CC BY
43
Еонтекс^
ЭПИСТЕМОЛОГИЯ & ФИЛОСОФИЯ НАУКИ • 2012 • Т. XXXII • № 2
рактики идеального конструирования. Естествознание и жизненный мир
Г.Б. ГУТНЕР
Идеальное конструирование в естествознании рассматривается в его отношении к эмпирическому базису науки. Эмпирический базис науки связан с неявным знанием и встроен в жизненный мир человека. Исходная задача идеального конструирования состоит в прояснении жизненного мира. Однако идеальные конструкции не только проясняют жизненный мир, но и глубоко трансформируют его через посредство эксперимента и техники.
Ключевые слова: естествознание,
идеальное конструирование, основания науки, жизненный мир.
Связь естествознания и жизненного мира человека притягивает внимание философов уже много лет, с тех пор как Э. Гуссерль описал сложные отношения между научными абстракциями и повседневными человеческими практиками. Однако со времен Гуссерля наши представления о науке и жизненном мире претерпели серьезные изменения. Собственно, меняются не только представления. С одной стороны, существенно изменился образ самой науки. Немаловажным фактором этого изменения, как отмечают многие исследовате-
ли, оказывается все большая значимость «человеческого измерения» науки, проникновения в научное исследование социальных, этических, ценностных, психологических установок тех людей, которые заняты этими исследованиями или оказывают на него воздействие. «Философия науки и науковедение рисуют сегодня многомерный, исторический, социально и антропологически нагруженный образ науки, в котором главное место отводится анализу взаимодействия когнитивных, психологических, культурных и космологических факторов ее развития. Выясняется, что многие науки не дистанцируются полностью от жизненных смыслов - как предмета исследования и мировоззренческих ориентиров»1. С другой стороны, меняется наш жизненный мир, который испытывает постоянное воздействие меняющейся науки и порождаемых ею технических и технологических новаций. Само это обстоятельство, по-видимому, требует коррекции исходных гуссерлевских определений, представляющих жизненный мир как трансцендентальный горизонт всех актов сознания. Кроме того, описание жизненного мира требует обращения к социальным взаимодействиям, коммуникативным и языковым практикам, существенно его определяющим.
Попробуем описать те аспекты связи между наукой и жизненным миром, которые обусловлены ее (науки) методологическими основаниями. Речь пойдет о конструировании как основном методе познания. Убеждение, что научное познание имеет преимущественно конструктивный характер, составляет, пожалуй, mainstream современной философии науки. Убеждение это, впрочем, сформировалось не сегодня. Классический образец конструирования научных понятий был предложен на заре европейской науки Г. Галилеем и Р. Декартом. При этом Декарт, действуя не только как ученый, но и как философ, описал общий характер научного исследования именно как конструктивный. Важно, что конструкции, которые он признавал научными, имели исключительно идеальный характер. Истинное знание, по мысли Декарта, может быть получено лишь путем дедукции из ясных для ума исходных положений. Иными словами, знание представляет собой стройную систему логических связей между идеальными предметами. Именно такое представление о научном знании разделялось и более поздними философами. Его впечатляющую экспликацию дают, в частности, неокантианские концепции науки. Заметим, что и Гуссерль, противопоставляя науку жизненному миру, видел в ней прежде всего идеальную конструкцию.
Однако современные эпистемология и философия науки совер- иу
шенно иначе представляют характер конструирования. Разнообраз- ^
___________ N
1 Касавин ИТ. Мир науки и жизненный мир человека // Эпистемология и филосо- ф
фия науки. 2005. № 3. В цитируемой здесь работе весьма полно рассмотрено современное представление о связи науки и жизненного мира. ~—
Контекс^!
ные направления, идентифицируемые как конструктивистские, хотя и разделяют убеждение классиков о конструктивном характере познания, не ограничивают конструирование идеальной сферой. Они обнаруживают его в различных практиках, связанных, например, с жизнедеятельностью человека как живого организма, с повседневным общением в различных человеческих коллективах, с ценностями и этическими нормами, с языковыми играми, в которые вовлечены познающие индивиды, и т.д. Это конструирование вовсе не всегда осуществляется на понятийном уровне, тем более не на уровне научных идеализаций. Оно часто происходит неявно и лишь в результате специальных усилий выводится на уровень идеального конструирования. Укажем несколько примеров такого описания. Радикальный конструктивизм выводит познание (в том числе, научное) из активности живого организма, приспосабливающегося к окружающей среде. Научные понятия возникают из телесной практики человека, представляют собой результат взаимодействия тела с миром. Социальный конструктивизм (в разных своих версиях) описывает конструирование научных понятий в рамках социальных взаимодействий. Обратимся, в частности, к исследованию жизни лаборатории, проведенное Б. Латуром и С. Вулгаром2. Эти исследователи рассматривают процедуру конструирования научного факта в ходе общения ученых, решающих общую научную задачу. Важно, что это общение вовсе не сводится к аргументированной научной дискуссии. Оно захватывает повседневную жизнь, опирается на ценности и субъективные интересы, выражается не только в словах, но и в жестах.
