CC BY
172
максим Задумавшегося не удивит читателя, знакомого с прозой Искандера.
Существование кролика-философа, Учителя, уподобляемого Христу, свидетельствует: Искандер травестирует сакральные евангельские образы и сюжеты. Но средневековый жанр "Parodia sacra", по глубокому замечанию М. М. Бахтина, не отрицает и не обесценивает травестируемые священные смыслы, но «вносит постоянный корректив смеха и критики в одностороннюю серьезность высокого прямого слова, корректив реальности, которая всегда богаче, существеннее, а главное - противоречивее и разноречивее, чем это может вместить высокий и прямой жанр» [16, с. 421]. Именно к этой традиции, подвергающей проверке иронией фарисейскую канонизацию, столь удобную для «кроликов и удавов» всех времен и народов, восходит травестия Евангелия у Искандера. В свою очередь, свет вечных евангельских образов, запечатлевших самые высокие нравственные идеалы человечества, озаряет судьбу кроличьего философа и позволяет ясно представить авторскую позицию. Парабола, соединившая истории Спасителя и Задумавшегося, и есть выражение веры и надежды автора: «Для чего-то нужно, чтобы среди кроликов был такой кролик, который наставлял бы их на путь истины, даже если они и не собирались идти по этому пути» [7, с. 143]. Чегемский мудрец Фазиль Искандер утверждает: «Народ наш, крученный-перекрученный за годы унижения и лжи, хотя и исхитрился выжить, тяжело болен. Для выздоровления ему нужны правда, хлеб и надежда» (курсив наш. - Н. В.) [12, с. 11]. В «Кроликах и удавах» своему ученику, спрашивающему, где уверенность в том, что задача «расшатывать сознание кроликов» выполнима, Задумавшийся отвечает: «Есть нечто более высокое, чем уверенность, - надежда» [7, с. 133].
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Чупринин С. Похвала злословию // Лит. газета.
1987. 28 окт.
2. Казинцев А. Очищение или злословие? // Наш
современник. 1988. № 2. С. 188-203.
3. Тролль Ю. «Кролики и удавы» Фазиля Искандера // Новый журнал. Нью-Йорк, 1983. № 151 (июнь). С. 301-305.
4. Выгон Н. С. Юмористическое мироощущение в русской прозе: проблемы генезиса и поэтики: моногр. М.: Книга и бизнес, 2000. 368 с.
5. Искандер Ф. А. Потребность очищения // Лит. обозрение. 1987. № 8. С. 32-34.
6. Зухба С. Л. Модель мироздания в абхазской мифологии // Мир культуры адыгов (проблемы эволюции и целостности). Майкоп: Адыгея, 2002. 315 с.
7. Искандер Ф. А. Кролики и удавы: Проза последних лет. М.: Кн. палата, 1988. 288 с.
8. Искандер Ф. Идеи и приемы. Пластичность прозы: Встреча за «круглым столом» // Вопр. литературы. 1968. № 9. С. 51-58.
9. Васюченко И. Дом над пропастью // Октябрь. 1988. № 3. С.199-202.
10. Chapple R. L. F. Iskander's "The Rabbits and the Snakes": the soviet version of G. Orwell's "Animal Farm" // Germano-Slavica. A Canadian Journal of Germanic and Slavic Comparative Studies. 1987. Vol. 5, No. 1/2. P. 34-47.
11. Чаликова В. Встреча с Джорджем Оруэллом // Антиутопии ХХ века: Е. Замятин. О. Хаксли. Дж. Оруэлл. М.: Кн. палата, 1989. C. 329-330.
12. Искандер Ф. Человек идеологизированный // Огонек. 1990. № 11. С. 8-11.
13. Искандер Ф. А. Большой день большого дома. Сухуми: Алашара, 1986. 320 с.
14. Гачев Г. Д. Национальные образы мира. М.: Академия, 1998. 432 с.
15. Липовецкий М. Условия игры // Лит. обозрение. 1988. № 7. С. 46-49.
16. Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М.: Художественная литература, 1975. 504 с.
ПОВЕСТЬ В. В. ГОЛЯВКИНА «МОЙ ДОБРЫЙ ПАПА» В ЖУРНАЛЬНОЙ КРИТИКЕ 60-х ГОДОВ ХХ ВЕКА
THE NOVEL OF V. V. GOLYAVKIN «MY GOOD FATHER» IN MAGAZINE CRITICISM OF THE 60s OF THE TWENTIETH CENTURY
Н. С. Панкрашкин
Предметом статьи является обсуждение в журнальной периодике 1960-х гг.повести В. Голявкина. Критики пытались определить своеобразие стиля писателя (построение фразы, смена тональности и т.п.).
Ключевые слова: повесть для детей, критика детской литературы, русская детская литература.
N. S. Pankrashkin
The subject of this article is the discussion of the V. Golyavkin's novel in the periodicals of the 60s of the twentieth century. The critics tried to determine the originality of the writer's style (phrase building, tonal changes, etc.).
Keywords: children's short stories, children's literature criticism, Russian children's literature.
Виктор Владимирович Голявкин (1929-2001), профессиональный живописец и график, вошел в литературу как создатель малой прозы. Первые сборники его коротких рассказов - «Тетрадки под дождем» (1959), «Наши с Вовкой разговоры» (1960), «Мы играем в Антарктиду» (1961), «Как я встречал Новый год» (1963). Однако его творчество еще на раннем этапе отличало тяготение к расширению жанрового диапазона за счет разработки повести, притом на основе собственного, авторского чувства этого жанра. Будучи в живописи ярким авангардистом, он и в литературной работе стремился к границе между модернизмом и реализмом, разрушал канон прозы для детей, сложившийся в 1950-е гг.
A. И. Пантелеев в письме к Е. Ц. Чуковской от 8 февраля 1962 г., характеризуя авторов альманаха «Тарусские страницы», выделил имя молодого Голявкина: «А другие молодые (и не только представленные в сборнике), может быть, менее талантливы, но - тут звучат голоса сегодняшнего, а может быть, и завтрашнего дня. К сожалению, почти все они подражают немножко иностранцам (У себя подражать некому, один Голявкин, кажется, учится у Зощенко, Чтобы учиться у своих, Казакову пришлось построить мост в полстолетья и больше длиной)» [1, с. 193]. Это вскользь брошенное критическое замечание, с одной стороны, представляется совершенно справедливым, с другой - недостаточным. На наш взгляд, истоки ранней прозы Голявкина, особенно прозы для взрослых, восходят не только к зо-щенковской прозе, но и к творчеству Д. Хармса, имя которого стало понемногу возвращаться к читателям в те годы. Так, в 1962 г. издательство «Детский мир» (в будущем «Малыш») выпустило сборник стихов Д. Хармса «Игра».
B. В. Голявкин обратил на себя некоторое внимание не только публикацией в «Синтаксисе» (1960, № 3), но и первыми книжками для детей. Причем внимание было проявлено со стороны критики общей, или «взрослой», литературы; педагогическая критика откликнется гораздо позже. В главном «толстом» журнале страны - «Новом мире» под руководством А. Т. Твардовского - голявкинский сборник «Тетрадки под дождем» был освещен в одобрительной рецензии «Веселые рассказы» редактора журнала А. Берзер («Новый мир», 1960, № 9). Однако первую повесть автора «Город и море» (1962) критика не заметила, несмотря на то, что заявка была, на наш взгляд, интересной. Прежде всего, очень своеобразен, экзотичен в этой повести образ города - Баку, родина Голявкина, да и Каспий был изображен с неожиданной оригинальностью - на фоне других морей, прежде «открытых» в повестях для детей и получивших определенную литературную семантику, своего рода «память» образных воплощений - Черного, Балтийского, Белого (например, повести «Белеет парус одинокий» (1936) В. П. Катаева, «Водители фрегатов: Книга о великих мореплавателях» (1941) Н. К. Чуковского и др.).
