CC BY
75ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
УДК 882.01 - 31. Одоевский
DOI: 10.21779/2542-0313- 2017-32-2-69-76
Т.Н. Пашаева
Построение сюжета фантастической повести В.Ф. Одоевского «Саламандра»
Дагестанский государственный университет; Россия, 367001, г. Махачкала, ул. М. Га-джиева, 43а; nizamovna@list.ru
В 20-40-е годы XIX века в русской литературе получает развитие жанр фантастической повести с особым сюжетостроением, включающим в себя план «фантастический» и «реальный», что не удивительно для романтизма с его принципом «двоемирия». Данная статья является частью большой работы о творчестве В. Одоевского, поэтому в ней не рассматривается вопрос о том, какие произведения писателя могут считаться фантастическими. Мы признаем таковыми три его произведения: «Сильфида» 1837), «Косморама» (1840) и «Саламандра» (1841).
В статье анализируется одна из фантастических мистических повестей В.Ф. Одоевского -«Саламандра». Она состоит из двух частей. Первая - «Южный берег Финляндии в начале XIX столетия» - по сути, является предисловием, прологом ко второй, повествующей о героине Эльсе, или Саламандре. Обе части, безусловно, романтические по своему стилю, но первая часть - это историческая повесть времен Петра Великого. Вторая же - фантастическая повесть со свойственными ей поэтическими особенностями.
Главный вопрос, поставленный в статье: как связаны между собой эти две части? «Южный берег...» по жанру близок исторической повести. Писатель пытается реалистически изобразить события того времени. Отсюда тенденция к простому языку, к детализированному конкретному изображению быта. Вторая же часть - «Эльса» - мистическая повесть с явным присутствием в ней двух миров: реального, обыкновенного и мистического, загадочного. Здесь с большей последовательностью, чем в других повестях, осуществляется принцип двойной мотивировки.
Писатель-романтик выстраивает в ней особым образом два плана: действительный и ирреальный. В отличие от повести «Косморама», в которой границы между этими двумя планами размыты, в «Саламандре» читатель одновременно воспринимает оба пласта. Это расширяет пространственно-временные рамки событий и углубляет наше представление об образах.
Таким образом, Одоевскому удается «по совету Пушкина» именно в «Саламандре» выстроить «форму плана» повести так, чтобы «читать ее было легко».
Ключевые слова: Одоевский; «Саламандра»; «Южный берег Финляндии в начале XIX столетия; Эльса; фантастическая мистическая повесть; композиция сюжета; иррациональное и реальное.
Творчество В.Ф. Одоевского, как и повести 20-30-х годов XIX века, - тема мало-изучаемая в наши дни. Все лучшие работы по этой проблеме были написаны раннее, в основном в 60-80-е годы. Интересными в этом свете кажутся исследования Ю.Н. Сытиной, которая публикует статьи, посвященные как религиозно-философским взглядам Одоевского [14], так и другим проблемам его творчества [15]. В.В. Шумко в своей статье «Практическо-философская фантастика В. Одоевского», классифицируя фантастические повести писателя, считает, что «некорректно относить писателя к научным фан-
тастам» [16].
Занимается творчеством писателя и Н.К. Гусев [17], но его работы далеки от направления наших научных интересов [18].
Классикой в исследовании творчества Одоевского можно считать изыскания Н.В. Измайлова в академическом труде «Русская повесть XIX века. История и проблематика жанра» [6]. Он определяет, что необходимым условием фантастики 20-30-х годов XIX века является «априорно или в силу философско-религиозного мировоззрения принятое автором (как его искреннее убеждение или как литературный прием - это уже другой вопрос...) представление, получившее название двоемирия. Оно заключается в том, что якобы независимо от видимого и воспринимаемого человеком мира, независимо от окружающей его действительности и как бы за ней, за ее пределами существует иной, недоступный чувственному восприятию и не постигаемый разумом сверхъестественный «потусторонний» мир» [6, с. 135]. Такое представление восходит еще к глубокой древности, поэтому народное творчество, поверья и предания являются главным источником фантастических повестей. Иногда они представлены в форме сказок, а рассказчик оказывается очень близок к народным сказителям: Пасечник Рудый Панько, Ириней Модестович Гомозейко и др. Литературными же источниками русской фантастической повести являются утопический роман и повесть II половины XVIII в., готическая проза, литературная сказка, масонский роман, баллада [2, 4, 5].
