Право на информацию в Российской Федерации - ограничения конституционных прав граждан на информацию Текст научной статьи по специальности «Право»

9. Статистика смертей по алкоголизму, наркомании, курению и онкологии [Электронный ресурс] Режим доступа: http://steinart.ru/alkogolizm-2/skolko-ljudej-umiraet-ot-narkotikov-v-god-v-mire/ (дата обращения: 13.11.2019).

10. Туровский И.В. Криминологическая характеристика и предупреждение наркопреступности: региональный аспект: автореф. дис ... канд. юрид. наук. Рязань, 2013.

11. Янполова А.А. Тенденции антинаркотической политики в РФ // Научный альманах. 2017. №10-3. С. 49-51.

ПРАВО НА ИНФОРМАЦИЮ В РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ -ОГРАНИЧЕНИЯ КОНСТИТУЦИОННЫХ ПРАВ ГРАЖДАН НА

ИНФОРМАЦИЮ Хныкин И.Н.

Хныкин Игорь Николаевич - студент магистратуры, Институт права

Тольяттинский государственный университет - опорный университет г. Тольятти Самарской области, г. Самара

Аннотация: в статье рассмотрены проблемы при регулировании права граждан на информацию, гарантии прав граждан на информацию, а также основные тенденции ограничения конституционных прав граждан на информацию в сети Интернет, и жесткое реагирование на размещенную информацию в сети, приводящую к контролируемому государством механизму многослойной фильтрации интернет-контента, причем без использования судебных решений, только на основе усмотрения уполномоченных органов, использующих оценочные и неопределенные основания для принятия решений, что расширяет возможности для юридически опосредованного ограничения права граждан на свободу выражения своего мнения. Ключевые слова: право, информация, интернет, ограничение конституционных прав, законодательство, практика.

В последние годы, а именно с 2012 года, российское государство принимает разнообразные законы, направленные на регулирование размещения информации в информационно-телекоммуникационной сети Интернет, причем используя инструменты, позволяющие в широких пределах ограничивать реализацию конституционных прав и свобод граждан: от свободы выражения мнения до права на охрану частной жизни.

Как отмечает М.Ю. Середа, «ограничение доступа к ресурсу может затронуть не только свободу распространения информации, но и свободу СМИ, свободу предпринимательства, право на образование и др. Существующее законодательство об ограничении прав и свобод в сети Интернет предполагает применение мер государственного принуждения, не всегда являющихся мерами юридической ответственности. Указанные меры действуют в отношении физических и юридических лиц, не нарушающих законодательства» [8].

Международная правозащитная организация Human Rights Watch (HRW) опубликовала еще в 2017 году доклад о системе ограничений свободы слова в России - «Онлайн и по всем фронтам. Наступление на свободу выражения мнений в России». По мнению экспертов этой авторитетной международной организации, ряд законов Российской Федерации, принятых после 2012 года, последовательно направлены на сужение пространства для общественных дискуссий, в том числе в Интернете, и

особенно по вопросам, которые российские власти считают для себя неудобными или чреватыми расколом в обществе. [12]

Конечно, нельзя считать правильным утверждение, что государство должно полностью устраниться от государственного контроля и регулирования размещения информации в Интернете. Ведь с помощью сети Интернет каждый год совершается все больше различных правонарушений - от мелкого кибермошенничества до организации террористических актов, кроме того, Интернет, как указывается некоторыми авторами, может использоваться в целях ведения информационных войн [2].

Об этом свидетельствует принятие Госдумой инициативы, предложенной сенатором А. Клишасом, - закона о суверенном Рунете - проект Федерального закона N№9 608767-7 «О внесении изменений в Федеральный закон "О связи" и Федеральный закон "Об информации, информационных технологиях и о защите информации"» (окончательная ред., принятая ГД ФС РФ 16.04.2019), который позволяет создать инфраструктуру полной изоляции российского Интернета по китайскому образцу.

