Посткейнсианская теория денежной экономики и миражи постиндустриализма: анализ и выводы для постсоветской России

Розмаинский И.В.

посткБйНсидискдя теория денежной экономики и миражи постиндустриализма: анализ и выводы для постсоветской России

и.в. РОЗМАИНСКИЙ

кандидат экономических наук, доцент, Филиал Государственного университета Высшей школы экономики,

г. Санкт-Петербург

Введение

В последнее время среди российских экономистов, как правило, относящих себя к институциональным ветвям экономической теории, все чаще ведутся разговоры о так называемом «постиндустриальном обществе», а также о том, когда же таким обществом станет Россия и что ей для этого нужно сделать.

Мы полагаем, что такие разговоры в значительной степени бесплодны. Это связано как с недостаточной обоснованностью концепции постиндустриального общества, так и с особенностями экономического развития промышленно развитых стран Запада за последние два с половиной столетия и постсоветской России за последние 15 лет. Цель данной работы состоит в обосновании этой весьма критичной точки зрения.

Дело в том, что, на наш взгляд, одна из основных целей современной экономической теории заключается в том, чтобы объяснить, почему одни страны богатеют, а другие беднеют, и почему пропасть между ведущими мировыми державами и слаборазвитыми государствами каждое десятилетие становится все больше. Почему, к примеру, ВВП на душу населения России, измеренный относительно ВВП на душу населения США, составлял и в 1913, и в 2006 году 28%, в то время как аналогичный показатель для Японии за это же время возрос с 25 до 76%, для Южной Кореи - с 16 до 56%, для Норвегии - с 43 до 110%, для Ирландии - с 51 до 100% [13, с. 17]? Иными словами, почему одни экономические системы обеспечивают быстрый, устойчивый и долговременный экономический рост, а другие не могут этого сделать? Какие базовые характеристики экономической системы позволяют ей обеспечивать такой рост? Ответив на эти фундаментальные вопросы, мы сможем понять, какая экономическая система должна быть сформирована в России для того, чтобы экономика нашей страны росла не только благодаря хорошей конъюнктуре цен на энергоносители.

Так вот, мы полагаем, что концепция постиндустриального общества вряд ли является подходящим «теоретическим инструментом» для достижения сформулированной только что цели и, в определенной степени, даже мешает этому.

Структура данной работы весьма проста. Сначала мы изложим основные термины «посткейнсианской теории денежной экономики» - неопределенность, сложная экономическая система, денежная экономика, контракты, деньги, ин-

Экономический вестник Ростовского государственного университета Ф 2008 Том 6 № 1

54

И.В. РОЗМАИНСКИй

форсмент. Мы полагаем, что именно посткейнсианский подход1 помогает выявить основные институциональные и технологические характеристики быстро и устойчиво растущей экономической системы. Затем мы обсудим основные определения и положения теории постиндустриального общества, а после этого предпримем ее критический анализ.2 В двух заключительных разделах мы поговорим о применимости обеих теорий к современной экономике постсоветской России, а также об ее самых базовых проблемах и перспективах развития.

Посткейнсанский подход, часть I: понятие неопределенности

Ключевое понятие в посткейнсианской традиции - неопределенность (точно так же, как, например, у неоинституционалистов - трансакционные издержки, а в неоэволюционной теории - зависимость от предшествующей траектории развития [path dependence]). Именно акцент на неопределенности будущего отделяет посткейнсианство не только, скажем, от неоклассического или неоинституцио-нального подходов, но и от различных ветвей кейнсианского «древа».

Вообще говоря, неопределенность будущего означает, что мы не можем предсказать будущие результаты нашего выбора даже при помощи вероятностных распределений, поскольку у нас нет научной основы для вычисления соответствующих вероятностей. По этому поводу Дж. М. Кейнс писал следующее: «... под «неопределенным» знанием я не имею в виду просто разграничение между тем, что известно наверняка, и тем, что лишь вероятно. В этом смысле игра в рулетку или выигрыш в лотерею не является примером неопределенности; ожидаемая продолжительность жизни также является лишь в незначительно степени неопределенной. ... Я употребляю этот термин в том смысле, в каком неопределенными являются перспектива войны в Европе, или цена на медь и ставка процента через двадцать лет, или устаревание нового изобретения, или положение владельцев частного богатства в социальной системе 1970 года [эти строки писались в 1937 году - И. Р.]. Не существует научной основы для вычисления какой-либо вероятности этих событий. Мы этого просто не знаем»3. Мы не знаем ни количества возможных исходов, ни вероятностей наступления каждого из них.

В этом плане неопределенность отличается от риска, при котором будущее можно описать при помощи вероятностных распределений, поскольку известны и количества исходов, и вероятности наступления каждого из них. Здесь сразу следует оговориться, что в неоклассической традиции различие между риском и неопределенностью игнорируется, и эти термины обычно используются в качестве синонимов, как, например, в теории ожидаемой полезности. Естественно,

1 Иногда это течение называют «монетарным (пост)кейнсианством», подробнее о значении термина «посткейнсианства» и специфике нашей трактовки указанного термина см. [16; 19]. В частности, следует отметить, что посткейнсианство можно трактовать как особую ветвь «институционального древа», близкую, но не тождественную, традиционному институционализму, см. [23, с. 25 - 27].

2 При этом, вследствие ограниченности размера статьи, мы не претендуем на всесторонний критический разбор теории

постиндустриального общества (в частности, мы не рассматриваем весьма важный вопрос об укорененности этой теории, по крайней мере, в трактовке В. Л. Иноземцева, в марксистском подходе). Наша задача здесь - выявить основные причины того, почему пока что ее не стоит применять для анализа современной российской экономики. Следует также отметить, что, при изложении посткейнсианского подхода, будет представлена достаточно разнообразная критика неоклассической парадигмы. Тем самым, мы покажем, что эта парадигма также не содержит подходящего инструментария для изучения хозяйства постсоветской России.

3 [7, c. 284]. Впервые идея о разграничении между неопределенностью и риском была выдвинута Фрэнком Найтом еще в

1921 году в его знаменитой книге «Риск, неопределенность и прибыль». Из этих рассуждений можно прийти к выводу о невозможности оптимизации в условиях неопределенности. См. [18].

посткейнсианцы ни в коем случае не могут согласиться с таким смешением понятием, которое сразу же уничтожает уникальность их подхода.

При этом неопределенность будущего, в свою очередь, бывает двух типов; первый тип - фундаментальная неопределенность [fundamental uncertainty], -и второй тип - неясность [ambiguity]4. При неясности будущее неопределенно, но познаваемо. Иными словами, неясность представляет собой ту форму неопределенности, которую исследовали, например, представители австрийской школы. Каждый в отдельности хозяйствующий субъект, в том числе и государство, почти ничего не знает о знаниях, предпочтениях и ожиданиях прочих хозяйствующих субъектов. Но рынок в целом собирает всю эту информацию воедино и генерирует верные решения. Поэтому государство никогда не сможет прийти к таким же «хорошим» результатам, к которым приходит рынок. Но, в принципе, информацию, которую собирает и обрабатывает рыночная система, заполучить можно, просто ценой экстремально высоких издержек.