Не менее сильным в это время было влияние немецкой романтической философии, особенно философской системы Шеллинга и творчества Гофмана, испытавшего сильное влияние этого философа. Нужно, правда, отметить, что более всех воспринял шеллингианскую философию Одоевский, который и явился создателем - «почти единственным» [6, с. 138] - философской ветви русской фантастической повести. И все же во многом сходные мотивы в подобного рода повестях объясняются особенностями развития романтизма вообще [8].
Подразделить фантастическую повесть на типы пытались многие ученые: Н.В. Измайлов, А.Н. Николюкин, Е.А. Маймин и другие. М.В. Лобыцина, например, выделяет: философскую фантастику («Двойник», или «Мои вечера в Малороссии» А.А. Погорельского); фольклорную фантастику (О. Сомов «Киевские ведьмы», «Русалка»); сатирическую, когда предметом сатиры является сама фантастическая повесть. Все названные типы, по ее мнению, представлены в творчестве Одоевского [7, 5, 6]. Позиция ученого является весьма спорной, так как критерии в подходе к повестям у нее разные: то содержательно-идейный, то структурно-формальный. Одно абсолютно справедливо: именно в творчестве В.Ф. Одоевского русская фантастическая повесть прошла все стадии развития, у него можно встретить все типы фантастики, которые он использует в самых разнообразных целях. Можно сказать, что высшего своего развития русская фантастическая романтическая повесть достигла именно в мистической прозе писателя.
Истинная фантастика предполагает путь (по мнению немецкого теоретика Жан-Поля Рихтера), «когда чудесное не разрушается и не остается в своей собственной сфере, но приводится в соприкосновение с нашим внутренним миром» [9, с. 55].
Романтический писатель всегда сохраняет представление о существовании двух миров. Мир идеальный, как бы он не был затенен, всегда стоял рядом с миром реальности, и «контуры» этого мира никогда не сливаются [10, с. 434]. Но в то же время романтизм пытается снять основное противоречие предшествовавших ему художественных форм: классицизма, Просвещения. Йенские романтики, например, предложили в качестве идеала «Объединение различных полюсов, как бы последние ни назывались, - ра-
зумом и фантазией, духом и инстинктом» [10, а 423]. Точно так же и П. Клюкхон утверждал (в 1941 году), что «царство разума и мир чувств, сознание и бессознательное, опыт и идея, природа и дух, размышления и душевная тоска, личность и общество, национальное своеобразие и универсальная широта взгляда, особенное и всеобщее, посюстороннее и потустороннее, - все эти противоречия, рассматриваемые Просвещением и родственными ему течениями в качестве антиномий, переживаются и осознаются романтиками как полюса, как друг с другом связанные, взаимно обусловливающие противоположности» [10, а 423]. Это утверждение может быть отнесено не ко всем русским романтикам, но к Одоевскому, учившемуся у немецких романтиков, излагающему в популярной форме их учения (и Шеллинга, и Шлегеля), - несомненно.
Одоевскому очень сложно было писать «нетрудно» (по пушкинскому выражению) фантастические повести, ведь он был ученым, философом, алхимиком и одновременно мистиком. Стараясь быть «пластическим» [14, а 235], он особым образом строит сюжет своих мистических произведений. Самыми значительными из них, по мнению П.Н. Сакулина [2], являются «Сильфида» (1837), «Косморама» (1840) и «Саламандра» (1841).
В «Сильфиде» изображены два параллельных пласта - фантастический и реальный. Но они не связаны друг с другом, два мира в ней не соотносятся, нет переходов, авторской «игры» с читателем. В настоящем мире нет и намеков на существование иного, иррационального мира.
В «Космораме» все иначе. В ней события иррационального плана поданы как происшедшие на самом деле, более того, их подлинность подтверждается реальными деталями и явлениями действительности.
Но в наибольшей степени близка Пушкину по принципам построения «Саламандра» (1841). Именно в ней фантастическое «имеет предел и правила». Как писал Достоевский, «фантастическое должно до того соприкасаться с реальным, что Вы должны почти поверить ему. Пушкин, давший нам почти все формы искусства, написал «Пиковую даму» - верх искусства фантастического. И Вы верите, что Герман действительно имел видение и именно сообразно с его мировоззрением, а между тем в конце повести, то есть прочтя ее, Вы не знаете, как решить: вышло ли это видение из природы Германа или действительно он один из тех, которые соприкоснулись с другим миром злых и враждебных человечеству духов» [17, а 376-377].
