CC BY
111
Пляска духов, 1997
Гончаровой, Филонова, Шагала, близкие к первобытным идолам, символизируют исходные, природные начала жизни. Привычная реальность в рисунках С. Дыкова наполняется новым смысловым содержанием благодаря нарушению взаиморасположения, пропорций предметов и частей относительно реально-привычного. Воображение художника проявляется в его умении изобразить знакомые предметы в различных, порой самых неожиданных и невероятных сочетаниях, положениях и комбинациях. Некоторые рисунки Дыкова отличаются не только гротескной деформацией реальных объектов, но и тенденцией к эротическим темам, приобретая по са-тириконовски шаржированную выразительность: «Соблазн», «Серебряная свадьба», «Мольба», «Влюбленный Ветер», «Духи Перевала Ночью», «Водовороты Весны».
Сюжетно-описательное начало отступает на периферию и уступает место раскрытию глубинно-смысловой жизнеорганизующей сути, обнажая не верхний, а глубинный слой действительности. Кажется, что, блуждая по лабиринтам собственной вселенной, художник открывает доступные только его сознанию связи явлений в мире. Он генерирует смыслы внутри своего графического языка, постоянно углубляя его энергоемкость. Ему важен не столько эстетический образ, сколько стремле-
ние посредством этой новой фигуративности выразить узнаваемые человеком духовные состояния, такие, как на рисунках «Идущие к Весне», «Смутный сон», «Любовный ветер», «Благословение Весны», «Души Влюбленных», «Злой Окрик». Стремление художника воспроизвести непостижимые глубины человеческой природы перемещает акцент на художественное воображение, на возможности внутренней интроспекции.
Каждая фигура на рисунках художника является своеобразным закодированным посланием, «ребусом», требующим расшифровки. Полисемантизм его пластических форм способствует созданию многочисленных ассоциативных цепей, которые, соединяя рациональное и интуитивное, переключают сознание в область архе-типического. Это вполне объяснимо, так как пластическая форма, чтобы претендовать на абсолютность, должна быть сведена к емкому архетипу. С. Дыков в своем творчестве обращается к универсальным культурным архетипам, к общим структурам человеческого существования — хаоса, творения, брачного союза мужского и женского начал: «Любовный Ветер», «Адам», «Ева», «Колдунья», «Невеста Ветра».
В результате творится новая, виртуальная реальность, построенная по законам, отличным от законов привычного, рационального и иерархически-упорядо-ченного мира, которая предстает как эстетически бесконечная, неисчерпаемая смысловая глубина.
В этом мифологизированном пространстве нет оппозиции свое/чужое, земное/небесное, живое/неживое в силу ощущения родства всего со всем: Человека с Землей, Земли с Вселенной. Произвольное же изменение пространственной структуры изображения дает дополнительную возможность материализовать свой индивидуальный взгляд на мир.
Разные времена и пространства сходятся в мире С. Дыкова в единое целое благодаря тонкой художественной интуиции. В итоге, если и есть в живописи С. Дыкова идея вечности, то это потому, что он опирается на настоящее, тождественное его вневременному прошлому. Для него — это и есть современность — время как сумма времен.
Библиографический список
1. Октавио Пас. Избранное / Октавио Пас. — М.: ТЕРРА — Книжный клуб, 2001.
2. Маточкин Е.П. Искусство Горного Алтая: взгляд в глубь веков / Е.П. Маточкин // Сибирский миф. - Омск, 2004.
3. Там же.
4. Кивцун О.А. Художник в русской культуре XX века: трансформация самосознания и творческих стратегий / О.А. Кривцун // Современные трансформации российской культуры. — М., 2005.
Статья поступила в редколлегию 06.06.07
УДК 008. 001 М.Л. Шуб
ПОСТМОДЕРНИСТСКАЯ ЦИТАТА КАК МЕХАНИЗМ ТЕМПОРАЛЬНОЙ КОММУНИКАЦИИ
Статья посвящена рассмотрению постмодернистской цитаты как механизма реализации интертекстуального содержания культуры. Цитата является основной формой гармоничного соединения прошлого, настоящего и будущего, а также важнейшим способом снятия конфликта противостояния актуальной действительности и истории.
Рассмотрение феномена цитаты в парадигме постмо- ность текста, а точнее как локальный текст метатексту-дернизма является частным вопросом более широкой ального поля культуры.
