CC BY
106
Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 6, 2006, вып. 1
НАУЧНЫЕ РЕЗУЛЬТАТЫ ДИССЕРТАЦИОННЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ
А.В. Дьяков
(Курский государственный университет)
В самой глубине субъективности нет никакого «я», зато есть необычное сочетание, некая идиосинкразия, тайный шифр.
Ж. Делёз. «Критика и клиника»
ПОСТСТРУКТУРАЛИСТСКИЙ ПРОЕКТ ДЕЦЕНТРИРОВАННОЙ СУБЪЕКТИВНОСТИ
В статье рассматривается постструктуралистский опыт построения децентрированной модели субъективности, ее достоинства и недостатки. Автор анализирует движение постструктуралистской мысли от онтологии субъекта к его генеалогии. Постструктуралистский концепт «смерти субъекта» автор рассматривает в качестве оригинальной модели субъективности, не означающей отказа от исследований субъекта.
Тема данного исследования - концепция субъективности, выработанная в русле размышлений философов постструктуралистского направления. Постструктурализм -не научная школа и не замкнутое общество со своим лидером, строгой системой членства и т.п., это направление в западной философской мысли.
Термин «постструктурализм», если понимать его буквально, должен обозначать «то, что следует за структурализмом», вырастая из него и его преодолевая. Все это, в общем-то, верно. Действительно, постструктурализм вырастает из структурализма, наследует многие его идеи и в то же время является его существенным преодолением.
Р.Тт/К"Т\ГПЯ ЯТЛЧЛ/Т Г^ПТТЯТТ ГТПЛ7к"ТЛГГ»\Г Г ЯТиПТТПГТ'ДТПиМТЛХ.Г Т1Р7Т1.ТЛТ гг ГЛ-ТГ\Г\Г\(*
*...... - ------- ~ - г-*' --- ^ г«1 .....-л- - ,..«...1 1 '
ся в авторе; при этом автор представал как агент структуры. Постструктурализм выступил против понятия структуры как воплощения репрессивного логопентризма и против автора как агента монологизма. Но это вовсе не означает, что можно провести какую-то, хотя бы и не очень четкую, хронологически фиксируемую границу между «эпохами» структурализма и постструктурализма. Во-первых, структуралистский подход в гуманитарных науках не исчез и по сей день имеет многочисленных сторонников. Во-вторых, если в творчестве Р. Барта и М. Фуко мы можем хотя бы условно выделить «структуралистский» и «постструктуралистский» периоды, то, скажем, в работах Ж. Де~ лёза и Ж. Бодрийяра такой границы нет. А как быть с концептами Ж. Женетта, который, применяя методы структурного анализа в литературоведении на протяжении всей своей творческой жизни, в 1980-х пришел к позициям, близким постструктуралистским?
© А.В.Дьяков, 2006
Как быть с философией П. Рикёра, который никогда не принадлежал ни к одному, ни к другому лагерю, но исследовал те же самые проблемы и тесно взаимодействовал со структурализмом и постструктурализмом? Пожалуй, нам придется отказаться от попытки определить границы постструктурализма через противопоставление структурализму.
М. Фуко в зрелые годы жизни (после выхода «Слов и вещей») считал, что никакого «структурализма»1 нет и никогда не было. В одном интервью он язвительно заявил: «Структурализм - это категория, которая существует для других, для тех, кто не имеет к нему отношения. Только извне можно сказать, что такой-то, такой-то и такой-то - структуралисты. Это у Сартра нужно спрашивать, кто такие структуралисты, поскольку он считает, что структуралисты представляют собой сплоченную группу (Леви-Строс, Альтюссер, Дюмезиль, Лакан и я), группу, которая образует своего рода единство; но как раз этого вот единства - заметьте себе это хорошенько, - его-то мы как раз и не обнаруживаем».2 У Леви-Строса, Альтюссера, Лакана, считал Фуко, было что-то, «не чуждое методам структурного анализа», но только Леви-Строс применял собственно структурный метод. Общим для названных мыслителей, утверждал Фуко, был вовсе не метод, а общий враг - классическая рефлексивная философия и философия субъекта, усиленная феноменологией. Именно против этого общего врага и направлены усилия постструктуралистов, и только здесь мы и можем усмотреть единство между весьма различными мыслителями, которых принято считать постструктуралистами. Если и не существовало школы или научного сообщества с таким названием, то общность взглядов многих французских интеллектуалов, оказывавших влияние друг на друга, несомненна. Прежде всего, речь идет о концепциях Ж. Лакана1, Ж. Делёза4, М. Фуко5, Ж. Деррида6, Р. Барта7, Ж. Бодрийяра8.
