CC BY
24
© 2006 г. С.Н. Родионов
ПОСТМОДЕРНИЗМ И ФЕНОМЕН НАСИЛЬСТВЕННОГО ДЕЙСТВИЯ В ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОМ МИРЕ
Существуют несколько различных определений постмодернистского стиля мышления. Наиболее точную дефиницию данного понятия дает М. Фуко [1]. По его мнению, постмодернизм представляет собой новую эпистему, которая включает и превосходит общее онтологическое сомнение, порожденное западной философией.
Действительно возникновение постмодернистского стиля мышления связано с определенными обычаями в развитии культурного самосознания Запада, а также выражает коренные изменения в основных традициях западно-европейского мышления. Более того, постмодернистский дискурс как новый тип философской рефлексии, новый тип «онтологии ума» проявляет себя в резком противопоставлении к установкам классической парадигмы.
Утверждение «новой онтологии ума» как радикального сомнения сопровождается всеобъемлющей критикой самозамкнутых систем в различных сферах интеллектуальной деятельности (научное познание, политическое мышление, художественное творчество и т.д.), признанием «неблагополучности» статуса привычных понятий и позиций рационального разума. Мотивационной основой категорического неприятия постмодерном рациональности, несомненно, послужили притязания на универсальность классической философской традиции и утрата кредита доверия к инстанции смыслополагания, легитимировавшей индивидуальную и общественную жизнь.
Поворот к постмодернистской форме тотальной подозрительности к разуму и любым проявлениям концептуальной доминанты не является неожиданной трансформацией, а отражает реальное положение в современной социокультурной и эпистемологической ситуации.
Об этом убедительно пишет М. Франк: «...это появление постмодерна не было неожиданным, но лишало последних иллюзий. Стали очевидными границы технического распоряжения миром; механизм функционирования высокоразвитых индустриальных массовых обществ оказался столь сложным и непонятным, что конечная цель - "подчинить субсистемы целера-ционального действия руководящим целям коммуникативного разума" - стала звучать издевательски. Ин-терпретативные резервы прогрессистски-оптимисти-ческого модерна казались исчерпанными; в двери стучал смутный признак постмодерна. Опиравшиеся на понятие гармонии теории общественного консенсуса вытеснились "агонистическими", считающими конфликт языковых игр и жизненных форм теоретически неразрешенными» [2].
Иными словами, следует утверждать, что постмодернизм как стиль мышления, как новое видение мира выступает характеристикой особого мировосприятия и мироощущения современного человека на новой стадии развития цивилизации (прежде всего европейской), а также представляет собой концепцию «духа времени» XX в., включающую многозначные контексты духовного развития и социальных метаморфоз.
Как бы ни характеризовать современность, ясно, что она отмечена чертами кризисности (недаром слово «кризис» сегодня заменило собой слово «прогресс» -центральное в общеполитическом лексиконе Просвещения) и переходности к чему-то принципиально иному. Переход этот - не просто смена дат, одного века на другой, но нечто более глубокое. Вполне возможно, что в прошлое уходит не только XX в., но и целая историческая эпоха, как бы ее ни называть. Суть этого перехода трудно улавливается средствами обычного научного дискурса, формирующегося, как правило, в рамках достаточно устойчивой и стабильной общественной системы. В период резких исторических катаклизмов, возникновение дискурса «видения и объяснения» мира подобного постмодернистскому не может являться неожиданным или же совершенно случайным. Очевидно, правы те теоретики (например, У Эко и Д. Лодж), которые считают неизбежным появление подобного феномена при любой смене культурных эпох, когда происходит слом культурной парадигмы и возникновение на ее обломках другой. Причины этой смены могут быть самыми разными: и политического, и социального, и научно-технического, и мировоззренческого плана. Другое дело, что совпадение их во времени усиливает болезненность этой ломки сознания, обостряет восприятие кризисности самого человеческого бытия. Ощущение исчерпанности старого и непредсказуемости нового, грядущие контуры которого неясны и не обещают ничего определенного и надежного, и делает постмодернизм, где это настроение выразилось явственнее всего, выражением «духа времени» конца XX в., очередным fin du suecle.