Оба названных направления при всех своих различиях имеют одно существенное сходство. Телесное взаимодействие человека с миром, описываемое в первом случае, и социальные взаимодействия, рассмотренные во втором, могут быть отнесены к жизненному миру человека. Получается, что научное знание рождается из глубин жизненного мира и постоянно удерживает с ним связь. Идеальная конструкция оказывается лишь видимой частью той конструктивной деятельности, которая неявно осуществляется познающими субъектами.
Можно найти еще много примеров того, как разные конструктивистские концепции выводят научное знание из тех практик, которые следует отнести к жизненному миру (хотя этот термин, как правило, не используется)3. В этих исследованиях идеальное конструирование обоснованно предстает как часть человеческой жизни, как частный
2 LatourB., Woolgar S. Laboratory Life. The Construction of Scientific Facts. Princeton, New Jersey, 1986.
3 Анализ конструктивистских направлений в современной эпистемологии и философии науки можно найти в следующих работах: Касавин И.Т. Конструктивизм: заявленные программы и нерешенные проблемы // Эпистемология и философия науки. 2008. T. XV, № 1; ФилатовВ.П., Касавин И.Т., АнтоновскийА.Ю., Рузавин Г.И. Обсуждаем статьи о конструктивизме // Эпистемология и философия науки. 2009. Т. XX, № 2.
случай конструирования вообще. Не следует, однако, упускать из виду, что идеальное конструирование часто осуществляется вполне автономно. Идеальные конструкции имеют свою собственную жизнь, проходящую в относительной независимости от прочих человеческих практик. Более того, идеальные конструкции могут обретать собственную силу и оказывать на другие практики серьезное воздействие. Именно эту сторону идеального конструирования я намереваюсь рассмотреть. Для такого рассмотрения представляется вполне уместным обратиться не только к современным, но и классическим концепциям (в частности, картезианским и неокантианским), в которых идеальное конструирование описано как самостоятельная деятельность.
1. Идеальная конструкция и понимание реальности
Начнем с попытки рассмотреть роль идеальной конструкции в понимании реальности. В этой попытке мы будем опираться на работы Г. Риккерта, поскольку этот философ дал, на наш взгляд, весьма точное истолкование самого замысла научного понимания4. Коль скоро мы говорим о естествознании, наше рассуждение касается наблюдаемых пространственно-временных объектов, т.е. тел. Первичный опыт, возникающий от соприкосновения с телами, создает, по мысли Риккерта, необозримое многообразие чувственных образов. Перед человеком постоянно стоит задача упрощения, т.е. приведения этого многообразия к обозримой, доступной для «конечного духа» совокупности представлений. Только благодаря такому упрощению человек может как-то ориентироваться в реальности. В повседневной жизни это упрощение исходного многообразия проявляется в использовании языка. Мы относим слова не к единичным предметам, которые явлены в необозримом «экстенсивном многообразии», а к обобщенным значениям, репрезентирующим целые классы индивидов. Упрощение достигается за счет того, что, во-первых, в нашем сознании присутствует одно обобщенное представление, позволяющее объять совокупность индивидов, имеющую неопределенный объем. Во-вторых, в обобщенном представлении устраняется «интенсивное многообразие», т.е. необозримая глубина реального единичного предмета. Вместо неопределенно большого содержания, с которым мы сталкиваемся в каждом индивиде, мы, используя слова, оперируем упрощенными образами, включающими обозримое число свойств.
4 Риккерт Г. Границы естественно-научного образования понятий: логическое введение в исторические науки. СПб., 1997.
[^онтекс1
Контекс^!
Однако такое упрощение, пригодное для повседневного употребления, недостаточно для научного использования. Обобщенные представления, фигурирующие в качестве значений слов, весьма расплывчаты. Формируя их, мы еще не получаем ясного понимания реальности. Риккерт не уточняет, в чем состоит эта неясность, однако с его констатацией можно согласиться. Фигурирующие в повседневном употреблении представления действительно не вполне ясны. Проявляется это, например, в том, что они не содержат достаточных оснований для идентификации индивидов и их дифференциации от других классов.
