CC BY
106
УДК 130.2:001
В. Ю. Бородулин
Постпозитивистский постмодернизм: от «конца эпистемологии» к «концу науки»
В статье дается ответ на вопрос, каким образом структура научных революций ведет к прекращению научных революций. Показывается, как логика постэмпирического «конца науки» вписывается в логику постпозитивистского «конца эпистемологии».
The article gives the answer the question of how the structure of scientific revolutions leads to the cessation of scientific revolutions. It shows how the logic of post-empirical "end of science" fits into the logic of post-positivist "end of episte-mology."
Ключевые слова: конец науки, ироническая наука, постпозитивизм, конец эпистемологии, герменевтика, поэтика науки.
Key words: end of science, ironical science, post-positivism, end of epistemol-ogy, hermeneutics, poetics of science.
Неопределенный предел
Постмодернистский тренд от научности к литературности заметен даже в философии науки. И если книгой столетия в этой области стала двусмысленная «Структура научных революций» [7], то книгой десятилетия стал ироничный «Конец науки» [21].
Двойственный «конец науки» Дж. Хоргана следует из двух наименее разработанных идей двойственной «структуры» Т. Куна. Первая -проблема несоизмеримости парадигм, вторая - проблема ненаправленно-сти развития. Кун исходит из сходства эволюции науки с эволюцией жизни. «Структура научных революций» не признает никакой предустановленной цели процесса познания так же, как «Происхождение видов» не признает никакой предустановленной цели процесса жизни. Процесс идет от примитивных начал, но не направлен к чему-либо. Возрастание организованности и специализированности организмов есть ненамеренное следствие естественного отбора (взаимодействия среды и организма); возрастание конкретности и специализации дисциплин есть ненамеренное следствие отбора парадигм (конфликта в научном сообществе) [7, с. 225].
Несоизмеримость ведет к нарушению коммуникации через фронт научной революции. Ненаправленность ведет к нарушению коммуникации через перегородки научной специализации. Несоизмеримость парадигм отрицает беспристрастность науки как движение к объективности,
ненаправленность развития отрицает прогресс науки как приближение к истине [7, с. 223]. Первая сближает науку с искусством и философией1, вторая подводит науку к неопределенному пределу: «Что эти идеи означают для будущего науки? Не станет ли она походить на симфонию, переходящую в диссонанс, на зеркало, разбивающееся на все более мелкие кусочки?» [22, с. 96]. И если Кун говорит о возрастании специализации и ослаблении коммуникации в науке, то Хорган говорит о фрактальности науки: о бесконечной дробимости границ, не раздвигающей горизонт; о бесконечной ветвимости проблем, не возбуждающей интерес. Даже самый впечатляющий рост специализации, например в медицине, ничего не добавляет к фундаментальному описанию реальности.
Новизна не является целью науки, наука очень консервативна. «Природа должна сама первая подрывать профессиональную уверенность» [7, с. 221]. Но если нет экспериментальных прорывов, остаются только все более мелкие головоломки в рамках все более превалирующих парадигм:
«Кун понимал, что при силе современной науки и склонности ученых верить в многократно протестированные теории, наука вполне может войти в фазу постоянного нормального состояния, в котором невозможны последующие революции или открытия» [21, с. 77].
Сила современной науки, наряду с точностью и инструментальной эффективностью, состоит в необъятной области приложения. Квантовая и эволюционная парадигмы столь же фундаментальны, сколь и всеохватны. «Новые эксперименты, новые приложения и новые постановки старых вопросов» [9] только подкрепляют квантовую механику. И даже открытие внеземной жизни не изменит «аксиомы биологии», также как создание планетной геологии не изменило принципы «науки о Земле».
По сути, Дж. Хорган говорит о «смерти науки», убиваемой своей минующей силой, так же, как Х. Блум говорит о «смерти поэзии», убиваемой своей минувшей силой [1, с. 15]. Надо сказать, аналогия со «Страхом влияния» придает «Концу науки» цельность и блеск. И если Блум видит «истощение последыша» в лучших современных стихотворениях [1, с. 16], то Хорган видит «истощение последыша» в успешной Стандартной Модели [21, с. 130]. Сарказм ситуации в том, что за считанные годы риторика физиков поменялась полярно: с триумфа - в 1983 г.2 -на разочарование.