В эпиграфе к настоящей статье использованы слова Делёза о том, что в центре субъективности нет никакого «Я». Эта фраза выражает общую едва ли не для всей современной философии интуицию. Отказавшись от веры в существование «Я» как центра человеческой личности, философы-постструктуралисты предлагают рассматривать субъективность как виртуальное пространство, в котором могут сходиться перспективные линии смыслов. Попробуем последовать за их мыслью и посмотреть, какую модель человека они нам предлагают, настаивая на отказе от традиционного понимания «Я» как центра субъективности.
Иллюзия «Я», утверждают постструктуралисты, - эффект своего рода интерференции, схождения и наложения дискурсивных «волн». Точка схождения перспективных линий непрестанно смещается, «кочует» по всему пространству, в котором смыслы имеют вероятностный характер. Так понимаемый «центр» субъективности не просто перемещается, но «скользит», и его «скольжение», или «соскальзывание», и есть способ его пребывания. Поэтому, строго говоря, выражение «центр» утрачивает свой первоначальный смысл. О «центре» еще ймело бы смысл говорить, если бы все его перемещения происходили в некотором поле, которое можно было бы определить как «личность». Однако все эти смыслы и их схождение имеют место за пределами личности. Когда «мною говорит другой» (Лакан), он говорит через меня и мной, но никак не во мне. Так что гипотетический «центр» всегда находится вне того, центром чего мы его представляем. Субъект децентрирован, т.е. вообще не имеет центра.
«Я» как гипотетический центр личности, пишет Лакан, утверждается по отношению к другому, разрушая этого другого и в то же время им разрушаясь. Поэтому столь же настойчивые, сколь и безнадежные, попытки утвердить свое «Я» приводят лишь к онтологической фрустрации. Символическое производство, которым занята наша пси-
хика, производит то, что не обменивается ни по какому курсу, не имеет никакой стоимости, Стоимость как смысл может возникать в цепочке обменов, а производимые нашим бессознательным означающие не обмениваются ни на какие означаемые. Наша субъективность есть порождение означающих, которые бесконечно скользят по серии означаемых, не входя в сцепление ни с одним из них. Точно так же соскальзывает и «Я» как центр субъективности.
«Я» классического рационализма определяется как «мыслящая вещь». В терминах постструктурализма данное означает, что мышление всегда предметно, т.е. означающее мысли обменивается на некое означаемое. В этом случае, «Я» должно «пробегать» по линии обмена между сериями означающих и означаемых. Таким образом, говорят нам постструктуралисты, «Я» не может быть неподвижным и зафиксированным в какой-то метафизической точке. Оно постоянно находится в движении, и там, где мы пытаемся его обнаружить, оно уже побывало и двинулось дальше. Проще говоря, где бы мы ни пытались обнаружить это гипотетическое «Я», его там уже нет. Но и это чересчур упрощенный взгляд. «Я» - не сам обмен означающих на означаемые, т.е. смыслопорождение, «Я» - это то, что должно предшествовать смыслам и являться их субстратом. Оно перемещается вслед за движением смысла по двум сериям, но само в этом движении отсутствует. Оно там, где отсутствуют смыслы. А что такое отсутствие смыслов? Совершенно ничего; даже не «ничто», а именно ничего. Впору вспомнить слова Лакана: «Я мыслю там, где не существую, а значит, существую там, где не мыслю».а «Я» стоит не в центре смыслопорождаю-щих процессов, а где-то вне их. Таким образом, субъект лишен центра.
