CC BY
84
Е.В. Зинченко, В. В. Петренко
ПОСТФРЕЙДОВСКАЯ АНАЛИТИКА БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО И ПРОБЛЕМА СУБЪЕКТИВНОСТИ
Исследование выполнено при финансовой поддержке Совета по грантам Президента РФ, грант № МК-1157.2004.6.
Статья посвящена изображению структуры самосознания современного субъекта, действующего в социальном поле. Авторы ставят задачей отслеживание актуальных тенденций в исследованиях сферы субъективности на материале пост-фрейдистской критики бессознательного.
Вся либеральная культура и в особенности либеральная идеология создали идее субъективности безупречное, абсолютное паблисити. Западная история мысли и предложенный ею глобальный философский словарь без устали работали на идею суверенного, автономного субъекта.
Привычное, ставшее классическим понимание субъективности развивается из подчинения последней сфере «Я мыслю». Согласно этому тезису, самосознание - эксклюзивный акт, делающий заметным существование субъекта. Путем формулировки трансцендентальных условий его конституирования «Я» получает гарантированный статус своей абсолютной достоверности. Отныне «Я» - это нефундированное единство, обеспечивающее устойчивость априорных условий опыта, но показывающее свой лик лишь косвенно, в рефлексивном самообращении мыслящего.
Феноменологическая трактовка субъективности наследует и усиливает данный мотив. Однако благодаря концепции интенциональности «Я» мыслится как центрированное на объекте, т.е. включенное в мир. «Наполнение» субъекта за счет полюса «объек-тности» (или полюса мира) в феноменологической редакции сознания, рефлексивная природа конституирования субъективности у Э. Гуссерля связана с двумя обстоятельствами. Во-первых, это трансцендентальный (или сущностный) характер структурных составляющих субъективной сферы вообще. И, во-вто-рых, рефлексивный способ их описания. Э. Гуссерль пресекает вращение внутри теоретического трансцендентального априори, имеющего явный привкус солипсизма, за счет аналогизирующего переноса. Это обнаруживает два фундаментальных следствия: а) фигура аппрезентации указывает на факт «бытия-с-другими» (в отличие от хайдеггеровского, это, скорее, теоретическое бытие смысла). Формы непосредственной очевидности, закрепленные в механизме аппрезентации, говорят об интерсубъективности как структуре жизненного мира наряду с предметностью. В этом отношении жизненный мир обладает бытийным и эпистемологическим статусом: мир актуально сущего и универсальный смысловой горизонт; б) заключенное уже в требовании интенциональности пред-понимание сознания как изначально несамодостаточного дополняется идеей о принципиальном равновесии и со-участии множества интенций и монадичес-ких конститутивных построений фонового универсума значений.
Герменевтика выстраивает свою модель трансцендентальной субъективности: с акцентом на пред-пони-
мающей и предрасположенной к миру природе человеческого бытия-с-другими. В проекте Г. Гадамера, как известно, аналогом экзистенциального априори выступает язык. Тем самым, он обнаруживает себя в качестве трансцендентального условия понимания. Концептуальное обеспечение субъекта герменевтического опыта носит характер трактовки сознания как исторически обусловленного и продуцирующего в итоге традицию. Действие такой трансцендентальной субъективности -в рамках феноменологически ориентированных дискурсивных стратегий - открывало возможности новых те-матизаций, а именно на путях показа (описания) феномена субъективности в формате не только сознания, но и языка, и телесности, и праксиса. Что предполагает вскрытие механизмов производства актуального (экзистенциального, социального и психического) субъектов и отслеживание способов их манифестации и репрезентации в широком референциальном поле культуры? Субъективность, истолкованная в духе нового трансцендентализма как, преимущественно, структурно-определенная, приобрела шанс стать методологическим априори внутри объясняющих схем онтологии, эпистемологии, теории человека и социума.
Итак, философия сознания неклассического образца стремилась к преодолению герметичности философского трансцендентализма кантовского и декартовского типа. И хотя, по словам Ж. Бодрийара, любая философская абстракция обладает «скромным обаянием научной неразрешимости», поскольку субъект «сознания», «телесности», «языка» или «практики» -столь же небескорыстные исторические предприятия, как и традиционные «политический» и «экономический», решающий шаг в сторону от его трактовки в духе «исторической истины» был сделан [1].
«Я» все очевиднее теряет очертания «понятия», сконструированного «задним числом» для объяснения наличного факта, и приобретает оттенок живой индивидуальности. Становится ясно, что субъективность - не только регулярные, но и случайные структуры смыслообразующей деятельности. Трансцендентальный субъект стал фактичным. Генетические вопросы теперь задают уже ему самому, тем самым ставя вопросы о генезисе структур субъективности. Поэтому при желании современные дискуссии, посвященные проблеме субъективности, могут быть сведены к обсуждению проблемы генезиса идентичности.
Наиболее перспективным видится развитие исследований в пересечении структуралистской, постструкту-ралистской и постфрейдистской критики (Р. Барт, М. Фуко, Ж. Лакан, Ю. Кристева, Р. Салецл,
Ж.-Л. Нанси, Дж. Батлер и др.). Здесь субъективность манифестирована как поле коннотативных значений, образуемых зоной действия субъекта высказывания.
