, сложившееся в поле практик поддержания социального порядка в современном обществе и отразившееся в сфере правовой деятельности. Речь о противоречии между комплексной природой источников социально порядка в обществе19 и практикой редукции этой комплексной структуры к избыточному доминированию политико-правового источника. Такие ресурсы социального порядка, как культура, личность и даже экономика дискриминируются со стороны политико-правовых и инженерно-технологических источников, которые наращивают свое доминирование как в перспективе технизации права20 (доминирование политико-правовых начал), так и в перспективе «постправа»21 (доминирование технологических начал).

1 Лаклау Э. О популизме. // Вестник Московского государственного университета. Серия 12. Политические науки. 2009. № 3. С. 63.

2 Слободяник Н. Б. Конструирование идентичности в политическом дискурсе: к вопросу о роли социального антагонизма (о концепции политического дискурса Лаклау и Муфф) // Политическая лингвистика. Вып. 2 (22). Екатеринбург, 2007. С. 65.

3 Torfing Y. Discourse Theory: Achievements, Arguments, and Challenges // Discourse Theory in European Politics: Identity, Policy and Governance. NY: Palgrave Macmillan, 2005. P. 1—32.

4 Рувинский Р. З. Правопорядок в период глобального кризиса: трансформации, тенденции, угрозы. СПб.: Алетейя, 2020. С. 222.

5 Там же. С. 197—198, 205, 215.

6 Там же. С. 224.

7 Там же, С. 226.

8 Там же. С. 211.

9 Там же. С. 210.

0 Там же. С. 211, 228.

1 Там же. С. 312, 317.

2 Там же. С. 247—250, 259.

3 Там же. С. 318, 320.

4 Там же. С. 272.

5 Там же. С. 322, 325.

6 Там же. С. 326, 338.

7 Там же. С. 323.

8 Там же. С. 335.

9 Дахин А. В. «Индустриализация власти»: российский политический транзит в социально-технологичесом

измерении. // Политэкс. 2019. Т. 15. № 4. С. 464—465.

20 Рувинский Р. З. Правопорядок в период глобального кризиса: трансформации, тенденции, угрозы. СПб.:

Алетейя, 2020. С. 322.

21 Там же. С. 337, 338.

В этом противоречии видится цивилизационная альтернатива XXI века и одновременно одна из ключевых альтернатив в понимании природы правового государства для России. Нам необходимо самостоятельно определиться в том, на какой платформенной основе формировать свою социальную организацию в перспективе XXII века: опираться на комплексную природу источников социального порядка, давая каждому из них внести свой вклад в социальную упорядоченность существования и устойчивого развития отечественного сообщества и обеспечивая устойчивый баланс между ними ИЛИ в духе модной «глобальной» тенденции сделать ставку на технологическую нормативность, техно-право и экономить на затратах в пользу иных источников социального порядка.

Напряженность проблемы этого выбора для России усиливает то, что глобальный мир вновь погрузился в атмосферу «холодной войны». Р. З. Рувинский выводит истоки этого состояния из евро-средневековых идей «справедливой войны»1, которые переносятся на современные отношения Запада к России и легитимируют политику недружественных и откровенно враждебных воздействий на различные стороны жизни России. Это обстоятельство позволяет усомниться в верности определения современной ситуации в сфере права, которую Р. З. Рувинский определяет понятием «кризис». В атмосфере более чем полувекового противостояния Запада Советскому Союзу и России, получившего обобщенное название «холодная война», просматривается стратегия «справедливой войны» против России до победного конца. В этом контексте проблемные ситуации в сфере права, отмеченные выше, выглядят как признаки победного шествия стратегии глобального доминирования Запада, инструментами которой являются и технологическая нормативность, и аномальные правовые режимы, и правовой релятивизм, и вся современная западная культура позитивного права. Другими словами, мы имеем дело не с «кризисом» (понятие предполагает, что ситуация в равной мере является проблемной для всех вовлеченных в нее сторон), а с признаками продвижения определенной философии и практики правовой деятельности, которая для Запада является целевой и успешной, а для России является вызовом, требующим ответа. Если и использовать термин «кризис» в этой ситуации, то стоит говорить о кризисной остроте вызова, перед которым стоит Россия, и о кризисной паузе с российским ответом на этот вызов. Прежде всего, это пауза в самоопределении того, что в Конституции России понимается под термином «правовое государство».

Анализ современных отечественных практик правовой деятельности2 показывает, что в России есть движение по наезженной колее технологической нормативности, которая постоянно предполагает экономию на вовлечении гражданского общества в законотворческий и публично-политический процесс. Поэтому отечественный баланс между инициативами позитивного права и обычным правом нарушается в ущерб «обычному». Одновременно это травмирует правовую идентичность граждан, для которых законы превращаются в нечто «внешнее» и чуждое, в отношении чего вырабатывается менталитет отчужденного гражданина, менталитет действия в обход закона. В результате в нашем обществе встречаются два обходных маневра: ставка государства на технологическую нормативность предпринимает попытку обойти субъектную волю человека-гражданина, а гражданин делает ставку на то, чтобы обойти законодательство в достижении своих целей. Вместо единой государственно-гражданской системы права суверенного государства образуется бинарная структура взаимно отталкивающихся структур — «пустого» государственного права и «теневого» регулирования3 на стороне гражданственного права. В целом получается неустойчивая система, в поле глобальной «справедливой войны» очень уязвимая. Устойчивая система возможна только на путях, когда система права имплементируется в структуру гражданской идентичности большинства гражданского общества России. Примеров такого способа формирования правового государства на Западе нет. Этот путь России необходимо прокладывать самостоятельно и прежде всего для себя. Первое, в отношении чего это должно бы делаться, — это Конституция РФ. Ключевые понятия необходимо содержательно определить в соответствии с отечественным пониманием природы человека (права человека), социального государства, правового государства, светского государства и пр. Кроме того, необходимо сделать эти смыслы конституционных понятий частью гражданской идентичности большинства граждан России. Для этого требуется мобилизация усилий отечественной философии, потребуется эмансипация и расширение масштабов гуманитарной подготовки на всех ступенях системы образования и профессиональной переподготовки (по всей системе непрерывного образования).

1 Рувинский Р. З. Правопорядок в период глобального кризиса: трансформации, тенденции, угрозы. СПб.: Алетейя, 2020. С. 275—279.

2 Там же. С. 199—201 и др.

3 Там же. С. 271.

Парилов Олег Викторович Oleg V. Parilov

доктор философских наук, профессор, профессор кафедры гуманитарных и социально-экономических дисциплин Приволжского филиала Российского государственного университета правосудия

Постмодернистская деконструкция института международного права The post-modern deconstruction of the international law institution

В своей монографии Р. З. Рувинский убедительно показал, что деконструкция (в его терминологии — «деструкция» международного права) — это звено в цепи тотального разрушения государственности и правопорядка в современную эпоху глобального кризиса1. Очевидные признаки этого разложения — дискредитация государства как субъекта международного правопорядка, эрозия права, выразившаяся в исключительном нормотворчестве и избыточном регулировании, юридическом релятивизме, пристрастии к чрезвычайщине. Верно отмечено, что кризис государственности неизбежно влечет и разрушение как национального, так и наднационального права. Как следствие, международное право элиминируется, поскольку перестает исполнять свою главную функцию, ради чего оно и создавалось — регуляция отношений между государствами. Однако на проблему можно взглянуть шире: кризис международного права есть звено в цепи тотальной деконструкции, децентрации бытия в современную эпоху постмодерна.

Мир традиции (а это практически вся человеческая история вплоть до XVII века нашей эры) был подлинно онтологичен, ибо утверждал бытие на прочных метафизических основаниях2. Эпоха традиции — это эпоха сакрализации государства и права, время «больших», преодолевающих узкие пределы эмпирического идеологий3. «Расколдование мира» в эпоху модерна (XVII в.) означало не что иное, как процесс дезонтологизации. Бытие, лишенное метафизического базиса, сведенное в эмпирическую плоскость, неизбежно распалось на разрозненные осколки — предметы, приспосабливаемые отныне пытливым умом Нового времени к «собственным хотеньям» (К. С. Льюис). Государство, право, идеологии неизбежно вульгаризируются, становятся слишком земными. Бытие в эпоху Нового времени трансформируется в реальность (от латинского — «res», что значит «вещь», но в ее вульгарном понимании). Современный постмодерн доводит до логического завершения установки модерна. Модерн отказался от священного, сакрального — постмодерн объявляет сакральному войну (если модерн материалистичен, то постмодерн инфернален). Модерн дискредитирует бытие, трансформируя его в реальность — постмодерн уничтожает и саму реальность, превращая ее в скопище бессодержательных симулякров. Модерн профанирует, «заземляет» идеологии, смыслы и цели — постмодерн вызывающее антителеологичен, глумится над высокими смыслами и целями, заполняет пространство бесовским играми. Сакральное сознание традиции постулировало творение мира Богом из ничего4. Модерн вычитает божественную первопричину, без которой мир в сущности своей ничтожен. Эту ничтожность и обнажает современный постмодерн. Государственная, правовая жизнь становится ареной бессмысленных игр, пронизанных дьявольской иронией. Международное право превращается в игровой симулякр: красивым фасадом прав человека и демократии прикрывается артикуляция грубой силы, сиюминутные геополитические и экономические интересы, удовлетворение грубых инстинктов.

Институт международного права есть порождение западной цивилизации эпохи Нового времени. Вестфальский мирный договор (1648 г.), завершивший опустошительную для европейских стран тридцатилетнюю войну, утвердил ключевые принципы международного права — государ-

1 См.: Рувинский Р. З. Правопорядок в период глобального кризиса: трансформация, тенденции, угрозы. СПб.: Алетейя, 2020.

2 Парилов О. В., Треушников И. А. Проблема «Запад — Восток» в русской религиозной философии XIX — начала XX века. Н. Новгород: НЮИ МВД РФ, 1999.

3 Парилов О. В., Треушников И. А. Проблема «Запад — Восток» в русской религиозной философии. Н. Новгород: НА МВД России, 2002.

4 Шапошников Л. Е., Пушкин С. Н., Касьян А. А., Парилов О. В. [и др.]. Теология. Н. Новгород: Нижегородский государственный педагогический университет им. К. Минина, 2015.

ственный суверенитет, право наций на самоопределение, свободу вероисповедания. С этого времени международное право становится инструментом регуляции межгосударственных отношений на принципах равенства государств и недопустимости вмешательства во внутренние дела. В эпоху позднего модерна (середина ХХ в.) западная цивилизация выступила инициатором возвышения института международного права в смысле утверждения его доминантности над правом национально-государственным. Цитируемые Р. З. Рувинским авторы бестселлера «Империя» М. Хардт и А. Негри справедливо усмотрели в образовании ООН начало дискредитации национально-государственного суверенитета. Так был открыт путь к Империи, то есть к глобальному миропорядку, а к исходу ХХ столетия — к глобальному кризису. С одной стороны, ООН легитимирует государственный суверенитет, с другой стороны, данная легитимация возможна только при условии передачи прав суверена наднациональному центру1. Таким образом, международное право, возвышаясь, одновременно самодискредитировалось, вырождаясь в «глобальное право», вежливо игнорирующее национально-государственную самобытность, внеконвенциональное, выражающее волю международных неправительственных организаций2. Итак, стоявшая у истоков международного права западная цивилизация в конечном итоге выступила его могильщиком; будучи в авангарде общества постмодерна, канализировала международное право в пространство постмодернистских игрищ.

Собственно говоря, изначально система международного права была уязвима в силу имманентно присущей ей коллизионности, открывавшей простор для вольных субъективных истолкований и практики двойных стандартов, порождающих в конечном итоге геополитический хаос. Ключевые антиномии международного права следующие: соблюдение прав человека / недопустимость вторжения во внутренние дела государства; обеспечение государственного суверенитета/права нации на самоопределение. Идея прав и свобод человека, утверждаемая модерном, в эпоху постмодерна доходит до высшей точки и неизбежно переходит в свою противоположность — самый жестокий тоталитаризм. Внутри европейских стран он проявляется в терроре меньшинств против исповедующего традиционные ценности большинства; на внешнеполитической арене — в порождающем хаос, насилие и смерть полицейском терроре против стран, якобы попирающих права личности.

Запад и сам попал в собственные силки, стал жертвой собственноручно сотворенного кумира «прав человека». Свою национально-государственную безопасность европейцы принесли в жертву защите прав и человеческого достоинства миллионов мигрантов из арабского мира и центральной Африки. Н. О. Курчинская-Грассо в отказе некоторых европейских стран «принимать беженцев» усматривает кризис международного права, ее возмущает «размещение их... в качестве людей второго сорта»3. В своем возмущении уважаемый автор не хочет замечать зарождения типичной химеры (термин Л. Гумилева), паразитирующей на теле европейских государств. Сотни тысяч людей, не имеющих отношения к Европе и созиданию ее тысячелетней культуры, сходят с корабля на европейский берег с сознанием того, что отныне эта земля безраздельно принадлежит им. В противовес Н. О. Курчинской-Грассо, мы видим явный признак деградации международного права в планомерном вытеснении коренных жителей европейских стран с их земель чужаками с мировоззрением саранчи.

Мы согласны с Р. З. Рувинским, что современная постмодернистская действительность возрождает средневековую концепцию «справедливой войны», но соглашаемся лишь отчасти. Мир средневековой традиции закладывал в данную концепцию метафизическое основание — утверждение трансцендентных ценностей (с учетом, конечно же, исторических издержек). Инфернальный по своей сути мир постмодерна пародирует концепцию справедливой войны; выхолащивая метафизический базис, трансформирует войну в спектакль по сценарию личных произволов. Дьявол, будучи обезьяной Бога, лишен творческих потенций, лишь копирует средневековые формы, наделяя их разрушительным смыслом. Когда необходимо обосновать прямую агрессию против суверенного государства, западная цивилизация извлекает на свет Божий жупел обеспечения демократии и защиты прав человека. Подобные фетиши служат ширмой, как правило, для достиже-

1 См.: Хардт М., Негри А. Империя / пер. с англ., под общ. ред. Г. В. Каменской, М. С. Фетисова. М.: Праксис, 2004. С. 20.

2 См.: Рувинский Р. З. Правопорядок в период глобального кризиса: трансформация, тенденции, угрозы. СПб.: Алетейя, 2020. С. 309, 310.

3 Курчинская-Грассо Н. О. Кризис современного международного права — наиболее проблемный вопрос // Colloquium-journal. 2019. № 23-9 (47). С. 33.

ния сиюминутных геополитических, экономических интересов, либо для удовлетворения древнего русофобского инстинкта. Последнее особенно ярко проявилось в ситуации, сложившейся в мировом спорте. Применяемая Западом практика двойных стандартов по отношению к России, в духе оруэловского «скотного двора» (есть равные, а есть те, кто равнее), подрывает не только институт международного права, но и олимпийское движение в целом. Западная цивилизация в области регуляции международного спорта обладает неограниченным административным ресурсом (европейцы возглавляют и МОК, и ВАДА). Это позволяет безнаказанно вести циничную грязную войну против российских атлетов (включая и паралимпийцев) и лоббировать интересы западных спортсменов. Россия превращена в страну-изгой — единственную страну, лишенную гимна и государственного флага, хотя доказательства принятия допинга так и не были представлены. При этом европейские и американские спортсмены принимают допинг «по медицинским показаниям» с разрешения ВАДА. Пункт 6 Олимпийской Хартии сегодня выглядит издевательством: «Любая форма дискриминации в отношении страны или лица — расового, религиозного, политического или иного характера, или по признаку пола — несовместима с принадлежностью к олимпийскому движению»1. Отныне путь к мировым рекордам — не сила и ловкость, а хроническая болезнь (конечно, если речь идет о европейском или американском атлете). Спорт, где олимпийским чемпионом становится команда астматиков, где женская сборная США, потеряв палочку в эстафете, с разрешения судей бежит повторно в угрюмом одиночестве по стадиону, — такой спорт стоит воспринимать лишь как постмодернистскую игру.

Комизм аргументации, оправдывающей любые формы дискредитации государств (вплоть до полицейского вторжения), дополняет картину геополитических постмодернистских водевилей, сквозным сюжетом в которых выступает пробирка, потрясаемая нечистыми руками перед носом общественности. Таким образом К. Пауэлл «убеждает» членов ООН в наличии бактериологического оружия в Ираке, таким же образом ренегат Родченков «свидетельствует» о фальсификации допинг-проб российских атлетов.