«Я» не дано нам в мышлении, напоминают постструктуралисты, поэтому западная традиция мышления обращается от мысли к голосу. «Я мыслю» - утверждение аксиоматическое и бездоказательное. Сам Декарт признавал, что речь здесь идет не о «Я», а только о мышлении, и лишь «здравый смысл» свидетельствует нам о том, что за «мыслю» должно скрываться некоторое мыслящее «Я». К тому же, в феноменологическом плане мы имеем лишь мышление, а не «Я». Этот телеологизм, предполагающий, что за «мыслю» должно скрываться «Я», находит свое выражение в фоноцентризме: «Я говорю, следовательно, я существую». Только в звучании своего голоса, подчеркивает «вслед за Гуссерлем» Деррида, западный человек переживает свою самость. Но и здесь мы сталкиваемся все с тем же телеологизмом: почему «говорить» должно подразумевать некоего «говорящего»? Почему за голосом должно скрываться «Я»? Феноменологически мы имеем лишь голос, а все прочее - метафизика, платоновская позиция, согласно которой за явленным предполагается присутствие сокрытого. Голос сообщает нам о ком-то говорящем, о некоем «Я», утверждает продолжающаяся в феноменологии картезианская традиция. Справедливо было бы сказать, что говорение конституирует говорящего, а мышление конституирует мыслящего. Но западная мыслительная традиция рассматривает говорящего как предшественника голоса, а голос как предшественника письма. Какие у нас для этого основания? Наша психика, как показал Лакан, производит означающие, мы знаем ее как текст, поэтому (будем хотя бы немного позитивистами) и можем ее рассматривать только как текст. Голос - то, что при всех «соскальзываниях» выражает первичный «текст». Отношения между «текстом» психики и голосом - отношения означающего и означаемого. Правда, между ними нет четких бинарных отношений, но на это мы пока не обращаем внимания. Это значит, что индивид есть сперва запись, а уж потом - голос. Не Платон записывает речи Сократа, пишет Деррида, а наоборот, Сократ пишет под диктовку Платона."1 Таким образом, «Я» - не мышление и не голос. Скорее, это какой-то «читатель» «текстов». Но кто же их производитель?
Действительно, кто же производит тот текст, который залегает глубже мышления и голоса? Другие тексты, отмечают Барт и Кристева. Тексты порождают тексты. Нет никакого авторского «Я» как источника текстов. Тексты не нуждаются в авторе; автор возникает лишь как точка схождения текстов и в то же время как точка их продуцирования. Понятно, что эта точка постоянно перемещается. Барт пытался уловить закономерности ее перемещения, исследуя литературные коды, но, кажется, не добился значительного успеха. Вместо авторского «Я» обнаруживается интертекстуальность. Тексты перекликаются, переговариваются, проникают в друг друга. В этом текстовом промискуитете невозможно установить никакой генеалогии и никакой центрированности. Собственно, коммуникация текстов происходит не в какой-то точке, а в виртуальном коммуникационном пространстве. Элементы коммуникации становятся таковыми, т.е. приобретают смысл только в момент коммуникации, а она создается смыслами. (Эта коммуникативная модель пришла к постструктуралистам из фонологии Н.С. Трубецкого.) Смыслы возникают в смысловом пространстве, конституируемом самими смыслами. При этом смыслы обмениваются только на смыслы и ни на что другое. В качестве аналогии можно взять матричный синтез ДНК: «новая» нить выстраивается на поверхности «старой», копируя ее, хотя, конечно, в этом процессе возможны мутационные сбои, которые и выступают движущей силой биологической эволюции. Нить ДНК представляет собой чистую информацию, информационная значимость ее конституируется лишь в момент самого матричного синтеза. Если же мы попытаемся выяснить, что является субстратом информационной нити, то обнаружим код, создаваемый триплетами азотистых оснований, возникающий благодаря их комбинации. Еще глубже мы обнаружим атомарную структуру вещества, которая опять-таки сводится к чистой информативности. И за всем этим не обнаруживается никакого «администратора», а лишь парадоксальным образом обходящий второе начало термодинамики синтез. Требовать за всем этим существования какого-то принципа организации - значит, требовать «предустановленной гармонии». Наше традиционное мышление требует, кроме того, признать существование некого начала, некой «самой первой» молекулы ДНК, что ведет нас к непродуктивному спору о первенстве между курицей и яйцом.