«Саламандра» по своему построению напоминает романтическую поэму: здесь есть примечания автора, носящие характер исторической, географической или этнографической справок. Повесть состоит из двух частей, первая из которой - «Южный берег Финляндии в начале XVIII столетия» - по сути, является предисловием, прологом ко второй, собственно повествующей о героине Эльсе, или Саламандре. Обе части безусловно романтические по своему стилю, но первая часть - это историческая повесть времен Петра Великого, вторая же - фантастическая повесть со всеми свойственными ей поэтическими особенностями. Как же связаны между собой эти два произведения?
Нужно учесть, что вторая повесть была написана раньше первой. Она была издана в 1841 году в журнале «Отечественные записки» под названием «Саламандра» (потом оно стало общим для всей повести). Историческая повесть тоже была опубликована в 1841 году, но чуть позже в альманахе «Утренняя заря». И только в 1844 году они были опубликованы в собрании сочинений Одоевского [2, с. 75-77].
Естественно, что Белинский восторженно приветствовал «Южный берег.» и снисходительно высказывался об «Эльсе» (называя ее по первому заголовку «Саламандрой» (1, т. XVIII, с. 314; т. IV, с. 452-454), не принимая ее загадочную мистику в
соответствии со своим мировоззрением.
Действие I части разворачивается во время войны России со Швецией при Петре I. На первый взгляд здесь осуществляется типичное для романтиков противопоставление цивилизаций (империи Петра - России) и «естественной», «экзотической» среды (дикой Финляндии).
Повесть же Одоевского преследует другие цели. Примечания писателя, вставки-рассказы из подлинного финского фольклора, «финская легенда», имена героев, использование мифов, образов, взятых из национального эпоса «Калевала» (впервые публикованного Элиасом Ленротом в 1835 году), финских народных песен (любимая песня Эльсы о березке описывает сотворение финского народного инструмента и, как указывает в сносках сам Одоевский, является частью 44 руны), - все это свидетельствует об интересе и знании писателем мифологии финского народа. Даже образ Петра I дается Одоевским сквозь призму мифологических представлений. Недаром в примечании писатель определяет эту повесть как «опыт рассказа, основанного большей частью на финских поверьях» [16, с. 244].
Жизнь бедных финских рыбаков на фоне поэтически величавой грозной финской природы уже не кажется декоративной, экзотической. Она выглядит исторической реальностью. Одоевский обращается к «первобытному» состоянию человечества потому, что абсолютно уверен: «Первобытное, инстинктуальное состояние человека не имело нужды в формах для того, чтобы (1 нрзб.) себя; когда ныне оно возвращается к сему состоянию посредством экстатического состояния (как бы состояния поэта), оно ищет образов для своего невыразимого состояния.» [14, с. 199].
Именно в этом утверждении и следует искать единство двух таких разных частей повести. Это не значит, что «Южный берег» лишь иллюстрация, объяснение всего того мистического, что произошло в «Эльсе» с героями. Перед нами встают реальные исторические события XVIII века: борьба юного Петра за власть, восстание стрельцов во главе с сестрой Софьей, реформы, война с Турцией и, наконец, со Швецией. Все эти события поэтически оформлены в виде финских сказаний. Народно-национальная стихия подчинила себе все: русский царь выглядит неким богатырем, близким финскому Вейнемейнену, который «рассердился» на людей и ушел, оставив только свою кантелу. С тех пор, по поверьям, финский народ ищет свое сокровище Сампо. Вся первая часть посвящена Петру I. Он, по сути, и является главным ее героем. Белинский отмечал, что Одоевский, воспользовавшись «преданиями племени, «написал «поэму», «которая в тысячу раз выше всевозможных «Петриад» и в которой образ Петра является столь верным и истинным действительности в своей мифологической колоссальности» [1, т. IV, с. 454].
«Финская легенда», прозвучавшая в рассказе старого Руси, становится завязкой: Якко, безграмотный мальчик из глухих финских лесов, наслушавшись песен о Сампо, о сказочном царе вейнелейсов, встретившись с русскими солдатами, отправляется в далекую страну искать своё Сампо.