В то же время рядом авторов проблема субъективности рассматривается в контексте кризиса ценностей индивидуализма. А. Рено. Ж. Липовецки, Р. Рорти, Б. Марков и др. понимают кризис современного индивидуализма как атомизацию социального поля вследствие ориентации субъектов на свое собственное «Я» и называют эту форму индивидуации «нарцисси-ческой». Классический субъект рассматривался как гарантированная индивидуальность: автономия субъективности позволяла эффективно воспроизводить символическую игру регулярных оппозиций, например, «объективного» и «субъективного». Даже нейтрализация диалектического противопоставления до простого структурного чередования, как это имело место в оппозиции «свое - чужое» в структуре субъективности, не ставило вопроса об индивидуации субъекта как форме процесса. Нерешенность этой проблемы повлекла за собой характерные для современное™ деструктивные схемы индивидуации.
Прослеживаются две тенденции осмысления указанного кризиса: либо ниспровержение - в той или иной мере - субъекта как философской категории (М. Хайдеггер, М. Фуко, Ю. Хабермас, Ж. Делез, Ж. Лакан, Ж. Бодрийар, В. Молчанов), либо выстраивание новых оснований мышления о субъекте. Думается, общей тенденцией, к настоящему моменту, является понимание нередуцируемости проблематики субъекта (Э. Левинас, А. Рено, М. Франк. Дж. Батлер. Р. Чишолм, С. Шумахер, Д. Барбарич, В. Галевич,И. Блехаидр.). втомчисле и для преодоления кризиса современного индивидуализма (А. Рено, Р. Рорти. П. Слотердайк, Р. Салецл. П. Коуба). Проблема индивидуалистических ценностей все более осмысляется в терминах кризиса онтологической структуры субъекта, а не в терминах отказа от него. Теории, пытающиеся элиминировать субъекта как онтологическую единицу (варианты критической теории, «асубъективной» феноменологии), все же содержат ряд имплицитных отсылок к сфере внутренней самоотнесен-ности субъекта речи или действия, но еще более отчетливо, как показывают аргументы М. Франка и Л. Вин-герта, в этих теориях присутствуют «требования» к субъекту, т.е. фактически параметры его возможной индивидуации.
Современные тематизации онтологической структуры субъекта исходят из того, что последний не может мыслиться в рамках дилеммы «свобода - зависимость». Сосредоточение многих авторов на проблеме индивидуации обусловлено пониманием, что субъект, стремящийся к автономии, не является ни до конца суверенным, ни полностью зависимым. Вопрос о том, как мыслить идентичность субъекта в рамках данной дискуссии, все более смещается в сторону техник индивидуации, т.е. обсуждения возможностей обретения субъектом автономии при сохранении первичных зависимостей.
Индивидуация - это «трансцендентальный мотив» человеческого вообще, отклонение от которого влечет за собой деструктивные следствия: виртуализацию, ин-
фляцию и. в конечном итоге, дисперсию «Я». Это касается как структуры отдельного субъекта, так и социального поля в целом. Когда Ж. Бодрийар, например, исследует дискурсивный ресурс понятия «массы» в контексте современной культуры и социальности и делает вывод об имплозии социального как «непостижимой фигуре» существования массового, он фактически сводит к нулю весь объяснительный потенциал не только социологии, но и вообще традиционного дискурса субъекта. «Масса, - пишет он. - не обладает ни атрибутом, ни предикатом, пи качеством, ни референцией. И именно в этом состоит ее определенность, вернее, радикальная неопределенность» [1. С. 162]. Вскрытие механизмов индивидуации означало бы преодоление непрозрачных зависимостей, которые подчиняют и производят субъектов, а также проясняло бы их становление в качестве автономных и свободных.
Так, Дж. Батлер, объединив психоанализ с теориями власти Ф. Ницше и М. Фуко, подробно исследует логику самоликвидации субъекта, «лишенного» ипди-видуации. Ее подход опирается на идею, что всякое воздействие на субъективность влечет за собой ответное действие в виде усложнения структуры самосознания и, тем самым, усиление позиции «Я». В итоге привычная дихотомия свободы - зависимости обессмысливается.
Дискуссии о кризисе современного индивидуализма сталкиваются и с другими проблемами: различения подлинности и неподлинности человеческого существования: спорами о наполнении терминов «субъект», «индивидуальность», «идентичность»; в рамках того же проблемного поля обсуждается и природа идентичности. Все это свидетельствует о том. что проблема субъективности не покрывается одним-едипственным дисциплинарным полем опыта и во многом имеет проблематичный дисциплинарный статус.
Психоаналитическое понятие «субъект бессознательного» пересматривает основание идеи тождества, служившее фундаментом классических представлений о субъекте. Психоаналитическое бессознательное приоткрывает область явлений, по отношению к которым «Я» выступает вторичным образованием, а рефлексия сводится к реактивации пассивного генезиса.
Так, К. Юнг освобождает бессознательное из непременной подчиненности сфере «внутреннего». Приписывая своему «бессознательному1» трансцендентальный статус, К. Юнг вполне совпадает с М. Мерло-Понти в том, что бессознательное не внутри нас, оно перед нами; оно может предстать как «стечение обстоятельств» (Э. Эдингер). Тем самым, бессознательное организует не только сферу психического, но события в физическом мире: когда «Я» становится одним из элементов этого «стечения обстоятельств».
Связь бессознательного с пространством - не единственный способ избавления его из-под власти «психики». Иной метод «освобождения» - деиндивидуализация - стал возможен на путях уподобления психической организации архетипическому слою культуры. Смысл коллективного опыта, осевшего в культурных документах - мифологиях, религиозных и метафизических построениях и т.п., - это ключ к индивидуальной траектории смыслополагания. Архетип -
универсальный код, обеспечивающий перетекание смысла из коллективного в индивидуальное.