Фундаментальная неопределенность означает не только отсутствие знаний о будущем, но и его непознаваемость. Эта непознаваемость связана с тем, что значительная часть нужной информации еще не создана [20]. Таким образом, между настоящим и будущим (а также прошлым) возникают фундаментальные онтологические различия, и в этом - одно из базовых отличий посткейнсианства от неоклассического подхода [14; 19; 22; 28].

Согласно неоклассикам, экономическая среда характеризуется эргодичностью. Этот термин означает, что в такой среде прошлое, настоящее и будущее могут быть описаны одной и той же функцией вероятностных распределений5. По сути, время сводится к пространству, в том смысле, что возможны движения из одного состояния времени (места пространства) в другое в любых направлениях. Отсюда следует, в частности, что, во-первых, прошлое не сковывает людей тяжкими оковами необратимости. Во-вторых, люди могут предсказывать будущее, либо достоверно, либо используя методы теории вероятности.

Ясно, что для посткейнсианцев такой подход неприемлем. Они полагают, что будущее радикально отличается от настоящего и прошлого, а движение во времени возможно только в одном направлении. Иными словами, посткейнсианцы исходят из принципа исторического времени, согласно которому прошлое необратимо, а будущее неопределенно. Именно в историческом времени движется экономическая среда, характеризующаяся неэргодичностью, т. е. онтологическими различиями между прошлым, настоящим и будущим.

Таким образом, неопределенность - это характеристика неэргодичной экономической среды. Следует отметить, что не всякая экономическая система неэ-ргодична и, соответственно, не всякая экономическая система характеризуется неопределенностью. Каковы же причины появления и доминирования неопределенности в экономической среде? Почему одним экономическим системам неопределенность присуща, а другим нет?

Посткейнсианский подход, часть II: понятие сложной экономической системы

В самом общем плане можно сказать, что неопределенность представляет собой продукт развития - экономического, технологического, социального. И далее

4 См. [32].

5 Об этом, в частности, неоднократно писал П. Дэвидсон, см., например [30; 31].

Экономический вестник Ростовского государственного университета Ф 2008 Том 6 № 1

мы постараемся детально разъяснить этот тезис. Неопределенность представляет собой проблему «сложной (экономической) системы», «сложного общества». Под «сложностью» мы имеем в виду два аспекта. Во-первых, применение в производстве активов длительного пользования, вследствие чего производственная и вообще хозяйственная деятельность оказывается «растянутой» во времени. Как писал Дж. М. Кейнс: «Именно из-за существования оборудования с длительным сроком службы в области экономики будущее связано с настоящим» [6, с. 210]. Во-вторых, высокую степень специализации людей и, соответственно, большую глубину разделения труда, вследствие чего люди оказываются тесно взаимосвязанными между собой. Именно совокупность этих двух свойств и представляет собой фундаментальную характеристику сложной экономической системы.

Даже поверхностный экскурс в такие дисциплины, как экономическая история или сравнительный анализ экономических систем показывает, что далеко не все существовавшие за историю человечества экономические системы можно назвать «сложными». Если использовать марксистскую и околомарксистскую терминологию, то первобытнообщинный строй, азиатский способ производства, экономика античного рабства, западноевропейский феодализм будут представлять собой примеры «несложных», примитивных систем (здесь и далее под примитивной экономической системой мы будет понимать систему, в которой отсутствует хотя бы одно из двух вышеописанных свойств). Если же использовать терминологию из неоклассических учебников по экономике, то примером примитивной системы будет «традиционная экономика». В общем, оба свойства, превращающих экономическую систему в «сложную», являются продуктом экономического, социального и технологического развития.

Рассмотрим первое свойство - применение в производстве активов длительного пользования. Здесь подразумеваются, в первую очередь, различные элементы машинного оборудования. Ясно, что существование машинного производства - признак развитости, причем не только технологической (что само собой разумеется). Ведь внедрение машин в производственную деятельность возможно только при определенных социальных институтах.

Примерно то же самое можно сказать и о втором свойстве. Большая глубина разделения труда достигается только тогда, когда навыки людей в определенных областях достигают определенных уровней технического совершенства, и, при этом, когда соответствующие социальные институты обеспечивают их специализацию. Разделение труда, как и машинное производство, возможно лишь при определенных институтах.

Крайне важен тот аспект, что любая сложная экономическая система сталкивается с необходимостью координации хозяйственной деятельности в условиях необратимости прошлого и неопределенности будущего. При этом такая проблема присуща только сложной системе. В хозяйстве, в котором степень разделения труда низка, и каждый производит только для себя, не существует неизбежной экономической взаимосвязанности между людьми, и проблемы координации вообще не возникает (исключение из этого правила рассматривается ниже, в разделе «Сравнительный анализ терминологии...», в сноске, посвященной «гидравлическим обществам» и роли географических факторов). В хозяйстве, в котором производство не требует времени, но глубина разделения труда велика, проблема координации возникает, но решается приблизительно

так, как описывается в вальрасианских моделях общего равновесия. Ведь в экономике без активов длительного пользования хозяйственная деятельность не приобретает временного измерения и, соответственно, проблем необратимости прошлого и неопределенности будущего не существует. Поэтому нащупывание [tâtonnement]6 равновесного вектора относительных цен, удовлетворяющего всех агентов, не влечет за собой издержек (по крайней мере, таких, которые могли бы иметь место в реальной жизни современного мира).

Именно подобные разновидности «товарообменного хозяйства» или, как писал Дж. М. Кейнс [36], экономики реального обмена [Real Exchange Economy], являются основными видами экономических систем, интересующих приверженцев неоклассической теории. Один из основных пунктов посткейнсианской критики в адрес неоклассической теории заключается в том, что эта теория уподобляет экономику современных развитых стран примитивным хозяйственным системам. Иными словами, неоклассический подход осуждается посткейнсианцами за непонимание фундаментальных различий между примитивными и сложными экономическими системами. Ведь, как уже было сказано выше, только в сложной системе возникает необходимость координации хозяйственной деятельности в условиях необратимости прошлого и неопределенности будущего. Данное обстоятельство требует фундаментального институционального выбора, определяющего, как люди решают проблему неопределенности.

Здесь мы сталкиваемся с посткейнсианским подходом к сравнительному анализу экономических систем [21]. По словам С. Руссиса: «То, как мы справляемся с неопределенностью [cope with uncertainty], определяет систему, при которой мы живем» [42, p. 17]. При этом различные «сложные общества» сформировали разные институты для того, чтобы «справляться с неопределенностью». Те институты, которые были сформированы «на Западе», образовали особую разновидность сложной системы7. Речь идет о денежной экономике.