При этом выступая как радикальный проект будущего постмодернизм в большей степени сосредоточивает не знание о нем, а его «чувствование», «предчувствия» иных времен и иного мира. Недаром Ж.-Ф. Лиотар выделил в качестве главного программного тезиса постмодернизма необходимость «оттачивать нашу чувствительность к различиям и усиливать нашу способность переносить несоизмеримое» [3].
В. Вельш, говоря о «конгруэнции» постмодернистских феноменов, предлагает расширительное понима-
ние специфики постмодернистской «чувствительности» с точки зрения ее проникновения во многие сферы человеческой деятельности [4]. С ним солидаризуется Ф. Джеймисон, который исходил из того, что термин «постмодернизм» означает эпоху истории западной цивилизации и отказ от проекта «модерн».
Разумеется, такой подход не единичен и не отражает всего многообразия точек зрения на сущность постмодернизма. Рассмотрим разные подходы в интерпретации постмодернистского стиля мышления и приведем основные определения из классического анализа данного феномена. Вот как характеризует постмодерн и особенности постмодернистского стиля мышления И. Хассан, теоретик американской культуры:
- неточность (благосклонность к двусмысленностям, цензурам, соскальзываниям);
- фрагментация, де-канонизация и «разоблачение» реальностий;
- утрата «я» и «внутреннего мира», распад «общности» с миром;
- не-презентабельность и не-репрезентабельность, ирония (проистекающая из перспективизма, а тот, в свою очередь - из многозначности);
- гибридизация, карнавализация (аналогичная ге-тероглоссии Рабле или Стерна и тождественная центробежной полифонии, веселой, многоцветной релятивности);
- перфоманс и соучастие (энергия в движении);
- конструкционизм, подразумевающий, что мир не дан нам раз и навсегда, но является процессом непрерывной генерации множества конфликтующих между собой версий;
- имманентность, интертекстуальность всякой жизни, являющейся связкой сопряженных значений [5].
Также возможен анализ постмодернизма, основанный на выделении его сущностных признаков как определенного типа философской рефлексии.
Назовем основные параметры импликативной автономии постмодернистского дискурса:
1. Отрицание всех ранее существовавших концепций, доктрин и стилей мышления. Резкое и явное отвержение любой претензии на обладание универсальной истины, подозрительное отношение к любому проявлению концептуальной доминанты.
2. Указания на то, что классическая парадигма себя полностью исчерпала; отказ от традиций рационального разума, непризнание категорий научного мышления: истина, сущность, причина, закономерность, объективность и т.д. И одновременно введение в обиход новых понятий и терминов: «деконструкция», «деструкция», «мышление интенсивности», «философия сингу-лярностей» и т.д.
3. Использование культурного опыта цивилизации как «текста» в целях конструирования своего собственного смыслообразующего пространства новой де-центрированной «квазиреальности», которая не содержит в себе высшего принципа или абсолюта.
4. Разрушение эстетики как метафизического принципа. Наделение понятий «ирония», «игра», «неопределенность», «случайность» единственно законным ста-
тусом значимости и предпочтения в осмыслении мира
5. Признание плюралистичности мира как совокупности универсумов - вместо монизма; утверждение понятий «bricolage» и «ризомность» как основополагающих принципов динамики культурной жизни.
Как известно, дословно bricolage (фр.) - действовать уловками. Бильярдный термин, означающий послать шар к борту, чтобы он, оттолкнувшись, пошел в обратном направлении и попал в лузу. Термин введен в научный оборот структуралистами. В применении к современности это по сути профанация. Ризома же -термин, заимствованный из биологии, способ роста корня у некоторых растений, раздробленное множество разнородных образований, беспорядочное возникновение множественности, движение, у которого нет вектора.
«Расшифровка» последнего пункта непосредственным образом связана с культурологическим подходом в рассмотрении феномена постмодернистского стиля мышления и эволюцией «кризиса» постмодерного сознания новоевропейского времени. И некоторые исследователи утверждают, что постмодернизм -это не стиль, не направление в философии и художественной жизни, а его можно определить как вид рефлексии европейских (и европейски ориентированных) интеллектуалов по поводу актуальной культурно-социальной ситуации.