Несмотря на позднюю тенденцию замены психического символическим, поддерживамую аналогией с эвристическим ядром юнгианской концепции, субстанци-ализм в понимании индивидуально-психического все еще остается оплотом концепта бессознательного. Субстанциальный характер психического и соответствующая ему мифология «внутренней жизни» поддерживается убеждением в том, что аффективность и импульсивность индивида составляет далее неразложимое ядро его существования, которое практика психоанализа желает привести к модусу подлинности. «Натурализм» внутреннего поддерживает субстанциальность психического. В этом отношении показательно понимание, с каким С. Жижек цитирует Т. Адорно, когда тот утверждает, что в психоанализе ничто не является более истинным, чем его преувеличения [2. С. 15].
Ж. Лакан игнорирует привычную ассоциацию психического и внутреннего и подчинение того и другого «первозданному» аффективному ядру. Он обращает внимание на продуктивный характер бессознательного, которое проявляется в конституировании систем различий, задействованных в производстве объектов. В лакановской трактовке означающее и цепочки означающих осуществляют производство объекта.
Уподобление бессознательного строю языка, как и соотнесение персонального бессознательного с ар-хетипической организацией культурного опыта, позволило покинуть территорию индивидуально-субъективного и переместиться в пространство транс-ындивидуального, что отвечает за производство сингулярностей, в том числе и таких, как «Я». Аффективное ядро, как подлинное трансцендентальное означаемое всех психических манифестаций, исчезло. На его месте оказался анонимный генезис структур, производящих объекты, где означаемое - всего лишь эффект игры означающих.
Дело в том, что бессознательное уже в классическом психоаналитическом толковании мыслилось как способ осуществления психических актов, призванный, в том числе, зарегистрировать, замечет нечто «Я» или осуществляется за пределами его внимания. Одновременно с этим бессознательное понималось как след вытесненного психического акта. Позднее стало ясно, что «замеченность» психического акта со стороны «Я» не гарантирует в полной мере осознанности последнего. Способ, каким «Я» замечает психический акт, может оставаться бессознательным: «Я», замечающее в себе нечто, может не отдавать отчета в том, как «нечто» замечено. Налицо видимость парадокса: сознание может быть бессознательным. Это требует ограничения психоаналитического понятия бессознательного и его более адекватного определения.
Итак, бессознательное как нечто вытесненное следует отличать от бессознательного, которое организует процесс смыслообразования. Р. СтолороуиД.Ж. Атвуд настаивают, что динамическое бессознательное, более для нас привычное, должно быть отделено от пре-рефлексивного бессознательного. «Организующие принципы субъективного мира человека (вне зависимо-
сти от того, действуют ли они в положительном направлении, способствуя возникновению некоторой определенной структуры знания, или их действие негативно, т.е. препятствует возникновению определенной структуры) сами по себе являются бессознательными. Переживания человека формируются его психологическими структурами, при этом процесс формирования не становится фокусом внимания и осознания. В силу этого мы охарактеризовали структуру субъективного мира как пререфлексиеное бессознательное. Эта форма бессознательного не является продуктом защитной деятельности, даже несмотря на то, что требуется значительное усилие для того, чтобы преодолеть ее. Фактически сами защиты, действующие вне осознания человека, могут рассматриваться как просто частный случай структурной деятельности, то есть пререфлексивного бессознательного» [3. С. 170].
Таким образом, психоанализ поставляет несколько значений бессознательного. Наиболее ранним является понимание бессознательного как следа, оставленного на месте вытеснения. Бессознательное в этом случае -это «нечто», ставшее чужим по отношению к «системе восприятие - сознание» (3. Фрейд). Вводя же понятие пререфлексивного бессознательного, мы помещаем этот феномен в горизонт «как» психической активности, объявляя его равноправным в отношении сознания. При этом дополнительно уточняется понятие психической деятельности: речь идет о принципах деятельности смыслопорождающей. «Слепые пятна», возникающие вследствие вытеснения, изменяют саму конфигурацию воспринимающей системы. Тем самым утверждается подчиненность бессознательного в смысле «что» пре-рефлексивному бессознательному. Бессознательное в первом значении фиксирует выпадение предмета из поля восприятия. Бессознательное во втором случае есть само это поле, точнее, организация локуса восприятия, посредством которого предмет дан воспринимающему его сознанию. Конституирование предмета осуществляется посредством системы различий, действующих в особым образом организованном пространстве восприятия. Так, бессознательное приобретает отчетливый трансцендентальный статус. Трудность заключается в том, что аналитически различимые значения бессознательного внутри психоаналитического дискурса зачастую пребывают в смеси: постоянно налагаются друг на друга и перепутываются. Стерильные значения никогда не выдерживаются.
Различения «Я» и субъекта бессознательного, бессознательного динамического и пререфлексивного, осознание анонимного характера генезиса субъективности образуют исходные предпосылки для дальнейшей аналитики субъекта в рамках постфрейдистско-го психоанализа, испытавшего к тому же влияния со стороны актуальных философских теорий.
В результате субъективность теряет очертания лей-бницевской монады, т.е. законченной и стабильной идентичности; она характеризуется «разрывом в имманентности» (А. Рено), что делает субъекта конечным, нарушает его идентичность и является трансцендентальным условием его индивидуации. Феноменология реагирует на этот симптом, вводя различение
активного и пассивного генезиса, коррелятивное -различению динамического и пререфлексивного бессознательного, и делая акцент на описании анонимных форм генезиса субъекта. Таким образом, традиции психоанализа и феноменологии можно считать парадигмообразующими для разработки актуальной методологии анализа субъективности, адекватной современной социокультурной ситуации, учитывающей и задействующей фигуру субъекта.