Связь финского народа с судьбами России в петровские времена показана с исторической точки зрения. А это помогает писателю реалистически изобразить, например, картину битвы русских со шведами, близкую по описательности и достоверности к жанру очерка [18, с. 182-183]. Просто, без всяких эффектных сравнений и метафор Одоевский рассказывает о стычке шведов и русских: «Из лесу показалась толпа шведов. Увидев русских, они хладнокровно построились в боевой порядок и дали по отряду залп из ружей; но, кажется, не разочли расстояние: только немногие из русских лошадей были ранены; между ними была, однако же, и лошадь начальника отряда; он
спустил Якко на землю, вскрикнув: «Ребята, за мною!», с палашом в руке бросился на шведов. Шведы не успели дать второго залпа; русский отряд расстроил их ряды, смял их лошадьми и рубил палашами.» [16, с. 256].
Таким образом, в «Южном береге.» наблюдается, помимо романтических мифологических приемов изображения жизни (в основном это касается финской среды и образа Петра I), тенденция к простому языку, к детализированному конкретному изображению быта. Но касается это сцен из русской жизни. Семья Егора Павловича Зверева -он сам, его жена Федосья Кузьминишна и дочь Марья Егоровна - во многом по способу изображения близка к пушкинской семье Мироновых из «Капитанской дочки». Разговоры супругов друг с другом, со своей дочерью, их суеверные подозрения вполне напоминают некоторые сцены из гоголевского цикла «Миргород»: «Егор Петрович говаривал жене шепотом, чтобы не слыхали домашние: «не вашего ума это дело, Федосья Кузьминишна». А она отвечала также шепотом: «Что делать, глупешенька, мой батюшка, так век изжила, так и в могилку пойду». Никогда эти ссоры не выходили наружу; только домашние знали, что когда старики начинали говорить друг другу вы, то значило, что между ними черная кошка пробежала» [16, с. 267].
Но на этих же страницах, изображая Петра I и его героические деяния, Одоевский прибегает к совершенно иному стилю. Художественная целостность повести при этом не разрушается: и Петр I, и возникновение сказочной столицы в короткий срок воспринимаются как чудо простым финским мальчиком. Фольклорная гиперболизация в «Финской легенде» психологически объясняет восприятие испуганным Якко Петра как всесильного и непобедимого героя: «. на корме стоит человек высокого роста; черные его волосы разметаны по плечам; одною рукою он стиснул руль, другою ободряет потерявшихся матросов, но - еще минута, и катер должен опрокинуться. Якко смотрит, не верит глазам своим - это сам государь!» [16, с. 285]. Вся сцена выглядит как аллегория правления Петра.
II часть - «Эльса» - фантастическая повесть с явным присутствием в ней двух миров: реального, обыкновенного и мистического, загадочного, ирреального. Принцип двойной мотивировки, или завуалированной фантастики, осуществляется здесь с большей последовательностью, чем в «Космораме», где все мотивировки или мнимы, или в силу своей несерьезности не принимаются читателями в расчет: стихия иррационального властвует в этой повести.
В «Эльсе» же все иначе. По сюжету своему она может быть воспринята как вполне самостоятельное произведение, как типичная фантастическая повесть, рассказываемая в салоне Растопчиной: такой же странный, необычный Дом с привидениями (вспомним шутливое письмо Жуковского из Швеции о замке с привидениями) [15, с. 244], только «старобоярский». Дядюшка-мудрец, рассказавший мистическую историю, связанную с таинственным Домом, заменяется повествователем. Он молодой скептик, пытающийся объяснить все «загадки» рациональным, научным путем.
«Южный берег» и «Эльса» связаны образами главных героев Якко и Эльсы. Прошли времена Петра I, и личности перестали быть нужны. Безродный Якко остается без работы, все его мечты о России миновали: «Ах, мои золотые надежды, где вы? Где вы? Был бы жив великий, не то было бы. зачем получил я свет наук и образовал ум свой?» (16, с. 303). Отчаявшись, герой решил заняться алхимией, чтобы вновь добиться высокого положения или найти, выражаясь стилем «Южного берега.», свое Сампо.
Фантастические события подготавливаются видениями, снами, в которых Якко «видел берег Вуоксы, слышал шум иметрских порогов; Эльса была перед ним во всей своей красоте; она склоняла свою голову на грудь Якко, целовала его; ее кудри обсы-
пали его лицо; вокруг них лежали золотые слитки, драгоценные камни; светлое солнце сияло над ними и отражалось в радужных переливах» [16, а 307].