проблемы — проблемы исторического времени в его Как известно, постмодернизм постулирует интертек-
философско-культурологическом понимании. Цитата в стуальное бытие культуры, то есть такое её бытие, кото-концепциях постмодернизма предстаёт как разновид- рое возможно лишь при постоянном порождении новых
текстов в процессе непрерывного взаимодействия текстов уже существующих. При этом понятие текста не ограничивается ни темпорально (по временным показателям), ни локально (по пространственным показателям). В связи с этим встаёт вопрос: а какие существуют механизмы реализации интертекстуального содержания культуры? Какие наличествуют маркёры соприсутствия текстов друг в друге? То есть каким образом тексты взаимодействуют между собой в пространстве истории?
Среди механизмов реализации интертекстуального содержания культуры можно выделить несколько: метафора, двойное кодирование, игра и др. Однако наиболее важным среди них, по моему мнению, является цитата: «нет ни первого, ни последнего слова и нет границ интертекстуального диалогического контекста (он уходит в безграничное прошлое и в безграничное будущее). Даже прошлые смыслы никогда не могут быть стабильными. Эти смыслы снова вспомнятся и оживут в обновленном (в виде цитирования и аллюзий) виде» [1, с. 373]. Бесконечный во времени и пространстве процесс порождения цитируемых фрагментов можно оценить лишь с позиции масштабного ретроспективного анализа культуры. Для характеристики такого анализа М. Бахтин вводит категорию «большого времени» — «бесконечного и незавершимого диалога, в котором ни один смысл не умирает» [2, с. 381]. В связи с этим в процессе цитатной интертекстуализации культурных связей приобретает большое значение феномен истории.
Для философов-постмодернистов история, так же как и культура, представляет собой некое текстуальное поле, существующее в парадоксальной одновременности неодновременного и совмещающее в одном тексте прошлое, настоящее, будущее, разные эпохи, разные веры, разные истины. Текстуальное пространство истории существует в образе «ризомы», то есть в виде разветвлённого, дифференцированного, многоуровневого образования. Вследствие множественности, «ветвистости» времени происходит девальвация способности адекватно соотносить феномен времени с окружающей действительностью, с субъективным миром отдельного человека: «История — это симптом времени, симптом неадекватности времени самому себе — или нашему представлению о нем. Мы воспринимаем эту неадекватность как парадокс, как удивительное переплетение старого и нового, прошлого и будущего, при котором вещи перестают значить то, что значили на протяжении столетий» [7, с. 29].
Процесс освобождения предметов и объектов от своего содержания в концепции Ж. Бодрийяра получил название симультатности, а заместители реальных объектов — симулякров. Философ определяет симулякр как «псевдовещь, замещающую «агонизирующую реальность» постреальностью посредством симуляции, выдающей отсутствие за присутствие, стирающей различия между реальным и воображаемым. Симулякр — образ отсутствующей действительности, правдоподобное подобие, лишенное подлинника» [3, с. 114]. Посредством логики симулякра изменяется само прошлое, постепенно превращаясь в гигантское собрание образов, множественный псевдообраз, состоящий из фрагментов (цитат) исторического «архива» культуры. Появление симуляк-ра возможно только на основе использования фрагментов исторического прошлого, то есть за счёт символической «эксплуатации» разнообразных интертекстов в форме цитат, намёков, аллюзий.
Цитата, по сути, является разновидностью симуляр-ка, поскольку замещает собой в настоящем фрагмент текста прошлого. Однако при этом ошибочно воспринимать постмодернистскую цитату как простое повторение уже существовавшего (хотя в общем смысле цитата
как раз представляет собой точную выдержку из какого-либо текста, высказывания). Каждый новый акт цитирования одного текста другим продуцирует неповторимые модификации, оригинальные транскрипции: «цитат-ность постмодернизма не отвергает, но и не копирует своих отцов из двадцатого века и своих дедов из девятнадцатого» [9, с. 683]. От себя добавим, что постмодернистское цитирование — это не механическое заимствование фрагментов текстов прошлых культур и столь же механическое «вмонтирование» их в новый контекст. Цитат-ность нельзя назвать грубой копией или подделкой, поскольку она, по словам Ж. Делёза, в отличие от них (копий и подделок) «лишена подобия» [4, с. 78]. Она продуцирует новые смыслы через симультацию текстов исторического прошлого, «не только улавливая его дух, но и внося новые коннотации сегодняшнего дня» [9, с. 283].