Дальнейшее уточнение достигается при описании используемых образов. Иными словами, неясное обобщенное представление делается более ясным, «разрешаясь» в совокупность суждений. Это «разрешение» неизбежно проходит несколько этапов, на каждом из которых возрастает ясность и достигается все большее упрощение. Суждения устанавливают отношения понятий. Однако понятия, включенные в суждения, сами могут нуждаться в уточнении: каждое из них также может быть разрешено в совокупность суждений. Понятие, не имеющее ясного описания, дает лишь весьма размытое представление о своем предмете. Окончательная ясность возникает тогда, когда понятие о вещи полностью представлено совокупностью отношений, в которых уже нет ссылки на новые понятия. Иными словами, вся система знания должна быть редуцирована к отношениям между неразложимыми далее элементами. К этим элементам, которые Риккерт называет «последними вещами», неприложимо никакое собственное понятие. Они определяются только связывающими их отношениями. Каждая из последних вещей сама по себе ничего не представляет и не может быть понята. Имеет значение лишь система таких вещей.
Сведением всего многообразия телесного мира к отношениям между «последними вещами» достигается окончательная ясность. Понятия о вещах полностью редуцированы к системе суждений. Термины этих суждений ссылаются на неразложимые далее элементы. Поскольку речь идет о телесной реальности, довольно легко установить характер отношений между этими элементами. Они могут быть только пространственными и временными. Иными словами, последние вещи у Риккерта оказываются подобны демокритовым атомам, движущимся в пустоте. Требование ясности привело нас к тому, что все многообразие телесного мира должно быть сведено к системе механических взаимодействий.
Воздержимся пока от оценки осуществимости такого проекта. Допустим, что естествознание в состоянии его осуществить и добиться окончательной определенности всех своих понятий. В таком случае намеченный Риккертом проект должен включать в себя две стадии. Во-первых, нужно исходя из эмпирического многообразия телесных объектов получить общие идеальные схемы, т.е. отношения
идеальных элементов. Во-вторых, необходимо совершить «обратный ход» и, пользуясь полученными идеальными схемами, реконструировать телесные объекты. В результате такой реконструкции они предстанут не в неопределенности эмпирического многообразия, а как теоретические конструкции. Именно создание таких конструкций и сделает исследуемые объекты понятными.
Риккерт не указывает две эти стадии в образовании естественно-научных понятий, однако они представляются совершенно необходимыми для того, чтобы сделать исходную эмпирическую реальность действительно понятной. В самом деле, допустим, что мы описали систему отношений между «последними вещами». Однако эти отношения будут задавать лишь самые общие законы существования тел в пространстве и времени. Добиться ясности относительно каких-то конкретных видов телесных объектов можно, лишь ограничив действие этих законов специфическими условиями. Результатом такого ограничения будут более частные законы, относящиеся к интересующему нас виду, т.е. идеальная конструкция, создаваемая сообразно общим законам и специфическим условиям. Как первое, так и второе можно рассматривать в виде схем, позволяющих связать в единую конструкцию исходные элементы, т.е. «последние вещи». Именно так и осуществляется редукция к «последним вещам». Полученная идеальная конструкция будет репрезентировать объекты, принадлежащие к некоторому виду, например химические вещества или живые организмы. Такая репрезентация сделает указанные объекты совершенно понятными. Будучи представлены через отношения простых элементов, они окажутся прозрачными для сознания: все свойства и отношения исследуемых объектов могут быть воспроизведены посредством конечной последовательности простых мыслительных актов.
Безусловно, предложенная картина исследования пространственно-временной реальности представляет собой некую логическую утопию. Никакая научная теория не достигает представления своих объектов посредством таких идеальных конструкций. Однако обращение к этой утопии позволяет уловить общую тенденцию теоретической деятельности. Последняя предполагает сделать понятной данную в опыте реальность. Слова «сделать понятной» означают сконструировать из простых элементов. Тот факт, что научные теории не создают таких конструкций, означает, что они оставляют свои объекты не до конца понятыми. Отношения простых элементов («последних вещей») в концепции Риккерта составляют предельную теоретическую схему. Эта схема обладает абсолютной универсальностью, т.е. позво-
ляет сконструировать любую пространственно-временную реаль- ф
ность. Это значит также, что такая теоретическая схема приводит к —
радикальному упрощению исходного эмпирического многообразия. в Если бы утопию Риккерта удалось реализовать, мы получили бы об-
Контекс^!
щую теорию всего. Теоретические схемы научных теорий используют специфические идеальные объекты, которые не обладают простотой «последних вещей». Однако они все же достаточно просты по сравнению с другими объектами теории. Идеальная конструкция, созданная сообразно такой теоретической схеме, также позволяет понять эти объекты, хотя и не радикально, не до конца.