Но вернемся к постструктуралистскому субъекту. Как мы уже видели, эта инстанция возникает между сериями означающего и означаемого, выступая связующим звеном между ними. Вместе с тем субъект конституируется в этой коммуникации, ибо до нее никакого субъекта нет. Он является эффектом смыслопорождающей ситуации. Еще один важный момент: связи между означающим и означаемым не имеют характера однозначной бинарной оппозиции, как в схеме Соссюра. Элементы означающей серии постоянно «соскальзывают» с означаемой серии, нигде не находя жесткой фиксации, они «запаздывают» или, наоборот, «вырываются вперед». Поэтому посредствующий между ними субъект не только непрестанно меняется, но и в каждый условный момент имеет вероятностный характер. Делёз уподобил характер связей между означающим и означаемым ризоме - хаотически растущему в любых направлениях корневищу, у которого нет никакого центрального стебля или корня. Выходя на поверхность, корни становятся стеблями, а стебли, оказавшись в земле, растут как корни. Такова же ситуация с субъектом. Он постоянно «становится» во всех вероятных направлениях, но никакого магистрального направления у этого становления нет. Кроме того, субъект - это всегда «становящееся», но никогда не «ставшее». Последняя позиция означает для субъекта смерть. Именно это, считают философы постструктуралистского направления, произошло с неподвижным картезианским субъектом.
Данная позиция децентрации имеет отношение не только к проблеме субъективности, но и к вопросам этики и философии культуры. Позиция децентрации - позиция, прежде всего, этическая. Децентрированный субъект - субъект-«шизофреник», в противоположность центрированному субъекту-«параноику». Клиническая терминология философии постструктурализма является выражением радикальной критики традиционной философии. Посмотрим, какова логика этой критики.
«Параноидальное» традиционное сознание, опирающееся на представление о «Я» как центре субъективности, вырабатывает понятия нормы, блага, справедливости и т.п. и жестко фиксирует их. Эта жесткая фиксация диалектически требует своего иного -ненормальности, зла, несправедливости и т.п., которое объявляется противоестественным и неправомерным. Поэтому гуманизм, основой которого выступает центрированный субъект, утверждают постструктуралисты, порождает многочисленные институты подавления, а буржуазный либерализм плодит тоталитарные режимы. Более того, основанная на вере в «центр» культура постулирует существование культурного и геополитического центра. Таким центром, естественно, выступает Европа. Именно европейская культура Нового времени становится в субъектоцентристском мышлении центром в хронологическом, пространственном, политическом, экономическом и метафизическом отношениях. Кто такой субъект этой культуры? Белый мужчина, гетеросексуал, горожанин, работающий. Все, кто не вписывается в это понятие, - женщины, дети, гомосексуалисты, цветные, бродяги, безработные - подвергаются дискриминации. Этот буржуазный индивид обладает жестко центрированным мышлением, в котором четко выделяется магистральная линия ценностей. Он прекрасно отличает нормальное от ненормального, хорошее от плохого, правильное от неправильного, доброе от злого. Он твердо знает, чем капитализм лучше коммунизма, или наоборот, чем один сорт жевательной резинки лучше другого, и что, следовательно, он должен покупать. Самое главное - он всегда знает, в каком направлении следует двигаться человечеству, чтобы достичь благоденствия, к которому, конечно же, не будут допущены все инаковые. Буржуазному субъекту неведомо «соскальзывание»; для тех, кто этим «соскальзыванием» страдает, существуют специализированные учреждения, в которых специалисты сделают все возможное, чтобы вернуть их к «нормальной» субъективности. Фетишизация центрированной субъективности, отмечают философы-постструктуралисты, приводит к возникновению мощной системы подавления, основанной на мифологии, в центре которой стоит картезианский субъект.
Субъект-«шизофреник», о котором мечтают и приход которого провозглашают постструктуралисты, являет собой полную противоположность субъекту-«параноику». Он не различает правильного и неправильного, нормального и ненормального, он не имеет убеждений по поводу «верного» пути, которым следует двигаться человечеству. Он свободно перемещается в пространстве моральных и политических категорий, не останавливаясь нигде. «Шизофрения», по этой логике, выступает революционным потенциалом, позволяющим преобразовать не только общественное устройство, но и философию, освободиться не только от какой-то конкретной, но вообще от любой «мифологии». «Шизофреник» не просто разрушает (по большому счету, он вообще не разрушает, а всего лишь уклоняется), он созидает новый мир, и, если в его основе и лежит какая-то мифологема, то это не «мировой ясень», но «ризома».