Кроме того, цитата реализует чрезвычайно важную функцию «соединительного клея» между прошлым и настоящим. Специфика цитаты как средства и условия осуществления интертекстуального потенциала культуры заключается прежде всего в том, что она предстаёт основным каналом темпоральной коммуникации, то есть своеобразным каналом соединения исторического, традиционного начала в культуре с инновационным, радикальным, авангардным. Она превентирует нарушение интертекстуального единства культурного пространства и обеспечивает новую интерпретативную стратегию во всех видах искусства: «вместо того, чтобы быть обращённой в прошлое забавой, цитатность подразумевает изобретение новых, а не воскрешение старых интерпретативных кодов» [4, с. 287].
Цитата, естественно, — не изобретение постмодернизма. Однако именно постмодернизм «снабдил» её тем комплексом черт и признаков, тем особым содержанием, которые позволяют говорить о специфичности постмодернистской цитаты. Подобная специфика выражается прежде всего в ироничной природе цитаты. Позитивный потенциал постмодернистской иронии заключается в конструировании ею способа бытия в условиях невозможности оригинальности художественного высказывания, в обстановке признания прошлого. Однако подлинная глубина постмодернистской иронии открывается на уровне ее самоиронии: пародист «пародирует сам себя в акте пародии». В основе самоиронии лежит тотальный скепсис к культурным основам человеческой цивилизации. Если на предыдущих этапах истории ирония обращалась к тем сегментам культуры, которые казались устаревшими, стоящими на пути прогресса и чему противопоставлялись другие, символизирующие новое и достойное, то постмодернистская ирония тотальна — она не щадит ничего, снижает любой пафос, любую попытку создания «вертикали», иерархии.
Нельзя не отметить, что постмодернистская ирония преломляется через понятие пастиша (от итальянского pasticcio — опера, составленная из отрывков других опер, смесь, попурри, стилизация), которое было введё-но Т. Адорно. По мнению большинства исследователей (А. Гульельми, И. Хассана, Р. Пойриера), пастиш — это пародия на бессмысленность бытия, на устаревшие стили искусства. Пастиш — это своего рода пародийное попурри, стилизация с оттенком травестирования, в которой сам объект пародируемой стилизации не существует в реальности. Однако, на наш взгляд, понятия па-стиша и пародии нельзя идентифицировать (хотя они, безусловно, близки друг к другу), поскольку пародия подразумевает ироничное противопоставление нормы антинорме и поэтому существует лишь в обществе с устойчивой верой в стабильность одобренных большинством моральных, эстетических, правовых приоритетов. В условиях же доминирования постмодернистского сознания, которое скептицирует относительно существо-
вания самих категорий «норма», «правило», пародия функционировать не может, уступая место пастишу. В этой связи отметим, что, по нашему мнению, пастиш гораздо ближе к автопародии нежели к пародии, так как он не только иронизирует над содержанием и ролью современного искусства, но и подвергает сомнению собственные возможности выявить новый истинный смысл культуры или радикально обновить её.
Подводя итог, следует сказать, что именно ироничность содержания постмодернистской цитаты является способом открытия новых смыслов, препятствует «окостенению» художественных практик, позволяет наметить пути для выхода к подлинной реальности. Именно ирония помогает автору и зрителю обрести утраченную универсальность, преодолеть зашоренность сознания стереотипами и условными ограничениями. «В иронии все должно быть шуткой и все должно быть всерьез, все простодушно откровенным и все глубоко притворным» [6, с. 15].
Ироничная стихия тесно связана с игровой. Игра, согласно концепции И. Хейзинга, «есть важнейший из способов изживания избыточного рационализма предыдущих эпох и историзации культурного мышления» [10, с. 26]. Именно поэтому одной из черт постмодернистского цитирования можно назвать игровое начало. Игра как методологический подход к осмыслению действительности лежит в основе всей концепции постмодернизма. По мнению И. Ильина, «с приходом постмодернизма наступила эпоха, когда в отношениях между культурой и смыслом исчезла какая-либо однозначность: теперь это отношение чисто игровое» [8, с. 187]. И действительно, уравнивая в правах реальное и вымышленное, игра приводит к ситуации неограниченного числа значений произведений, реализуя постмодернистскую установку на множественность, плюральность, двойное кодирование.