Одним из признаков глобального кризиса Р. З. Рувинский считает тотальный распад государственных институтов. Соглашаясь с тезисом о кризисе государственности в целом, мы все же полагаем, что похороны государств преждевременны. Коллапс в Руанде, Сомали и на Украине не обязательно предвещает цепную реакцию («...далее везде»2). Указанные государства, скорее, не «failed states», а изначально провальные проекты. История украинской государственности не насчитывает и 30 лет. Образованное в 1991 году, уже в 2014 году это государство затрещало по швам. К тому же на распад Украины можно взглянуть с иного ракурса, в контексте теории С. Хантингтона о «расколотых странах» — искусственных образованиях, замкнувших внутри своих границ разные цивилизационные типы. Такие государства обречены на распад в результате неизбежных цивили-зационных столкновений3. Украина — типичная расколотая страна, территория которой — арена борьбы Западно-католической и Русской Православной цивилизаций. И если верить гарвардскому профессору, в эпоху глобальных кризисов наибольшую актуальность приобретает национально-цивилизационная идентичность.

Исходя из этого, присоединение Крыма к России — вовсе не «удар по международному правопорядку»4, как полагает автор, а, во-первых, ликвидация исторического недоразумения, во-вторых, защита русских, над которыми нависла угроза, если не геноцида, то дискриминации. Удар по правопорядку был нанесен в Приштине — именно там была запущена цепная реакция парада суверенитетов. К тому же, если справедливость для правопорядка — не пустой звук, то она на стороне России, включившей в свой состав землю, за которую было пролито много русской крови, а не на стороне Запада, способствовавшего отрыву от Сербии священной для нее земли (Косово). Вряд ли односторонний выход США из Договора о ликвидации ракет средней и меньшей дальности следует трактовать как ответную меру за присоединение Крыма к России. США попросту делают, что хотят, игнорируя мировую общественность и чучело международного права.

1 Олимпийская хартия. URL: http://www.olympic.ru/upload/documents/about-committee/charter/charter_09_09_ 2013.pdf (дата обращения: 04.03.2021).

2 Рувинский Р З. Правопорядок в период глобального кризиса: трансформация, тенденции, угрозы. СПб.: Алетейя, 2020. С. 157.

3 См.: Хантингтон С. Столкновение цивилизаций? // Полис. 1994. № 1.

4 Рувинский Р. З. Правопорядок в период глобального кризиса: трансформация, тенденции, угрозы. СПб.: Алетейя, 2020. С. 302.

Халин Алексей Алексеевич Aleksey A. Halin

доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой истории и теории государства и права Нижегородского института управления — филиала РАНХиГС

Существует ли «новая историческая формация»? Does the "new historical formation" exist?

В тексте книги Р. З. Рувинского «Правопорядок в период глобального кризиса» мы нередко можем найти провокационные названия глав и параграфов. Автор, несомненно, усиливает этим полемический накал, лишний раз подчеркивая дискуссионность своей книги. В то же время мы видим достаточно ясную позицию автора, который этим приемом приглашает нас, читателей, к размышлениям на заданную тему.

Не является исключением и вторая глава, которую Р. З. Рувинский называет «Глобальный кризис как новая историческая формация». Само понятие «формация», крепко «приклеенное» в нашем сознании к марксистскому пониманию истории, с первого взгляда совсем не может соответствовать понятию «кризис», по крайней мере в его длительном, постоянном значении. В чем же тут дело? Попробуем разобраться.

Размышляя об истоках современного кризиса, мы по приглашению автора начинаем размышлять об его исторической хронологии. На наш взгляд, автор и сам не очень уверен в датировке начала этого процесса: он пишет и о годах после окончания Второй мировой войны, и о 1980-х годах, отмечая, что зримыми эти проблемы стали в кризис 2007—2008 годов. Мы все же считаем, что основной причиной разматывания и нарастания кризисных явлений стал распад СССР и ликвидация биполярной системы.

Именно с конца 1990-х годов наблюдается кризис в производственной сфере, что и привело к оттоку капиталов в финансовую сферу, а если еще конкретнее — в рынок ценных бумаг. Последующий переход к спекуляциям с ценными бумагами и привел к замене реального виртуальным, а в итоге — к структурному экономическому кризису. Это привело, по мнению автора, к деструкции, которая стала своеобразным принципом управления общественными процессами в глобальном масштабе. Другими словами, именно негативные в общественном понимании процессы и есть суть современной политики правителей и капиталистов, так как мирные и постепенные способы достижения наживы и власти уже исчерпали свои возможности.

При этом обогащение немногих требует демонтажа существующих законов. Другими словами, речь идет о сознательном использовании разрушения. Это означает не что иное, как тупик развития капитализма, тупик модели индустриального общества. Отсюда и основной вывод автора — современный кризис есть кризис индустриальной модели общества, что находит проявление практически во всех сферах жизни общества.

И вот здесь со всей очевидностью встает вопрос: а на какой стадии (формации, цивилизации) находится сегодня общество? Человечество подошло, по меткому замечанию Р. З. Рувинского, к «концу знакомого мира». А что же последует за ним? Новая формация, цивилизация, глобальное сообщество?

Для ответа на этот вопрос необходимо понять структуру и содержание глобального кризиса. И здесь мы не готовы во всем согласиться с автором. Так, автор считает, что одним из показателей кризиса является война. С этим можно было бы согласиться, если бы не несколько «но». Во-первых, военное противостояние в разных точках планеты существовало и до начала 2000-х годов. Вспомним Корею, Кубу, Вьетнам, Эфиопию, Афганистан и, как говорится, далее везде. Во-вторых, не все война, где стреляют. Есть вооруженные конфликты, гражданское противостояние, социальные столкновения. Автор же все это числит под общим названием «война». Но, как известно, геополитики четко разделяют разные проявления межгосударственных, межнациональных и социальных столкновений. Если же все это подвести под одно название, то человечество никогда и не жило без войны.

Вторая часть кризиса — экологическая. Не подлежит сомнению, что экологические проблемы человечества особенно обострились в последние десятилетия. Причем, по мнению автора, они

выглядят сегодня как экологические тупики. Выход здесь возможен лишь совместными усилиями международного сообщества. Однако существует и другой путь — война. Такой вывод логически подводит нас к восприятию следующего параграфа книги «все против всех». На наш взгляд, в рассуждениях о сущности переживаемого исторического периода он является одним из важнейших. Основное внимание здесь обращено на усложнение социальной структуры и как следствие — фрагментацию общества. Вместо солидарности различных групп мы видим крайне разобщенный социум. Разъединяющие факторы столь мощны, что только усиливают фрагментацию обществ, причем эти противоречия не только не ослабевают, но накапливаются и усиливаются. И как результат этих процессов — война всех против всех.

Фрагментация общества вместо его солидарности приводит и к фрагментарному пониманию права. У каждой социальной группы формируется свое представление о правде и справедливости, о равенстве и свободе. Как помним, именно эти обстоятельства привели Л. И. Петражицкого (в рамках его «психологической теории права») к формулированию идеи интуитивного права. Еще сто лет назад он с сожалением писал, что Россия, в основном, страна с господством интуитивного права. Опасность подобной ситуации в том, что она ведет к фактическому отрицанию общего для всех права, что губительно не только для правопорядка как такового, но и для государства в целом.

Еще одной стороной современного кризиса является духовный релятивизм. Главная опасность его таится в отсутствии иерархии ценностей. Еще вчера немыслимые с точки зрения права и морали «ценности» сегодня воспринимаются как вполне допустимые. Более того, они навязываются обществу относительно небольшими социальными группами. Цель этого заключается в том, чтобы представить эти «ценности» как общеобязательные. Так, сегодня никого уже не приводит в шок требование разрешить юридическое оформление браков между однополыми супругами, непристойные «концерты» в религиозных храмах уже не воспринимаются обществом как недопустимые и т. п.

Особо стоит обратить внимание на то, что в последнее время практически ни в одной стране мира итоги выборов не были признаны безоговорочно. Везде после (и даже до) подсчета голосов отмечено в лучшем случае несогласие с результатами, их непризнание. Но все чаще оно перерастает в открытые социально-политические столкновения. Последним и наиболее значимым примером стали США, еще недавно преподносимые всему мировому сообществу как «оплот демократии и торжества демократических ценностей».

Результатом всех этих рассуждений является вывод о том, что в современном мире усиливается борьба «всех против всех» как внутри стран, так и на международной арене.

Тезис о современной «войне всех против всех» неизбежно ведет автора к современной трактовке понятия «естественного состояния». Собственно, эти два концепта и иллюстрируют состояние глобального кризиса миропорядка. Именно поэтому, на наш взгляд, Р. З. Рувинский достаточно много места отводит решению проблемы правопорядка и естественного состояния, то есть современного глобального кризиса.

Его анализ понимания концепции «естественного состояния» у Т. Гоббсом и Ж.-Ж.Руссо подводит к важнейшей идее о том, что эти концепции сегодня обращены не столько к прошлому, сколько к будущему. Оба мыслителя прошлого, правда, по разным основаниям, допускают возвращение человечества к естественному состоянию. И это допущение сегодня звучит как предупреждение о том, что человечество может вернуться к доцивилизационному «естественному состоянию». Автор неслучайно завершает главу эпатажным параграфом «Естественное состояние в XXI веке?».

Главным тезисом в ней, на наш взгляд, является возможность разрушения правового порядка. По мысли автора, в этом случае характеристика естественного состояния у Т. Гоббса и Ж.-Ж. Руссо практически неотличимы. Главный вывод, имеющий громадное актуально значение, заключается в том, что «безгосударственное состояние и всеобщая гражданская война вполне вероятны в будущем». И как неизбежное следствие этого — «Отсутствие правопорядка принципиально возможно»1. На смену ему придет власть и закон коррумпированных институтов власти, кланов, политических сект, фанатичных одиночек, действия которых не будут подчинены не только закону, но и нормам морали. Именно поэтому современное общество должно постоянно помнить о необходимости рациональной организации власти и общества, разрешении кризисных ситуаций до того, как они станут необратимыми. Как мы только что выяснили, последствия этого будут ка-

1 Рувинский Р. З. Правопорядок в период глобального кризиса: трансформации, тенденции, угрозы. СПб. Алетейя, 2020. С. 98.

тастрофичны. Эти предупреждения не беспочвенны: достаточно вспомнить, что человечество до сих пор не может извлечь должных уроков из войн и военных столкновений XX века. Их многочисленные жертвы и страдания не являются тормозом для современных политиков, войны идут во многих частях планеты Земля. Не за горами, видимо, и столкновения в космосе.

Конечно, мы должны признать, что до настоящего времени сколько-нибудь долговременной и распространенной утраты правопорядка не наблюдалось. Однако это не значит, что это принципиально невозможно. Характеристика современного глобального кризиса делает такую возможность вполне правдоподобной. По мнению Р. З. Рувинского, сочетание ряда факторов может привести человечество к такой ситуации. Важнейшими из них он считает предельную фрагментацию общества, разрушение существующих институтов власти и форм суверенитета, тотальное обесценивание правовых, а затем и любых иных устойчивых социальных норм, переход к принципу примата физической силы в решении любых социальных вопросов1.

Сочетание этих и других факторов может привести к смене правопорядка беспорядком. Вот эта возможность, точнее опасность, заставляет нас хотя бы приблизительно определить, на каком этапе развития находится сегодня общество. Автор книги считает, что этот этап располагается между правопорядком и естественным состоянием (разумеется, в его современной трактовке, о чем говорилось выше).

Однако название главы определяло современный глобальный кризис как новую историческую формацию. Смею предположить, что это утверждение можно принять только в виде научной гипотезы. Сам автор на протяжении многочисленных страниц доказывает, что основной характеристикой кризиса является разрушение старых, привычных норм, неустойчивость и сменяемость социальных отношений, поиск новых решений, откат от них и вновь поиск. Другими словами, кризис — это крайне неустойчивое состояние общества.

В то же время формация как историческая стадия характеризуется, прежде всего, определенной структурой социальных отношений и, что особенно важно, их устойчивостью. Нам пока еще не приходилось наблюдать в историческом прошлом общественно-экономические формации длительностью менее ста лет. Эта устойчивость обеспечена всей силой власти, законом, наличием соответствующего данной формации правопорядка.

Кризис же предполагает разрушение правопорядка, фактическое беззаконие, так как власть и закон диктатуры трудно назвать законом. Важной его характеристикой является неустойчивость всех элементов социальной структуры.

Таким образом, современный глобальный кризис вряд ли можно определить как формацию в привычном смысле слова. В то же время не подлежит сомнению понимание кризиса как переходного состояния, несущего угрозу всему человечеству, вплоть до новой мировой войны. Сегодня не столь важны определения (достаточно допустить их существование как гипотез), сколько научный анализ современной социальной жизни и тех угроз, которые реально существуют в мире.

Чернышова Анна Владимировна Anna V. ^ernyshova

доктор исторических наук, профессор, профессор кафедры истории и теории государства и права Нижегородского института управления — филиала РАНХиГС

Оценка «новой формации» и перспектив ее развития The appraisal of the "new formation" and prospects of its development

Одним из основных достоинств обсуждаемой сегодня монографии Р. З Рувинского, на наш взгляд, является то, что она не просто выявляет и раскрывает проблемы современной ситуации в политико-правовой сфере, вызванные глобализацией, но и дает основания для размышлений по поводу оценки в целом существующей системы общественных отношений в национальных и международных масштабах и о перспективах развития человечества. Неслучайно в темы докла-

1 Рувинский Р З. Правопорядок в период глобального кризиса: трансформации, тенденции, угрозы. СПб.: Алетейя, 2020. С. 99.

дов были вынесены вопросы о новизне существующей формации и альтернативах ее развития. Хотелось так же включиться в обсуждение данных аспектов.

Что касается оценки современного этапа общественного развития, то, на наш взгляд, говорить о новой исторической формации в отношении современной системы общественных отношений вряд ли корректно. По многим параметрам это, как говорится, «мы уже проходили». Черты современного общества в рамках западной цивилизации достаточно четко были выделены еще в 1916 году В. И. Лениным в работе «Империализм как высшая стадия капитализма»1. Представители старшего поколения еще со студенческих времен усвоили определение империализма как монополистического, загнивающего и паразитического капитализма. Тогда нам казалось это чем-то далеким и во времени, и в пространстве. Но сегодня, если мы перечитаем эту работу, то увидим картину настоящего и в мире в целом, и в нашей стране в частности. Позволим себе в этой связи привести ряд цитат из нее:

«Картели договариваются об условиях продажи, сроках платежа и пр. Они делят между собой области сбыта. Они определяют количество производимых продуктов. Они устанавливают цены. Они распределяют между отдельными предприятиями прибыль и т. д.»2.

«Перед нами уже не конкуренционная (так в тексте. — А. Ч.) борьба мелких и крупных, технически отсталых и технически передовых предприятий. Перед нами — удушение монополистами тех, кто не подчиняется монополии, ее гнету, ее произволу»3.

«По мере развития банкового дела и концентрации его в немногих учреждениях, банки перерастают из скромной роли посредников в всесильных монополистов.. .»4.

«Личная уния» банков с промышленностью дополняется «личной унией» тех и других обществ с правительством»5.

Капитализм давно создал всемирный рынок. И по мере того, как... расширялись... "сферы влияния" крупнейших монополистических союзов, дело "естественно" подходило к всемирному соглашению между ними, к образованию международных картелей»6.

«Мир разделился на горстку государств-ростовщиков и гигантское большинство государств-должников.»7.

«."интеримпериалистские" или "ультраимпериалистские" союзы в капиталистической действительности... являются неизбежно лишь "передышками"между войнами. Мирные союзы подготовляют войны и в свою очередь вырастают из войн.»8.

В этой связи хотелось бы остановиться и на проблеме периодизации исторического процесса. В обсуждаемой сегодня монографии используется периодизация типа «традиционное — индустриальное — постиндустриальное общество». Вряд ли можно считать ее корректной, когда вопрос идет о политико-правовых отношениях, так как она отражает эволюцию производительных сил, а не производственных отношений. А именно последние и являются двигателем в политико-правовой сфере. Более соответствующим в данном случае является, на наш взгляд, формационный подход.