Методическое требование, содержащееся в современных аналитиках субъективности, состоит в том, чтобы представить максимально полно область корреляции субъекта и мира, показать, как организация социальных связей оседает в индивидах в виде их собственной психической структуры.
То, что имеет место в сфере общественных коммуникаций, и то, что происходит с индивидами на уровне их психики, может быть рассмотрено как единое целое. Оно предстает в двух выразительных планах: социо- и психодинамики. Это элементы единой структуры, поясняющие и дополняющие друг друга. Поэтому мы выбираем челночное движение анализа: переходя от рассмотрения социальных структур к описанию психических подвижек, возникающих как эффекты подчинения индивидов социальной динамике. Одновременно следует говорить об обратном движении: когда индивиды принимают форму, соответствующую определенным социальным трансформациям. Это делает тенденции, которым подчинены субъекты социального поля и которым они обязаны своей психической организацией, еще более выпуклыми.
Социодинамика современного общества решительным образом направляется стратегией потребления. Потребление - особое отношений к вещам, присутствующим в поле восприятия субъекта. Отношение, благодаря которому индивид заинтересован не только и не столько в разовом доступе к объекту, сколько в обладании все новыми и новыми объектами. Как следствие, объекты становятся неразличимыми друг от друга, они сливаются в бесконечный поток «одинакового». Потребление - это жажда убыстрения потока равно безразличных объектов.
Так, Ж. Липовецки выделяет следующие черты современного общества, целостность которого задается стратегией «та55-сошитриоп»: 1) отсутствие единого интеллектуального базиса: на происходящее допускается иметь самые разнообразные точки зрения,
2) отсутствие иерархии ценностей: множество ситуативных моральных принципов и никакой непрерывности их действия даже в случае одного индивида,
3) свобода в выборе жизненных стилей (субъекты могут выбирать любые траектории жизненного пути, зачастую самые экзотические), 4) последовательное изживание запретов и табу.
С другой стороны, выделяется ряд тенденций, характеризующих теперь уже психодинамическую составляющую современных индивидов: 1) игра с идентичностями (стало чрезвычайно модным играть/экспериментировать с образами собственного «Я», например с собственной сексуальной ролью, 2) мода на «самопознание»: увлечение «духовными практиками»,
якобы психоанализом, 3) апатия, безразличие и опустошенность, характерные для индивидуального самочувствия в экономически комфортных странах, предлагающих своим гражданам высокое качество жизни,
4) структура индивидов неожиданно обнаруживает себя как шизоидная (в ней, по мнению многих исследователей, отсутствует «ядро», удерживающее эту структуру в качестве стабильной и целостной, причем отмеченный синдром часто не идет вразрез с желаниями самих людей, и, наконец, 5) неспособность к полноценной коммуникации: неумение слушать и слышать другого, неспособность «иметь дело» с другим.
Есть все основания рассматривать современного индивида как заключительное звено приведенной в жизнь стратегии потребления, фактически результатом внедрения этой стратегии «внутрь» него. Что означает «внедрение» и как оно возможно?
Внедрение - всегда эффект властного воздействия. Привычно думать, что власть - это обязательно внешнее принуждение человека к определенному поведению, то, что давит, ставит в зависимость и, в конечном итоге, переводит в униженное положение. Такая форма власти - наиболее знакомая и мучительная. Но совсем непривычно думать о власти в той перспективе, что является условием возникновения самого субъекта, последующий эффект которой состоял бы в подчинении, когда, подчиняясь, индивид желал подчинения. Почему индивид может его желать? Это происходит, если принуждение воспринимается индивидом как его собственное желание, т.е. если оно ассоциировано с удовольствием. Таким образом, доставляя себе удовольствие, индивид желает подчинения еще и еще. Именно такую форму принимает власть в обществе потребления. Власть не принуждает, она соблазняет/обольщает.
Какую цель преследует соблазн? О соблазне в современной философской литературе сказано достаточно. Философ соблазна Ж. Бодрийар в одноименном тексте попытался продемонстрировать стратегию соблазна как теневую сторону традиционных отношений: «Соблазн... оборотная сторона пола, смысла, власти... внутри размякшей социальной вселенной» [4. С. 26]. В частости, играя с понятием женской субъективности, Ж. Бодрийар сознательно игнорирует формат экономики пола и делает свой «соблазн» структурной переменной в отслеживании «новой субъективности», где классический субъект как инстанция идентичного безвозвратно утерян. Поэтому и в нашей версии соблазн - это принцип производства «желающих индивидов» в том числе и желающих стать таковыми. Иначе говоря, это новая и по-новому понятая стратегия власти, обслуживающая идеологию потребления.
Соблазн имитирует личное обращение к индивиду, создает иллюзию индивидуального подхода, тем самым учреждая автономию/независимость индивидов друг от друга. Соблазн зарождает в индивидах особого рода эгоизм, делая это незаметным образом. Этот эгоизм имеет тенденцию эволюционировать: перед нами современный Нарцисс.