Посткейнсианский подход, часть III: понятие денежной экономики

Понятие денежной экономики [Monetary Economy] предложил Дж. М. Кейнс в одной из своих статей, опубликованных до издания его «Общей теории занятости, процента и денег» (и упомянутых нами в одной из вышеприведенных сносок). В такой экономике, как он отмечал, «... деньги играют свою особую самостоятельную роль, они влияют на мотивы поведения, на принимаемые решения... и потому невозможно предвидеть ход событий ни на короткий, ни на продолжительный срок, если не понимать того, что будет происходить с деньгами на протяжении рассматриваемого периода» [36, p. 408]. Денежная экономика, по Дж. М. Кейнсу, является метафорой современных экономических систем западных стран и, при этом, функционирует совершенно не так, как экономика реального обмена. К сожалению, ни Дж. М. Кейнс, ни его последователи не ставили вопрос о происхождении денежной экономики.

6 Термин, введенный Л. Вальрасом для описания поиска равновесного вектора цен мифическим координатором рынков -

Аукционщиком.

7 Другой способ «справиться с неопределенностью» связан с формированием институтов «планового социализма», «командно-административной системы», или, используя терминологию Л. Бальцеровича, «системы экономики советского типа». До сих пор остается открытым, в какой степени эти институты снижают неопределенность, но ясно, что за это «уплачивается» очень большая «цена» в виде уничтожения экономической свободы и, как следствие, стимулов к внутреннему генерированию инноваций. Кроме того, по-видимому, перманентный дефицит означает, что неопределенность полностью не искореняется и как бы «сдвигается», «перемещается» в сферу потребления. Эти аспекты - тема для отдельной статьи.

Экономический вестник Ростовского государственного университета Ф 2008 Том 6 № 1

Мы полагаем, что денежная экономика возникает вследствие определенного институционального выбора, совершаемого тогда, когда экономическая система становится сложной. Иными словами, денежная экономика - это продукт институционального развития сложной экономической системы [21, с. 61].

Важнейший институт денежной экономики - форвардные контракты. Контракты обеспечивают определенные гарантии, касающиеся будущих материальных и денежных потоков. Как отмечал С. Руссис: «они [контракты] являются формой контроля над заработной платой и ценами, который конвертирует неопределенность в относительную определенность, не средством вероятностного анализа, ...но достигая во времени... гарантирования будущих цен и издержек» [42, p. 23]. Согласно Я. Кригелю, «... как природа не терпит пустоты, так и экономическая система не терпит неопределенности. Она реагирует на отсутствие информации, которую рынок не в состоянии обеспечить, созданием институтов, уменьшающих степень неопределенности: контрактов о заработной плате, контрактов на ссуды, соглашений о поставках, торговых соглашений» [37, p. 46]8. Таким образом, контракты - способ снижения степени неопределенности будущего. Иными словами, форвардные контракты как бы упорядочивают хозяйственную деятельность, имеющую временную протяженность.

Для того чтобы система форвардных контрактов функционировала бесперебойно, необходим другой институт - деньги. Деньги в посткейнсианской традиции понимаются как средство соизмерения контрактных обязательства и как средство их выполнения. Таким образом, деньги в денежной экономике представляют собой не просто «средство обращения» или «всеобщий эквивалент», а, как отмечал Дж. М. Кейнс в своем «Трактате о деньгах», «... то, чем выплачиваются долговые и ценовые контракты [debt and price contracts] и в чем удерживается запас общей покупательной способности» [35, p. 3]. По меткому замечанию Ф. Карвальо, в денежной экономике контракты - грамматика, а деньги - язык [29, p. 102]. При этом сама денежная экономика понимается как «экономика, основанная на системе форвардных контрактов» [29, p. 102]. Мы вернемся к этому утверждению чуть ниже.

Еще один институт, без которого немыслимо существование денежной экономики - государство как орган, выполняющий функцию защиты форвардных контрактов. Главная функция государства, по мнению посткейнсианцев, состоит вовсе не в устранении негативных экстерналий, не в борьбе с монополиями, и даже не в дискреционной макроэкономической политике, а в том, что оно обеспечивает инфорсмент [enforcement], т.е. принуждение к выполнению контрактных обязательств. Неспособность или нежелание государства выполнять эту функцию - то, что было когда-то названо нами институциональной неадекватностью государства [11], - резко увеличивает степень неопределенности будущего и ставит под угрозу само существование денежной экономики. Ведь институциональная неадекватность государства подрывает доверие к контрактам, вследствие чего большинство людей будет избегать их заключать. Соответственно, будет разрушаться сама основа денежной экономики - система форвардных контрактов!

Итак, денежная экономика - это сложная экономическая система, которая базируется на использовании форвардных контрактов, урегулируемых посредством использования денег как актива длительного пользования и защищаемых государством. Именно институциональный выбор форвардных контрактов в ка-

8 См. также [24].

честве основного способа упорядочения и координации хозяйственной деятельности (вместе с деньгами и государством как институтов, «обслуживающих» функционирование системы контрактов) создает денежную экономику9.

В связи с этим тезисом необходимо отметить следующее. Если государство не выполняет свою функцию инфорсмента, т. е. «защитника контрактов», будучи «институционально неадекватным», или если деньги по каким-либо причинам не могут использоваться для урегулирования контрактных обязательств, то результатом будет резкое повышение степени неопределенности будущего вместе с крайне неблагоприятными макроэкономическими последствиями. При этом такую экономическую систему нельзя называть «денежной экономикой» (хотя, наверное, можно назвать «псевдоденежной»), поскольку она не основана на использовании форвардных контрактов (они не будут использоваться, если нет актива, который мог бы их «погашать», и нет органа, который бы обеспечивал принуждение к их выполнению). Возможно, самый напрашивающийся пример, -экономика России 1990-х годов, о чем мы будем говорить более детально ближе к концу данной работы10.

Из всего этого следует, что денежная экономика и экономика, использующая деньги, - не одно и то же! Хозяйство, в котором деньги выполняют лишь функцию мимолетного посредника при заключении сделок и не являются активом длительного пользования, не может считаться денежной экономикой. Подробнее об этом речь пойдет в следующем разделе.

«Сравнительный анализ терминологии»: денежная экономика, рыночная экономика, капитализм, индустриальная экономика

Обычно посткейнсианцы предпочитают использовать термин «денежная экономика» вместо термина «рыночная экономика». Это связано с тем, что второй из этих терминов имеет более широкий смысл. Иными словами, любая денежная экономика является рыночной, но не всякая рыночная экономика является денежной. Именно «неденежные» или «псевдоденежные» рыночные экономики, по сути, исследуются в многочисленных неоклассических моделях. Речь идет как раз о том, что, как уже упоминалось, Дж. М. Кейнс называл «экономикой реального обмена». Такая экономика не обязательно является бартерной. Она может использовать деньги, как было сказано чуть выше, в качестве мимолетного посредника при заключении сделок. Для того чтобы деньги были полноценным средством накопления и, следовательно, «привлекательным» активом длительного пользования, необходим факт их применения для урегулирования каких-либо долгосрочных отношений между хозяйствующими субъектами. Именно этот факт и наблюдается в развитых странах Запада, что позволяет считать экономики указанных стран денежными. Денежная экономика - это слепок с основных технологических и институциональных характеристик таких стран. В такой экономике хозяйственная деятельность предполагает разнообразные «проекты» - производственные, инвестиционные, финансовые и т. д. - занимающие большой промежуток времени (вспомним о применении в производстве активов длительного пользования) и требующие участия большого количества людей,

9 Мы полагаем, что эта экономическая система формировалась в Англии и некоторых других странах Запада в конце XVIII -середине XIX веков.