2. Гипотетичность идеальной конструкции. Пример Декарта
Рассмотрим первую стадию процесса. Она состоит в постепенном упрощении эмпирического многообразия, замещении сложных и неясных чувственных образов более простыми и обозримыми идеальными представлениями. Чем выше степень идеализации, тем больше предполагаемая общность. Исходя из наблюдений, проводимых здесь и сейчас, относящихся к неопределенному многообразию, случайно оказавшемуся в поле зрения, мы строим понятия, которые должны (по крайней мере, по нашему замыслу) дать более определенное представление сравнительно широкого круга объектов. Однако как бы далеко ни заходили наши идеализации, мы не сможем устранить из них исходную случайность первоначальных наблюдений. Получается своего рода парадокс. Дойдя до «последних вещей», мы конституируем их отношения как универсальные естественно-научные законы, с помощью которых можно понять все взаимосвязи, изменения, трансформации в сфере любого возможного опыта. Однако эти отношения были установлены нами на основании ограниченного и случайного действительного опыта. Если речь идет о логической утопии Риккер-та, то этот парадокс выглядит почти вызывающе. Однако он присутствует и в реальной науке. Все то же самое можно сказать о постулатах любой действующей научной теории. Эти постулаты должны охватывать несравнимо более широкий круг явлений, чем тот, который в действительности наблюдался при создании теории. Теория описывает все возможные объекты данного региона, тогда как действительный опыт касается лишь некоторой случайной выборки. С этим парадоксом науке приходится мириться, признавая, что любые, даже самые общие теоретические схемы всегда остаются гипотезами, которые могут быть в будущем опровергнуты.
Прежде чем двинуться дальше, полезно предпринять небольшой историко-философский экскурс. Стратегия научного познания, намеченная Риккертом, весьма близка к декартовскому учению о методе. Идеальные конструкции, получаемые на основе отношений «последних вещей», полностью удовлетворяют известному требованию «ясности и отчетливости», выдвинутому в свое время Декартом. В обоих
случаях речь идет о механистическом понимании природы. Абсолютная понятность (ясное и отчетливое знание) возникает в результате редукции природных объектов к системе механических движений. Это означает, что любой природный объект во всей полноте своих свойств должен быть сконструирован на основе универсальных законов, описывающих перемещение тел в пространстве. При этом Декарт выделяет две стадии исследования, о которых мы говорили. Сначала темные и запутанные представления, возникающие из опыта, нужно разложить на простые элементы, лежащие в основе этих представлений. Разложение основано на том, что искомые элементы должны быть независимы от других составляющих опыта, тогда как от них зависит все остальное. Исходные простые представления могут быть осмыслены сами по себе. Они в свою очередь составляют необходимые условия мыслимости всех других свойств и отношений. Затем нужно вновь вернуться к сложным предметам, представить их построенными из простых элементов. Этот этап исследования, который Декарт называет дедукцией, позволит сделать все сложное понятным, поскольку оно будет последовательно выведено из простого. Полученное таким образом представление будет ясным и отчетливым. Осуществляя такую стратегию, Декарт рассчитывал построить рациональную конструкцию всей природы. Впрочем, его замысел базировался на том, что исходные простые элементы знания безусловно истинны, поскольку не заимствуются из опыта, а являются врожденными. Выявляя первичные элементы в предметах опыта, мы не впервые находим их, а скорее опознаем то, что всегда было нам известно. Это допущение позволяет устранить гипотетический характер знания, о котором мы упоминали выше.
Впрочем, позиция самого Декарта иногда выглядит двусмысленной. С одной стороны, он убежден в незыблемости своих идеальных конструкций, основанных на простом знании, не вызывающем сомнений. Тем не менее он, по-видимому, не исключал, что эти идеальные конструкции все же могут быть всего лишь гипотезами, не отражающими истинное положение дел, а лишь позволяющими «спасти явления», т.е. вывести то, что ранее было известно из опыта5.
3. Рождение идеальной конструкции из жизненного мира
Итак, идеальное конструирование удовлетворяет насущную потребность человеческого ума: сделать понятным неопределенное
5 См., например, третью часть «Первоначал философии» (Декарт Р. Соч. В 2 т. Т. 1. М., 1989. С. 390).
и
2
01
N
I
О
и
Контекс^!
многообразие представлений, возникающих в опыте. Эту задачу можно охарактеризовать также как понимание реальности, если допустить, что реальность является нам в качестве такого многообразия.