Телекоммуникационные системы сегодня, считает Б. Марков, не оставляют времени для понимания смысла сообщения, они направлены на ускорение потока зна-
ков. Знак - это всегда указание на нечто, отличное от него самого. Циркуляция знаков без понимания их смысла приводит к исчезновению того, что стояло за знаками, - исчезновению денотата, подлинного референта сообщения [5. С. 570]. Послание, таким образом, оказывается не рассказом о том, что происходит, а ловушкой, в которую мы попадаем за счет знакового повтора. Знаковые системы втягивают нас внутрь собственной реальности. «Наши головы, - пишет П. Сло-тердайк, - натренированы держать в поле зрения энциклопедически широкую шкалу одинаково безразличных для нас явлений, причем безразличность отдельной темы происходит не от нее самой, а от того, что информационный поток тавв-те&а поставил ее в один ряд с другими» [6. С. 343]. В этой связи любопытно следующее наблюдение П. Слотердайка: по его мнению, если и есть что-то положительное в излишке этих информационных потоков, проходящих через голову человека эпохи массовых коммуникаций, то это как раз эмпиризм и их абсолютная «рыночность». П. Слотердайк схватил нечто общее в безграничной всеядности и «одновременности» современных тазз-тесНа и традиционного философского метанарратива. «Безбрежный эмпиризм гсшз-тесИа в известной степени имитирует философию благодаря тому, что они пытаются обрести собственный взгляд на тотальность бытия, объять своим взглядом все бытие в целом; естественно, это будет не тотальность, схваченная в объятии, а тотальность, схваченная в эпизодах» [6. С. 344].
Мы можем добавить, что, в основе своей, это знаковая эпизодичность. Итак, налицо потребление знаков. Как сделать так, чтобы информация вообще потреблялась? Материей информации/сообщения являются знаки. Индивиды вынуждены именно потреблять информацию, если через поле индивидуального восприятия проносятся знаки, на понимание которых у индивида не остается времени. Недостаток времени - следствие быстроты знаковых повторов. Каким образом происходит «уравнивание» знаков? СМИ, полагает П. Слотердайк, устраивает соседство, устанавливая между сообщениями чисто внешнюю связь, своеобразное «и» как способ связи модифицируется в «равно», «одинаково». Для такой модификации достаточно многократного повторения «и». Так воспринимающее сознание становится безразличным, незаинтересованным. «Из формальной одинаковости образованного с помощью “и” ряда незаметно возникает равноценность объектов и субъективное безразличие» [6. С. 350].
Постепенно формой эгоизма, учреждаемого стратегией потребления, становится гедонизм. Гедонизм оказывается основной субъективной ценностью - на первый план выходит психологический комфорт. Гедонизм, о котором говорит Ж. Липовецки, представляет собой особую стратегию преследования удовольствия. Можно даже говорить об учреждении нового «принципа удовольствия». Удовольствие планируется заранее, и действие совершается ради удовольствия. Однако «естественный» ход дела состоит в том, что удовольствие, скорее побочный продукт, который редко выступает предметом, на коем сфокусировано сознание. В данном же случае - все наоборот. Индивид с волнением ожида-
ет наступления удовольствия. О чем это может свидетельствовать? Возможно, такая навязчивая страсть к удовол ьствию и траты энергии на его достижение объясняются тем, что привычным положением дел в сфере самочувствия стала вялость, размытость границ между состоянием незаинтересованной апатии и неудовольствием? Возможно, гедонизм является компенсацией такой апатии, поиском «оживляющего элемента»? Ясно одно - в этой стратегии самосохранения удовольствие становится «абстрактным», оно превращается в самостоятельное событие, не связанное с действиями, которые призваны рождать гедонистические эффекты. Это принцип удовольствия, действующий отдельно от принципа реальности.
«Персонализация» - термин, схватывающий две расходящиеся тенденции, которые все же реализуются в индивидах одновременно. С одной стороны, налицо нарастающая автономия субъектов - изолированность их друг от друга, замкнутость на сфере личных потребностей. С другой - процесс их опустошения: стирание индивидуальных различий, унификация, стандартизация и рассеивание «Я». Эти два разнонаправленных вектора индивидуации точно фиксирует французское «personne»; с одной стороны, оно означает конкретное лицо, особу, персону, а с другой -«никто», «что-либо», аноним. (Не случайно в современном французском «Dictionnaire de Philosophie» «personne» предстает как субъект морали и ответственности и продукт долгой истории мысли, с непременной ссылкой на Канта и Гегеля, возведших анонимность в ранг буржуазных правовых добродетелей - та самая анонимность, которая единственно позволила сбыться либеральной утопии равноправия) [7. С. 210— 211]. В нашем случае это скорее анонимность действующего субъекта - пассивное состояние его «Я» - состояние, главной чертой которого является непонимание смысла того, что происходит с его собственной жизнью, нечувствительность к тем тенденциям, которые зарождаются, а потом усиливаются в нем самом.
Феномен персонализации вынуждает нас признать: чем более индивиды погружаются в себя, тем более они становятся пустыми. Разумеется, не всякое само-погружение оборачивается самоопустошением. Речь идет об особой направленности власти, которая производит именно этот парадоксальный эффект. Речь идет о таком влиянии на индивидов, когда те привязаны к собственному «Я», но «Я» при этом имеет тенденцию растворяться в анонимности.
Можно заметить, что описанную структуру, ведущую к безразличию, те же СМИ пытаются компенсировать. Им известно, что они имеют дело с безразличными индивидами, поэтому в ход пускается сильно-действующее средство: производство сенсаций, своеобразная индустрия «адреналиновых вливаний», призванная, в конечном итоге, все повышать и повышать порог чувствительности и индивидуальной восприимчивости. Основная задача сообщения здесь - стимулировать ожидание всякий раз новых сообщений.
Апатия - это результат интеграции безразличия психическими структурами; одновременно это свидетельство перегруженности сознания знаками. Сознание, пе-
ренасыщенное информацией, теряет остроту, расслабляется и становится противоположным добровольному и избирательному сознанию. Когда безразличие и апатия утверждаются в модусе психической установки (способа восприятия), такая форма реакции с неизбежностью смещается в сторону неопределенности объектов восприятия. Результатом подобной эволюции выступает равнодушный, экзистенциально вялый индивид. Психическую организацию, свойственную такому индивиду - субъекту общества потребления, - Ж. Липо-вецки обозначает термином «нарциссизм».