Ни в одной из зарубежных конституций исследуемое нами комплексное субъективное право не рассматривается как абсолютное. Оно подлежит ограничениям, которые необходимы для обеспечения государственной безопасности, защиты публичных и частных интересов.

В разных странах мира исторически сложились различные политико-правовые концепции в отношении свободы распространения информации и выражения своего мнения. Так, в США и некоторых европейских государствах реализуется стратегия минимального вмешательства государства в процесс управления сетью Интернет и ограничений доступа к контенту. При этом национальное законодательство этих стран содержит нормативно-правовые акты, нацеленные на борьбу с терроризмом, охрану авторских прав, защиту несовершеннолетних от воздействия вредной информации, которые также предусматривают в качестве ограничительной меры блокировку сайтов, как правило, по судебному решению. [3]

Как отмечается в зарубежной литературе, «стратегии блокирования зачастую непрозрачны, и административные органы недостаточно подотчетны общественности. Апелляционные процедуры либо отсутствуют либо, при их наличии, неэффективны. Таким образом, все больше и больше ставится под сомнение совместимость мер блокирования доступа с фундаментальным правом на свободу самовыражения» [1].

Тенденции можно выявить, проанализировав развитие российского законодательства в сфере ограничения прав на распространение информации в сети Интернет за последние 20 лет:

Начиная с 2000-х годов наблюдается как увеличение составов преступлений экстремистской направленности, так и внедрение в составы иных преступлений так называемых «экстремистских» мотивов при том, что само это понятие было введено в законодательный оборот только в 2001 году (4 специальных состава, и плюс 4 состава с соответствующим мотивом). Причем большая часть статей УК РФ, содержащих данный термин, применяется именно к деяниям, совершенным не с помощью каких-либо действий, направленных против жизни и здоровья граждан, или даже призывов к насилию, а посредством размещения материалов информационного содержания в сети Интернет.

С 2010 года наблюдался значительный рост числа уголовных дел по так называемым «экстремистским» статьям, особенно в связи с репостами и перепостами в социальных сетях и блогах. Если в 2010 году по экстремистским статьям были осуждены 30 пользователей соцсетей, то в 2015 году - уже 216. В 2014-2016 годах с онлайновой активностью было связано около 85% приговоров за «экстремистские высказывания» с наказаниями от штрафа и обязательных работ до лишения свободы. По данным Центра «Сова», который периодически публикует списки лиц, лишенных на данный момент свободы за «экстремистские преступления» необщеуголовного

характера, в списке на сентябрь 2015 года значились 54 фамилии, а в февральском 2017 года - уже 94. [6]

Второй тенденцией можно назвать рост количества государственных органов, наделенных правом принимать решения о блокировке доступа к интернет-ресурсам.

Полномочиями в области блокировки интернет-ресурсов обладают: суды, Министерство цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации ФНС, МВД РФ, Генеральная прокуратура РФ, Минюст, Федеральная служба по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор), Федеральная служба по надзору в сфере защиты прав потребителей и благополучия человека (Роспотребнадзор), Росмолодежь, ФССП.

Еще одной тенденцией правового регулирования информации, размещаемой в сети Интернет, стало увеличение количества оснований блокировки доступа во внесудебном порядке. Если до 2012 года практически все решения о блокировке доступа к интернет-сайтам выносили суды по искам заинтересованных лиц (в этом качестве выступали граждане, организации, ФНС, МВД и т.д.), то в настоящее время большинство случаев блокирования осуществляется именно в рамках специфических оснований Роскомнадзором по обращению уполномоченных органов.

Четвертой тенденцией можно назвать произошедший де-факто переход от судебного способа блокировки интернет-контента к административному порядку принятия решений о блокировании доступа к информации, причем с сокращением времени на принятие решений о блокировании контента провайдером.

Ускоренный процесс блокировок затронул следующие виды запрещенного контента: детская порнография, пропаганда суицида, распространение наркотических препаратов, азартные игры, продажа алкоголя и распространение имен несовершеннолетних, ставших жертвами преступлений. Также под упрощенный порядок попали блокировки, осуществляемые по решениям судов.