Сочетание в постмодернистской цитате ироничного отношения к прошлому и настоящему и игровой комбинации двух временных эпох нашло своё отражение в явлении, получившем название «палимпсет». Палимп-
сет — это результат специфического взаимодействия фрагментов, переплетения голосов различных дискурсов, наложения всё новых интерпретаций на интерпретируемый прежде объект, прописывание нового текста по старому, по полустёртым, многократно наложенным друг на друга историческим письменам, имеющим собственную ценность нового и старого.
Ещё одной чертой постмодернистской цитаты является её внутренний дуализм. Она, с одной стороны (о чём мы упоминали выше), является интегрирующим звеном между прошлым и настоящим, а с другой, — источником стилевых, смысловых, формальных дифференциаций.
Однако значение постмодернистской цитаты представляется значительно большим, чем простое использование «архивов» исторических образов. Глубинный смысл цитатности связан с её внутренней структурой и программным посылом, обретающим в форме фрагментации прошлого мировоззренческое значение. Неоднородность, сложность цитаты обусловливают неоднозначную философскую интерпретацию постмодернистского обращения к историческому наследию. На мой взгляд, её основной смысл заключается в том, что цитата проявляет глубинные потребности современного общества в актуализации истории. Обращение к прошлому происходит не из-за дефицита смыслов, образов, метафор, идей, ощущаемого в настоящем. Диалог с прошлым мотивирован прежде всего наличным конфликтом реальности и истории, главный итог которого — «фрагменти-рованность человеческого сознания, запутавшегося в ризоматическом пространстве действительности» [5, с. 89]. Коллажность архитектурной цитаты, с одной стороны, лишает конфликт первоисточника, с другой, — направляет процесс признания интересов Другого в русло самоидентификации. Сам факт признания противостояния современности и истории выступает механизмом актуализации проблемы дисгармонизированности человеческого сознания и необходимости её решения через восстановление внутреннего Я человека посредством легитимизации альтернативности Другого.
Библиографический список
1.Барт, Р. Текстовый анализ одной новеллы Эдгара По / Р. Барт // Избранные работы: Семиотика. Поэтика.— М.: Универс, 1994.— 488 с.
2.Бахтин, М. К методологии гуманитарных наук / М. Бахтин.— М.: Искусство, 1979. — 412 с.
3.Бодрийяр, Ж. Символический обмен и смерть / Ж. Бодрийяр; пер. с фр. и вступ. ст. С. Н. Зенкина. — М.: Добросвет, 2000. — 389 с.
4.Делёз, Ж. Логика смысла / Ж. Делез; пер с фр. Я. М. Свирского. — М.: Раритет, 1998. — 368 с.
5.Деррида, Ж. Difference / Ж. Деррида. — Томск: Водолей, 1999.— 312 с.
6.Деррида, Ж. Письмо японскому другу / Ж. Деррида // Вопросы философии. — 1992. — №4. — С. 53.
7.Дианова, В. Постмодернистская философия искусства: истоки и современность / В. Дианова.— М.: Прогресс-Традиция,
1999.— 386 с.
8.Ильин, И. От истоков до конца столетия. Эволюция научного мифа / И. Ильин. — М.: Интрада, 1998. — 368 с.
9.Халипов, В. Постмодернизм в системе мировой культуры / В. Халипов // Иностранная литература. — 1994. — №1. — С 235-240.
Ю.Хейзинга, Й. Homo Ludens. Статьи по истории культуры / Й. Хейзинга.— М.: Наука, 1997.— 556 с.
Статья поступила в редколлегию 04.05.07
УДК 303.01.
Л.Б. Зубанова
ЛИДЕРСТВО КАК ЦЕННОСТНОЕ ПРЕОБРАЗОВАНИЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ
Статья посвящена проблемам духовного лидерства, определения ценностных перспектив современной действительности. В
статье поднимаются вопросы культурной политики, разработана типология лидерства, базирующаяся на теориях ценностей.
Лидерство как феномен отнюдь не входит в разряд ляя, по мнению самих исследующих, неизменной воз-проблем, обделенных научным интересом, но количе- можность научного открытия в данной области. Основ-ственное разнообразие исследований (несмотря на их ной вектор в определении лидерства лежит в области фундаментальный, обобщающий характер) не обеспечи- доминирования субъекта (лидера) над объектом влия-вает качественно-нового прорыва в его изучении, остав- ния — организацией или структурой. Несмотря на уз-
