CC BY
30Старичёнок В.В.
Постсоветский национализм: мифологемы исторического нарратива в контексте современных вызовов и угроз
В статье анализируются подходы, в рамках которых через выпячивание негативных сторон коммунистической идеологии и советского прошлого наследники СССР отягощаются исторической виной, вклад Советского Союза в разгром фашизма умаляется, значение белорусского Сопротивления обесценивается, преступления национал-социализма релятивизируются, национал-коллаборационисты героизируются. Продвижение данного нарратива обеспечивается концепцией тоталитаризма, мифологемами российской оккупации и виктимности народа, идеологией национализма. Способом противодействия ему является последовательная и взвешенная историческая политика.
Ключевые слова: историческая политика, политика памяти, «спор историков», фашизм, коллаборационизм, коммунизм, ревизионизм, постсоветский национализм, феномен партизанства, Великая Отечественная война.
Историческая политика: белорусское измерение
В последнее время особое значение в Беларуси приобретает тема исторической политики, под которой понимается «система целенаправленной деятельности институтов государственной власти по формированию национального историко-государ-ственного мировоззрения человека и общества, укреплению историко-культурных и духовно-этических представлений людей, их готовности к созидательномутруду, отстаиванию государственной безопасности и национальных интересов Отечества» [Коваленя 2019, с. 10-11]. На государственном уровне
данный термин впервые использован в Концепции информационной безопасности Республики Беларусь, принятой в марте 2019 года: «Требует дальнейшей последовательной реализации государственная историческая политика, направленная на закрепление в Беларуси и за ее пределами белорусской национальной концепции исторического прошлого страны и белорусской модели памяти» [Концепция информационной безопасности Республики Беларусь]. В том же году были изложены ее концептуальные основы и обозначены наиболее часто использующиеся приемы искажения прошлого [Коваленя 2019].
В силу особой важности сохранения памяти о Великой Отечественной войне, ряд предпринятых государством мер касался вопросов, связанных именно с этим периодом. В 2019 году были внесены поправки в закон «О противодействии экстремизму», которые приравняли реабилитацию и пропаганду нацизма к экстремизму, в 2021 году принят отдельный закон «О недопущении реабилитации нацизма». В апреле 2021 года Генеральная прокуратура возбудила уголовное дело по факту геноцида белорусского народа во время Великой Отечественной войны и в послевоенный период. В государственных СМИ активно стали публиковаться материалы о планах Третьего рейха в отношении Востока, сотрудничестве с гитлеровцами национал-коллаборационистов, причастности последних к насилию против жителей БССР, использовавшихся коллаборационистами символах, прежде всего бело-красно-белом флаге. В рамках совместного белорусско-российского проекта был подготовлен сборник документов в шести томах о преступлениях нацистов и их пособников против мирного населения, который называется «Без срока давности».
Очевидно, историческая политика Беларуси перешла в наступательную фазу, что во многом обусловлено современными вызовами и угрозами национальной безопасности. Вместе с тем смыслы, подтачивавшие фундамент белорусской государственности через дискредитацию советского прошлого, принижение
роли Советского Союза в победе над фашизмом и отбеливание коллаборационистов, транслировались в публичном пространстве нашей страны в течение всего периода независимости. Очевидно, многое было заимствовано извне, в том числе у эмигрантских структур, работавших на Западе в период холодной войны [Валаханович 2021].
Проанализируем в этой связи тезисы, которые артикулировали отдельные немецкие ученые во время «спора историков», который разразился в 1986-1987 годах в ФРГ [Бергер 2012] [Земляной 2003] [Рулинский 2013]. Именно тогда в общественно-политической повестке возник термин «историческая политика», под которой понималась манипуляция историей с целью переконструирования коллективной памяти. Речь шла о релятивизации преступлений нацизма. Взгляд на этот спор позволяет лучше понять исторические нарративы, распространявшиеся в постсоветское время, зафиксировать общее и особенное в подходах немецких историков, пытавшихся опротестовать тезис об особой вине нацизма, и мифах, реанимированных в Беларуси в 1990-е годы.