Еще один аспект, который хотелось бы затронуть, касается перспектив развития современного общества в рамках антикризисных парадигм. Раскрывая его, вряд ли стоит отказываться от рассматривания в качестве перспективы социалистической парадигмы общественных отношений и их правового регулирования. В рамках современной общественной и научной дискуссии ответы на вопрос, почему она была свернута, очень различны: от «железной рукой нельзя привести к счастью» до «утопии, которую нельзя реализовать», от «происков мирового капитализма» до «неспособности (или нежелания) руководства страны обеспечить ее развитие». Но, если уйти от деталей, ведь именно в рамках данной парадигмы были предложены варианты решения сегодняшних глобальных проблем: равноправные, взаимовыгодные международные отношения; оптимальное сочетание национального суверенитета и интернационализма; отказ от войн, признание их преступлением против человечества и человечности; распределение благ по труду; равноправие в доступе к здравоохранению, образованию, достижениям культуры; свобода совести и т. д. Основан-

1 Ленин В. И. Империализм как высшая стадия капитализма // Полн. собр. соч. Т. 27. С. 299—426.

2 Там же. С. 317.

3 Там же. С. 321.

4 Там же. С. 326.

5 Там же. С. 350.

6 Там же. С. 364.

7 Там же. С. 398.

8 Там же. С. 417.

ный на данных принципах миропорядок был бы избавлен от нынешних глобальных объективных и субъективных проблем. Понятно, кто «за» и кто «против» этой парадигмы. Согласна с тем, что этого добиться очень трудно и нужен длительный период. Но встает череда вопросов:

Если это утопия, то почему ее в ряде стран не самых отсталых реализовывали в течение почти столетия и добились значительных успехов?

Кто является самым непримиримым противником данной перспективы?

Кто является ее сторонником?

Кто занимает выжидательную позицию, почему и что мешает им перейти на одну из указанных выше сторон?

Какие факторы, объективные и субъективные, внутренние и внешние привели к тому, что от этой парадигмы отказались?

Только честные ответы на весь комплекс этих вопросов позволят определить возможность использования данной перспективы выхода из затянувшегося экономического, политического и правового кризиса.

Жданов Павел Сергеевич Pavel S. Zhdanov

кандидат юридических наук, доцент, доцент кафедры теории и истории государства и права юридического факультета Нижегородского государственного университета им. Н. И. Лобачевского

Кризис права в контексте смены культурных парадигм The crisis of law in the context of a cultural paradigm shift

Проблема кризиса современного права, подробно рассмотренная в монографии Р. З. Рувин-ского1 и ставшая предметом обсуждения на круглом столе, несомненно, имеет первостепенное значение не только для современной теории права, но и для всего спектра социально-гуманитарных наук. Будучи уверенными в том, что только в рамках непрекращающегося научного диалога данная проблема может, если не получить разрешение, то во всяком случае обрести отчетливую формулировку и осознание, мы хотели бы в настоящей статье выразить свое видение сути и причин указанных кризисных процессов.

Прежде всего, на наш взгляд, несомненным является комплексный характер кризисных явлений. Действительно, в области права признаки кризиса дают о себе знать, по крайней мере, с первой половины прошлого века. Применительно к правосознанию его подробное исследование осуществляли (если брать российских авторов) П. И. Новгородцев2, И. А. Ильин3. Описание кризиса этики и права в середине XX века дано П. А. Сорокиным4 в рамках всестороннего анализа упадка чувственной культуры. Классический характер сегодня имеет работа Г. Дж. Бермана5, где приводится четкая характеристика кризиса западной традиции права. Не менее яркую картину современного кризиса, рассмотренного через призму истории справедливости, можно найти у П. Проди6. При этом сегодня зачастую отмечается, что негативные процессы в сфере права во многом связаны с трансформацией государства в условиях глобализации. В упомянутой выше монографии Р. З. Рувинского кризис правопорядка предстает системным явлением, внешними проявлениями которого в числе прочего выступают чудовищный рост законодательного регулирования, повышение роли чрезвычайного правотворчества, расширение контроля государства за жизнью общества при размывании государственного суверенитета и т. д. Таким образом, можно говорить о том, что

1 Рувинский Р. З. Правопорядок в период глобального кризиса: трансформации, тенденции, угрозы. СПб.: Алетейя, 2020.

2 Новгородцев П. И. Сочинения. М.: Раритет, 1995.

3 Ильин И. А. Собрание сочинений: в 10 т. Т. 4. М.: Русская книга, 1994.

4 Сорокин П. А. Социальная и культурная динамика. М.: Академический проект, 2017.

5 Берман Г. Дж. Западная традиция права: эпоха формирования. М.: Изд-во МГУ, 1998.

6 Проди П. История справедливости: от плюрализма форумов к современному дуализму совести и права. М.: Изд-во Института Гайдара, 2017.

кризисные тенденции в области права связаны с более масштабными социально-политическими или даже цивилизационными проблемами.

Представляется, что имеет смысл анализ кризисных процессов в правовой сфере в контексте упадка культуры модерна (пример которого можно увидеть, в частности, в работах П. А. Сорокина). В этом случае кризис, который всегда так или иначе связан с прерыванием ровного поступательного течения процессов внутри некой системы и переходом к ее новому состоянию, предстает в качестве утраты правом своих традиционных ориентиров (этических, когнитивных) в условиях разрушения прежде упорядоченного космоса данной культуры. Такое исследование, прежде всего, требует специфического методологического инструментария.

Семиотический подход, позволяющий анализировать культуру в качестве динамично развивающейся знаковой системы1, может дать необходимый понятийный аппарат для описания сложных отношений между различными сферами человеческой деятельности в рамках единого цивили-зационного поля. Язык правового дискурса — это не просто формальный понятийный аппарат и устойчивые связи между понятиями, — его знаковые элементы и конструкции несут в себе широкий спектр явных и подразумеваемых смыслов, они нагружены коннотациями, могут восприниматься как символы. Этот язык связан с общим кодом породившей его культуры и может быть адекватно интерпретирован только носителями данного кода. При этом язык является не просто инструментом для выражения смысла, он во многом определяет характер мышления использующих его субъектов. Языковые структуры непосредственно связаны с ментальными структурами, и от них зависит, что и как может быть высказано на этом языке2.

Если мы становимся на точку зрения семиотического подхода, то кризис права (правосознания), взятый не на уровне его частных проявлений, а на уровне его мировоззренческих оснований, может быть представлен как ситуация рассогласования между правовым дискурсом, привычно ориентированным на язык культуры модерна, и новыми культурными процессами, не находящими адекватного выражения в устоявшихся знаковых системах. Рассмотрим вкратце основные структурные составляющие языка права эпохи модерна и проследим историю их формирования.

Традиционно на Западе право было автономной системой. Со времен первых университетов оно формировалось под влиянием юридической науки на основе обычаев, римского права и — вплоть до начала Нового времени — при минимальном участии государственного законодательства3. Ориентируясь на Свод Юстиниана, средневековые юристы в идеале мыслили право в качестве целостной системы, воплощенного разума, даже если его единство приходилось усматривать за разрозненностью правовых источников. Большое значение в этой связи имело использование логического арсенала схоластики, приспособленного для согласования противоречащих друг другу авторитетных текстов. Воспринятая средневековой юриспруденцией стоическая естественно-правовая традиция связывала право с единым разумным началом, в христианской интерпретации — божественным промыслом (или вечным законом у Фомы Аквинского), который находил свое отражение равным образом в Священном Писании, в естественных стремлениях человека и в принципах его разума. Таким образом, на пороге Нового времени, когда под влиянием античной философии и схоластики идеал рационального мышления был усвоен европейским мировоззрением, рациональность права, его системность и связь с природой человека утвердились в качестве основных связующих звеньев юридического дискурса.

Другим важным мировоззренческим ориентиром для европейской культуры со времен Ренессанса становится антропоцентризм — вера в творческое призвание человека, в его способность своими силами преобразовывать как природу, так и социум. Планы по построению идеального общества в ренессансных утопиях представляют собой синтез гуманистических идеалов с верой в возможность подчинить жизнь общества разуму.

На этом фоне активно развивающееся государство, власть которого к XVII веку в крупных европейских монархиях приобрела форму абсолютизма, воспринималось как важнейший институт,

1 Лотман Ю. М. Статьи по типологии культуры // Лотман Ю. М. Семиосфера. СПб.: «Искусство-СПб», 2010. С. 396.

2 Подробнее см.: Жданов П. С. История политических и правовых учений как история дискурсов: проблемы методологии исследований // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. 2020. № 3. С. 109—116.

3 Давид Р., Жоффре-Спинози К. Основные правовые системы современности. М.: Международные отношения, 2019. С. 56.

обеспечивающий реализацию принципов разума в организации общества. Механицизм политического дискурса XVII—XVIII веков напрямую соотносится с дисциплинарными практиками, посредством которых государство стремилось формировать индивидов, встроенных в деятельность социальной машины. Изгнание иррационального начала из человека должно было обезопасить общество от войны всех против всех, описанной Т. Гоббсом в качестве атрибута естественного состояния, но грозившей вернуться в случае ослабления государства.

Конечно, по мере роста могущества территориального государства, право постепенно втягивается в поле действия его суверенной власти, все больше ассоциируясь с функцией по государственному регулированию жизни общества. Тем не менее в рамках рационалистической философии от Г. Гроция до И. Канта сохранялось представление о том, что в основе действующего права лежит совокупность априорных принципов или аксиом. Таким образом, устанавливалась связь юридической теории с методологией математического естествознания, под влиянием которого формировалась картина мира Нового времени. Задача же государства виделась в воплощении указанных естественно-правовых начал в законодательстве. Этим гарантировалась не только легитимность, но и рациональность последнего.

Статичность рационалистического понимания права была существенно скорректирована в конце XVIII века с появлением историзма. Новое историческое сознание исходило из представлений о том, что человек меняется по мере развития культуры, а также об исторической обусловленности продуктов духовной деятельности. Уже в начале столетия Джамбаттиста Вико писал о нескольких типах естественного права, характерных для разных эпох. У Гегеля идея права подлежала постепенному осуществлению в истории человеческого общества. Наконец, представители исторической школы права, отказавшись от отвлеченных конструкций рационалистической естественно-правовой доктрины, трактовали право как органический продукт народного сознания, наряду с другими проявлениями национальной культуры.

Своеобразный синтез рационализма и исторического сознания в эпоху Просвещения породил теорию прогрессивного развития человечества, выражавшегося, прежде всего, в росте рациональности в жизни общества (например, у Вольтера). Эволюция государства, установление более разумной формы правления, обеспечивающей условия для развития общества, в этой связи становится одним из ключевых факторов прогресса. Появившийся на рубеже XVIII—XIX веков юридический позитивизм, с одной стороны, представляет право как фактическое выражение воли государства, с другой — требует, чтобы в нем был осуществлен принцип полезности1. На всем протяжении XIX века правовой дискурс движется в русле логики инструментального разума. Отказавшись от естественно-правового идеала, юриспруденция рассматривала право исключительно в его фактически существующих формах и при этом оценивала рациональность действующих норм с точки зрения того, насколько они соответствуют задачам развития общества, защиты социально значимых интересов (в т. ч. классовых).

Вместе с тем, несмотря на постепенную трансформацию культуры модерна, ее основные структурные характеристики сохраняли свою значимость, по крайней мере, до конца XIX века. Ценности рационализма, гуманизма, прогресса по-прежнему задавали тон и правовому дискурсу, связывая его с общими началами западного мировоззрения. Однако в начале XX века кризис базовых принципов модерной культуры, выразившийся в утрате веры в безграничные возможности человеческого разума, в отказе от самого ренессансного образа человека, в провале просвещенческого проекта осуществления разумного социального порядка в истории, лишил правовой дискурс привычных мировоззренческих ориентиров.

Что касается государства, то в течение XX века в условиях распространения тоталитарных режимов, на фоне мировых войн и глобального противостояния идеологических систем оно в значительной мере утратило свой образ оплота разума2. В начале XXI столетия стало вполне очевидным, что состояние войны всех против всех3 теперь не антитеза государственному порядку, а, напротив, одна из составляющих «новой нормальности», позволяющая постоянно поддерживать режим чрезвычайного положения и тем самым легитимировать расширение сферы государственного контроля. Глобализация, активное внедрение управленческих методов, основанных на мани-

1 См. Austin J. The Province of Jurisprudence Determined. London, 1832. P. 62.

2 Подробнее см.: Жданов П. С. Государство и рациональность в политической рефлексии Нового времени // Вопросы философии. 2020. №3. С. 42—53

3 Подробнее о ситуации «естественного состояния» в рамках современного миропорядка см.: Рувинский Р. З. Правопорядок в период глобального кризиса: трансформации, тенденции, угрозы. СПб.: Алетейя, 2020. С. 97—103.

пулировании массовым сознанием, перманентный кризис — эти и другие атрибуты современного мира фактически изменили роль государства и монополизированного им права в жизни общества.

При этом политико-правовой дискурс продолжает апеллировать к системе ценностей, выработанной культурой модерна: автономии и самоценности права — при его полной зависимости от государства, правам личности — при распространении новых способов подчинения и манипулирования индивидом, народовластию — при все большей закрытости каналов власти и процессов принятия решений. Таким образом, налицо неадекватность языка современного правового дискурса тем процессам, которые сопровождают демонтаж культуры модерна и создают контуры нового мировоззрения, ускользая при этом от четкого выражения и соответственно осмысления на распавшемся и фрагментированном языке. Очевидно, консерватизм языка юриспруденции, обернувшийся сегодня его безжизненностью, может быть удобен, создавая иллюзию прочности ценностных оснований права, подобно ширме закрывая от стороннего наблюдателя пустоту на месте рухнувшего здания модерной правовой традиции. Так или иначе, в сложившейся ситуации, когда затянувшийся период смены культурных парадигм препятствует возникновению языка, соответствующего новым реалиям, нерефлексивное использование привычных понятийных конструкций чревато самозамыканием политико-правового дискурса в искусственном мире.

Степанов Алексей Георгиевич Aleksey G. Stepanov

кандидат философских наук, доцент, доцент кафедры философии, социологии и педагогики Чувашского государственного университета им. И. Н. Ульянова

Правовое сознание в парадигмальном формате общественного идеала Legal consciousness in the paradigm format of the social ideal

Общественно-правовая система в рамках социально-философского анализа представляет собой особый комплекс бытия, составляющий с другими формами существующего неразрывную целостность. Осмысление процессов становления общественной жизни не может претендовать на завершенность без обращения к параметрам обеспечения правового порядка ее организации. Вариант концептуального решения этого вопроса, актуальность которого в условиях кризиса императивов общественного воспроизводства приобрела особую значимость, был предложен в исследовании Р. З. Рувинского «Правопорядок в период глобального кризиса: трансформации, тенденции, угрозы». Проблемное поле монографии определено автором как анализ «трансформаций государственных и правовых институтов в условиях протекающего на наших глазах глобального кризиса <...> проявляющегося в различных областях общественной жизни <...>»1. Идея неизбежности столкновения теневых, неофициальных норм регламентации социальной жизни с институтами официального позитивного права как доминирующих тенденций развития современного правового пространства, выраженная в работе в качестве концептуальной пропозиции, очевидно, содержит существенный когнитивно-эвристический потенциал, востребованный как в контексте обеспечения правотворчества, так и в правоприменительной практике.

Параметры предпринятого исследования обусловлены необходимостью теоретического освоения новых состояний и самого общества, и структур, обеспечивающих правовой порядок его развития. Институты права априори подвержены перманентному изменению формы, содержания, качества и функций, что в условиях концептуального плюрализма теоретико-методологической парадигмы их освоения придает правовой культуре особенный онтологический статус, выраженный в синтетическом единстве ее фактического и символического аспектов, дуалистичной роли субъекта права, который не только воспроизводит, но и производит содержание правовой реальности. Правовая культура, правовое сознание и правопорядок находятся в фокусе предметного интереса широкого круга дисциплин социального, гуманитарного и юридического циклов, задающих собственный ракурс ее освоения. Философский уровень анализа институций правовой культуры

1 Рувинский Р. З. Правопорядок в период глобального кризиса: трансформации, тенденции, угрозы. СПб. Алетейя, 2020. С. 4.