«Слабые» ученые оттачивают господствующие парадигмы, «сильные» их критикуют и перетолковывают (хотя и те, и другие используют
1 В постмодерне - как в премодерне, когда еще не было четкого отделения науки от
искусства, метафизики, мистики [7, с. 212; 20, с. 47].
2
Г од решающих эмпирических тестов Стандартной Модели - открытия частиц W и X.
одни фундаментальные теории1). Наука более не открывает знание, а умножает мнения, чем становится сродни литературной критике и философской герменевтике, занятых бесконечными толкованиями. Наиболее ярким примером является обескураживающее разнообразие интерпретаций квантовой механики.
Если в эссе Дж. Хорган [23] еще описывает превращение науки «в эзотерическое и фракционное предприятие», то в книге [21] он уже описывает вырождение науки в «ироническую критику». С одной стороны, наука переходит в фазу постоянной нормальной науки со все большей детализацией эмпирических исследований. С другой стороны, наука переходит в фазу иронической науки со все большей безудержностью спекулятивных гипотез. Версия самого Хоргана - постмодернистская бесконечность конца [21, с. 432]. Больше никаких эмпирических сюрпризов - только тоска по научным революциям.
В конце XIX в. предтеча постмодернизма Ф. Ницше писал, что «сама критика не производит какого-нибудь практического действия, а порождает опять только критику» [10, с. 190]. В конце века XX, эпигон постмодернизма, Дж. Хорган пишет, что «ироническая наука... напоминает нам... о том, как мало мы знаем... но ироническая наука не делает никакого значительного вклада в сами знания» [21, с. 52]. За время после публикации иронические прогнозы Хоргана не только сбылись, но и усугубились. С годами реакция на хоргановский «Взгляд на ограниченность знания на закате Века Науки» будет все точнее повторять реакцию Блума на ницшеанское размышление «О пользе и вреде истории для жизни»: «Оно воздействовало отрезвляюще уже тогда, и его еще больнее читать сегодня» [1, с. 45].
«Г ерменевтический поворот»
«Конец науки» является предельной манифестацией «конца эпистемологии» и блестяще иллюстрирует концепции «постпозитивистской» философии ситуациями «постэмпирической» науки. Проследим параллели с такими заметными позициями, как «неопрагматизм» Р. Рорти и «внутренний реализм» Х. Патнэма. Оба философа выступают против метафизического реализма, который провозглашает, что есть «реальность сама по себе», и эпистемологического фундаментализма, который провозглашает, что есть «абсолютные основания познания». «Пришло время моратория на Онтологию и Эпистемологию», - пишет Х. Патнэм [11, с. 508-509].
1 Если для теории достаточно быть эмпирически адекватной, то парадигма неизбежно вовлекает как онтологические предпосылки, так и ценностные предпочтения. И если для первой можно ограничиться интерпретационной функцией, то вторая запускает герменевтический круг.
В основе метафизического реализма Патнэм усматривает метафору «Божественного Взора»: когда мир рассматривается как совокупность объектов, независимых от сознания. Соответственно, возможно единственное и полное описание мира. Патнэм блестяще деконструирует эту «внешнюю» метафору, показывая, что референции на объекты мира не навязываются самими объектами. Что вопрос, из чего состоит мир, имеет смысл только внутри какого-либо описания, в рамках какой-либо теории: «... Имеются исключительно точки зрения действительно существующих личностей, отражающие различные интересы и цели, которым служат их описания и теории» [12. с. 71]. По выражению Т. Нагеля, есть разные взгляды «здесь и теперь» (view from “now here”), но недостижим единый «Взгляд Ниоткуда» (“view from nowhere”) [24, р. 59].
В основе эпистемологического фундаментализма Р. Рорти усматривает метафору «Зеркала Природы»: когда разум рассматривается как независимая от языка, истории и культуры сущность, которая «отражает» объекты мира. Соответственно, возможно достижение истины - точного «соответствия» представлений реальности «самой реальности». Эпистемология исследует процессы «отражения» и отбирает «неопровержимые репрезентации», достигая «незыблемых оснований» знания. Рорти блестяще деконструирует эту «зеркальную» метафору, показывая, что репрезентации объектов мира не навязываются самими объектами, что доступ к уму всегда опосредован физиологией и языком, образ мира всегда исторически преходящ и социально обусловлен:
«... Исследование оснований знания. может быть просто апологетикой, попыткой увековечения некоторой конкретной во времени языковой игры, социальной практики или самоимиджа» [16. с. 7]1.
