CC BY
116
ПОСТСОВЕТСКОЕ ПРОСТРАНСТВО КАК ОБЪЕКТ ГЕОПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКСПАНСИИ: ИДЕОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ
Гулбаат РЦХИЛАДЗЕ
доктор политологии, директор Института Евразии (Тбилиси, Грузия)
Георгий ВЕКУА
заместитель директора Института Евразии (Тбилиси, Грузия)
Вместо введения: Идеология как внешнеполитическое оружие
В современной научной литературе термин «идеология» приобрел негативный оттенок и понимается как основывающееся на неправде политическое орудие1.
Западные политики также вкладывают в это слово некий отрицательный смысл: по их мнению, «тот, кто говорит «идеология», пытается тем самым обесценить интеллектуальную или политическую позицию противостоящей стороны, считая ее целью реализации чьих-то узких интересов»2.
Зачастую под идеологией подразумевается «система мышления и ценностей, подчиненная каким-либо общественным, экономическим или политическим интере-
1 Cm.: Barion J. Was ist Ideologie? 3.Aufl. Bonn, 1974. S. 45; Hans A. Ökonomische Ideologie und politische Theorie. Göttingen, 1972. S. 126.
2 Cm.: Barion J. Op. cit. S. 9.
сам» и призванная «скрыть или завуалировать подлинные интересы какой-либо группы»3.
Но, с другой стороны, «трудно оспорить общепринятое определение понятия тотальной идеологии, согласно которому человеческое мышление во всех партиях и во все времена является идеологическим»4. Подобная констатация расширяет границы понятия «идеология».
Впрочем, выяснение вопроса, насколько идеология может быть правдивой, не является предметом данного исследования — нам здесь будет достаточно подтвердить, что «идеология» является одной из основных политических и, в частности, геополитических категорий.
3 Handwörterbuch Internationale Politik / W. Woyke (Hg.). Opladen, 2000. S. 148.
4 Mannheim K. Ideologie und Utopie. 8.Aufl. Frankfurt a.M., 1995. S. 70.
Статья подготовлена на базе доклада на Третьем евразийском научном форуме при Казанском государственном университете, проходившем с 1 по 3 июля 2010 г. в Казани.
Идеология тесно связана с политической борьбой и может иметь прикладной, инструментальный характер (негативная составляющая) либо являться самостоятельной целью политики (позитивная составляющая); иногда она может быть и тем и другим.
Каждая идеология, как «в большей или меньшей степени свободная и ясная система основных положений, определяющих направление политических дей-ствий»5, считает, что лишь она правильно оценивает реальность; одновременно разрабатываются инструкции и указания для практических действий.
Различают несколько форм политической идеологии: открытая, организованная, частичная, системная и тотальная6; однако те принципы, на которые все они опираются, остаются неизменными. В каждой идеологии есть то, что так или иначе роднит ее с «фундаментализмом», исходящим из убежденности в обладании истинным знанием7.
Идеологическое противостояние представляет собой борьбу между различными ценностями, выраженную в стремлении их интерпретировать.
5 Хюбнер К. Истина мифа. Москва, 1996. С. 338.
6 См.: Grundelemente der Weltpolitik / GottfriedKarl Kindermann (Hg.). 4.Aufl. München, 1991. S. 154.
7 Впервые термин «идеология» употребил в
начале XIX века французский философ Дестют де Траси (De Tracy D.A. Eléments d’idéologie: idéologie proprement dite. Paris, 1995). Принято считать, что в истории Нового времени было три «большие» идеологии, несводимые друг к другу: либерализм (буржуазная демократия), коммунизм (марксизм, социализм) и фашизм (национал-социализм). Аксиоматично, что любая идеология содержит в себе определенные ценности и зиждется на этих ценностях (на Западе из-за негативного восприятия «идеологии» предпочитают говорить о «системе ценностей», хотя это сути дела не меняет и существование идеологии не отменяет). В свою очередь, ценностей много и выражаются они в различных понятиях. Каждое понятие, как «мыслительная единица», нуждается в межсубъектном опосредовании, то есть в рамках общепринятого бытового или научного языка происходит объективизация этих понятий с помощью знаков — например, слов; уточненные таким образом понятия называются терминами, осо-
бенно если понятие обозначается одним словом (см.: Dreier V. Empirische Politikforschung. München/ Wien, 1997. S. 119).