открывает ресурсы корреляции правового сознания и комплекса социально-этических ориентаций: «Философия права <...> призвана раскрывать глубинные, социально-волевые начала формирования и реализации поведенческих актов индивидуальных и коллективных субъектов общественных отношений. Этому способствует и исследование правовой культуры как сложного социального феномена, проявляющего себя в различных формах»1.

Актуальность заявленной автором монографии проблемы определена корреляционной зависимостью объективной стороны системы права и субъективных комплексов исполнения ее содержания, оба параметра непосредственно связаны с качествами общественного сознания в целом и его правовой составляющей в частности: «Существуют <...> законы природы и законы права. Законы природы абсолютны и имеют силу, так как они есть <...>. Человек не останавливается на налично-сущем, а утверждает, что внутри себя обладает масштабом правового: он может подчиниться необходимости и власти внешнего авторитета, но никогда не подчиняется им так, как необходимость природы, ибо его внутренняя сущность говорит ему, как должно быть, и он в самом себе находит подтверждение или не подтверждение того, что имеет силу закона»2. Осваивая реальность, раскрывая законы и принципы ее организации, человек обретает ресурсы перехода потенциально возможного в сферу действительного. Глубинный смысл права, его функциональное предназначение заключается в утверждении идеальной/совершенной модели общественного воспроизводства, обеспечивающей эффективную дееспособность социума. Концепт обеспечения стабильного, предсказуемого порядка общественного развития на платформе сложившегося опыта социального воспроизводства составляет основу институций культуры права и правового сознания как квинтэссенции ее рационально-ценностного содержания: «Право по существу своему обусловленно спецификой культуры, неразрывно связано с базовыми для каждой исторической эпохи культурными ценностями, идеалами, знаниями, господствующим типом мировоззрения»3.

Право в формате культуры не является продуктом творческой инициативы отдельных «пассионариев», напротив, оно представляет собой результат реализации когнитивно-эвристического потенциала коллективного разума, плод длительных размышлений национального интеллекта о должном формате экзистенции социальной общности. Правовая культура не может существовать вопреки социальной природе человека. Сохранение социальной дееспособности общественного организма инициирует организацию правовой системы, базирующейся на фундаменте этнической культуры, что позволяет обосновать регламенты права как общекультурной ценности, воспроизведение которой признается социально значимым подавляющим большинством членов гражданского сообщества. Достижение совпадения идеального образа с объективной реальностью может быть обеспечено средствами правовой регламентации, аксиологические ориентации которой кор-релируются с ценностными приоритетами традиционной культуры.

Признавая значимость права как неотъемлемой составляющей социального существования, необходимо обратить внимание на специфику его бытия в системах идеального — имманентном комплексе человекомерного освоения реальности. В сфере идеального формируется каркас юридической культуры, выражающий себя через комплекс аксиологических приоритетов, функциональных значений, структур, иерархий, смыслов правовых институтов. Отражение правовой реальности как совокупности знаний, представлений, эмоциональных состояний, составляющих целостный образ нормативов социального взаимодействия, возникающих у субъекта (индивидуума, больших, средних и малых социальных групп) по отношению к правовой действительности, маркируется категорией «правосознание». Правосознание — это отражение в психоментальных структурах социального субъекта комплекса юридических норм, механизмов и принципов их реализации, обеспечивающих формат его экзистенции. Способность общественного организма к воспроизводству непосредственно связана с уровнем социального «здоровья» правового сознания, выраженного в адекватном отражении реалий правовой сферы: «Успех права обусловлен тем, насколько оно проникает в сознание <...>. Без поддержки членов общества, право превращается или в мертвую букву или в тяжкое бремя <...>», - писал П. И. Новгородцев4.

1 Жикривецкая Ю. В. Правосознание россиян в переходный период развития общества (Социально-философский анализ): дис. ... канд. филос. наук. Нальчик, 2004. С. 22.

2 Гегель Г. В. Ф. Философия права. М., 1990. С. 57.

3 Треушников И. А., Ивашевский С. Л. Правовой идеал и качество отечественного законотворчества // Юридическая наука и практика: Вестник Нижегородской академии МВД России. 2013. № 22. С. 210.

4 Новгородцев П. И. О своеобразных элементах русской философии права. М., 1995. С. 8.

В комплексе социального воспроизводства состояние правового сознания предстает в качестве имманентной институции субъекта социального взаимодействия, преследующего определенные цели, смысл которых выражен в категории «общественный идеал». В объеме понятия «идеал» обобщается совокупность представлений о «высшей цели, стремлении, совершенном воплощении чего-нибудь»1. Следовательно, в социокультурном аспекте феномен «идеал» выступает как форма выражения конечных смыслов социальной экзистенции. Идеальные представления инвариантно включены в содержание сознания социализированного субъекта: «Такая интроекция может стать основой глубоких и фиксированных структур социальной идентификации...»2.

Регулирование социальных процессов осуществляется посредством укоренения в сознании людей определенных идеальных принципов. Эффективное обеспечение человеком собственного существования сопровождается формированием комплекса образов реальности, имеющих определенную оценочную характеристику, что позволяет удерживать в конструктивных формах общественного сознания существенные стороны правовой составляющей системы социального взаимодействия: «Ценность — является важнейшим компонентом субъектной образующей активности и самого субъекта в ней»3. Аксиологическая парадигма наполняет фабулу социального поведения четкими ориентирами, составляющими векторы мировоззрения субъекта. Ценностные приоритеты являются базой формирования парадигмы социального развития, сообщают феномену общественной жизни определенное качество, делая его измеримым, системным и, следовательно, вовлеченным в систему социально-рефлексивной деятельности субъекта.

Движение в сторону общественных идеалов сопровождается конфликтом между положениями позитивного права, культивируемого государством, политика которого обусловлена требованиями конкретного социально-политического момента, и естественного права, соответствующего императивам национальной культуры, отвечающей базовым потребностям общества в контексте обеспечения витальных ресурсов его воспроизводства. Это противоречие вместе с тем не является антогонистическим, его разрешение возможно в рамках онтоисторического базиса правовой системы (ОИБПС)4. Эта категория, предложенная Р. З. Рувинским для обозначения целокупного единства традиционных этических идеалов, особенностей правовой ментальности, специфики правоприменения аккумулированных в аксиологических инвариантах национально-этнической культуры. Взаимодействие на базе ценностных приоритетов социальной традиции основано на многовековой практике социальной экзистенции, проверенных временем технологиях эффективного освоения этнонациональным коллективом сфер социальной и природной реальности.

Обеспечивая собственное развитие необходимыми ресурсами, социальная общность не создает материальную и духовную культуру заново, напротив, прогрессивное движение априори опирается на уже достигнутые результаты. Из социальной истории невозможно устранить ни один из ее этапов, каждая следующая фаза развития общества является непосредственным продолжением предшествующей. Экономические, интеллектуальные и научно-технические достижения современной цивилизации были бы невозможны без определенной культивируемой большинством членов социального сообщества традиции аксиологических приоритетов.

Правовая система, основанная на традициях национальной культуры, позволяет с большими основаниями надеяться на ее принятие в качестве концепта национальной программы правопорядка: «... юридические ценности западной цивилизации не могут быть достойной альтернативой собственному, культурологически обоснованному <...> правовому мировоззрению»5. Априори специфика правового сознания заключается в том, что процесс его становления начинается на подсознательном уровне до того, как субъект вступает в сферу правовых отношений. Этнокультурная ориентация общественной парадигмы в историческом ракурсе предшествует правовому сознанию, «утверждая его благодатные силы. Которые вдохновляли человеческое правосознание и придавали ему неразложимую опору.»6.

1 Ожегов С. И. Словарь русского языка. М., 1964. С. 349.

2 Шукшина Л. В. Экзистенциальная ценность социальных иллюзий: дис. ... д-ра филос. наук. Саранск, 2010. С. 202.

3 Там же. С. 168.

4 Рувинский Р. З. Правопорядок в период глобального кризиса: трансформации, тенденции, угрозы. СПб.: Алетейя, 2020. С. 55.

5 Байниязов Р С. Правосознание и правовой менталитет в России: дис. ... д-ра филос. наук. Саратов, 2006. С. 4.

6 Ильин И. А. О сущности правосознания. Соч.: в 2-х т. М., 1993. Т. 1. С. 24.

Парадигма ОИБПС может стать основой построения системы правового регулирования, в которой нормы позитвной регламентации будут органично коррелироваться с системой социокультурных приоритетов. Право априори нацелено на формирование условий и способов реализации общественного взаимодействия, содержание которого разделялось бы всеми членами социального организма. Правовое государство в общественном сознании государство социальное, то есть представляющее собой форму организации витальных устремлений общества. Только тогда, когда право позитивное будет соответствовать праву естественному, закон — императивам морали, механизмы реализации права — общественным представлениям о должном, только тогда появятся основания говорить об органичном воздействии содержания правосознания на культуру правопорядка.

Сосенков Федор Сергеевич Fedor S. Sosenkov

кандидат юридических наук, доцент, доцент кафедры конституционного и муниципального права Нижегородского государственного университета им. Н. И. Лобачевского

Национальная безопасность России в условиях кризисных политико-правовых процессов: экономические, политические, социальные угрозы

Russia's national security under the processes of political and legal crises: economic, political, and social threats

Национальная безопасность является темой, широко обсуждаемой в среде политиков, сотрудников силовых ведомств, государственных гражданских служащих. Проблемы национальной безопасности неизменно входят в круг научных интересов современных отечественных исследователей в сфере юриспруденции, политологии, государственного управления1.

Учеными представлены разнообразные авторские определения интересующего нас политико-правового явления, дана характеристика его содержания2. С учетом непрекращающейся научной дискуссии в рамках данной работы будем ориентироваться на легальное определение национальной безопасности, установленное Стратегией национальной безопасности как целеполагающим документом в исследуемой сфере, — «состояние защищенности личности, общества и государства от внутренних и внешних угроз, при котором обеспечиваются реализация конституционных прав и свобод граждан Российской Федерации... достойные качество и уровень их жизни, суверенитет, независимость, государственная и территориальная целостность, устойчивое социально-экономическое развитие Российской Федерации»3. Содержание понятия национальной безопасности позволяет охарактеризовать его как антипод состояния коллапса государственности — «провалившегося» государства, феномен которого раскрыт Р. З. Рувинским4. Поддержание должного уровня национальной безопасности предполагает предотвращение либо ликвидацию угроз в различных областях жизни российского общества и государства, среди которых наиболее серьезными нам представляются экономическая, политическая и социальная сфера.

1 См., например: Борисов В. В. Некоторые проблемы обеспечения национальной безопасности в Российской Федерации и зарубежный опыт обеспечения национальной безопасности // Вестник Челябинского государственного университета. Серия: Право. 2020. Т. 5. № 2. С. 64—71; Карпышева Ю. О. К вопросу о соотношении понятий «система национальной безопасности» и «система обеспечения национальной безопасности» // Байкальский Вестник DAAD. 2018. № 1. С. 30—34; Петрянина О. А. Коррупция в системе национальной безопасности Российской Федерации // Юридическая наука и практика: Вестник Нижегородской академии МВД России. 2017. № 4 (40). С. 35—38 и др.

2 См., например: Возженников А. В. Парадигма национальной безопасности реформирующейся России. М.: ЭДАС ПАК, 2000. С. 45; Кондрашова И. Б. О категориально-понятийном аппарате теории национальной безопасности // Российский следователь. 2005. № 5. С. 53; Манилов В. Л. Теория и практика организации системы обеспечения национальной безопасности России: автореф. дис. ... д-ра полит. наук. М., 1995. С. 17 и др.

3 О Стратегии национальной безопасности Российской Федерации: указ Президента РФ от 31 декабря 2015 г № 683 // Собрание законодательства РФ. 2016. № 1. Ч. II, ст. 212.

4 См.: Рувинский Р. З. Правопорядок в период глобального кризиса: трансформации, тенденции, угрозы. СПб.: Алетейя, 2020. С. 158—159.

Следует сразу отметить, что определенные участки обеспечения национальной безопасности России тесно взаимосвязаны и не могут рассматриваться отдельно друг от друга. Возникающие в каждой из сфер проблемы практически неминуемо могут сказаться на других участках жизни государства. К примеру, кризисные явления в области экономики вызывают сокращение социальных программ государства, что вызывает объяснимое недовольство населения и повышение его протестной политической активности. Просчеты в планировании социальных программ, к примеру образовательных или в сфере здравоохранения, в определении их приоритетов могут повлечь перебои на рынке труда, снижение валового национального продукта, что опять же повлечет нежелательные политические последствия. Наконец, третий вариант, когда, к примеру, массовые несанкционированные протестные акции приводят к длительной остановке работы системообразующих промышленных предприятий, что влечет сокращение социальных расходов государства. Представляется, что в реальной действительности соотношение факторов, их синхронность и взаимообусловленность может порождать самые различные комбинированные угрозы для национальной безопасности, что показали недавние события, связанные с послевыборными волнениями в Белоруссии, Киргизии, США, а также пандемией коронавиру-са, карантинными ограничениями в странах Западной Европы и реакцией общества на них.

Несмотря на взаимообусловленность угроз в социальной сфере, экономике, внутренней и внешней политике, противостояние каждой из этих групп вызовов обладает значительной спецификой. В этой связи рассмотрим их по отдельности.

В экономической сфере сохраняются с разной степенью интенсивности угрозы, определенные Стратегией экономической безопасности Российской Федерации на период до 2030 года1. Наиболее актуальными для Российской Федерации продолжают оставаться санкционные ограничения, а правильней было бы сказать: односторонние недружественные меры ряда стран Запада в сфере экономики как реакция на вхождение Крыма в состав России. Кроме этого, в Стратегии экономической безопасности не артикулированы, на наш взгляд, в должной мере угрозы, связанные с недобросовестной конкуренцией США, воздействием последних на ключевых европейских игроков в сфере экономики с целью расстроить их сотрудничество с Россией. Наиболее показательным является ситуация с трубопроводом «Северный поток-2», объективно выгодным Германии, но препятствующим поставкам американского сжиженного газа в Европу. Менее заметным, но тем не менее показательным является обвинение России в организации взрыва на складе боеприпасов в Чехии, произошедшего 10 лет назад: результаты расследования без необходимых доказательств объявлены непосредственно перед проведением конкурса на строительство атомной станции, в результате чего российской корпорации «Росатом» запретили участие в отборе, открыв путь к победе американской компании. Подобные примеры позволяют предположить, что Стратегия экономической безопасности может быть дополнена с учетом новых специфических угроз экономической безопасности и путей их преодоления.

В социальной сфере одной из главных угроз повышения качества жизни российских граждан, определенного как цель государственной политики в Стратегии национальной безопасности, явилась эпидемия коронавируса. Она, создав серьезные проблемы и приведя к существенным трудностям в сфере обеспечения здоровья населения, требующим отдельного изучения, породила сложности в социальной политике государства в целом: обеспечении жильем, лекарствами, социальном обслуживании, доступности качественного образования. На последней проблеме остановимся более подробно. Сфера образования в условиях вынужденного форсированного внедрения дистанционных технологий столкнулась с неподготовленностью обучающихся и педагогов к работе в подобном формате. У значительной части педагогической общественности, студентов, школьников, их родителей сложилось устойчивое мнение о неблагоприятном воздействии дистанционного обучения на качество образования. В плане заявленной темы отметим, что планы массового введения дистанционного обучения по иным, кроме обеспечения безопасности населения, причинам, например, для экономии средств государственного бюджета, вызывают вопросы по линии национальной безопасности России. Важность сферы образования, новые возникающие в этой области вызовы актуализируют, на наш взгляд, принятие специального стратегического целеполагающего документа об обеспечении безопасности в сфере образования.

Политические угрозы, встающие перед Российской Федерации, можно разделить на две группы: угрозы в области внешней политики и внутриполитические проблемы. О внешнеполитических

1 См.: О Стратегии экономической безопасности Российской Федерации на период до 2030 года: указ Президента РФ от 13 мая 2017 г. № 208. URL: https://www.garant.rU/products/ipo/prime/doc/71572608/#review (дата обращения: 25.04.2021).