Возникает, однако, вопрос: каким способом существует это многообразие и в каком опыте мы имеем с ним дело? Как Декарт, так и Риккерт судя по всему рассматривают его сенсуалистически, апеллируя к фактам чувственного восприятия. Однако такое рассмотрение представляется слишком узким. Человеческий опыт не исчерпывается чувственностью. Он состоит в многообразии не только чувственных представлений, но и практик. Исследования последних десятилетий, выявляющие конструктивный характер познания, позволяют нам более точно понять и характер этого многообразия.
Мы, будучи людьми, ведем себя активно по отношению к реальности. Это значит, что у нас нет доступа к реальности самой по себе. В том, с чем мы имеем дело, всегда уже присутствует результат нашей предшествующей деятельности. Это обстоятельство, впервые детально описанное И. Кантом, привлекало внимание многих философов последних десятилетий. Для нашего рассмотрения весьма существенна концепция X. Ленка, известная как «интерпретационный конструкционизм». В центре этой концепции лежит вполне кантианский тезис, утверждающий, что все, с чем мы имеем дело, есть результат интерпретации некоторого эмпирического материала, которую мы осуществляем с помощью условно априорных схем. Эти схемы во многом подобны кантовским трансцендентальным схемам. Однако Ленк идет существенно дальше Канта, разрабатывая целую иерархию схем. Приведем соответствующий фрагмент статьи Ленка6.
«(Уровни) ступени интерпретации (ИС):
ИС1 - практически неизменная продуктивная праинтерпретация (первичные основоположения или первичное схематизирование);
ИС2 - обыденная, формируемая по признаку сходства, подобия интерпретация по сложившемуся образцу (привычная категоризация форм и схем + доязыковое образование понятий);
ИС3 - социально учрежденное, закрепленное в культурной традиции конвенциональное образование понятий;
ИС3а - доязыковое образование понятий, согласно сложившемуся стандарту (норме), и интерпретация посредством актов социального и культурного нормирования;
ИС3б - представленное в языке нормированное образование понятий (или образование понятий согласно норме, стандарту);
6 ЛенкХ. Схемные интерпретации и интерпретационный конструкционизм // Научные и вненаучные формы мышления : материалы симпозиума. Москва, 4-9 апреля 1995 г. Москва-Киль, 1996.
ИС4 - освоенная, нашедшая применение сознательно оформленная по принципу субординации интерпретация (классификация, подведение под понятие, описание, видовое образование и соподчинение, преднамеренное образование понятий);
ИС5 - (теоретически) обоснованная интерпретация, базирующаяся на операциях объяснения, понимания ( в узком смысле слова);
ИС6 - теоретико-познавательная (методологическая) метаинтерпретация методов образования интерпретационных конструктов».
Мы не будем специально комментировать каждый из этих уровней интерпретации (полагаю, что формулировки Ленка сами по себе достаточно ясны). Заметим лишь, что первый из указанных уровней, который, по мысли Ленка, есть нечто «биологически укорененное», уже «имеет на выходе» некоторые конструкции, которые становятся материалом для последующих уровней интерпретации. Я, впрочем, думаю, что выявление интерпретационных схем, которые предшествуют всем прочим уровням интерпретации, едва ли возможно и ниже постараюсь объяснить почему. Теперь же попробуем сделать некоторые выводы из представленного описания. Прежде всего следует признать, что мы никогда не имеем дело с «сырым материалом» познания, с исходными данными, незатронутыми нашей деятельностью. Предметом познания всегда является нами же созданная конструкция. Этот вывод вполне соответствует кантовскому допущению о «вещи в себе», таинственным образом воздействующей на нашу чувственность.
Далее - и здесь мы уже разойдемся с Кантом - наши допонятий-ные интерпретации совершаются на уровне не только чувственного восприятия, но и повседневных практик, в том числе повседневной коммуникации, языковых игр, социального поведения. Этому соответствуют второй и третий уровни, на которых также формируется некоторая предметность, подлежащая последующему прояснению.
Оно происходит благодаря образованию понятий, в том числе теоретических, что соответствует пятому уровню ленковской иерархии.
Именно этот уровень представляет, на мой взгляд, идеальное конструирование, описанное нами выше. Думаю, что между четвертым и пятым уровнями существует некий разрыв. Образование понятий вообще как некая «протоидеализация» осуществляется наряду с языковой деятельностью. Она возможна и в повседневных практиках и происходит, в некотором смысле, стихийно. Классификация, подведение под понятие и прочие понятийные операции все время осуществля- Ы
ются в нашем общении и часто совершаются автоматически. Их ре- ф
зультатом является многообразие понятий, не охваченное единой ло- £
гической связью. Последняя появляется лишь в рамках «теоретически обоснованной интерпретации». ^
Контекс^!