В этой связи следует учесть, что идеологии могут содержать в себе как позитивные («ценности»), так и негативные («антиценности») смысловые конструкции; для выражения последних зачастую используют соответствующую терминологию (например, свобода/тоталитаризм). Все это относится к вербальной составляющей политики, которая влияет на сознание элит и масс различных государств и является одним из орудий внешнеполитической активности.
Таким образом, основополагающее значение для политики имеет вербальная составляющая — все касающиеся ее устные и письменные заявления.
История зачастую характеризуется как «постоянная борьба за слова», «борьба за победу собственных языковых установок и тем самым за победу собственного мира идей, собственной идеологии»8. Подобные утверждения можно отнести как к внутренней, так и внешней политике. Причем речь идет не столько о различном толковании тех или иных терминов в рамках разных языковых систем, сколько о «правильном», «универсальном» их переводе; какой-либо полностью «нейтральной» точки наблюдения не существует, так как любой «объективный» исследователь сам испытывает воздействие той или иной идеологии.
Идеология, выдвигающая указания к действию, является оружием и влияет на принятие политических решений. Поэтому ни одна политическая система и ни одно государство (даже те, в которых слово «идеология» априори воспринимается негативно) не в состоянии полноценно функционировать и вести активный и успешный политический курс без адекватной идеологии.
Последнее утверждение не является большим открытием, однако проблема в том, что посткоммунистические элиты зачастую пренебрегают идеологией, так как она ассоциируется у них с коммунистическими идеями, потерпевшими крах (напри-
8 Bergsdorf W. Politik und Sprache. München/Wien, 1978. S. 49.
мер, с коммунистической пропагандой позднебрежневских времен).
Положение усугубляется еще и тем, что Запад, придавая термину «идеология» негативный смысл, имеет свою четко кодифицированную и достаточно мощную идеологию, которую активно использует во внешней политике (об этом пойдет речь ниже).
Идеология тесно связана с геополитикой, которая, «как и всякая политика, нуждается в идеологической легитимации. Для того чтобы обезопасить государственные границы, удовлетворить территориальные притязания, расширить зоны влияния и отделить дружественные государства от враждебных, конструируются пространственные образы, которые приобретают идеологическую нагруженность»9.
После окончания Второй мировой войны в СССР и на Западе термин «геополитика» долгое время не употреблялся, так как считался «фашистской концепцией»; он и сегодня является объектом критического рассмотрения специалистов (об этом свидетельствует и использованный нами в данной статье сборник сочинений европейских политологов о геополитике, изданный в Австрии обществом «Критическая география»).
При этом даже критически настроенные авторы (в западной политологии они доминируют) вынуждены признать, что, несмотря на табуирование геополитики в по-
9 Zeilinger R.., Rammer Ch. Предисловие к сборнику: Geopolitik: zur Ideologiekritik politischer Raumkonzepte. Band 14. Wien: Kritische Geographie, 2001. S. 7.
ствоенной Европе, «геополитическое мышление продолжало формировать внешнеполитическую практику»10.
За геополитикой как академичной дисциплиной «чистая» научность признается лишь отчасти (эту точку зрения аргументированно подтверждает и А. Дугин, утверждая, что «геополитик не может не быть ангажирован...»)11. Одновременно подчеркивается (и мы с этим согласны) ее прикладной характер в военной, экономической и политической сферах: она «производит идеологию и делает возможным выделение нормативных принципов для национальной и интернациональной политики»12.
Некоторые авторы (например, Г. Киссинджер) противопоставляют друг другу геополитическое и идеологическое мышление во внешней политике13, но при этом имеется в виду не идеология как таковая, а так называемый политический идеализм, противоположный политическому реализму (к которому и относят геополитику)14, что никак не ставит под вопрос взаимосвязь геополитики и идеологии.