И, наконец, пятой тенденцией выступает наличие в законодательстве оценочных и неясных с точки зрения формальной определенности терминов, не имеющих известных стандартов правоприменения, используемых для принятия решений о блокировании доступа к информации.

Так, под критерий «информация о способах совершения самоубийства» (пп. «в» п. 1 ч. 5 ст. 15.1 Федерального закона от 27.07.2006 N№9 149-ФЗ (ред. от 18.03.2019) «Об информации, информационных технологиях и о защите информации») подпадают многие классические произведения, историческая, религиозная (буддийская) и страноведческая литература.

Согласно официальной статистике Роскомнадзора, за пять лет в Реестр были внесены 322 тысячи интернет-ресурсов, в том числе 34,6% были заблокированы по решению суда. [7]

Для изменения и совершенствования законодательства и судебной практики по ограничению прав граждан России в Интернете необходимо:

1) декриминализировать все деяния, предусматривающие ответственность за высказывания в Интернете, которые не содержат прямых призывов к насильственным действиям (а также за репосты и лайки высказываний) по таким антиэкстремистским статьям, как ст. 280, 282 УК РФ, а также по статье за оскорбление чувств верующих (ст. 148 УК РФ), ст. 212.1 УК РФ (неоднократное нарушение порядка проведения массового мероприятия), 284.1 УК РФ (деятельность нежелательной организации);

2) блокировка доступа к информационным ресурсам в Интернете должна быть возможна по общему правилу только на основании судебного решения, а административный порядок блокировки следует оставить только для тех случаев, которые касаются материалов, связанных с сексуальной эксплуатацией детей либо с информацией о способах, методах разработки, изготовления и использования наркотических средств, местах приобретения таких средств, а также организации террористических актов;

3) необходимо исключить прокуратуру из числа субъектов, которые наделены правом подавать соответствующие иски в суды или решения о досудебной блокировке сайтов, содержащих экстремистский контент. Это должны делать только субъекты, чьи права нарушены информацией, размещаемой на сайте (например, местные администрации в отношении несогласованных массовых мероприятий), или органы, непосредственно ответственные за расследование преступлений этой категории (органы внутренних дел при условии проведения соответствующей экспертизы);

4) необходимо наделить правом обжалования решений (принятых как в административном, так и в судебном порядке) о включении интернет-ресурсов в различного рода списки запрещенных сайтов всех заинтересованных лиц, в том числе и граждан, так как в случае блокировки ресурса с запрещенным контентом одновременно может быть блокирован доступ к информации, распространение которой не нарушает законодательства России.

Таким образом, постепенно происходит движение нашей страны от реагирования на фактически размещенную информацию в сети к жестко контролируемому государством механизму многослойной фильтрации интернет-контента, причем без использования судебных решений только на основе усмотрения уполномоченных органов, использующих оценочные и неопределенные основания для принятия решений, что расширяет возможности для юридически опосредованного ограничения права граждан на свободу выражения своего мнения.

В настоящий момент мы наблюдаем начало деятельности так называемых законов о неуважении к власти (Федеральный закон от 18.03.2019 N№9 28-ФЗ «О внесении изменений в Кодекс Российской Федерации об административных правонарушениях»), которые фактически вводят административную ответственность для граждан (опять же с установлением жестких санкций) и блокировку интернет-ресурсов за критику органов власти, конкретных должностных лиц. Причем блокировка осуществляется незамедлительно по требованию Генеральной прокуратуры (Федеральный закон от 18.03.2019 N№9 30-ФЗ «О внесении изменения в Федеральный закон "Об информации, информационных технологиях и о защите информации"»).