Уровни 1-4, которые Ленк вводит как различные (и различимые) ступени интерпретации, на самом деле составляют некоторое единство и могут быть строго дифференцированы лишь в рамках социальных и психологических теорий. Они присущи человеческой деятельности просто в силу того, что человек живет, общается и пользуется языком. При этом они едва ли представляют собой иерархическую структуру в том смысле, что конструкции более низкого уровня становятся материалом для интерпретации на более высоком. Скорее следует говорить о постоянном взаимодействии уровней. Именно поэтому, на мой взгляд, не стоит говорить об «абсолютно первом» уровне интерпретации, обусловленном исключительно физиологическими механизмами. Наше восприятие, например наша способность зрительно различать предметы, зависит от социально укорененных привычек. Последние тесно связаны с языком. Употребление языка в свою очередь зависит от способов образования понятий, хотя, с другой стороны, влияет на эти способы. Иными словами, эти интерпретационные схемы работают постоянно и в тесном взаимодействии. Они определяют познание мира, но их использование не подразумевает специально организованной познавательной деятельности. Они включены в человеческие практики, осуществляемые в самых разных областях жизни, в частности в повседневности.
Иными словами, интерпретации, осуществляемые на первых четырех уровнях, соответствуют жизненному миру. Я думаю, что их можно рассматривать даже как определение этого понятия. Жизненный мир в таком случае представляет собой сферу предметностей, конструируемых на указанных уровнях интерпретации. Впрочем, с учетом сказанного выше, различение уровней оказывается весьма условным, хотя и полезным для исследования. Можно сказать, по-видимому, что описание этих уровней интерпретации и схем, соответствующих каждому из них, является идеальной конструкцией, описывающей жизненный мир.
Указанная сфера предметностей формируется, как мы отметили, стихийно, в ходе осуществления разнообразных жизненных практик. Она не имеет определенной структуры, а скорее представляет собой аморфное многообразие, которое всякий человек, живущий в мире, обнаруживает вокруг себя, в которое он включен в силу самой своей человечности. В то же время эта сфера предметностей оказывается материалом для идеального конструирования, соответствующего, как мы отметили, пятому уровню ленковской схемы. Именно она и составляет то эмпирическое многообразие, об упрощении и прояснении которого писал Риккерт.
Таким образом, мы можем еще раз сформулировать цель идеального конструирования: она состоит в прояснении жизненного мира. Заметим, что именно так определял Гуссерль исходную задачу науки.
4. Практики наблюдения и трансформации жизненного мира
Итак, идеальная конструкция рождается из жизненного мира и проясняет его, заново конструируя его предметности. Однако эти конструкции имеют гипотетический характер и подлежат регулярной эмпирической проверке. Один из возможных способов проверки состоит, как известно в том, что идеальные конструкции должны иметь наблюдаемые следствия. Наблюдение же представляет собой нетривиальное действие, которое вновь возвращает исследователя к жизненному миру. Впрочем, этот возврат не проходит бесследно как для идеальной конструкции, так и для жизненного мира.
Наблюдение в науке, безусловно, теоретически нагружено. Оно проводится сообразно методам, разработанным в согласии с теорией. Иными словами, оно определяется идеальной конструкцией. Однако наблюдение есть особого рода практика, опирающаяся на душевные и телесные качества наблюдателя. Эти факторы не определены идеальной конструкцией, а рождаются из жизненного мира, из совокупности практик, в которые включен наблюдающий субъект. Здесь можно сослаться на разработанную М. Полани концепцию неявного знания. Последнее можно описать как совокупность профессиональных навыков ученого, его личные способности и личный опыт, обретенные в результате обучения и научной практики. В частности, если речь идет о наблюдении, здесь существенны и умение обращаться с оборудованием, и наблюдательность, и аккуратность. Иными словами, речь идет не об интеллектуальном знании, а о привычках, встроенных в тело и укорененных в психике.
Получается, что соприкосновение идеальной конструкции с опытом подразумевает включение глубоких пластов человеческой жизни, которые никогда не могут быть явно, тем более теоретически описаны. Полани связывает неявное знание со спецификой научной деятельности, с теми навыками, которые возникают в университете и в научной лаборатории. Однако когда речь идет о телесной и душевной жизни, невозможно строго дифференцировать ее формы, отнеся одни к науке, а другие к прочим человеческим практикам. Неявные навыки научной деятельности пристраиваются к ранее обретенным формам жизни и существуют наряду с ними. Конечно, есть специфически научные навыки, но они, коль скоро они существуют неявно, тесно переплетены с другими, присутствующими в человеке и связанными с повседневностью, с воспитанием, с социальными и языковыми прак-
тиками и т.д. Поскольку в дело вовлечена телесность, немаловажны ф
также свойства и возможности тела, в том числе его анатомические и £
физиологические качества. Вся эта совокупность телесных, душев- О.