В духе прагматизма оба демонстрируют, что истина имеет характер не соответствия, а обоснованного верования. Обоснование является целостным процессом, этим практика научного исследования не отличается от литературной критики или политического действия. Патнэм полагает, что научная теория не может подтверждаться «предложение за предложением» [12, с. 178]. Рорти считает, что в познании мы не способны «изолировать базисные элементы» [16, с. 236]. Патнэм говорит о «реконструктивной рефлексии» разума, снующего туда и обратно - между фактами и ценностями, между методом и разговором, между частью и целым:
«Существует своего рода петля обратной связи: основываясь на существующих нормах и стандартах оправдания, мы открываем факты, которые сами по себе ведут к изменению в картинах, питающих эти нормы и стан-
^Например, для М. Фуко, в частности, в работах «Политическая функция интеллектуала», «Власть и знание» в [18], и П. Фейерабенда [17] превосходство науки - специфически западный предрассудок, принятый в результате политического давления.
дарты (и, следовательно, косвенным образом к изменению самих норм и стандартов)» [13, с. 490].
Рорти прямо называет эту петлю герменевтическим кругом [16, с. 236]. Именно герменевтику - теорию интерпретации - Рорти противопоставляет эпистемологии - теории познания. Именно интерпретацией, а не познанием, занята постэмпирическая наука.
Эпистемология искала «общие основания» познания, «нейтральный каркас» исследования, «окончательный контекст» описания, который сделал бы все дискурсы соизмеримыми. Но, как показал Кун [7], полная соизмеримость недостижима, а, как показал Дэвидсон [6], полная несоизмеримость бессмысленна. И Рорти констатирует очередной конец -«конец эпистемологии». Но если нет эпистемологии, то нет и рационального согласия:
«Холистические теории дают право каждому конструировать его собственное маленькое целое - его собственную маленькую парадигму, его собственную маленькую практику, его собственную маленькую языковую игру - и затем вползать в них» [16, с. 234-235].
Именно наука всегда считалась областью, где преодоление разногласий возможно, так как «общим основанием» выступает «несомненная связь с внешней реальностью» - объективность, научные факты. Но все меньше эмпирических сюрпризов1 - и все больше эстетических оценок2. И Хорган провозглашает следующий конец - «конец науки». Но если нет эмпирической науки, то нет и эмпирической адекватности - главной когнитивной ценности науки [8, с. 107], позволявшей достигать рационального согласия. Иронические теории дают право каждому конструировать его собственную маленькую парадигму. «После эмпирики» от науки остается ироническая критика, так же, как «после эпистемологии» от философии остается герменевтика. Согласно Хоргану, в постэмпири-ческую эпоху в науке происходит своеобразный «герменевтический поворот».
Тогда как эпистемология есть попытка «чистого разума» выйти за пределы истории в поиске вневременных оснований, герменевтика напоминает, что разум неизбежно пред-рассудочен [2, с. 70-71] и историчен [3, с. 329]. Поэтому нет общих оснований. Но тупик эпистемологии -возможность для герменевтики: «С точки зрения герменевтики, быть рациональным это значит желать освободиться от эпистемологии... и желать освоить жаргон собеседника, а не переводить его в свой
1 Например, в космологии открытия ускорения расширения Вселенной и анизотропии космического фона куда менее значительны, чем открытия самого расширения и самого фона.
2 Так, в интерпретациях квантовой механики разговор идет об «уродливости» постулата редукции, «привлекательности» унитарности физики и т. п.
собственный» [16, с. 235]. Герменевтика способна устанавливать связи между разными культурами, историческими периодами, дисциплинами, «преследующими несоизмеримые цели в несоизмеримых словарях». Если для эпистемологии и эмпирической науки главное - завершение исследования, то для герменевтики и иронической науки главное -продолжение разговора. Для иронической науки нет окончательной теории, так же как для герменевтики нет окончательного перевода.
Г ерменевтика не столько другой путь познания - понимания, в противоположность объяснению, - сколько другой путь «совладания с материалом». Целью мышления здесь является не познание, а «образование», как называет Г адамер «некоторый вид осознания прошлого, которое изменяет нас» [16, с. 265], и «наставление», как называет Рорти «проект нахождения нового, лучшего, более интересного способа разговора» [16, с. 266]. Вслед за экзистенциалистами герменевтики рассматривают поиск объективного знания как всего лишь один из многих человеческих проектов.