Сторонник «традиционной», рационалистической философии может заявить о неправомерном смешении понятий гносеологии, этики и политики. Действительно, субъект гносеологии - не то же самое, что субъект общественных или производственных отношений. Однако в данном случае речь идет уже не о гносеологии или онтологии
субъекта, а скорее об универсальной экономике. Или, если угодно, о политике. В слове «слон», отмечал Лакан, уже содержится политика человека по отношению к слонам. Понятия и категории философии, напоминают постструктуралисты, представляют собой исторически сформированные концепты. Поэтому не имеет смысла говорить о том, что понятия «субъект» или «объект» отсылают нас к объективной реальности. Ведь и то, и другое, и третье - не реальность, а концепты, и только определенная модификация дискурса заставляет людей данной эпохи полагать, что они тем или иным образом - непосредственно, по аналогии, по принципу отражения или как-то еще - имеют отношение к «тому, что на самом деле». Давайте лучше посмотрим, говорят постструктуралисты, какого рода экономический обмен между элементами дискурсивной системы сложился в данном конкретном случае. Или, лучше: какая политика в отношениях между этими элементами характерна для данного дискурса. Эта политика и эта экономия будут сохраняться на всем пространстве эпистемы, в котором действует глобальная модификация дискурса. Одна и та же глобальная система экономии характерна для философии классического рационализма, буржуазного способа производства и обмена, миссионерского движения, провиденциалистских идей в биологии, уголовной системы наказания и карантинных мер во время эпидемии чумы. Вместо онтологии субъекта - его генеалогия. Вернее, генеалогия субъекта и есть его онтология.
Позиция децентрации субъекта требует отказаться от субъектно-объектной схемы описания отношений человека и мира. Это не означает, что постструктуралисты предлагают нам вообще отказаться от изучения субъективности. На сегодняшний день эта проблема существует, хотя вполне возможно, полагают они, что в будущем возникнет такая глобальная модификация дискурса, при которой эту проблему будет невозможно сформулировать. Сегодня же нужно ставить вопрос не о том, что такое субъект, но о том, какова его экономика. Сходный процесс, можем мы добавить, произошел в католической теологии: от вопроса о сущности Бога обратились к вопросам об экономике спасения. При этом Бога пришлось признать непостижимой данностью, зато о нем перестали «рассказывать истории», так что Бог стал персоной безо всякой личной истории. Вспомним, как Дж. Джойс описывает рассуждения маленького Стивена: «Бог - так зовут Бога, так же как его зовут Стивен. Dieu - так будет Бог по-французски, и так тоже зовут Бога, и, когда кто-нибудь молится Богу и говорит Dieu, Бог сразу понимает, что это молится француз».11 Француз становится таковым в тот момент, когда Бог его узнает. Dieu - так называет Бога француз. Француз окликает Бога по имени, и по тому, каким именем его назвали, Бог узнает француза. Л что такое Dieu? Так зовут Бога, т.е. это он самый и есть, ведь «Бог - так зовут Бога». Не так ли и с субъектом, который конституируется в тот момент, когда мы подвергаем его исследованию? Субъект - так зовут субъекта и, откликаясь на это имя, он становится таковым. В то же время происходит и наше становление, становление тех, кто его так назрал. Важное следствие из этого: субъект всегда таков, каким именем мы его окликаем. А имя нам диктуют правила дискурса. Пребывая внутри современного глобального дискурса, мы не можем выявить его конфигурацию и установить его закономерности. Это, заявляют постструктуралисты, дело будущего, которое само не будет знать своего дискурсивного настоящего.
Настало время для оценки постструктуралистского проекта децентрации субъекта. Прежде всего, надо признать, что уход от концепции центрированного субъекта диктуется не капризом и тягой к новизне, а тем, что сегодня нам уже более или менее известна конфигурация дискурса, породившего представление о «Я» как центре субъективности. Кроме того, нам известны пороки этого дискурса, и от них мы тоже хотели бы уйти. Это не движение вслепую, а скорее стрельба из лука с завязанными глазами. Не задавая воп-
росов субъекту и не окликая его этим именем, мы получаем шанс приблизиться к пониманию субъективности во всей ее текучести.
Что же касается критики традиционной философии, здесь, конечно же, не может не смущать резкость выпадов против рационализма и обвинения его во всех несчастьях человечества. В полемическом задоре постстрз'ктуралисты склонны к преувеличениям и излишнему акцентированию отдельных аспектов. Однако критические выступления еще не означают тотального неприятия. И недаром Деррида признавался в своей любви к метафизике. В конце концов постструктурализм тоже насквозь метафизичен. Однако его метафизику можно назвать альтернативной. Более того, эта метафизика обладает двумя несомненными достоинствами: во-первых, она отдает себе отчет в собственной метафизичности и потому относится к себе с некоторой ироничностью, а во-вторых, решительно приемлет плюралистичность и даже настаивает на ней. А это очень важное качество, необходимое для существования философии в гражданском обществе.