Думается, такой подход слишком узок. Ведущий французский теоретик культуры Ж.-Ф. Лиотар замечал, что «"пост" в слове "постмодерн" обозначает не движение типа "come back", но некий "ана-процесс", процесс анализа, анамнеза, аналогии или анаморфозы» [6]. Однако Лиотар не делает жесткого, окончательного «привязывания» постмодерна к напряжению между европейской культурной территориальностью и материально «расщепленной» личностью человека Запада. Он только лишь задается вопросом, оппозиционен ли действительно постмодерн к «современности» - или он является лишь своего рода психоанализом новой европейской культуры?
В действительности постмодерн не локальное социокультурное явление, а глобальное, которое отражает крах всех универсалистских идеологий, под знаком которых прошел XX в. - все Новейшее время: при этом, высмеивая любую претензию на обладание универсальной истиной, он (постмодерн) стремится «отменить» axis mundi и выстроить свой децентрирован-ный «постмодерный на чисто негативных основаниях, на абсолютном отрицании высшего Принципа» [7].
Безусловно, мы видим, что постмодернистский взгляд на мир отмечен убеждением, что любая попытка сконструировать модель мира - как бы она ни оговаривалась или ограничивалась «эпистемологическими сомнениями» - бесполезна и бессмысленна. Подавляющее большинство представителей постмодернизма считают в равной мере невозможным и бесполезным пытаться устанавливать какой-либо иерархический порядок или какие-либо системы приоритетов в социуме и жизнедеятельности людей. Если они и допускают
существование модели мира, то основанной лишь на «максимальной энтропии» [8].
Следует отметить, что против концепции постмодерна выступили многие последовательные гуманисты, в частности, Хабермас, который распознал в этом «болезненный удар по великому проекту Просвещения» [9].
Безусловно, что постмодерн как «опыт интеллектуальной диагностики» (Ж. Делез) [10], в определенной степени является философской рефлексией, несущей в себе агональный реликт саморазрушительных импликаций, а концепт множественности и вариативности постмодернистской модели суждения, отрицающий смыслополагание, необходимо включает в себя поверхностную риторику субверсивного.
Непременное принятие постмодерном установки на тотальную критику рационального, наделение разума атрибутами тоталитарности внутренне противоречиво, так как не в силах предоставить общезначимых интерсубъективных правил аргументации или же, «если вы не претендуете на то, чтобы нечто утверждать, то вы не можете и ничего отрицать».
Высокомерная, пренебрежительная и отчасти с элементами апокалиптического установка постмодерна на критику логоцентризма является определенным отражением объективной ситуации, сложившейся в западном культурном социуме, когда утерян единый взгляд на мир, любая позиция относительна, не существует синтезирующей основы. Приходится констатировать, что вытеснение рационального всеобщего постмодернистским дискурсом - явление далеко не локальное, которое приобретает широкомасштабный характер и, расширяя свои границы актуализации, постепенно становится новой мифологемой XX в. Наше время, являясь временем глубоких структурных трансформаций социальной реальности и социальных перемен, связывает общественные проблемы с обстоятельствами, выходящими за пределы локальной окружающей среды человека и его внутренней жизни. По этой причине любой теоретический дискурс, какими бы ни были специальными проблемы исследований, не представляет собой некий вид развлекательного интеллектуального путешествия, а имманентно включается в многообразные конструкции социальной реальности.
Постмодернистский дискурс, не ориентированный на традиционные ценности и, прежде всего на такую безусловную ценность человечества, как разум, не улавливает сложную связь между коллизиями собственного целеполагания и закономерностями исторического развития теоретического сознания. Факты современной и прошлой истории человеческой мысли -это факты определенных успехов и неудач вполне конкретных идей и теоретических воззрений. В этом плане негативность реальности постмодернистского дискурса проявляет себя как самодостаточная артикуляция деструктивного мышления и в определенном отношении циничная социокультурная инструментализа-ция differend, безапелляционно профанирующая смысл и предназначение человеческой деятельности.
Многовекторность смыслообразований и жизненных стратегий постмодерна, эстетическая организация [aethetic spacing] постмодернистского дискурса, направленные на дескридитацию пространства классической парадигмы, проявляют его сущностные характеристики и размытость стиля мышления. В конечном счете отказ постмодерна от ориентации на традиционалистские формы жизни и мышления воинствующая критика рационального как новая стратегия устанавливает его собственные пределы осуществимости и значимости.