Контраст между эпистемологией и герменевтикой Рорти обобщает до контраста между «систематической» философией, которая нормативна и конструктивна, и «наставительной» философией, которая есть реакция на первую:
«Великие систематические философы конструктивны и выдвигают свою аргументацию. Великие философы-наставники настроены на то, чтобы реагировать сатирой, пародией, афоризмами. <...> Великие систематические философы, подобно великим ученым, строят для вечности. Великие философы-наставники разрушают ради собственного поколения. Философы-систематики хотят направить свой предмет по безопасному пути науки. Философы-наставники хотят иметь свободное место для чувства удивления, которое иногда может быть вызвано поэтами.» [16. с. 273].
Сильные ученые не строят для вечности - они критикуют признанные теории. Анормальный дискурс всегда паразитирует на нормальном дискурсе, ироническая наука - на эмпирической науке. Уилер сыплет афоризмами, Бом составляет коаны, Дайсон отвечает притчами, Линде демонстрирует ловкость рук, Эдельман становится в позу, мистики атакуют сознание... В конце концов пределы размываются неопределенностями: наступает «конец концеведения», и Росслер шипит на демонов. «Затмение. Страдание. Пародия - / повсюду на арене мироздания» - историю иронической науки впору писать ироническому поэту [5, с. 86]. На худой конец, ироническому критику: «Поэт Джон Китс придумал термин "негативная способность" для описания способности некоторых великих поэтов оставаться “в неуверенности, тайнах, сомнениях без раздражающего стремления к фактам и разуму”. <...> Самой важной функцией иронической науки является служение негативной способности человечества» [21, с. 52].
Поэтика науки у Хоргана то метаисторична, как поминки по Просвещению, то фантасмагорична, как поминки по Финнегану. Фантасма-горичны ненаблюдаемые «вселенные-детки» Линде, который «мучился от мистических томлений, что одна физика не может решить всё» [21, с. 168]. Фантасмагорична компьютерная «искусственная жизнь» Лангто-на, которого «приводит в отчаяние линейность научного языка» [21, с. 325]. Фантасмагорична мифоэкологическая «ересь Геи» Лавлока, в коей сходятся воедино поэтика науки «на закате Века Науки» и поэтика политики «на закате Современности»1. Можно сказать, «настоящее исследование представляет собой пари, что другой способ мышления -присущий, например, некоторым видам поэтического творчества и мистицизма - может противостоять господству форм мысли, наделенных наукой и философией особыми привилегиями в западных культурах» [4, с. 348] (пари «против метода», заключенное еще Фейерабендом).
На «закате Запада» сначала Хайдеггер проговаривает необходимость отхода от исчисляющей рациональности науки и техники [19, с. 237-238], затем Рорти приветствует попытки перехода к поэтической активности по придумыванию новых целей, слов и дисциплин. Систематичности противопоставляется наставительность как надежда на продолжение «разговора Запада» [16, с. 276]. С одной стороны, ироническая наука - это вырождение исследования в разговор. С другой стороны, сильные ученые не смогут возродить эмпирическую науку, но они могут помочь предотвратить ее становление на путь постоянной нормальной науки.
Сдвиг разговора Запада «от религии через философию к литературе» [14] продолжается: «Наука пойдет по пути, уже протоптанному литературой, искусством, музыкой и философией. Она станет более интроспективной, субъективной, рассеивающейся, преследуемой навязчивыми идеями и неспособной отойти от своих методов» [21, с. 367]. У каждого своя интерпретация квантового измерения, так же как у каждого свое прочтение литературного произведения.
«Иронический либерализм» Рорти [15] фиксирует положение либерала в эпоху постмодерна, когда уже никто не верит в единую историю человека. «Ироническая наука» Хоргана фиксирует положение ученого в эпоху постэмпирики, когда уже никто не уверен в единой теории природы. Все теории равно спекулятивны и метафизичны. Остается только ирония: «Никогда не беги за автобусом, женщиной или космологической теорией, потому что через несколько минут появится другая» [21, с. 131].