При изучении процессов, происходящих на постсоветском пространстве, ни в коем случае нельзя упускать из виду идеологический аспект.
10 Ibidem.
11 Дугин А. Основы геополитики. Москва. 1999. С. 92.
12 Zeilinger R., Rammer Ch. Op. cit. S. 8.
13 См.: Киссинджер Г. Дипломатия. Москва.
1997.
14 См.: O Tuathail G. Geopolitik — zur Entstehungsgeschichte einer Disziplin. В кн.: Geopolitik: zur Ideologiekritik politischer Raumkonzepte. Band 14. S. 26.
Идеологическая политика Запада в отношении постсоветского пространства
После краха коммунистической системы и развала СССР западное мировоззрение было безоговорочно принято большинством новых государств на постсоветском пространстве (ПП); в течение последних двух десятилетий Запад осуществлял свои геополитические интересы с помощью идеологического инструментария (и не только).
Безоговорочное признание странами ПП новых «ценностей» и введение в свой политический лексикон соответствующей терминологии («демократия», «права и свободы человека» и т.д.) дало западным державам возможности для косвенного (а зачастую и прямого) вмешательства в их внутриполитические дела.
Запад (в первую очередь США) постоянно выступает в качестве интерпретатора своих же ценностей; составляются «отчеты о правах человека», оцениваются «состояние демократии» и «свобода прессы» и т.д. Кроме того, западная идеология в постсоветских государствах, являющихся членами Совета Европы, укрепляется и с помощью различных юридических обязательств.
То обстоятельство, что Запад владеет стратегической дипломатической инициативой, подтверждается осуществлением «цветных революций» в некоторых странах ПП; целый ряд других государств (в дипломатии они выступают в роли «ответчика» с позиции объекта, а не субъекта политики) также признают приоритет западных ценностей.
Следует отметить, что в «идеологическую орбиту» Запада включена и Россия; критика, прозвучавшая в ее адрес в связи с чеченской войной, никого не удивила. Но вот если бы Москва осудила действия Вашингтона, связанные с «нарушением прав человека» в Гуантанамо, Ираке или Афганистане, — это стало бы из ряда вон выходящим событием.
Использование идеологии в качестве действенного внешнеполитического и, в частности, геополитического оружия началось относительно недавно — в XX столетии; оно тесно связано с политическим идеализмом («14 пунктов Вильсона», «Теория перманентной революции» и т.д.).
В эпоху колонизации заморских земель и в последующие исторические периоды (вплоть до окончания Первой мировой войны) для достижения геополитических целей использовалась главным образом военная мощь (ее демонстрация или применение). «Идеологическое закрепление» на колонизированных землях происходило с помощью религиозного миссионерства, которое никак нельзя считать идеологическим оружием (в том смысле, как мы понимаем это сейчас). Идеология не применялась в качестве внешнеполитического оружия до тех пор, пока не произошло освобождение колонизированных народов.
К концу XIX — началу XX веков расово окрашенные националистические идеологии Запада (например, Manifest Destiny в США) служили, в основном, для внутриполитической легитимации и вдохновления внешней экспансии15; во времена «холодной войны» уже наблюдалось конкретное идеологическое воздействие одной державы на другую.
В этой связи вполне уместно процитировать бывшего госсекретаря США Г. Киссинджера: «В 1971 году администрация Никсона решила включить Европейское совещание по безопасности в число своего списка инициатив, стимулирующих советскую сдержанность. Мы применили стратегию «увязывания»... Наиболее важным положением Хельсинкских соглашений явилась так называемая «третья корзина» по вопросам прав человека... которой суждено было сыграть ведущую роль в исчезновении с орбиты советских сателлитов, и она стала заслуженной наградой всем активистам в области прав человека в странах НАТО... «Третья корзина» обязывала все страны, подписавшие соглашения, претворять в жизнь и обеспечивать определенные, конкретно перечисленные основные права человека... В. Г авел в Чехословакии и Л. Валенса в Польше обеспечили себе место в пантеоне борцов за свободу благодаря тому, что использовали эти положения как во внутреннем, так и во внешнем плане для подрыва не только советского господства, но и коммунистических режимов в собственных странах... Я суммировал в своей речи отноше-
15 Cm.: Walter D. Imperialistische Großraumkonzepte? Anmerkungen zu einem eingängigen Bild. B kh.: Geopolitik: zur Ideologiekritik politischer Raumkonzepte. Band 14. S. 84.