«Спор историков» и новое прочтение истории
В 1982 году канцлером ФРГ стал Г. Коль, полагавший, что чувство вины, которое довлеет над немцами, мешает духовному и моральному обновлению страны. Его советник М. Штюрмер в статье «Земля без истории» (1986 г.) постулировал отсутствие в Германии позитивного взгляда на собственную историю, подчеркнув, что немцы заслуживают прошлого, которым могут гордиться. По его мнению, такое прошлое надо создать. Почвой для этого стали взгляды отдельных немецких историков. Профессор Свободного университета Западного Берлина Э. Нольте в 1986 году подготовил статью «Прошлое, которое не хочет проходить». Он утверждал, что в масштабах XX века преступления нацизма находятся в одном ряду со злодеяниями других стран, а прологом к нацизму и Освенциму был опыт большевизма и
ГУЛАГа. В аналогичном русле мыслил историк И. Фест, который фактически приравнял расовый террор нацистов к классовому террору большевиков [Земляной 2003, с. 520]. В свою очередь профессор Кёльнского университета А. Хильгрубер выразил мнение, что крах Третьего рейха был равнозначен поражению Европы, так как первый спасал последнюю от «большевистского потопа» [Рулинский 2013, с. 49].
Немецкие интеллектуалы во главе с философом Ю. Хаберма-сом осудили соответствующие взгляды, назвав их исторической политикой. Главный риск переоценки прошлого виделся ими в угрозе ревизионизма нацизма и реставрации тех составляющих, которые привели страну к катастрофе. При этом было замечено, что «перенос» вины с Германии на «другого» происходил очень аккуратно — так, чтобы не затронуть идеологических союзников по НАТО, на что обратил внимание Ю. Хабермас: «Идеологические планировщики хотят путем возрождения национального сознания создать консенсус, но при этом им необходимо вывести образы национал-государственных врагов за пределы стран — членов НАТО. Для подобной манипуляции теория Нольте создает большие преимущества» [Земляной 2003, с. 519].
Основная идея Э. Нольте — позиционирование фашизма реакцией на большевизм. Данная мысль уходит корнями в его первую книгу «Фашизм в его эпохе» (1963 г.), где он определяет фашистскую партию как «партию, возникшую из войны и боровшуюся против революции революционными средствами», а фашизм — как «антимарксизм, стремящийся уничтожить противника путем разработки радикально противоположной и все же сходной идеологии и путем применения почти тождественных, но характерным образом видоизмененных методов, действующих всегда в замкнутых рамках национального самоопределения и автономии» [Нольте 2001, с. 15, 35, 435]. Тем самым историк задает в качестве точки отсчета фашизма то время и то пространство, где этой идеологии не было. Одновременно он выводит за скобки его антилиберальную составляю-
щую. В результате фашизму придается характер вторичности в сравнении с коммунизмом и большевизмом. Более того, «источник» фашизма выносится за пределы Германии. Тем самым ответственность за его возникновение фактически переносится на Советский Союз. В свою очередь, гитлеровский террор объясняется иррациональными и фантомными страхами фюрера перед большевизмом, а уничтожение евреев — «той ключевой ролью, которые они играли в Советской России и Мюнхенской Советской республике» [Земляной 2003, с. 521].
Также в книге «Фашизм в его эпохе» Э. Нольте проводит параллели между сталинизмом и фашизмом: «В сталинской России немецким эмигрантам пришлось ощутить совсем не малые признаки фашизма». Высказывание австрийского мыслителя Ф. Боркенау о том, что с 1929 года Россия «вошла в ряды тоталитарных, фашистских государств», он находит заслуживающим внимания [Нольте 2001, с. 17]. Утверждая, что «разновидность нельзя постигнуть, подведя ее под более общее понятие», Э. Нольте подталкивает читателя к мысли об отождествлении национал-социализма и большевизма, делая при этом ряд оговорок. Процитируем историка, чтобы иметь представление о транслируемом им дискурсе: «Вопрос о тоталитаризме не приобрел бы столь выдающегося значения... если бы в основе его не лежало убеждение, что существует специфически современная форма тоталитаризма и что в рамках этой формы национал-социализм и большевизм по существу совпадают. Однако если два феномена проявляют далекоидущее сходство, но выросли из разных ситуаций, на очень различных субстратах и провозглашают очень непохожие цели, то либо это чисто формальное сходство, либо один из них следовал примеру другого. Возможно, что большевизм в его определенной стадии следует назвать фашистским, а фашизм в целом — большевистским: решение этого вопроса возможно лишь после того как понятия "фашизма" и "большевизма" будут содержательно изучены во всей их своеобразной природе, а не заранее подведены под формальное понятие "тота-
литаризм"» [Нольте 2001, с. 21]. Как следует из этого пассажа, Э. Нольте, будучи осторожен в собственных выводах, все-таки артикулирует возможность совпадения двух идеологий. Одновременно он проводит мысль о фашизме как «ученике» большевизма: «один из них следовал примеру другого».