За концом поэзии следует конец философии, за концом философии следует конец науки. Вслед за перечитыванием сильными поэтами вели-
1 «В идиоме, соединяющей миф и науку, существует сходная мысль, выраженная последователями теории Г айи, предположившими, что беспощадная Земля просто избавится от рода человеческого, чтобы перевести дух» [4, с. 347].
ких предшественников идет пересмотр Хайдеггером истории философии, вслед за передразниванием Витгенштейном концептуального анализа идет переинтерпретация сильными учеными фундаментальных теорий. Сильные поэты Блума взыскуют не истины, а обретения себя, философы-наставники Рорти - иного самоописания, сильные ученые Хоргана -мистического откровения. Полный постмодерн!
«В «Рождении трагедии» Ницше пишет, что чем большую область охватывает наука, тем больше парадоксов она встречает», - начинает Патнэм свои Кантовские лекции [13, с. 466]. Остроумный Патнэм демонстрирует трудности идеала безличностного знания и доводит «мечту науки, ничего не оставляющей за своими пределами» до парадоксального предела, за которым иронично проявляется «реализм с человеческим лицом». Ученые от Галилея до Гейзенберга переплавляли парадоксы в открытия, которые вели к новым парадоксам и новым открытиям, ad infinitum. Но сегодня наука охватывает столь большую область, что остаются сплошные парадоксы (все по Канту: опыт как предел, и антиномии за пределом). Остроумный Хорган показывает глупейшие лица умнейших людей и доводит иронию над «упертыми искателями Ответа» до жестокого предела, за которым парадоксально проявляется «наука с человеческим лицом» (Автор иронично оставляет судить читателю - умирает ли наука как фарс).
Список литературы
1. Блум Х. Страх влияния. Карта перечитывания. - Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 1998.
2. Гадамер Г.-Г. Семантика и герменевтика // Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного. - М.: Искусство, 1991.
3. Гадамер Х.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики. -М.: Прогресс, 1988.
4. Грей Дж. Поминки по Просвещению: Политика и культура на закате Современности. - М.: Праксис, 2003.
5. Грейфф Л. де. Под знаком Льва / пер. с исп. С. Гончаренко. - М.: Худ. лит-ра, 1986.
6. Дэвидсон Д. Об идее концептуальной схемы // Дэвидсон Д. Истина и интерпретация. - М.: Праксис, 2003.
7. Кун Т. Структура научных революций. - 2-е изд. - М.: Прогресс, 1977.
8. Лэйси Х. Свободна ли наука от ценностей? Ценности и научное понимание. - М.: Логос, 2001.
9. Менский М.Б. Квантовая механика: новые эксперименты, новые приложения и новые формулировки старых вопросов // УФН. - 2000. - 170. - № 6.
10. Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни // Ницше Ф. Сочинения: в 2 т. - Т. 1. - М.: Мысль, 1990.
11. Патнэм Х. Почему существуют философы? // Аналитическая философия: Становление и развитие. - М.: Дом интеллект. книги, 1998.
12. Патнэм Х. Разум, истина и история. - М.: Праксис, 2002.
13. Патнэм X. Реализм с человеческим лицом // Аналитическая философия: Становление и развитие.
14. Рорти Р. От религии через философию к литературе: путь западных интеллектуалов // Вопр. философии. - 2003. - № 3.
15. Рорти Р. Случайность, ирония и солидарность. - М.: Рус. феноменолог. о-во, 1996.
16. Рорти Р. Философия и Зеркало Природы. - Новосибирск: Изд-во Новос. ун-та, 1997.
17. Фейерабенд П. Наука в свободном обществе // Фейерабенд П. Избр. тр. по методологии науки. - М.: Прогресс, 1986.
18. Фуко М. Интеллектуалы и власть: избр. полит. ст., выступл. и интервью. - Ч. 1. - М.: Праксис, 2002.
19. Xайдеггер М. Вопрос о технике // Xайдеггер М. Время и бытие: ст. и выступл. - М.: Республика, 1993.
20. Xолтон Дж. Тематический анализ науки. - М.: Прогресс, 1981.
21. Xорган Дж. Конец науки: Взгляд на ограниченность знания на закате Века Науки. - СПб.: Амфора, 2001.
22. Xорган Дж. Революционер поневоле // В мире науки. - 1991. - № 7.
23. Xорган Дж. Рубежи современной науки // В мире науки. - 1993. - № 2-3.
24. Nagel T. The View from Nowhere. - Oxford: Oxford University Press, 1986.