1 Как нетрудно заметить, термин «постструктурализм» в конце 1960-х голов еще не сформировался, так что терминологически различие между структурализмом и постструктурализмом не фиксировалось.
2 Foucault M. Dits et écrits. 1954-1988. T. 1. Paris, 1994. P. 665. Цит. по: Фуко M. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности / Пер. С. Табачниковой; Под рел. А. Пузырея. М., 1996. С. 352.
3 См .-.Лакан Ж. 1) Функция и поле речи и языка в психоанализе: (Доклад на Римском конгрессе, читанный в Институте психологии Римского университета 26 и 27 сентября 1953 г.) / Пер. Л.К. Чсрноглазова. М., 1995; 2) Семинары. Кн. I. Работы Фрейда но технике психоанализа (1953/54) / Пер. с фр. М. Титовой, А. Чсрноглазова (Приложения). M., 1998; 3) Семинары. Кн. 2. «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа (1954/1955) / Пер. А.К. Черноглазова. М., 1999; 4) Семинары. Кн. 5. Образования бессознательного (1957/ 1958) / Пер. с фр. А. Черноглазова. М., 2002; 5) Семинары. Кн. 11. Четыре основные понятия психоанализа (1964) / Пер. с фр. А. Черноглазова. М„ 2004.
1 См.: Делез Ж. 1) Складка. Лейбниц и барокко / Пер. Б.М. Скуратова; Под ред. В.А. Полороги. М„ 1997; 2) Логика смысла / Пер. Я.Я. Свирского; Под ред. А.Б. Толсгова. M.; Екатеринбург, 1998; 3) Различие и повторение / Пер. Н.Б. Маньковской и Э.П. Юровской. СПб.. 1998; 4) Что такое философия?/ Пер. С.Н. Зенкина. СПб., 1998.
5 Фуко M. 1) Слова и вещи. Археология гуманитарных наук / Пер. В.П. Визгипа и Н.С. Автономовой. СПб., 1994; 2) Археология знания / Пер. М.Б. Раковой и А.Ю. Серебрянниковой. СПб., 2004.
6Деррида Ж. 1) Голос и феномен (и другие работы по теории знака Гуссерля) / Пер С.Г. Кашинои и Н.В. Суслова. СПб., 1999; 2) О грамматологии / Пер. Н. Автономовой. М., 2000; 3) Письмо и различие / Пер. под ред. В. Лапицкого. СПб., 2000; 4) «Наконец-то научиться жить» (последнее интервью) / Пер. Н.С. Автономовой // Вопросы философии. 2005. № 4.
I Барт Р. 1) Избранные работы. Семиотика. Поэтика / Под ред. Г.К. Косикова. М., 1994; 2) Мифологии / Пер. С. Зенкина. М„ 2000; 3) S/Z / Под ред. Г.К. Косикова. М„ 2001; 4) Ролан Барт о Ролапе Барте / Пер. С.Н. Зенкина. М., 2002; 5) Система Моды. Статьи по семиотике культуры / Пер. С.Н. Зенкина. М.. 2003.
* См.: Бодрийяр Ж. 1) Прозрачность зла/Пер. Л. Любарской и Е. Марковской. М., 2000; 2) Символический обмен и смерть / Пер. С.Н. Зенкина. М„ 2000; 3) Соблазн / Пер. А. Гараджи. М., 2000; 4) Система вещей / Пер. С. Зенкина. М., 2001; 5) К критике политической экономии знака / Пер. Д. Кралечкина. М„ 2004.
3 Лакан Ж. Инстанция буквы в бессознательном, или Судьба разума после Фрейда / Пер. А.К. Чсрноглазова // Московский психотерапевтический журнал. 1996. № 1. С. 46.
111 Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только / Пер. Г.А. Михалкович. Минск, 1999. С. 17-18.
II Джойс Дж. Портрет художника в юности / Пер. М.П. Богословской-Бобровой //Джойс Дж. Соч.: В 3 т. М„ 1993. Т. 1.С. 214.
[Рецензент - проф., докт. филос. наук A.C. Колесников]
Статья поступила в редакцию 12 октября 2005 г.