Не менее осторожно Э. Нольте пытался делегитимизиро-вать партизанское движение, утверждая, что призыв Сталина к партизанской войне противоречил нормам международного права [Нольте 2003, с. 392]. В том же русле размышляет немецкий мыслитель К. Шмитт, посвятивший отдельную книгу феномену партизанства (1963 г.). Он констатирует следующее: «Партизан... не имеет прав и преимуществ комбатантов; он преступник согласно общему праву и может быть обезврежен в ускоренном производстве наказаниями и репрессивными мерами». Говоря об оккупационных властях, К. Шмитт исходит из их заинтересованности в том, чтобы «на занятой военными территории царил покой и порядок». Но партизан, как утверждает философ, «опасно нарушает эту разновидность порядка». Завершает рассуждения на эту тему К. Шмитт вопросом, могут ли иметься «такие случаи, при которых население испытывает необходимость в защите от партизана» [Шмитт 2007, с. 4245]. Опасность такой логики, если ее развивать дальше, заключается в следующем. Она позволяет совершить манипуляцию: с одной стороны, лишить население права на сопротивление, с другой — записать боровшиеся против захватчиков патриотические силы в «преступники», а гитлеровцев, реализовывавших истребительную политику, — в хранители порядка.
Вернемся к взглядам Э. Нольте. В изданной в 1987 году книге «Европейская гражданская война (1917-1945). Национал-социализм и большевизм» он обыгрывает еще один сюжет, ставший «классикой» для тех, кто пытается взвалить на СССР бремя ответственности за развязывание Второй мировой войны и представить Сталина агрессором. Речь идет об оценке войны Германии против Советского Союза как превентивной [Нольте
2003, с. 381-391]. Логика «превентивности» действий нацистов, якобы спасавших Европу от коммунизма, прослеживается и в рассуждениях Э. Нольте о позиции фюрера в отношении идеологических противников: «комиссары и люди из ГПУ — это преступники, и с ними надо обходиться как с преступниками» (речь Гитлера 30 марта 1941 г.); «политических комиссаров нельзя воспринимать как солдат и после проведенного отбора их следует убивать» (приказ о комиссарах от 6 июня 1941 г.). Очевидно стремление Э. Нольте трактовать данные установки как меры, исходящие из того, что большевики будут действовать таким же образом в отношении нацистов. В то же время историк избегает делать категоричные и однозначные выводы. С одной стороны, он утверждает, что приказ об уничтожении комиссаров был безрассудным, широко не применялся, был отменен в 1942 году. С другой стороны, он признает, что война переросла в уничтожение Третьим рейхом не только идеологического противника, но и «биологической субстанции» восточных народов, захват земли на Востоке [Нольте 2003, с. 387-389].
Таким образом, в работах Э. Нольте введен в оборот набор тезисов, которые у нас активно внедряются в общественное сознание с 1990-х годов. Фактически он постарался реляти-визировать преступления национал-социализма, представил большевизм «первопричиной» нацизма, а значит, и истоком всех бед, постигших Европу, указал на возможность отождествления коммунизма и фашизма (в его версии — сталинизма и национал-социализма), предложил трактовку гитлеровской агрессии против СССР как превентивной акции.
Постсоветский ревизионизм: белорусский контекст
Для стран постсоветского пространства значение происходившей в ФРГ рефлексии по поводу переоценки прошлого определяется тем, что многие из озвученных тезисов стали распространяться и на территории бывшего СССР. Однако их контекст отличается от того, что было в Германии. Немец-
кие историки пытались снять с немцев довлеющий над ними «комплекс вины» и хотя бы частично «перенаправить» ответственность за национал-социализм с внутреннего контура на внешний. Иными словами, речь шла о попытке избавить историческую память от вины, насколько это было возможно. Но в нашей стране тезисы, подобные тем, что транслировались в ходе «спора историков», наоборот, обременяли виной наследников «красной империи», использовались для очернения прошлого, обесценивали подвиг советского народа во время Великой Отечественной войны.