сложностях, связанных с экономическими интересами зарубежных партнеров, речь шла выше. Следует прибавить к этому необходимость поддержания мира и недопущения эскалации конфликтов на постсоветском пространстве как актуальные для России геополитические задачи. Важным внешнеполитическим фактором является также экспорт вакцины от коронавируса, способствующий налаживанию новых партнерских связей со странами Востока и Запада.

Среди внутриполитических угроз необходимо выделить протестную активность так называемой несистемной оппозиции как в федеральном масштабе, так и в отдельных регионах. Возникающие в связи с массовыми акциями протеста проблемы в основном купированы, однако вероятнее всего следует ожидать «новой волны» манифестаций по мере приближения выборов в Государственную Думу. Определенной угрозой для национальной безопасности является коррумпированность отдельных звеньев бюрократического аппарата. Вместе с тем, если судить по сообщениям СМИ, работа по выявлению и пресечению подобных преступлений осуществляется достаточно активно. Следуя логике анализа встающих перед национальной безопасность угроз и путей их преодоления, отметим, что в сфере политики стратегия обеспечения безопасности нормативно вполне определена и не требует в настоящее время существенной корректировки.

Таким образом, Российская Федерация, сталкиваясь с определенными угрозами в экономической, политической и социальной сфере в условиях международного гуманитарного кризиса, вызванного пандемией коронавируса, ищет ответы на соответствующие вызовы, в том числе путем модернизации государственного аппарата и нормативно-правовой базы его функционирования. Внимание руководства страны к проблемам национальной безопасности в последние двадцать лет обеспечили принятие важнейших документов стратегического планирования в этой области. Вместе с тем, новые вызовы международного и внутригосударственного характера требуют не только оперативного управленческого реагирования, но и корректировки целеполагающих программных документов.

Чернышов Анатолий Николаевич Anatoly N. Сhernyshov

кандидат экономических наук, доцент, доцент кафедры экономики и обеспечения экономической безопасности Нижегородского института управления — филиала РАНХиГС

Возможности гражданского общества и межсекторного партнерского взаимодействия в поиске путей выхода из кризиса The opportunities of civil society and intersectoral partnerships in the search for the ways out the crisis

Представленные в обсуждаемой монографии Р. З. Рувинского проблемы современного мира и их правовой аспект заставляют глубоко задуматься о перспективах человечества. Включаясь в обсуждение возможных парадигм, позволяющих увидеть позитивный исход из современной глобальной кризисной ситуации, хотелось бы предложить для рассмотрения еще одну, основанную на межсекторном партнерстве, то есть на взаимовыгодном горизонтальном сотрудничестве власти (I сектора), бизнеса (II сектора) и субъектов общественной некоммерческой активности — некоммерческих организаций — НКО (III сектора).

Что позволяет рассматривать данную парадигму как возможную?

Во-первых, это развитие в мировой практике институтов гражданского общества и наличие обширной правовой базы, регулирующей их функционирование.

Во-вторых, как показывает мировой и российский опыт, развивается тенденция расширения и углубления механизмов трехстороннего и двухстороннего партнерского взаимодействия: трипартиз-ма в социально-трудовой сфере, саморегулирования в профессиональной сфере, государственно-частного партнерства в решении инфраструктурных и социальных проблем, аккумуляционных механизмов — благотворительности и спонсоринга — в формировании материальной и финансовой базы для развития социальной сферы и, в первую очередь, преодоления нищеты и бедности. И здесь также имеется значительный комплекс правовых актов международного и национального уровней.

Рассматривая данные тенденции как основу для позитивной перспективы выхода из глобального кризиса, необходимо, в первую очередь, отойти от понимания гражданского общества как

оппозиции власти. Жесткое противопоставление его институтов действующим органам государственного управления сужает сущность их взаимодействия до взаимного контроля. Только рассмотрение этого взаимодействия как взаимодополняющего, взаимовыгодного и конструктивного позволит использовать в полной мере потенциал гражданского общества. Необходимо избавиться от использования его институтов в целях отдельных политических субъектов, борющихся за власть.

Определяя возможности межсекторного взаимодействия в качестве одной из ключевых задач антикризисной политики, важно обеспечить развитие правовой базы в направление ограничения политических возможностей транснациональных компаний (ТНК) и повышения их социальной ответственности. Это позволит как минимум сгладить глобальные проблемы, связанные с господством ТНК, а как максимум обеспечить контроль общества их деятельности. С точки зрения современной ситуации это кажется утопией, так как сейчас во многом именно они определяют «правила игры» и заинтересованы в сохранении глобального экономического кризиса. Но исторический опыт показывает, что бороться с притязаниями на мировое господство можно только путем объединения сил всех, кого подчинили или хотят подчинить в рамках этого господства.

Главная проблема в решении данной задачи — повышение уровня независимости от ТНК глобальных и региональных международных организаций, начиная с ООН. Это позволит преодолеть искажения в использовании международных правовых механизмов и сделать международное право тем, чем оно должно быть — регулятором международных отношений для обеспечения устойчивого глобального развития.

Важным показателем в определении степени реальности данной перспективы являются международные форумы, обсуждающие в числе прочих и глобальные проблемы. Так, на последней встрече участников международной некоммерческой организации Всемирный экономический форум (ВЭФ) в Давосе в январе 2021 года достаточно четко прослеживалось осознание и представителями крупного бизнеса, и приглашенными руководителями ведущих стран мира — России и Китая — необходимости взаимовыгодного сотрудничества. Об этом заявили основатель и бессменный руководитель ВЭФ профессор Клаус Шваб, и Президент Российской Федерации В. В. Путин1, и Председатель КНР Си Цзиньпин2. Несмотря на то, что ключевой в повестке дня форума была проблема борьбы с COVID-19, в основных выступлениях звучали призывы к согласованным действиям, учитывающим интересы всех стран и групп населения в различных сферах, к укреплению правовой основы международных отношений.

Таким образом, процесс реализации межсекторного, государственно-частного партнерства выходит за пределы конкретных проектов в рамках одной страны и включается в решение глобальных проблем.

Архипов Анатолий Мартынович Anatoly M. Arkhipov

кандидат юридических наук, доцент, заведующий кафедрой правового обеспечения национальной безопасности Нижегородского института управления — филиала РАНХиГС

Чрезвычайное законотворчество в условиях пандемии: условия баланса интересов личности, общества и государства

Extreme lawmaking in a pandemic: conditions for the balance of interests of the individual, society and the state

1 марта 2020 года Всемирная организация здравоохранения ООН объявила о начале пандемии новой коронавирусной инфекции. В связи с угрозой распространения COVID-19 в субъектах Российской Федерации был введен режим повышенной готовности в соответствии с нормами Федерального закона от 21 декабря 1994 года № 68 «О защите населения и территорий от чрезвы-

1 Выступление Путина в Давосе январь 2021.Сессия онлайн-форума «Давосская повестка дня 2021». URL: http://www.kremlin.ru/events/president/news/64938 (дата обращения: 05.02.2021).

2 Полный текст специальной речи председателя КНР Си Цзиньпина во время Диалога «Давосская повестка дня» ВЭФ. URL: http://russian.news.cn/2021-01/26/c_139697958.htm (дата обращения: 05.02.2021).

чайных ситуаций природного и техногенного характера»1. В некоторых регионах ситуация была признана обстоятельством непреодолимой силы (форс-мажором).

В период с 30 марта по 30 апреля 2020 года указами Президента РФ от 25 марта 2020 года № 206 «Об объявлении в Российской Федерации нерабочих дней»2 и от 2 апреля 2020 года № 239 «О мерах по обеспечению санитарно-эпидемиологического благополучия населения на территории Российской Федерации в связи с распространением новой коронавирусной инфекции (COVID-19)»3 дни были объявлены нерабочими. Для обеспечения санитарно-эпидемиологического благополучия населения на территории Российской Федерации в этот период была приостановлена (ограничена) деятельность как отдельных организаций независимо от организационно-правовой формы и формы собственности, так и индивидуальных предпринимателей.

Кризис вне зависимости от факторов, приведших к нему, взаимосвязан с обострением социальных противоречий, которые требуют наличия адекватных юридических инструментов для их разрешения. Право — это тот цивилизационный феномен, при помощи которого можно находить разумные и гуманные способы разрешения самых сложных и необычных ситуаций.

Сложность обстановки порой требует оперативного применения мер жесткого характера, но это не оправдывает умаления права в пользу административной целесообразности, претендующей на статус лучшего средства обеспечения общественной безопасности. Наоборот, в арифметической прогрессии повышается роль права как абсолютной ценности, его принципов и норм, вне связи с которыми установленная объективная безопасность как некое абсолютное благо может порождать когнитивный диссонанс личности.

Складывается ситуация, когда временные меры по ограничению прав и свобод граждан, которые введены практически во всех странах мира в связи с пандемией COVID-19, являются новой нормальностью.

ВОЗ констатировала, что пандемия коронавируса в мире далека от окончания, несмотря на то, что во многих странах число заражений снизилось.

После того как в январе 2020 года Китай ввел карантин в провинции Хубэй, некоторые страны последовали его примеру, применив карантинные меры социального дистанцирования4.

Ряд государств (Италия, Израиль, Аргентина, Норвегия, Канада, Болгария, Объединенные Арабские Эмираты, Россия и др.) стали использовать уголовное законодательство для реализации ответных мер на пандемию.

В США еще в марте 2020 года министерство юстиции объявило, что за целенаправленное распространение и заражение COVID-19 или угрозу таких действий может наступить ответственность в соответствии с федеральными законами о терроризме. В целях реализации такого подхода во Флориде генеральный прокурор штата обвинил в терроризме мужчину, плюнувшего в рот женщине-полицейскому и крикнувшему ей, что у него коронавирус.

В ходе выступления на саммите G20 Председатель КНР Си Цзиньпин предложил создать единый международный механизм «кодов здоровья» на основе данных тестов на коронавирус. Он объяснил, что механизм будет основываться на результатах тестов на нуклеиновую кислоту в форме международных взаимно признаваемых QR-кодов.

«Коды здоровья» действуют в Китае с весны. У каждого города есть собственная система в соцсетях WeChat или Alipay. Код собирает данные о том, где человек был, и показывает, насколько безопасны с точки зрения эпидемиологической ситуации эти районы — они обозначаются зеленым, оранжевым и красным цветом. Можно попасть в любое здание, транспорт или посетить мероприятие, если «код здоровья» зеленого цвета5.

1 О защите населения и территорий от чрезвычайных ситуаций природного и техногенного характера: федеральный закон от 21 декабря 1994 г. № 68 // Собрание законодательства РФ. 1994. № 35, ст. 3648.

2 Об объявлении в Российской Федерации нерабочих дней: указ Президента РФ от 25 марта 2020 г № 206. Доступ из СПС «КонсультантПлюс» (дата обращения: 24.04.2021).

3 О мерах по обеспечению санитарно-эпидемиологического благополучия населения на территории Российской Федерации в связи с распространением новой коронавирусной инфекции (COVID — 19): указ Президента РФ от 2 апреля 2020 года № 239 Доступ из СПС «КонсультантПлюс» (дата обращения: 24.04.2021).

4 Жданов Ю. Н, Кузнецов С. К., Овчинский В. С. COVID-19: преступность, кибербезопасность, общество, полиция / вступ. ст. А. Л. Кудрина. М.: Международные отношения, 2020. С. 270.

5 Китай предложил G20 создать «коды здоровья». URL: https://lenta.ru/news/2020/11/21/china/ (дата обращения: 24.04.2021).

Константин Блохин, эксперт Центра исследования проблем безопасности РАН, пояснил, что самоизоляция, контроль — все, что было апробировано в Китае, на вооружение взял весь мир. Понятно, что многое, что в Азии приживается, трудно реализовать в западных странах, где граждане не такие уж и дисциплинированные, не готовы себя урезать в правах, понятно, что многие страны на это не решатся, будут протесты против этого, поэтому говорить, что инициатива будет успешной, трудно1.

В период пандемии органы государственной власти половины регионов России предоставили чрезвычайные полномочия, предусматривающие возможность вмешиваться в частную жизнь граждан, широкому кругу субъектов — от медицинских работников и спасателей до таксистов, народным дружинникам и членам казачьих обществ. Этот процесс иначе как делегированием полицейских функций не назовешь.

Сложившаяся в связи с пандемией COVID-19 ситуация требует от многих государств принятия чрезвычайных мер для защиты здоровья и благополучия населения. Даже в условиях чрезвычайной ситуации такие меры должны быть основаны на верховенстве права.

Управление Верховного комиссара по правам человека ООН 27 апреля 2020 года приняло документ «Чрезвычайные меры и COVID-19: руководство» в котором определило, что чрезвычайные полномочия следует использовать в рамках параметров, установленных международным правом в области прав человека, в частности Международным пактом о гражданских и политических правах, который признает возможную потребность в дополнительных полномочиях. Такие полномочия должны быть ограничены по сроку и могут применяться только на временной основе с целью скорейшей нормализации положения. Ограничения должны соответствовать принципам законности, необходимости и соразмерности2.

Резюмируя, можно утвердительно заключить, что законодательная деятельность государства в особых условиях должна быть выверенной и основываться на верховенстве права, носить временный характер и минимально ограничивать права и свободы человека как естественное благо.

Тарасов Алексей Анатольевич Aleksey A. Tarasov

кандидат философских наук, доцент кафедры социально-гуманитарных наук Приволжского исследовательского медицинского университета, старший преподаватель кафедры философии, социологии и психологии управления Нижегородского института управления — филиала РАНХиГС

Право и государство в «сетях» сетей3 The law and the state in the "nets" of networks

Каждое государство представляет собой «бессмертное существо», «искусственную личность», «корпорацию», чье физическое тело восстанавливается через череду человеческих поколений, объединяемых принадлежностью к одному и тому же «народу», выживание и процветание которого он должен обеспечить на протяжении веков. При таком режиме каждый получает место, пригодное для жизни, и должен уважать место других.

Пожалуй, самый главный вопрос, который занимает любого настоящего юриста, правоведа или философа права, начиная с Жана Бодена и Ганса Кельзена и до сегодняшнего момента включительно, — что же отличает государство от просто «сборища бандитов»? Непрестанная попытка ответить на этот вопрос, составляющая суть юриспруденции и самого закона, каждый раз отсылает нас к поиску определенной системы координат, в рамках которой властью люди признают то, что имеет своим референтом нечто, к чему они сами признают свою принадлежность. Очевидно, что мы подчиняемся чьим-то требованиям отнюдь не потому, что этот некто, например, носит полицей-

1 Всем по QR-коду от Китая. Си Цзиньпин предложил создать международный механизм «кода здоровья». URL: https://www.bfm.ru/news/458769 (дата обращения: 24.04.2021).

2 Чрезвычайные меры и COVID-19: руководство. URL: www.ohchr.org (дата обращения: 11.05.2021).

3 Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 20-011-00173.

скую форму и имеет дубинку или огнестрельное оружие. Простой силы, насилия недостаточно для легитимности. Должно быть что-то еще. Это всегда четко понимали теоретики и практики права. Все попытки «как бы забыть» об этом, проигнорировать, всегда плохо заканчивались. В ста процентах случаев. И вот опять! Власть, которая опирается только на силу, не имеет легитимности, то есть (что одно и то же) у нее отсутствует или недостает разума. Сила есть, ума не надо! Придание власти разумности, а тем самым легитимности, и есть один из главных смыслов права и закона. В этом смысле легальность и легитимность отнюдь не являются противоречащими друг другу понятиями. Отсюда же, кстати, очевидно, что Право предшествует Государству, а потому можно обоснованно говорить о том, что оно переживет его. («Классический» пример того, что Государство может «исчезнуть» и что его существование далеко не сводится к власти как силе — Германия середины ХХ-го века, которая не могла после 1945-го года продолжать существовать, как будто ничего не было, как ни в чем не бывало.)

Это только у марксистов право — орудие в руках эксплуататоров. Может быть это и так, но в значительной степени как раз потому, что такое понимание феномена внесло значительный вклад в развитие самого феномена как «самосбывающееся пророчество»! Именно у левых (пусть и небезосновательно!) появилась идея о том, что Право — инструмент господства Партии. Но только после этого она и стала всеобщей тотальной нормой! С чем боролись, на то и напоролись! Это послужило не преодолением, а усилением, радикализацией этой «темной» стороны Права и Государства. Левые дооформили, материализовали идею, которая до них лишь смутно витала в воздухе.