10 См. также [15; 20].

Экономический вестник Ростовского государственного университета Ф 2008 Том 6 № 1

обладающих разными навыками (вспомним о большой глубине разделения труда). Отсюда вышерассмотренная необходимость в контрактах, деньгах, государстве. Но не всякая рыночная экономика основана на вовлечении большого числа людей с разными навыками в разнообразные и долгосрочные проекты. Если та или иная рыночная система не предполагает подобного вовлечения, то она не будет денежной, даже если в ней используются деньги при совершении обменных операций11. Повторим еще раз, именно такие рыночные, но «неденежные» или «псевдоденежные» экономики, исследовались и исследуются неоклассиками. Поэтому не удивительно, что нередко у самых известных представителей неоклассического подхода встречаются поразительные высказывания о незначительности денег.

По мнению И. Фишера, внесшего значительный вклад в неоклассический подход к теории денег (ему, как известно, приписывается авторство формулы уравнения обмена), «деньги никогда не приносят других выгод, кроме создания удобств для обмена» [26, с. 9]. Известный оппонент Дж. М. Кейнса Д. Робертсон отмечал, что «деньги не представляют собой жизненно важной темы, как приходится иногда слышать... Для исследователя необходимо с самого начала прорвать денежную вуаль, которая окутывает большинство деловых операций, и посмотреть, что происходит в сфере обращения реальных товаров и услуг...» [39, р. 1]. Особенно показательно в этом плане высказывание М. Фридмана, лидера монетаризма: «Несмотря на то, что в существующей хозяйственной системе предпринимательская деятельность и деньги играют важную роль, и несмотря на то, что их существование порождает многочисленные и сложные проблемы, основные методы, с помощью которых рынок обеспечивает координацию в рамках всего хозяйства, полностью проявляются в экономике, в которой господствует натуральный обмен и в которой отсутствуют предпринимательская деятельность и деньги» [33, р. 14]. Как уже, наверное, ясно, для посткейнсианцев такая позиция не приемлема. Здесь мы можем видеть, возможно, основное отличие посткей-нсианского подхода к экономическому анализу от неоклассического. Примитивная экономическая система, характеризующаяся эргодичностью, функционирует иначе, чем сложная экономическая система, отличающаяся неэргодичностью, несмотря на наличие в обеих системах рыночной координации. Такова позиция представителей посткейнсианской школы.

Термин «капитализм» употребляется посткейнсианцами чаще, хотя, как правило, они не дают ему четкого определения. Но общий «контекст» посткейнсианс-ких рассуждений [40, р. 165 - 167; 42, р. 22 - 24] указывает на то, что капитализм предполагает частную собственность на производственные активы длительного пользования и прибыльность ведения хозяйственной деятельности как ее ведущий мотив. Можно сказать и так: капитализм - это экономическая система, основанная на том, что активы длительного пользования приносят доход. Такие определения в принципе не противоречат вышеприведенному анализу денежной экономики.

11 Кстати говоря, экономические системы «азиатского способа производства» (или, если использовать близкий виттфогелевс-кий термин, «гидравлические общества»), представляют собой пример вовлечения большого числа людей с приблизительно одинаковыми навыками в долгосрочные проекты, которые, грубо говоря, не отличаются разнообразием. Необходимость подобных объединений хозяйствующих субъектов диктуется природно-географическими и/или климатическими и/или геополитическими факторами, порождающими взаимосвязанность людей. В таких системах (с низкой степенью разделения труда и общей технологической неразвитостью) для решения проблемы координации институты типа контрактов и денег не нужны и, возможно, даже бесполезны, в отличие от «сильной» государственной власти. К этому тезису нас подвели дискуссии с А. С. Скоробогатовым, который придает большое значение зависимости «характера» институтов от географических (в широком смысле этого слова) факторов.

Точнее говоря, посткейнсианские трактовки капитализма и денежной экономики - это взаимодополняющие описания экономической системы определенного типа. Мы имеем в виду следующее. С одной стороны, частная собственность на производственные активы длительного пользования и их употребление в целях получения прибыли, сигнализирующей о социальной значимости того или иного «хозяйственного проекта», требуют применения форвардных контрактов, денег и инфорсмента со стороны государства. С другой стороны, долгосрочные контракты и деньги как средство их урегулирования не нужны, если нет частной собственности на производственные активы длительного пользования, а прибыль не играет стимулирующей, финансовой и координирующей роли в хозяйстве. Поэтому можно утверждать, что денежная экономика - это экономическая система рыночного капитализма, если термин «капитализм» понимается в вышеописанном смысле (но при этом, опять-таки, не всякая капиталистическая экономика является денежной, что, в частности, следует из последних двух разделов данной статьи).

Здесь сразу нужно подчеркнуть: когда при определении капитализма речь идет о частной собственности, подразумевается собственность именно на производственные активы длительного пользования, а не просто на средства производства. Если производственная деятельность не растянута во времени, то наличие частной собственности на средства производства еще не дает оснований для разговоров о капитализме. Именно сочетание частной собственности на средства производства и технологической развитости приводит к возникновению капиталистической системы хозяйствования.

Наконец, денежная экономика (как и почти любая сложная экономическая система) является индустриальной экономикой: в производстве материальных благ основную роль играют машины, фабрично-заводская промышленность. При этом повышение значимости производства услуг, возрастание роли информации и знаний, т.е. развитие постиндустриальных тенденций, никак не «отменяет» ни ее «индустриальности», ни, тем более, ее фундаментальных характеристик: в производстве по-прежнему используются активы длительного пользования, а степень разделения труда вовсе не снижается. Следовательно, и взаимозависимость экономических субъектов никуда не исчезает.

Очевидно, что существующая в денежной экономике вышеописанная необходимость в таких институтах, как контракты, деньги, государство не устраняется развитием постиндустриальных тенденций (как мы уже намекали выше). И если эти институты работают эффективно, то они создают условия для эффективного размещения ресурсов, непрерывного генерирования инноваций, быстрого экономического роста и перманентного повышения уровня жизни. Иными словами, денежная экономика - это экономическая система, создающая условия для перманентных технологических и институциональных изменений, обеспечивающих устойчивый интенсивный рост12 и повышающих уровень жизни13.

Если же описанные институты отсутствуют или играют незначительную роль вследствие своей неэффективности или «неадекватности», то экономика перестает быть денежной, превращаясь в «псевдоденежную» или «неденежную».

12 Напомним, что под интенсивным экономическим ростом экономисты обычно подразумевают рост, обусловленный техническим прогрессом, а не увеличением затрат ресурсов. Иными словами, интенсивный рост базируется на повышении производительности ресурсов, повышении, которое, как правило, является следствием различного рода инноваций [см. 38; 41].

13 Вследствие ограниченности размера статьи мы не рассматриваем здесь «слабые места» денежной экономики - склонность к макроэкономическим кризисам, безработице, инфляции, несовершенным рыночным структурам, неравномерному распределению дохода, социальному отчуждению и т. д. Эти темы - проблематика отдельной статьи [21] или даже книги.