Для соседних с Россией республик (равно как и для отдельных территорий в России) был подготовлен нарратив, который «отсекал» советскую эпоху как время оккупации и колониального господства. Исследователь из Принстонского университета С. Ушакин говорит о «дискурсах постколониального отстранения», в рамках которых происходит поиск «несоветской точки отсчета национальной истории», что требует «постоянного переосмысления и перегруппировки советского прошлого» [Ушакин 2020, с. 212]. Вместе с тем это переосмысление идет в одном направлении. В основу исторической памяти закладываются концепты тоталитаризма и колониализма, которые формируют исключительно негативные коннотации о времени российского доминирования и порождают представления о соседних с Россией «народах» как жертвах истории. В то же время образ «жертвы» инструментализируется и используется для отвлечения внимания от собственной ответственности за преступления: «Если все жертвы, то нет палачей» [Махотина 2018, с. 79].
Несущей конструкцией данного нарратива является категория тоталитаризма, которая становится критерием для сопоставления одних идеологий с другими. Либеральный порядок в этой парадигме позиционируется царством свободы, а фашизм и коммунизм — злом, в сущности одинаковым. В конечном итоге идеологии тоталитаризма и вовсе уравниваются друг с другом.
В книге белорусского философа В. Акудовича «Код отсутствия» развивается мифологема оккупации. Ключевым ее звеном является посыл о том, что белорусы приспособились и смирились со статусом «жертвы»: «положение оккупации сделалось естественным для белорусов, со временем они приспосабливались к чужеземному гнету как к давлению атмосферы» [Акудовхч 2007, с. 55]. Это интерпретируется как извечная несвобода белорусов, которая порождает у них «стихийный фатализм», конформизм и лояльность по отношению к власти, скептическое отношение к националистической идеологии.
Рассматривая из этого ракурса феномен белорусского партизанства, философ утверждает, что партизаны спровоцировали немцев на «внеплановую жестокость», а идея сопротивления немецко-фашистским оккупантам — небелорусского происхождения и навязана Россией. Соответственно, «то, что для России было Великой Отечественной войной, для нас — самоуничтожением» [Акудовiч 2007, с. 56]. Однако что ждало бы страну, если бы белорусы отказались от борьбы и перешли на сторону гитлеровцев? Как быть с планом «Ост» и политикой уничтожения «биологической субстанции» на Востоке, о которой писал тот же Э. Нольте? Поэтому, как подчеркивает белорусский историк В. Гигин, старательно насаждаемый миф о том, что нацистский террор был всего лишь ответом на партизанские акции, «полностью опровергается документами и фактами» [Гигин 2021].
Очевидно, партизанство высветило субъектность белорусского народа, который совместно с Центром, находившимся в Москве, организовал эффективное сопротивление врагу, продемонстрировал умение побеждать, внес значимый вклад в разгром нацизма [Стариченок 2017]. При этом партизан, который в конечном итоге стал победителем, а не жертвой, никак не подходил под образ «забитого» и безвольного белоруса, нарисованный В. Акудовичем. Факт белорусского Сопротивления вступает в противоречие с виктимным нарративом постсоветского национализма, а потому оно трактуется как миф, подле-
жащий деконструкции. Еще в 1990-е годы немецкий ученый Р. Линднер отметил, что лишь «немногочисленные историки работают над историзацией этого мифа и тем самым его разрушением» [Лшднэр 2005, с. 22].
Но этот пробел был быстро заполнен. И вот уже исследовательница Д. Ситникова рассматривает официальную версию истории партизанства «как колониальный проект, призванный поддержать авторитет метрополии на территориях, способных выйти из-под контроля» [Ситникова 2008, с. 421]. В свою очередь, и Сталин, и Гитлер обозначаются источниками внешнего господства над Беларусью. Следовательно, как утверждает С. Ушакин, «как и фигура фашиста, фигура партизана становится знаком вторжения — в данном случае с востока», что выносит за скобки «проблематичные истории сопротивления и коллаборационизма как одинаково бессмысленные» [Ушакин 2020, с. 221-222]. Таким образом, феномен белорусского партизанства, с одной стороны, обессмысливается, с другой — опошляется, оборачиваясь в знак вторжения, а не защиты Родины. Такой нарратив создает поле, в котором противостояние любому тоталитарному режиму может быть названо Сопротивлением, что и транслирует В. Акудович, когда говорит, что «белорусский коллаборант типологически не отличается от советского партизана» [Акудовiч 2007, с. 62].