Впрочем, в недолгую «оттепель» внимание критиков было почти целиком поглощено происходившим в литературе для взрослых, детская же литература лишь оттеняла активный литературный процесс.
На исходе «оттепели» критиков привлекла голявкин-ская повесть «Мой добрый папа» (1964), они в целом приня-
ли ее. Еще на стадии работы писатель четко сформулировал свой замысел в небольшом интервью журналу «Пионер», при этом не обозначил жанр со всей определенностью, что наводит на предположение о трудностях в движении к жанру повести. Тема и смысл писания были предельно ясны, а жанр только рождался: «Сейчас я работаю над книгой "Мой добрый папа". Эта книга о добром и веселом человеке, которого убили на войне. Эта книга против войны» [2, с. 70]. В этом прямом выражении авторской позиции примечательна близость взглядов 35-летнего писателя, пережившего войну подростком, к толстовскому миропониманию: война есть нечто противное гармоничному порядку вещей, она противна человеку, смыслу его рождения и существования. Вместе с тем «Мой добрый папа» - образец детской прозы, в которой еще, вопреки известным политическим событиям, длилась «оттепель» и в которой на смену героическим персонажам 1940-1950-х гг. примерам жизнестроения для реальных детей и подростков (таким, как Гуля Королева, Александр Матросов, герои-краснодонцы - героям детских и подростковых книг) пришли персонажи не столь плакатно-однозначные, скульптурно-кинематографичные. Знакомство с новыми, «от-тепельными» героями побуждало читателей к более сложной рефлексии, ставило больше вопросов, нежели предлагало готовые ответы на вопрос «делать жизнь с кого».
Именно повесть «Мой добрый папа» стала в восприятии читающей публики (прежде всего взрослых) настоящей точкой отсчета в писательской биографии В. В. Голявкина. «Книгу заметили читатели и даже скупая на отклики критика» [3, с. 55]. Статьи и рецензии последовали одна за другой, даже в «толстых» журналах для взрослых. Быстро сложился критический образ нового автора, его легко записали в представители так называемой «ленинградской» традиции.
В «Неве» появляются статьи А. Данчич «Герои шагают в мир» [4] (1964), А. Нинова «Где начинается горизонт» (1966) [5]. «Новый мир» (под рук. А. Т. Твардовского) помещает рецензию В. Соловьева на повесть «Рисунки на асфальте» (1966) [6].
Педагогическая пресса также подхватывает разговор о талантливом авторе. В журнале «Семья и школа» публикуются статьи М. О. Чудаковой «Собственный почерк» (1965) [7], В. Соловьева «Взрослый автор, юные герои и маленькие читатели» (1967) [8]. В журнале «Народное образование» выходит статья В. И. Лейбсона «Без подозрительности» (1966) [9]. Только что возрожденный специализированный журнал «Детская литература» под управлением писателя-историка С. П. Алексеева откликается статьей Е. Калманов-ского «У детей своя мудрость» (1966) [3]. Ежегодник «О литературе для детей» трижды предоставляет страницы для статей о Голявкине: Р. Зернова «Герой взрослеет» (1964) [10], «Умрешь за живопись?» (1965) [11], Ф. Шушковская «Виктор Голявкин: очерк творчества» (1969) [12].
Заметим по поводу этих достаточно регулярных критических откликов, что рецензии в «толстых» журналах для взрослых на детские книги появлялись крайне редко, и имя нового писателя Голявкина потому звучало особенно выразительно. Это означало, что писателю было что сказать не только детям и их наставникам, но и взрослым, что он был
услышан всем читательским «м1ром» (используем слово в известном толстовском значении), что найденные им формы художественного сообщения оказались удачными в атмосфере поисков новой правды о прошлом и настоящем родины, они соответствовали обновившемуся времени.