Экономический вестник Ростовского государственного университета Ф 2008 Том 6 № 1

Теория постиндустриального общества: основные положения и их критический анализ

Термин «постиндустриальное общество», как известно, был введен Д. Беллом и определен следующим образом: «постиндустриальное общество - это общество, в экономике которого приоритет перешел от преимущественного производства товаров к производству услуг, проведению исследований, организации системы образования и повышению качества жизни; в котором класс технических специалистов стал основной профессиональной группой и, что самое важное, в котором внедрение нововведений... во все большей степени зависит от достижений теоретического знания. Постиндустриальное общество. предполагает возникновение интеллектуального класса, представители которого на политическом уровне выступают в качестве консультантов, экспертов или технократов»14.

Сторонники и популяризаторы этой теории (в России - это, в первую очередь, В.Л. Иноземцев), полагают, что «мир развитых стран» стал превращаться в постиндустриальное общество где-то в конце 1970-х годов, тем самым, обеспечивая себе экономический и социальный «отрыв» от слаборазвитых государств и регионов. При этом отличия постиндустриального общества от доиндустриального и индустриального заключаются в следующем: «...доиндустриальное общество базируется на взаимодействии человека с природой, индустриальное - на взаимодействии с преобразованной им природой, а постиндустриальное общество - на взаимодействии между людьми» [5, с. 17]. «Так, в доиндустриальных обществах важнейшим аспектом социальных связей была имитация действий других людей, в индустриальном - усвоение знаний и возможностей прошлых поколений, в постиндустриальном же обществе интерперсональные взаимодействия становятся подлинно комплексными, что и определяет новые свойства всех элементов социальной структуры» [5, с. 17].

Все эти определения и уточнения сразу же наводят на следующий фундаментальный вопрос: стоит ли противопоставлять постиндустриальное общество индустриальному? Экономическая интуиция побуждает дать отрицательный ответ.

Разве взаимодействия между людьми не играли важнейшей роли в «типично индустриальной» экономике в XIX - начале XX веков? Разве взаимодействие людей с преобразованной природой потеряло сейчас свою огромную значимость? Разве усвоение знаний и возможностей прошлых поколений не являются сейчас важнейшим аспектом социальных связей? Разве интерперсональные взаимодействия не были важны в «типично индустриальной» экономике? Разве рост качества жизни, совершенствование системы образования, бурное развитие науки не были характеристиками «типично индустриальной» экономики на в XIX веке или в начале XX века?

Естественно, было бы неправильным отрицать наличие серьезных изменений технологического, социального и институционального характера в экономике развитых стран за последние десятилетия. Но дело в том, что если мы обратимся к истории этих стран за два - три последних века, то увидим, что «серьезные» изменения происходили перманентно. Строительство железных дорог, развитие автомобилестроения, нефтехимической промышленности, электроэнергетики, распространение радио и телевидения, освоение космоса,

14 Цит. по: [5, с. 16].

и т. д., и т. п., - разве это менее значимые для своего времени технологические изменения, чем компьютеризация или распространение интернет-бизнеса? А образование трестов и синдикатов, развитие и специализация банковской системы, формирование финансово-промышленных групп, возникновение и развитие системы социального обеспечения, обязательное медицинское страхование, реализация принципов дискреционной макроэкономической политики государства, принятие антимонопольного законодательства, - разве все эти институциональные изменения, происходившие в XIX - первой половине XX веков, не носили радикального характера?

В. Л. Иноземцев полагает, что «... индустриальному и постиндустриальному обществам свойственны принципиально различные механизмы развития». Характерными чертами индустриального хозяйства являются, с одной стороны, воспроизводимость всех факторов производства, а с другой - пропорциональность затрат и результатов [речь идет о постоянной отдаче от масштаба - И.Р.]. Характерными чертами постиндустриального хозяйства являются. с одной стороны, невоспроизводимость основного фактора производства [речь идет о «творческом потенциале личности», который начинает играть решающую роль вследствие «выдвижения на первый план» обладания знанием и информацией - И.Р.], а с другой - несоизмеримость затрат и результатов в производственном процессе» [5, с. 240 - 241].

На наш взгляд, такое разграничение вряд ли оправданно. Эмпирические закономерности экономического роста в западных странах за XIX и XX века свидетельствуют, что этот рост всегда отличался ростом производительности труда [34] и положительными значениями остатка Солоу, остатка, который, как известно, измеряет технический прогресс. Это означает, что, в частности, нет оснований отвергать широкое распространение тенденций возрастающей отдачи в «типично» индустриальном обществе [41] (конца XVIII - первых двух третей XX веков), ограничивая их «постиндустриальным обществом». Кроме того, вряд ли роль «творческого потенциала личности» была так ничтожна в «раннем» индустриальном обществе и настолько важна в развитых странах сейчас. Представляется, что без производственного оборудования и материальной инфраструктуры «творческий потенциал личности» вряд ли смог бы играть сколько-нибудь значимую роль. Обладание знаниями и информацией не может существенно содействовать производственному процессу в экономике, в которой в производстве не используются активы длительного пользования, а специализация и разделение труда незначительны. Накопление физического капитала и знаний - процессы, зачастую взаимно обуславливающие друг друга, о чем свидетельствуют многочисленные модели эндогенного роста, построенные в соответствии с принципом «обучения на практике» [learning by doing]15.

Кстати говоря, возрастание роли образования, возрастание, представляющее собой неотъемлемую часть процесса накопления знаний, - характеристика, в первую очередь, индустриального общества. «Индустриализация требует более высокого образовательного уровня рабочей силы, в целом развития системы образования и распространения грамотности» [12, с. 136]. Поэтому понимать «постиндустриализацию» как повышение значимости образования вряд ли имеет смысл.

15 См., например, [34; 38; 41].

Экономический вестник Ростовского государственного университета Ф 2008 Том В № 1

Экономический вестник Ростовского государственного университета Ф 2008 Том 6 № 1

Постиндустриальное общество или позднеиндустриальное общество?

Мы полагаем, что противопоставление постиндустриального общества индустриальному в значительной степени затрудняет поиск ответов на базовые вопросы вроде тех, что были сформулированы в самом начале данной работы. Вот почему, по-видимому, более правомерно говорить вслед за И. Я Левяшем [10] не о постиндустриальном, а о позднеиндустриальном обществе. Ведь «... знания, информационная революция как действительная основа современного общественного богатства принципиально не изменили архетип индустриальной цивилизации», ее способ производства.» [10, с. 159].

Как отмечал М. Голдман, «я не думаю, что мы действительно находимся в постиндустриальной эре. Причиной является то, что промышленное производство не только остается весьма значимым, но и в определенной степени даже более важным, чем когда бы то ни было ранее, хотя технологические основы его и меняются. даже производство программного обеспечения. остается одной из отраслей промышленности» [10, с. 154]. Мы по-прежнему «погружены в индустриальное общество.» [10, с. 155].