Нарциссизм как реактивное образование представляет ответ на социальный вызов. Ответ на то, что уже стало структурой восприятия социальной действительности. Это реакция на след в себе самом, стало быть, реакция на себя, особый характер самовоспри-ятия индивидов. В определенной мере структура современных тавв-тесИа нацелена на похищение рефлексивной способности индивида. Массовая коммуникация предполагает вовлеченность/нерефлексивность поведения и мышления, ей противопоказаны дистан-цированность/рефлексивность. В этой связи Р. Салецл и Дж. Батлер отмечают, что посягательство на «Я» никогда не остается без ответа. Если так, то СМИ приводят индивидов к кризису собственной идентичности, а нарциссизм оказывается порождающей схемой современности. Тот же Ж. Бодрийар вводит собственно эстетическое измерение субъекта, к которому вполне применимо бодрийаровское определение «по-сторгиастического», где работает метафора исчерпанности и одновременно соблазна перенасыщенностью, где место Эдипа заступает Нарцисс с его неврозом признания посредством потребления.
Нарциссизм-достаточно амбивалентная структура. Её амбивалентность состоит в том, что в ней налицо как подчинение власти, так и сопротивление ей. Подчинение заключается в том, что под влиянием повтора происходит изменение индивидуальных структур опыта. Микрофизика власти есть признание власти, признание, после которого власть оказывается частью жизненного мира, становится траекторией желания, чувства и мысли индивида. Сопротивление же обнаружить гораздо сложнее.
Начнем с того, что нарциссизм, как его декларирует Ж. Липовецки, сопряжен с особой формой непризнания индивидом происходящего в нем самом. Нарциссическая апатия, безразличие и пустота имеют тенденцию маскироваться под свою противоположность. П. Слотердайк называет этот феномен диффузным цинизмом. «В психологическом плане современного циника позволительно понимать как пограничную разновидность меланхолика, способного держать под контролем свои депрессивные симптомы и оставаться до некоторой степени трудоспособным» [6. С. 27]. П. Слотердайк отмечает, что для современного цинизма весьма существенна способность его носителей к труду - вопреки всему. «Новый циник» часто испытывает вполне понятное чувство - «он ощущает себя жертвой и чувствует, что приносит жертвы. За твердокаменным фасадом прилежного подыгрывания другим скрывается ранимость, несчастье и нема-
лая потребность проливать слезы. В этом есть нечто от печали по “утраченной невинности”, от печали, вызванной знанием того лучшего, против которого направлена вся деятельность и все труды» [6. С. 28]. В этом измерении циник тот, кто сдерживает душевные траты, кто делегирует свои усилия чему-то другому и надеется, что при этом его «внутренний мир» останется целым и невредимым. Невинность, о которой говорит П. Слотердайк, страдание и печаль - прямое свидетельство того, что индивид «знает», что с ним случилось, но не признает/игнорирует происходящее, тем самым вводит себя в заблуждение.
Дж. Батлер, ссылаясь на 3. Фрейда, называет меланхолией «утрату утраты» [8. С. 137-158], такую утрату, которую не допускают до переживания, попросту говоря, - не признают. Поэтому в утрате потерян не только объект - в данном случае таким объектом выступает комфорт собственного «Я», - но и сама утрата как особое переживание тоже оказывается потеряна. Отсюда «утрата утраты» - фигура и формула меланхолии. Она проливает свет на то, почему имеет место цинизм: в культуре действуют механизмы, производящие сокрытие пустот, апатии и равнодушия, т.е. механизмы, налагающие «запрет», табуирующие переживание утраты собственного «Я». Эти запреты, безусловно, не могут быть санкциями в прямом смысле. Скорее они представляют собой избыток одних и тех же возможностей, которые в силу количества и своеобразной «вездесущности» производят селекцию и дискриминацию других возможностей. Напомним, что цинизм выявляет амбивалентность психического: опустошение «Я» и его непризнание (то самое ложное сознание, которое, согласно 3. Фрейду, служит главным признаком невроза).
Дж. Батлер, развивая концепцию внутрипсихичес-ких трансформаций власти, указывает на её производительную природу. Власть не только подчиняет/субординирует, она же производит индивида. Структура власти парадоксальна и амбивалентна: на одном полюсе власть выступает совокупностью условий, предшествующих индивиду, но в силу того что индивид обозначен как субъект действия в зоне власти, подчинение есть «введение субъекта в действие». Когда власть принадлежит субъекту, она утрачивает первичный статус. С этого момента она меняет свое местопребывание: становится эффектом действия самого субъекта. Власть «затмевается властью». Тем самым она укореняется в настоящем, во времени вот-сущего, становясь структурой «Я», которое, как известно, всегда функционирует «здесь и теперь». Таким образом, власть вызывает субъекта к жизни, но следующим шагом субъект затмевает условия собственного возникновения. «Действие всегда превосходит власть, благодаря которой оно разворачивается» [8. С. 26]. Этой мыслью Дж. Батлер продолжает открытия, сделанные 3. Фрейдом, Ф. Ницше и М. Фуко. Иначе говоря, власть действует даже после того, как индивид заметил в себе ее след. При этом отказ от повиновения всегда оборачивается самоосуждением индивида.