Критик из «Невы» А. Данчич отметила в повести «Мой добрый папа», что «не "отвлекая" юного читателя на внешние перипетии сюжета, автор стремится к главному - проникнуть в психологию своих героев» [4, с. 189]. Акцент на изображение внутреннего мира героев - характерная черта детской прозы рубежа 1950-1960-х гг., одна из особенностей творчества писателей, которых позже назовут «шестидесятниками». Кроме того, А. Данчич заметила, что у В. В. Голявкина главным героем является взрослый (в его ранних произведениях главными героями выступали дети). Это действительно явилось новой чертой литературы для детей 1960-х гг.; так, московский автор Ю. И. Коваль получил признание благодаря его рассказам для детей, в которых на первый план повествования вышли герои-взрослые (цикл «Чистый дор», 1970).
Е. Калмановский обратил внимание на то, что «в любом повествовании прошлого века для детей и о детях ребенок был связан прежде всего с матерью. Но вот и по этой части перемены. Пожалуй, особенно явственно они пошли с Гайдара: отец играет более заметную роль в душевном росте ребенка» [3, с. 55]. И то, и другое замечание верно относительно возрожденных гайдаровских традиций детской литературы, в тот период заново переживавшей творческий опыт писателя-бойца и отводившей гайдаровской традиции первенство в идейно-эстетической системе советской детской литературы.
О роли отца в жизни мальчика, голявкинского героя, писали много. В. Соловьев хотя и называл папу, героя повести, неудачником, но считал его счастливым человеком, потому что тот был добрым, щедрым и талантливым [8, с. 50]. Положительный герой-взрослый перестал быть идеально-цельной моделью поведения, которую герой-ребенок должен был перенимать по мере взросления (вспомним гайдаровских героев - Тимур и его дядя, инженер Георгий Гараев, Женя и ее отец, командир). Собственно, и сам Гайдар оставлял возможность иного видения героя-взрослого, он же первый начал своего рода демонтаж художественного типа образцового отца-наставника. Так, в повести «Судьба барабанщика» отец, герой гражданской войны, оказывается в тюрьме из-за «низких» житейских слабостей (ложный мотив, скрывающий репрессии 1930-х гг.), а в рассказе «Голубая чашка» образ отца выстроен еще сложнее: военное прошлое героя-повествователя важно не само по себе, то есть как героический период, а как личная история - в связи с созданием семьи. В настоящем же времени гайдаровский герой-отец не слишком удачлив и не всегда находит понимание в семье.
Отца девочки, героя-рассказчика, из «Голубой чашки» можно считать ближайшим предшественником художественного типа, выведенного Голявкиным в его повести и ставшего одним из признаков своеобразной поэтики прозы начала 1960-х гг. Так, В. Ю. Драгунский в «Денискиных
рассказах» придал образу отца комические черты и даже снизил психологический возраст: в некоторых рассказах отец ведет себя инфантильно, выглядит не старше сына («Куриный бульон» и т. п.).
Папа - добрый неудачник - не может играть в повествовании роль идеального наставника ребенка, каждым своим шагом и словом являя то или иное назидание, как Ментор в классическом «романе воспитания» (Фенелон, «Телемак»). Воспитательная роль «доброго папы» велика, но раскрывается не сразу, а по прошествии лет, поэтому в повести закономерно возникает временная перспектива, обращенная в прошлое, а герой получает больше возможностей для представления собственного «я» - взрослой и ребенка. «Что за человек был мой папа» - так называется одна из глав повести «Детство» Л. Н. Толстого. В этой главе выясняется, что папа был отнюдь не идеальным человеком и что в формировании Николеньки Иртеньева имели благое значение не только его достоинства, но и слабости и даже пороки.
Десятилетняя работа В. Голявкина стала материалом обзорной статьи Ф. Шушковской, статья появилась тогда, когда «новомирский», «оттепельный» подъем остался в прошлом. К 1969 г. в запасе этого критика были не только работы о современной детской литературе «ленинградской школы», в том числе и литературные портреты, но и небольшой успешный опыт в чеховедении, а значит, она не могла пропустить книгу К. Чуковского «Чехов» (М., 1958), а уже после публикации ее тонкого анализа «Каштанки» - и детгизовский сборник «Из школьных лет Антона Чехова» (М., 1962).