ных, социальных форм, врожденных и приобретенных при разных ^
Контекс^!
жизненных обстоятельствах, вовлечена в игру, когда осуществляется научный опыт. Человек осуществляет его как целостное существо. Конечно, в научные наблюдения вовлечены не все человеческие навыки, не все его существо. Однако невозможно отделить одни от других и выяснить, какие именно в данный момент действуют.
Наблюдение выявляет гипотетический характер идеальной конструкции. Оно может заставить скорректировать конструкцию или потребовать создания альтернативных конструкций. Это значит, что соприкосновение с жизненным миром порождает неопределенность в идеальном конструировании. Аморфное многообразие предметностей и практик, включенных в процедуру наблюдения, создает некую аморфность в мире идеальных объектов. Напомним факты, установленные в философии науки на протяжении XX в. С одной стороны, как настаивает К. Поппер, никакая научная теория не может быть признана истинной. Это значит, что для всякой теории всегда существуют альтернативы, которые будут приняты, если теория окажется опровергнута. С другой стороны, как продемонстрировал И. Лакатос, никакую теорию нельзя признать однозначно ложной. Получается, что при сопоставлении идеальных конструкций с реальностью (т.е. с теми предметностями, которые являют ее в нашем жизненном мире) мы вынуждены продуцировать множество идеальных конструкций, не имея четких критериев для предпочтения одной из них7.
Итак, соприкосновение с жизненным миром порождает неопределенность в идеальном конструировании. Существует, однако, и противоположная тенденция: сам жизненный мир подвергается воздействию идеальных конструкций. Наблюдение в науке всегда подчинено теоретическим схемам. Вследствие этого многообразие форм жизненного мира упрощается под воздействием идеальных конструкций. Проще всего это увидеть на примере языковых практик, составляющих неотъемлемую часть жизненного мира. Они определяются неявными правилами, навыками языковой коммуникации. Однако наука создает собственный язык, достаточно бедный по сравнению с естественным языком, но позволяющий точнее представлять идеальные конструкции. С одной стороны, язык науки нельзя считать формальным языком. Наряду с формализмами он содержит и множество неформализуемых элементов, используемых чаще всего неявно. Владение научным языком, так же как и владение языком вообще, опирается на навык, на неявное знание. Коммуникация в научном сообществе составляет совокупность языковых игр, которую невозможно точно дифференцировать от языковых игр иных сообществ. Язык науки не отделен непроходимой стеной от повседневного языка.
7 Я не хочу сказать, что таких критериев нет вообще. Однако они едва ли могут быть строгими и даже вполне рациональными. Работы Куна и Фейерабенда в этом отношении весьма убедительны.
В этом смысле языковые практики научного сообщества принадлежат к жизненному миру. Однако, с другой стороны, язык науки все же отличается от всех прочих языков. Он формируется под воздействием специфических научных практик и, как мы уже заметили, располагает специфическими средствами для представления идеальных конструкций науки. В соответствии с этим языковые практики и языковые навыки научного сообщества подчинены практикам идеального конструирования. Чем выше логическое совершенство теории, чем более развито теоретическое знание, тем более специфичен язык, на котором общаются ученые.
Другой важный пример господства идеальных конструкций над жизненным миром - формирование особых телесных практик. Мы уже говорили, что наблюдение в науке подчинено теоретическим схемам. Это подчинение ярко проявляется в идее эксперимента. Ученый не просто наблюдает реальность, а создает искусственные условия для наблюдения, осознанно формирует ситуацию, сообразную теоретическим положениям. Эксперимент представляет собой материальной воспроизведение идеальной конструкции. Однако экспериментирование представляет собой телесную практику, оно подразумевает особые навыки манипулирования материальными предметами, работу рук и органов чувств. Так же как и в случае с языковыми практиками, мы видим здесь тесное соприкосновение с жизненным миром человека. Экспериментирование опирается на неявное знание, на телесные и душевные способности, свойственные человеку вообще. Специальные навыки, необходимые для научного эксперимента, есть лишь надстройка на глубоком фундаменте телесных навыков, приобретенных человеком в его повседневной жизни. Тем не менее наука предполагает особые телесные практики, и чем совершеннее и сложнее научное знание, тем более специфичны эти практики, тем заметнее их отделенность от жизненного мира.