Подобные законы действительно действуют в некоторых странах Европы (в Германии, Франции и Бельгии), но там они не применяются к высказыванию мнений в сети Интернет. Новый закон вводит дополнительный состав в ст. 20.1 КоАП РФ за мелкое хулиганство. Причем авторы этого нововведения считают, что недостаточно уже действующих норм, устанавливающих ответственность за оскорбление представителей власти или символов власти: за явное неуважение общества, проявляемое в общественных местах (ч. 1 ст. 20.1 КоАП РФ); за оскорбление (ст. 5.61. КоАП РФ); за оскорбление представителя власти (ст. 319 УК РФ); за надругательство над государственным гербом, флагом РФ (ст. 329 УК РФ).

Изменения, внесенные в статью 20.1 КоАП РФ, - ч.ч. 3-5 - фактически приравнивают оскорбление власти в Интернете к мелкому хулиганству. Статья не буквально, но довольно близко по смыслу воспроизводит текст знаменитой «антисоветской» статьи («систематическое распространение в устной форме заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй..»), которая до 1989 года существовала в Уголовном кодексе РСФСР (ст. 190.1 УК РСФСР).

Но нужно вспомнить, что в соответствии со статьями 3 и 4 Декларации о свободе политической дискуссии в СМИ, принятой 12 февраля 2004 года на 872-м заседании Комитета Министров Совета Европы, «политические деятели, стремящиеся заручиться общественным мнением, тем самым соглашаются стать объектом общественной политической дискуссии и критики в СМИ. Государственные должностные лица могут быть подвергнуты критике в СМИ в отношении того, как

76

они исполняют свои обязанности, поскольку это необходимо для обеспечения гласного и ответственного исполнения ими своих полномочий».

Следует отметить, что законодательная формулировка, представляющая сочетание целых трех оценочных терминов, не дает ответа на ключевой вопрос: что означает «неуважение к органам власти», символам или обществу? Толкования этого оценочного термина в законе, а равно и в судебной практике нет. Что касается неуважения, то это понятие всегда предполагает некий стандарт этических ценностей, нарушение которых влечёт неуважение, поэтому какие действия будут считаться неуважением, зависит только от квалификации таких действий судом, а это именно то, что создает широкие возможности для избирательного применения. Аналогично совершенно не понятно, как правоприменители должны трактовать последствие «неуважения» в виде «оскорбления человеческого достоинства и общественной нравственности»? И, в-третьих, не ясно, а что представляет собой сама «неприличная форма» (ведь понятия «неприличная лексика», «неприличная форма выражения», «нецензурная лексика» как в научном лексиконе, так и в общеупотребительной лексике часто не совпадают)? И первые случаи применения закона о неуважении к власти дают определенные поводы для дискуссии относительно его правовой определенности.

Список литературы

1. Конституция Российской Федерации: (принята всенародным голосованием 12.12.1993) (с учетом поправок, внесенных ФКЗ о поправках к Конституции РФ от 30.12.2008 № 6-ФКЗ, от 30.12.2008 № 7-ФКЗ) // Российская газета. 21 января 2009.

2. О Стратегии развития информационного общества в РФ. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://pravorf.org/index.php/news/2390-o-strategii-razvitiya-informatsionnogo-obshchestva-v-rf/ (дата обращения: 19.11.2019).

3. Федеральный закон от 27.07.2006 N 149-ФЗ (ред. от 18.12.2018) "Об информации, информационных технологиях и о защите информации"

4. Авакьян С.А. Основные тенденции современного развития конституционного права / С.А. Авакьян // Конституционное и муниципальное право, 2017. № 4. С. 3-7.

5. Авдонина Н.С. Развитие критического мышления журналистов на дисциплине "международное гуманитарное право и средства массовой информации". Право и образование, 2018. № 1. С. 150-156.

6. Барбашова Н.В., Стрельцова М.А. О праве свободного доступа к информации экологического характера. В сборнике: Сфера знаний: вопросы продуктивного взаимодействия теории и практики сборник научных трудов. Казань, 2018. С. 33-39.

7. Бачило И.Л. Информационное право: Учебник. М.: Юрайт, 2011. С. 522.