Вероятно, поэтому в своих замечаниях по поводу голяв-кинской повести Ф. Шушковская выявила начало образа папы, роднящее его с чеховскими интеллигентами, да и в целом поняла идейный конфликт повести именно в ключе чеховских драм: «...о папе писали как о победителе. Говорили о деревьях, которые он посадил, и о Пете, которого он воспитал добротой. Это верно. Неверно только то, что деревья и личность Пети хоть сколько-нибудь выкупают смерть Доброго Папы. Ничто не может выкупить преждевременной гибели такого человека. Чем человек лучше, тем неоплатнее утрата. И книга об этом. О человеке прекрасной души, которого никто не понимал. Даже Петя вполне понял только тогда, когда повзрослел. Ведь и он гордился лишь папиной шашкой времен гражданской войны и мечтал, чтобы папа написал военный марш для солдат. А папа - человек искусства - жил в мире творческих радостей и страданий...» [12, с. 76]. Голявкин, поднимая тему непонимания, говорит о неустранимом противоречии между обыденной обстановкой, в которой существует творческий человек, и его внутренним миром. Это противоречие может пониматься как нелепо-смешное, в комическом тоне, но если речь идет об отношениях отца и сына, оно принимает драматический оборот. Одиночество и непонимание - удел творческой личности, тем более грустный, если сыну суждено понять отца только много лет спустя после его гибели.
Как пишет Ф. Шушковская, «бессмыслен разговор о том, счастлив он или нет. И да, и нет. Его окружают близкие, любимые и любящие люди, но этот факт сам по себе не может составить счастье такого человека, как папа.
Его счастье и его несчастье в предмете его страсти - в музыке. То, что мамой и друзьями он не понят, не составляет для него никакой трагедии, - вероятно, потому, что так и следует, так и подобает человеку выдающемуся, выходящему за средний уровень. Папа же человек выдающийся - не в смысле достижений, а в смысле самой способности творить. Это из книги Голявкина явствует с несомненностью. Именно поэтому потеря такого человека есть не только горе для Пети, Бобы и мамы - это утрата для искусства, для людей. Вот почему главная тема книги - непоправимость утраты - внесена в финальную строку, щемяще-трогательную и величаво-трагическую: "Но мой папа, мой добрый папа - он никогда не вернется..."» [12, с. 77].
В контексте детской «оттепельной» прозы и поэзии на тему минувшей войны (например, повесть В. П. Желез-никова «Неизвестный солдат», 1963) повесть В. В. Голявкина прочитывается как произведение совершенно органичное для своего времени, в нем поставлен тот же вопрос о цене Победы, о глубочайшей драме поколения живых, переживающих комплекс вины перед погибшими. «И все же, все же...» - А. Т. Твардовский передал эту драму в стихотворении «Я знаю, никакой моей вины...» (1966).
Ф. Шушковская ставила акцент на воспитательной роли отца в повести: «Петин папа - это не просто добрый человек, но и учитель в широком смысле этого слова. Учительское воздействие на детей оказывают, как известно, не поучения, а личные примеры. Воздействие прекрасной личности бывает самым сильным» [12, с. 74]. Это утверждение критика касается психолого-педагогического аспекта произведения, который в ее статье не противоречит аспекту эстетическому, он не заимствован извне, из готовой педагогической теории, а является собственной стороной произведения. Здесь уже совсем не та начетническая педагогика, выстроенная по постановлениям и резолюциям, которая отличала критику детской литературы в 1950-е годы.