Указав негативные тенденции в становлении и развитии постмодернистского стиля мышления, вместе с тем следует отметить, что это не отменяет позитив постмодернистской альтернативы логоцентризму и фо-ноцентризму, так как многие понятия и категории, выдвинутые постмодернизмом, исходящие из конструктивной основы постструктурализма, сохраняют значимость и актуальность в процессе познания современной действительности (к числу таких «мегапоня-тий» и «принципов» постмодернистского познания мира относятся деконструкция, интерсубъективность, ме-тарассказ, постмодернистская «чувствительность», постмодернистская ирония «пастиш», принцип нонсе-лекции или фрагментарность повествования и др.).
Для того чтобы продуктивно продвинуться в дальнейшем исследовании нашей темы, автор считает целесообразным остановиться более подробно и детально на анализе собственно позитивного смысла появления и «манифистации» постмодернисткого дискурса на фоне тотального развертывания феномена насилия в интеллектуальном мире, связанного с немедленным введением неслучайных (нефлуктуативных) репрессивных санкций и ограничений по отношению к появлению нового знания в той или иной области познания. Именно в демонстративно негативной реакции системорепрессирующих образований, а также многочисленных конфессиализирующих пространств различных «законных» идеологий на появление нового (иного, или инаковости, способного противостоять устоявшемуся, признанному) заключается уязвимость определенных общественных форм контроля в интеллектуальной сфере.
Насилие в интеллектуальном мире носит скрытый, непрозрачный характер, своеобразно проникая во все большие стороны духовной коммуникации. На сегодняшний день явно обнаруживается и существует «насилие анализа, интерпретации, смысла» [11].
Иное, или Другое, как проявление новационных дискурсов нарушает монополию уже признанных, задействованных системами экспертов и потому отвергается изначально как нечто неуместное, нежелательное в существующем порядке присутствия. Логика систем не одобряет чужеродности и «априори» жестко санкционирует исключение «инородных» метафизик.
Тем не менее не стоит излишне проявлять мнительность и боязнь по поводу существования многообразия дискурсивных трансформаций. В этом плане полезно прислушаться к призыву М. Фуко, который
провозглашал, что необходимо «предпочитать то, что дано непосредственно в своем многообразии, предпочитать различие единообразию, предпочитать то, что течет, тому, что едино, мгновенные сочетания - системам. Убедитесь, что продуктивно не осевшее, а блуждающее» [1].
Человек, познающий постоянно и непрерывно, создает себе разные цели и предприятия. Следует ясно представлять, что наличие множества дискурсивных линий и «умирание» время от времени «больших» мета-дискурсов есть естественный процесс «способа сбрасывания шелухи интеллектуального прошлого» [12].
И, вероятно, допущение привнесения нового определяется не только закономерностями познавательного процесса, но и «неусыпными» потребностями жизненных реалий и метаморфоз хода исторических событий. Или же, говоря словами Ж. Деррида, в истории человеческого познания нет ничего более постоянного чем, то, что «метафизические презумпции сожительствуют с критическими мотивами» [13].
Однако установление даже относительного критического «равновесия» в дискурсивных оппозициях осложняется тем фактом, что самодостаточность того или иного заявления преимущественно подавляется и не принимается. Появление любого нового дискурса вызывает в большинстве случаев негативную реакцию. Возможность более или менее адекватного восприятия нового минимальна, так как оценка новаций происходит на основе уже принятых критериев и устойчивых стандартов, требований. По этой причине фон данного оценивания сопряжен с подозрительностью, недоверием и вынужденным отторжением. То, что мы обнаруживаем и определяем впервые, то, что существует для нас вне соответствия принятому порядку вещей, безусловно, вынуждено первоначально пребывать в маргинальном пространстве почти полного и абсолютного неприятия.
Тем не менее в определенные моменты и необратимым образом, несмотря на жесткие ограничения и различного рода репрессии, стратегии самобытных новаци-онных систем преодолевают локализацию и собственный статус маргинальных феноменов. На этапе становления постмодернистский дискурс преодолевает пространство маргинальности посредством самозаявления через выдвижение конструктивной критики традиционных ориентиров метафизического мышления, застывших форм в системе языка, а также различных социальных норм предписаний и ценностных установок.