Итак, на нашу страну транслируется откровенно ревизионистский подход, каркас которого выстраивается посредством следующей логики. Концепт тоталитаризма сосредотачивает внимание на насилии и подавлении инакомыслия, что было присуще как фашизму, так и коммунизму. Из этого выводится схожесть двух идеологий, которые фактически уравниваются, несмотря на то что их содержание кардинально отличается друг от друга. В свою очередь, политические репрессии в Советском Союзе становятся элементом конструирования мифа об оккупации Россией соседних республик, которая будто бы тормозила их развитие и блокировала раскрытие национального потенциа-
ла. Риторика борьбы против советского «оккупанта» маскирует пособничество коллаборационистов нацизму и их причастность к истреблению мирного населения. Вот что пишет белорусский историк И.А. Валаханович о том, как происходит отбеливание таких пособников, приводя в качестве примера Е. Жихаря: «Активное участие "последнего самурая Глубокщины" в деятельности пронацистских Союза белорусской молодежи, а также Белорусской независимой партии, обучение в разведшколе Абвера, руководство бандгруппой и участие в многочисленных убийствах и грабежах советских граждан в послевоенный период — абсолютно не важны. Главное, что этот "талантливый парень" писал стихи, работал учителем в школе, около 10 лет успешно скрывался от сотрудников правопорядка и был ими убит при оказании вооруженного сопротивления» [Валаханович 2021].
Наличие коллаборационистских структур на захваченных Германией территориях превращается в инструмент формирования представлений о Великой Отечественной войне как гражданской. В результате глобальный характер войны сжимается до уровня борьбы за независимость местных националистов против коммунистов. В этой перевернутой с ног на голову логике оказывается, что именно националисты использовали фашистов в своих целях, а не наоборот, как это было в действительности. Такая интерпретация в какой-то степени выгораживает и Третий рейх, так как позиционирует его «освободителем» малых народов от коммунизма. По сути, это повторение лозунгов самих гитлеровцев, которые они транслировали, скрывая реальные планы. «Нельзя заранее провозглашать окончательные политические решения. Сначала должно хватить того, что мы приходим как освободители от большевизма, как защитники истязаемых народов», — написал 20 июля 1941 г. в своем дневнике рейхсминистр оккупированных восточных территорий А. Розенберг [Политический дневник Альфреда Розенберга 2015, с. 310]. Об истинных же планах немцев сказано предостаточно, в том числе и на страницах «Белорусского исторического обзора» [Лысак2020]. Со-
шлемся в этой связи на инструкцию А. Розенберга имперскому уполномоченному Прибалтийских стран и Беларуси, где сказано следующее:«Целью имперского уполномоченного в Эстонии, Латвии, Литве и Беларуси должно являться создание германского протектората с тем, чтобы впоследствии превратить эти области в составную часть Великой Германской империи путем германизации подходящих в расовом отношении элементов, колонизации представителями германской расы и изгнания нежелательных элементов» [Нюрнбергский процесс... 1989, с. 403].
Подведение итогов
Таким образом, после распада СССР в Беларуси стал продвигаться нарратив, который можно назвать постсоветским ревизионизмом, базисом которого стала идеология национализма. В его рамках происходит релятивизация ответственности нацистов за преступления, совершенные на советской земле. Перераспределяется она то на коллаборационистов, которые признаются отдельной стороной конфликта, то на партизан, «посмевших» оказать сопротивление врагу, то на Россию, которая «заставила» белорусов сражаться, то на Сталина, якобы из-за которого Гитлер вынужден был нанести превентивный удар по СССР, то на коммунизм, без чего не появился бы фашизм. Широкое продвижение этих конструкций на евразийском пространстве нацелено на переформатирование массовых представлений о прошлом, в котором оставлены лишь тоталитаризм и репрессии, народ-победитель превращен в жертву, а качество политической субъектности и национальной идентичности увязано со степенью обособления от России.