ние ко всему этому администрации Форда: «Соединенные Штаты осуществляют процесс ослабления напряженности с позиции силы и уверенности в себе. Не мы обороняемся в Хельсинки; не нам бросают вызов все делегации с требованием жить согласно принципам, под которыми ставится наша подпись. В Хельсинки впервые за весь послевоенный период вопросы прав человека и фундаментальных свобод стали признанными предметами диалога и переговоров между Востоком и Западом. Конференция выдвинула наши стандарты человеческого поведения, которые были и остаются маяком надежды для мил-
лионов»16.
Очевидно, что между Хельсинкскими соглашениями 1975 года и началом горбачевской «перестройки» (когда произошло полное идеологическое проникновение Запада в советское пространство, превратившее его в ПП) существует явная взаимосвязь. Следует учесть и то обстоятельство, что советские руководители практически всегда (в большей или меньшей степени) чувствовали необходимость оправдаться и легитимироваться в глазах Запада.
Вот что пишет тот же Киссинджер о начале Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, с помощью которого США дипломатически закрепили свое присутствие на европейском континенте и получили обоснование для вмешательства в его дела: «Этот громоздкий дипломатический процесс имел в своей основе глубоко укоренившееся у Москвы чувство неуверенности в себе и неуемную жажду легитимации. Даже создав гигантский военный истеблишмент и удерживая при себе более сотни наций, Кремль действовал так, словно постоянно нуждался в подтверждении собственного могущества»17.
Уместно добавить, что даже Сталин, считающийся самым могущественным из советских правителей, прилагал усилия для создания позитивного имиджа СССР (приглашал видных левых западных интеллектуалов в страну, иногда подкупал иностранных послов и т.д.). Во времена Хрущева появляется известный лозунг: «Догоним и перегоним Америку!» Брежневскую эпоху красноречиво характеризует вышеприведенное высказывание Киссинджера. Подробно останавливаться на описании периода правления Горбачева и Ельцина с данной точки зрения, скорее всего, излишне.
Мы считаем нужным более подробно остановиться на анализе обстановки, сложившейся в периоды правления Путина и тандема Медведев — Путин, и попытаться выяснить, каким образом Россия как ядро ПП и его политический центр отвечает на идеологическую экспансию Запада.
Россия как самодостаточный «полюс» на постсоветском пространстве — потребность в новой идеологии
С приходом к власти Путина были пресечены наиболее значительные проявления вмешательства западных стран в дела России; новая власть взяла жесткий курс на укрепление суверенитета страны и обозначение собственных интересов, которые, как заявлялось, могут не совпадать и даже входить в противоречие с интересами западных стран, в том числе и США.
16 Киссинджер Г. Указ. соч. С. 691—692.
17 Там же. С. 690.
Более того, в действиях российского руководства стала вырисовываться геополитическая логика, изрядно подзабытая с горбачевских времен. Она выразилась, например, в стремлении установить более близкие партнерские отношения с западноевропейскими континентальными странами (Старой Европой) и попытках ослабить влияние США на них и на саму Россию; это проявляется прежде всего на уровне наиболее очевидных и насущных военно-политических и экономических интересов.
Гораздо сложнее обстоят дела с идеологической составляющей политики (например, с вопросом о ценностях). В целом, в путинский (а теперь уже и в медведевский) период западные ценности не ставились под сомнение; официальная позиция власти сводилась к тому, что Россия — европейская страна, которая строит либеральную демократию. Вместе с тем звучали заявления (особенно в период второго срока Путина) об особенностях России, проявляющихся, в частности, в понимании и интерпретации ценностей и идеологии политического устройства; был выдвинут тезис о «суверенной демократии».
Возникает закономерный вопрос: как оценить отношение к идеологии в современной России в целом?