Смена парадигм и иные значительные изменения в духовной ситуации исторических эпох сопровождаются не только конфликтами между рядом дискурсивных метаязыков, но также усилением возможностей установления стабильного развития новых проектов и одновременно принижения чрезмерного самомнения общепринятых («узаконенных») иерархических представлений и установок, исходящих от метафизической оппозиции, так называемых «больших нарраций». Происходит не просто отрицание непосредственно предшествующих дискурсивных стратегий и инстанций власти, а установление легитимных форм существо-
вания нового, позитива сохранения связи прошлых «метадискурсов» с настоящими. В этом смысле постмодернистский дискурс предполагает «примирение» интерпретирующего разума с прошлым. Оно не обязательно отменяется. Сохраняется essentiae, непрерывность познания мира.
Соответственно постмодернистское знание представляет собой имманентность самому себе дискурса о правилах, которые его узаконивают, а проблема приобретения или потери легитимности имеет призрачные исторические соотнесения. Иными словами, потеря легитимности тем или иным знанием инспирирована. Лиотар указывает: «То, что в конце XIX века могло проходить за утрату легитимности и сползание в философский прагматизм или логический позитивизм, было только эпизодом, где знание отмечалось включением рассуждений об обосновании высказываний, считавшееся законом, в научный дискурс. Такое включение, это не простая операция: она дает место "парадоксам", воспринимаемым как в высшей степени серьезные и "пределам" значимости знания, являющимся в действительности модификациями его природы» [14, с. 132].
Итак, то, что принимается за потерю легитимности, не является таковым. Это обозначает не что иное, как наличие имманентного мотива устремления постмодернистского дискурса к легитимности обоснований содержательного момента освобождения собственного метавысказывания.
Данный момент освобождения, который присущ понятию постмодерна имманентно, позволяет проявлять и «узаконивать» нашу способность суждения вне дискурса власти и при этом оно так же оттачивает нашу чувствительность к различиям и усиливает нашу способность выносить взаимонесоразмерность. Абсолютный контроль той или иной идеи (идеологии) уже давно показал свою несостоятельность в отношении к «взаимонесоразмерностям» и противоречиям. У немецкого исследователя постмодернизма П. Козлов-ски имеет место впечатляющее расширительное объяснение темы свободы постмодерна: «... понятие постмодерна является освобождающим, так как оно убавляет от стальных оков истории и необходимости, heimarmene, лишенный божественной полноты, плеромы, от философии истории, освобождает от Мирового духа, князя мира сего, и ведет к новому завоеванию свободы истории и исследований, к новому восприятию того, что не является (только) Разумом, то есть к Абсолюту и природе» [15, с. 28].
И совершенно справедливо полагать, что самоформирование и становление различных дискурсов (постмодернистский - не исключение), тождественные процессу легитимации (процессу признания), предполагают «.то, что Гегель называл "идентичностью идентичного и неидентичного" (Identität der Identität und Nichtidentitaf), а именно бытие-с собой-и-другим (das Bei-sich-und dem anderen-Sein) соединение идентичности и изменения, готовность оставать-ся-равным-самому-себе (Sich-selbstgleichbleiben) и испытывать преобразования» [15, с. 111].
В становление постмодернистского знания входит представление об основоположениях собственного происхождения и истории и одновременно свобода от этой истории.
Безусловно, историческое не может быть доминирующим коррелятом новых смыслообразующих новаций. Еще Аристотель не без оснований полагал, что изобретательность при конструировании нового состоит не просто в добывании подходящих средств для известной цели, а в преодолении негативной практичности и застывших исторических форм. Стагирит указывает, что «принцип создаваемого заключает в говорящем лице, а не в творимом предмете», и в то же время «разум в том случае есть истинный», когда существуют соотнесенность, взвешивание мотивов и намерений у познающего мир по отношению к прошлому [16].
В настоящее время, к сожалению, сложилось расхожее мнение, согласно которому считается, что постмодернизм есть концентрация нигилистических концептов и мотивов. Соответственно он предстает мировоззренческой системой и социально-философской концепцией абсолютного отрицания. Однако полагаем, что присутствие духа тотального отрицания в постмодерновом сознании преувеличена.
Сейчас постмодернистский дискурс не сосредоточивается на продолжении тотальной критики метафизических принципов, а выводит на первый план преодоление маргинального «обрамления» собственного «присутствия» посредством изобретения новых приемов и новых правил языковых игр. Постмодернистское знание легитимируется через разработку новых аргументаций, выявление и представление парадоксов, установление новых действенных языковых превращений и интерпретаций.