К недостаткам повести «Мой добрый папа» А. Данчич отнесла злоупотребление «излишне длинными диалогами» и «не во всем соблюденную писателем меру серьезности» [4, с. 189]. По мнению автора статьи, изображение войны выглядит «игрушечным». Это наблюдение фактов само по себе справедливо, но отрицательная оценка фактов не вполне правомерна. Еще до публикации повести, в 1959 г., зазвучало стихотворение-песня «Бумажный солдатик» Б. Ш. Окуджавы - о настоящей гибели в игрушечной войне. Критик делает акцент на форму: преобладание диалогов над повествованием и описанием. Однако именно диалоги - сильная сторона творческой манеры писателя Голявкина, в них больше всего стилевого своеобразия. Некоторые его произведения целиком представляют собой диалог, заменяющий собой и описание, и сюжет.
Большинство критиков обращали внимание на своеобразие авторского построения фразы. М. О. Чудакова в статье «Собственный почерк» (1965) высказывает мысль, что В. В. Голявкин продолжает традицию «укороченной» фразы М. М. Зощенко [7, с. 36]. Профессиональным филологом было публично высказано то, что приватно, в част-
ном письме заметил Л. Пантелеев. Молодой детский писатель С.В. Сахарнов отмечал «мысль живую, как ртуть» [13, с. 19]). Действительно, Голявкин строил фразу по моделям естественных разговорных реплик, коротких фраз, повторяющихся конструкций, избегая «закругленности», правильности, лексического и грамматического разнообразия книжно-литературного стиля речи.
Близость к живой детской речи была отмечена в статье В. И. Лейбсона и уже отмеченной нами статье Ф. Шушков-ской. В восприятии В. И. Лейбсона голявкинская «детская речь производит впечатление магнитофонной записи. Более того, читатель как будто видит говорящего ребенка...» [9, с. 113]. Заметим, что к тому времени огромной популярностью пользовалась книга К. И. Чуковского «От двух до пяти», переиздания которой были снабжены фотографиями детей с подписями - детскими речениями и «экикиками», которые быстро становились «крылатыми выражениями».
Позже Ф. Шушковская поддержала это наблюдение, придав ему позитивную оценку: «Высказывается словами только самое основное. Остальное переживается. Остальное подразумевается. А так как повествование ведется от лица героя (основная теперь форма в детской прозе), то вполне натурально, что речь состоит из таких фраз, которые идентичны строю детского языка» [12, с. 72].
Принципиально важно, что критики определили голяв-кинскую манеру письма как стилизацию под детскую речь. Новаторство писателя было воспринято положительно, хотя в начале 1960-х гг. в прозе для детей встречались и толстовские традиции построения фразы в тексте для детей (слишком правильные, лаконичные, простые предложения).
В успешной реализации авторского замысла о человеке, погибшем на войне, важен контраст между простенькими, «детскими» фразами и тем далеким, сложным, непонятным для ребенка, полускрытым от читателя миром творчески одаренного взрослого. Драма запоздалого понимания личности папы и составляет идею повести.
Война не только делит повесть «Мой добрый папа» на две резко контрастирующие части, но и становится рубежом в жизни мальчика, началом его духовного прозрения: «В повести Виктора Голявкина война осмыслена как эпилог детства, конец его поэзии и безмятежных представлений о жизни» [5, с. 178].
Интересное наблюдение сделал Г. Красухин: «Если присмотреться к повести внимательней, то можно заметить, что изменение тональности началось вот с этой "Очень маленькой главы"... После этого мы еще некоторое время по инерции продолжаем читать повесть Голявкина как произведение о забавных детских шалостях, еще не понимая, как и мама героя повести, что детям уже «такими глупостями заниматься некогда», что в самом деле началась война. Это как медленно сползающая с лица улыбка: и рот уже спокоен, и глаза не искрятся, и только возле глаз не погасла еще последняя смеющаяся морщинка... Голявкин хорошо чувствует психологию ребенка. Собственно, смена тональности его повествования, частые переходы от комического к трагическому и обратно обусловлены именно пониманием этой психологии» [14, с. 10]. Не только стили-
зация речи ребенка, но и смена тональности повествования является сильным качеством прозы Голявкина.