Обнаружить социальные модусы самоосуждения нетрудно. Например, аутсайдер - это тот, кто отка-
зывается разделить с другими идеологию потребления. за что платит чувством ненужности, невостребо-ванности, покинутости: ощущает, что он предан забвению и т.п. Такое самоощущение нередко сопутствует сетованиям на то. что его труд мало оценен. Вообще. эмоциональное отношение к оплате труда - яркий показатель того, находится индивид в границах «мейнстрим» или пет. Подобное самочувствие и есть форма вины перед социумом. Но одновременно оно означает, что ценности, от которых аутсайдер якобы отказался, уже интегрированы в нем и успели стать его ценностями. Он уже находится в подчинении, которому сопротивляется. Таким образом, подчинение внешним условиям имеет тенденцию к превращению в идеал собственного «Я», тем самым становясь объектом «пассионарной привязанности» (Дж. Батлер).
Итак, отказ продолжает быть формой подчинения. Подчинение власти трансформировано в желание подчинения - таковы метаморфозы власти в психике индивида. «Всякая попытка низвести себя к недеянию или к ничто, субординировать или подавить... непреднамеренно завершается производством самосознания, деятельно ищущего удовлетворения и возвышающего себя» [8. С. 53]. Где же здесь сопротивление? «...вмешательство социального всегда производит некоторый избыток психического, который социальное не может контролировать» [8. С. 157]. То есть сопротивление, согласно позиции Дж. Батлер. - не отказ от участия в подчинении. а извлечение удовольствия из подчинения, т.е. существование по-новому. В этом и состоит способ «самосохранения» индивида, который, прежде чем стать субъектом действия, мысли или желания, оказался в подчиненном положении. Сопротивление «в» подчинении указывает на глубокую интервенцию власти в психику индивида. Повторение насилия/подчинения изменяет самосознание индивида. Является ли идеология потребления настолько властным воздействием, которое уже невозможно обойти, а только и можно, что сделать источником удовольствия? Стоит ли устранять нарциссическую структуру, или необходимо допустить иные источники удовольствия? Именно эти вопросы находятся в центре дискуссий в области социальной теории и психоанализа.
Если вернуться к характеристике нарциссизма, о последнем свидетельствует особая манера относиться к происходящему: делать все легким и незатруднительным, воспринимать все с чисто внешней стороны, снисходительно, с юмором; быть поглощенным собственным удовольствием, вести себя непринужденно и раскованно, нейтрально/безучастно относиться к другому; любить самовыражение. Эту манеру можно оценить как склонность скользить по поверхности: поверхности смысла, эмоциональных состояний и даже собственного самочувствия.
Индивид, являющийся носителем подобной диспозиции, обладает неустойчивой/вялой/аморфной структурой привязанностей. Он колеблется, ни к чему не относится всерьез, твердо ни в чем не уверен, готов ко всему и заранее все допускает, всему дает право на существование, смотрит на происходящее свысока, склонен менять свои убеждения, интересуется
«забавным». Все это - следствие властного воздействия стратегии потребления.
Индивид сведен к пустой форме, задача которой вмещать/поглощать, но не сохранять. Он становится резервуаром, приспособлением к быстрым изменениям. Такого индивида легче обольщать. Собственно говоря, он создан для обольщения. Индивид теряет свое «Я» в прямом смысле он его не чувствует. Не чувствует, что он может что-то противопоставить происходящему, тем самым переживая слабость.
При этом зачастую сопротивление выглядит как гипертрофия «Я», как страстный поиск идентичности, погруженность в примордиальный мир. Субъекту хотелось бы выйти из зоны действия власти. По парадокс в том, что всякая попытка выхода будет означать одновременное перемещение самой зоны власти. Она, как тень, следующая за нами повсюду. Если мы говорим, что «Я» - это эффект власти, встроенной внутрь психического, нарциссизм-попытка изоляции от власти в себе. Это желание выкорчевать власть из собственного «Я». Наиболее заметно это в цинизме и гедонизме: неумелая, невольно трогательная попытка остаться самим собой. Конечно, неонарциссизм -очередная версия самовлюбленной личности, правда, с той лишь разницей, что современный нарцисс и любит и отторгает себя одновременно.
Дополнительной связкой, нуждающейся в освещении. является отношение нарцисса и его тела. Интернет-общение - излюбленный для него способ коммуникации. Этот вид досуга, как и вышеописанные стратегии масс- и телекоммуникаций, приводит к опустошению индивидов. С одной стороны, в подобном общении субъект представлен только в виде экрана монитора и текста, с другой - он сам приучается видеть собеседника только в форме знаков. Телесный аспект коммуникации исчезает. Современному индивиду не нужно тратить время и перемещаться в пространстве. Он и без этого может быть везде. СМИ и интернет позаботились, чтобы тело утратило привилегированную способность ориентации в мире. Мир обернулся виртуальным пространством, а тело сменили глаз и речь. Именно тело традиционно было носителем поля ощущений и эмоциональной заряженное™, а также условием подлинной вовлеченности в известное переживание. Взгляд и речь за пределами телесного измерения с неизбежностью становятся циничны, поскольку лишают себя одного из критериев истины - четкого различия удовольствия и неудовольствия. Индивид функционирует как «мозг без тела». П. Слотердайк называет это «чисто головным существованием».
Вообще-то. интерес к телу на руку идеологии потребления. Существует масса вещей, которые предназначены для того, чтобы индивидуализировать тело. Обращение к телу - это проникновение в пространство интимности, т.е. способ увеличить автономию индивида. К тому же здоровое тело - это мобильность и энергия, т.е. воля к потреблению. Таким образом, интерес, который индивиды питают к своему телу, не является вполне добровольным. Парадоксальным образом, интересуясь собой, индивиды удаляются от себя. Налицо практика исключения тела - про-
цесс, который должен, согласно теории Дж. Батлер, порождать в душе индивидов противодействие с целью самосохранения.