Если же активно употреблять термин «позднеиндустриальное общество» и трактовать его с точки зрения посткейнсианского подхода, то можно отметить следующее. Такое общество представляет собой денежную экономику, в которой производство услуг и применение знаний для генерирования инноваций (а также прочие описанные свойства типа возрастающей отдачи от масштаба) играют более важную роль. Однако вследствие подобного доминирования, как уже отмечалось, фундаментальные характеристики денежной экономики не меняются. Не меняется и ее результативность. Экономический рост, увеличение производительности труда, генерирование инноваций, повышение уровня жизни продолжаются16 в конце XX - начале XXI веков так же, как и за все периоды истории денежной экономики (мы полагаем, как уже отметили в одной из сносок, что «отсчет» здесь нужно вести с конца XVIII века в Англии и некоторых других стран Западной Европы).

Вообще говоря, в теории постиндустриального общества пока нет четких, однозначных критериев, которые позволили бы определить, стала ли та или иная страна таким обществом, или еще нет. При этом сторонники этой теории, как ни странно, считают это свойство ее плюсом. Вот что пишет по этому поводу: В. Л. Иноземцев: «О совершенстве постиндустриальной теории свидетельствует и то, что ее сторонники не дают четкого определения отдельных типов общества и не указывают их хронологических границ» [5, с. 17].

Это приводит к тому, что у приверженцев этой теории возникают некоторые разногласия, которые на наш взгляд, имеют далеко идущие негативные методологические последствия. Мы имеем в виду вопрос о том, какие страны можно считать постиндустриальными, а какие нельзя? Возможно, самый важный «камень преткновения» - «проблема (пост)индустриальности Японии». Является ли японская экономика постиндустриальной?

Д. Белл отвечает на последний вопрос утвердительно. Он пишет: «постиндустриальная, или информационная эра, наступает в результате длинной цепи технологических перемен. если мы определим постиндустриальное общество как такое, где произошел сдвиг от промышленного производства к сфере услуг, то

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

16 Вместе с ее проблемами, которые упоминались в одной из более ранних сносок, - безработицей, инфляцией, кризисами, социальным отчуждением и т.д.

получится, что Великобритания, почти вся Западная Европа, Соединенные Штаты и Япония вступили в постиндустриальный век. Но если мы определим информационное общество как такое, в котором существует научный потенциал и способность трансформировать научные знания в конечный продукт, называемый обычно «высокими технологиями», то можно сказать, что только Соединенные Штаты и Япония отвечают данному условию»17.

А В.Л. Иноземцев считает совсем по-другому, говоря о «взлете и упадке японского индустриализма» и отмечая, что «. экономическая ситуация [на конец 1990-х годов - И.Р.] в Японии представляется нам западней, в которую трудно было попасть, даже если бы такая экзотическая цель была поставлена изначально» [4, с. 343]18.

Другой пример: когда В. Л. Иноземцев указывает, что переход от индустриального общества к постиндустриальному сопровождается замещением труда (деятельности, заданной «стремлением к удовлетворению материальных потребностей человека» [5, с. 161]) творчеством (деятельности, не обусловленной материальными стимулами и связанной с внутренней самореализацией личности), он не предлагает четких, объективных критериев их разграничения. Автор этой идеи пишет: «определить деятельность как труд или творчество может только сам ее субъект» [5, с. 164]. Но тогда как можно измерить долю лиц, занимающихся творчеством, а не трудом? И в чем тогда заключается практический смысл концепции «замещения труда творчеством»?

Мы полагаем, что данные аспекты являются дополнительными, весьма серьезными препятствиями для применения этой теории к экономике постсоветской России.

Экономическая система постсоветской России: денежная экономика, постиндустриальное общество или . . . семейно-клановый капитализм?

Основные проблемы российской экономики связаны не с тем, что в ней «класс технических специалистов» не «стал основной профессиональной группой», или, что «внедрение нововведений» слабо «зависит от достижений теоретического знания», или, тем более, что «приоритет» не «перешел от преимущественного производства товаров к производству услуг». Главное затруднение - неадекватный институциональный выбор. На протяжении веков в России образовывались и укоренялись формальные и неформальные институты, препятствовавшие образованию в нашей стране денежной экономики (в вышеописанном, посткейн-сианском смысле). Мы имеем в виду неуважение рядовых граждан к государству, неисполняемость законов, слабость судебной системы, отсутствие достаточных гарантий защиты частной собственности и т.д.19 А в период начала «переходной экономики» (конец 1980-х - начало 1990-х годов) решающую роль сыграла институциональная неадекватность государства, в значительной степени связанная с неразвитостью гражданского общества. Такая неадекватность помешала сформировать эффективную и надежную систему форвардных контрактов. В результате координация хозяйствующих субъектов стала осуществляться через

17 Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования. М.: Academia. 1999.

18 Подробнее об этом см. гл. 8 данной книги [4].

19 См., к примеру, [9].

Экономический вестник Ростовского государственного университета Ф 2008 Том 6 № 1

различные семейно-клановые структуры (часто криминального характера)20, взаимоотношения между которыми базировались на «дуализме норм». Мы имеем в виду такой стиль экономических отношений, при котором члены данной локальной группировки поддерживают друг друга, но ведут себя оппортунистическим образом по отношению ко всем остальным.

Этот семейно-клановый способ координации хозяйственной деятельности является очень неэффективным способом снижения неопределенности. Дело в том, что деление общества на множество кланов и групп вкупе с большой долей теневого бизнеса в ВВП порождает дезинтеграцию хозяйства, а также общую «непрозрачность» экономических отношений [17, 20]. Поэтому в такой экономике степень неопределенности будущего выше, чем в рыночной экономике. Эта неэффективность проявляется в распространении таких норм поведения, как оппортунизм и инвестиционная близорукость21, результатом чего является чрезмерная ориентация на поиск ренты, низкая способность к генерированию (и особенно к диффузии) инноваций и, следовательно, к интенсивному росту, социальные диспропорции и большие «очаги бедности». В одной из работ мы назвали такую экономическую систему «семейно-клановым капитализмом» [17, 20]22.

Сейчас нужно думать не о том, станет ли Россия «постиндустриальным обществом», о том, останется ли она «просто» индустриальным обществом. Один из индикаторов, заставляющий беспокоиться об этом, - динамика среднего возраста производственного оборудования в отечественной промышленности. С 1970 по 1990 года в СССР этот показатель возрос с 8, 42 до 10, 8 лет. В 1992 году в России он составлял 11, 98, в 1995 году, - 14, 25, а в 2004 году - чуть превысил 20 лет (!). Деиндустриализация экономики постсоветской России - вот проблема, которая очень остро стояла перед ней в 1990-е годы23, да и в настоящее время отнюдь не потеряла своей актуальности. Так, по данным В.Д. Белкина и В.П. Стороженко, за последние 15 лет совокупный объем продукции, выпускаемой обрабатывающей промышленностью, сократился более чем в два раза, в том числе производство металлорежущих станков - в 11 раз, тракторов - в 14 раз, прядильных машин - в 50 раз, ткацких станков - в 127 раз [1, с. 75].

Семейно-клановый способ координации хозяйственной деятельности не способствует «укреплению индустриального потенциала», прежде всего, вследствие неэффективности снижения неопределенности (а точнее говоря, обеспечения ее завышенного уровня) и, как следствие, стимулирования инвестиционной близорукости.