Повесть В. В. Голявкина «Мой добрый папа», с одной стороны, продолжает тему гениальности ребенка, поднятую еще К. И. Чуковским в книге «От двух до пяти». С другой стороны, писатель обращает внимание на «трагическую гениальность» взрослого человека: ради семьи, ради страны папа готов пожертвовать искусством и своим будущим.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Пантелеев Л. - Чуковская Л. Переписка (19291987) / подгот. текста и коммент. Е. Ц. Чуковская. М.: НЛО, 2011.
2. Писатели рассказывают // Пионер. 1962. № 3. С. 70.
3. Калмановский Е. У детей своя мудрость // Дет. лит. 1966.№ 5. С. 55-56.
4. Данчич А. Герои шагают в мир // Нева. 1964. № 8. С. 189.
5. Нинов А. Где начинается горизонт // Нева. 1966. № 10.С.171-179.
6. Соловьев В. [рец. на повесть В. Голявкина «Рисунки на асфальте»] // Новый мир. 1966. № 1. С. 277-278.
7. Чудакова М. Собственный почерк // Семья и школа. 1965. № 6. С. 36.
8. Соловьев В. Взрослый автор, юные герои и маленькие читатели // Семья и школа. 1967. № 11. С. 50.
9. Лейбсон В. Без подозрительности // Нар. образование. 1966. № 9. С. 111-114.
10. Зернова Р. Герой взрослеет // О литературе для детей: вып. 9. Л.: Дет. лит., 1964. С. 149-158.
11. Зернова Р. Умрешь за живопись? // О литературе для детей: вып. 10. Л.: Дет. лит., 1965. С. 83-92.
12. Шушковская Ф. Виктор Голявкин: очерк творчества // О литературе для детей: вып. 14. Л.: Дет. лит. 1969. С. 70-84.
13. Сахарнов С. О детскости // Дет. лит. 1966. № 6. С.18-20.
14. Красухин Г. «Частица жизни твоей...» // Дет. лит. 1966.№ 9. С. 9-11.
ПРОЕКТНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ УЧАЩИХСЯ В ПРОЦЕССЕ ИЗУЧЕНИЯ ТЕМЫ «И.А. ГОНЧАРОВ» В 10 КЛАССЕ
PROJECT ACTIVITY OF STUDENTS OF THE 10th FORM IN THEIR STUDY OF I. A. GONCHAROV'S WORKS
А. М. Стручкова
В статье исследуется проектная деятельность учащихся на примере изучения творчества И. А. Гончарова в 10-м классе с использованием материалов литературного краеведения в процессе анализа очерка писателя «Фрегат «Паллада».
Ключевые слова: проектная деятельность, русская литература, технология подготовки и реализации проекта по литературе, литературное краеведение.
A. M. Struchkova
The article describes the project activities of students in the 10th form, which study I. A. Goncharov's works. The materials of literary regional studies, used in the process of analyzing the feature story "Frigate Pallada", are taken into consideration.
Keywords: project activity, the Russian literature, methods used in the process of preparing and carrying out the project on literature, literary regional studies.
Проектная деятельность обеспечивает новый уровень общения с эстетическим объектом (текстом литературы), реализует интерпретационное начало, активизирует личностный взгляд ученика на текст и его автора, содействует межличностной коммуникации в процессе освоения художественной структуры произведения, что очень важно в современной школе: учитель-словесник должен по-новому подойти к изучению классики, которая помогает учащимся постичь духовные богатства русского народа, его истории, национального характера.
В связи с этим мы считаем обращение к творчеству И. А. Гончарова своевременным. Именно в якутской школе появляется благоприятная возможность обращения к материалам литературного краеведения. Известно, что И. А. Гончаров в конце своего кругосветного путешествия (1854 г.) посетил Якутию и оставил свои воспоминания в очерке «Фрегат "Паллада"» [1]. Не слишком наполненная внешними событиями жизнь И. А. Гончарова, тем не менее, дает массу информации для интересного и увлекательного рассказа о нем. В этой жизни была и большая, но