Первое видение Эльсы, пока еще не духа огня, Саламандры, показалось Якко, когда он в поисках решения вспомнил ее слова: «Ты наш, - говорила ему Эльса, - и должен быть нашим». Якко вспоминает о «таинственной силе» девушки. Он и сам был свидетелем загадочного ее прозрения у костра (когда она увидела картину смерти отца), да и она перед тем, как уехать из холодного чужого Петербурга, рассказывала ему о своей «сестрице» из огня, которая звала ее на родину. Он, правда, забыл о ее пророчестве: «В наших живоогненных чертогах светло и радостно, там встретимся мы и в одну пламенную нить сольемся с тобою» [16, а 279-280]. Но внимательный читатель свяжет потом все эти случайности и пророчества воедино.
Появление Эльсы в первый раз в огне по сути связано с заклинаниями Якко, вызывающими ее: «Эльса, Эльса! - сказал Якко - где ты? О, если б ты была со мною, ты, может быть, научила бы меня, что делать?» И далее: «Все, - повторил он, невольно содрогнувшись, - да, все, - сказал он с ожесточением, - о, чем бы я не пожертвовал в эту минуту, чтоб достигнуть моей цели! <...> Может быть, нужна жизнь человека.» [16, а 310-311]. И дух огня появляется.
Искусство сюжетостроения Одоевского настолько в этой повести совершенствуется, что читатель действительно не знает, чему отдать предпочтение: видению ли Як-ко, мистическому ли появлению в огне Эльсы - «струи белого пламени». Поверить ли, что это был «крепкий сон» Якко, или на самом деле в его жизни вновь появляется Эль-са? Тем более что девушка действительно возвращается к нему: Эльса-Саламандра с тех пор стала регулярно являться ему, а реальная Эльса, ничего не зная об этом, помогала ему, «хлопотала по хозяйству». Реальная Эльса звала его домой, на Иматру, но обогащавшийся с каждым днем с помощью Саламандры Якко не мог остановиться, он забыл о родине, об Эльсе, которая любила его: «Для него осталась лишь одна радостная минута в течение дня - та минута, когда свинец в руках его превращается в золото.» [16, а 323]. Якко окончательно продает свою душу: именно так воспринимаются дальнейшие события. Лишь в самом конце Эльса наконец слилась с Саламандрой, и сбылось ее пророчество: «из устья тянется пламя, обвивается вкруг него» [16, а 327].
Но повествование о мистическом происшествии завершается вполне прозаическими объяснениями. Слухи и предположения вполне реальны и приземлены: «.Только у него иногда ум за разум заходил», или «.господин Якко просто делал фальшивую монету, а потом, чтобы все прикрыть, сжег дом и убежал вместе с своею помощницею, чухонкою», или «он был сумасшедший» и т. д. Но и в людской молве Якко и Эльса соединены.
Ироническая приписка рассказчика ничего не проясняет, но и ничего не опровергает. Принцип двойной мотивировки, или, как его называет Ю. Манн, «завуалированной фантастики», соблюдается до конца. Причем можно сказать, что, как и в «Пиковой даме», читатель одновременно воспринимает оба плана, «и их взаимодействие и «игра» страшно углубляют перспективу образа» [9, с. 63].
«На канве обыкновенной реальности» - драматической истории финского мальчика, так и не прижившегося на чужбине, - проступает «сложный фантастический узор» и «самое обыкновенное, поверхностное» может иметь «самое глубокое значение» [13, а 611-612].
Таким образом, в «Саламандре» читатель одновременно воспринимает оба плана (и мистический, и реальный), что расширяет пространственно-временные рамки событий и углубляет «перспективу образа» (Ю. Манн).
Литература
1. Белинский В.Г. О русской повести и повестях Гоголя // Полн. собр. соч.: в 13 т. Т. 1. - М.: АН СССР, 1953. - С. 284-307.
2. Сакулин П.В. Из истории русского идеализма. Князь В.Ф. Одоевский: в 2 т. Т. 1, ч. 2. - М.: М. и С. Сабашниковы. 1913. - 485 с.
3. Измайлов Н.В. Фантастические повести // Русская повесть XIX века. История и проблематика жанра / под ред. Б.С. Мейлаха. Л.: Наука, 1973. - С. 134-168.
4. Лобыцина М.В. Своеобразие русской фантастической повести 1820-30-х годов (Н.В. Гоголь и В.Ф. Одоевский): автореф. Дис. ... к. филол. н. - М., 1991. - 24 с.
5. Николюкин А.Н. К типологии романтической повести // К истории русского романтизма. - М.: Наука, 1973. - С. 259-283.
6. Цит. по: Манн Ю. Поэтика Гоголя. Вариации к теме. - М.: Coda, 1996. -
474 c.