Само слово «право» происходит от латинского directum и таким образом предполагает идею цели, направления, общих для всех (без исключения!) людей. Но именно эта составляющая сегодня под ударом.

Господствующие сегодня сети (информационные или социальные, или даже «сетевое общество», а также «платформы») — это реинкарнация феодализма и даже дофеодализма. Право в контексте глобализации оказывается пронизано давно устаревшими («допотопными»!) формами и знаменует собой вовсе не победу, например, договора над законом или «гражданского общества» над государством, как зачастую нынче это пытаются преподнести, но возрождение структур, предшествовавших построению суверенных государств.

В современных обществах («цивилизованных» — статус, на который мы все еще претендуем) закон выражает волю суверенной власти, которая в равной степени вменяется всем без исключения. Это условие свободы, признаваемой за каждым. Эта структура — наличие третьей стороны, источника и гаранта права, законов — выходит за рамки воли и партикулярных, семейных, клановых или классовых интересов индивидов.

В системе «сетевого» управления целью является уже нечто принципиально иное, а именно — соответствие поведения каждого тому месту, которое он занимает в «сети». Каждый должен наилучшим образом служить интересам тех, от кого он зависит, и одновременно иметь возможность полагаться на верность тех, кто в свою очередь зависит от него. Фигура третьего гаранта хоть пока еще и не исчезает полностью, но распадается на несколько полюсов, соединенных между собой в рамках одной «сети». Тогда позиция государства становится все меньше и меньше сродни позиции собственно «государя», то есть «суверена», и все больше — позиции «сюзерена». Отсюда становятся понятны постоянные разговоры, например, о «башнях Кремля», о «теориях заговора», «осадном положении», о том, что «кругом одни враги» и т. п. Сюда же можно отнести и вновь набирающую популярность в условиях информационно-коммуникационных технологий буддистскую/индуистскую (и т. д.) концепцию человека как нестабильной психофизической сущности. Возврат к примитивному — «сетевому» — обществу сопровождается реанимацией донаучных, доправовых и догосударственных, магических и мифологических мировоззрений, представлений, верований человека и о человеке.

В настоящее время государство всеобщего благосостояния стремится к дальнейшему сокращению числа миссий, которые оно берет на себя непосредственно, с тем чтобы поручить управление частным агентам/операторам, деятельность которых оно «регулирует», то есть создает густую (или не очень!) сеть «концессий» и «кормлений», заново порождая «сеть сюзеренитета», что делает его связь с народом все более и более косвенной. Суверенитет рассеивается: для достижения минимальной безопасности или свободы нужно быть еще более (!) могущественным, чем прежние средневековые монархи, князья, помещики и т. п. Это типичная черта примитивных, архаичных обществ — значение каждого измеряется числом тех, на кого он может положиться (в сегодняшней терминологии — числом «лайков» и прочих рейтингов/баллов).

На каждом углу трубят о беспрецедентной свободе личности, «падении оков закона и государства», свободе выбора идентичности (включая пол, расу т. д.), но в упор не видят цену этой свободы — переход от Закона к «связям», или «блату», так хорошо знакомым всем нашим соотечественникам (!!!), создает связь, которая обязывает каждого вести себя в соответствии с ожиданиями другого! Подстраиваться, адаптироваться. Этот «феодальный контрренессанс» может привести как к мафиозно-партийно-клановому типу общественно-политического устройства, так и к умеренной зависимости, где будут по-прежнему гарантироваться основные права и свободы каждого. Исход еще пока зависит от нас.

Сама «свобода личности» сегодня понимается очень даже специфично (это — «мягко говоря»!): например, свобода получать зарплату ниже обычных тарифов и даже прожиточного минимума (который и так занижен!), работать по 15 часов в день, никогда не выходить на пенсию (сразу — «вперед ногами»), работать по субботам и воскресеньям (а не проводить его с семьей и детьми, например), отказываться от отстаивания своих прав в суде, заниматься проституцией и т. д., и т. п.

Кстати, в этой неофеодальной ситуации «бедный» — это тот, у кого мало знакомых и родственников, и который поэтому не может рассчитывать на их солидарность, помощь, поддержку. С этой точки зрения в наших «богатых» обществах полно «бедных», нищеты, которую никто даже не думает измерять и хоть как-то ей противостоять и вообще «иметь дело» — ее «как бы» нет.

Или, например, на каждом углу трубят об инвестициях в «человеческий капитал». Забывают или замалчивают, что популяризированная И. В. Сталиным до формализации современной экономической наукой (например, Гэри Бекером или «фрикономиксом») идея «человеческого капитала» («Самый ценный капитал — это люди») служила коммунистическим эквивалентом нацистской концепции «человеческого материала».

В ХХ-м веке концепцию «прозрачности» придумали для того, чтобы противостоять тоталитаризму. Но круг и здесь снова замыкается — последние 10 лет одной из центральных проблем стал так называемый «платформенный капитализм». Facebook, Система социального кредита, Web of Science/Scopus и так далее — инструменты «прозрачности для людей» превратились в инструменты «прозрачности самих людей».

Стоит напомнить, что философия права всегда была оплотом возрождения, последним бастионом борьбы против тоталитаризма (или просто бездумного статус-кво) и глотком свежего воздуха. Это совершенно не случайно. Правовые механизмы позволяют преобразовывать политическое или социальное насилие — и вообще «соотношение сил» — в правовые отношения. Блокирование же этих механизмов и превращение конкуренции в единственный универсальный принцип приводит к тем же тупикам, что и тоталитаризм ХХ-го века, общей чертой которых как раз и было порабощение права предполагаемыми законами экономики, истории или биологии. Ликвидация всякого рода запретов во имя экономической свободы может породить только сокрушение слабого сильным и открытие всех шлюзов насилия.

Сциентизм постоянно путает правовую норму с технической. Здесь «нормативность» утрачивает свое вертикальное измерение: речь идет уже не о том, чтобы ссылаться на закон, выходящий за рамки фактов, а о том, чтобы вывести норму из фактов, норму измерения самих фактов (и только «фактов»!). Например, показатели государственной политики все чаще исходят из того же догматического подхода, что и показатели советского планирования, и имеют те же последствия: они направляют действия на удовлетворение количественных целей, а не на конкретные результаты, и маскируют реальное положение в экономике и обществе для правящего класса («элиты»), оторванного от жизни тех, кем он управляет.

P. S. Лично я благодарен Р. З. Рувинскому по меньшей мере за то, что это он меня «заразил» темой «системы социального кредита» — феномена, высвечивающего сущность нашей эпохи. Так что «заражения» бывают очень даже полезные! Я считаю Р. З. Рувинского в большей степени не юристом и не правоведом, а философом права. Философы решают «свои» проблемы оригинальным способом — надо правильно сформулировать вопрос/проблему, тогда она начнет решаться как бы сама собой. И вот работа Р. З. Рувинского «Правопорядок в период глобального кризиса: трансформации, тенденции, угрозы»1 — это целый клубок вопросов и проблематизаций. Здесь не так много ответов. Но это потому, что вопросы гораздо интереснее и важнее. И это очень по-философски!

1 Рувинский Р З. Правопорядок в период глобального кризиса: трансформации, тенденции, угрозы. СПб. Алетейя, 2020.

Рувинский Роман Зиновьевич Roman Z. Rouvinsky

кандидат юридических наук, доцент, доцент кафедры истории и теории государства и права Нижегородского института управления — филиала РАНХиГС

От чрезвычайного положения к «новой нормальности»: сегодняшний кризис и грядущий правопорядок1

From the state of exception to the "new normal": the today's crisis and the coming legal order

Мы живем в век потрясений, или, более точно, в период, который, используя меткую дефиницию К. Шмитта, можно охарактеризовать как «аномальное промежуточное состояние»2. Это аномальное промежуточное состояние, но не между войной и миром, о чем писал известный немецкий правовед прошлого века, а, скорее, между двумя моделями или состояниями правового порядка, если понимать под правовым порядком систему устойчивых социальных институтов, охраняемых ими общественных отношений и вырабатываемых ими общеобязательных правил поведения3. Наиболее характерной, бросающейся в глаза чертой того промежуточного состояния, в котором находятся глобальный и национальные правовые порядки в течение последних двух десятилетий, является его хронически чрезвычайный характер, все большее распространение исключительных в своей основе правовых режимов, законодательных норм и актов правоприменения. «Чрезвычайное положение все более и более стремится стать доминирующей управленческой парадигмой современной политики»4, писал итальянский философ Дж. Агамбен вскоре после терактов 11 сентября 2001 года и объявления Соединенными Штатами «крестового похода» против международного терроризма. Сегодня мы можем видеть, насколько далеко продвинулось обращение к чрезвычайным средствам не только в политике, но также и в юриспруденции, экономике, социальной сфере вообще.

Начиная с реакции на теракты 11 сентября 2001 года, проявившей себя не только в более агрессивной политике НАТО на Ближнем Востоке, но и в повсеместном внедрении множества бытовых ограничений и дополнительных мер безопасности (ужесточение правил досмотра при посадке на авиарейсы, распространение камер видеонаблюдения в общественных местах, увеличение штатов служб безопасности в публичных учреждениях и даже коммерческих офисных центрах, и т. д.), человечество было вынуждено привыкать к тому, что немыслимое ранее постепенно становится нормальным и привычным. Финансово-экономический кризис 2007—2008 годов стал обоснованием для введения во многих странах мира политики так называемой «жесткой экономии», для многих предпринимателей и рядовых граждан ставшей серьезным потрясением и приучившей их не полагаться на поддержку со стороны своих правительств. Наконец, серьезнейшим испытанием и потрясением стала пандемия нового коронавируса SARS-CoV-2 (COVID-19), заставившая современные государства в спешном порядке вводить беспрецедентные ограничения на передвижение граждан, экономическую деятельность, трудовую активность и формы проведения досуга, на ходу меняя действующее законодательство5. Все это кризисные явления, затрагивающие не одно, а все или подавляющее большинство современных государств, однако кризис — это всегда точка перехода от чего-то уходящего к чему-то новому. В этом смысле кризисы, затрагивающие правовые и политические порядки, экономический и социальный уклад, должны пониматься как периоды перехода к неким новым состояниям/обликам социальных порядков и укладов. Интересно не столько то, как проявляет себя тот или иной кризис, а то, каковы его динамические тенденции, в какую сторону кризисные процессы ведут.

1 Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 20-011-00173.

2 Шмитт К. Диктатура. От истоков современной идеи суверенитета до пролетарской классовой борьбы. СПб.: Наука, 2005. С. 5.

3 См.: Romano S. The Legal Order / trans. M. Croce. London & New York: Routledge, 2017.

4 Агамбен Дж. Homo sacer. Чрезвычайное положение. М.: «Европа», 2011.

5 См., например: Platon S. Reinventing the wheel... and rolling over fundamental freedoms? The Covid-19 epidemic in France and the "State of Health Emergency" // The Theory and Practice of Legislation. 2020. № 3 (8). P. 293—309.

Как надеется большинство людей в мире, рано или поздно пандемия пойдет на спад и заражение COVID-19 перестанет быть угрозой более серьезной, чем грипп или сезонное ОРВИ. Надежда на это подкрепляется появлением в последние месяцы сразу нескольких вакцин от коронавируса, а также нарастающими темпами вакцинации. По прогнозам экспертов1, однако, даже при благоприятном сценарии, мир вряд ли вернется к тому состоянию, которое имело место до пандемии: кризисная перестройка хозяйственной деятельности и многих повседневных занятий приведет к формированию новых устойчивых привычек, а многие ограничения, вероятно, останутся с нами на долгие годы, как остаются не отмененными правила досмотра в самолетах, несмотря на разгром ведущих исламистских террористических организаций — Аль-Каиды и ИГИЛ.

«Новая нормальность», о которой сегодня вовсю говорят политики, ученые и эксперты2 и которая, судя по всему, предполагает постепенный и, по крайней мере, частичный отказ от ряда личных свобод (прежде всего, от свободы передвижения и права на неприкосновенность частной жизни) в пользу предполагаемого повышения безопасности биологического существования, ставит ряд вопросов относительно того, как должен обеспечиваться новый, формирующийся правопорядок, какое бремя вынуждены нести в связи с этим современные национальные государства и какая ответственность ложится на плечи сотрудников правоохранительных органов. Попытаюсь представить свои соображения на этот счет в виде нескольких кратких тезисов.

1. Национальные (т. е. организованные в соответствующих территориальных границах) государства, как и в случае с финансово-экономическим кризисом 2007—2008 годов, сегодня оказались в положении субъектов, на которых лежит наибольшая степень ответственности и от которых граждане ожидают решения своих проблем. Это ответственность и за сохранение здоровья населения, и за обеспечение отраслей, пострадавших от замедления экономической деятельности, и за нейтрализацию негативных социальных последствий антикризисной политики. Мы наблюдаем небывалое, как кажется, с 1990-х годов укрепление национальных суверенитетов, так как государства вынуждены закрывать границы и бороться с распространением заражений собственными силами. На самом же деле такое резкое усиление значимости национальных государств может привести к их еще более резкому ослаблению, делигитимации действующих государственных режимов, ситуациям распада государственности в тех случаях, когда правительства по каким-то причинам окажутся не в состоянии справиться с грузом навалившихся на них задач.

Любой кризис означает поляризацию социальных настроений и рост общественного недовольства чрезмерно жесткими или, напротив, недостаточно своевременными и эффективными мерами, предпринимаемыми на уровне национальных государств. В этих условиях можно спрогнозировать рост внутригосударственных конфликтов и противоречий, повышение популярности радикальных антиправительственных политических течений, непримиримое (и часто манипулятивное) противопоставление граждан государственным служащим и, в особенности, сотрудникам полиции, армии, силовых структур.

2. Усложнение социальной обстановки на волне борьбы с эпидемиологическими угрозами требует не столько сохранения существовавшего ранее правопорядка, сколько кардинальной его перестройки. Уже сегодня в качестве панацеи от возврата к «естественному состоянию войны всех против всех» государственные деятели, эксперты и наиболее влиятельные представители бизнес-сообщества пропагандируют цифровизацию публичного управления. Придуман и введен в обиход даже специальный термин — «цифровая трансформация»3. Возможность использования продвинутых технологий анализа больших массивов данных (Big Data) и алгоритмов искусственного интеллекта подводит правительства современных государств к, казалось бы, само собой разумеющейся идее создания цифровых профилей для каждого гражданина и организации, с последующим аккумулированием в этих профилях всей имеющейся в государственных базах данных информации о соответствующих субъектах. Предполагается, очевидно, что аккумулирование данных о субъекте, его доходах, имевших место правонарушениях и судебных взысканиях позволит государственным органам осуществлять свои административные функции более адресно и эффективно. Управление в таком случае должно постепенно превратиться не в управление лицами, а в управление рисками, за счет алгоритмов сделаться более объективным. Контрольно-

1 Schwab K., Malleret T. COVID-19: The Great Reset. Forum Publishing, 2020.

2 Там же.

3 См., например: Holmstrom J. From AI to digital transformation: The AI readiness framework // Business Horizons. 2021. DOI: 10.1016/j.bushor.2021.03.006.

надзорная деятельность государства может по большей части перейти в форму пруденциального (от англ. prudential — «продиктованный благоразумием») надзора, а раскрытие уже совершенных преступлений и административных правонарушений быть в значительной степени вытеснено пре-диктивной аналитикой1.

По-видимому, дальше всех по этому пути к настоящему времени продвинулся Китай. В рамках внедряемой в этой стране Системы социального кредита шэхуэй синь юн тиси),

на основе единых социально-кредитных кодов граждан и организаций уже сейчас поведенческие акты субъектов, имевшие место в прошлом, учитываются при осуществлении административной деятельности по лицензированию, проведению проверок, допуску субъектов к участию в государственных торгах, предоставлению гражданам выездных виз и т. п. Единая система идентификационных (социально-кредитных) кодов позволяет быстро получить необходимую информацию о том или ином субъекте и является предпосылкой для создания полноценных и многофункциональных цифровых профилей физических и юридических лиц, данные из которых в перспективе должны обрабатываться в автоматизированном режиме посредством алгоритмов искусственного интеллекта2.