Постмодернистское знание противостоит жестким требованиям установления границ познания и одновременно позитивизму результативности, позиции немедленной продуктивности на запросы распределителей фондов. Отрицание излишней авторитарности и отсутствие в постмодернистском дискурсе притязания на «доминирование» позволяют избегать эффекта отрицательного feed back в пространстве взаимодействий различных систем власти и обладании. Вероятно, по этой причине постмодерн вне разочарованности и явной позитивности.
Согласимся не только с вышеизложенными высказываниями Лиотара, но и с мнением Ж. Бодрийара, который справедливо полагает, что постмодернистский дискурс необходимо включает в себя возможность противостояния/противоположения явно выраженному феномену выхолащивания и профанирова-ния прироста нового в познании, проявляющегося в современной рефлектирующей среде «через акты накопления сплошной компилятивности и симулятивных действий, фундаментальности совратительной псевдозначимости иных интерпретаций и дискурсов» [17].
Подведем итоги. В первую очередь следует утверждать, что, безусловно, постмодернизм как стиль мышления и новый тип философской рефлексии противостоит логоцентристской традиции в философии, выступая
новационной альтернативой авторитарным идеологиям и метафизическим спекуляциям. На раннем этапе становления постмодернизм преодолевает пространство маргинальности посредством самозаявления через выдвижение критики традиционных ориентиров и предписаний метафизического мышления, модернистского преобразовательного проекта. Эффект появления постмодернизма в корне изменил современную эпистемологическую ситуацию и привел к отказу от следования ранее доминирующим теоретическим схемам, «исчерпанным онтологиям» законодательного разума. Необходимость исследования причин возникновения, эволюции постмодернизма как стиля мышления и нового типа философской рефлексии как раз и диктуется тем, что постмодернизм в определенной степени является сам новой эпистемой, трансформации которой отражают сложность современного познавательного процесса. В этом смысле мы и говорим о новационном характере постмодернистского дискурса в его противоположении любому доминированию, псевдозначительности и профанации.
Литература
1. Foucault M. Histore de la sexualete. Paris, 1976 -1984. Vol. 1-3.
2. Frank M. Was ist Neostruktualismus? Frankfurt-a. Main, 1984.
3. Lyotard J.-F. La condition postmoderne: Rapport sur la savoir. Paris, 1979.
4. См.: Welsch W. Unsere postmoderne Moderne. Weinheim, 1987.
5. Hassan I. Making sense: The trials of postmodernist discoure // New lit. history. Baltimore, 1987. Vol. 18. № 2. P. 437-459.
6. Lyotard J.-F. Answering question: What is postmodernism // Innovation/Renovation: New perspectives on the humanities / Ed. by I. Hassan, S. Hassan. Madison, 1983. P. 329-341.
7. Генон Р. Кризис современного мира. М., 1991. С. 130.
8. Бодрийар Ж. Город и ненависть // Логос: Фило-софско-литерагурный журн. 1997. № 9. С. 115.
9. Habermas J. Knowledge and Human Interests. Boston, 1971. P. 75.
10. См.: Postmodernism in American fiction and art // Approaching postmodernism: Papers pres. At a Workshop on postmodernism, 21-23 Sept. 1984. Univ. Of Utrecht / Ed. by D. Fokkema, H. Bertens. Amsterdam; Philadelphia, 1986. P. 211-231.
11. The Foucalt Reader / Ed. by P. Rabinov. Har-mondsworth, 1984. P. 13.
12. Rorty R. Consequences of Pragmatism. Minneapolis, 1982. P. 87.
13. Деррида Ж. Позиции. Семиология и граммо-тология. Киев, 1996. С. 63.
14. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна: Пер. с фр. М.; СПб., 1998. С. 132.
15. Козловски П. Культура постмодерна: общественно-культурные последствия технического развития: Пер. с нем. М., 1997. С. 28.
16. Аристотель. Этика / Пер. Э. Радлова. СПб., 1908.
17. Boudrillard J. The Precession of Simulacra // A Postmodern Reader. Joseph Natali and Linda Hurchen. N.Y., 1993. P. 15.
Северо-Кавказский государственный технический университет
14 октября 2005 г