В России главное внимание уделяется попыткам рационального, прагматического использования идеологических концептов. Подобная осторожность и утилитарность подхода связаны с крушением советской идеологической доктрины в 1980—1990-х годах и безоглядным принятием западных ценностных систем; это повлекло за собой тяжелые политические и социально-экономические последствия.
В современном мире все еще доминирует либеральная идеология (в виде постлиберализма), однако уже наблюдается оживление альтернативных идеологических концептов и попытки строить независимые от Запада идеологические системы: Боливарианское движение в странах Латинской Америки, идеология исламизма (особенно в иранском варианте), а также китайский путь развития.
Прагматичность мешает российскому политическому классу сделать четкий выбор между разными идеологическими концептами, однако попытки интегрироваться в западный истеблишмент продолжаются: российская политическая элита пытается «забыть» о некоторых неприглядных с точки зрения сегодняшнего дня моментах советской истории.
Надо признать, что влиятельные силы на Западе заинтересованы в создании образа России как враждебной и агрессивной страны (эдакого страшного медведя в ушанке с окровавленным топором); для этого используются отдельные фрагменты истории, зачастую связанные с периодом «холодной войны», интерпретированные в антирусском, даже русофобском духе.
Это заставляет российских политиков осторожно относиться к таким политическим фигурам, как, например, И. Сталин, которого народ в целом воспринимает более позитивно, чем официальные власти, — об этом свидетельствуют различные опросы и голосования.
Для сравнения можно упомянуть Китай, в котором до сих пор сохраняется почти официальный культ Мао Цзэдуна, хотя его правление было отмечено еще более серьезными провалами и ошибками; косвенным оправданием такого факта может быть то, что он, в отличие от Сталина, непосредственно не участвовал в европейской политике. Именно это обстоятельство вынуждает российских политиков оглядываться на своих западноевропейских партнеров.
Своеобразным символом идеологических противоречий, существующих в сегодняшней России, можно считать деятельность А. Солженицына. Он призывал к бескомпромиссной борьбе с советским строем и оказанию давления на СССР с позиций западных ценностей (права человека выше прав народа и т.д.), которые сам же и критиковал (особенно в поздний период своей жизни). Кроме того, у писателя наблюдались проявления
русского этнонационализма (как пример, высказывания о русских землях, захваченных казахами)18.
В настоящее время деятельность А. Солженицына — один из признанных источников идеологических рассуждений для российского руководства (в рамках его официальной позиции).
В чем же на самом деле состоит позиция Солженицына? Критика западных ценностей уже подразумевает тот факт, что тезис «Россия — европейская страна» подвергается сомнению и практически отвергается. Более того, введение в политический дискурс понятия «многополярности» также ставит под сомнение «европейскую» принадлежность страны.
Однако отказ от «однополярности» и противопоставление ей концепции «многополярности» недостаточен для теоретического обоснования идеи объединения в единое пространство бывших республик СССР (в том числе и РФ). Для этого Россию необходимо осмыслить не просто как отдельную страну и даже не как отдельно взятую «великую державу», а как центр особой «цивилизации».
Возникают закономерные вопросы: а верно ли вообще воспринимать Россию (и ПП) как что-то цельное? Как следует классифицировать это пространство? Какие функции выполняет ПП на евразийском континенте и каковы перспективы его развития?
Постсоветское пространство как большое цивилизационное пространство: необходимость и перспективы
Для начала попытаемся уточнить смысл термина «цивилизация», в отношении которого даже в мировых интеллектуальных и научных кругах до недавнего времени не существовало единого мнения. В XVIII, XIX, и даже XX веках это слово противопоставлялось таким понятиям, как «дикость» и «варварство»; подобную точку зрения разделяли многие идеологи и в первую очередь либералы и марксисты.
Однако следует уточнить, что в понятие «цивилизация» вкладывался и территориальный смысл: имелась в виду обширная территория, а не только время существования. В этой связи возникает ассоциация с термином «империя», но полного совпадения (в территориальном смысле) с понятием «цивилизация» у него нет; общей чертой обеих является лишь стремление распространить свое влияние на другие территории, населенные «дикарями» и «варварами».