Пытаясь не остаться в стороне от новейших трендов и не отстать от других государств, Российская Федерация также развивает данное направление. В рамках национальной программы «Цифровая экономика Российской Федерации» и федерального проекта «Цифровое государственное управление» уже разработан механизм создания цифровых профилей физических и юридических лиц3. Проводится эксперимент по установлению специального регулирования в целях разработки и внедрения технологий искусственного интеллекта4.

3. Создание цифровых профилей и переход от правосубъектности к институту цифровой личности с последующим внедрением социального рейтингования (ранжирования, грейдирования) и дифференциацией регуляторных и правоприменительных мер в зависимости от содержимого профилей их адресатов — инновации, ведущие, с одной стороны, к ожидаемому укреплению общественного порядка и повышению предсказуемости социальных взаимодействий, а с другой стороны, порождающие новые угрозы. Наиболее масштабной из таких угроз является радикальная реконфигурация конституционализма как системы взаимоотношений граждан и публичной власти: если характер взаимоотношений с государственными органами и объем предоставляемых публичных услуг определяются в значительной мере «социально-кредитной историей» субъекта, содержащейся в его цифровом профиле, тогда принцип формального равенства граждан и признание граждан в качестве учредительной власти (источника государственной власти) теряют свое значение. «Оступившиеся» однажды субъекты, сформировавшие о себе «плохие» цифровые ре-путационные данные, обречены на предание остракизму и попадают в порочный круг негативных мер государственного принуждения. Таким образом, определенная и, вероятно, достаточно обширная категория граждан рискует оказаться на обочине правопорядка: лишенные возможности реализовывать формально закрепленные за ними права и свободы, эти люди вполне могут стать резервуаром антисоциальной, протестной энергии, источником социальных конфликтов и неопределенности.

4. Государство и, в первую очередь, его силовой аппарат в рамках грядущего (формирующегося) правового порядка оказываются в наиболее уязвимом и неоднозначном положении. С одной стороны, управление посредством цифровых профилей, алгоритмов и предиктивной аналитики упрощает реализацию значительной части внутренних государственных функций, прежде всего — реализацию его социальной и правоохранительной функций. С другой стороны, при таком разви-

1 См.: Predictive Policing and Artificial Intelligence / ed. by J. McDaniel, K. Pease. Abingdon: Routledge, 2021.

2 См.: lltö [Цинсун Ю]. ÄäiTÄtt^iSffl'frÄ/nSS^S.Ää/nik [Алгоритмическое администрирование: управленческая парадигма Системы социального кредита и ее нормативно-правовые основы] // Cä^teis) [Правовой форум]. 2020. № 2. URL: http://fzzfyjy.cupl.edu.cn/info/1035/11847.htm (дата обращения: 28.04.2021).

3 См.: Паспорт федерального проекта «Цифровое государственное управление». URL: https://digital.ac.gov. ru/poleznaya-informaciya/material/Паспорт-федерального-проекта-Цифровое-государственное-управление.pdf (дата обращения: 28.04.2021).

4 О проведении эксперимента по установлению специального регулирования в целях создания необходимых условий для разработки и внедрения технологий искусственного интеллекта в субъекте Российской Федерации — городе федерального значения Москве и внесении изменений в статьи 6 и 10 Федерального закона «О персональных данных»: федеральный закон от 24 апреля 2020 г. № 123-Ф3 // Собрание законодательства РФ. 2020. № 17, ст. 2701.

тии событий, вероятно, мы должны будем говорить уже совсем не о том государстве, какое привыкли себе представлять. До сих пор так или иначе связанное с гражданской нацией, черпающее из нее свою власть и легитимность, современное государство (государство эпохи модерна) может трансформироваться в государство как безличный автомат контроля par excellence. Конец модели правового государства (даже в наиболее узком его понимании1) и неочевидность бенефициаров новой правовой политики на национальном уровне заставляют задаться вопросами: в чьих интересах, для кого? Не станет ли усиление полицейской, контрольно-надзорной составляющей государственности этапом в утрате народами своей субъектности, своего суверенитета, возможности оказывать влияние на принятие публично значимых решений? Не окажется ли силовой аппарат, прежде всего — сотрудники полиции, в положении слепого орудия достижения неопределенных целей, на которое к тому же в любой момент можно возложить ответственность за управленческие неудачи и непопулярные административные меры?

В любом случае, события не предопределены. Наблюдаемые сегодня кризисные тенденции имеют различные варианты развития, но, безусловно, всякий кризис имеет свое разрешение, к лучшему или к худшему. Понимание этих тенденций и готовность к новым вызовам необходимы правоохранительным органам уже сейчас: периоды нестабильности опасны резкими социальными взрывами, попытками перехватить власть, подорвать существующий правопорядок. Нужно, впрочем, осознавать, что подрыв правопорядка в его основах (правовое государство, режим народовластия, права и свободы личности) может происходить латентно, не обязательно по воле каких-либо экстремистских групп, но в соответствии с политическими решениями, законодательными и правоприменительными актами легальных институтов.

Собко Руслан Васильевич Ruslan V. Sobco

кандидат философских наук, доцент кафедры теологии и философии Нижегородской духовной семинарии

Понятие Deep State в контексте масонской антропологии The concept of Deep State in the context of Masonic anthropology

Теории заговора в ряде современных исследований рассматриваются несколько однобоко. Так, если само понятие «теория заговора» достаточно исследовано и сами теории разобраны по типам и истории возникновения, то их влияние на современную жизнь часть исследователей представляют исключительно внутри маргинальных сообществ. Между тем их влияние на современный социум многократно усилилось благодаря интернету2.

Так, например, Майкл Вуд утверждает, что интернет не только то место, где эти теории зарождаются, но и такое место, где они получают некоторый онтологический статус, то есть, может быть, тех явлений, которые описываются внутри этих теорий, и не существует, но они сами существуют внутри виртуального мира идей3. На подобных же основаниях в этом полуреальном мире идей существует реклама, современный кинематограф и даже политика4. Они не столько отражение реально существующих вещей, сколько виртуальные симулякры, которыми человек подменяет свое реальное окружение, или, точнее, сейчас за него это уже делает современный искусственный интеллект, использующий big data5.

1 О так называемых «узких», или «тонких» (thin) подходах к пониманию правового государства и верховенства права см.: Tamanaha B. On the Rule of Law: History, Politics, Theory. Cambridge: Cambridge University Press. P. 92.

2 Clarke, Steve (2007). Conspiracy Theories and the Internet — Controlled Demolition and Arrested Development. Episteme 4(2), 167—180.

3 Wood, Michael J. & Karen M. Douglas (2013). "What about building 7?" A social psychological study of online discussion of 9/11 conspiracy theories. Frontiers in Psychology, July 2013. https://doi.org/10.3389/fpsyg.2013.00409.

4 Dentith M. R. X. (2014). Some Problems with a General Definition. In: The Philosophy of Conspiracy Theories. Palgrave Macmillan, London. https://doi.org/10.1057/9781137363169_4.

5 См.: Собко Р. В. Социальное государство: историческая и богословская ретроспектива // Юридическая наука и практика: Вестник Нижегородской академии МВД России. 2021. № 1 (53). С. 308—311.

Такой постулат сам по себе выглядит как своего рода «теория», однако в данном случае здесь нет ничего таинственного — это своеобразная техническая проблема: человек попадает в информационный пузырь. YouTube или Facebook показывает пользователю, как правило, то, чем он интересуется или мог бы заинтересоваться с точки зрения алгоритма. Подобный подход порождает определенные проблемы, в том числе и в образовательной среде: при сверхдоступности информации учащиеся иногда в крайней степени не эрудированы, поскольку существуют исключительно внутри своеобразной минивселенной — информационной ниши, за пределы которой они, как правило, не выходят. В настоящее время рядом ведущих IT-корпораций создаются улучшенные алгоритмы с тем, чтобы пользователь получал не только ту информацию, которую он «хочет»1.

По мере того как Интернет превратился в главное средство получения информации, идеи, которые в прошлом стали бы уделом небольшой аудитории или предметом кухонных разговоров, сегодня достигают большей аудитории. В связи с чем, по мнению ряда исследователей, некогда второстепенные идеи со временем переходят в разряд основных. Фактически (несмотря на отсутствие технических средств) мы уже достигли уровня дополненной реальности, где синергическая связь онлайн — офлайн уже описывается как социальный факт2.

Показательно, что современные информационные технологии предполагают не простое потребление информации, а связанное с ним особенное поведение, которое называют онлайн-ак-тивизмом.

Применительно к индивидуумам из группы онлайн-активистов применяется также термин эрго-тическое мышление (латинского ergo — следовательно, потому что)3. Этим понятием описывается некритическая форма мышления, основанная на заранее известном постулате, не подлежащем критическому исследованию. (Вспомним недавнее — «Не рефлексируйте, распространяйте!»4. Сами же подобные сообщества уже давно описываются в англоязычной литературе как a knowledge activism community — вид социального активизма, основанного на (пред)знании.

Поскольку в данном случае мы имеем перед собой ряд индивидуумов, выполняющих социальные действия в сети анонимно, под псевдонимом или с использованием аватаров, мы не может достоверно определить идентичность участников или использовать для них определенные демографические и социологические маркеры, такие как пол, возраст или даже национальность и место жительства.

С другой стороны, эти маркеры почти не важны и для самих онлайн-активистов, поскольку они адепты знания и действия, а место приложения их усилий — виртуальное умозрительное «государство», расположенное в интернете и СМИ. Таким образом, возникают общины, коллективная работа которых порождает значительные социальные эффекты.

К подобным интернет-общинам вполне применим термин «цифровая нация», или «цифровое государство». В небольшом поселении этого цифрового государства или даже на всей его территории какими цифровыми гражданами используется определенный маркированный словарный запас, а также определенный круг тем, вокруг которых граждане цифрового государства мобилизуются; наличие определенных противников заставляет их действовать. Внутри таких сообществ обычно существует четкая иерархия, выраженная с помощью определенных средств в социальных сетях.

Рядовой состав подобного интернет-государства составляют пользователи, которых называют «анонимы» (они при этом могут иметь в профиле реальные данные), далее идут «спикеры» и, наконец, во главе цифрового государства находится определенный протестный лидер: в США это в рассматриваемом нами примере, как ни странно, является Дональд Трамп, а в Российской Федерации ярким примером может являться Алексей Навальный.

Причем в данном случае для онлайн-активизма необходим не сам живой человек, хотя он и является бенефициаром подобного движения, а его виртуальная копия — цифровая икона: набор текстов, видео и других цифровых маркеров.

1 См.: Парилов О. В., Собко Р. В. Динамика цифрового образования и связанные с ним глобальные проблемы // Юридическая наука и практика: Вестник Нижегородской академии МВД России. 2020. № 1 (49). С. 226—229.

2 Blommaert, J. & Piia Varis (2015). Enoughness, accent and light communities: Essays on contemporary identities. Tilburg Papers of Culture Studies, Paper 139: 1—72.

3 Dijck, J., Poell, T., & Waal, M. (2018). The platform society: Public values in a connective world.

4 Вы не рефлексируйте, а распространяйте: электронный ресурс // Взгляд. URL: https://vz.ru/opinions/2015/6/1/ 748053.html (дата обращения: 26.05.2021).

Интересна также и терминология, использованная в интернет-спорах вокруг Дональда Трампа. Целью интернет-дискуссий должно было стать «Великое пробуждение» или «компания по поиску и раскрытию правдивой информации»1. Сам Дональд Трамп применял к своим противникам термин fake news, однако с точки зрения нашего исследования фейковыми отчасти были доводы или информация обеих сторон конфликта, фейковыми в значении принадлежности их к виртуальной реальности и эрготическом типе восприятия информации.

Характерной чертой как выборной кампании, так и цифрового сопротивления стало выявление и разоблачение как внутренних, так и внешних врагов. Причем, как и в случаях, связанных с меньшинствами, «врагами нации» назначались спикеры по ряду тех или иных виртуальных признаков.

Клеймление и борьба с врагами народа происходят вне правового поля через увольнение с работы или отказ от контрактных обязательств. Как в обычных случаях, так и в случаях с Дональдом Трампом это всегда подается как реакция частных лиц или частных компаний, в связи с чем можно утверждать, что для цифрового глубинного государства не характерна централизация — акторами в нем выступают отдельные индивидуумы или цифровые общины — а единство достигается через общие виртуальные маркеры и общие «информационные действия».

Похожим образом действуют иногда транснациональные корпорации, что дает приверженцам теорий заговора повод объявить именно их теневым мировым правительством, однако такое объяснение в цифровую эпоху уже недостаточно2. Так, Дональд Трамп выиграл выборы, обратившись (по мнению его критиков) к маргинальным, антикорпоративным сообществам, а термин — глубинное государство — использовали по отношению друг к другу обе стороны3.

Глубинное государство как политическую информационную технологию вполне успешно использует, к примеру, правительство КНР, сподвигая те или иные интернет-сообщества к онлайн-акционизму4. Или в недавнем случае с H&M и Nike Китай уничтожил именно цифровые следы этих компаний, при этом не вступив с ними в юридическую борьбу5.

Чтобы понять принцип действия цифрового глубинного государства, нам нужно вернуться к старому этнометодологическому принципу: люди разумны всякий раз, когда они пытаются осмыслить социальную жизнь. В данном контексте «разумный» не следует путать с «рациональным». «Рациональный» значит ориентированный только на факты и доказательства. «Разумность», напротив, заключается в построении правдоподобных постулатов, логически (умозрительно) непротиворечиво объясняющих реальный мир. Таким образом, рациональное мышление — это всего лишь один конкретный (и специализированный) способ быть разумным6.

Интересно, что разумность может быть реализована не только через утверждение, но и через отрицание. Можно быть разумным, дисквалифицируя оппонента и отрицая описанным выше эрго-тическим методом («потому что») его высказывания. В этом смысле цифровое глубинное государство использует как онтологию (бытие), так и ми-онтологию (небытие), порождая феноменологические симулякры или, напротив, стирая их и их носителей из дополненной реальности.

Следующим необходимым условием функционирования глубинного государства является наличие противоборствующей силы, антагонистов, если взять религиозную аналогию антихриста или всадников апокалипсиса. Для поклонников Дональда Трампа это так называемая «Кабала», состоящая, во-первых, из Хилари Клинтон, во-вторых — Барака Обамы. Третий участник — предприниматель-миллиардер Джордж Сорос, четвертый — средства массовой информации, рассматриваемые как публичные каналы Кабалы7.

Деятели «Кабалы» (или их аналоги) — необходимое условие функционирования цифровых технологий глубинного государства: ведь борьба в нем ведется не за правду (рациональную), а за истину (on) против не-истины (mi-on). Они же (антагонисты) или, точнее, их виртуальная икона —

1 Olivia Rubin, Lucien Bruggeman & Matthew Mosk (November 19, 2020). «Dominion employees latest to face threats, harassment in wake of Trump conspiracy». ABC News.

2 См.: Lofgren, M. (2016). The Deep State: The Fall of the Constitution and the Rise of a Shadow Government. Viking.

3 Michaels, Jon D. (March 2018). "The American Deep State". Notre Dame Law Review. 93 (4): 1653—1670.

4 Китай объявил бойкот сразу нескольким западным компаниям // Взгляд: [сайт]. URL: https://www.youtube. com/watch?v=iIDSpj9qCx8 (дата обращения: 26.05.2021).

5 H&M и Nike поссорил с Китаем синьцзянский вопрос // Коммерсант: [сайт]. URL: https://www.kommersant.ru/ doc/4743107 (дата обращения: 26.05.2021).

6 Harold Garfinkel, (1967), "Studies in Ethnomethodology", Englewood Cliffs, NJ, Prentice-Hall.

7 Michaels, Jon D. (March 2018). "The American Deep State". Notre Dame Law Review. 93 (4): 1653—1670.

точка приложения усилий интернет-акционизма: нельзя же направлять воздействие на информацию, а на симулякр конкретного человека вполне можно.

Если существуют «демоны», то должны быть и «ангелы». «Мы мобилизуем самых лучших и ярких» для противостояния Трампу (восклицали его оппоненты)1.