Можно сказать, что наука в конечном счете формирует свой собственный жизненный мир, в который рано или поздно погружается всякий ученый. Он, повторюсь, не изолирован от жизненного мира других людей, но все же достаточно специфичен. Выше мы высказали предположение, что задача науки состоит в прояснении жизненного мира человека, что наука должна способствовать пониманию той реальности, в которой живет человек. Однако получается так, что наука все же формирует свою собственную реальность, свой собственный сегмент жизненного мира. Дело, однако, этим не ограничивается. Наука не только создает свой мир, но и переделывает жизненный мир человека вообще.
Следует, по-видимому, различить два аспекта взаимодействия ф
идеальных конструкций и жизненного мира. С одной стороны, формируется особая жизненная сфера, связанная с наукой. Усложнение в
научных исследований и узкая специализация ученых приводят к по-
V
2
Ф
N
I
О
Контекс^!
явлению относительно обособленных жизненных миров, характеризуемых своими практиками общения, языком, по-разному вовлекающими человеческую телесность. Возвращаясь к идеям Ленка, можно сказать, что каждый из них обладает своими интерпретационными схемами, по-разному формирующими предметность науки. Однако эти миры не могут окончательно обособиться. Строгое разграничение возможно лишь в рамках идеализаций, тогда как жизненный мир чужд четких дифференциаций. Как бы ни был ученый погружен в сферу своих исследований, он все же остается человеком.
Но коль скоро научная деятельность не может быть изолирована от жизненного мира вообще, жизненный мир оказывается подвержен воздействию со стороны науки. Наука не замкнута в своих границах, человеческие практики и идеальные конструкции науки постоянно меняют друг друга. Однако идеальное конструирование проявляет, по-видимому, некую агрессию, подчиняя себе иные практики. Успехи наук увеличивают эту агрессивность. Современная наука оказывает мощное воздействие на человека и его жизненную среду. Выражается это, в частности, в том, что не только телесные и языковые практики научного сообщества, но жизненные практики всех людей трансформируются под воздействием естественно-научных идеальных конструкций. Эта тема требует отдельного исследования, включающего помимо прочего анализ техники и технологий как особой сферы, где идеальное конструирование соприкасается с телесными практиками. Заметим лишь, что создание идеальных конструкций получает свое естественное продолжение: конструирование переходит из идеальной сферы в материальную. Научный эксперимент - лишь частное проявление этого перехода. Создание техники представляет собой другое его проявление, причем гораздо более значимое для человека. Через посредничество техники наука и осуществляет глубокие трансформации жизненного мира человека, в частности в сфере повседневности8.
Последнее замечание требует, впрочем, особого комментария. Может ли наука вообще ограничить себя лишь прояснением жизненного мира? Не является ли его переделывание исходной мотивацией научного познания? В рамках многих философских течений ответ на этот вопрос будет безусловно положительным. Упомянем марксизм с его установкой на предметную практику. Если же обратиться к истории науки, то мы увидим, что прояснение и переделывание постоянно сопровождают друг друга. В науке часто оказывается так, что по-настоящему познано то, что создано ей самой. Под этим углом зрения можно рассмотреть всю европейскую науку начиная с Галилея9. Та-
8 См. об этом также в статье Касавина «Мир науки и жизненный мир человека», где описанный процесс охарактеризован как «онаучивание и технизация жизненного мира».
9 Так делает, например, П. Гайденко в книге «История новоевропейской философии в ее связи с наукой» (СПб., 2000).
кого рода рассмотрения чаще всего сосредоточены именно на идеальном конструировании, т.е. на создании идеального образа реальности. Однако шаг к материальному конструированию выглядит при этом вполне естественно: от мысленного эксперимента к реальному, а от него к созданию технических устройств. Но это лишь самое заметное проявление тенденции науки к переделыванию жизненного мира. Едва ли возможно вообще что-либо прояснить, не трансформируя. Хотя трансформации могут и не быть столь радикальными, как мы это наблюдаем в последние десятилетия.
Получается, что тесная корреляция между прояснением жизненного мира посредством идеального конструирования и его переделыванием является неким общим правилом. Иными словами, можно заподозрить, что в самом замысле европейской науки исходно присутствует установка не на понимание мира, а на его переделывание по собственному (рациональному) усмотрению.
Получается, что идеальное конструирование имеет какую-то особую силу, трансформирующую человеческий мир. Эту силу можно по-разному направлять, трансформации могут быть самого разного рода. Однако воздействие мысленно сконструированной реальности на реальность жизненную всегда существует.
и
2
01
N
I
О