Кроме того, ясно, что семейно-клановый капитализм - это «неденежная», или, в лучшем случае, «псевдоденежная» экономика. Особенно очевидно это было в 1990-е годы, когда показатели распространенности бартера и неплатежей в российской экономике достигали громадных значений (например, в 1997-1999 годах 80-90% общего объема промышленной продукции обменивалось через бар-

20 По данным, собранным Ю. В. Латовым, доля предпринимателей, признавших, что фирмы платят мафии за защиту, составила в 1997 году в России 92,9% (в то время, как в этом же году в Словакии - 14, 9%, в Польше - 8%, в Румынии - 0, 6%). В работах этого исследователя можно найти и другие примеры подобных данных. Приведенные цифры указывают на одну из важнейших причин того, почему восточноевропейские страны оказались гораздо успешнее постсоветской России в области перехода к «рыночному капитализму».

21 Под инвестиционной близорукостью мы имеем в виду дисконтирование будущих переменных (начиная с некоего «порогового» момента) по бесконечной ставке дисконта, или, иными словами, их исключение из рассмотрения при осуществлении выбора активов длительного пользования. См. [20].

22 Термин «клановый капитализм» был впервые предложен, по-видимому, Л. Я. Косалсом, см. [8].

23 Об этом, кстати, писал и В.Л. Иноземцев [5, с. 268]. См. в этой же работе его данные по деградации научного и интеллектуального потенциала России в 1990-е годы (с. 273).

тер). Но и, к примеру, в 2003 году, доля «расширенной» денежной массы (деньги плюс квази-деньги) в ВВП, т. е. «модифицированный» коэффициент монетизации, приблизительно равнялся 29-30%, тогда как в этом же году в странах «большой семерки» он составлял 70-120%, а в развивающихся странах - 30-60% [3, с. 18]. При этом, роль денег как средства урегулирования контрактов еще не столь велика в России, как в странах Запада.

Нужна ли теория постиндустриального общества для выявления траекторий экономического развития России в XXI веке?

Можно сколько угодно приводить данные, свидетельствующие, например, о распространенности в России мобильных телефонов, или ее интернетизации (для В. Л. Иноземцева, например, доля пользователей электронной почтой служит одним из важнейших индикатором «постиндустриальности» общества [4, с. 230]). Однако большое количество людей, пишущих SMS-сообщения, или скачивающих музыку в «онлайновом» режиме, отнюдь не является фактором эффективного размещения ресурсов и интенсивного экономического роста. Нужны институты, стимулирующие склонность к инновациям, а не к финансовым спекуляциям, воровству, коррупции, уклонению от налогов, бегству капитала. Только что перечисленные «негативные» виды экономического поведения, - столь характерные для постсоветской России, - вполне могут встречаться и укореняться в обществе, в котором сфера услуг доминирует над промышленностью, а класс технических специалистов является высокооплачиваемым.

Кстати говоря, используя терминологию В.Л. Иноземцева, следует ли считать разработку разнообразных «теневых технологий», - уклонения от уплаты налогов, ведения «двойной бухгалтерии», отмывания денег, нелегального вывоза капиталов, подкупа чиновников и судей, повышения эффективности рэкета и обеспечения услуг «крыши», манипулирования голосами избирателей, лоббирования законов в пользу групп специальных интересов, - творчеством? Или же это труд? В подобных видах деятельности в принципе можно найти различные характеристики «нового типа работника» «постиндустриального общества», отмеченные В.Л. Иноземцевым: «ориентированность на оперирование информацией и знаниями», «независимость от внешних факторов собственности на средства и условия производства», «крайне» высокую «мобильность» и «широкое поле для самореализации и самовыражения» [5, с. 159]. Однако способствует ли такое «творчество» эффективному размещению ресурсов, интенсивному росту и повышению качества жизни большинства населения24?

Мы полностью согласны с В.Л. Иноземцевым в том, что «в XXI веке России предстоит работать над тем, чтобы стать зрелой индустриальной нацией, в сознании которой будут укоренены принципы свободы и демократии» [5, с. 275]. Также не вызывает сомнений утверждение о том, что «надежды относительно возможного прорыва в России в некое «неоиндустриальное» будущее на основе использования существующих в стране высоких технологий выглядят совершенно нереалистичными» [5, с. 273]. Но нужна ли для понимания и осознания этих довольно очевидных истин теория постиндустриального общества?

24 По данным академика РАН В. Н. Кудрявцева, уровни латентной преступности в России (на 1999 год) составляли: по убийствам - 2:1, по изнасилованиям - 6:1, по кражам - 73:1, по взяточничеству - 2900:1, по вымогательству (рэкету) - 17000:1. Данные взяты из статьи [27, с. 78].

Экономический вестник Ростовского государственного университета Ф 2008 Том 6 № 1

По мнению В.Л. Иноземцева, «важнейшей функцией государства должно стать максимальное поощрение предпринимательской активности в производственной сфере» [5, с. 276]. Но если государство не будет выполнять своих важнейших институциональных функций, - защита прав собственности, принуждение к выполнению контрактов, обеспечение «прозрачного» правового поля и общего взаимного доверия хозяйствующих субъектов, - то подобное предпринимательство будет ориентировано в лучшем случае на «поиск ренты», а в худшем, - на откровенно криминальные виды деятельности25. При институциональной неадекватности государства «хозяйственная открытость и активное привлечение в страну иностранных капиталов» не приведут к созданию «новых производственных мощностей», а «ориентация на производство конкурентоспособных потребительских товаров» [5, с. 276] будет реализована, прежде всего, в сфере производства наркотиков и оружия.

В общем, пути интенсивного экономического роста в России могут быть найдены только благодаря успешной институциональной эволюции, которая вряд ли будет иметь место в нашей стране без, в частности, развития гражданского общества. Институты гражданского общества нужны для обеспечения контроля населения над властью, контроля, необходимого для того, чтобы государственные должностные лица стали адекватно заниматься инфорсментом и эффективно выполнять прочие институциональные функции (а не присваивать себе государственные средства или заниматься взяточничеством). Только тогда можно будет рассчитывать на эффективное функционирование системы форвардных контрактов в постсоветской России, которое упорядочит и структурирует отношения между хозяйствующими субъектами, тем самым, снизив неопределенность26. Это даст возможность планировать на долгий срок. И только тогда возникнут устойчивые стимулы к технологическим нововведениям, которые станут основой интенсивного экономического роста.

Вот почему мы полагаем, что теоретическому обоснованию проектирования эффективных институтов для постсоветской России вряд ли поможет погружение в аналитические дебри концепции постиндустриального общества, концепции, которая, как мы продемонстрировали, почти полностью игнорирует роль институтов (особенно их формальной составляющей)27. Но без понимания того, что происходило и происходит в институциональной среде экономики постсоветской России, нельзя полностью уяснить все ее социальные, хозяйственные и технологические проблемы.

ЛИТЕРАТУРА

1. Белкин В.Д., Стороженко В.П. Российский синдром голландской болезни и лекарства для ее излечения // Экономическая наука современной России. 2007. N 3 (38).