Кто же эти лучшие? Прежде всего, деятели искусства — актеры, певцы, музыканты, затем — видные общественные деятели. Почему именно они? Для ответа на этот вопрос прибегнем к концепции мистика-визионера XII века Иоахима Флорского. Этот мыслитель разработал концепцию новой эпохи — эры Святого Духа, в рамках которой деконструкции подвергнется не только государство, но и церковь, а известным ему мировым сообществом станут управлять специальные viri spitituales — духовные мужи. Само же общество или общества будут трехсоставны: низший слой будут представлять люди материальной культуры, их в свою очередь станут наставлять люди «Слова», а теми будут управлять духовные люди, которые уже не нуждаются в письменных библейских источниках2.

Концепцию Иоахима Флорского последовательно развили сначала Тамплиеры, затем масоны, а затем и протестанты. С этой точки зрения деятели искусства — наиболее ярко выраженные носители «духа» — таланта или христианской харизмы. Показательны так же термины «элита» и «интеллигенция». Элита — дословно «избранные», а интеллигенция — «просветители», то есть, если взять за аналогию термины эпохи просвещения, — масоны и иллюминаты. Русско-советский термин «интеллигенция» особенно интересен, так как описывает не эрудитов-интеллектуалов (как в тех языках, из которых он взят), а именно деятелей искусства, науки или общественных деятелей, несомненно, выдающихся в своей области, но некомпетентных в той сфере, в которую они призваны как интеллигенты.

Завершить наше исследование можно следующими выводами: глубинное государство функционирует как кодификация дискурсивных свойств или хронотопических условий, которые организуют и ратифицируют процессы смыслообразования. Мы не наблюдаем, указывают исследователи3, случайного скопления людей, введенных в заблуждение ложными впечатлениями и фальшивым фактами: мы видим регламентированное сообщество, коллективно выполняющее набор четко определенных и специализированных жанровых действий с массовым алгоритмически опосредованным распространением сообщений, оказывающих значительное влияние на общественное мнение путем систематического (и разумного) вытеснения и переосмысления того, что широко признано истиной.

Треушников Илья Анатольевич Ilya A. Treushnicov

доктор философских наук, доцент, начальник кафедры философии Нижегородской академии МВД России

Поиск правового смысла Search for legal meaning

Тема, рассматриваемая в рамках сегодняшнего круглого стола, представляется чрезвычайно интересной и актуальной. О кризисе классической государственности и права говорят достаточно давно, предрекая прогрессирование дисфункций публично-властной сферы, рост влияния транснациональных корпораций, подчиняющих себе или замещающих собой структуры государства, размывание правовых основ организации общества на всех уровнях. Эти процессы действительно находят подтверждение и не могут не вызывать беспокойство. Автор рассматриваемой моногра-

1 Levine, M. (May 30, 2020). "'No Blame?" ABC News finds 54 cases invoking "Trump" in connection with violence, threats, alleged assaults". ABC News. Retrieved February 4, 2021.

2 Парилов О. В., Собко Р. В. Концепция духовной мудрости Иоахима Флорского и ее связь с русской христианской гносеологией // Цифровой ученый: лаборатория философа. 2018. Т. 1. № 2. С. 160—170. DOI 10.5840/ dspl20181225.

3 Maly, Ico (2018). The global New Right and the Flemish identitarian movement. Schild &Vrienden Acase study. Tilburg Papers of Culture Studies, Paper 220: 1—27; Schaffner, Brian F.; Macwilliams, M.; Nteta, Tatishe (March 2018). "Understanding White Polarization in the 2016 Vote for President: The Sobering Role of Racism and Sexism". Political Science Quarterly. 133 (1): 9—34. Doi:10.1002/polq.12737.

фии специально фиксирует внимание на деструктивных процессах, происходящих в сфере политики и права, проводит их обстоятельный анализ и находит достаточное количество подтверждений трансформации государственно-правовой системы. Изменения, которые наблюдаются в этой сфере, могут постепенно привести к коллапсу действующей системы и даже к легализации состояния «войны всех против всех»1. При всей смелости данного предположения оно не выглядит безосновательным. Можно согласиться с автором и в том, что трансляция позитивистских установок в правосознании приводит к оправданию насилия в качестве права, а история, как мы уже отмечали в рамках предшествующего круглого стола, «дает нам достаточно примеров произвольного использования силы политической властью в своих интересах»2.

Возможно, что столь пессимистический взгляд на перспективы современной государственно-правовой модели может представляться крайностью. Мировая история демонстрирует нам немало примеров государственно-правовых кризисов. Публично-властные структуры цивилизаций прошлого, как нам известно, разрушались с той или иной степенью периодичности. Можно предположить, что для представителей этих цивилизаций обозначенные процессы представлялись такими же катастрофическими, как и современные деструкции права для нас. При этом человеческое сообщество, так или иначе, находило известную форму равновесия, позволяющую социальному организму продолжить поступательное развитие. Вне всякого сомнения, можно заметить и различия между кризисами прошлого и современными процессами. Они выражаются, прежде всего, в масштабах и связаны с глобальным характером современной цивилизации. Кроме того, невозможно проигнорировать особенности технического и информационного характера. Они оказывают существенное влияние на трансформацию самого характера и смысла правового регулирования. Как справедливо заметил автор рассматриваемого исследования, «технизации и нейтрализации нормативной системы права во многом способствует использование в правовом регулировании и правореализации новейших информационных технологий». Особенно значимо то, что, «такая нормативность не обращается к воле субъектов, а непосредственно определяет их действия»3. Современные информационные технологии позволяют создать инструменты правового регулирования, которые способны существенно приблизить социально активную часть населения, заинтересованную в участии в принятии политических решений, к объекту управления. В то же время, очевидно, что инструмент этот обоюдоострый и может способствовать совершенствованию методик манипулирования общественным мнением и подмены самой сущности и смысла права.

В настоящее время количество работ, посвященных вопросу смысла правовой или политической реальности, не очень велико. Можно заметить и то, что «смысл правовой политики» как таковой либо не выделяется в качестве отдельного значимого аспекта, либо вообще не выступает предметом исследования. При этом вопросу о смысле права посвящено некоторое количество работ. Этот факт, по всей видимости, иллюстрирует соответствующую тенденцию, которая была заложена в отечественную правовую мысль еще в период перехода от классического к неклассическому типу научной рациональности4. В настоящее время вопрос о смысле права обстоятельно анализируется в различных аспектах рядом авторов (особенно заметны работы Ю. А. Гаврило-вой) и, что особо примечательно, рассматривается в контексте современного исследовательского трэнда цифровизации. Указанный автор справедливо отмечает не только потенциальные преимущества, но и гуманитарные угрозы, которые несет с собой ориентация на «цифру» в качестве самостоятельной цели. Предлагается интегрировать научный и технологический прогресс в «человеческую действительность», сохранив смысл права и актуальность традиционных правовых процедур, выступая против замещения виртуальностью подлинного человеческого бытия в качестве основы современной российской правовой реальности5. Эта проблематика приобретает все

1 См.: Рувинский Р. З. Правопорядок в период глобального кризиса: трансформации, тенденции, угрозы. СПб.: Алетейя, 2020. С. 342.

2 Треушников И. А. Право на власть или власть права // Юридическая наука и практика: Вестник Нижегородской академии МВД России. 2019. № 1 (45). С. 265.

3 См.: Рувинский Р. З. Правопорядок в период глобального кризиса: трансформации, тенденции, угрозы. СПб.: Алетейя, 2020. С. 325—326.

4 См.: Контарев А. А. Проблема сущности и смысла права в контексте перехода русского правоведения от классического к неклассическому типу научной рациональности // Философия права. 2016. № 6 (79). С. 95.

5 См.: Гаврилова Ю. А. Проблема смысла права в цифровом обществе // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: Юридические науки. 2020. Т. 24. № 3. С. 608—609, 614.

большее значение на современном этапе. Совершенствование законотворческих технологий, распространение в этой сфере цифровых инструментов (блокчейн-технологии и т. п.), несмотря на их пока что ограниченное применение, требует рассмотрения вопроса о смысле правовой политики.

Следует указать на то, что в исследовательской литературе присутствует понимание различия между смыслом права и смыслом правовой политики. Собственно, человек выступает создателем и носителем смыслов, которые включает в реальность. Правовая реальность, рассматриваемая сквозь призму современных коммуникативных подходов, так же становится актуальной только в результате интерпретирующего акта субъекта. Данный подход, распространившийся в философии и теории права на современном этапе, восходит своими корнями к творческим поискам известных отечественных философов и правоведов рубежа XIX—XX столетий1. В монографии А. В. Малько «Теория правовой политики», к которой обращается значимое количество современных специалистов, в дефиниции понятия «правовая политика» использованы смыслосодержащие характеристики, которые выступают в качестве цели для государственных органов и институтов гражданского общества. Автор предлагает понимать под правовой политикой деятельность, направленную на создание «эффективного механизма правового регулирования», который позволит «цивилизованно» использовать юридические средства для достижения ряда целей: формирования «правовой государственности», «высокого уровня правовой культуры и правовой жизни общества и личности» и, на наш взгляд, в качестве приоритета, «наиболее полное обеспечение прав и свобод человека и гражданина»2. Фиксация внимания на субъективных правах личности выступает современной установкой, характерной для социально-гуманитарной области знания в целом.

И, несмотря на то что представление о правах человека достаточно прочно укоренилось в современном российском правосознании, отметим его недостаточность для определения смысла правовой политики в нашей стране. Учитывая особенности национальной культурной традиции, в которой приоритет целого над частями выступает генетической чертой, мы должны признать в качестве приоритета ценность и надличностного феномена, выражающегося в многоединстве народов России. В идеале смысл правовой политики, который формируется в системе государственной власти, и ее смысл, складывающийся в общественном сознании основной массы социально-активной части общества, должны принципиально совпадать. Только в таком случае тенденция к правовой бессмыслице, потенциально наметившаяся в настоящее время, может быть трансформирована в поиски правового смысла.

Ивашевский Станислав Леонидович Stanislav L. Ivashevsky

доктор философских наук, профессор, профессор кафедры философии Нижегородской академии МВД России

Правопорядок в условиях кризиса: к новой модели социального порядка Law and order in a crisis: towards a new model of social order

Предложенный в монографии Р. З. Рувинского «Правопорядок в период глобального кризиса: трансформации, тенденции, угрозы»3 подход к анализу глубинной трансформации правового бытия современного общества представляется значимым шагом по пути осознания многомерности кризиса сложившегося правопорядка и шире — определения вектора дальнейшего социального развития.

Рассуждения и выводы автора носят дискуссионный характер, что в ряде случаев он сам и подчеркивает, видимо, побуждая читателя к сотворчеству, диалогу в обсуждении столь масштабного и сложного комплекса проблем современности.

Так, рассматривая понятие «право» и указывая на его многогранность, автор останавливается в итоге на позитивистском «праве, как явлении, выраженном в нормативных предписаниях». Вместе

1 См.: Контарев А. А. Проблема сущности и смысла права в контексте перехода русского правоведения от классического к неклассическому типу научной рациональности // Философия права. 2016. № 6 (79). С. 98.

2 См.: Малько А. В. Теория правовой политики. М.: Юрлитинформ, 2012. С. 34, 41.

3 Рувинский Р. З. Правопорядок в период глобального кризиса: трансформации, тенденции, угрозы. СПб.: Алетейя, 2020. 350 с.

с тем, он признает этот подход «упрощенным», требующим дополнения исторически изменяющимися идеалами и ценностями, влияющими на характер социального порядка.

При этом за правом у автора монографии часто теряется сам человек, субъект политики. Он творит право и в его интересах может быть именно кризис, а право (в форме норм) является инструментом формирования этого кризиса. Также, на наш взгляд, необходимо более четко определить место и роль политических институтов общества в условиях кризиса правопорядка, собственно, которые и формируют право, мониторят социальную ситуацию, чтобы не допустить кризис.

Автор использует понятие «нормальный ход общественных отношений». Но что означает «нормальный»? Нормы ситуативны. На войне возникают свои нормы, в эпоху революций одни нормы и представления о нормальности заменяются на другие. Специфика современного общества как «общества риска», «общества страха» и непредсказуемости — это уже норма, люди привыкли к такому состоянию, они готовят к нему следующие поколения. Право должно учитывать изменения «нормального» состояния общества. Норма же определяется в соответствии с моделью общественного порядка.

Если признать функцией права определение направлений общественного развития, то есть изменений, выхода за устоявшиеся правила, жизненные устои, то право предстает как противник нормализации (как старого) и сторонник новой парадигмы, формируя тем самым кризис старого, переходный период и другие «ненормальные» процессы. Право формирует и закрепляет новую модель социального порядка.

Автор рассматривает взаимосвязь нормы и исключения, исключения в праве, предлагая отказаться от употребления слова «исключение» применительно к нормам права. Он обосновывает понятие «кризисные ситуации в праве», справедливо отмечая их социальную обусловленность. В монографии дана классификация кризисов в праве по различным критериям. Значимы рассуждения автора об особенностях конституционного кризиса, кризиса системы права, кризиса правосознания.

Кризис правосознания, следуя логике автора, — это выход за состояние «нормальности». Но это опять обращает нас к вопросу: какое сознание считать нормой, а какое нет? Кто это должен устанавливать? На наш взгляд, должна быть задана система координат в которой будет закреплена «нормальность», то есть необходима устойчивая модель порядка. Кризис правопорядка — есть проявление кризиса существующей модели социального порядка, которая задает систему координат в понимании должного, желаемого.

Каждый исторический период характеризуется определенным мировоззренческим принципом, философской идеей, объединяющими систему значимых для общества ценностей. Античность характеризуется космоцентризмом, что определяет порядок внутренней логикой организации мира, гармонией, противостоящей хаосу. Средние века ориентированы философией теоцентризма, где порядок определен божественной волей. Эпоха Возрождения и Нового времени — антропоцентризмом, в котором порядок определяется самим человеком, наделенным неотъемлемыми правами и свободами.

Современность же представляет переходный этап, в котором право продолжает опираться на мировоззренческие установки ушедших эпох — ценности «личных прав» и «частной собственности», а общество, столкнувшись с новыми вызовами своему существованию, находится в поиске их альтернатив. К таковым можно отнести уже прошедший историческую апробацию социоцен-тризм, заместивший в системе жизненных приоритетов общества личный, частный интерес социальным, коллективным. Уже очевидной альтернативой развития общества стал техноцентризм, в котором техника постепенно заменяет собой человека и происходит технизация права. Но пока модель социального порядка остается неопределенной и это является основной причиной исследуемого кризиса.

Всегда переход от одной модели социального порядка к другой сопряжен с трудностями для человека и общества — с кризисами. Античный порядок изменялся на средневековый через развал античной цивилизации. Средневековый порядок пережил трансформацию через буржуазные революции. Современный кризис естественен и исторически закономерен. Он осложнен и противоречивостью имеющихся вариантов альтернатив общественного развития. Так, техноцентризм вызывает отторжение своей бездушностью и противостоянием принципу гуманизма, подавлением человека, лишением его свободы, тотальным контролем, технологической нормативностью. Соци-

оцентризм также неоднозначен. Был болезненный опыт становления и существования советской системы социального порядка. Но, стоит признать, что он более востребован в условиях роста глобальных проблем, пандемии, международной напряженности и других вызовов современности.

Выбор имеющихся возможностей и формирование новой модели социального порядка всегда за философией и наукой. Обсуждение монографии Р. З. Рувинского тому доказательство. Научный фактор, на наш взгляд, должен дополнить идею Р. З. Рувинского об «онтологическом фундаменте права» или «онтоисторическом базисе правовой системы» — ОИБПС (матрица представлений о добре и зле, справедливом и несправедливом...). Любое искусственное вмешательство в ОИБПС, считает автор, чревато глубочайшим кризисом правовой жизни общества.

Но в предложенном в рассматриваемой монографии онтоисторическом базисе правовой системы «потеряна» наука, научное знание, имеющее столь важное значение в жизни общества несколько последних столетий. Тем более его место в структуре ОИБПС особо востребовано, если признать наличие национальных особенностей развития юридической науки, особенностей русской философии права1. И глобализация, о которой автор далее размышляет, развиваясь в науке, наносит «удар» по базису национальной правовой системы.

1 Ивашевский С. Л., Саберова М. Ш. Национально-культурные особенности развития современной юридической науки в России // Юридическая техника. 2016. № 10. С. 130—135.