7. Манн Ю. Русская литература XIX века. Эпоха романтизма. - М.: Аспент Пресс, 2001. - 447 с.
8. Соловьев В.С. Философия искусства и литературная критика. - М.: Искусство, 1991. - 701 с.
9. Одоевский В.Ф. Русские ночи. (Сер. «Литературные памятники»). - М.-Л.: Наука, 1975. - 430 с.
10. Вацуро В.Э. Последняя повесть Лермонтова // М.Ю. Лермонтов. Исследования и материалы. - М.: Наука, 1979. - С. 223-252.
11. Одоевский В.Ф. Повести и рассказы. - М.: Художественная литература, 1988. - 384 с.
12. Достоевский Ф.М. О русской литературе. - М.: Современник. 1987. - 399 с.
13. Фейерхерд В. Романтизм и реализм в дилогии В.Ф. Одоевского «Саламандра»: Сб. статей «Проблемы теории и истории литературы». - М.: МГУ, 1971. - С. 175187.
14. Сытина Ю.Н. Религиозно-философские взгляды В. Одоевского 1830-х годов и их осмысление в отечественном литературоведении // Вестник МГОУ. Сер.: Русская филология. - 2012. - № 2. - С. 68-73.
15. Сытина Ю.Н. Повесть Одоевского «Новый год» и образ «вчерашнего» романтического героя на страницах «литературных прибавлений» к «Русскому инвалиду» // Вестник МГОУ. Сер.: Русская филология. - 2015. - № 5. - С. 113-118.
16. Шумко В.В. «Практическо-философская» фантастика В. Одоевского // Вестник Полоцкого государственного университета. Сер. А: Гуманитарные науки. -2013. № 10. - С. 67-72.
17. Гусев Н.К. В.Ф. Одоевский - издатель и журналист (1820-1840 гг.): автореф. дис. ... к. филол. н. - М., 2013. - 23 с.
18. Гусев Н.К. В.Ф. Одоевский и альманашный тип издания в России 1820-1840-х годов («Мнемозина», «Детские книжки для воскресных дней», «Сельское чтение») // Вестник МГУ. Сер. 10: Журнал мистики. - 2012. - № 2. - С. 41-53.
Поступила в редакцию 22 марта 2017 г.
UDC 882.01 - 31. Odoevsky
DOI: 10.21779/2542-0313- 2017-32-2-69-76
Plot structure of the Salamandra fantasy novelette by V. Odoevsky
T.N. Pashaeva
Dagestan State University; Russia, 367001, Makhachkala, M. Gadzhiyev st., 43a; nizamov-na@list.ru
In 1820-1840s a new fantasy novelette genre begins to evolve in Russian literature, a genre that has a peculiar plot structure and contains 'fantasy' and 'real' planes, which is not unusual for Romanticism and its principle of 'duality' of the worlds. This article represents a part of a big project about V. Odoevsky's works and therefore does answer the question 'Which creations of this writer can be considered fantasy?' Only three of his works are acknowledged as these: Silfida (1837), Kosmorama (1840), and Salamandra (1841).
The article analyzes one of V. Odoevsky's mystery fantasy novelettes, Salamandra. It consists of two parts. The first one, Southern Coast of Finland in the Early 19th Century, is actually a foreword, a prologue to the second part, narrating the story of the character of Elsa, or Salamandra. Both parts undoubtedly belong to Romantic style, but the first one is a historical novelette about the times of Peter the Great. The second part is a fantasy novelette with characteristic poetic pecularities.
The main question raised by the article is 'How are these two parts connected to each other?' Genre-wise, Southern Coast is close to a historical novelette. The writer is trying to depict the events of that time in a lifelike manner. Thus, this part tends to use simple language and depict daily life in precise detail. The second part, Elsa, is a mystery novelette with an evident presence of two worlds: real, mundane one and mystery one. Here the double motive principle is realized with a higher consistency, compared to other novelettes.
Here this Romantic writer carefully constructs two planes: substantive and unreal. As distinguished from Kosmorama novelette, where the lines between these two planes are blurred, Salamandra reader experiences both planes simultaneously. This extends the limits of space and time and makes image apprehension more profound.
Thus, 'after Pushkin's advice', Odoevsky manages to construct 'the plane form' in Salamandra in such a way that 'it is easier to read'.
Keywords: 1841, Odoevsky, Salamandra, Southern Coast of Finland in Early 19 th century, Elsa, mystery novelette, fantasy novelette, plot structure, unreal and real.
Received 22 March, 2017