Так, практика восполнения нехватки тела представлена в художественном фильме «Бойцовский клуб». Участники бойцовского клуба пытаются препятствовать развивающейся монотонности самочувствия и ощущения жизни. Монотонность нарастает по мере уменьшения витальных потребностей, интересов и запросов личности. Формула «мне больно, следовательно, я существую» указывает путь к собственному «Я». Восстановить законный статус тела как носителя эмоций, инстанции красочности мира и критерия достоверности, несомненности и подлинности собственного существования - такова цель участников и создателя бойцовского клуба.
Попытками препятствовать опустошению тела являются, по мнению Р. Салецл, практики боди-арта, одержимость пластическими операциями, пирсинг, нанесение татуировок. По данным соцопросов, молодежь объясняет свою страсть к тату желанием избежать давления многообразия эталонов красоты. Нанести себе метку, которую уже нельзя стереть, - значит противопоставить себя насильственной идентификации. Тело, таким образом, рассматривается как последний оплот личностной идентичности.
Персонализация влечет, как уже было показано, допущение множественности форм жизни. Индивид начитает казаться себе существом демократическим, терпимым к пристрастиям других. Однако такая терпимость многими авторами рассматривается как подлинные равнодушие и безразличие. К тому же персонализация означает также незаинтересованность в открытом насилии. Агрессивность стала просто «со-трясанием воздуха», бессильным жестом «от нервов», слишком часто она не имеет конкретного адресата. Такова интерпретация современной жестокости у Ж. Липовецки. Ее можно сформулировать в духе Ф. Ницше - «времена наступили вегетарианские».
П. Слотердайк считает, что деструктивность - это последнее средство от скуки. Так, другой кинофильм -«Жестокие игры» - наглядно демонстрирует его тезис. Он опирается на идею Ф. Ницше, которую также развивает Дж. Батлер, - недостаток личности мстит за себя. Почему молодые люди вступают с себе подобными в «политические» отношения: в отношения обмена, соблазна, обмана и шантажа? Как расшифровать страсть к интригам? Почему жестокая игра становится услови-
ем удовольствия? Какова специфика этого удовольствия? Какова структура субъекта, нуждающегося в таком специфическом удовольствии? Скука и ненависть определяют всю траекторию поведения индивидов, задействованных в подобных отношениях. «Другим» мстят и за их оригинальность и за то, что мститель имеет тенденцию сливаться с массой одинаковых индивидов, которым он мстит. Ненависть к «другому вообще» обусловлена желанием сохранить собственную идентичность, отличающую индивида от других: в этом смысле фашистские настроения - следствие радикализации фигуры Другого. Но интриги - это и издевка над посредственностью, которую несложно предсказать. Ведь именно предсказуемость поведения жертвы выступает условием успешности интриги. Провокация в жертве сильных чувств (их модальность не имеет принципиального значения) нужна интригану для того, чтобы пере-жить легкое волнение в себе самом, чтобы вернуть себе чувство жизни. Но поскольку такой эффект рефлексивно планируется, чувство жизни упорно не дается либо оно ложно.
Итак, динамика феноменологического, психоаналитического и, в особенности, постструктуралистского видения по адресу новейшим образом заявленного субъекта обнаруживает специфические «идеологические аффекты» (Ж.-Л. Бодри, С. Жижек). Они связаны со способом формирования субъективности («производства субъекта»), с теми инстанциями: а) власти, б) нормирования социальной активности, которые дифференцируют, структурируют и в конечном итоге «собирают» индивида. Возможные механизмы многоуровневой идентификации в области бессознательного у Ж. Лакана, Ю. Кристевой, Дж. Батлер, Р. Салецл могут быть дополнены сложившимися языковыми моделями социализации, как они представлены в работах М. Фуко, Ж.-Л. Нанси, С. Жижека, П. Слотердайка и др. Уже в XX в. в результате деконструктивистских аналитик концепт субъективности был усилен со стороны динамической, социально-философской составляющей. Благодаря ей субъект перестает быть инстанцией однозначного выбора в пользу господства или подчинения, она лишает субъекта анонимности носителя какого-то одного языка или социального типажа. Именно она позволяет вскрыть механизм производства психического и общественного индивида, понятого как «тождество различного», как «субъективацию в становлении», как результат сложных рефлексивных и дорефлексивных конвенций и диспозиций.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бодрийар Ж. В тени молчаливого большинства, или Конец социального. Екатеринбург, 2000.
2. Жижек С. «Матрица»: истина преувеличений, www.lacan.narod.ru/ind lak/obz lacl.html
3. Atwood G., Stolorow R. Structures of Subjectivity: Explorations in Psychoanalytic Phenomenology. Hillsdale; N.Y.: The Analytic Press, 1997.
4. Бодрийар Ж. Соблазн. М., 2000.
5. Марков Б. Знаки бытия. СПб., 2001.
6. Слотердайк П. Критика цинического разума. Екатеринбург, 2001.
7. Russ J. Dictionnaire de Philosophie. Les conceps. Les philosophes. Paris; Bordas, 1991.
8. Батлер Дж. Психика власти: теории субъекции. СПб., 2002.
Статья представлена кафедрой истории философии и логики и кафедрой философии и методологии науки философского факультета Томского государственного университета, поступила в научную редакцию «Философские науки» 11 марта 2005 г.