25 В этой связи рекомендуем ознакомиться со следующей работой [25].

26 При этом отнюдь не следует думать, что между степенью неопределенностью и темпом интенсивного экономического роста есть линейная, отрицательная связь! Напомним, что неопределенность - это свойство сложной экономической системы (тех, кто забыл, отсылаем к первым разделам данной работы). В примитивной экономической системе неопределенности нет, но нет и быстрого, устойчивого экономического роста (в том числе, роста, обусловленного инновациями). Нет и тенденций к длительному повышению качества жизни.

27 В этой связи не вполне ясно, почему эта концепция заинтересовала именно экономистов институциональных направлений (о чем мы сказали в самом начале данной статьи). Ведь она делает акцент на технологиях, пренебрегая в очень значительной мере институтами...

2. Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования. М.: Academua. 1999.

3. ДороховЕ.В. Роль отраслевой и финансовой структуры экономики в развитии национальных рынков ценных бумаг // Финансы и бизнес. 2006. N 4.

4. Иноземцев В.Л. Расколотая цивилизация. Наличествующие предпосылки и возможные последствия постэкономической революции. М.: Academia. 1999.

5. Иноземцев В.Л. Современное постиндустриальное общество: природа, противоречия, перспективы. М.: «Логос». 2000.

6. Кейнс Дж. М. Общая теория занятости, процента и денег. М.: «Прогресс». 1978.

7. Кейнс Дж. М. Общая теория занятости / в кн. Истоки. Вып. 3. 1998.

8. Косалс Л.Я. Центр реформы - микроуровень // НГ-Политэкономия. 2000. 18 января. N 1 (42).

9. Латов Ю.В. Власть-собственность в средневековой России // Экономический вестник Ростовского государственного университета. 2004. Том 2. № 4.

10. Левяш И.Я. Постиндустриализм: проблема адекватности концепта // Общественные науки и современность. 2001. № 3.

11. Малкина М.Ю., Розмаинский И.В. Основы институционального подхода к анализу роли государства / в кн. Экономические субъекты постсоветской России (институциональный анализ) Под ред. Р.М. Нуреева. М.: МОНФ. 2001.

12. Побережников И.В. Переход от традиционного к индустриальному обществу. М.: «Российская политическая энциклопедия». 2006.

13. Полтерович В.М. О стратегии догоняющего развития для России // Экономическая наука современной России. 2007. № 3 (38).

14. Розмаинский И.В. Концепция делового цикла в посткейнсианстве. Автореф. канд. дисс. СПб. 1998.

15. Розмаинский И.В. Соотношение между денежной и бартерной экономикой: институционалисты и посткейнсианцы против неоклассиков / в кн. Экономические субъекты постсоветской России (институциональный анализ). Под ред. Р.М. Нуреева. М.: МОНФ. 2001.

16. Розмаинский И.В. Посткейнсианство + традиционный институционализм = целостная реалистичная экономическая теория XXI века // Экономический вестник Ростовского Государственного Университета. Т. 1. 2003. № 3.

17. Розмаинский И.В. Основные характеристики семейно-кланового капитализма в России на рубеже тысячелетий: институционально-посткейнсианский подход // Экономический вестник Ростовского государственного университета. Том 2. 2004. № 1.

18. Розмаинский И.В. «Посткейнсианская модель человека» и хозяйственное поведение россиян в 1990-е годы // Экономический вестник Ростовского Государственного Университета. Т. 3. 2005. № 1.

19. Розмаинский И.В. Посткейнсианская макроэкономика: основные аспекты // Вопросы экономики. 2006. N 5.

20. Розмаинский И.В. «Инвестиционная близорукость» в посткейнсианской теории и в российской экономике // Вопросы экономики. N 9. 2006.

21. Розмаинский И.В. Денежная экономика как основной «предметный мир» посткейнсианской теории // Экономический вестник Ростовского государственного университета. Том 5. 2007. № 3.

Экономический вестник Ростовского государственного университета Ф 2008 Том 6 № 1

22. СкоробогатовА.С. Экономические институты и деловой цикл: посткейнсиан-ский подход. Автореф. канд. дисс. СПб. 2002.

23. СкоробогатовА.С. Институциональная экономика. Курс лекций. СПб. СПб филиал ГУ-ВШЭ. 2006.

24. Скоробогатов А.С. Институты как фактор порядка и как источник хаоса: инс-титуционально-посткейнсианский анализ // Вопросы экономики. 2006. № 8.

25. Смирнов И.Ю. А чем Россия не Нигерия? М.: Фонд «Либеральная миссия». 2006.

26. Фишер И. Покупательная сила денег. М. 1926.

27. Цуриков В.И. Оптимален ли принцип неотвратимости наказания за преступление? (Экономический подход к преступлениям и наказаниям) // Экономическая наука современной России. 2007. N 2 (37).

28. Arestis P. Post-Keynesian Economics: Towards Coherence // Cambridge Journal of Economics. Vol. 20 (1). 1996.

29. Carvalho F. J. C. Mr. Keynes and Post Keynesians. Principles of Macroeconomics for A Monetary Production Economy. Aldershot: Edward Elgar. 1992.

30. Davidson P. Post Keynesian Macroeconomic Theory. London: Edward Elgar. 1994.

31. Davidson P. Reality and Economic Theory // Journal of Post Keynesian Economics. Vol. 18 (4). 1996.

32. Dequech D. Fundamental Uncertainty and Ambiguity // Eastern Economic Journal. Vol. 26 (1). 2000.

33. Friedman M. Capitalism and Freedom. Chicago: Chicago University Press. 1962.

34. Kaldor N. Capital Accumulation and Economic Growth / The Essential Kaldor. Ed. by F. Targetti and A. P. Thirlwall. London: Duckworth. 1989.

35. Keynes J.M. A Treatise On Money. Vol. I. The Pure Theory of Money. London: Macmillan. 1930.

36. Keynes J.M. A Monetary Theory of Production / The Collected Writings of John Maynard Keynes. Ed. by Moggridge D. London: Macmillan. 1973. Vol. XIII.

37. Kregel J.A. Markets and Institutions as Features of a Capitalistic Production Process // Journal of Post Keynesian Economics. 1980. Vol. 3 (1).

38. Palley T.I. Growth Theory in a Keynesian Mode: Some Keynesian Foundations for New Endogenous Growth Theory // Journal of Post Keynesian Economics. 1996. Vol. 19 (1).

39. Robertson D. Money. London: Macmillan. 1922.

40. Rogers C. Money, Interest and Capital. A Study in the Foundations of Monetary Theory. Cambridge: Cambridge University Press. 1991.

41. Romer P. Increasing Returns and Long-Run Growth // Journal of Political Economy. Vol. 94. 1986.

42. Rousseas S. Post Keynesian Monetary Economics. London: Macmillan (3rd Edition). 1998.

Похожие темы научных работ по экономике и бизнесу , автор научной работы — Розмаинский И. В.

Текст научной работы на тему «Посткейнсианская теория денежной экономики и миражи постиндустриализма: анализ и выводы для постсоветской России»