В Беларуси существует понимание, что данный нарратив нивелирует достижения советской эпохи, искажает суть политики Третьего рейха на захваченных во время Великой Отечественной войны территориях, выводит проблему коллаборационизма за рамки тем предательства и пособничества нацизму и переводит ее в плоскость гражданского конфликта и борьбы против
большевизма, умаляет роль партизанского движения, выносит за скобки вину Запада за развязывание Второй мировой войны, формирует негативное отношение к России. Активно противодействуя деструктивным нарративам, республика выработала взвешенный и сбалансированный подход к прошлому страны. Направлен он на сохранение и защиту исторической памяти, исходит из принципа «не навредить, не посеять в общественном сознании противоречий и раскола» [Коваленя 2019, с. 4].
Источники и литература:
1. Акудов1ч В. Код адсутнасщ (асновы беларускай ментальнасщ). Мшск, 2007.
2. Бергер Ш. Историческая политика и национал-социалистическое прошлое Германии, 1949-1982 гг. // Историческая политика в 21 веке: сборник статей / Науч. ред. А. Миллер, М. Лип-ман. — М., 2012.
3. Валаханович И.А. Мифы прошлого vs истории будущего-2 / И.А. Валаханович // [Электронный ресурс] Белорусский институт стратегических исследований. 5 апреля 2021. Режим доступа: https://bisr.gov.by/index.php/mneniya/mify-proshlogo-vs-istorii-buduschego-2. Дата доступа: 21.08.2021.
4. Гигин В. О корнях и проводниках гитлеровского геноцида // [Электронный ресурс] СБ. Беларусь сегодня. 22 июня 2021. Режим доступа: https://www.sb.by/articles/oni-shli-ubivat. html. Дата доступа: 17.08.2021.
5. Земляной С. «Спор историков» в ФРГ и «Европейская гражданская война» Э. Нольте // Нольте Э. Европейская гражданская война (1917-1945). Национал-социализм и большевизм. М., 2003.
6. Коваленя А.А. К вопросу об исторической политике // Белару-ская думка. 2019. № 8.
7. Концепция информационной безопасности Республики Беларусь, 2019. [Электронный ресурс]. Режим доступа: https://
pravo.by/upload/docs/op/P219s0001_1553029200.pdf. Дата доступа: 21.08.2021.
8. Лтднэр Р. Псторый i улада: нацыятворчы працэс i пстарычная палиыка у Беларусi XIX-XX ст. Выд. 2. СПб., 2005.
9. Лысак Н.А. Идеологические основы карательной политики нацистов: операция «Зимнее волшебство» / / Белорусский исторический обзор. 2020. № 1.
10. Махотина Е.А. Нарративы музеализации, политика воспоминания, память как шоу: новые направления memory studies в Германии // Методологические вопросы изучения политики памяти: сб. научн. тр. / Отв. ред. А.И. Миллер, Д.В. Ефремен-ко. — СПб., 2018.
11. Нольте Э. Европейская гражданская война (1917-1945). Национал-социализм и большевизм. М., 2003.
12. Нольте Э. Фашизм в его эпохе. Новосибирск, 2001.
13. Нюрнбергский процесс: сборник материалов в 8 томах / отв. ред. А.Я. Сухарев. Т. 3. М.: Юридическая литература, 1989.
14. Политический дневник Альфреда Розенберга, 1934-1944 / Под ред. И. Петрова. — М., 2015.
15. Рулинский В.В. «Спор историков» в Германии: проблема ответственности за немецкие преступления // Вестник славянских культур. 2013. № 1.
16. Ситникова Д. Партизан: приключения одного концепта в стране большевиков // Белорусский формат: невидимая реальность. Вильнюс: ЕГУ 2008.
17. Стариченок В.В. Партизан и рабочий: белорусский национальный характер // [Электронный ресурс] Евразия. Эксперт. 10 августа 2017. Режим доступа: http://eurasia.expert/partizan-i-rabochiy-belorusskiy-natsionalnyy-kharakter/. Дата доступа: 17.08.2021.
18. Ушакин С.В. Поисках места между Сталиным и Гитлером: о постколониальных историях социализма // AbImperio. 2020. № 1.
19. Шмитт К. Теория партизана. М., 2007.