В этой связи следует также определить соотношение терминов «цивилизация» и «культура». Этот вопрос неоднократно рассматривался множеством авторов, но наиболее распространенным является мнение о почти синонимическом соотношении этих слов, с тем уточнением, что культура больше обозначает духовные аспекты (в смысле искусства или творчества), а цивилизация — формальные структуры, рациональные системы и т.д. Однако в узком смысле они не тождественны, так как в рамках одной цивилизации могут существовать культуры различных этносов.
Что касается термина «пространство», то он понимается как «политическая организация почвы» (определение А. Дугина на основе теорий Ф. Ратцеля)19.
18 См.: Федерин А. Как не стоит обустраивать Россию // Община, 1990, № 47. С. 12—13; Копелев Л. Письмо Солженицыну (30.01.—05.02.1985) [http://imwerden.de/pdf/syntaxis_37_pismo_kopeleva_solzhenicynu.pdf].
19 Дугин А. Указ. соч. С. 35.
Еще в первой половине XIX века немецкий политэконом Ф. Лист выдвинул концепцию экономической автаркии (самодостаточности) «больших пространств»20. При этом на фоне экономической интеграции учитывался и «цивилизационный» аспект; неспроста им было предложено начать оформление таможенного союза между Австрией, Пруссией и другими германскими государствами (представителями одной и той же субцивилизации), которые должны были составить конкуренцию англо-саксонскому миру.
Значение взаимосвязи между пространством и цивилизацией для международной политики блестяще обосновал С. Хантингтон в своей знаменитой статье «Столкновение цивилизаций?» (1993 г.); впоследствии она была переработана и издана в виде книги. В ней был сделан один из важнейших выводов: цивилизации противостоят не «отсталости» и «варварству» (как считалось, например, в XIX в.), а друг другу.
Однако принципиально деление мира на цивилизационные пространства (привязывание понятий «цивилизация» и «пространство» друг к другу) придумано вовсе не Хантингтоном: оно существовало в европейской политической географии задолго до появления его статьи (например, в немецком языке вместо слова «цивилизация» употребляется «культура»)21.
Следует отметить, что подобное деление мира призвано не столько анализировать значение цивилизационных аспектов и объяснять происходящие процессы и события, сколько создать мыслительный порядок22.
Таким образом, восприятие и классификация политико-географической карты мира в качестве «больших цивилизационных пространств» (БЦП) имеет богатую традицию.
Рассмотрим, насколько применима эта концепция к ПП.
Несмотря на различия между народами бывшего СССР и новых государств, возникших на его месте, все еще сохраняются многие факторы, говорящие о том, что ПП представляет собой единый организм (по крайней мере, с культурно-цивилизационной точки зрения): все страны (включая Балтийский регион) так или иначе являются частью «советской цивилизации».
Применение подобного термина вполне уместно, так как за почти 70-летнее существование СССР у всех народов, населявших его территорию, сформировался единый менталитет; неоспоримым фактом является также и существование советской культуры.
Этого вполне достаточно, чтобы рассматривать ПП как единое целое, тем более что совместная история населяющих его народов уходит корнями в историю Российской империи, а русский язык продолжает оставаться средством межнационального общения.
Подобное рассмотрение ПП с учетом всех различий и противоречий уместно не только в политологическом аспекте; возможно, такой подход является в какой-то мере и политической необходимостью.
Россия, Казахстан и Беларусь, как основные акторы СНГ, представляют собой ядро интеграции, которая является их заявленной целью; к ним примыкают (с некоторыми оговорками) Таджикистан, Армения и, отчасти, Кыргызстан.
Украина, Молдова, Узбекистан и Туркменистан пока еще активно не включились в интеграционные процессы, но в принципе открыты для сотрудничества; единственным регионом, который «выпал» из ПП, является Прибалтика.
Что касается Грузии, то, несмотря на известную позицию нынешней власти, она все еще не может определить стратегию своего внешнеполитического курса; более того, воп-
20 Дугин А. Русская вещь. Т. 1. Москва, 2001. С. 123—124.