8. Бокова Л.Н. Информационное общество России в конституционно-правовом измерении / Л.Н. Бокова, Д.В. Абдрахманов // Конституционное и муниципальное право, 2017. № 7. С. 30-33.

9. Большаков Л.М., Протозанов С.А. Концепции внешней политики российской федерации: свобода слова и право на информацию как средства «мягкой силы». В сборнике: Эволюция российского права Материалы XVI Международной научной конференции молодых ученых и студентов. Уральский государственный юридический университет. 2018. С. 547-549.

10. Бондарь Н.С. Судебный конституционализм в России в свете конституционного правосудия / Н.С. Бондарь. М.: Норма, Ин-фра-М, 2011. 544 с.

11. Гареев А.Р. Деятельность средств массовой информации по защите прав человека как института гражданского общества. В сборнике: Академическая среда российских университетов Сборник научных статей. Тюмень, 2018. С. 455-457.

77

12. Гончаров И.А. Место права на информацию в системе конституционных прав и свобод. В сборнике: Академическая наука - проблемы и достижения Материалы XV международной научно-практической конференции. 2018. С. 113-117.

13.Долинина А.А. Конституционное право человека и гражданина на достоверную информацию о состоянии окружающей среды. В книге: Традиции и новации в системе современного российского права. Сборник тезисов XVII Международной научно-практической конференции молодых ученых, 2018. С. 67-68.

14. Информация как объект гражданских прав предпринимателей. Материалы Международной научно-практической конференции. Сборник статей / Ответственные редакторы Г.Ф. Гараева, Т.И. Султонова, М.Е. Бегларян, 2018.

ПРИВАТИЗАЦИОННЫЕ СДЕЛКИ ЮРИДИЧЕСКИХ ЛИЦ

Черникова Ю.Н.

Черникова Юлия Николаевна - магистрант, направление: юриспруденция, кафедра гражданской юриспруденции, Институт международного права и экономики им. А.С. Грибоедова, г. Москва

Аннотация: в статье рассматривается отдельный вид сделок юридических лиц -приватизационные сделки. Автор выделяет признаки и особенности таких сделок, рассматривает их классификацию.

Ключевые слова: гражданское право, юридические лица, сделки, приватизационные сделки.

Юридические лица, являясь активными участниками гражданско-правового оборота, совершают разнообразные сделки. Одним из видов сделок являются приватизационные сделки. Используя определение приватизации, закрепленное в ст. 1 Федерального закона от 21.12.2001 N 178-ФЗ "О приватизации государственного и муниципального имущества" можно предложить следующее определение рассматриваемых сделок. Приватизационная сделка - это действие субъектов гражданского оборота, направленное на возмездное отчуждение государственного и муниципального имущества в пользу субъектов частного права.

Используя признаки приватизации, приведенные Л.Е. Калининой [1], можно выделить следующие признаки приватизационной сделки.

Во-первых, объектом таких сделок выступает имущество. Чаще всего объектом выступает недвижимость, но согласно ст. 11 вышеуказанного закона в качестве объекта может выступать имущественный комплекс унитарного предприятия, который представляет собой целостную совокупность движимых и недвижимых объектов. Следует оговориться, что Федеральный закон от 21.12.2001 № 178-ФЗ не распространяется на любые объекты, находящиеся в государственной и муниципальной собственности. Например, приватизационный режим не распространяется на: самостоятельные земельные участки, на которых отсутствуют объекты недвижимости для приватизации; природные ресурсы; государственное имущество, передаваемое государственным корпорациям в качестве имущественного взноса и др. Это позволяет сделать вывод о том, что не вся публичная собственность переходит в частную собственность на основе приватизационных сделок.

Во-вторых, рассматриваемые сделки направлены на отчуждение имущества. То есть в приватизационной сделке реализуется правомочие собственника по распоряжению принадлежащим ему имуществом. Отличие приватизационных сделок от иных сделок по отчуждению имущества заключается в трансформации природы собственности конкретного объекта. Изначально, объект находится в публичной