21 См.: Stöber G., Kreutzmann H. Zum Gebrauchswert von «Kulturräumen». В кн.: Geopolitik: zur Ideologiekritik politischer Raumkonzepte. Band 14. S. 219—222.
22 См.: Дугин А. Русская вещь. C. 227.
рос ее самоидентификации как части Европы или Евразии (что включает в себя и большую близость к России) все еще остается открытым.
В любом случае православное христианство занимает в республике доминирующие позиции, и уже одно это обстоятельство позволяет рассматривать Грузию как часть ПП (по крайней мере, до того момента, пока она не станет членом НАТО и/или ЕС, что является отдаленной перспективой, если не утопией), так как многие из проживающих здесь народов исповедуют православие.
Таким образом, очерченные нами границы ПП совпадают с внешними рубежами СНГ (плюс Грузия). Несомненно, что экономическая реинтеграция выгодна всем странам ПП; особого внимания заслуживает вопрос о политической необходимости превращения ПП в БЦП, что возможно лишь при условии тесного взаимодействия суверенных государств и добровольного пересмотра внешнеполитических приоритетов.
Следует также уточнить, что термин «большое пространство» подразумевает «качественное усиление, а не только расширение и увеличение»23.
Страны ПП стали объектом геополитической экспансии не каких-либо отдельных держав, а именно БЦП; имеются в виду прежде всего ЕС и США. Какие бы противоречия ни возникали между Европой и США, государствам ПП (и в первую очередь РФ) вряд ли стоит делать на них ставку при определении своей внешнеполитической стратегии, так как, несмотря на временные недоразумения, Запад представляет собой единый военнополитический, экономический и идеологический «механизм».
В этой связи вполне уместно обратиться к истории и привести цитату из книги немецкого политика К. Шмитта, который по поводу средневековых войн внутри христианской тогда Западной Европы писал: «Существенно то, что войны, ведущиеся между христианскими государями внутри христианского мира, носят ограниченный, регламентированный характер. Они отличаются от войн с нехристианскими государями и народами. Внутренние, ограниченные войны не отменяют единства Respublica Christiana. Они представляют собой междоусобицы в аспекте утверждения, осуществления права или реализации права на сопротивление и протекают в рамках одного и того же общего порядка, охватывающего обе воюющие стороны»24.
Сегодня между западными государствами вместо войн могут возникать лишь легко преодолеваемые дипломатические споры, которые, несмотря на их остроту, носят «ограниченный, регламентированный характер» и не отменяют единства западной цивилизации, оставаясь частью «общего порядка».
Таким образом, Запад — это исторически сформировавшееся мощнейшее БЦП, выступающее как субъект геополитики и претендующее на глобальность.
Постсоветские государства имеют дело именно с Западом, а не с отдельными акторами международной политики.
С другой стороны, в роли глобальной силы выступает воинственный исламизм, частичным объектом экспансии которого ПП уже успело стать.
Вместо заключения
Именно формирование БЦП может сохранить реальный суверенитет ментально и культурно близких народов бывшего СССР; для этого необходимо создание жизнеспособной идеологии (не имеются в виду идеи марксизма-ленинизма) при активном участии
23 Шмитт К. Номос земли в Праве народов Jus Publicum Europaeum. С.-Петербург, 2008. С. 562.
24 Там же. С. 33.
интеллектуальной элиты наций в целенаправленной методичной переработке и осмыслении идей, концепций, мифов, традиций, ценностей и исторической памяти. Решение подобной важной задачи невозможно без соответствующей государственной поддержки.
Необходимо твердо усвоить то, что писал К. Шмитт о средневековой христианской Европе: несмотря на внутренние войны и конфликты (события в Абхазии, Карабахе, Приднестровье, Южной Осетии, Чечне, Г рузии и др.), мы являемся частью одной цивилизации и не имеем морального права нарушать существующее цивилизационное (геополитическое) единство. Необходимо уже сегодня приложить все усилия для примирения конфликтующих сторон и восстановления доверия между ними.
